"Ведьмин Лог" - читать интересную книгу автора (Вересень Мария)

ГЛАВА 7

Малгород провожал улан. Малгород провожал стрельцов и егерей. Сам боярин Мытный ехал впереди войск на белом рысаке. Ветерок трепал его темно-русые волосы, но боярин не был рад ветерку и солнышку. Лицо его после мухоморовки, вина, пива и браги словно постарело лет на десять, отекло и утратило всяческую благообразность. Справа от него скакал, улыбаясь, бывший воевода малой дурневской дружины, которого народ упорно «не узнавал», отводя глаза в сторону и дивясь таким странностям. Лицо у Селуяна сверкало разными оттенками желтого. Зато у Серьги, угощенного на болоте медведем, – напротив, под левым глазом только еще наливался сиреневый бланш. Слева от Адриана Якимовича, с таким же опухшим и хмурым лицом, как у боярина, гарцевал на сером в яблоках жеребце златоградский гость, человек хоть и приятный, но никому не известный. Следом за златоградцем погонял маленькую низкорослую лошачку рыжий паренек с сумкой через плечо. Из этой сумки уныло свешивала мордочку серая кошка. Народ прятал глаза, стараясь не встречаться с зеленоглазой животиной взглядом.

Серебрянский князь Гаврила Спиридонович, примчавшийся с утра в Малгород, после того как до него дошли слухи о диких бесчинствах Мытного в его землях, стоял дурак дураком на обочине, время от времени бессмысленно салютуя саблей параду. Его люди рыскали по городку, прибегая с отчетами, и имели одинаково растерянное выражение лица. У Гаврилы Спиридоновича возникло странное ощущение, что вся эта прорва народу, которая проплывала мимо него, цокая конскими копытами, приезжала сюда только для того, чтобы упиться, насвинячить, озадачить всех и оставить в недоумении.

– Чего они хоть делали-то? – тоскливо спрашивал Малгородского голову князь.

– Жаб топили, Машку сватали, – уныло отвечал тот.

– Твою Машку? – Брови Гаврилы Спиридоновича, словно две резвые гусеницы, полезли на лоб. – И как?

– Страшно, – честно признался голова.

В это время, пофыркивая и раскачиваясь, мимо них проползла седая и не в меру раскормленная кляча, волочившая ту самую телегу, что пошла Машке в приданое. Возницей на ней сидела Марго Турусканская, известная своим склочным нравом любительница наносить мелкие телесные повреждения представителям местной администрации.

Я ехала в суконной сумке, пахнущей сухими травами, и думала о непреходящих ценностях, таких, как девичий стыд и долг перед семьей. Любвеобильный Илиодор пришел в себя уже в Малгороде, с воем сел на кровати, держа свою голову так, словно опасался, что она развалится на две части. Без разговоров схватил протянутую Пантерием пивную кружку с рассолом и, болезненно клацая зубами о край, опустошил ее, некрасиво дергая кадыком. И вообще, я с удовольствием отметила, что выглядел он мерзко, руки у него дрожали и было ему плохо. Сдал наш красавец. Холеное личико его словно пребывало в растерянности, обзаведясь неожиданными отеками. Триум в голове трепыхнул крыльями, вызывая очередной приступ:

– Дабы у жены решительно никогда и никоим образом хмельного питья бы не было: ни вина, ни меда, ни пива, ни угощений. А пила бы жена бесхмельную брагу и квас – и дома, и на людях. Если придут откуда-то подруги, справиться о здоровье, им тоже хмельного питья не давать, да и свои бы женки и девки не пили бы допьяна и дома, и на людях.

– Вот ничего себе! – возмутилась я. – Он напился, а лекции мне читают!

Триум вроде как смущенно кашлянул, но тут же выдал новую умность, заставив скрипеть зубами в бессилии:

– Если же муж упьется допьяна в кабаке, да тут и уснет, где пил, останется без присмотра, ведь народу-то много, не он один, за каждым не уследишь. И в своем перепое изгрязнит на себе одежду, утеряет колпак или шапку. Если же были деньги в мошне или кошельке – их вытащат, а ножи заберут – будет ему и укор, и позор, и ущерб от чрезмерного пьянства. А если домой пойдет, да не доберется, пуще прежнего пострадает: снимут с него и одежду всю, все отберут, что при себе имел, не оставят даже сорочки.

– Вот ему бы и читал, пернатый, – буркнула я, пытаясь лапой выбить из головы назойливую птицу.

Илиодор, напившись рассола, пустыми глазами уставился на черта, и тот, как тяжелобольному, медленно растягивая слова и плавно поводя руками, объяснил:

– Я Митруха, это твоя кошка. Купил. Мы друзья, мы в Малгороде.

– Я… – сипло выдавил из себя Илиодор, и Митруха недоверчиво на него воззрился:

– Хозяин, не может быть, чтобы все было так плохо.

Илиодор сглотнул и отчего-то басом продолжил:

– Я с девкой какой-то… – и сделал руками хватательные движения, но, заметив, что на него с интересом смотрят ребенок и, возможно несовершеннолетняя, кошка, смутился, потер нос и, смело отбросив одеяло, обнаружил, что раздет. Не знаю, что щелкнуло в его голове, но он вдруг радостно, как в бане, заявил:

– Бася, – и задумался, пытаясь вспомнить, что же было дальше.

– Докатились, хозяин, – осуждающе качая головой, взглянул на всех Митруха.

Я сделала честные глаза, Пантерий, перекинув через плечо полотенце, бухнул на табурет лохань с теплой водой. Потом глянул на просвет склянку с дорогим розовым маслом и, словно от себя оторвав, капнул в воду две капли, третью скаредно прижав пальцем, задумался, глядя на грязный, обкусанный ноготь, благоухающий заморским парфюмом, и потер себя этим пальцем за ушами.

– Вы, хозяин, зря покойниц с утра поминаете. Присосется, упырище, и житья от нее не будет.

