"Волкодав" - читать интересную книгу автора (Семенова Мария)

10. ЧУЖАЯ НЕВЕСТА

На седьмой день, одолев несколько переправ через лесные речушки, обоз достиг первого из помеченных на карте кружочков – погоста Ключинки.

Название у погоста было самое что ни на есть сольвеннское, но и в нем самом, и в окрестных деревнях жили по преимуществу вельхи. Волкодав знал это и не удивился, когда навстречу из-за поворота дороги с гиканьем вылетело сразу несколько колесниц, запряженных парами резвых коней, подобранных в масть. Вельхи, завзятые лошадники, почти не ездили верхом. Когда-то в древности они почитали верховую езду уделом труса, удирающего из битвы. С тех пор воззрения успели смягчиться, но все-таки колесница приличествовала вельхскому воину гораздо больше седла.

Охранный отряд схватился за копья, но сразу оставил оружие: рядом с колесницами мирно скакали оба дозорных, высланных вперед. Собственно, встреча и не была случайной, просто ждали ее немного попозже, еще через несколько верст.

В передней колеснице стоял рослый молодой парень, ровесник Волкодаву или чуть младше, красивый и статный, с бисерной повязкой на светлых густых волосах. Вельхи разукрашивали свои колесницы, как другие люди одежду, – их Правда учила, что враг в бою должен сразу увидеть, с кем свело его воинское счастье. Волкодав присмотрелся к выпуклым щитам стремительно летевшей повозки и определил; встречать кнесинку ехал третий и самый младший сын местного старейшины, по-вельхски рига. И что парень, несмотря на молодость, побывал в битве у Трех Холмов и даже привез оттуда две головы.

Право же, разобрать это по знакам на колеснице было не в пример легче, чем складывать одну с другой книжные буквы. Потом внимание венна привлек возница, управлявший караковыми – вороными в подпалинах – жеребцами. Сперва Волкодав принял его за мальчишку-подростка, может быть, племянника седока, и про себя подивился искусству, с которым тот направлял и подзадоривал могучих зверей. Но вот пришло время остановить колесницу; подросток крепко и плавно натянул вожжи, откидываясь и отводя локти назад, так что расшитая курточка плотно облегла тело…

Девчонка!

Коням хотелось бежать и красоваться еще, но выучка и хозяйская воля взяли свое. Караковые послушно встали и замерли копыто к копыту. Не хочешь, а залюбуешься.

Кланяясь кнесинке, юная возчица стянула с головы кожаную шапочку. Волосы у нее оказались темно-медные, волнистые и блестящие. Парень выпрыгнул из колесницы и пошел вперед, неся перед собой в вытянутой руке сразу три тонких метательных копья остриями вниз. Знак мира, покорности и любви. Впрочем, даже вздумай он ими замахиваться, он мало чего добился бы, кроме собственной смерти. Трое телохранителей сидели рядом с кнесинкой в седлах, и каждый знал, что ему делать.

Подойдя, сын старейшины молча опустился на колено и сложил свои копья к ногам белой Снежинки. С двух других колесниц немедленно взревели трубы с навершиями, выкованными в виде конских головок. Рев раздавался прямо из разверстых медных пастей. Парень выпрямился. Вельхи знали толк в красноречии, и он, верно, собрался поговорить, но кнесинка опередила его, произнеся по-вельхски:

– Добро тебе, славный Кетарн, сын Кесана и Горрах, на земле твоих предков!

Она никогда не считалась чинами, полагая: не будет урона правде вождя, если он приветливо поздоровается с человеком ниже себя. Краем глаза Волкодав видел, как скривил тонкие губы Лучезар. Боярин понять этого не мог. Хорошо хоть, помалкивал, со скучающим видом глядя поверх голов.

– И тебе добро, благородная бан-риона, дочь мудрого Глузда и отважной Любимы, – ответил Кетарн. Было заметно, что торжественные слова, заготовленные для встречи, еще путались у него на языке, мешая вести разговор. Волкодаву, однако, понравился его голос: звучный, глубокий, голос предводителя воинов, охотника и певца.

– Все ли ныне хорошо в доме твоего отца, о Кетарн? – продолжала между тем кнесинка Елень. Дочь правителя отлично знала, как беседовать с вельхом.

Кетарн ответствовал подобающим образом:

– По воле Трехрогого, урожай ныне хорош и дичь изобильна, а табуны принесли хороший приплод. Мой род просит тебя изведать нашего достатка и радости, о благородная бан-риона.

Елень Глуздовна наклонила голову под серебристой шелковой сеткой – вежливая гостья, заехавшая на праздник:

– Воистину не откажусь я изведать веселья под кровом твоего рода, Кетарн, ибо путь мой далек, а кони устали.

Тут вельх мальчишески улыбнулся:

– Если твою славную кобылицу утомила дорога, прошу, госпожа, взойди на мою колесницу, а я стану править конями.

– И от этого не откажусь, – ответила кнесинка. Пришлось Волкодаву смотреть, как чужой человек снимает кнесинку с седла, а потом почтительно подсаживает на колесницу. Если бы Елень Глуздовна спросила его мнения, он бы попросил ее остеречься бесшабашной лихости, сквозившей в повадке сына старейшины. И уж точно отсоветовал бы ехать с таким возницей да на незнакомых конях. Но кнесинка в его советах отнюдь не нуждалась. Ему показалось даже, она была не прочь за что-то досадить ему и близнецам, в основном, конечно, ему. Только вот за что бы?.. Мысленно он перебрал истекшую седмицу, когда он и братья Лихие день-деньской не спускали с нее глаз, а ночами по очереди дремали у колес возка или под свесом шатра. Волкодав не нашел, к чему она могла бы придраться. Да и сказала бы, если бы вправду была чем недовольна…

Венн даже вспомнил их прошлые поездки на реку. И как она все изводила его расспросами и разговорами. Со времени выезда из Галирада она не заговорила с ним ни единого разу. Может, негоже просватанной невесте болтать с телохранителями, да на глазах у посла?..

Рыженькая девушка тем временем уступила свое место Кетарну и проворно забралась в другую колесницу, устроившись под ногами у седока. Волкодав, привыкший за всем наблюдать, видел, как Лучезар проводил ее взглядом.

Кетарн тронул с места караковых, и венн с большим облегчением понял, что можно было и не молиться Богам, испрашивая достаточной резвости для Серка. Или, наоборот, Боги его как раз и услышали, но поступили, как это у них водится, по-своему. Отлично обученные вельхские кони горделиво выгнули шеи и пошли чуть ли не шагом, разом выбрасывая покрашенные белой краской копыта.

Двести лет назад пределы населенной земли потрясла война, которую до сих пор называли Последней. Не потому, что с тех пор больше не было войн. Просто творилось тогда такое, что люди уже решили – настали последние времена, близится скончание света.

Началось же с того, что в Вечной Степи, лежавшей за Халисуном и Саккаремом, появился некий народ. Отчаянный, озлобленный и готовый переесть горло всякому, кто вздумает оспаривать его место под солнцем. Народ назывался меорэ и появился безо всякого предупреждения и небесных знамений. Просто однажды вечером к известняковым утесам, которыми от рождения мира обрывалась в море Вечная Степь, причалили несчитанные тучи тростниковых лодок под парусами, сплетенными из жестких жилистых листьев. На глазах у изумленных степняков с них тотчас полезли вверх тысячи мужчин, женщин и ребятишек. С местными жителями никогда не виданные ими пришельцы обращались так, как бедный, но решительный человек обращается с соседом-богатеем, обнаружив, что тот всю жизнь присваивал себе его долю.

Если сегванов медленно, но верно выживали с родных островов ползучие ледники, то меорэ, как выяснилось, в одночасье выкурили из дому извержения огненных гор. Что, конечно, объяснялось кознями более благополучных соседей. Которые по недосмотру Небес и так наслаждались совершенно неумеренными благами!

Меорэ не плавили руды и понятия не имели о колесе. Но безоглядная ярость не столь многочисленного племени на другой же день стронула с места степных скотоводов. Им пришлось искать новых пастбищ и водопоев для своих стад, но оказалось, что у каждого мало-мальски пригодного источника уже жили люди. Так разбегаются круги от камня, упавшего в пруд. Племя за племенем стало нарушать освященные столетиями рубежи. Кто-то, потеснившись, решал спор полюбовно. Кто-то хватался за оружие и потом уже остановиться не мог, ведь изгнанного захватчика непременно надо покарать и ограбить. А боевые победы, как всем известно, веселят кровь и заставляют жаждать новых сражений.

Последняя война разорвала и перемешала народы так, что нарочно не выдумаешь. С той самой поры и жили в Ключинке западные вельхи и даже успели разделиться пополам, на два клана, луговой и лесной. Луговые жители владели поймой реки Сивур, впадавшей в Светынь, и там, в заливных лугах, паслись их знаменитые кони. Лесных вельхов в шутку еще называли болотными: их предки, убоявшись новых нашествий врагов, предпочли удалиться с открытых пространств в глухую крепь леса. Да и там жили в основном по торфяным болотам, ставя жилища на искусно укрепленных каменных островах, если не вовсе на сваях. Они добывали болотное железо и слыли мастеровитыми кузнецами и тележниками. Луговые вельхи исстари считали лесных трусоватыми домоседами, а те луговых – горлопанами и пустобрехами. Отношения нередко выяснялись в молодецких сшибках. Но, когда пять лет назад государь Глузд прислал в Ключинку боевую стрелу, считаться обидами и поминать былое вельхи не стали. Выставили единый отряд и домой вернулись со славой.

Ежегодную дань галирадскому кнесу гордые ключинцы считали не унизительным побором, а скорее залогом преданности и защиты. Так тому и должно водиться между подданными и вождем.

Оттого-то кнесинка Елень знала по именам и Кесана, рига, и его жену, и все их потомство. Здесь она была среди старых друзей.

Ключинка стояла близ большого круглого озера, которым разливался на низменной равнине полноводный Сивур. С южной стороны разлива в луга длинным языком вдавался высокий, обрывистый останец. Вот на этом останце, породнившись с сольвеннами, жившими здесь испокон веку, и обосновались когда-то пришлые вельхи.

Едва впереди открылось озеро и деревня, как с колесниц снова подали голос медные боевые трубы. Скоро долетел отклик, и навстречу с криком и радостным шумом побежал народ. Первыми мчались собаки и ребятня, за ними выступали взрослые женщины и мужчины, а посередине толпы торжественно катилась колесница самого рига.

Кони Кетарна навострили уши и прянули было вперед, но сын старейшины тотчас смирил их легким движением рук.

– Велико твое искусство, потомок доброго рода, – похвалила ею приметливая кнесинка. Подумала и добавила: – Но та, что занимала твое место прежде тебя, управляла конями столь же умело. Не случится ли мне узнать, кто она?

Польщенный Кетарн ответил с готовностью:

– Это Ане из болотной деревни, дочь Фахтны и Ледне.

Его лицо и шея были темны от загара, но Волкодав рассмотрел проступивший румянец и понял: кнесинка, ехавшая на свою свадьбу, чуть не оказалась в гостях на чужой и, пожалуй, куда более радостной. У вельхов было принято вводить в дом невест, «когда пегий жеребец-трехлетка проломит копытом на луже лед».

