"Четвертый К." - читать интересную книгу автора (Пьюзо Марио)

13

Мэтью Глэдис, пресс-секретарь президента, знал, что в ближайшие двадцать четыре часа он примет самое важное решение в своей профессиональной жизни. Это была его работа — контролировать отклики средств массовой информации на трагические, потрясшие весь мир события последних трех дней. Он обязан будет проинформировать граждан Соединенных Штатов о том, что предпринимает президент, чтобы справиться с этими событиями, и найти оправдание его действиям. Глэдису нужно было вести себя весьма осторожно.

Утром в четверг, в разгар кризиса, Мэтью Глэдис прервал все свои прямые контакты с прессой и телевидением. Его помощники проводили встречи в зале пресс-конференций Белого дома, но ограничивались раздачей тщательно отредактированных пресс-релизов и уклонялись от выкрикиваемых с места вопросов.

Мэтью не реагировал на беспрерывные телефонные звонки, его секретари ограждали от них и отбивались от назойливых репортеров, могущественных телевизионных комментаторов, пытающихся использовать свои связи с ним. Его работа заключалась в том, чтобы оберегать президента Соединенных Штатов.

Из своего долгого журналистского опыта Мэтью Глэдис знал, что в Америке нет более чтимой традиции, чем нахальство, с которым газетчики и телевизионщики обращаются с ведущими политическими фигурами. Высокомерные звезды телевидения своим криком заставляли молчать вежливых членов правительства, похлопывали по плечу самого президента, допрашивали кандидатов на высокие должности с яростью прокуроров. Под флагом свободы печати газеты публиковали клеветнические статьи. В свое время Глэдис сам принимал в этом участие, и ему это даже нравилось. Его смешила ненависть, которую испытывал каждый общественный деятель к представителям средств массовой информации. Но три года работы в качестве пресс-секретаря все изменили. Как и все члены администрации, как все правительственные чиновники на протяжении всей истории, он пришел к тому, что перестал верить в великое достижение демократии, именуемое свободой слова. Подобно всем высокопоставленным фигурам, он стал рассматривать свободу слова как оскорбление. Средства массовой информации оправдывали преступников, которые крадут у организаций и частных граждан их доброе имя. Только ради того, чтобы продавать свои газеты и коммерческие передачи тремстам миллионам людей.

Сегодня он не отступит перед ними ни на йоту. Он намерен первым бросить им вызов.

Он думал о последних трех днях и о всех тех вопросах, ответы на которые он утаил от средств массовой информации. Президент изолировал себя от всяческих прямых контактов, и эту эстафету подхватил Мэтью Глэдис. В понедельник вопросы были такие: «Почему похитители не предъявили никаких требований? Связано ли похищение дочери президента с убийством Папы?» Слава Богу, что в этих вопросах уже были заложены ответы. Теперь установлена связь между двумя событиями. Захватчики предъявили свои требования.

Глэдис выпустил пресс-релиз, тщательно просмотренный президентом. Все случившееся рассматривалось как целенаправленная атака на международный престиж и авторитет Соединенных Штатов. Затем последовало убийство дочери президента и идиотские вопросы: «Как отреагировал президент, узнав об убийстве?» Тут уж Глэдис потерял терпение, «А как, по-вашему, он должен был отреагировать, тупые вы подонки?» — выдал он репортерам. Когда прозвучал еще один идиотский вопрос: «Не напоминает ли это убийство дядей президента?» Глэдис решил, что поручит проводить пресс-конференции своим подчиненным.

Однако сейчас он сам должен выйти на сцену и защищать ультиматум президента султану Шерабена. Он исключит упоминание об угрозе разрушить султанат Шерабен. Будет утверждать, что если заложников освободят и арестуют Ябрила, город Дак не будет разрушен. Но главное, что он должен сказать, что днем президент выступит по телевидению с важным обращением к народу.

Он выглянул в окно своего кабинета. Белый дом окружали телефургоны и машины корреспондентов, съехавшихся со всего света. Ну и черт с ними, подумал Глэдис. Они узнают только то, что он захочет им сказать.

Посланцы Соединенных Штатов прибыли в Шерабен. Их самолет приземлился на посадочной полосе, параллельной той, где стоял окруженный войсками Шерабена самолет с заложниками. Позади солдат сгрудились машины телекорреспондентов и журналистов, и огромная толпа любопытных, приехавших сюда из Дака.

Посол Шерабена в США Шариф Валиб принял снотворное и спал почти все время полета. Берт Оудик и Артур Викс беседовали, Оудик пытался убедить Викса смягчить требования президента, с тем чтобы добиться освобождения заложников, не прибегая к жестким мерам.

В конце концов Викс сказал Оудику:

— Я не могу вести переговоры. У меня есть четкое указание президента — они достаточно поразвлекались, теперь предстоит расплата.

— Вы ведь советник по вопросам национальной безопасности, — мрачно заметил Оудик. — Так, Бога ради, советуйте.

— Нечего советовать, — с каменным лицом ответил Викс, — президент принял решение.

Когда они прибыли во дворец султана, вооруженная охрана провела их в отведенные им покои. Дворец, похоже, был забит военными. Посол Валиб поторопился предстать перед султаном, чтобы официально вручить ему меморандум.

В изысканно украшенной зале для приемов они по традиции обнялись, но поскольку были в европейской одежде, то оба испытали чувство неловкости.

— Твои телеграммы и телефонный разговор со мной — сказал султан, — содержали такое, во что я не могу поверить. Конечно, мой дорогой Валиб, это блеф, потому что это противоречит американскому характеру. Они разрушат свою репутацию в области морали, и их действия будут идти вразрез с их врожденной алчностью. Если они разрушат Дак, то потеряют пятьдесят миллиардов. Так что это за угроза при таких обстоятельствах?

Валиб, маленький человечек, одетый с иголочки, был похож на куклу. Его настолько переполнял ужас, что султану пришлось тронуть его за руку, чтобы заставить начать говорить.

— Ваше величество, — выдавил из себя Шариф Валиб, — я умоляю вас отнестись к этому как можно серьезнее. У них есть видеопленка, свидетельствующая о вашей поддержке действий Ябрила. Что касается президента Кеннеди, то он не блефует. Дак будет разрушен. Что же касается страшных последствий, о которых говорится в его меморандуме, и которые известны конгрессу и правительству, то они еще хуже, чем кажется. Он поручил мне передать на словах вам лично, что если вы не согласитесь на его требования освободить заложников и выдать Ябрила, государство Шерабен перестанет существовать.

