"...И белые тени в лесу" - читать интересную книгу автора (Грипе Мария)

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Когда я вышла из поезда, сердце бешено билось в груди. Кто будет меня встречать? Я так боялась, что не смогу вести себя как ни в чем не бывало, что обману ожидания родных.

Впереди большой семейный праздник – конфирмация Роланда, и, разумеется, они думали, что я жду этого с таким же нетерпением, как они. Мама обо всем написала в письме: о подарках, которые получит Роланд после конфирмации, о торжестве, которое намечено на воскресенье у нас дома, и обо всем остальном. Мама была полна ожиданий, но единственное, что я в своем эгоизме почерпнула из этого письма, – это то, что из-за торжества я не смогу вернуться в Замок Роз в воскресенье. Раньше понедельника я выехать не смогу, и это сильно меня огорчало.

Если бы все было как раньше, то, конечно же, конфирмация для меня тоже стала бы большим событием, но сейчас я была совершенно равнодушна. Я даже не подумала о том, что у меня нет никакого подарка для Роланда. Раньше для меня это было очень важно. Но мама уже что-то придумала, она подыскала подарок, который я должна буду вручить Роланду от себя.

Мне повезло: на станции меня встречали Надя и Эстер, новая горничная. Гораздо сложнее было бы, если б на их месте оказались мама и папа. С Эстер я была незнакома, а Надя болтала без умолку.

Приехала Ульсен, рассказывала она. Об этом мама мне уже писала. Ведь именно поэтому она хотела, чтобы я появилась дома пораньше. Так что мне пришлось выехать уже в четверг – на день раньше, чем я собиралась.

Марет Ульсен – это наша домашняя портниха. Она приезжала к нам на неделю каждую осень и весну, чтобы посмотреть, в каком состоянии наша зимняя и летняя одежда. Но на этот раз мама просила ее задержаться подольше из-за конфирмации Роланда. Ульсен уже сшила новое платье Наде и переделала мамин костюм, чтобы он выглядел как сейчас модно. А теперь она собиралась взяться за меня.

И приступить хотела немедленно. Едва я перешагнула порог, как на меня набросились мама и Ульсен. То есть сначала мама обняла меня, но длилось это объятие недолго: за спиной у нее стояла Ульсен, наготове, с булавками во рту. Все вокруг ходуном ходило.

Так что волновалась я зря. Времени для расспросов не оставалось, а если я и удостоилась нескольких пристальных взглядов, то только из-за одежды. Будет ли старое платье смотреться лучше, если к нему пришить новую отделку? Или стоит сшить другое? Это был главный вопрос дня.

Ульсен считала, что мне нужно что-нибудь новое, и если она поторопится, то управится в срок. Но маме эта идея казалась чересчур рискованной.

А если она не успеет? Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Я поддержала маму, а Надя была на стороне Ульсен. Наконец, все сошлись на том, что нужно новое платье, и тут же возник целый ворох вопросов: о материале, фасоне, пуговицах, отделке. Мама и Ульсен носились как угорелые, Ловиса готовила еду, а Эстер чистила серебро.

Времени изучать меня и размышлять о том, изменилась я или нет, ни у кого не было. Дом превратился в муравейник, все бегали по комнатам и суетились.

Когда я приехала, папы не было. И на этот раз он не изменил своим привычкам: уехал в деревню, когда все перебрались в город, и приехала Ульсен. Его ждали не раньше пятницы: он приедет вечером, когда вся предпраздничная суматоха будет позади.

Как только я услышала у двери его шаги, сердце заколотилось в груди, и я вспомнила, как однажды в замке мне стало казаться, что я не могу вспомнить его лица. Мне не хватало папы, я хотела видеть его своим мысленным взором. Но он исчез, и тогда у меня возникло такое чувство, будто его вовсе не существует.