– Да я… ничего, просто к слову пришлось. – Илиодор привычно макнул пальцы в плошку с мылом и неожиданно задумался, зачем он это сделал? Мыться с похмелья совершенно не хотелось, но Пантерий всем видом дал понять, что не даст поганить чистое полотенце, и буркнул:

– Когда просто к слову, тогда с карманами, полными золота, домой не возвращаются.

– Какое золото?! – уставился на мальчугана Илиодор, проследил за его выразительным взглядом и не поверил собственным глазам.

Суконная куртка, грязная до каменного состояния, валялась в углу, завязанная в мертвые узлы, однако таким манером, что было сразу видно – кто-то пьяный пытался на скорую руку соорудить из нее подобие походного мешка. Хотя и без особого успеха, поскольку брошенная на пол куртка бесстыдно рассыпала все свое содержимое. Странные монеты червонного золота с гербами неведомых стран, словно змеиные языки, торчали изо всех дыр. Они были грязны и воняли тиной, словно их выкапывали прямо из болотной жижи.

– Зря вы, хозяин, ее обокрали. Теперь житья не даст, так и будет всю дорогу хвостом волочиться.

– Бася? – снова тупо переспросил Илиодор.

Я поскребла когтями по столу, поскольку меня эти разговоры уже начинали нервировать.

Это был бабушкин запасной план.

– Если застукает тебя, ты – Бася. Пришла за золотом, – наставляла бабуля.

И тут же, как ножом по сердцу, из своего угла подала голос противная сестрица:

– Бася! Да ты – ведьма?!

Я закрыла глаза, быстро сосчитав до тысячи, но все равно не успокоилась. Мне и в голову не могло прийти, что эта нечисть, этот банник, Митрыч, который жил не одну сотню лет на Лисьем хуторе, оказывая ведьмам различные услуги, – такой пустобрех! И считала, что, вырвавшись из рук златоградца, снова могу ходить с гордо поднятой головой. Однако стоило Ланке сунуть нос на Лисий хутор, как по ее зубастой улыбке я поняла, что моя жизнь кончена.

– Бася! – радостно раскинула она руки, удивительно точно копируя златоградца.

Вот поэтому я и терзала стол когтями, намекая, что пора бы черту и о деле поговорить. А дело было такое, что бабка назначила нам с сестрой по телохранителю. Ланке достался боярин, а мне – Илиодор.

– И чтоб в одиночку даже до ветра не ходили, – сурово пристукивала она сухим пальцем по столу. – Кончились хиханьки, чую, пока эта змея подколодная всех не перебьет – не успокоится.

– Как же мы ее ловить-то будем, если ты нас так пугаешь, бабушка?

– Резво будете ловить, – отрезала бабуля, – вон вам, целого чиновника Разбойного приказа даю, – и она с сомнением посмотрела на осоловевшего Мытного, – хотя с ведьмами у него не очень получается. Ну да, может, волколаков сыщет. Там же целый медведь.

– Да, – умно покивала головой Ланка, – медведь – это не иголка.

Я побегала по двору, сжимая руки в кулаки, но так и не нашла причины, по которой не должна ехать с Илиодором. Сколько я ни фантазировала, столько мне казалось, что бабка меня враз раскусит. А раскусив, сотрет златоградца в порошок и свиньям скормит за растление любимых внучек. «Значит, не буду думать о нем вовсе, – решилась я наконец, настраивая себя на деловой лад, – в конце концов, что важнее: Фроська, которая моей смерти хочет, или какой-то там златоградец? – И, чувствуя как ноги становятся мягкими, я взвыла: – У-у, губосос!»

– …а еще вы с Адрианом Якимовичем об заклад побились, что изловите банду Фроськи Подаренковой раньше него.

– Я?! – сделал удивленное лицо златоградец, до этого придирчиво выбиравший, какую из двух абсолютно похожих друг на дружку батистовых рубашек ему на себя натянуть. – А велик заклад?

– А десять тысяч кладней,– важно заявил Пантерий закашлявшемуся Илиодору, сгреб все золото, что лежало в углу, и, сунув в руки тощий кошелек, осуждающе покачал головой: – Азартный вы человек, хозяин, что кушать-то в дороге станем? Это ж вы все до последней медяшки втюхали в свое пари.

Илиодор неверяще сунул нос в кошель, хищно блестевший голодной шелковой изнанкой: в нем не было даже соринок.

– От, – важно поднял палец черт и тут же спрятал руку за спину, тихо недобрым словом помянув нашу бабулю, от которой и он начал перенимать вредные привычки.

Илиодор так и смотрел завороженно на груду уплывающего мимо рук богатства вплоть до того момента, пока Ким Емельянович не захлопнул перед его носом тяжелую дверцу сейфа. Этот сейф был специально сработан и заклят от воров еще в ту пору, когда существовала Академия Магов, а потому стоил существенно дороже того золота, что мог в себя поместить.

– Ну-с, господа, – пожал он руки обоим спорщикам, – удачи.

Вид у златоградца был такой, словно он только что схоронил родственника. А я подумала: «Вот мерзкий тип. Так убивается из-за денег. Ведь накануне он гораздо больше потерял – меня». И, словно услышав мои мысли, Илиодор спросил у Митрухи, который, как он полагал, знает все местные байки, легенды и сплетни:

– А скажи-ка, малой, не могло ли такого случиться, что ваша Бася была ведьмой?

Я снова зажмурилась, быстро считая, безошибочно угадав в гомоне толпы мерзенький смешок сестрицы:

– Бася! Да ты – ведьма?!

– У-у! – застонала я отчаянно, а оба моих спутника покосились на меня.

– Чего-то сегодня Муська не в духе. Слушай, а как же это чудище, которое ее схватило?

– Не знаю, – пожал плечами Митруха, – домой она ничего не приносила. Может, прикопала где. Кошки ведь они запасливые. Не хуже собак.