Старейшина Кесан оказался рослым кудрявым середовичем. Как все вельхи, он наголо брил подбородок, и только пышные усы спадали до самой груди. Он был очень похож на Кетарна, каким тот будет, когда сам обзаведется матерыми сыновьями. Рядом с Кесаном на колеснице стояла супруга, а по бокам шагали двое мужчин в полном вооружении, с копьями и длинными боевыми щитами. Наследники. Гордость матери, опора отца.

Риг приветствовал кнесинку и ее свиту почти теми же словами, что и Кетарн прежде него. И тоже не стал, как это было заведено у сольвеннов, виниться перед владетельными гостями за свою мнимую скудость. В этом вельхи и венны были близки. Те и другие считали, что вошедшему под кров важна хозяйская честь, а не богатство, а значит, и прощения просить не за что.

Впрочем, достаток в погосте определенно водился. Кнесинке отвели целый просторный двор с большим домом, круглым амбаром, поднятым на столбики от мышей, и баней под берегом, у самой воды. Все это выглядело только что выстроенным, новеньким, добротным и чистым, и солома на крыше еще не успела потерять свежего блеска, – сияла, как золото.

– В день, когда ты, бан-риона, из дому выехала, последние охапки вязали, – улыбаясь, пояснил риг. – А вчера утром только обжили. Первой вселишься, Глуздовна, так сделай милость, благослови, чтобы и другие после тебя горя не знали.

– Кто же будет здесь жить после сестры? – поинтересовался Лучезар.

– У нас в деревне как осень, так свадьбы, воевода, – ответил Кесан и сразу перевел разговор на другое, а в голосе его Волкодаву послышалась некая сдержанная осторожность и даже опаска.

Что нужно путнику после дальней дороги? Отдых, еда и питье, но прежде всего, конечно, доброе омовение. Слуги взялись таскать вещи в дом, а старая нянька с доверенной девушкой повели кнесинку в баню – веселить тело душистыми вениками, распаренными над квасом.

Телохранители устроились поодаль, но так, что мимо них к бане было не подойти.

Ратники и Лучезаровы воины распрягали коней, натягивали за внешним тыном палатки, стаскивали несвежие рубахи, с руганью и хохотом поливали друг дружку стылой, уже осенней водой, от которой на коже разгорались жаркие пятна. Подростки-вельхи ходили за статными воинами след в след, охотно помогали устраиваться, просили подержать кольчугу, со знанием дела рассматривали и ласкали коней. Взрослые парни не без ревности косились на пришлых. Малышня и девушки угощали мужчин пивом и домашними пирожками, те отдаривали нарочно сбереженными галирадскими пряниками. Кое у кого – особенно, конечно, у вельхов, – здесь были друзья и даже родня, так что вельхский отряд попросту разобрали ночевать по домам.

Кнесинка еще мылась, когда Волкодав увидел на тропинке шедшего к ним Кетарна.

– Хорошо вам здесь сидеть, мужи бан-рионы, – сказал сын рига и сел рядом, ловко поджав скрещенные ноги.

Вельхи не очень-то признавали лавки и скамьи, с малолетства привыкая сидеть на полу, на подстилках и шкурах. Братья Лихие сразу присмотрелись к кинжалу на поясе молодца. Позолоченная рукоять была сделана в виде фигурки человека с руками, воздетыми над головой. Человечек словно бы сидел на торце лезвия, как на древесном пеньке. Кетарн явно гордился и красовался добрым оружием. Признав в Волкодаве старшего из троих, он обратился к нему:

– Ты, наверное, великий воин и из хорошего рода, раз не отходишь от госпожи. Прости, если я ни разу не видел тебя в покоях, где пируют ваши витязи. Как зовут тебя люди?

Венн спокойно ответил:

– Люди зовут меня Волкодавом, и я не витязь. Государыне было угодно сделать меня своим телохранителем, и только потому я все время при ней.

– Твое лицо украшено шрамами, – продолжал Кетарн. – Много ли голов привез ты с поля у Трех Холмов?

– Я не сражался там, сын рига, – сказал Волкодав. Судя по выражению лица молодого вельха, он делил людей на две части, между которыми ни в чем не было равенства: на тех, кто бился в знаменитом сражении, и на тех, кто там не был. И этим последним незачем было даже пытаться заслужить его уважение.

– А я думал, ты герой, – вырвалось у него.

– Не всем быть героями, – по-прежнему спокойно проговорил венн. – Хватит и того, что ты по-геройски вернулся с добычей и головами. Разве у вас не принято, чтобы младший сын оставался хранить дом?

Кетарн кивнул:

– Это так. Но мой отец сказал, что для мужей нашего рода позор оставаться в живых, когда может погибнуть страна и лучшие в ней. А ты, значит, тоже младший сын и сидел дома при матери? Или… тогда уже у какой-нибудь достойной женщины хлеб ел?

Во дни битвы у Трех Холмов Серому Псу оставались еще месяцы до поединка, давшего ему имя.

– Я был далеко, – сказал Волкодав. В это время Кетарна окликнул рыжеусый Мал-Гона, старшина вельхского отряда.

– Подойди сюда, сын рига!

Кетарн оглянулся на него и остался сидеть.

– Я старше тебя, и род мой не хуже! – рявкнул галирадец. – Кому сказано, подойди!

Прозвучало это с немалой властностью, так что молодой вельх счел за лучшее подняться и подойти. Мал-Гона отвел его в сторону и принялся за что-то строго выговаривать парню. Волкодав не слышал их беседы, его слуха достигло только одно слово: «Аркатнейл».

– Волкодав, а ты бывал в настоящем бою? – обратился к нему Лихобор.

Венн усмехнулся. Мальчишкам отчаянно хотелось видеть своего наставника героем. Он спросил:

– В настоящем, это в каком?

– Ну… – замялся отрок. – Это когда… войско… много народу…

– Бывал, – сказал Волкодав.

– И… как? – жадно спросил Лихобор. Волкодав пожал плечами и коротко ответил:

– Страшно.

Близнецы переглянулись, и уже Лихослав подал голос:

– А сколько тебе было лет, когда ты впервые убил врага?

Ему самому еще не случалось отнимать вражеской жизни, и он считал это постыдным.

– Двенадцать, – сказал Волкодав.

Вечером затеяли состязания колесниц.

О том, что такие ристалища устраивали нередко, свидетельствовала нарочно отведенная дорожка, замкнутая в кольцо. Она была огорожена земляным валиком и до каменной твердости выбита конскими копытами и множеством промчавшихся колес. Перестань ею пользоваться, и еще несколько лет не захочет расти здесь трава.

Близнецам еще не доводилось видеть вельхские скачки, и Волкодав решил дать им послабление. Отпустил обоих вопить и свистеть вместе с толпой. Не сделай он этого, братьям все равно трудно было бы унять свое любопытство, а от таких телохранителей толку как от козла молока.

Самого Волкодава ристалище не особенно занимало. Он стоял у почетного сиденья кнесинки, сложив на груди руки, и ему было наплевать, что скажут вельхи по поводу кольчуги, казавшейся из кожаных рукавов.

Вот рявкнули трубы, и с места сорвались сразу три колесницы. Кони, раззадоренные не меньше хозяев, пластались в бешеном беге. С колесниц были сняты щиты, назначенные прикрывать воина в бою от копий и стрел. Остались небольшие площадки, сами размером в боевой щит, только поместиться воину и вознице. Казалось подвигом просто устоять на таком пятачке, не свалившись под колеса соперников. Однако бесстрашным возницам и того было мало – они вскакивали цепкими босыми ногами на самое дышло и бегали по нему от комля до крюка, крича в ухо коням. У вельхов Ключинки не было принято охаживать верных скакунов горячими плетками. Люди, почитавшие Каплону, Богиню Коней, полагали, что священное животное само выбирает, кому служить. А значит, и к службе ею надо не принуждать, а побуждать любовью и лаской.

К улюлюканью зрителей примешался хохот, когда за взрослыми лошадьми увязался не в меру ретивый жеребенок.

– Боевым конем будет, – с улыбкой предрек риг, обращаясь к кнесинке, с которой рядом сидел.

Волкодав, занятый толпой зрителей, за исходом скачек почти не следил. И лишь когда выигравший возница, взмыленный не меньше своих скакунов, подошел к почетным местам вождей, он увидел, что это был не победитель, а победительница. Рослая, статная, сероглазая девка с пышным ворохом иссиня-черных кудрей. Волосы у нее были острижены до плеч, почти по-мужски. Луговые вельхи завели этот обычай опять-таки со времен Последней войны, когда их девушки поднимали оружие на равных с парнями, отстаивая будущее народа.

Волкодав смотрел на молодую вельхинку, принимавшую из рук кнесинки серебряный, с зеленой эмалью головной венчик галирадский работы, и в который раз поражался про себя многообразию девичьей красы. Он вспоминал Ниилит и пробовал мысленно поставить ее рядом с этими двумя. Дикий котенок. Лебедь. И соколица. Чернокудрую легко было представить себе в кольчуге и шлеме, с боевым копьем в крепкой руке. Гордая, сильная, смелая. Вполне способная оборонить себя и других. Такая, какой захотела стать кнесинка, но вряд ли когда-нибудь станет…

Словно подслушав его мысли, победительница примяла мокрые кудри подаренным венчиком, повернулась к соплеменникам – и вдруг испустила боевой клич, да такой переливчатый и звонкий, что его подхватила толпа, а упряжные кони откликнулись ржанием.

Так-то оно так, подумалось Волкодаву. Пусть женщина делает то, что ей больше нравится. Но для того, чтобы совать голову под топор, все-таки существуют мужчины.

Снова ринулись три колесницы, и на сей раз первым прибыл Кетарн. Волкодав весьма удивился бы, позволь он кому-нибудь себя обогнать. Молодому жениху положено быть первым парнем во всем. У него в глазах огонь, а за спиной крылья. Встанет гора на пути, он и гору свернет, только бы улыбнулась невеста.

Ему кнесинка, посоветовавшись с ригом, тоже подарила женское украшение. Ожерелье из бус, синих, красных и позолоченных, отлитых в мастерской стекловара Остея. Кетарн принял награду и с торжеством потряс ею над головой, показывая односельчанам. Можно было не сомневаться, у кого на шее нынче же вечером заблестит славное ожерелье.

– А что, бан-риона! – вдруг смело сказал Кетарн, обращаясь к Елень Глуздовне. – Не пожелает ли кто из твоих людей испытать удачу, состязаясь с нами в каком-нибудь искусстве? Может, твой телохранитель соскучился, охраняя тебя от друзей?

При этом он в упор смотрел на Волкодава. Риг нахмурился, недовольный дерзостью сына, но кнесинка тоже оглянулась на венна и спросила его:

– Не хочешь поразмяться, Волкодав? Он невозмутимо ответил;

– Нет, государыня, не хочу.

Кетарн смерил его взглядом, ясно говорившим: от человека, привыкшего смирно сидеть дома, пока другие дерутся, иного ответа ждать не приходится. И отошел.

