"Пандем" - читать интересную книгу автора (Дяченко Марина Юрьевна, Дяченко Сергей...)ТОЧКА ОТСЧЕТАГЛАВА 1Вот уже несколько дней Ким был пьян, не прикасаясь к спиртному; растерянность была столь же непривычна для него, как для форели — жажда. Потрясение пополам с эйфорией привели наконец к несчастью: подмерзшая трасса не пожелала носить на себе рассеянного и беспечного ездока. В четыре утра вокруг было темно и пусто, по обе стороны трассы чернел лес, машина, оказавшаяся на обочине в позе опрокинутого жука, вхолостую вертела колесами, а Ким Андреевич висел на ремне безопасности, пытаясь открыть дверцу и выбраться из мышеловки. Дверцу заклинило. Мимо промчались фары и скрылись за близким горизонтом: водитель либо не заметил катастрофы, либо решил не забивать себе голову пустяками. Сегодня утром Ким наполнил бензобак до краев. «Странно, что он не взорвался до сих пор», — думал Ким, вернее, не думал, а ощущал, пытаясь освободиться от ремня. Пытаясь высадить стекло. Пытаясь хоть что-то — в эти последние секунды — для себя сделать. Дверь открылась без его участия — кто-то сумел отпереть ее снаружи. Чья-то рука поймала Кима за руку; сквозь холодный пот и железный привкус во рту он успел запомнить и осознать это прикосновение. Помощь! Откуда?! Спустя мгновение он был снаружи, и они со спасителем успели отбежать в сторону, прежде чем бензобак взорвался наконец, и на трассе сразу сделалось светло. Все началось две недели назад с того, что Ким неверно поставил диагноз. Результаты анализов, обследований, рентгеновские снимки не оставляли надежды нестарому еще учителю химии и биологии; Ким понял это сразу, разговор с женой учителя был похож на десятки подобных разговоров, выпадающих на долю врача специализированной клиники. Пытаться что-либо сделать было поздно — Ким долго объяснял несчастной женщине, почему операция бесполезна и только принесет больному новые мучения; конечно, она не согласилась. Состояние ее мужа ухудшалось день ото дня, он почти не приходил в сознание, тем не менее Ким назначил — скорее для очистки совести — поддерживающую терапию и новое обследование… Спустя несколько дней больному стало лучше. Анализы изменились словно по волшебству, Ким назначил новый рентген и долго разглядывал темную пленку. Уверенный в ошибке, потребовал повторного снимка; спустя день учитель уже порывался вставать с койки, а жена не отходила от него ни на шаг и смотрела мимо Кима невидящими, полными презрения глазами. Ким ошибся в диагнозе — это было ясно и без заведующего больницей, тем не менее заведующий явился на негодующий призыв пациентовой жены. Ким был пристыжен, можно сказать, погружен носом в лужу, как нашкодивший котенок; все это было бы печально, если бы не румянец, вернувшийся на округлившиеся щеки недавно умиравшего учителя. Уязвленный и сбитый с толку, Ким успевал все-таки радоваться, что палату покидает не труп, а здоровый человек, у которого впереди долгие годы полноценной жизни… Авторитет Кима в глазах коллег сильно пошатнулся. Правда, через несколько дней безнадежная больная из соседнего отделения вдруг почувствовала себя лучше, и обследование показало положительную динамику немыслимой скорости. Авторитет коллеги, ставившего диагноз этой больной, пошатнулся уже не так сильно. Особенно в свете того, что все тяжелые больные — а в клинике легких не держали — вдруг ожили, и печальные диагнозы их принялись лопаться один за другим. Послеоперационные восстанавливались без единого осложнения. Тех, кого к операции готовили, можно было уже не пускать под нож — нескольких человек прооперировали просто по инерции, чтобы не дать остановиться «конвейеру». Все выжили, все чувствовали себя удовлетворительно, вокруг клиники росло кольцо возбужденных родственников — от них-то, сплоченных бедой, невозможно было скрыть странную счастливую новость. Родственников не допускали в боксы, однако известия о каждом, кто пошел