Илиодор скептически улыбнулся, поощрительно потрепав Пантерия по шевелюре, но тут к нему как раз подвели коня по кличке Бес, выданного щедрой рукой Мытного во временное пользование златоградцу. Илиодор лишь глянул в его мутные, налитые кровью глаза, так с первого взгляда и понял, что дружбы между ними не получится. Бес относился к той породе коней, которые родились в княжеской конюшне и, с рождения питаясь отборным овсом под присмотром десятка влюбленных в них конюхов, грезят заливными лугами, свободой и целыми табунами кобылиц. Считая, что единственным препятствием на пути к их счастью являются назойливые людишки.

– Оно меня съест, – уверенно заявил златоградец.

– Да ну, он травоядный, – неуверенно пробормотал Пантерий, пятясь к своей лошачке.

Помесь ослицы и коня звали Мышкой за серый цвет. У нее были огромные глаза, в которых плескалась романтическая грусть.

– Ну что, кошка! – довольно осклабился черт. – Поедешь на Мышке?

Лошачка с укоризной посмотрела на него, дескать, и ты туда же. Но черт наш был твердошкурый и чужих укоров не понимал, взлез в седло и радостно воззрился на народ, словно это он тут боярин Мытный и всеми командует.

Илиодор, уезжая, все оглядывался назад с тоской, словно оставил в Малгороде любимую и не чаял уж ее найти.

– Кого искать-то хоть, Митруха? – со слезой в голосе вопрошал он в который раз, и обстоятельный черт ему втолковывал о том, как тремя неизвестными был обижен местный предстоятель. Выслушивая подробное описание преступной четверки, состоящей из «ведьмы – одна штука, оборотни – три штуки», он грустнел и ник головой, явно не веря в свои силы.

К обеду войска добрались до развилки. Широкий тракт, словно серая лента, петлял среди взгорков, маня путников пуститься либо на север – в Серебрянск, либо на юг, через многие княжества – на родину Илиодора, в Златоград. Десяток дорог и тропок поскромнее никуда не манили, но и они с надеждой ждали своего путника, все как одна стекаясь к крыльцу роскошного, сложенного из красного кирпича трактира.

– А не пора ли нам промочить горло? – бодро вытянул шею, вглядываясь в вывеску, Мытный, а Бес, не спрашивая своего хозяина, развязным шагом направился к трактирной коновязи.

– Ну, вы это… – сделал рукой Адриан Якимович старшему сотнику, имея в виду, что войску не стоит задерживаться из-за такой мелочи, как потеря командира.

Обоз поплыл мимо. Носы стрельцов и егерей невольно, как флюгера на крыше в ветреный день, поворачивались в сторону манящего крыльца, а егерский каптенармус тяжело вздохнул, не в силах побороть чувства. Телохранители последовали за боярином.

– Пропал боярин. Этот черт Серьга так присосался, что живого не отдерешь, – вздохнул сотник Прокоп, а кухарь Петро мечтательно закатил глаза:

– От черта, если с ним по-умному, большую пользу можно поиметь.

– Ты уже поимел неразменный кладень, – накинулись на него друзья и тут же привлекли внимание улан.

– Вы чего бузите, братцы? – попридержав коня, присоединился к ним невесть откуда взявшийся рядом седоусый бывалый десятник.

– Да вот спорим, можно от черта пользу поиметь или нет? – Петро попытался расправить куртку, помявшуюся в том месте, где раздосадованный сотник хватал его за грудки.

– Ну вы даете! – восхитился улан, сверкнув по-кошачьи глазами. – Прям философы! – и тут же, понизив голос, доверительно сообщил: – Вот я слышал, начальник ваш набольший душу нечисти продал и через то огромную власть в Северске имеет. Его, – он опасливо стрельнул глазами, – сам Великий Князь побаиваться начал, говорят. Только та нечисть – беглянка из пекла. – Он заговорил так тихо, что пришлось к нему склоняться, бархатный голос обволакивал. – И вот за той-то беглянкой послали черта, которому ежели подсобить… – И он многозначительно повел глазами в сторону удаляющейся четверки.

– Дак он это че, против отца?! – задохнулся от догадки Петро и тут же схлопотал в ухо.

– Вот и думайте, бывает ли польза от чертей и нужна ли она вам, – самодовольно отвалил в сторону улан.

Бабуля сидела, ломая пальчиками булку, и кидала огромные куски птичкам. Птички – ворона и неясыть – угощение игнорировали, брезгливо отшвыривая лапами, при этом ночная хищница, словно не замечая, что на улице день, сурово разглядывала бабушку, а под конец не выдержала и спросила-таки:

– Ты уверена?

– Да! – тявкнула бабушка и запустила в нее куском, который ворона ловко перехватила, глухо щелкнув клювом.

– Хватит уже души друг дружке рвать. Решили – делаем. Да и поздно уж поворачивать, пошел слух…

Все трое посмотрели на Илиодора, который пытался привязать к коновязи хищно скалящегося Беса.

– Не похож он на колдуна, – с неудовольствием сказала бабушка.

– Похож, не похож… – каркнула Августа. – А только к вечеру Фроська точно будет знать, что внучки твои наняли убивца, я так и сказала – зверюга, ведьм напополам рвет! Возьмет за одну ногу, за другую дернет – и все! Последний архимаг Конклава.

Конь попытался куснуть златоградца, и тот, поняв, что добром с ним не управится, сунул ему в морду кулаком, тут же получил сдачу, и они сцепились.

– Лют, – согласилась бабушка, глядя, как златоградца вытаскивают из поилки, и, хлопнув себя по коленям, решилась: – пойдет.

Ефросинья Подаренкова сидела в кабачке с игривым названием «Чарочка» и так злобно таращилась в окно, что было непонятно, как ее ненавидящий взгляд выдерживают прозрачные стекла. В отличие от постоялых дворов «Чарочка» не зазывала клиентов плюнуть на все и остановиться на ночь, а предлагала лишь свернуть и промочить горло. Даже двор у нее не был огорожен. А чтобы гость не волновался за оставленный на улице воз, все столики стояли около окон, так что приезжий купец или местный завсегдатай отлично видел, не воруют ли у него товар и не бежит ли благоверная с тяжелой скалкой в руке. А еще «Чарочка» стояла как раз напротив «Веселой ночки» – постоялого двора, куда свернули Мытный с колдуном.