– Моя сестра наняла в охранники воина, который не очень заботится о своей чести, – хмыкнул Лучезар, сидевший по левую руку старейшины.

«Зато заботится о том, чтобы я была жива и здорова», – могла бы ответить кнесинка, но не ответила. Наверное, подумал Волкодав, она тоже считала, что недостаточно отчаянный телохранитель не возвышал ее в глазах подданных. Впрочем, она и этого не произнесла вслух.

Вечером устроили пир в круглом, крытом косматой соломой доме старейшины. На глинобитном полу расстелили ковры, сшитые из нескольких волчьих шкур до того ловко, что получалось подобие одного непомерного зверя. Входя, гости и свои первым долгом приветствовали отца рига – седоголового древнего старика, давным-давно уже сложившего с себя тяжкое звание старейшины. Он был еще вполне тверд разумом, но шумное веселье быстро утомило его, и плечистые внуки под руки увели дедушку отдыхать.

Волкодав с двоими подопечными устроился за спиной кнесинки. Вельхи были горячим народом и на пирах, напробовавшись хмельного, нередко принимались соперничать. Здесь, в Ключинке, случилась один раз поножовщина, приведшая к гибели двоих молодых удальцов; с тех пор всякому, у кого еще не было женатого внука, оружие на пирах возбранялось. Волкодав и близнецы, пользуясь своей привилегией телохранителей, сидели с мечами. И они же были единственными, кто не брал в рот хмельного. Волкодав люто запретил братьям Лихим далее пиво. Не говоря уже о вине, от которого при ясной вроде бы голове почему-то отказывались ходить ноги. И о меде, от которого при надежных ногах путались мысли и заплетался язык. Сам Волкодав к выпивке был равнодушен. Близнецы вздыхали и завидовали гостям, но запрет был понятен, и они не роптали.

В начале пира вельхи почти в открытую проезжались по поводу троих вооруженных мужчин, которых бан-рионе неизвестно зачем понадобилось держать подле себя. И которые к тому же блюли совершенно неприличную, по их мнению, трезвость. Близнецы, наученные наставником, и тем более сам Волкодав на подковырки никак не отзывались. И в конце концов хозяева от них отстали, кажется, порешив считать телохранителей чем-то вроде сторожевых псов, не стоящих особого внимания.

Спасибо и на том, что кормили их, в отличие от псов, не объедками, а честной едой.

Напитки здесь по обычаю разносили женщины. Вельхи считали подношение медов немалым искусством, требующим сосредоточения и мастерства. То одна, то другая красавица проходила между пирующими со жбаном и костяным черпачком, улыбаясь в ответ на восторженные похвалы мужчин и временами ловко уворачиваясь от чьих-нибудь слишком пылких объятий.

Волкодав неторопливо жевал пирожок с грибами и время от времени косился на Кетарна, сидевшего вдвоем с Ане возле стены. Он видел, как молодой воин подтолкнул локтем подругу, таинственно шепча что-то ей на ухо и кивая в его сторону. Не иначе, затевал какую-то каверзу. Ане послушно поднялась, подошла к низкому столику возле входа, сплошь заставленному ковшами и кувшинами. Выбрала один, вооружилась резным черпачком и направилась к Волкодаву и братьям.

Венн залюбовался тем, как она держала кувшин: на ладони под донышко, не давая глиняным запотевшим бокам коснуться ни тонкой льняной рубахи, щедро вышитой на груди, ни загорелой, обнаженной выше локтя руки.

– Утолите жажду, воители, – проговорила Ане по-вельхски. Сольвеннской и тем более веннской речью она не владела. И от боязни, что гости не поймут и обидятся, залилась румянцем – ярким и быстрым, каким Боги часто награждают рыжеволосых.

– Воистину наши кружки пусты, – ответил Волкодав на языке западных вельхов. – Не случится ли так, что твои руки наполнят их, кайлинь-ог?

Девушка покраснела еще жарче. Кайлинь-ог означало невеста. Она сказала:

– Об этом и бывает уговор между хозяевами и гостями.

Плавным движением она окунула в кувшин длинный, слегка изогнутый остроконечный черпачок, выточенный из цельного клыка какого-то зверя, годившегося в прадедушки всем тиграм Мономатаны.

Угощение, должно быть принято и отведано, иначе ты враг, а не друг. Волкодав подставил кружку, и в нее полился… добрый квас, пахнувший сладкими ржаными сухарями. Кетарн, надобно полагать, просил невесту совсем не о том, но она распорядилась по своему усмотрению.

Она налила квасу близнецам, и Волкодав спросил ее:

– Не доведется ли тебе посидеть рядом с нами под крышей этого дома?

От такого приглашения тоже нельзя отказываться, и Кетарн мог сколько угодно ерзать и злиться на смятой шкуре возле стены. Ане поджала ноги и села против Волкодава. Любой вельх был способен просидеть так полдня. В отличие от Лихослава и Лихобора, успевших до зуда намозолить жилистые зады.

Мало кто назвал бы Ане красавицей, но Волкодаву она очень понравилась. Круглолицая, милая, какая-то удивительно домашняя. И с этаким добрым лукавством в карих глазах, которым, похоже, еще не случалось отражать ни страдания, ни страха.

– От кого ты охраняешь бан-риону здесь, среди друзей? – спросила она. Она заметила внимательный взгляд Волкодава, без устали обегавший пирующих.

Венн подумал и ответил:

– От чужого человека, который мог бы пробраться на праздник и учинить госпоже вред, а вам обиду.

– Ты, наверное, долго жил среди вельхов, – сказала девушка. – Ты беседуешь, как один из нас.

– У меня были друзья вельхи, кайлинь-ог, – ответил Волкодав. И коснулся ладонью ее руки, державшей кувшин. – Добро тебе за подношение напитка и за то, что украсила наш пир.

Женщины мудрее мужчин, думал он, глядя в спину невесте, идущей к своему жениху. Женщина не станет задирать гостя и допытываться, в какой такой пьяной драке ему распороли лицо, если он не сподобился хоробрствоватъ у Трех Холмов…

Еще он видел, как смотрел Кетарн на подходившую к нему Ане, и как раздражение таяло и сползало с его липа, изгоняемое неудержимой улыбкой.

В самый разгар пира четверо здоровенных молодцов втащили снаружи огромное деревянное блюдо. На блюде покоился кабан, целиком зажаренный над углями. Вельхи считали вепревину пищей мужественных героев, главным и самым лакомым кушаньем, достойным венчать праздничное торжество. Волкодав не особенно удивился, услышав, что кабана добыл не кто иной, как Кетарн. Этого только следовало ожидать.

Блюдо торжественно поставили перед кнесинкой и вручили ей большой, старинного вида, начищенный бронзовый нож. Пускай бан-риона по справедливости разделит вепря и сама вручит первую долю – сочный ломоть окорока – лучшему из героев, сидящих здесь на пиру.

На взгляд Волкодава, не требовалось провидческого дара, чтобы определить этого лучшего из лучших сразу и без ошибки. Кто был нынче первым парнем в Ключинке, кого так и распирала буйная удаль, кто из кожи вон лез, доказывая свое мужество себе и другим?..

Кнесинка о чем-то тихо спросила Кесана рига, тот так же тихо ответил. Елень Глуздовна ловко выкроила из дымящейся туши драгоценный кусок и высоко подняла его, проткнув ножом:

– Верно ли, что не найдется здесь никого, чья правда духа сравнялась бы с правдой Кетарна, сына Кесана и Горрах?

Половина ключинских вельхов сейчас же взвилась на ноги с воплем:

– Не найдется!

Другая половина приподняла крышу дружным ревом:

– Найдется!

Наступал долгожданный миг, начиналась излюбленная потеха – сравнение мужей. Состязание, которое до следующего праздника будет у всех на устах. Сто лет назад сравнение мужей заканчивалось, бывало, и кровью. Теперь люди поумнели и ограничивались словесной перепалкой, а если доходило до потасовок, так только на кулаках.

Ревнивые парни и молодые мужчины принялись наперебой вспоминать Кетарну всякие недостатки и прегрешения, делавшие его, по мнению спорщиков, недостойным первого куска из рук бан-рионы. Друзья Кетарна и сам он усаживали хулителей на место, одного за другим срезая смешными и ядовитыми замечаниями.

– Не тебе порочить Кетарна: все видели, как на тебя жена тряпкой замахивалась!

– Не тебе разевать рот на первый кусок, ты на празднике Коней в бочонке с пивом топился… Недовольные не сдавались:

– От тебя, Кетарн, с самого рождения не было проку, – поднялся светлоусый, очень похожий на Ане воин с мускулистыми руками, обвитыми синими лентами татуировки. – Не помнишь небось, как перевернул на себя котелок с кипятком и твоя почтенная мать носила тебя в хлев – сажать в свежий коровий навоз? Ты, по-моему, так еще и не отмылся как следует с того разу…

– Спроси у своей сестры, Ферадах! Только ли зад он тогда ошпарил или, может, еще что-нибудь? – со смехом подал голос сидевший подле него.

Ферадах. Брат девчонки, отметил про себя Волкодав. Рыжеволосая Ане вновь покраснела и спрятала в ладонях вспыхнувшие щеки. За ее жениха заступилась чернокудрая Эртан, та самая, что выиграла скачку колесниц:

– Уж ты-то помолчал бы, Ферадах! Не тебе порочить смелого мужа, который и тогда уже, говорят, не пикнул, пока ему лечили ожоги. Зато ты, как рассказывал мне твой досточтимый отец, мальчиком боялся подойти к малине, потому что рядом стояли ульи и пчелы тебя жалили!

Когда начался дележ кабана, Волкодав насторожил уши: не взялся бы норовистый народ трясти кулаками, не пришлось бы оборонять кнесинку от слишком буйного веселья хозяев. Однако вельхи, и ключинские, и соседи, чувствовалось, любили сына старейшины. И не столько охаивали его, сколько давали возможность себя показать. Волкодав видел, как вертели головами Лихослав и Лихобор. Отрокам нравилась шумная вельхская забава, жаль только, оба молодца были здесь пришлыми и поучаствовать при всем желании не могли. Заметив взгляд наставника, близнецы перестали глазеть и вспомнили, что они при деле.

Вельхи перекрикивали друг друга, словно стая галок перед закатом. Однако слух Волкодава обладал одной полезной особенностью: среди любого гама венн способен был распознать слабенький шорох, уловить слово, произнесенное вполголоса.

Елень Глуздовна как раз наклонилась подогреть надетый на нож кусок над углями жаровни, когда Лучезар повернулся к Кесану, с которым рядом сидел, и спросил:

– Значит, старейшина, скоро женишь младшего сына?

– Твоя правда, воевода, женю, – с достоинством отозвался риг, но Волкодаву вновь послышалась в его голосе некая настороженность.

– А что, хороша ли невеста? – гладя усы, поинтересовался боярин, и тут-то венн понял причину сдержанности Кесана, и сердце у него екнуло. О женолюбии Лучезара он был наслышан более чем довольно.

– Сыну нравится, а другому кому, может, и нехороша, – совсем уже неохотно отозвался старейшина.