Султан не поверил этой угрозе, ведь такого крохотного человечка кто угодно мог запугать. Он спросил:

— Когда Кеннеди говорил тебе это, как он выглядел? Он что, разражается такими угрозами только для того, чтобы запугать нас? Неужели его правительство поддержит подобные действия? Он ставит на кон всю свою политическую карьеру. Не хитрость ли это?

Валиб встал с расшитого золотой парчой кресла. Неожиданно его кукольная фигурка обрела внушительность, и султан обратил внимание на то, какой у него выразительный голос.

— Ваше величество, — заявил он, — Кеннеди слово в слово знал все, что вы скажете. Через двадцать четыре часа после разрушения Дака, если вы не примете его требований, весь Шерабен будет уничтожен. Дак нельзя спасти. Это единственный способ для Кеннеди убедить вас в серьезности его намерений. Он также сказал, что вы согласитесь на его требования после того, как Дак будет разрушен, но не раньше. При этом был спокоен и улыбался. Поверьте, он уже не тот человек, которым был раньше. Теперь он Азазел.

Позднее двух посланцев президента Соединенных Штатов провели в роскошный зал для приемов, рядом расположились террасы с кондиционерами и плавательным бассейном. Официанты в национальных костюмах принесли еду и безалкогольные напитки. Султан, окруженный советниками и телохранителями, приветствовал их.

Посол Валиб представил гостей. Берта Оудика султан знал, в прошлом они были тесно связаны нефтяными делами. А во время нескольких визитов султана в Америку, его принимал в своем поместье Оудик, выступавший в роли деликатного и любезного хозяина. Султан тепло поздоровался с Оудиком.

Второй посланец оказался для него сюрпризом, и у султана в предчувствии опасности заколотилось сердце. Он начинал верить в реальность угрозы Кеннеди, потому что второй «трибун», как называл их про себя султан, был не кто иной, как Артур Викс, советник президента по вопросам национальной безопасности и к тому же еврей. У него была репутация самой могущественной фигуры в США и непримиримого врага арабских государств в их борьбе против Израиля. Султан отметил, что Артур Викс не протянул ему руки, а только холодно и вежливо поклонился.

В его голове промелькнула мысль, что если угроза президента реальна, то почему он послал сюда столь высокого государственного деятеля, подвергая его опасности? А если взять этих «трибунов» в качестве заложников, разве они не погибнут при любом нападении на Шерабен? Неужели Берт Оудик полетел сюда, рискуя жизнью? Насколько он знал Оудика, такого не могло быть. Это значит, что еще есть возможность проведения переговоров, и угроза Кеннеди не более, чем блеф. Или же Кеннеди просто сумасшедший, которого не волнует, что случится с его посланцами, и он в любом случае осуществит свою угрозу. Султан оглядел свой зал для приемов, который служил также и для заседаний. Зал сверкал роскошью, невиданной в Белом доме. Стены были расписаны золотом, пол устилали самые дорогие в мире ковры, уникальный рисунок которых нельзя было воспроизвести, мрамор самый чистый и затейливо выложенный. Как можно все это уничтожить?

— Мой посол передал мне послание вашего президента, — спокойно и с достоинством начал султан. — Мне очень трудно поверить, что лидер свободного мира может прибегнуть к такой угрозе и, тем более, выполнить ее. Я в растерянности. Какое влияния могу иметь на этого бандита Ябрила? Неужели ваш президент считает себя новым гунном Аттилой? Или он вообразил, что правит древним Римом, а не Америкой?

Первым заговорил Оудик:

— Султан Мауроби, я прибыл сюда как ваш друг, чтобы помочь вам и вашей стране. Президент осуществит свою угрозу. А это значит, что у вас нет выбора, и вы должны выдать Ябрила.

Султан довольно долго оставался в неподвижности, потом обернулся к Артуру Виксу и с усмешкой спросил его:

— А что вы здесь делаете? Неужели Америка готова пожертвовать таким человеком, как вы, если я отвергну требования вашего президента?

— Возможность задержания нас в качестве заложников, в случае вашего отказа выполнить эти требования, внимательно рассматривалась, — ответил Артур Викс. Он держался абсолютно невозмутимо, не обнаруживая испытываемой к султану ненависти. — Являясь главой независимого государства, вы вполне оправданно сердитесь и тоже угрожаете. Именно по этой причине мы здесь, и хочу заверить вас, что необходимые военные приказы уже отданы. Как главнокомандующий американскими вооруженными силами президент обладает такой властью. Город Дак вскоре перестанет существовать, а через двадцать четыре часа после этого, если вы не уступите, государство Шерабен также будет уничтожено. Все это, — он обвел рукой зал, — исчезнет, а вы будете жить, пользуясь милостью правителей соседствующих с вами стран. Вы останетесь султаном, но у вас уже ничего не будет.

Султан не дал прорваться своему гневу. Он обернулся ко второму американцу:

— Вы можете что-нибудь добавить?

— Сомнений в том, что Кеннеди собирается выполнить свою угрозу, нет, — с оттенком лукавства заявил Берт Оудик. — Но в нашем правительстве есть люди, которые с ним не согласны. Подобные действия могут лишить его президентского поста, — он обратился к Артуру Виксу, как бы извиняясь. — Я полагаю, мы должны быть откровенны.

Викс мрачно посмотрел на него. Он боялся такого поворота. Опасность, что Оудик попытается предать его, оставалась актуальной. Этот подонок хочет взорвать изнутри всю затею только для того, чтобы спасти свои сраные пятьдесят миллиардов.

Артур Викс заявил султану:

— Никаких переговоров быть не может.

Оудик вызывающе глянул на Викса и вновь обратился к султану:

— Я думаю, будет честно, учитывая наши давние отношения, сказать вам, что один шанс есть. И я считаю, что должен сказать о нем сейчас в присутствии моего соотечественника, нежели в частном разговоре с вами, что для меня было бы несложно. Конгресс Соединенных Штатов собирается на специальную сессию, чтобы подвергнуть президента Кеннеди импичменту. Если мы сможем сообщить миру, что вы освобождаете заложников, я гарантирую, что Дак не будет разрушен.

— И я должен буду выдать Ябрила? — поинтересовался султан.

— Нет, — ответил Оудик, — но вы не должны настаивать на освобождении убийцы Папы.

При всей своей сдержанности султан не мог скрыть ликования, обращаясь к Виксу:

— Господин Викс, вам это не кажется более разумным решением?

— Вы думаете, что моего президента подвергнут импичменту из-за того, что террорист убил его дочь? И после этого убийца останется на свободе? — спросил Викс. — Нет, этого не будет.

— Мы всегда сможем взять этого парня позднее, — заметил Оудик.

Викс глянул на него с таким презрением и ненавистью, что Оудик понял: этот человек будет его врагом до конца дней.