На колдуна сейчас Фроська и смотрела.

– Не, какой-то он… – Медведь покрутил пальцем, подбирая словечко пообидней, но, пока шарил глазами по столу, забылся, схватил сушку и, с хрустом ее разжевав, с шумом втянул в себя полчашки медового чая. Волк сидел справа от него, понуро созерцая горку жареных карасей. От глаза вниз по щеке у него пролегла свежая рваная полоса – это Фроська пыталась выцарапать ему глаза за то, что не сумел свернуть шею одной из Лапотковых, когда была возможность. При всей своей звериной натуре Волк откровенно боялся своей хозяйки. Хрупкая на вид, словно фарфоровая, Фроська имела над ним странную власть, и он каждый раз цепенел, глядя в ее равнодушные синие глазки. Что-то было в ней такое, что заставляло матерого, битого жизнью волка поджимать хвост и, скуля, припадать к земле, даже если он был в человеческом обличье. Только Хорек улыбался во все свои мелкие острые зубы, жадно припав к окну.

– О! – подпрыгнул он, тыча по-звериному черным ногтем в стекло.

От Малгорода по дороге летела на невысокой резвой лошадке девица в штанах. Две косы, как летучие змеи, полоскались по воздуху. Она лихо остановила свою кобылку возле самого колдуна, и тот удивленно раскинул руки, словно знал наездницу.

– Да это ж Лапоткова! – ткнул сушкой в окно Медведь, и серебряная ложечка в кулаке Фроськи приняла вид подковы. Увидев, что натворила, ведьма опомнилась и сунула ложку Медведю – разгибать попорченный столовый прибор, а сама начала нервно тыкать ножичком в стол.

– Что от шептуна-то слышно? – бросила она взгляд на Волка.

– То и слышно, – буркнул он, – что продал Мытный папаню с потрохами, а ведьмы, вишь, ему черта да колдуна дали. Сейчас начнется веселье. Не устоять нам против Разбойного приказа, Фрося. – И он задумчиво потер шею.

Воспоминания о том, как люди Мытного-старшего при помощи удавки уговаривали его поработать на девицу Ефросинью, были до болотного сражения самым неприятным из пережитого. И Волк до сих пор гадал – правильно ли он поступил, согласившись? Фроська после его слов сделала губки куриной гузкой и, чеканя каждое слово, зло заявила:

– Разбойный приказ – это Яким Мытный, а не этот тупоголовый щенок. И глава приказа – за нас, и разбойники местные – за нас! А это, – она мотнула головой в сторону «Веселой ночки», – это тьфу! Просто прийти и добить, чтобы под ногами не мешались.

– Младшего трогать нельзя, – напомнил Медведь на всякий случай.

И Фроська опять подумала: почему он медведь, а не кабан? Такому в свинью оборачиваться хорошо. Лицо у Медведя было круглое, мясистое, вечно красное, загривок зарос салом, короткие волосы были мокры и стояли дыбом. Только маленькие карие глазки были похожи на медвежьи, хотя и в них было что-то поросячье.

– Мытного можно и не трогать, – согласилась Фроська, – но хорошо было бы прямо сегодня подпереть на постоялом дворе все двери и подпалить его с четырех сторон.

– Не-э, нереально, – замотал головой Медведь, а Хорек поддержал его радостной улыбкой, – лучше пусть он, – Медведь ткнул пальцем в Хорька, – туда проберется и всем глотки перегрызет.

Хорек возражать не стал, и вся компания снова уставилась в окно, поскольку вечера еще надо было дождаться. Солнце стояло высоко, и попутчики взбрыкнувшего Мытного вполне могли сорваться с места. Кроме того, к величайшей своей досаде, Ефросинья никак не могла определить местонахождение последней Лапотковой – Маришки. Она и Ланку-то не могла найти, пока не увидела своими глазами тут. Да и вообще, ни одно ведьмовство в отношении ненавистных самозваных гроссмейстерш не срабатывало.

Признаться честно, до битвы на болоте она считала, что и гроссмейстерство-то им досталось лишь потому, что сама бабка их считалась магистершей, а вон как повернулось – не только ведьмовству, но и колдовству их кто-то обучить успел. Не тот ли это. кто прислал теперь уж наверно покойной старухе Марте непонятного златоградца? Очень Фроську впечатлил огненный шар. Давненько уж в Северске никто не слышал о таких штуках. Мертвых еще поднимали, а вот молнии метать… умельцев не осталось. А особенно сильно раздражало Ефросинью, что план, так замечательно ею придуманный, с треском провалился из-за молодого Мытного, а ведь свою часть она выполнила безукоризненно. Обобрала до нитки этого старого хрыча – Архиносквена, с которым у Марты, поговаривают, чуть ли не любовь была, и та, не раздумывая, послала обеих своих гадин прямо в засаду, прямо в лапы этому дырорукому Адриану. Кто ж знал, что он подведет, да еще так!

Фроська сунула руку в походный мешок и погладила для успокоения нервов хрустальный шар, доставшийся ей от сумасшедшей Жабихи. Вспомнила, как помирала старуха, и улыбнулась так мечтательно, что даже Медведь подавился сушкой.

– А ведь можно еще и соблазнить златоградца, – промурлыкала она. – И ежели он в самом деле колдун или хотя бы его ученик… хм…

Ланка ворвалась на постоялый двор амазонкой. Я, сидя на крылечке, только рот открыла, чем сильно уронила свое кошачье достоинство, поскольку Пантерий аккуратно ладошкой прихлопнул мне челюсть обратно, видимо не желая, чтобы я выглядела глупо. Ланка разоделась в пух и прах. В малиновых лосинах, в лаковых сапожках под колено, со шпорами и в коротком кафтане с золотым шитьем она смотрелась бы форменным мальчуганом, если бы удосужилась надеть шапку и запихать туда свои косы. Так ведь нет, наоборот, вплела туда малиновые атласные ленты. Кафтан был небрежно расстегнут до пупа, бесстыдно открывая взгляду мужскую сорочку с кружевным воротником, которая нисколько не скрывала ее девичьих форм. Рукава тоже были с кружевами, как и у Илиодора.