Неужели, ахнул про себя Волкодав, у Лучезара хватит ума ради пустой короткой услады зазвать в гости беду? Ополчить на себя и своего кнеса воинственный, вспыльчивый и гордый народ?..

Он, впрочем, видел, как приверженцы серого порошка отмачивали вещи куда как покруче, для здравомыслящего ума уже вовсе непостижимые.

Перепалка между вельхами тем временем улеглась, и кнесинка вручила сияющему Кетарну пахучий, исходящий густым горячим соком ломоть.

Последующие куски тоже раздавали с поношением и яростным спором. Черноволосая Эртан пожелала участвовать в дележке наравне с парнями и одного из них, препиравшегося до конца, даже вызвала на единоборство.

Как многие здешние женщины, она ходила в просторных штанах, схваченных тесемкой у щиколоток. И в рубахе без рукавов. По мнению Волкодава, эта рубаха очень ей шла. Она до самых плеч открывала нежную кожу, под которой перекатывались твердые, как точеная кость, узлы мышц. Загляденье, а не девка!

Рукопашную затеяли перед самым сиденьем кнесинки, и Волкодав невольно подался вперед. Он-то знал, сколько всякого может тут приключиться случайно и не совсем. Однако, к его облегчению, дело кончилось быстро. Соперник Эртан успел-таки порядочно нализаться и достойного сопротивления оказать не сумел. Девушка опрокинула его на пол одной хорошей затрещиной и, широко улыбаясь, подошла за своей долей почетного угощения.

Когда с кабаном было покончено, гости из болотной деревни засобирались домой. Волкодав поискал глазами Ане и увидел ее с родителями, братом и женихом. Стоило один раз посмотреть на огненную гриву ее отца, колесника Фахтны, чтобы сообразить, в кого она удалась с такими медными волосами.

Если Волкодав что-нибудь понимал, родители хотели увести Ане домой, а она отпрашивалась побыть еще немного на празднике и кивала на жениха: проводит, мол, до самого дома, с рук на руки передаст. А то и вовсе в Ключинке у матери Кетарна заночевать можно, не впервой…

Не пускай! – мысленно воззвал Волкодав к колесному мастеру, но по части внушения мыслей ему было далеко до Тилорна. Фахтна его не услышал. Переглянулся с женой и, улыбнувшись дочери, разрешил ей остаться. Наверное, вспомнил молодость и то, как сам дорожил каждым мгновением, проведенным подле невесты.

Кесан-риг между тем подозвал сына и что-то строго сказал ему. Волкодав не сомневался, о чем шла речь. Кетарн кивнул, но как-то рассеянно. Любимец деревни, не ждущий подвоха ни от своих, ни от чужих. Еще Волкодав заметил и понял досаду старейшины: как заставить сына поберечь девушку, не настроив его при этом против знатных гостей?..

Молодежь затеяла пляски, возню и какие-то состязания у костров во дворе, а кнесинка, притомившись, собралась удалиться в отведенный для нее дом.

– Государыня, – негромко обратился к ней Волкодав. – Вели, чтобы невеста Кетарна служила тебе вместе с девушками сегодня ночью и утром…

Он еще не договорил, а какое-то внутреннее чувство уже подсказывало ему, что кнесинка не послушает. И точно. Елень Глуздовна досадливо дернула плечиком:

– С какой стати? Мне здесь и так уже великие почести оказали…

Волкодав только мысленно выругался. Самое распоследнее дело ссорить между собой родственников. Да и умысел Лучезара поди еще докажи. Волкодав, впрочем, не собирался кому-то что-то доказывать.

Равно как и допускать непотребство.

Он шел следом за кнесинкой к ее двору и напряженно старался сообразить, что теперь предпримет боярин, – а в том, что Лучезар, охреневший без любимого порошка и стосковавшийся по девичьей красе, уж что-нибудь да предпримет, венн почти не сомневался. Скорее всего, он пошлет за девушкой отроков. Троих, надобно думать. Вряд ли больше, но уж и не меньше. Плишку с Каноаном? Нет, навряд ли. Почему так, Волкодав не взялся бы объяснять, просто чувствовал, что их там не будет. Еще он очень хотел ошибиться и выяснить, что возвел на Лучезара напраслину. Жизнь, однако, уже не раз втолковывала ему, что рассчитывать следовало на самое худшее. Значит, Кетарну придется иметь дело с троими. Совладает?.. Парень он сильный, и те две головы тоже не сами ему в руки скакнули. Но вряд ли он по полдня машет оружием, как Лучезаровы ухорезы. Волкодав вспомнил отрока, оттолкнувшего черенком копья старуху Киренн. Ох, не оказаться бы Кетарну со скрученной шеей в том самом болоте, за которым жили родители его милой! Да и самой девчонке, после того как натешится с ней Лучезар…

А Елень Глуздовна, идя к себе, как нарочно, все время останавливалась. То пожелать спокойных снов велиморскому посланнику Дунгорму, ночевавшему вместе со своим отрядом в шатрах. То еще раз поблагодарить рига и его жену за добрый прием… И тут и там дело не ограничилось несколькими поклонами, опять пошли упражнения в красноречии – кто кого переговорит. Шествие кнесинки на ночлег до того затянулось, что Волкодав прикинул про себя и обреченно решил: все. Наверное, даже неутомимая молодежь потянулась по домам спать. И, значит, он не успеет проводить Кетарна с Ане до болотной деревни… Скорее, мысленно торопил он кнесинку. Скорее же ты… Но вот наконец они добрались до двора, и служанки во главе с нянькой, окружив государыню, увели ее в дом. Венн без дальнейшего промедления подозвал к себе близнецов и строго спросил:

– Я вас хорошо научил беречь госпожу? Лихослав и Лихобор посмотрели один на другого и от удивления ответили вразнобой:

– Хорошо…

Они понимали, что спрашивал он неспроста, и заметно робели. Наставник еще никогда не поручал им охранять государыню одним. Молодые телохранители с нетерпением ждали, когда же это случится, а вот случилось, и стало чуточку боязно.

– Мне надо уйти, – сказал Волкодав. – Сами управитесь?

Лихослав твердо ответил и за себя, и за брата:

– Управимся!

Другого ответа венн и не ждал. Он молча кивнул близнецам и быстро ушел в темноту.

Волкодав никогда не бывал в здешних местах и не знал в лесу ни троп, ни дорог. Он даже не знал бы, в какой стороне расположено поселение лесных вельхов, если бы еще днем не приметил на всякий случай, откуда въехали в Ключинку болотные жители. Для того, чтобы выйти туда, требовалось заново пересечь весь погост и пройти мимо дома старейшины. И первым, кого он увидел среди парней возле догоравших костров, был Кетарн.

Волкодав поспешно отступил в тень, куда не достигал красноватый отблеск углей, и присмотрелся. Кетарн грел руки, о чем-то весело переговариваясь с друзьями, и, кажется, собирался принять участие в новой забаве. Юноши упирали в землю черенок копья и, держась рукой, вскакивали ногами на древко, а все остальные хором считали, загибая пальцы, – долго ли продержится.

Рядом с Кетарном не было видно Ане, зато волосы сына рига влажно блестели от росы, а сапоги и штаны были мокры до самых колен. Поначалу у Волкодава отлегло от сердцам никак проводил девушку и возвратился! Однако потом венн припомнил, как посылали к болотным соседям стремительных босоногих мальчишек, и тревога воспрянула. Кетарн попросту не мог успеть обернуться туда и назад. Даже если отправился сразу после ухода кнесинки и бежал бегом в оба конца.

Значит, не довел девушку до порога и с рук на руки родителям, как надлежало бы, не передал. Дошел с нею самое большее до середины пути и на том распростился – дальше, мол, дорога прямая…

Волкодав миновал костры, постаравшись, чтобы оттуда его не заметили. Потом перемахнул никем не охраняемый тын, в несколько прыжков спустился с останца на влажный пойменный луг и побежал в сторону леса, молясь сразу всем Богам, чтобы только не опоздать.

Мыш снялся с его плеча и бесшумной тенью поплыл впереди.

Вот когда в полной мере пригодились ему и ночное зрение, которым наградила его каменоломня, и с детства воспитанная способность не шуметь, когда это никому не нужно.

Если! – думал он, петляя между кустами и на бегу высматривая следы в росистой траве. В ясном небе висел лишь узенький серп молодого месяца, но Волкодаву было вполне достаточно света. Если Лучезар действительно затеял недоброе. Если он остался в своем шатре, а не отправился, скрытности ради, со своими отроками куда-нибудь в лес… Нет, вот это уж вряд ли, он ведь здесь тоже мест особо не знает, а стало быть, и держаться будет там, где побольше своих, да при оружии. А девчонке, чтоб крику-визгу лишнею не было, и рот можно заткнуть, и в мешок ее посадить, и того проще: пригрозить, что с жениха живьем кожу снимут на сапоги, если не мила будет с боярином. Да. Ане – это не воительница Эртан, которая сама кого угодно на хлеб намажет и съест…

А вот как собирался Лучезар жить дальше и ладить даже не с ключинскими вельхами – со своим кнесом, Глуздом Несмеяновичем, – про то оставалось только гадать. Люди ведь дознаются, что произошло. Пусть и с запозданием, но дознаются непременно. В Галираде, похоже, совсем не знали про серый порошок. И что он делает с человеком. Иначе не поручили бы Лучезару охрану «сестры»…

А если, пока я тут по лесу шастаю, с кнесинкой что-нибудь?.. Решай, Волкодав, решай сам, никто тут тебе не подсказчик. И отвечать тоже сам будешь, ни на кого, кроме себя, не надейся.

Он и не надеялся. Уже очень, очень давно.

Дважды прямо на него выскакивали злые ключинские собаки, взволнованные нашествием незнакомых людей. Но еще не родилась собака, которая стала бы гавкать на потомка Серого Пса. Волкодав обежал галирадские становище по широкой дуге, минуя в темноте лесных сторожей, словно ловчий зверь, вынюхивающий добычу. Если он еще не совсем разучился смекать по следам, Лучезар с ближниками пребывал у себя. И скрытно, со стороны леса, к лагерю никто покамест не подходил.

Ночные сторожа стояли по двое, одна пара от другой на расстоянии оклика. Не показываясь сам, Волкодав рассмотрел каждого. И в тех двоих, что обосновались на прямом пути к палатке боярина, признал Канаона и Плишку. Вот так. Кто упрекнет Лучезара, что поставил своих любимцев поближе к себе? Никто. А случись что-нибудь, оба головореза с радостью поклянутся, что ничего не видели. И не слыхали ни звука.

Волкодав двинулся дальше в лес, понимая: если боярин в самом деле послал кого-то за Ане, обратно его воины скорее всего будут возвращаться именно здесь.

Славный узорчатый меч висел в ножнах у него за спиной, но пускать его в дело он не собирался. Еще не хватало.

Слух у него был очень острый, но звериному все-таки уступал. Мыш, вернувшийся на плечо, встрепенулся и зашипел, и только тогда Волкодав уловил в лесной чаще шаги. Четверо, сейчас же определил он, по привычке накрывая ладонью воинственного зверька. Причем трое идут сами, а четвертого тащат насильно, и он, то есть она, пытается отбиваться, но мало что получается. Волкодав шугнул Мыша прочь, поскольку предполагал, что дело навряд ли обойдется без драки, и побежал навстречу.