Но теперь я вернулась домой, и все было по-другому. Лишь только я услышала его шаги, как тотчас вспомнила лицо папы, а через мгновение он уже стоял передо мной и улыбался. Он очень обрадовался, что я снова дома, и предложил выпить по чашечке чая у него в комнате: папа хотел, чтобы мы остались вдвоем, только он и я, потому что во всем доме невозможно было спокойно присесть хоть на минуту.

Я умчалась на кухню приготовить все для нашего чаепития.

Папа всегда был молчаливым, вот и сейчас мы почти не разговаривали, но его лицо и глаза были красноречивее самих слов – я поняла, что ему тоже меня немножко не хватало. Зато он не стал спрашивать меня о том, скучала ли я по дому, по родным, – все было не так, как я себе напридумывала. Впрочем, никто из близких меня об этом тоже не расспрашивал.

И почему я себе вообразила, что, как только переступлю порог, вся семья учинит мне какой-то допрос? А ведь в поезде я размышляла об этом на полном серьезе.

Папу больше всего интересовало то, что связано с устройством самого замка. Аксель Торсон подробно рассказывал нам о его истории, и я в меру своих знаний отвечала на папины вопросы. О людях, которые жили в замке, папа почти ничего не спрашивал. Не знаю, почему так получилось: может быть, все дело в папиной деликатности, а может, пейзажи и архитектура интересовали его больше, чем люди. А возможно, он ждал, что я сама начну о них рассказывать, но об этом я молчала.

Отношения между обителями замка были настолько необычными, что говорить об этом было сложно. Сколько ни рассказывай про Арильда и Розильду, все равно будет недостаточно, чтобы понять, что они за люди. А Амалия – ну как ее можно описать, ведь все сразу подумают, что она просто-напросто чудачка! Если о ком-то я и могла толком рассказать, так это о Вере и Акселе Торсон. О них можно говорить обычным языком, а вот чтобы описать всех остальных, у меня в запасе даже слов нет.

Не думаю, что папа заподозрил, будто я что-то от него утаила. Когда он спросил, как мне живется в замке, я заверила его, что у меня все хорошо, и больше мы к этому не возвращались.

Пока я не передала ему привет от Каролины, потому что речь о ней не заходила. Но вскоре папа спросил:

– А как поживает Каролина? Ей тоже там нравится?

– Да, у нее все в порядке. Кстати, она передавала тебе привет.

– Спасибо, передай ей от меня тоже.

Больше мы о Каролине не говорили. Прикуривая трубку, папа смотрел на неровный язычок пламени на кончике спички. Ушло несколько штук, прежде чем он раскурил трубку по-настоящему; теперь папа затягивался и выпускал дым, а говорил только в промежутках.

– Надо же, как хорошо, что вам так повезло с этим замком, и главное, что вы обе довольны.

После этих слов я поняла, что папа постепенно погружается в собственные мысли, и вскоре вслед за этим пришла мама, позвавшая меня мерить платье. Ульсен уже ждала.

На следующий день, то есть в субботу, мы сели на поезд и отправились в усадьбу священника. Ехать было недолго. Уже через час мы прибыли, на станции нас встречали бабушка и Свея, наша старая экономка. Я не знала, что приедет Свея, это стало приятной неожиданностью.

Свея была со своими маленькими приемными детьми – Эдит и Эйнаром, которых она воспитывала одна. Еще совсем недавно бедняжки были изголодавшимися и запуганными малышами, но теперь они здорово изменились. Дети стали круглолицыми и веселыми, сразу было видно, что они обожают Свею. Оба ходили за ней по пятам и не сводили с нее своих больших преданных глаз, словно до сих пор не решались поверить в свое счастье. Они боязливо следили за каждым ее движением – и только это выдавало, как нелегко им раньше жилось.

Роланд не приехал встречать нас на станцию. Он готовился к торжеству с приятелями. Я увидела его только в церкви вместе с другими конфирмантами.