— Через два часа, — сказал султан, — мы все встретимся моим другом Ябрилом. Мы вместе пообедаем и придем к соглашению. Я сумею убедить его либо сладкими речами, либо силой. Но заложники будут освобождены только тогда, когда мы убедимся, что Дак в безопасности. Джентльмены, я вам это обещаю как мусульманин и правитель Шерабена.

После этого султан приказал своему центру связи сообщить ему о голосовании в конгрессе, как только поступят сведения. Он распорядился, чтобы американцев проводили в их апартаменты, где они смогут принять ванну и переодеться.

Султан приказал, чтобы Ябрила тайно вывезли из самолета и доставили во дворец. Ябрил ждал в большом зале и заметил, что там полно телохранителей султана в армейской форме. Были и другие симптомы, что во дворце наблюдается состояние тревоги. Ябрил тут же почувствовал, что ему угрожает опасность, но был не в силах ее предотвратить.

Когда его ввели в приемную султана, он испытал облегчение. Султан рассказал ему о беседе с американскими посланцами.

— Я обещал им, что ты освободишь заложников без всяких переговоров. Теперь ты ждем решения американского конгресса.

— Но это значит, что я предал моего друга Ромео. Это удар по моей репутации.

— Когда его будут судить за убийство Папы, — улыбнулся султан, — ты получишь отличную рекламу. А если ты останешься на свободе после этой удачной операции и убийства дочери президента Соединенных Штатов, это и будет славой. Но ты в конце преподнес мне мерзкий сюрприз. Хладнокровно убить девушку — это мне не нравится, к тому же, это неумно.

— В этом был свой смысл, — возразил Ябрил.

— Теперь ты можешь быть доволен, — заметил султан. — В конце концов, ты сталкиваешь его с поста президента Соединенных Штатов. Тебе такое не снилось даже в самых безумных снах.

Султан приказал одному из своей свиты:

— Пойди в апартаменты господина Оудика и приведи его сюда.

Вошедший Оудик не пожелал обменяться рукопожатием с Ябрилом и вообще дал понять, что не знает его. Он только глянул в его сторону, а Ябрил с улыбкой поклонился. Он знал этот тип людей, этих вампиров, пьющих кровь арабов, которые заключают контракты с султанами и королями, чтобы обогащать Америку и другие иностранные государства.

— Господин Оудик, — обратился султан, — объясните, пожалуйста, моему другу, как ваш конгресс будет разделываться с президентом.

Оудик рассказал. Его речь была убедительной, и Ябрил поверил ему, однако спросил:

— А вдруг что-то не сработает, и вы не наберете двух третей голосов?

— Тогда, — мрачно сказал Оудик, — вы, я и султан окажемся в полном дерьме.

Президент Фрэнсис Ксавье Кеннеди, просмотрев представленные ему Мэтью Глэдисом бумаги, пометил их своими инициалами. Он заметил удовлетворение на лице Глэдиса и понял его причину. Они будут добиваться одобрения американского народа. В другое время и при других обстоятельствах Кеннеди возмутило бы это выражение самодовольства, но сейчас он осознал, что это самый опасный момент в его политической карьере, и он должен использовать любое доступное ему оружие.

Сегодня вечером конгресс постарается вынести ему импичмент. Для этого они будут использовать туманные формулировки Двадцать пятой поправки к конституции. Быть может, если бы у него было время, он сумел бы выиграть эту битву, но потом будет слишком поздно. Берт Оудик устроит освобождение заложников, в обмен на это даст Ябрилу скрыться. Гибель его дочери останется неотомщенной, убийца Папы окажется на свободе. Но Кеннеди очень рассчитывал на то, что своим выступлением по телевидению он вызовет такую волну телеграмм, которая заставит конгресс дрогнуть. Он знал, что народ поддержит его действия. Люди разгневаны убийством Папы и дочери президента, они разделяют его горе. В этот момент он ощущал единение с народом. Народ стал его союзником против коррумпированного конгресса, против прагматичных и беспощадных бизнесменов вроде Берта Оудика.

Как и всегда в своей жизни, он остро воспринимал трагедию несчастных людей, вынужденных вести постоянную борьбу за выживание. В самом начале своей карьеры он дал клятву, что никогда не позволит растлить себя любовью к деньгам. Он вырос, презирая власть богатства, когда деньги используются как меч. Сейчас он начал понимать, что всегда выступал в некотором роде победителем, неуязвимым человеком, стоящим выше своих сограждан. Он всегда воспринимал себя как частицу мира богатых, хотя и защищал бедных, и никогда не испытывал ненависть, которую должны испытывать люди низших классов. А теперь он ее ощущал. Теперь богачи, люди, обладающие властью, свергают его, и он обязан победить ради самого себя. Он был полон ненависти.

Но он не должен поддаваться страсти в наступающем кризисе, нежно сохранять ясный рассудок. Даже если его подвергнут импичменту, он должен быть уверен, что вернется к власти, и тогда осуществит далеко идущие планы. Конгресс и богачи могут выиграть этот бой, но он ясно видел, что войну они проиграют. Народ Соединенных Штатов не будет радоваться своему унижению, в ноябре предстоят новые выборы. Даже если он сейчас проиграет, весь этот кризис может пойти ему на пользу, его трагедия становится его оружием. Однако он должен быть осторожен и скрывать эти планы от своего штаба.

Кеннеди понимал, что готовится к абсолютной власти. Другого выхода у него не было, иначе оставалось только смириться с поражением и, связанным с этим страданием, чего он не смог бы пережить.

Днем в четверг, за девять часов до чрезвычайной сессии конгресса, которая будет выносить ему импичмент, Фрэнсис Кеннеди встретился со своими советниками, личным штабом и вице-президентом Элен Дю Пре.

Это было их последнее перед голосованием в конгрессе совещание, и они знали, что враги обеспечили себе две трети голосов, Фрэнсис Кеннеди сразу же заметил царившую в кабинете атмосферу поражения и подавленности.

Он одарил их ослепительной улыбкой и открыл совещание, выразив благодарность главе ЦРУ Теодору Тэппи за то, что тот не подписал декларацию об импичменте. Потом он повернулся к вице-президенту Элен Дю Пре:

— Элен, — сказал он игриво, — ни за что на свете я не хотел бы оказаться на вашем месте. Вы представляете, скольких врагов вы нажили, отказавшись подписать бумагу об импичменте? Вы могли стать первой женщиной-президентом Соединенных Штатов. Конгресс вас ненавидит потому, что без вашей подписи они не могут теперь обойтись без голосования. Мужчины возненавидят вас за великодушие, феминистки увидят в вас предательницу. Бог ты мой, как это такой профессионал в политике, как вы, попали в такое затруднительное положение? Между прочим, я хочу поблагодарить вас за лояльность.