Он увидел их гораздо раньше, чем они его. Им, с их обыкновенными глазами, света в ночном лесу едва-едва хватало, чтобы не заблудиться. Трое здоровенных громил, опричь которых Лучезара видели редко. Один из них вел рыжеволосую Ане – растрепанную, без плаща, в разодранной сверху донизу рубашке. Во рту у нее торчал кляп, а руки, умевшие так ловко подносить кувшины с напитками, были заломлены за спину и связаны веревкой. Два других отрока шагали по сторонам и от души лапали беспомощную пленницу, еле сдерживаясь, чтобы не загоготать на всю округу.

Волкодав вышел из-за деревьев на открытое место и оказал:

– Она не хочет с вами идти.

Для них он был черной тенью без лица, внезапно выросшей на дороге. Они признали его больше по голосу.

Парни остановились, но добычу свою, понятно, не выпустили. Ввязавшись в подобное дело, иди до конца, а иначе не надо было и браться.

– Э, да он тут один, – сказал тот из двоих, что стоял чуть впереди. Ведший Ане презрительно хмыкнул:

– П-шел отсюда, наемник!

Дружинные, даже отроки, редко уважают тех, кто служит за деньги. Они считают, и не без основания, что наемный воин рад переметнуться к тому, кто больше заплатит. Волкодав себя к наемникам не причислял никогда.

– Она не хочет с вами идти, – повторил он, не двигаясь с места. Он успел присмотреться к державшему Ане и уже понял, что Боги решили за что-то его наградить. Это был тот самый отрок, что замахивался на старую Киренн.

Дальше все происходило быстро. Много быстрее, чем можно про то рассказать.

– Да сказано же тебе, пошел… – досадливо прорычал кто-то из них. Двое, не обремененные пленницей, разом ринулись на Волкодава, выхватывая из ножен мечи. Венн вскинул руки навстречу опускавшемуся клинку первого и одновременно пнул ногой в грудь второго, чуть-чуть замешкавшегося впотьмах. Пинок был сокрушительный. Весной, в схватке с разбойниками на лесной дороге, точно таким ударом Волкодав убил человека. Лучезаров отрок отделался переломанными ребрами и ключицей: венн все-таки пощадил парня, исполнявшего боярский приказ. Хотя и полагал про себя, что двадцатилетнему верзиле, в охотку берущемуся за подобное, человеком уже не бывать. А значит, и цацкаться с ним незачем.

Тому, что успел выхватить меч, повезло не больше. Его клинок завершил свистящую дугу сверху вниз, но уже не по воле хозяина. Волкодав заставил отрока сунуться носом вперед и пробежать с разинутым ртом три лишних шага, а потом с силой прянул назад, взяв его вооруженную руку в живодерский захват. Что-то влажно затрещало и подалось, распадаясь под его пальцами, меч выпал наземь. Волкодав весьма сомневался, что эта рука, только что унижавшая несчастную Ане, сможет когда-нибудь удержать хотя бы ложку.

Двое тихо покоились на лесной травке, сложенные, как выразились бы веннские воины, в кучку. Третий не сразу и сообразил, что остался один. Его сотоварищи даже не закричали, потому что такая боль не сразу достигает сознания, потрясенное сознание успевает милосердно погаснуть. Ничего, еще наплачутся, когда придут в себя и поползут искать помощи. Волкодав шагнул к третьему, намереваясь и с ним поступить по справедливости, но тот проявил неожиданную прыть. Выдернул из поясных ножен нож, покрепче ухватил Ане и приставил лезвие к ее почти обнаженному животу;

– Не подходи!

Волкодав и не подумал останавливаться. Когда ему было надо, он умел двигаться быстро. Очень быстро. Он не сомневался, что успеет. Но в это время на голову его противнику, словно молчаливая смерть, откуда-то сверху беззвучно упал Мыш. Черные крылья залепили отроку глаза, острые зубы рванули бровь, когти задних лапок прошлись по щеке. Парень издал какое-то блеяние и отмахнулся ножом, но безнадежно опоздал. Мыш исчез столь же мгновенно, сколь и появился.

Волкодав одним прыжком покрыл три шага, отделявшие его от сольвенна. Его левая ладонь выстрелила вперед, разворачиваясь ребром, и с хрустом размозжила отроку нос. Придись удар на полвершка выше да чуть посильней, и не спас бы никакой лекарь. А так – ничего, отойдет, только вот смазливой рожей ему больше уже не выхваляться.

Ане, сбитая с ног, пыталась отползти прочь от побоища. У страха глаза велики: она едва не сходила с ума и уже не знала, кого больше бояться – троих насильников или телохранителя бан-рионы, искалечившего всех троих. Когда Волкодав поднял ее, она отчаянно забилась у него в руках, обливаясь слезами и мыча что-то сквозь кляп.

– Сейчас развяжу, только не беги и не кричи, хорошо? – сказал венн.

Девчонка, похоже, не услышала, и тогда он крепко встряхнул ее за плечи, так что голова мотнулась на шее. Он знал по опыту, что на перепуганную женщину это действует лучше ласковых уговоров. И верно, взгляд Ане обрел осмысленное выражение.

– Все, некого больше бояться, – проворчал Волкодав, распутывая тонкий шнур у нее на запястьях. – Только тихо, поняла?

Ане торопливо закивала. Глаза у нее все еще были величиной с блюдце. Волкодав вытащил добротно загнанный кляп, и она задышала, точно пойманная рыбешка. Венн не очень ждал, чтобы она сдержала обещание, и был готов ловить, если побежит, но девушка вскинула руки к лицу, поспешно отвернулась, и ее вырвало. Колени подламывались от пережитого ужаса, она хваталась за дерево, чтобы не упасть. Волкодав откромсал у одного из похитителей клок от рубахи, дал ей утереть рот. До нее, кажется, только тут как следует дошло, что бояться и впрямь больше некого. Она вдруг уцепилась за венна и отчаянно зарыдала, уткнувшись лицом ему в грудь и колотясь, словно в ознобе. Волкодав обнял ее, стал гладить ладонью мокрые от пота рыжие кудри. Чужая невеста. Кроткая, ласковая, домашняя. Чуть не рехнувшаяся в лапах у троих стервецов Сквозь порванную рубашку Волкодав ясно ощущал жмущееся к нему теплое тело, нежную, едва прикрытую грудь.

– Плащ твой где? – спросил он негромко. Воображение успело нарисовать ему пугающую картину: рано по утру болотные вельхи, так и не дождавшиеся дочку домой, обнаруживают ее мятый плащ где-нибудь на кустах.

– У… у н-них он… – заикаясь, выговорила Ане. Плащ действительно отыскался в сумке у одного из мерзавцев, у того, которому Волкодав изуродовал руку. Отрок слабо застонал: венн без большого человеколюбия, ногой, перевернул его на спину. Когда эти трое начнут соображать, их жертва будет уже далеко.

– Все здесь? – спросил Волкодав. – Булавка там, платок, что еще у тебя было?

Утирая льющиеся слезы и судорожно кутаясь в плащ, Ане кое-как сумела поведать ему, что ее обидчики не только замели все следы неравной борьбы на тропинке, но еще и увели ее далеко в сторону по ручью, впадавшему в болото, – на случай, если пустят собак. Волкодав молча слушал ее рассказ, раздумывая, что делать дальше. При этом он вполглаза наблюдал за Мышом, который упоенно носился над поверженными телами, на лету оскверняя каждое по очереди.

– Тебя не хватятся дома, если до утра не придешь? – спросил венн наконец.

Тут бы ей соврать, что непременно хватятся, но она ответила правду. Ей и раньше случалось, навещая Кетарна, оставаться у его доброй матери на ночлег.

– Пошли, – сказал Волкодав и взял ее за руку. Мыш завис в воздухе, заглядывая ей в лицо, потом устроился у хозяина на плече.

Ане покорно поплелась за телохранителем, держась за его ладонь и стараясь поплотнее запахнуть на груди рубашку и плащ. Плащ был толстый и теплый, но девчонку продолжало трясти. Волкодав, подумав, снял кожаную куртку и заставил Ане в нее облачиться. Она подняла глаза и робко спросила:

– Мы теперь куда? К Кетарну?..

– Нет, не к Кетарну, – сказал Волкодав и увидел, что она снова приготовилась испугаться. Делать нечего, пришлось объяснять, что к чему. – Ты хоть знаешь, кто тебя тащил? – спросил он для начала.

Ане ответила:

– Л-люди… вельможи, который бан-риону везет… Вельможе этому, по мнению Волкодава, следовало бы выпустить кишки. И заставить измерять их шагами, пока не иссякнет в нем жизнь. Поступить так с Лучезаром было не в его власти. К великому сожалению.

– Если я отведу тебя домой или к жениху, будет переполох. А то вовсе драка, – сказал он Ане. – Здешнее племя галирадского рига руку двести лет держит… что ж, насмерть ссориться из-за одного говнюка? Так ведь и не вышло у него ничего… А за твою обиду я с ними довольно, кажется, поквитался…

Вельхинка посмотрела на него, явно вспоминая мгновенную и весьма жестокую расправу, которую он только что учинил у нее на глазах. Быть может, наказанные снова начнут задирать парней и пугать девок. Но будет это еще очень нескоро.

– Куда же? – шепотом спросила Ане, робея и боясь думать, не потребует ли заступник награды. Мало с веннами зналась, хмыкнул в бороду Волкодав. Потом вспомнил, что Волк тоже был венном.

– Во двор бан-рионы, – сказал он вслух. – Нам, телохранителям, там амбар отвели… Поспишь до утра, никто близко не подойдет. Свои спросят, где была, скажешь, вернулась государыне послужить. Поняла?

Они возвратились в Ключинку уже знакомым Волкодаву путем: через заливной луг, вверх по откосу, потом через тын. Молодая вельхинка оказалась невеликой мастерицей лазить по заборам. Пришлось венну подсаживать ее наверх, потом ловить на руки. Прикосновение теплого девичьего тела и смущало, и радовало его. Ане зацепилась подолом за острую верхушку обтесанного бревна и, соскакивая вниз, доконала без того изодранную рубашку. Волкодав далее в темноте разглядел, как она покраснела, пряча от него оголившиеся коленки.

Когда они добрались до двора, выяснилось, что он успел-таки кое-чему научить своих подопечных. Стороннему взгляду могло показаться, будто двор был вовсе безлюден, только возле амбара теплился кем-то оставленный костерок. Но стоило подойти поближе, и у ворот неслышно сгустились две рослые тени.

При виде спутницы Волкодава, выглядевшей так, словно ее дикие звери кусали, у братьев округлились глаза. Они, конечно, сразу признали в ней рыжеволосую невесту Кетарна и загорелись разузнать, что же случилось. Но венн, не вдаваясь в объяснения, повел девушку к амбару, и близнецы остереглись расспрашивать.