Я вдруг поняла, какой он стал взрослый и серьезный, и к горлу подкатил комок. Не надо было нам так надолго расставаться, подумала я. Но ведь прошло чуть больше месяца. Нет, пожалуй, эта перемена в Роланде связана не со временем, месяцы и годы здесь ни при чем. Я тоже изменилась. Что-то поменялось у нас внутри. Может быть, мы с Роландом начинаем взрослеть?

После того как пастор проэкзаменовал конфирмантов, мы вместе с друзьями Роланда и их близкими отобедали в усадьбе священника. Я держалась поближе к Свее с ее малышами. Переночевали мы в пансионе неподалеку от церкви. На следующий день была воскресная месса с причастием, а после этого все пили кофе во дворе. Наконец пришло время ехать домой.

Как только мы сели в поезд, Роланд снова стал самим собой. Не будет преувеличением, если я скажу, что он в полной мере наверстал упущенное. Он заразил своим настроением и меня, так что то самое взросление, которого я опасалась, нам пока не грозило.

Бабушка и Свея поехали с нами – они тоже будут на торжественном приеме у нас дома. Эдит и Эйнар сидели, прижавшись к Свее. Сначала дети с интересом следили, как мы с Роландом веселились, но в конце концов они заснули.

Я заметила, что бабушка за мной наблюдает, но поговорить нам удалось только поздно вечером, когда гости разошлись, а Свея вместе с детьми легла спать в своей прежней комнате наверху. Все устали и хотели как можно скорее добраться до кровати. Но бабушка усталости не чувствовала.

– Да, нам с тобой пришлось подождать, – прошептала она. – Зато теперь мы можем немножко побыть вдвоем.

Когда папа пришел попрощаться со мной перед сном, бабушка спросила меня:

– Ты надолго домой?

– Нет, завтра уже уезжаю. Пап, ты ведь об этом знаешь? Я же говорила.

– Да нет, я думал, ты несколько дней побудешь дома. К чему такая спешка?

Я прекрасно помнила, как я говорила о том, что в понедельник поеду обратно в замок, громко и отчетливо я повторяла это несколько раз, но теперь поняла, что никто меня не слушал. Тут же примчалась мама и сказала, что мне некуда спешить. Я спокойно могу пробыть здесь по меньшей мере неделю. Она уже решила, что на несколько дней я съезжу с ними в деревню. Теперь, когда суматоха позади, мы должны всей семьей побыть вместе. Ведь мы так долго не виделись.

Именно этого я ожидала и изо всех сил хотела помешать маминым планам. Но никто не обращал на это внимания. Они и слушать не хотели о том, что мне надо ехать.

Но это же моя работа!

Даже это их не убедило. Мама предложила позвонить в Замок Роз и попросить, чтобы мне позволили побыть дома еще несколько дней, У меня внутри все похолодело. Хорошенькое дело. Представляю, если к телефону подойдет Вера Торсон, а мама спросит про Каролину! А Вера начнет говорить о Бертином брате Карле…

Чтобы предотвратить непоправимое, я обещала, что сама позвоню в замок. Я готова на все, лишь бы мама не говорила с Верой Торсон!

– Хорошо, я останусь, но не больше, чем на один день. Во вторник я поеду обратно, – легкомысленно ответила я.

– В таком случае я позвоню сама, – тотчас сказала мама. – Мне им неудобно будет отказывать. А я хочу, чтобы ты осталась дома еще на неделю, это решено!

Мама упрямо стояла на своем. К тому же под вечер она была очень уставшей и препираться с ней стало опасно. Она добьется своего любой ценой, сейчас это было видно по ее лицу.

Но тут на помощь пришла бабушка.

Она спокойно спросила, не будет ли немного странным, если мама позвонит в замок сейчас – почему она не сделала этого раньше?

– Понимаешь, они ведь могут подумать, что ты звонишь, просто чтобы познакомиться, а ты тут же примешься просить их отпустить Берту еще на несколько дней. Ты ведь звонишь туда в первый раз. По-моему, это не лучшая идея.