Ланка, плутовски подмигнув златоградцу, мазнула переводящего дух Илиодора по щеке этими самыми кружевами, словно собиралась почесать за ушком, да передумала. После этого, лихо спрыгнув прямо перед ним, сунула ему в руки поводья.

– Может, и мою кобылку усмиришь? – хитро поинтересовалась она. А тот недоверчиво улыбнулся:

– Бася?

Я заурчала, вставая на когти, оттого что сестрица, ехидно глянув на меня, шевельнула губами, словно собираясь сказать: «Да ты – ведьма?!» Звонко рассмеявшись, она птицей взлетела на крыльцо, по дороге и меня подхватив под живот. Обрадовала всех присутствующих приветом и, беззаботно плюхнувшись прямо напротив угрюмого Мытного, занявшего целый угол в общей зале, сообщила:

– Ну вот и я!

Мытный ее не узнал, поскольку видел только один раз, да и то измазанную в грязи. Сестре пришлось представиться!

– Лана Лапоткова, гроссмейстерша. – И она протянула ручку для поцелуя.

– Очень, очень рады! – влетел и склонился над ее пальчиками Илиодор.

А я вытаращилась на него, не веря. Это что у него в глазах? Бесенята?! Так мы не только на золото падки, а еще и на девок?!

– Муська, не ревнуй! – щелкнул меня в лоб Илиодор, а Мытный наконец-то очнулся.

– Я… э-э… мм…

Сестрица млела, наслаждаясь моей беспомощностью, до тех пор, пока я не впустила в ее живот когти. Тогда уж она, айкнув, вспомнила о делах и пояснила для златоградца, не участвовавшего в совете на болоте, когда Мытный выразил покорность бабушке:

– Ким Емельянович попросил меня быть вашей судьей в споре и помощницей. Нужен же кто-то вам, чтобы усмирить Ефросинью Подаренкову.

В этот миг как раз вернулись Серьга и Селуян, груженные обедом на разносах.

– О! Э-э… – замерли они, забыв уже, о чем мы там договорились.

– Да ладно тебе, дядя Селуян, все всех знают, – отмахнулась сестрица, а когда они покосились на меня, добавила: – Ну не до такой же степени!

Тут Илиодор, воркуя, как голубь, присел к ней поближе:

– А я вот совершенно вас не знаю. Хотя ужасно много слышал о ведьмах, всяческих загадках, тайнах. Я, кстати, не представился? Князь Франц Филипп, наследник Липецких земель, близкий друг Костричных. – И, как-то совершенно незаметно приобняв, доверенно поделился: – Вообще-то я в ваших краях случайно, привел меня сюда довольно забавный случай…

– К-хм! – кашлянул боярин.

– А что? – вскинул брови Илиодор. – Мне показалось, что барышня специально прибыла следить, чтобы спор наш был честным. Поскольку, как я полагаю, каждый ринется по своей дороге, отчего бы очаровательной гроссмейстерше не присоединиться к моей компании? Время от времени летая на метле к вашей? Кстати, вы умеете летать на метле? И еще я слышал, что у вас есть… некий знак, – прошептал он ей на ухо, и Ланка зарделась, не ожидала она такого напора от златоградца, а пуще того боялась меня, рвущую в мелкие клочки салфетку на ее коленях.

– Ай! – неуверенно сказала она, дрожа в его объятиях. – А мне казалось, что вы ждали совсем другую девушку – Басю.

– Ах да, Бася! – игриво прищурился Илиодор.

– Прекратите вы о покойниках. Аппетит портите, – проворчал Митруха. – И вообще, мы будем есть или как? – и так решительно сунулся между Илиодором и Ланкой к жареному гусю, что обоим пришлось отскочить в стороны.

– Забавный малый, – потрепал его по голове Илиодор.

Я забралась на стол и, вся из себя, приперлась к своему законному хозяину и села, недвусмысленно пододвинув к нему тарелку. Златоградец смутился, но, поняв по моим глазам, что никуда не денется, бледно улыбнулся:

– Господа, долг. Сами понимаете, храмовое животное, – и, взяв в руки нож, поинтересовался: – Чего желаете, сударыня?

– Ну ты спросил, хозяин! – хмыкнул, жадно заглатывая куски жирной гусятины, Митруха. – Это ж девица! Или не знаете, чем девиц кормят?

Мытный смотрел вокруг так, словно уже давно ничему не удивлялся, однако воспитание взяло свое, и он принялся ухаживать за Ланкой. Видя, что сестрица смотрит на куру, начиненную гречей, не решаясь запустить в нее пальцы, располовинил для нее птицу.

После того как все было съедено, а темное пиво слегка разогнало боярскую грусть, Мытный начал осторожно выспрашивать у гроссмейстерши, чего ж теперь ему делать. Чем и воспользовалась Лана, быстро перебежав на его сторону стола, при этом кидала на нас такие взгляды, что было непонятно – то ли она меня боится, то ли боится перед негодяем Илиодором не устоять. При этом меня больше всего интересовал в данной ситуации Серьга, который вел себя слишком спокойно, словно не у него девушку отбивали. Только один раз он и проявил себя, когда Ланка вспорхнула со своего места, а Илиодор вскочил вслед за ней. Ладейко как бы невзначай отодвинул ногой его стул в сторону, и златоградец хряпнулся на пол, едва не сломав себе копчик.

– Экие у вас шутки, госпожа гроссмейстерша! – погрозил Ланке Селуян.

Илиодор неуверенно хохотнул, потер ушибленное место. Ланка же как могла бодрила Мытного, опустила глазки долу, зарозовела щеками и едва ль не прильнула к нему, с придыханием проговорив:

– Ну что ж вы к нам так относитесь-то, Адриан Якимович, словно вас в неволю кто гонит. Мы ж не злодейки какие, – и она, положив ему руку на колено, по-детски доверчиво заглянула в глаза, – мы всего лишь слабые женщины, нуждающиеся в крепком мужском плече.