— Они ошибаются, господин президент, — отозвалась Элен Дю Пре. — И продолжают ошибаться, преследуя свою цель. Есть ли какой-нибудь шанс на переговоры с конгрессом?

— Я не могу вести переговоры, а они не хотят. — Он обратился к Дэйзи. — Как выполняются мои приказы? Направились ли авианосцы к Даку?

— Да, сэр, — ответил Дэйзи и заерзал в кресле, — но начальники штабов не отдали окончательного приказа. Они ждут голосования в конгрессе. Если пройдет импичмент, они повернут авианосцы домой. — Он замолк на мгновение. — Они не то что не подчиняются вашим приказам, а просто прикидывают, как отменить всю операцию, если вы сегодня проиграете.

Кеннеди обернулся с Элен Дю Пре, лицо у него было мрачным.

— Если импичмент пройдет, — сказал он, — вы станете президентом. Вы можете отдать приказ начальникам штабов продолжать операцию с целью уничтожения Дака. Вы отдадите такой приказ?

— Нет, — ответила Элен Дю Пре. В кабинете воцарилось напряженное молчание. Элен Дю Пре с сосредоточенным выражением лица продолжала, обращаясь непосредственно к Кеннеди. — Я доказала свою преданность вам. Как вице-президент я поддержала ваше решение в отношении Дака, это был мой долг. Я не пошла на требование подписать декларацию об импичменте. Но если я стану президентом, а я всем сердцем надеюсь, что это не произойдет, тогда я буду действовать в соответствии с моей совестью и принимать собственные решения.

Фрэнсис Кеннеди кивнул и улыбнулся ей. Эта ласковая улыбка больно ударила ей в сердце.

— Вы совершенно правы, — тепло сказал он. — Я задал этот вопрос только для того, чтобы получить информацию, а не затем, чтобы убеждать. — Он обратился ко всем присутствующим? — Теперь самое главное подготовить основные тезисы моего выступления по телевидению. Юджин, ты договорился с компаниями? Они передали сообщение, что сегодня вечером я буду выступать?

Юджин Дэйзи осторожно ответил:

— Здесь находится Лоуренс Салентайн, чтобы поговорить с вами на эту тему. Это подозрительно. Пригласить его? Он в моем офисе.

— Они не посмеют, — тихо произнес Кеннеди, — открыто демонстрировать свои зубы. — Он помолчал. — Позовите его!

В ожидании Салентайна они принялись обсуждать, насколько продолжительной должна быть речь президента.

— Не более получаса, — объявил Кеннеди, — я добьюсь своего за это время.

Они все понимали, что он имеет в виду. На телеэкране Фрэнсис Кеннеди мог завоевать любую аудиторию. Поразительные синие глаза и завораживающий его волшебный голос, в котором звучали мелодии великих ирландских поэтов творили чудеса. Помогало и то, что его мысли, логика изложения всегда были кристально ясными. И все это впечатление подкреплялось магическими воспоминаниями о его двух убитых дядях. А конгресс и Сократов клуб будут выглядеть монстрами.

Когда Лоуренс Салентайн торопливо вошел в кабинет, Кеннеди, не здороваясь, обратился к нему:

— Я надеюсь, вы не скажете мне того, что я предполагаю.

— Я не знаю, что вы предполагаете, — холодно возразил Салентайн. — Руководители телекомпаний уполномочили меня сообщить наше решение не предоставлять вам сегодня эфир. Для нас это было бы равносильно вмешательству в процесс импичмента.

Кеннеди улыбнулся и сказал:

— Мистер Салентайн, импичмент, даже если он удастся, продлится только тридцать дней. А что потом?

Подобные угрозы не были свойственны Фрэнсису Кеннеди. Салентайну пришло в голову, что и он, и главы других телевизионных компаний ввязались в весьма опасную игру. Юридические основания федерального правительства выдавать лицензии телевизионным компаниям практически давно устарели, но сильный президент может показать свои зубы. Салентайн понимал, что должен вести себя весьма осторожно.

— Господин президент, — произнес он, — наша ответственность столь велика, что мы вынуждены отказать вам в эфирном времени. К моему сожалению и к огорчению всех американцев, вы находитесь сейчас накануне импичмента, это ужасная трагедия, и я выражаю вам свое сочувствие. Но телевизионные компании сошлись на том, что ваше выступление будет не в интересах народа или нашего демократического процесса. — Он сделал паузу и потом продолжил. — Но после голосования в конгрессе, выиграете вы или проиграете, мы предоставим вам телевизионный эфир.

Фрэнсис Кеннеди горько засмеялся и сказал:

— Вы можете идти.

Один из сотрудников Службы безопасности проводил Лоуренса Салентайна. И тогда Кеннеди обратился к своему штабу:

— Джентльмены, поверьте мне, — Кеннеди уже не улыбался, синева его глаз приобрела сероватый оттенок, — они переиграли. Они нарушили нашу конституцию.

Движение транспорта вокруг Белого дома было перекрыто, оставались только узкие проходы для правительственных машин. Все остальное пространство заполонили телекамеры и служебные автобусы. Конгрессменов на пути к Капитолийскому холму бесцеремонно перехватывали тележурналисты и допрашивали по поводу чрезвычайной сессии, потом по телевидению передали официальное сообщение, что конгресс соберется в одиннадцать вечера для голосования предложения об отстранении президента Кеннеди с его поста.

В Белом доме Кеннеди и его штаб сделали все возможное для отражения атаки. Оддблад Грей звонил по телефону сенаторам и конгрессменам, уговаривая их. Юджин Дэйзи обзванивал членов Сократова клуба, пытаясь заручиться поддержкой кого-нибудь из дельцов большого бизнеса. Кристиан Кли разослал лидерам конгресса памятную записку, обращавшую их внимание на то, что без подписи вице-президента отстранение Кеннеди будет незаконным. Но конгресс отказался считаться с этим.

Незадолго до одиннадцати Кеннеди и его штаб собрались в Желтой зале у специально поставленного телевизора. Хотя заседания конгресса не транслировались по коммерческим каналам, они записывались на пленку и по специальному кабелю передавались в Белый дом.

Конгрессмен Джинц и сенатор Ламбертино поработали на славу. Все было отлично спланировано. Патси Тройка и Элизабет Стоун тесно сотрудничали, прорабатывая все детали. Необходимые документы были готовы для вручения их правительству.

В Желтой зале Фрэнсис Кеннеди и его личный штаб наблюдали по телевизору за всей процедурой. Конгрессу, конечно, потребуется время, чтобы пройти через формальности, прежде чем он приступит к голосованию. Но они знали, каким будет результат. Конгресс и Сократов клуб обеспечили его мощным прессингом.