на поправку, передавались из уст в уста, и вот уже в округе болтали о чудодейственном знахаре, о пролетавшей мимо тарелке, о том, что больница попала под благословение некоего святого проповедника… Заведующий понимал в происходящем не больше других, тем не менее ему ясно было, что дальнейшее бездействие чревато взрывом. В один из дней (даже самые тяжелые больные уже поднимались, их анализы становились лучше день ото дня, дом борьбы и отчаяния превратился в дом твердой надежды) клиника была оккупирована корреспондентами, всего их было штук сорок. С камерами и диктофонами, фотоаппаратами, блокнотами они заполнили центральный холл, где заведующий дал пресс-конференцию; он был очень сдержан в выражениях, десять раз повторил, что чудес не бывает, что в клинике идет испытание новой методики и что первые положительные результаты — еще не повод для эйфории; корреспонденты разбежались по аппаратным и редакциям, и уже на другое утро вся страна знала, что в больнице города N творят чудеса по специальной методике… Выпроводив корреспондентов, собрались в ординаторской. Говорили мало. Никто ничего не понимал. Кое-кто невнятно упрекал заведующего. Большинство отмалчивалось. «Как странно, — думал Ким. — Мы все стали свидетелями настоящего доброго чуда, люди, обреченные на мучительную смерть, теперь здоровы и будут жить, но мы не находим себе места, потому что не понимаем, как. Незыблемые законы нарушились, мы не знаем, чего ждать дальше…» Дальше случился наплыв пациентов. Койки приходилось ставить в коридоре; все потерявшие надежду, выписанные из других клиник на верную смерть собрались теперь здесь, Ким ходил бледный и растерянный, медсестры сбивались с ног, аппаратура для сложных обследований работала круглосуточно, под наплывом пациентов пали обязательная стерильность и даже обыкновенная больничная чистота, и на всех снимках, анализах и диаграммах было одно и то же: бурная положительная динамика. Как будто сотни врачей по всей стране дружно ошиблись в диагнозах. Киму не следовало садиться за руль. Киму не следовало оставлять так надолго молодую, на седьмом месяце беременности, жену. В полчетвертого утра он закончил описание очередного снимка, снял халат, сделал выбор между женой и здравым смыслом — и поспешил домой, в то время как подмерзшая трасса… — Ничего страшного, — примирительно сказал его спаситель. — Бывает хуже. В свете бензинового костра Ким впервые посмотрел на него. Его спаситель оказался мальчиком лет пятнадцати, тонколицым темноволосым подростком в слишком легкой, не по сезону, курточке. Киму захотелось сесть, и он сел на полосатый бетонный столбик. Машина пылала, костер был виден издалека. «Что, если Арина узнает? — подумал Ким. — Надо позвонить Арине и сказать, что все понятно… то есть все в порядке…» Однако телефон остался в машине, деньги, документы, все осталось в машине. «Это потому, что я взял слишком влево, — стуча зубами, подумал Ким. — Не надо было забираться на третью полосу. А Арина наверняка спит, сейчас ведь ночь, вернее, глухая грань между ночью и утром…» — Ничего страшного не случилось, Ким Андреевич, — сказал мальчик. Его слова доносились сквозь шум огня и стук крови в ушах, Ким подумал, что слова излишни, что любое слово, произнесенное сейчас у бензинового костра, останется пустой шкуркой, звуком. «Ничего страшного не случилось, Ким Андреевич…» «Чей он сын? — подумал Ким. — Он меня знает, он сын кого-то из знакомых, а может быть, пациентов?» — У тебя нет мобильного телефона? — хрипло спросил Ким. Мальчик сунул руку во внутренний карман курточки и вытащил плоскую трубку. Надо же, подумал Ким. Кнопки светились спокойным зеленоватым светом — как солнце сквозь морскую воду. — Она спит, — сказал мальчик. — А милиция уже едет. Никуда не надо звонить. Некоторое время Ким разглядывал клавиатуру, пытаясь вспомнить свой собственный домашний номер. — Кто спит? — спросил он наконец. — Арина