Волкодав притворил дверь и зажег в углу светец. Лучина разгорелась, озарив чистые мазаные стены, опрятный берестяной пол и три разложенные меховые постели. Ане выйдет замуж за Кетарна и много лет будет входить сюда как хозяйка, и всякий раз ей будет вспоминаться самая, самая первая ночь, проведенная в этих стенах.

Волкодав без большого восторга оглядел свое ложе, нашел его не вполне подходящим для молодой девушки и, дотянувшись, снял с деревянного гвоздика свой серый, на мягком меху, дареный замшевый плащ.

– На, устраивайся, – сказал он вельхинке, протягивая ей плащ. – Сейчас одеться принесу.

Ане, достаточно успокоившаяся, чтобы начать думать на сей счет, встрепенулась и хотела поблагодарить. Но венн уже закрыл за собой дверь.

Вельхи не устраивали в своих домах внутренних перегородок, предпочитая плотные тканые занавеси, которые они искусно и с большой выдумкой расшивали. При этом особенно ценились те, что не имели ни лица, ни изнанки: вышивка получалась двусторонней. Такие-то занавеси, изделие лучших мастериц, разгораживали хоромину кнесинки на две половины. Главную, где помещалась сама госпожа, и прихожую, где ночевали служанки. Ни одна из девушек не проснулась, когда тихо отворилась дверь и вошел Волкодав. Только старая нянька, у изголовья которой не погасал масляный светильничек, сразу открыла глаза, а потом встревоженно приподнялась на локте. До сих пор у телохранителя не было привычки врываться в покои кнесинки по ночам. Значит, что-то случилось. Потоп, пожар, враги!..

Волкодав приложил палец к губам и успокаивающе кивнул старухе, потом подошел к ней, перешагивая через мирно посапывающих служанок, и опустился рядом на корточки.

– Бабушка, – сказал он ей шепотом, – не найдется ли запасной рубахи, которая не особенно нужна госпоже?

– Тебе-то зачем? – тоже шепотом подозрительно осведомилась Хайгал. Волкодав пояснил:

– Тут хорошей девушке одежку порвали, одарить надо бы.

Старуха проворно выбралась из-под одеяла, явив неизменные чернью шаровары, и прошуршала босыми пятками к большому лубяному коробу, поставленному возле стены.

– Что за девушка? – деловито спросила она Волкодава.

– Рыженькая… невесткой будет старейшине. Ане зовут.

Бабка что-то проворчала себе под нос, порылась в глубине короба и спустя некоторое время развернула перед ним нарядную новенькую рубаху, шелковую, ярко-зеленую, на сольвеннский лад вышитую по рукавам и вороту бледно-голубой ниткой:

– Довольно ли хороша?

Может, кнесинка надевала ее один раз, а может, вовсе не знала, что у нее есть еще и такая.

– Спасибо, бабушка, вот уж выручила, – поблагодарил Волкодав, забирая рубаху.

Нянька вдруг хитровато повела на него блестящими, как уголь, глазами:

– Тем, кто на девку зарился, небось головы поотрывал?

Волкодав усмехнулся;

– Головы не головы, но поотрывал. Не то, правда, что надо бы.

Старуха хихикнула, но убоялась разбудить служанок и замахала на него рукой:

– Ступай, ну тебя!..

Волкодав принес вельхинке рубашку и дал переодеться, потом отобрал порванную и унес во двор. Там он сел возле костерка, оживил его парой поленьев и стал бросать в огонь кусочки измызганной ткани. Он подумал о том, что трое увечных, скорее всего, только-только выбирались из лесу, скрежеща от боли зубами и предчувствуя, как еще наградит их Лучезар. Волкодав улыбнулся. Чужая невеста, целая и невредимая, лежала, свернувшись калачиком, в амбаре у него за спиной. Он пообещал ей, что будет недалеко. И, кажется, беспокоиться пока было не о чем.

Его улыбка не ускользнула от внимания близнецов. Скоро они присели рядом с ним у огня, и Лихобор спросил:

– Кто же это ее так, Волкодав?

– Лучезаровичи, – ответил наставник.

– И много их… было? – спросил Лихослав. Венн пожал плечами:

– Да не особенно. Трое. У парней разгорелись глаза:

– И ты их… один? Всех?

– Если бы не всех, здесь бы не сидел, – сказал Волкодав. И спохватился: – Ни полслова чтоб мне никому!

Близнецы обиженно переглянулись: наставник все еще держал их за несмышленых юнцов, которым надо напоминать самые простые истины. И разом кивнули льняными лохматыми головами.

Позже выяснилось, что один шестилетний мальчишка все-таки видел, как телохранитель бан-рионы «тот страшный, с косами, у которого летучая мышь…» вел задворками Ане, одетую в его куртку. Да еще и обнимал за плечо! По счастью, мальчишка попался не очень сообразительный и притом трусоватый. Он не только не побежал полошить взрослых – какое! Он с перепугу забился в собачью конуру и там, обняв теплого кобеля, просидел до рассвета. Жуткий чужак, без сомнения, собирался съесть Ане, а потом вернуться за ним. Но, когда рассвело, возле конуры появился Кетарн, победивший в геройском стоянии на копьях и наконец-то шедший вздремнуть. Мальчишка выкатился ему под ноги:

– Ой, а кто твою Ане ночью с собой увел… Славно нагулявшаяся деревня в большинстве своем еще крепко спала. И юный Бог Солнца, только что показавшийся в небе, явил свою милость, направив людские дела. Горячий молодой вельх, ошеломленный несусветным известием, тоже не побежал скликать народ на подмогу. Он сразу все понял. Вчера он поцапался с Волкодавом и уличил ею в малодушии. И тот вознамерился ему отомстить. И отомстил. Гнусно, подло, исподтишка. Как и положено трусу. Кетарн ощупал неразлучный кинжал в ножнах на поясе и, не сказав ни слова, во весь дух кинулся ко двору бан-рионы. К тому самому двору, где он думал прожить жизнь с Ане. Со своей Ане. Он казнит негодяя сам. Своей рукой располосует ему глотку и добавит его голову к тем двум, что бережно сохранялись у него дома, забальзамированные в кедровом масле. И никакой помощи ему в том не понадобится.

Мальчишка же, избавившись от жгучей тайны и вместе с нею от страха, зевнул и полез назад в конуру – досыпать. Кобель лизнул его в щеку и подвинулся, давая приятелю место.

Ночь выдалась не холодная, и Волкодав даже поспал у костра, возле двери амбара, пока близнецы несли стражу. Когда стало светать и закричали первые петухи, во дворе появилась большая полосатая кошка. Волкодав вспомнил, как мать учила его отличать котов от кошек по форме мордочки, и рассудил, что к ним в гости пожаловала именно кошка. Любопытная, зеленоглазая, она пришла поближе посмотреть на незнакомых гостей, а заодно и проверить, не завелись ли уже в новом доме крысы и мыши.

Кошка с благожелательным достоинством шествовала через двор, подняв трубой роскошный пушистый хвост. Волкодав посмотрел на царственную красавицу и вдруг вспомнил свои то ли сны, то ли не сны, в которых ему доводилось знать себя серым псом. Кошки не больно ладят с собаками, и венн загадал: если она почует в нем зверя, испугается и не захочет подойти, значит, он в самом деле помаленьку становится оборотнем. Такая будущность его не то чтобы очень печалила. Боги, в конце концов, знали, что для него лучше. И что он заслужил, а что нет. Однако человеческая внешность и разум были как-то привычнее, и он предпочел бы их сохранить. Он поскреб ногтем порожек амбара, на котором сидел, и кошка, к некоторому его облегчению, подбежала. Если от Волкодава и пахло зверем, то не собакой, а самое большее Мышом, но Мыш спал на гвозде, с которого был снят серый плащ.

Кошка скоро поняла, что с ней просто играют и охотиться особо не на кого, но не обиделась. Когда Волкодав осторожно опустился на колени и протянул руку, она уткнулась в его ладонь головой, замурлыкала и подставила белую грудку – почесать. Потом вовсе перевернулась на спину, стала ловить мягкими лапками его проворную руку.

Вот так он стоял на коленях и, посмеиваясь, забавлялся с кошкой, когда во двор прямо через плетень метнулся Кетарн.

Молодой вельх даже не закричал, вызывая Волкодава на поединок. Он просто бросился на него, не глядя ни вправо, ни влево. Ему было плевать, есть ли кто еще во дворе и что сделают с ним самим. Он пришел убивать. В его руке светился кинжал, лицо свела судорога, превратив его в неподвижную страшноватую маску. Только глаза горели сумасшедшим огнем.

Кошка, сипло мяукнув, спаслась под амбар, а Волкодав понял, что вряд ли успеет даже подняться с колен. Другое дело, вставать было вовсе не обязательно. Зачем, если можно просто крутануть бедрами, разворачиваясь на левом колене, и привычно вскинуть руки вверх и вперед. Герой Трех Холмов проехал щекой по остаткам травы, не до конца вытоптанной во дворе, и от удара о землю воздух с шумом вырвался из его легких. Пока он силился осознать, что же случилось, и подобрать под себя руки-ноги, чтобы вскочить, – Волкодав сел на него верхом. И. прижал. У Кетарна вмиг отнялась правая рука, сжимавшая великолепный кинжал.

– Так, – сказал Волкодав, вынимая из безвольной ладони позолоченную рукоять и броском всаживая кинжал в амбарный косяк. – Может, поговорим, как приличные люди?

Вельх застонал и яростно дернулся, но ничего не достиг. Какова бы ни была ярость, очень трудно заставить собственную плоть ломать себя самое.

Стук кинжала, воткнувшегося в дерево, разбудил Ане, и без того спавшую чутко. Дверь была прикрыта неплотно: Волкодав намеренно оставил щелку, чтобы девчонка не решила, будто ее запирают. В щелку проникал свет и холодный утренний воздух. Ане села, разглаживая по коленям шелковую рубашку, и увидела у себя на запястьях отчетливые полосы, оставленные веревкой. Девушка зябко передернула плечами, закуталась в плащ, как следует протерла глаза и решила выйти наружу.

Кетарн лежал лицом к амбару. Он сразу увидел свою невесту, появившуюся на пороге. На ней была красивая зеленая рубашка, совсем не та, что накануне, и… теплый серый плащ, в котором полдеревни видело вчера волкодава. На руках багровели синяки, но в остальном было отнюдь не похоже, чтобы Ане удерживали здесь силой. Значит… значит…

Можно ли выразить словами всю бездну унижения несчастного жениха? Кетарн рванулся еще раз и, вновь остановленный болью, закусил зубами мятые травяные пеньки. Потом уткнулся в них лицом… и заплакал.

Ане громко ахнула, уронила с плеч плащ и устремилась к нему. Подбежав, она принялась отдирать пальцы Волкодава, державшие руку Кетарна:

– Пусти его!

С таким же успехом она могла бы разгибать подкову.

– Повремени, кайлинь-ог, – негромко сказал Волкодав. – Я ничего ему не сделаю.

Близнецы уже стояли подле наставника, и Лихобор весело подтвердил:

– Не сделает. Хотел бы, давно душу бы вытряхнул. Лихослав согласно кивнул.