Бабушкины слова были решающими. Мама тут же оставила мысль о звонке в замок, но взяла с меня обещание, что я приложу все усилия к тому, чтобы пробыть дома как можно дольше.

В конце концов мы с бабушкой остались наедине.

– Спасибо тебе.

– Не за что, маленькая моя.

Мы вышли на веранду и уселись в плетеные кресла. Бабушка долго смотрела мне в глаза.

– Наконец-то мы с тобой вдвоем, – сказала она. – Ну, рассказывай, как тебе живется в твоем любимом замке.

В отличие от папы, бабушку интересовали только люди, до замков ей не было никакого дела. И вдруг мне почему-то стало легко и просто говорить обо всех своих переживаниях. Я рассказала ей об Арильде с Розильдой, и даже об Амалии, и все они вовсе не выглядели странными.

– А как поживает Каролина? – спросила бабушка.

Говорить про Каролину было сложнее всего. Я тут же стала немногословной. Заметив это, бабушка спросила, что между нами произошло.

– Понимаешь, на самом деле мы не ссорились. Но ты же знаешь, что Каролина живет своей, независимой жизнью. И оказалось, что у нас не так уж и много общего, как мы ожидали.

– Значит, она все время проводит с Арильдом и Розильдой?

– Ну да. Но я ведь тоже все время с ними общаюсь. Особенно с Розильдой. А иначе зачем мы там очутились?

Бабушка все поняла и про Каролину больше не спрашивала. Самым необыкновенным в бабушке было то, что она всегда знала, когда нужно спрашивать, а когда лучше промолчать. Она могла засыпать тебя вопросами. А могла и вовсе ни о чем не спрашивать. Для нее на первом месте всегда стоял собеседник. Всегда можно было говорить о чем тебе хочется, и на этот раз я хотела рассказать бабушке о Розильде.

Я рассказала о том, что Розильда не может говорить, о ее блокнотах, в которых записаны все ее разговоры. О розовом саде, о матери Арильда и Розильды и ее несчастливой судьбе.

– Да, все это очень печально. Она покончила с собой?

– Ну да, и теперь Розильда считает, что это ее вина. Она утверждает, что мама умерла именно из-за нее.

Вообще-то я не собиралась никому об этом говорить. Ведь Амалия особенно просила никому не рассказывать о том, что произошло в замке. Но у меня было такое чувство, будто с бабушкой я могу поговорить о Розильде. Ведь она так внимательно меня слушала, она всем сердцем хотела меня понять.

– Бабушка, а ты думаешь, эта беда с Розильдой – то, что она не может говорить, – это все связано со смертью ее мамы?

– Думаю, такое очень возможно.

– Значит, она может поправиться и снова заговорить?

– Может, но кто-то должен ей помочь.

– Они уже водили Розильду ко всяким врачам. Но Арильд говорит, что тут ничего не поделаешь.

– Ни в коем случае нельзя так говорить! Все должны быть уверены в том, что она поправится. Иначе вы ничего не добьетесь.

Взглянув на меня, бабушка сказала:

– Уж ты-то, я надеюсь, не из тех, кто ни во что не верит. Если это не так, то тебе рядом с Розильдой делать нечего. Ведь это правда очень важно. Если есть хоть какая-то возможность, надо обязательно верить – и уже от этого станет лучше. Можешь спросить у Каролины, она это знает по себе.

– Да, но для Каролины нет ничего невозможного. У нее всегда все получается, а если она и говорит, что что-то невозможно, то только чтобы отделаться. Пустые отговорки, как она сама это называет.

Бабушка рассмеялась. Она поняла, что я имею в виду. У Каролины была такая вера, которая горы способна своротить.

– А по-моему, это как раз то, что нужно Розильде! – прибавила она.

Мне и в голову это не приходило – разумеется, бабушка права. Если бы только Каролина была самой собой, а не переодетым юношей. Бабушка-то об этом не знала, а рассказать ей я не могла. Нет, это уже было бы слишком.