В лице Мытного что-то дрогнуло, он поспешно отставил пиво, зачем-то провел рукой по волосам, смущаясь и отводя взгляд в сторону, но, когда глянул на Ланку снова, я подумала: «О-о! А ведь и этот хорош гусь! Здорово, что я кошка. Кошку они, наверно, не тронут». Ланка еще малость похихикала, пожеманилась и опомнилась лишь тогда, когда поняла, что зажата в тисках меж златоградцем и боярином, при этом оба молотили языками, без конца прикладывались к ручке и уверяли, что уж лучше их расследовать этого дела не сможет никто! А за спиной Ланки, сами того не замечая, ломали друг другу пальцы за право положить руку на спинку ее стула.

– Так, может, вы уж поедете, князь? Вечер уж скоро, а вам еще до Березова надо.

– Ну что вы, Адриан Якимович, ехать прям сейчас – это значит срывать МОЮ очаровательную попутчицу с места, в то время как госпожа Лана еще не откушала вот этих очаровательных пирожных.

– Госпожа гроссмейстерша Лана Лапоткова МНЕ обещала содействовать, поскольку очевидно, кто здесь профессионал и скорее настигнет разбойников.

– Еще неизвестно, кто здесь профессионал! – горячился Илиодор. – Знаете, сколько я провел расследований для князей Костричных?

– Да катитесь вы со своими князьями, а! – не выдержал Адриан Якимович.

– А ну прекратить! – вскочила на ноги Ланка, увидела, что на нее смотрит жадными глазами весь трактир, смутилась и, поправив кафтан, кокетливо заявила: – Я буду думать.

Пантерий закатил глаза, а я про себя простонала: «Чего думать? Поставила бы обоих на место – и в будущем проблем не было бы, а то так сказала, будто обоим лакомство пообещала!» Ланка, нервно позвенев шпорами, добавила:

– Я буду думать о деле, – и постыдно бежала из-за стола, требуя у хозяина постоялого двора комнату.

– Комната-то ей зачем?! – хлопнул ладошкой по столу Митруха, а я поняла, что права бабушка, и всякое дело, которое она нам поручает, намертво встает на четыре ноги. Кстати, о ногах… спина болит ужасно! И я красиво зевнула, делая вид, что сыта обществом мужчин по уши, перетекла со стола на пол и с независимым видом побежала по ступенькам вслед за сестрой.

В этот день Васька-царек был единственным, кто ни на ком не скакал, а шел степенно и в основном задворками, инспектируя свои владения. Идея Марты использовать внучек в качестве живца ему решительно не нравилась. Уж больно шебутные были девчонки. Таких бросишься спасать в неподходящую минуту – и самому лекарь потребуется. А хуже всего было то, что, зная о грозящих неприятностях со злопамятным Якимом, он велел всем своим дружкам разбежаться и до поры носа не высовывать. Так что свои обещания перед Мартой ему приходилось выполнять, имея в напарниках лишь прекраснейшую Марго. Сашко казался ему слишком молодым и бестолковым, а Зюка, которую до поры Маргоша прятала от людей в ларе, вызывала в нем немую оторопь. Митяя приставили телохранителем к самой магистерше, чему парень не очень обрадовался. На его круглой и добродушной, как у телка, физиономии аршинными буквами было написано, что желает он ходить с дубиной на плече вслед за Маришкой Лапотковой, и ни за кем более.

И как-то впервые в жизни Васька стали посещать неожиданные мысли о том, что занимается он черт-те чем, хотя уж четыре десятка лет за плечами, и другие в его возрасте уж империи создавали или крушили чужие. А его вот, как каплуна, продали с потрохами свои же сотоварищи, и если он сгинет, то никто о нем не вспомнит, не всплакнет.

Вдоль тракта стояло бессчетное количество кабаков, трактиров, постоялых дворов и гостиниц, которые, впрочем, сейчас мало интересовали Васька, а в некоторых было даже опасно появляться. Но вот в «Чарочку» ему зайти надо было непременно. Во-первых, именно здесь было удобней всего делать засаду и наблюдать, не шпионит ли кто за внучками Марты. А во-вторых, хозяин кабака с детства был Ваську другом. Оттого и не скрывался он, переступая порог и заранее играя улыбкой на мужественном лице.

– Встречай гостей, Афиногеныч! – раскинул он объятия, и пузатый лысеющий кабатчик вскочил радостно:

– Васята! – Он мазнул быстрым взглядом по залу и поволок его на хозяйскую половину, на кухню. – А я ведь думал, что тебя уж все… тут такие слухи ходят, что пупырями покрываюсь и во что верить, не знаю.

– Вздор, – отмахнулся разбойник, – лучше расскажи, как делишки, как… э-э… дети?

Народу на кухне тоже было немало, и Васек не решился спросить впрямую, где его люди, но тертый Афиногеныч сразу сообразил.

– Нормально делишки. Нормально детишки. В лес по ягоды пошли, цветочков пособирать.

– Не заблудятся? – озаботился царек.

Друг не стал кривить душой, вздохнул:

– Есть пара бестолочей, ушли так, что не сыскать. Только ведь и их понять можно, ты ведь вроде как вне закона теперь, а надежных нынче днем с огнем не сыщешь, таких, чтобы не за деньги, а за человека стояли.

– А ну и черт с ними! – не стал расстраиваться Васек. – У меня сейчас дела веселее начались. Ты скажи, не заходила ли к тебе компания – три мужика и девка? Один из мужиков мордатый, поперек себя шире…

– Один тощий, морда как у хорька, а третий драный весь?

– Опа! – присел на лавку заинтересованный разбойник. – И где ж ты их видал родимых?

– Хе! – сделал лукавую морду Афиногеныч. – А ты мне кабак не спалишь?

– Опа! – еще радостней сделалось лицо Васька, но тут он вспомнил, что дружков под рукой нет, и вцепился в свою шевелюру, будоража мысли, потом вскочил. – Значит, так, они у тебя попить-поесть заказывали?