— Отто, вы сделали все, что могли, — сказал Кеннеди Оддбладу Грею.

В этот момент вошел один из дежуривших в Белом доме офицеров и передал Дэйзи записку. Дэйзи глянул в нее, и на его лице отразилось потрясение. Он передал записку Кеннеди.

На экране телевизора конгресс только что проголосовал за отстранение Фрэнсиса Кеннеди от власти. В Вашингтоне было одиннадцать вечера, а в Шерабене шесть часов утра, когда султан пригласил всех на ранний завтрак на открытой террасе. Вскоре появились американцы — Артур Викс и Берт Оудик. Ябрила привел с собой султан. Огромный стол был уставлен множеством фруктов, а также горячих и холодных напитков.

Султан Мауроби широко улыбался. Он не стал представлять американцам Ябрила, он даже не притворялся вежливым.

— Я счастлив сообщить вам, — заявил султан, — более того, сердце переполнено радостью, что мой друг Ябрил согласился освободить заложников. С его стороны не будет никаких новых требований, и я надеюсь, что их не последует и от вашей страны.

Артур Викс, обливаясь потом, ответил:

— Я не могу вступать в переговоры или заменять требования нашего президента. Вы должны выдать убийцу.

Султан улыбнулся и сказал:

— Он не является более вашим президентом. Американский конгресс проголосовал за его импичмент. Я получил информацию, что приказы о бомбардировке Дака уже отменены. Заложники будут освобождены, здесь вы одержали победу. Но больше просить вам не о чем.

Ябрил посмотрел в глаза Виксу и увидел в них ненависть. Перед ним был человек, занимавший самый высокий пост в мощнейшей армии и он, Ябрил, одержал над ним верх. Ябрил почувствовал прилив энергии — он сместил президента Соединенных Штатов. На мгновение перед его взором возникла картина, как он приставляет пистолет к шелковистым волосам Терезы Кеннеди. Он вновь припомнил испытанное им чувство утраты и сожаления, когда он нажал спусковой крючок, легкий ожог сострадания, когда ее тело взметнулось в воздух пустыни. Он поклонился Виксу и всем остальным.

Султан Мауроби подал знак слугам поднести гостям блюда с фруктами и напитки. Артур Викс поставил свой бокал и спросил:

— Вы уверены, что ваша информация об импичменте президента совершенно точная?

— Я предоставлю вам возможность переговорить непосредственно с вашим офисом в Соединенных Штатах, — ответил султан. — Но прежде я должен выполнить свой долг хозяина.

Султан распорядился, чтобы они напоследок все вместе сели за трапезу, и настоял на том, чтобы окончательная договоренность об освобождении заложников была достигнута за этим столом. Ябрил занял место справа от султана, Артур Викс — слева.

Они возлежали на диванах, расположенных вдоль низкого стола, когда поспешно вошел премьер-министр султана и попросил его на несколько минут выйти в другую комнату. Султан выразил нетерпение, и тогда премьер-министр прошептал ему на ухо. Султан удивленно поднял брови и обратился к своим гостям:

— Случилось что-то непредвиденное. Всякая связь с Соединенными Штатами прервана, причем не только у нас, но и у всего мира. Пожалуйста, продолжайте завтрак, а я должен посовещаться со своим штабом.

После того как султан удалился, за столом воцарилось молчание. Один только Ябрил поглощал дымящуюся еду и фрукты.

Американцы встали из-за стола и вышли на террасу, слуги принесли им прохладительные напитки. Ябрил продолжал есть.

На террасе Берт Оудик сказал Виксу:

— Я надеюсь, Кеннеди не совершил какой-нибудь глупости. Надо полагать, он не пытался выступить против конституции.

— О, Боже, — вырвалось у Викса, — сначала его дочь, а теперь он теряет свою страну. И все из-за этого ничтожного мерзавца, который жрет там, как последний попрошайка.

— Это все ужасно, — отозвался Берт Оудик.

Он вернулся к столу и обратился к Ябрилу.

— Ешьте больше. Я надеюсь, у вас есть местечко, где вы можете укрыться на ближайшие годы. Вас будет разыскивать немало людей.

Ябрил рассмеялся. Он кончил есть и закурил сигарету.

— Конечно, — сказал он, — я буду нищим в Иерусалиме.

В этот момент в зал вошел султан Мауроби. Его сопровождали по крайней мере пятьдесят вооруженных людей, взявших зал в кольцо. Четверо из них встали за спиной Ябрила, четверо других остановились на террасе позади американцев. На пожелтевшем лице султана были написаны изумление и ужас, глаза широко раскрыты.

— Джентльмены, — запинаясь, произнес он, — господа, вам это покажется невероятным, как и мне. Конгресс аннулировал свое голосование об импичменте Кеннеди, и последний объявил военное положение. — Он замолчал и положил руку на плечо Ябрила. — И в настоящий момент, джентльмены, самолеты американского шестого флота разрушают мой город Дак.

— Дак бомбардируют? — почти радостно спросил Артур Викс.

— Да, — ответил султан. — Акт варварский, но убедительный.

Все они посмотрели на Ябрила, к которому вплотную приблизились четверо вооруженных охранников. Ябрил зажег сигару и задумчиво произнес:

— Наконец-то я увижу Америку, о чем всегда мечтал, — он смотрел на американцев, но обращался к султану. — Я думаю, что буду иметь большой успех в Америке.

— Без сомнения, — согласился султан. — Требования включают условие, что я должен передать тебя живым. Боюсь, я обязан отдать соответствующие распоряжения, чтобы ты не причинил себе вреда.

— Америка цивилизованная страна, — произнес Ябрил. — Надо мной учинят судебный процесс, который продлится очень долго, поскольку меня будут защищать лучшие адвокаты. Зачем же я причиню себе вред? Это будет новый опыт и кто знает, что может Америка слишком цивилизованна, чтобы применять пытки, кроме того, меня пытали израильтяне, так что меня ничем не удивишь.

Он улыбнулся Виксу.

— Как вы только что заметили, — спокойно сказал Артур Викс, — мир меняется. Вы не добились успеха и не будете выглядеть героем.

Ябрил радостно рассмеялся и вскинул руки.

— Я добился успеха, — почти выкрикнул он. — Я сшиб ваш мир с оси. Вы что же думаете, ваши сладкоречивые идеалисты будут слушать вас после того, как ваши самолеты разрушили Дак? Да разве мир когда-нибудь забудет мое имя? И вы полагаете, что я уйду со сцены сейчас, когда все лучшее еще впереди?