– Я только хочу, чтобы твой жених меня выслушал, – сказал Волкодав. – Отпущу, он же опять воевать полезет. Отойди, кайлинь-ог.

Кетарн приподнял голову, открыл рот… Волкодав заподозрил, что парень собирался наговорить невесте такого, в чем сам потом будет каяться до смертного часа. Да и вообще лучше было ему пока помолчать. Волкодав легонько двинул рукой. Кетарн сейчас же забыл, о чем собирался говорить, брыкнул ногами и снова ткнулся лбом в пыль.

Ане шагнула к нему, но натолкнулась на взгляд Волкодава, как на стену. И безошибочное женское чутье подсказало ей: хочешь добра – поступай, как велит этот человек. Чужой, до вчерашнего дня ни разу не виданный и, чего уж там, страшный. Ане всю жизнь учили не доверять чужакам. Никто не знает, что там у пришлого на уме, никто не поручится, что это не злой дух, принявший человеческое обличье…

Она не стала поднимать шум, призывая односельчан на подмогу. Просто растерянно закивала – и отошла.

– А теперь послушай взрослого человека, – поудобнее устраиваясь на спине у Кетарна, сказал Волкодав. Жених был, может, на год младше него, но это не имело никакого значения. Волкодав нагнулся пониже и продолжал очень тихо, чтобы слышал только Кетарн: – Тебе сказано было проводить девчонку до дома? Отцу с матерью с рук на руки передать? Ты передал?.. Тебе назад надо было скорее, на копьях сноровкой хвастаться. Не то, не приведи ваш Трехрогий, кого другого первым молодцом назвали бы. У тебя такой случай был за свою Ане с троими сразу схватиться… которые ей руки связали… Ты мне оставил ее избавлять, а теперь еще недоволен?

Трое, которых он мало не поубивал, Кетарна скорее всего бросили бы в болото, но Волкодав предпочел о том умолчать. Для него это была необыкновенно длинная речь. И, как с ним чаще всего и бывало, не слишком толковая. Волкодав сам почувствовал, что исчерпал запас говорливости на седмицу вперед, а толку не добился. И раздумывать, как бы еще вставить ума Кетарну, было некогда: из дому доносились приглушенные голоса и осторожная возня просыпавшихся служанок. Волкодав поднялся и рывком поставил на ноги охнувшего Кетарна.

– Ты сейчас пойдешь в амбар и будешь там тихо сидеть, – сказал он, вталкивая молодого вельха внутрь и пропуская туда же Ане. – Твоя невеста будет говорить, – продолжал Волкодав, – а ты будешь слушать ее и помалкивать. Она девка мудрая, так что советую. А если ей хоть одно слово грубое скажешь, я тебе язык узлом завяжу. Вокруг шеи.

Учтивостью тут и не пахло, и Кетарн, привыкший считать, что не боится никого и ничего, мгновенно вскипел бешеным гневом. Но так же быстро остыл. Волкодав произнес свое обещание очень спокойно, скучным будничным голосом. И Кетарн, как многие прежде него, отчетливо понял: венн его отнюдь не стращал. Он действительно собирался исполнить обещанное. И был вполне на это способен.

Кетарна даже замутило: так восстает желудок против пищи, которую не в состоянии переварить. У Ане блестели на глазах слезы. Ей хотелось броситься к любимому жениху, обнять, успокоить его… так ведь оттолкнет. Кетарн тоже чувствовал, что между ними впервые что-то стояло, и от этого было вдвое больней. Волкодав, окончательно исчерпавший свое небогатое красноречие, стоял за спиной Ане и хмуро смотрел на несчастного жениха. Проснувшийся Мыш высунул голову из-под свернутых крыльев и переводил светящиеся бусинки с одного на другого, соображая, не требуется ли вмешательство.

Рука Кетарна, помятая в короткой схватке, мало-помалу снова обретала чувствительность. Вместе со способностью осязать вернулась и боль, и некая часть его разума, не чуждая осторожности, стала искать причину не нападать больше на Волкодава. Достойную причину, не вызванную боязнью…

Венн не стал дожидаться, пока он эту причину найдет.

– Не все так просто, как тебе кажется, – буркнул он и вышел во двор, оставив жениха и невесту наедине. Мыш отцепился от своего гвоздя и выпорхнул следом, легко скользнув в щель уже закрывавшейся двери.

Выйдя наружу, Волкодав подставил крылатому приятелю руку и пощекотал зверька, в то же время прислушиваясь к происходившему в амбаре. Он очень боялся, что петушиная гордость все-таки толкнет Кетарна на какой-нибудь трудноисправимый поступок. Однако за дверью сперва было совсем тихо, потом раздался голос Ане. Негромкий, но очень настойчивый и убедительный. Если бы Волкодав захотел, он бы, наверное, сумел разобрать слова. Он не стал этого делать.

Государыне кнесинке снился сон. Нехороший, тягостный сон. Веселые ее, правду молвить, последнее время посещали нечасто. Но об этом она поразмыслит наяву. А во сне все принимаешь, словно так тому и следует быть.

Кнесинка Елень стояла на узкой каменистой тропе, по бокам, которой не росло ни кустика, ни травинки. Справа и слева вздымались неприступные серые скалы. Над зубчатыми вершинами медленно плыло навстречу косматое серое небо.

А из-за скал… наступало, подкрадывалось, ползло… нечто безымянное и безликое, пока еще невидимое за поворотом тропинки, но такое, что кнесинка знала: стоит ей хоть мельком увидеть это, и она сейчас же умрет.

Она была не одна, она видела рядом с собой Волкодава. Его спину в кольчуге, казавшей вороненые кольца из-под кожаного чехла. Он медленно пятился по тропе, яростно с кем-то рубясь, принимая неравный, отчаянный бой. Ее Неведомый Ужас был для него просто врагом из плоти и крови, которого вполне можно было достать ударом меча…

Потом кнесинка заметила, что на ней самой тоже были кольчуга и шлем, а в руке блестел меч. С которым она обращаться-то как следует не умела.

«Беги, госпожа!» – не оборачиваясь, прохрипел Волкодав.

И кнесинка почувствовала, что в самом деле может убежать и спастись. Просто повернуться и убежать. Что-то подсказывало ей, что она здесь была вроде стороннего зрителя: можно спокойно уйти прочь.

«А ты как же?..» – закричала она. Волкодав не ответил. Он действовал мечом с той убийственной силой и быстротой, что так часто завораживала ее на заднем дворе крома.

«За меня не бойся», – наконец бросил он через плечо.

Повернуться и спокойно уйти… Кнесинка не могла ни спасти Волкодава, ни бросить его здесь одного. Только умереть вместе с ним. Чего ее телохранитель как раз хотел бы меньше всего.

Кнесинка собралась сказать ему, что нипочем его не оставит, но не успела. Волкодав начал падать. Падая, он обернулся: девушка увидела искаженное, залитое кровью лицо. А из-за скалы – и тут у кнесинки волосы поднялись дыбом – к нему уже тянулись какие-то мохнатые щупальца…

Елень Глуздовна стиснула в мокрой ладони рукоять меча, дико закричала и неуклюже бросилась на выручку…

И все изменилось.

Во сне всегда так. Натолкнувшись на непереносимое, человек либо просыпается, либо вываливается из слишком страшного сновидения в другое, поспокойнее.

Кнесинка была на той же тропе, но в другом месте и откуда-то знала, что это происходило уже «потом». Она бежала со всех ног, петляя между серыми валунами и страшась оглянуться. Потом она увидела себя на мосту. Мост был длинный, составленный из множества дощечек, соединенных веревками. Он тянулся через ущелье, на дне которого плавали клочья тумана и раздавался глухой медленный рокот. Кнесинка бросилась бежать по мосту и почувствовала, что он внезапно просел. Но не так, как под чрезмерной тяжестью: его словно бы подрубили у нее за спиной. Кнесинка обернулась. Какой-то человек с берестяной личиной вместо лица силился еще раз полоснуть мечом толстый канат, а Волкодав не давал ему этого сделать, теснил в сторону, не подпускал ко входу на мост…

Кнесинка побежала к людям, ожидавшим ее на той стороне, а мост под ней опускался и опускался, теряя опору…

И опять прервался сон, забредший в слишком жуткий тупик. Только на сей раз кнесинка проснулась. Она не вскочила с криком, пугая служанок. Просто ощутила, что нет никаких скал, никакого моста, а есть только подушка и одеяло. И между расшитыми занавесями заглядывает веселый утренний луч.

Первым движением девушки было перевернуться на другой бок и с облегчением погрузиться в блаженную дрему. Так она и поступила: натянула одеяло повыше и не стала раскрывать глаза. Но час был уже не особенно ранний, молодое тело успело достаточно отдохнуть и больше не нуждалось в покое. Зато сновидение, только что посетившее кнесинку, еще плавало у самой поверхности, не успев окончательно погрузиться в забвение.

Волкодав, подумала она, и глаза открылись сами собой. Я его не бросила. Меня… унесло. А он, наверное, погиб.

Ей стало страшно. Когда случается увидеть во сне кого-то из близких, потом, наяву, ощущаешь к нему особенное родство.

С ним что-то случилось ночью. Его убили, и я это почувствовала…

Кнесинка, задохнувшись, села и спустила ноги на холодный глиняный пол, нащупывая на груди оберег. Подумаешь, сон. То есть, конечно, бывают вещие сны. О которых сто лет потом вспоминают. Потому что и снятся они раз в сто лет. Одному человеку из тысячи. Да кто сказал, что именно этот сон – обязательно в руку?..

Елень Глуздовна встала, схватила широкий плащ, набросила его поверх просторной рубахи, в которой спала, и отодвинула занавесь.

В прихожем покое уже не было никого из служанок, только на пороге сидела и умывалась большая полосатая кошка. Дальше виднелся залитый солнцем двор, и во дворе кнесинка сразу увидела Волкодава.

Ее телохранитель играл со своим крылатым любимцем. Он высоко подбрасывал зверька на ладони, и тот переворачивался в воздухе несколько раз, а потом, не раскрывая крыльев, падал обратно. Мыш хорошо знал, что знакомая рука обязательно подхватит его, не дав коснуться земли.

Кнесинка прислонилась плечом к ободверине и стала смотреть на Волкодава. Откуда ей было знать, что эту игру они выдумали давным-давно, еще когда Мыш не мог летать. Кнесинке вдруг вспомнилось, как она ездила на Светынь вдвоем с Волкодавом. И как ее перепугал безобидный глухарь, взвившийся из-за куста. И как телохранитель мгновенно прижал ее к земле, загораживая собой. А потом гладил по голове и что-то говорил, утешая, помогая развеять испуг…

Вот и теперь Елень Глуздовна смотрела на него и чувствовала, как уходит, подергивается дымкой приснившееся сражение. Волкодав был здесь. С ней. Целый и невредимый. Случись что, и он подоспеет на помощь. Не плачь, скажет, государыня. Некого больше бояться. Да ведь и не случилось ничего.