– Слопали уж все, – оскалился Афиногеныч, радостный от того, что может вот так, не сходя с места, оказать дружку услугу и вспомнить молодость, когда они вдвоем по тракту с кистенями прогуливались, нахрапом беря целые караваны.

– Как купцов опаивали, помнишь?

– А то! – расплылось масляным блином лицо кабатчика.

– И зелье еще в нужнике не утопил? Ну так чего стоишь? – хлопнул в ладоши Васек. – Или забыл, что у тебя в кабаке каждая третья кружка пива – бесплатная?

Потом Васек так и не мог сообразить и внятно сказать, отчего он, целый день прятавшийся от людей и с опаской гулявший по округе, вломился в «Чарочку» с парадного входа.

Увидев его в окно, Хорек неопределенно хекнул, не то радуясь тому, что дурак-разбойник сам идет в руки, не то, наоборот, перепугавшись до смерти. Зато у Волка лицо вытянулось враз, и он против воли потер то место, где одна из Лапотковых шарахнула его саблей, хорошо хоть досталось тупой стороной! А вообще, перед этим он, тоскуя по пиву, прикидывал, сумеет ли Фроське шею свернуть и живым остаться? Ведьмина удавка, чуя его недобрые мысли, стала горячей и впилась в кожу на горле, как бы предупреждая, что от таких глупых мыслей случаются большие неприятности. И вообще, разумнее надо быть, осторожнее, а то довела его волчья прыть сначала до каторги, а теперь и совсем… Тут он и увидел Васька.

– Это ж… – ткнул он пальцем в окно и тут же получил от Фроськи по руке.

Пока царек громогласно целовался-обнимался с кабатчиком, вся компания сидела словно аршин проглотив. Медведь краснел от волнения, Фроська, поджав губки, что-то лихорадочно соображала, и стоило разбойнику с кабатчиком в обнимочку покинуть зал, как она тут же велела Хорьку:

– Следить!

Мужичонка привычно зацепился нога об ногу и выскочил из своей одежды бурым зверьком. Волк так же привычно подхватил одежду и сунул в дорожный мешок. О людях, их окружающих, они уже давно привыкли не задумываться – видят ли их, не видят ли. Медведь поспешно сгреб недоеденные сушки в шапку, а Фроськино пирожное и Волкову рыбу покидал в одну тарелку, с сомнением посмотрел на самовар, но уж больно тот был горяч, чтобы тащить его под мышкой. Тоскливо вздохнув, Медведь решил его все-таки бросить. Ефросинья, вся такая надменная, как королевна, поплыла к дверям, следя одним глазом за входом, другим – за юрким зверем Хорьком, и потому едва не стоптала мальчишку-полового. В безрукавочке, красных сапожках, шитых цветной нитью, прилизанный и одетый как в лучших столичных кабаках, он улыбался ей так, словно встретил сестру, которую уж и не чаял отыскать на этом свете.

– Желаете-с расплатиться? – со всей возможной для его возраста важностью поинтересовался он, посматривая то на Медведя, который явно желал спереть хозяйское добро, то на вышибалу, который делал вид, что он здесь мирный разнорабочий.

Фроська сначала не поняла, что это такое под ногами вертится, а потом досадливо вздохнула, проведя перед лицом мальчишки ладонью, и, чеканя каждое слово, заявила:

– Мы тебе уже за все заплатили. И даже дали на чай. – Она скомкала салфетку и сунула ему в ладонь, велев: – Держи крепче, а то потеряешь.

– Спасибо, – оторопело поблагодарил мальчишка, глаза у него были при этом такие пустые, словно в голове только что произвели генеральную уборку, тщательно выскребя все путные мысли.

Фроська торопила Медведя как могла, но в дверях они все равно столкнулись с радостным кабатчиком, тащившим по две полные пивные кружки в каждой руке. И следом за ним уже бежали дородные кухарки с разносами, заставленными пенным угощением.

– Господа! – взревел на весь кабак Афиногеныч. – А ведь сегодня день обручения Пречистой Девы. – И, силой впихнув в руки Волка две кружки, пузом попер на Фроську, игриво повизгивая, – не бусурмане ж мы, в самом деле, чтобы такой праздник пропускать.

Хорек от дверей покачал головой, и Фроське снова пришлось махнуть рукой, произнеся, глядя кабатчику прямо в глаза:

– Коль праздник, так ты и угощай гостей знатных, а не всякую шелупонь. Снесешь свое пиво боярину Мытному в дом напротив, а потом… – она вынула у Волка из-за сапога нож и с трудом протиснула его под фартук кабатчику, – передашь царьку привет, скажешь, Яким Мытный кланяться велел.

Кабатчик так с каменной улыбкой и пошел на улицу, держа в каждой руке по кружке, а Фроська – за ним. Только уж во дворе она шмыгнула прочь, за угол, где были привязаны их лошади.

А на крыльце «Веселой ночки» меж тем стояли, насупившись, друг напротив друга Адриан Якимович со златоградским князем.

– А не кажется ли вам, милый сударь, что вы ведете себя как кочет в курятнике? – напирал на Илиодора Мытный.

И златоградец чувствовал, что испытывает непреодолимое, прямо-таки детское желание толкнуть Мытного в плечо, а когда боярин наскочит, дать кулаком меж глаз, а потом прилюдно оправдываться, дескать, вы ж видели – он первый начал. Но Адриан Якимович ни о какой рукопашной, ввиду своего высокого происхождения, не думал, зато недвусмысленно тискал рукоятку сабельки, заставляя Илиодора нервничать, поскольку сам-то он был не вооружен. – Мне госпожу Лану отдали не для забавы, а для охраны. И… и прекратите свои грязные намеки.

Илиодор захохотал:

– И не стыдно ль вам прятаться будет за спиной девушки?

– Я ее буду охранять! – вспылил Мытный, чувствуя, что вот еще немного – и он из принципа начнет ухлестывать за ведьмочкой, которая оказалась так некстати хороша.