– Что-то ты призадумалась?

– Да так.

– Может, просто устала?

– Я-то нет, а вот ты, бабушка, кажется, устала.

– Я? Ничего подобного! От чего я могла устать? Это ведь ты теперь работаешь.

– Не такая уж утомительная у меня работа.

– Но ведь теперь пищи для размышлений у тебя хватает, правда?

– Да, наверно, так.

– Думаешь о Розильде?

– Да. А как по-твоему, они позвали нас на работу, потому что надеялись, что мы сможем ей как-то помочь, они думали, что она снова заговорит?

– И такое тоже может быть.

– Но что мы можем сделать? Бабушка задумчиво посмотрела на меня.

– Наверно, им виднее. Насколько я понимаю, самое главное, чтобы эта девочка сама начала бороться, сама захотела что-то сделать. А их мать, эта Лидия Стеншерна… ее ведь так звали?

– Да.

– Если я не ошибаюсь, она утопилась?

– Да, в реке, у самого замка.

– Об этом писали в газетах. Кажется, они нашли ее только много времени спустя?

– Нет, что ты! Они ее сразу обнаружили. Самое ужасное, что Лидия словно сама предсказала свою смерть. Она нарисовала картину, на которой она лежала в воде почти в той же самой позе, в какой ее потом нашли. И нашли ее, как только она умерла.

– Правда? А мне казалось, что в газетах писали, будто… ладно, не будем об этом, наверно, я ошиблась. Может быть, я просто с чем-то перепутала. Как бы то ни было, для детей такая трагедия наверняка не прошла бесследно.

Мы еще немного посидели и поговорили о том о сем, а потом, пожелав друг другу спокойной ночи, пошли спать.

На следующее утро я первым делом позвонила в Замок Роз. К телефону подошла Вера Торсон, и разговор был очень коротким. Конечно же, я могу задержаться на несколько дней, просто надо предупредить, когда я приеду, чтобы они знали, когда встречать меня на станции.

Маме я сказала, что мне, разумеется, позволили остаться, но хотели бы видеть меня как можно скорее. Мама была довольна. Я-то знаю, что у нее на уме. Если уж она добилась того, чтобы мне разрешили остаться, то в остальном дело за ней. Она меня просто так не отпустит.

И как я могла позволить такому случиться? Ведь я твердо решила как можно скорее вернуться в замок, а теперь я теряю столько времени. Не знаю, что на меня нашло, но вдруг я погрузилась в какое-то оцепенение, я целыми днями лежала, ни о чем не думая, или просто спала. В промежутках мы играли с Надей во всякие детские игры.

Бабушка уехала. Свея со своими малышами тоже отправилась домой. Мы снова остались одни. Все было по-прежнему, ничего не изменилось. Теперь я только улыбалась, вспоминая о том, как в церкви во время конфирмации Роланда я вообразила себе, что мы почти повзрослели. Едва ли я когда-нибудь чувствовала себя в большей степени ребенком, чем сейчас. Я сама себя не узнавала: почему я так боялась, что стану дома чужой? Теперь мне так уютно было в кругу семьи. Словно я заползла в глубокую теплую норку, где продолжается детство и повсюду царит надежность. Внезапно я почувствовала, что больше мне ничего не нужно. Замок Роз и все его обитатели с каждым днем все больше от меня отдалялись. Странное дело. В поезде по дороге домой мне казалось, что месяц, проведенный в замке, – это целая вечность. А теперь это время представлялось мне мимолетным неясным сном. Такое впечатление, что я и вовсе не уезжала из дома, словно все это мне приснилось, и теперь я боялась, что сон вернется ко мне опять. В таком настроении я пребывала несколько дней. Под конец я почти совсем перестала вспоминать о замке, об Арильде, Розильде и Каролине.

Прошла неделя.