Кнесинка была далеко не дурой и к тому же привыкла раздумывать о людских словах и поступках, доискиваясь причин. И ей было отлично известно, что это значит, если женщине хочется смотреть мужчине в глаза и встречать его взгляд. Заговаривать с ним и слушать его голос. Протягивать ему руку и ощущать ответное прикосновение. Например, когда он сажает ее на коня. Или учит оборонять себя от врагов…

Как все легко и просто, когда речь идет о ком-то другом. Как легко давать другому умный совет. Разум советчика спокоен и ясен, чужие бури не смущают его. Зато как понятно со стороны чужое смятение, как очевидны в нем черты того общего, что роднит людей от начала мира и будет им присуще до скончания веков. Себя самого в эту общность включить гораздо трудней. Каждый живет впервые, каждый сам для себя единствен и неповторим, и то, что с ним происходит, – особенное, не такое, как у всех остальных.

Кнесинке было всего семнадцать лет, и она ни разу еще не влюблялась.

До недавнего времени…

Ей захотелось выйти наружу и заговорить с Волкодавом. Все равно о чем. Но в это время во дворе появился один из людей Лучезара, и кнесинка, не слишком жаловавшая «брата», отступила за занавесь. Там ее не было видно со двора.

Боярин Лучезар хорошо знал, кого посылать к Волкодаву. Во двор, притворив за собою калитку, вошел смирный щупленький парень, по слабости здоровья никогда не посягавший на оружие. Лучезар держал его за бойкую грамотность. Сам боярин себя письмом и чтением не утруждал, хотя и умел. На его взгляд, перо и чернила были воину едва ли не неприличны.

– Господин… – кланяясь, робко проговорил паренек. – Доброго утречка тебе, господин…

Волкодава он, похоже, боялся и трусил перед ним по-щенячьи. Венн сначала задумался, отчего бы такая боязнь. Потом вспомнил тех, наказанных ночью. Не иначе, приползли восвояси и наплели с три короба. Тут Волкодав вспомнил еще кое-что, усмехнулся и подумал: вот бы хоть краем уха послушать их россказни. Интересно, сколько веннов держало каждого за руки, пока остальные калечили…

– И тебе доброго, – сказал он гонцу.

– Господин, – снова начал кланяться молодой писарь. – Боярин Лучезар велит тебе прийти к нему, господин…

Мыш перевернулся в воздухе и блаженно упал в ладонь Волкодава.

– Боярин твой мне не указ, – сказал венн. И замолчал так, что чувствовалось: больше ничего не добавит. Глаза юнца налились слезами:

– Боярин сказал, что велит меня выпороть, если я не приведу тебя, господин…

Поймав Мыша в последний раз, Волкодав водворил зверька на плечо и смерил юношу угрожающим взглядом:

– Может, и выпорет, потерпишь. Лучше будет, если я тебя пожалею, а кнесинку без меня зарежут?

У паренька задрожали губы, он всхлипнул, повернулся и убежал.

Прибил или не прибил Лучезар писаря, так и осталось никому не известным. Спустя некоторое время Левый появился во дворе у кнесинки сам. Конечно, приехал он не один, и при виде Плишки и Канаона, сопровождавших его, братья Лихие ненавязчиво приблизились к наставнику и устроились неподалеку.

Головорезы спешились первыми. Лучезар сошел со своего вороного, опираясь на их плечи, словно тяжко больной. Он и вправду выглядел неважно. Серое лицо, налитые кровью глаза и зрачки, как булавочные головки. Вчера, оставшись без девки. Левый развел себе порошка, но бросил в чашу с вином не шесть крупинок, как делали ищущие блаженства, а всего одну. Так иногда поступали, желая подстегнуть бесплодную, запутавшуюся мысль. Или тело, напуганное неподъемной работой. Волкодаву приходилось видеть и то и другое, и он сразу насторожился. Лучезар только казался расслабленным. Венн отлично знал, какова цена этому спокойствию. Он не раз наблюдал, как боярин рубился на потешных мечах с несколькими отроками сразу и поспевал отгонять всех. Славна дружина, в которой есть один-два подобных бойца. А в нынешнем своем состоянии Лучезар был куда опасней обычного…

Левый сбил телохранителя с толку, приветливо улыбнувшись:

– Здравствуй, Волкодав.

Венн оглянулся, взглядом подозвал к себе Лихобора. Парень с готовностью подбежал. Волкодав сказал ему:

– И боярину от меня доброго утра. Лучезар прошелся перед ними туда-сюда и весело погрозил пальцем:

– Упрямый ты, Волкодав. И все врагом меня числишь, даже обратиться прямо не хочешь. Обижаешь, венн! Я ведь не ругаться с тобой сюда пришел. Я тебя поблагодарить хочу. Спасибо сказать, что ты о чести моей вперед моих людей позаботился. Те трое дураков приметили на пиру, что мне девчонка вроде понравилась. Решили подарочек поднести… Ты правильно сделал, что перехватил недоумков и каждому всыпал. Они говорят, будто еще кого-то там видели, но ты ведь один был, правильно? Я их отослал, чтобы впредь меня не позорили… А куда ты отвел девушку, Волкодав? Перемолвиться с ней хочу, чтоб зла не держала…

Волкодав ответил, обращаясь по-прежнему к Лихобору:

– Скажи боярину, что девушка решила послужить государыне и будет при ней, пока государыня не уедет.

– Вот оно что, – улыбнулся боярин. Насквозь тебя вижу, говорил его взгляд. Спрятал девку. Умен. Кнесинкой от меня заслонил…

За что же ты отослал, их, боярин, думал между тем Волкодав. Уж прямо за посрамление? Или тем тебя посрамили, что мне одному втроем хребет не сломали?

Совсем беззаботной улыбки у боярина не получилось. Дурманный порошок делал свое дело, оставляя в улыбке все меньше человеческого. Лучезар развязал поясной кошель и вытащил длинное ожерелье. Полюбовавшись им при солнечном свете, Левый протянул его младшему телохранителю, зная, что старший не возьмет все равно:

– Это ей. Пускай носит да меня добром поминает. Лихобор пообещал передать.

Ожерелье было, какие в Галираде дарили своим девушкам безденежные голодранцы. На них шла почти дармовая смола, добывавшаяся в окрестностях города. По виду она напоминала янтарь, но, в отличие от него, легко плавилась. И крошилась прямо в руках. То есть барахло барахлом, но ремесленная мысль и тут не ведала удержу. Кое-кто лил расплав в хитрые формочки и нанизывал на жилку петушков, уточек и лошадок. Иные, совсем уже жулики, добавляли песок, мелкий лесной мусор и мертвых насекомых – от муравьев до раскормленных тараканов, пойманных в ближайшей харчевне. Остывшие глыбки раскалывали на неправильные куски и успешно продавали несведущим чужеземцам за настоящий самородный янтарь.

Когда боярин уехал прочь со двора, Волкодав повертел ожерелье в пальцах и вернул Лихобору: тебе дадено, ты и вручай.

– Скажи ей, чтобы прежде вымыла хорошенько, – посоветовал он отроку.

– Почему ты никогда не говоришь с боярином? Только через кого-то? – любопытно спросил Лихобор.

Волкодав пожал плечами, соображая, как быть. Вот так прямо взять и вывалить – страсть не люблю, мол, Лучезара и боюсь, не досталось бы ему шею сворачивать? Близнецы Левого любили не больше него. Но рукопашная схватка с боярином парням, вскормленным при дружине, могла присниться разве в дурном сне. Как же! Витязь из наивятших, у кнесова престола по левую руку стоял! С ним и тут, в походе, пребывает кнесова воля. Мыслимо ли от него, вождя, пагубы ожидать? Да и самому на него меч вроде точить?..

Пока Волкодав раздумывал, в груди затеплился маленький уголек, быстро разгоревшийся в пламя. Как всегда, венн боролся до последнего, силясь остановить приступ, и, как всегда, не совладал. Он тяжело сел наземь, и Мыш с отчаянным криком завертелся у него над головой.

Волкодав почувствовал, как рот наполняется кровью, и ощутил подле себя кнесинку. Почему-то он твердо знал, что кому-кому, а ей о его хворях знать было незачем. НЕЛЬЗЯ. Волкодав сделал над собой страшное усилие, и кашель отступил. Чудо из тех, которые удаются раз в жизни.

Волкодав открыл глаза и в самом деле увидел над собой кнесинку. Родниковые глаза были двумя омутами беспокойства:

– Что с тобой, Волкодав? Что с тобой?.. Он поднялся на ноги и ответил, не очень надеясь, что голос прозвучит по-людски:

– Да так, государыня. Ничего.

Голос не подвел его, но в глазах кнесинки как будто что-то захлопнулось. Казалось, она хотела заговорить с ним, но передумала и промолчала. А потом повернулась и пошла прочь.

Молодая государыня гостила в Ключинке еще три дня, и за это время никаких ссор между хозяевами и гостями не произошло. Никто ни на кого не начал коситься, но надо ли говорить, что до самого отъезда галирадцев местные девушки, ключинские и с болот, ходили по лесным тропинкам не иначе как в сопровождении отца, братьев и жениха. Волкодав сильно подозревал, что благодарить за это следовало не Кетарна, а его невесту, сумевшую что-то шепнуть на ухо матери и подругам. Потом поезду кнесинки настала пора двигаться дальше.

Волкодав уже вывел из конюшни Серка и смотрел, как слуги и охочие помощники из вельхов укладывали в повозку лубяные короба с имуществом госпожи. Работа была в самом разгаре, когда к нему подошла Ане и с нею Кетарн, почему-то прятавший руку за спиной.

– Уезжаешь, – поздоровавшись, проговорил вельх. – Что ж, заглядывай, когда мимо случишься.

– Может, и загляну, – сказал Волкодав. Ему казалось, что за эти несколько дней Кетарн повзрослел лет на десять. По крайней мере, превратился из драчливого юнца в справного молодого мужчину.

– Вот, возьми на память, – вдруг сказал ему сын рига. – Чтобы вправду дорога не позабылась.

Вынув руку из-за спины, он протянул Волкодаву вдетый в ножны кинжал. Тот самый, с рукоятью в виде позолоченного человечка. Привезенный с поля сражения у Трех Холмов.

Волкодав покачал головой:

– Больно дорогой подарок, отдаривать нечем. Ане лукаво заглянула ему в глаза:

– А ты разве не отдарил? Кетарн же добавил:

– Не обижай, возьми. Я его хотел поднять на хорошего человека… Руку мне жечь станет, когда выну из ножен.

Делать нечего, пришлось взять и повесить на пояс. Волкодав едва управился с этим, когда Ане решительно подошла к нему вплотную. Дотянувшись, она обняла рослого венна за шею, заставила нагнуться и, ничуть не стесняясь глазевшего народа, крепко поцеловала в губы. Ошарашенный Волкодав посмотрел поверх ее головы и встретился глазами с Кетарном. Ревнивый жених подмигнул ему, а потом заговорщицки улыбнулся. Историю, выдуманную Лучезаром, знали все. Правду – только они трое да еще, может, старейшина.

Ане отступила на полшага, и Волкодав спросил ее:

– Ожерелье-то где?..

Девушка засмеялась, вновь заставила наклониться и поведала на ухо:

– Богу Болотному подарила!..