Анатольевна, — мальчик смотрел спокойно и отвечал просто. — Спасибо, — сказал Ким, возвращая трубку. — Не за что. — Нет… Спасибо, если бы не ты… — Я понял, — мальчик улыбнулся. Ким посмотрел на то, что недавно было его машиной. Зачем-то пошарил по карманам. Огляделся; трасса по-прежнему была пуста, только где-то очень далеко — на краю света — голосила милицейская сирена. — Как ты здесь?.. — удивлённо спросил Ким. Мальчик пожал плечами: — Да так… вот. — Мотоцикл?.. Велик?.. Ты ведь сын Евгении Яковлевны, нет? — Нет, — мальчик вздохнул. — А чей? Прости, я даже не спросил, как тебя зовут… В этот момент из-за близкого горизонта вынырнули две пары фар и сине-белая мигалка. Арина спала. У изголовья горел ночник — Аринина дизайнерская работа; задержав дыхание, Ким прикрыл дверь, жестом пригласил спасителя на кухню. Упираясь пяткой в носок, мальчик стянул с ног мокрые ботинки. — Чай будешь? — шепотом спросил Ким. — Кофе? Может быть… коньяк? — Чай, — сказал мальчик, подумав. — Можно вымыть руки? Через пятнадцать минут они сидели, разделенные клеенчатым красным столом, и на чистых клетках стояли, будто шахматные фигуры, две чашки без блюдец и два блюдца с неровно нарезанным сыром. Ким смотрел на чашки, видел нежный парок, поднимающийся над палевой чайной поверхностью, и ни о чем не думал. Вернее, думал ни о чем. — Это важно? — спросил его гость. — Что? — Ким поднял голову. — То, что случилось, важно? — спросил мальчик. — Да, — подумав, сказал Ким. — Если бы не ты, я сгорел бы заживо. — Вы будете жить до глубокой старости, — сказал мальчик. — Да, — снова согласился Ким. — Есть такая примета. — И ваши пациенты будут жить до глубокой старости, — мальчик заглянул в свою чашку. Ким подумал, что за несколько прошедших недель он мог бы и привыкнуть к ощущению нереальности происходящего. Точнее, к новой реальности, где обреченные выживают, зато здоровых, уверенных в себе людей поджидает бензиновый костер на ровном месте… Впрочем, костер его так и не дождался, и этого достаточно, чтобы вздохнуть с облегчением. Мальчик пил чай как ни в чем не бывало. За его спиной уверенно и резко тикали часы в виде лунного диска: часы тоже были Арининой работой, год назад она купила в хозяйственном магазине самый простой механизм с пластмассовой тарелкой-циферблатом, тарелку сняла, а новый циферблат вылепила сама, сверяясь с увеличенными фотографиями Луны. Синеватые тени оранжевых кратеров были данью Арининой фантазии; на месте цифры «девять» имелся черный силуэт нетопыря. — У меня к вам разговор, Ким Андреевич, — сказал мальчик. Место в больнице для какого-нибудь родственника? Деньги? Семейные проблемы? — Я слушаю, — сказал Ким. — Вы помните двадцать девятое февраля? Ким ожидал чего угодно. Вернее, не знал, чего и ждать. Двадцать девятое февраля… — Помню, — сказал Ким. (…Больная посмотрела на него удивленно. «Кажется, я слышу голоса, — пробормотала она. — Как вы думаете, Ким Андреевич, это к лучшему?» — «Голоса?» — переспросил в свою очередь удивленный Ким, в тот же момент внутри его головы, в области затылка, послышалось ясно различимое: «Ким! Не бойся! Я говорю с тобой!..») Ким содрогнулся, вспоминая ту нехорошую среду. Он сразу подумал о наркотике, подсыпанном в вентиляционную шахту; у всех, собравшихся в ординаторской, была сходная версия, все были почти спокойны, все владели собой и даже шутили — пока не прибежала сестра, смотревшая в холле телевизор… — Конечно, я помню, — медленно повторил Ким. — Прошло два года, — сказал мальчик. — Что же это было? — Испытание психотропного вещества. — Ким с новым интересом рассматривал гостя. — Или космический катаклизм, вызывающий массовое помутнение рассудка… — Вы в это верите? — мальчик тонко, по-взрослому, улыбнулся. — Нет, — Ким не знал, как с ним говорить. Не мог найти верного тона. — А в то, что диагноз Прохорова Виктора Антоновича от четырнадцатого февраля был ошибочный? В словах