Султан хлопнул в ладоши и отдал приказ солдатам. Они схватили Ябрила, надели на него наручники и накинули веревку ему на шею.

— Осторожнее, осторожнее, — распорядился султан. Потом он нежно коснулся рукой лба Ябрила. — Я прошу у тебя прощения, но у меня нет выхода. Я должен продавать нефть и заново отстроить город. Желаю тебе всего лучшего, дружище. Успеха тебе в Америке.

В то время, когда конгресс незаконно выносил импичмент президенту Фрэнсису Ксавье Кеннеди, когда мир ожидал разрешения кризиса с террористами, для сотен тысяч людей в Нью-Йорке все это было совершенно не интересно. Они жили своей жизнью и собственными проблемами. В четверг вечером многие из этих тысяч гуляли по Таймс-сквер, месту, которое когда-то было сердцем величайшего города в мире и где пролегал Великий Белый Путь, Бродвей, тянувшийся от Сентрал Парк до Таймс-сквер.

У этих людей были самые разнообразные интересы. Грубоватые, ограниченные, тоскующие неизвестно о чем, представители среднего класса толпились в магазинчиках, торгующих всевозможной порнографией. Любители кино смотрели бесконечные пленки, на которых обнаженные мужчины и женщины предавались откровенным сексуальным атакам. Банды подростков со смертоносными, но не запрещенными отвертками в карманах, одержимые юношеским желанием развлечься, прогуливались с воинственным видом, как средневековые рыцари, готовые сражаться с драконами. Сутенеры, проститутки, грабители, убийцы появлялись здесь с наступлением темноты, им даже не приходилось платить за яркие неоновые лампы, освещающие Великий Белый Путь. Стада простодушных туристов забредали сюда, чтобы посмотреть Таймс-сквер, куда обычно опускался воздушный шар, возвещающий о приходе Нового счастливого года. На большинстве домов на площади и примыкающих грязных улицах висели плакаты, на которых красовалось большое красное сердце с надписью «Я ЛЮБЛЮ НЬЮ-ЙОРК» — любезность Луиса Инча.

В этот четверг ближе к полуночи Блейд Букер околачивался в барах «Таймс-сквер» и в «Синема-клуб», выискивая клиента. Блейд Букер был негр, обладавший незаурядной энергией. Он мог достать вам кока-колу, героин, обширный ассортимент наркотических пилюль, а также оружие, но не крупное: пистолеты, револьверы 22-го калибра, но после этого он уже не имел с вами никакого дела. Он не был сутенером, и с женщинами поддерживал прекрасные отношения, болтая с ними о всякой чепухе и являясь замечательным слушателем. Он мог провести ночь с женщиной, слушая ее мечты. Даже у самой грязной шлюхи, которая умеет выделывать с мужчинами такое, что у них перехватывает дыхание, есть свое царство грез. Блейду Букеру нравилось выслушивать их, и он хорошо себя чувствовал, когда женщины начинали фантазировать. Он любил эту чепуху. О, она еще вытянет счастливый билет, гороскоп предсказывает, что в наступающем году ее полюбит мужчина, у них будут дети, которые вырастут и станут докторами, адвокатами, профессорами в колледжах, работниками телевидения, смогут петь и танцевать на сцене не хуже Ричарда Прайора, а может, станут новыми Эдди Мэрфи.

Блейд Букер ждал, когда зрители выйдут из Шведского дворца кино после фильма. Многие из этих любителей кино задержатся, чтобы выпить стаканчик, съесть гамбургер и подцепить какую-нибудь киску. Они ходят вразброд, по одиночке, но вы спокойно можете определить их по рассеянному взгляду, словно они решают сложную научную проблему, и по меланхолическому выражению на лице. Как правило, это одинокие люди.

Повсюду крутились проститутки, но у Блейда Букера имелась своя собственная, занимающая стратегически удобный угол в баре за маленьким столиком, который ее большая красная сумка почти закрывала. Это была крупная блондинка из штата Миннесота, с голубыми глазами, остекленевшими от героина. Блейд Букер спас ее от участи, худшей, чем смерть, а именно — от жизни на ферме, где холодной зимой ее сиськи замерзали до окоченения. Он всегда был к ней внимателен и оказался одним из немногих, работавших с ней.

Звали ее Кимберли Ансли и шесть лет назад она зарубила топором своего сутенера, когда тот спал. Букер всегда говорил: будьте осторожны с девушками, которых зовут Кимберли или Тиффани. Ее тогда арестовали, судили и признали виновной, правда, в непредумышленном убийстве в порядке самозащиты, поскольку у нее на теле нашли многочисленные синяки и она «не могла отвечать за свои действия» из-за пристрастия к героину. Ее приговорили к исправительным работам и лечению, потом признали вменяемой и выпустили на нью-йоркские улицы. Она поселилась в трущобах около Гринвич Вилледж, где ей предоставили квартиру в одном из выстроенных городскими властями домов, откуда бежали даже бедняки.

Блейд Букер и Кимберли были партнерами. Он выступал и как сутенер, и как защитник, он гордился такой ролью. Кимберли подцепляла какого-нибудь любителя кино в баре «Таймс-сквер» и вела клиента в дом около Девятой авеню для короткого совокупления. Тут Блейд выступал из темноты и ударял мужчину по голове полицейской дубинкой. Оказавшиеся в бумажнике деньги они делили, но Блейд забирал себе кредитные карточки и драгоценности. Не из жадности, а потому что не верил, что Кимберли сумеет их оценить.

Самое замечательное заключалось в том, что мужчина обычно оказывался заблудшим мужем и совершенно не хотел сообщать о случившемся полиции и отвечать там на вопросы, что он делал в темном доме на Девятой авеню в то время, как жена ждет его в местечке Меррик (Лонг Айленд) или Трентон (Нью-Джерси). Безопасности ради Блейд и Ким неделю не появлялись в «Синема-баре» на Таймс-сквер и на Девятой авеню, а перекочевывали на Вторую авеню. В таком городе, как Нью-Йорк, это было все равно как улететь на другую звезду в галактике. Вот за это Блейд Букер любил Нью-Йорк. Он ощущал себя здесь невидимым, как Тень, как Человек с тысячей лиц. И кроме того, он был как те птицы, которых он видел по телевизору, меняющие окраску в зависимости от окружающей местности, или насекомые, умеющие зарыться в землю и укрыться от хищников. Короче говоря, в отличие от большинства своих сограждан Блейд Букер чувствовал себя в Нью-Йорке с безопасности.