Все это время моросил летний дождик и пели птицы. Сад зарос всевозможными летними цветами и травами. В деревню мы так и не поехали. Вместо этого всей семьей мы провели эти дни дома, в городе. И даже папа никуда не уезжал. Он сказал, что хочет побыть вместе с нами. Редко у нас выдавалась такая спокойная неделя. Роланд, который раньше всегда норовил поскорее убежать к своим друзьям, тоже сидел дома. Отчасти так сложилось из-за того, что на Стадионе в Стокгольме в то время как раз шли Олимпийские игры. Роланд скрупулезно следил за всем, что писалось об этом в газетах, у него была специальная тетрадь со множеством записей о различных соревнованиях; туда же он вклеивал фотографии победителей Олимпиады.

Ничего особенного за эту неделю не случилось. Жизнь шла своим чередом, мы ничего не делали, просто наслаждались тем, что мы вместе. Ведь все мы очень нуждались в том, чтобы всей семьей побыть вместе.

Но вот прошла неделя, и я получила письмо от Каролины. Раньше я всегда сразу вскрывала конверт, а теперь сидела с письмом в руках. Я смотрела на него, поворачивая то так, то эдак, словно не знала, что мне с ним делать. Ни малейшего любопытства я не испытывала. Я заранее знала, о чем там написано. Конечно же, в замке интересуются, куда я пропала и вернусь ли вообще.

В конце концов я вскрыла конверт.

Бросив беглый взгляд на письмо, я поняла, что спокойной жизни больше не видать.

Ни слова о том, что по мне соскучились. Никто не интересовался, когда я вернусь. Совсем наоборот. Кажется, Каролина очень хорошо все понимала. Она писала о том, что знает, как нелегко мне расстаться с моей любимой семьей, о том, что раньше она об этом не думала. Когда семья так много значит в жизни человека, лучше побыть со своими близкими.

В общем, Каролина совершенно не собиралась уговаривать меня поскорее вернуться, но считала своим долгом сообщить мне о событиях, в которые я, к сожалению, оказалась замешанной. И только поэтому она решила мне написать.

Случилось нечто очень неприятное. Розильда обнаружила, что некоторые блокноты, в которые она записывает свои разговоры, исчезли. Первый раз она заметила это несколько недель назад. Исчезли они внезапно, но спустя пару дней они уже снова стояли на месте. Зато теперь не хватало других блокнотов.

Сначала Розильда подумала, что их взял Арильд, которому она сама разрешила читать их. Но оказалось, что Арильд здесь ни при чем. Амалия, разумеется, тоже не могла их взять. Насколько я поняла, она вообще была вне всяких подозрений.

Тогда Розильда решила, что, наверно, это кто-то из нас – либо я, либо Каролина – украдкой берет почитать ее блокноты, возможно, чтобы лучше ее узнать. Сначала она не придавала этому большого значения, и поэтому продолжала делать вид, что ничего не замечает, хотя про себя думала, что можно все-таки было спросить разрешения. Но когда я уехала из замка, исчезла целая полка блокнотов, исписанных почти что за год. Тогда Розильда была вынуждена спросить Каролину, что ей обо всем этом известно.

Но Каролина, разумеется, ничего не знала.

Поэтому Розильда и решила, что это я тайно взяла ее блокноты. Она, конечно, могла, как и раньше, просто не замечать этого, но все-таки ей было неприятно, что я увезла их домой, а в том, что это была я, она не сомневалась. Тем более теперь все шло к тому, что я больше в замок не вернусь.

Каролина изо всех сил старалась убедить Розильду, что я здесь совершенно не при чем, что блокноты взял кто-то другой. Но она все равно стояла на своем.

Кто это мог быть, кроме меня?

Розильда утверждала, что никто другой этого сделать не мог.

Теперь Каролина советовала мне написать Розильде и заверить ее в своей невиновности, потому что, насколько она поняла, возвращаться я не собираюсь. В конце Каролина писала, что она очень переживает из-за этого, но уговаривать меня не станет.

В этом не было нужды.

Я тотчас поняла, что немедленно должна ехать в замок.