гостя была некая ненормальная точность; к историям болезни, хранившимся в сейфе, никакие мальчики допущены не были. Ребенок Прохорова? — Ким Андреевич, вы действительно ошиблись в диагнозе? — снова спросил мальчик, глядя Киму в глаза. — Нет, — сказал Ким. На кухне сделалось тихо. Снаружи скреблись, ворковали, топтались по жестяному козырьку нахальные дворовые голуби. «Все всё знают, — подумал Ким. — Только верят по-разному: кто в новую методику, кто в святое благословение, кто в летающую тарелку…» — Они просто раздумали умирать, — признался он со вздохом. — Я не готов объяснять тебе, почему так случилось. — Я и не прошу объяснять, — мальчик снова улыбнулся. — Наоборот… я хотел бы сам. Если позволите. — Объяснить? — Ким не хотел, чтобы в голосе его прорвалась насмешка. Но она все-таки прорвалась. Мальчик не обиделся: — У вас ведь объяснений нет? Почему бы не выслушать мою версию того, что случилось в вашей больнице? И заодно того, что случилось двадцать девятого февраля. И того, кстати, что случилось сегодня с вами… «Стресс, — подумал Ким. — Возможно, приключение с горящей машиной подранило меня куда сильнее, чем кажется…» Скормить ему легонький транквилизатор? — Кстати… — сказал он легко и буднично, как обычно говорил с пациентами. — Как ты все-таки оказался… на трассе? Ты что же, ночевал там в ожидании, пока я навернусь? — Нет, — сказал мальчик. — Не знаю, как вам сказать… как это преподнести получше. Поудачнее, нежели двадцать девятого февраля. — Что?! — Вы скоро потеряете работу. Просто некого будет лечить. Ким открыл рот, чтобы мягко пошутить в ответ — но так и не придумал шутки. — Что, все будут здоровы, да? Мальчик кивнул: — Да. Как ваши теперешние пациенты. Как Прохоров Виктор Антонович. — Он твой родственник, да? Может быть, отец? Дядя? — Нет, не родственник. Мне кажется, родственников в обычном понимании у меня вообще нет… Ким осознал вдруг, что гость сидит, не разжимая губ, а голос его звучит внутри Кимовой головы. На секунду вернулся ужас двадцать девятого февраля — когда останавливались поезда, и самолеты бессильно опускались куда попало, когда телефонные линии не выдерживали лавинообразной нагрузки, когда алкоголики бросали пить навсегда-навсегда, кто-то вопил от ужаса, кто-то пытался покончить с собой, а кто-то искренне недоумевал, из-за чего сыр-бор: подумаешь, голос внутри головы… Стучали часы. Уютно булькали голуби. — Как ты это делаешь? — спросил наконец Ким. Мальчик вздохнул: «Да вот так…» — Да вот так, — повторил он вслух. — Я подумал, как раз сегодня вам будет легче в это вжиться… в новую реальность. Стресс размывает границы вероятного… — И… что? Мальчик смотрел Киму в глаза: — Предположим, что некое существо… Нет, не так. Предположим, что информация, преодолев некий порог, получает способность… Нет. Предположим, что есть такой комплекс свойств — всеведение, вездесущесть и всемогущество… — Так, — вырвалось у Кима. — Так, — мальчик кивнул. — Не всеведение… Но знание, которое приближается ко всеохватному. Не всемогущество… Но возрастающая со временем способность находиться сразу во многих местах. Не всемогущество, но… Часы за его спиной в последний раз тикнули и остановились. Ким поднялся, добавил воды в остывший чайник, поставил его на огонь и уселся снова. — Это… надо переварить, правда? — тихо спросил мальчик. Ким молчал. — Два года назад, — медленно сказал гость, — я решил, что, явившись всем одновременно, весело так, по-дружески… что человечество придет в восторг. Ким молчал. — Сейчас я пойду, — сказал мальчик. — У вас будет время, чтобы… осознать. Когда — если — захотите еще раз со мной поговорить… — Я тебя провожу, — резко сказал Ким. — Не надо, — мальчик помотал головой. — Я и сам… доберусь. А плохо будет, если Арина Анатольевна проснется и не застанет вас… — Эй… Как тебя зовут? Мальчик обернулся от входной двери: — У меня нет имени. Только самоназвание. Пандем. |
||
|