В этот четверг вечером по части клиентов было плоховато, но Кимберли выглядела в вечернем освещении великолепно, ее светлые волосы блестели, белые напудренные груди, как половинки луны, откровенно выпирали из низкого выреза зеленого платья. Джентльмен с легким шармом, сквозь который только временами просвечивала похоть, подошел к ее столику со своей выпивкой и вежливо спросил, может ли он присесть. Блейд наблюдал за ним и дивился выкрутасам судьбы. Перед ним был хорошо одетый мужчина, без всякого сомнения что-нибудь вроде адвоката или профессора, а может, какой-нибудь политик невысокого ранга — городской советник или сенатор штата, подсаживался к убийце, зарубившей топором мужчину, а на десерт он получит дубинкой по голове. И все только из-за полового члена, в котором таятся все неприятности. Мужчины проходят по жизни, используя из-за члена только половину своих мозгов, что очень плохо. Может, позволить ему засунуть член в Кимберли и спустить в нее, прежде чем вдарить по голове? И выглядит он как настоящий джентльмен. Зажег Кимберли сигарету, заказал ей выпивку, не торопил ее, хотя видно было, что весь исходит от желания засунуть ей поскорее.

Блейд допивал свою рюмку, когда Ким подала ему сигнал. Он увидел, что она собирается встать, возясь со своей сумкой и Бог знает что в ней разыскивая. Блейд вышел из бара на улицу. Стояла ясная весенняя ночь, и запахи горячих сосисок, гамбургеров и лука, жарившихся в гриле на открытой террасе ресторана, пробудили у него чувство голода, но с этим можно подождать, пока не будет сделано дело. Он пошел по 42-й улице. Хотя уже наступила полночь, люди здесь все еще толпились, их лица освещались бесчисленными неоновыми огнями кинотеатров, ресторанов, гигантских реклам, лампами, освещавшими входы в отели. Он любил пройтись от Седьмой авеню до Девятой. Блейд зашел в дом и занял свою позицию на лестничной площадке. Отсюда ему было удобно выйти, когда Кимберли обнимет клиента. Он зажег сигарету и вытащил дубинку, спрятанную в футляре под пиджаком.

Он слышал, как они вошли в холл, как захлопнулась входная дверь, как позвякивает что-то в сумке Кимберли. Потом раздался голос Ким, произносившей условленные слова: «Тут всего один пролет». Блейд выждал минуты две прежде чем шагнуть из своего укрытия, и приостановился перед открывшейся ему прелестной сценкой — на первой ступеньке лестницы стояла Ким, раздвинув ноги, ее красивые ляжки были обнажены, а тот приятный мужчина вытащил свой член и пихает его в Кимберли. На мгновение Блейду показалось, что Ким взлетает в воздух, а затем он с ужасом увидел, что она взлетает все выше, и ступеньки взлетают вместе с ней, потом он увидел у себя над головой чистое небо, словно всю верхушку дома срезало. Блейд пытался найти какую-нибудь дыру, чтобы спрятаться от камней, сыпавшихся с неба. Он поднял руку с дубинкой, чтобы просить, молить, призвать свидетелей, что его жизнь не может вот так оборваться. Все это произошло за какую-то долю секунды.

Сесил Кларксон и Изабел Домейн вышли из бродвейского театра после представления прелестного мюзикла и прогуливались по 42-й улице в Таймс-сквер. Они были черными, как и большинство людей на здешних улицах, но ни в коей мере не походили на Блейда Букера. Сесилу Кларксону было девятнадцать и он учился в Новой школе социальных исследований. Изабел исполнилось восемнадцать, она посещала все спектакли на Бродвее, потому что обожала театр и мечтала стать актрисой. Они были влюблены друг в друга, так как это бывает только в юности, и абсолютно уверены, что они одни такие во всем мире. Они шли от Седьмой авеню к Восьмой, купаясь в слепящем свете неоновых ламп, их красота создавала вокруг них магический щит, отгораживавший от попрошаек, пропойц, полусумасшедших наркоманов, карманных воришек, сводников. Сесил был высоким и сильным парнем, по его виду становилось ясно, что он убьет любого, кто прикоснется к Изабел.

Они остановились у закусочной, где в гриле жарились сосиски и гамбургеры, и перекусили на воздухе, не заходя внутрь, где пол замусорен бумажными салфетками и тарелочками. Сесил запивал сосиски и гамбургеры пивом, а Изабел — пепси-колой. Они глазели на копошащуюся даже в такой поздний час толпу, невозмутимо наблюдали за возней этих людишек, отбросов города, и им в голову не приходило, что грозит какая-то опасность. Они испытывали жалость к людям, у которых не было никаких надежд, как у них двоих, такого замечательного будущего и такого настоящего, заполненного нескончаемым блаженством.

Когда людская волна поредела, парочка влюбленных направилась от Седьмой авеню к Восьмой. Над разноцветным покровом неоновых ламп мерцало небо. Изабел ощутила на своем лице дуновение весеннего ветерка и прижалась к плечу Сесила, положив одну руку ему на грудь, а другой лаская шею. Сесил испытывал в эту минуту безудержную нежность к ней. Они были на верху блаженства, молодые, охваченные любовью, как и миллиарды людей до них, переживая один из самых восхитительных моментов в их жизни.

Внезапно, к изумлению Сесила, все ослепительные огни погасли и остался только свод неба с тусклыми звездами, а затем оба они в своем блаженстве превратились в ничто.

Группа из восьми туристов, приехавших в Нью-Йорк на неделю пасхальных каникул, шла от собора Святого Патрика, с Пятой авеню они свернули на 42-ю улицу и не спеша брели туда, куда их зазывал свет неоновых ламп. Когда они добрались до Таймс-сквер, то испытали разочарование. Эту площадь они видели по телевизору, когда в канун Нового года здесь собираются сотни тысяч людей, чтобы попасть в объектив камеры и поприветствовать наступающий год.

Однако было так грязно, что мусор ковром устилал улицы. Толпа прохожих выглядела опасной, пьяной, отравившейся наркотиками, а может, свихнувшейся от того, что заперта среди этих огромных стальных башен, мимо которых они должны двигаться. Женщины были безвкусно и ярко одеты, туристы сравнивали их с порнографическими картинками. Туристам казалось, что они движутся по кругам ада, сквозь пустоту лишенного звезд неба, где желтые лампы извергают гной.

Это были четыре супружеские пары из маленького городка в Огайо, решившие совершить как бы торжественную поездку в Нью-Йорк. Они исполнили свой жизненный долг — вовремя поженились, вырастили детей, сумели добиться умеренного успеха в карьере. Главную битву в своей жизни они уже выиграли, и теперь для них открывалась новая полоса.

Порнографические фильмы их не интересовали, этого добра хватало и в Огайо. Что их действительно интересовало и пугало на Таймс-сквер, так это уродство людей, заполнявших улицы, которые в неоновом свете выглядели воплощением зла. Туристы имели на груди большие красные значки с надписью «Я ЛЮБЛЮ НЬЮ-ЙОРК», которые они купили в первый же день. Сейчас одна из женщин сорвала такой значок и швырнула его в канаву.

— Уйдем отсюда, — сказала она.

Вся группа повернулась и зашагала обратно к Шестой авеню, прочь от этого неонового коридора. Они уже почти завернули за угол, как вдруг услышали отдаленный взрыв и тут же ощутили слабый порыв ветра, а потом по всем авеню, от Девятой до Шестой, пронесся воздушный шторм, несущий железные банки, мусорные бачки, несколько автомашин, которые, казалось, летели по воздуху. Повинуясь животному инстинкту, туристы бросились за угол Шестой авеню, чтобы укрыться от этого вихря, но воздушный поток сбил их с ног. Издалека до них доносились грохот рушащихся зданий и крики тысяч умирающих людей. Они прижались друг к другу за углом, не понимая, что же произошло.

На самом деле они только что вышли из зоны разрушений, вызванных взрывом ядерной бомбы. Они оказались восемью выжившими в этой величайшей катастрофе, обрушившейся на мирные Соединенные Штаты.

Один из туристов поднялся на ноги и стал помогать остальным.

— Этот чертов Нью-Йорк, — сказал он. — Я надеюсь, что все таксисты погибли.

Полицейская патрульная машина медленно пробиралась среди уличного движения между Седьмой и Восьмой авеню. В ней находились два молодых полицейских, итальянец и негр. Они не имели ничего против того, чтобы застрять здесь среди других машин, так как это было самое безопасное место на их участке. Дальше, в темноте улиц, они могут спугнуть воришек, вытаскивающих из машин радиоприемники, грязных сводников, грабителей, угрожающих мирным нью-йоркским прохожим, но не хотели ввязываться в такие дела. Кроме того, департамент полиции Нью-Йорка принял новую тактику — не преследовать за мелкие преступления. Полицейские как бы выдали беднякам лицензию на право грабить благополучных и законопослушных жителей города. В конце концов, разве это справедливо, что некоторые мужчины и женщины могут позволить себе иметь автомобиль стоимостью в пятьдесят тысяч долларов, оборудованный музыкальной аппаратурой в тысячу долларов, когда масса бездомных не может купить себе еды или обеспечить стерильный шприц для укола. Разве справедливо, что эти богачи с ожиревшими мозгами, эти безмятежные, смахивающие на волов граждане, у которых хватает наглости разгуливать по улицам Нью-Йорка без пистолета или даже без смертоносной отвертки в кармане, могут наслаждаться сказочным видом величайшего в мире города и не платить за это какую-то цену? И вообще, в Америке все еще не погас тот давний революционный дух, который не мог устоять перед подобным искушением. Суды, полиция, передовицы самых уважаемых газет застенчиво констатировали этот свободный дух воровства, грабежей, насилия и даже убийств на улицах Нью-Йорка. У бедняков в этом городе не было других занятий, их жизнь истощалась нищетой, убожеством, самой архитектурой этого города. Один журналист высказал мнение, что все эти преступления можно сложить у дверей Луиса Инча, подлинного владельца земли, который застроил Нью-Йорк громадинами в мили высотой, стальными вышками, заслоняющими солнце и небо.

Два полицейских видели, как хорошо известный им Блейд Букер вышел из бара «Таймс-сквер синема». Один полицейский спросил у другого:

— Поедем за ним?

— Пустая трата времени, — отозвался второй, — мы можем даже застать его в момент преступления, он все равно вывернется.

Они заметили, как из бара вышла крупная блондинка с мужчиной и направилась той же дорогой в сторону Девятой авеню.

— Бедняга, — произнес один из полицейских, — он думает, что поразвлечется с ней, а вместо этого его кувыркнут.

— Получит шишку на голову побольше своей собственной, — сказал второй, и они оба рассмеялись.

Их машина продвигалась медленно, они следили за происходящим на улице. Настала полночь, дежурство скоро закончится, и они не хотели ввязываться во что-нибудь, что может их задержать. Они видели бесчисленных проституток, преграждающих путь пешеходам, торговцев наркотиками, открыто предлагающих свой товар, грабителей и карманников, теснящих намеченные жертвы и пытающихся вовлечь туристов в разговоры. Сидя в темноте патрульной машины и оглядывая улицы, ярко освещенные неоновым светом, они лицезрели все отбросы Нью-Йорка, сползающие каждый в свой ад.

Оба полицейских были начеку, опасаясь, что какой-нибудь маньяк сунет в окно машины ствол пистолета и откроет пальбу. Они видели, как двое карманников-наркоманов набросились на хорошо одетого господина, пытавшегося отвязаться от них, но четыре руки цепко держали его. Водитель патрульной машины нажал на газ и подъехал к ним. Воришки тут же отпустили свою жертву, и тот улыбнулся с облегчением.

В этот момент дома по обе стороны улицы обрушились и похоронили под собой 42-ю улицу от Девятой до Седьмой авеню.

Все неоновые светильники Великого Белого Пути, сказочного Бродвея, погасли. Темнота озарялась только огнями пожаров — горели дома, горели люди. Пылающие автомобили, подобно факелам, бесцельно неслись в ночи. Отчаянно звонили колокола, гудели сирены пожарных машин, скорой помощи, полицейских автомобилей, мчащихся в разрушенное сердце Нью-Йорка.

Когда ядерная бомба, заложенная Грессе и Тибботом, взорвалась в здании Управления портом на углу Девятой авеню и 42-й улицы, погибло не менее десяти тысяч человек и тысяч двадцать получили ранения.

Сначала произошел страшный взрыв, затем завыл ветер, а потом раздался скрежет цемента и стали, раздираемых на части. Взрыв произвел разрушения с математической точностью. Вся местность от Седьмой авеню до реки Гудзон и от 42-й улицы до 45-й оказалась полностью уничтоженной. За пределами этого района разрушения были сравнительно небольшие. Радиация была смертельной только в районе взрыва, и самые дорогие земельные участки здесь теперь ничего не стоили.

Более семидесяти процентов убитых были неграми или латиноамериканцами, остальные — белые и иностранные туристы. На Девятой и Десятой авеню, где ютились бездомные, и в здании Управления портом, где спало множество бродяг, трупы обуглились до размеров маленького полена.

За пределами района полного разрушения по всему Манхэттену вылетели стекла в домах, машины оказались раздавлены под упавшими обломками. А через час после взрыва мосты в Манхэттене были забиты машинами, направлявшимися из города в Нью-Джерси и на Лонг-Айленд.