– Я ее сохраню не хуже вас, – пообещал Илиодор, удивляясь: чего это он в бутылку полез, но как-то слово за слово сцепились. «А и в самом деле, – подумалось ему, – кто ее первым увидал? Я увидал, возможно, в бане». И при воспоминании о странном происшествии, которого, вполне возможно, не было и вовсе, его бросило в жар. Ничего сверх обычного в этой Лане Лапотковой не было. Девица как девица, хоть и не без чудачеств. А поставь ее в ряд с сотней таких же – глаза непременно зацепятся, сердце дрогнет, и абсолютно непонятно – в чем дело? В шальных ли глазах или в звенящем, вызывающем сладкую истому голосе, а может, она вообще волшбу какую применяет? Вон как у Мытного селезенка екает. Да и сам Илиодор не мог себе не признаться, что испытывает к ведьме определенный интерес.

Он совсем уж было собрался испортить отношения с боярином, но тут на крыльцо, пыхтя, поднялся странный тип в грязном фартуке и с сальными волосами, словно приклеенными к жирному шару головы.

– Тебе чего, любезнейший? – недовольно глянул на невольную помеху Мытный, а кабатчик, ибо по виду этот тип был вылитый кабатчик, сунув им в руки по кружке, обрадовал известием:

– С праздничком вас обручения Пречистой Девы, господа.

– Это ты по какому календарю считаешь, дружок? – с прищуром воззрился на него Илиодор.

– Ну дак старосеверский. – Кабатчик растерянно позагибал толстые пальчики-сосиски, прикидывая, не обсчитался ли.

– Ах, ведь правда, – вспомнил Мытный и, не задумываясь, стукнув свою кружку о кружку Илиодора, объявил положенный в таких случаях тост: – И всем влюбленным счастья.

Глядя, как Мытный осушает до дна свое угощение, Илиодор тоже пригубил и подумал, что глупо в самом деле ссориться сейчас с боярином, от которого может быть еще столько пользы, а проще пойти и уговорить девицу. Тогда и Мытный в обиде не будет, коли она сама решит. И быстро, бочком, мимо Мытного он постарался прошмыгнуть в покои Ланки, пока сам тугодум-боярин не сообразил спросить, а чего девица желает. При этом Илиодор размышлял так: «Все эти вертихвостки желают одного и того же. Вот руку на отсечение даю, кто к ней первый явится, с тем она и поедет. Хотя нет, руку жалко, неизвестно, что у этой ведьмы на уме! Тогда вот ставлю свои сапоги! Щас войду в комнату, зарумянится, а я спрошу: не вас ли я видел в баньке? Нет, грубо и пошло. Тогда если спросить: надеюсь, у вас нет шаечки под рукой? Еще хуже! А может, просто раскинуть руки и сказать: целуй меня, красавица!» – и он про себя захохотал, представляя выражение лица гроссмейстерши. Однако стоило ему поднять глаза, как он увидел, что по лестнице прямо на него скачками летит сломя голову эта девица, так что все, что он успел, – это раскинуть руки и упереться в пол, как давеча, ловя улана, а уж на грудь ему прыгнула и грохнула об пол, выбивая дух, Лана Лапоткова сама.

– О! – только и сумел выдавить из себя Илиодор. Потом сообразил, что уж больно знакомое положение! И прежде чем впиться в ведьмочку губами, произнес: – Польщен!

У гроссмейстерши сделались такие круглые глаза, что казалось, им сейчас не хватит места на лице. Мытный на пороге оторопел, не веря себе. Народ замер, и только Муська, умудрившись сигануть аж со второго этажа на столы, швырнула в целующихся тарелкой с варениками.

– Ай! – взвизгнула гроссмейстерша, вскакивая и пунцовея, делая ножки крестиком и стараясь как можно ниже опустить подол кафтана.

Кошка, урча и выгнув спину, шла к Илиодору на прямых лапах, явно собираясь до смерти защищать хозяина от нападок ведьмы. И только Митруха, ничего этого не видевший, заорал на весь постоялый двор:

– Лови Фроську!!!

Серьга с Селуяном, как раз шедшие из хозяйской половины с охапками постельного белья, подпрыгнули от неожиданности, увидели распластанного златоградца, вздыбленную Маришку, не раздумывая, сиганули через перила, неудачно повалили стол и пару скамеек, умножая бардак, и только тут опомнившаяся Ланка завизжала:

– Она там, там, на улице!!! – тыча пальцем в сторону Мытного.

Оба охранника выругались, вспомнив, что алебарды и пищали остались в комнатах, но все равно резво припустили вслед за Ланкой, которая перепрыгнула через Илиодора с такой опаской, словно боялась, что златоградец схватит ее за ноги и, притянув обратно, снова примется творить непотребство.

Ох, как мне хотелось ухватить его за грудки и, пришмякнув головой об пол, посмотреть в его наглючие глазки! Забывшись от гнева и ревности, я шипела по-кошачьи:

– Бабник, сластолюбец! Ты еще к моей сестре будешь приставать?! – Но тут пол от меня стал далек, и я запоздало поняла, что Пантерий тащит меня под мышкой, уговаривая:

– Потом ему зенки выцарапаешь.

На улице творилось что-то несусветное. Царек стоял посреди перекрестка на одном колене, зажимая кровавую рану в боку, а на крыльце «Чарочки» бился, обливаясь слезами и размахивая ножом, какой-то толстяк в грязном фартуке, вопя на всю улицу:

– Васька, друг, прости!

Человек пять здоровенных мужиков пытались прижать его к полу, но то ли у кабатчика здоровье было медвежье, то ли он мухоморовки обпился, но всех их усилий хватало лишь на то, чтобы кое-как удерживать Афиногеныча на крыльце.

– Там! – ткнул пальцем, морщась и матерясь, Васек за угол кабака.

Я было сиганула с рук Пантерия, чтобы обернуться и помочь Ваську, но черт схватил меня за шкирку:

– Не дури! – и, как собаку какую-то, толкнул туда, куда указывал Васек, велев: – Фроську лови! Это важнее!

Я в три прыжка оказалась за углом «Чарочки», проклиная Подаренку, которая так и не дала мне насладиться человеческим обличьем.

Я ревниво на скаку обернулась, выискивая сестренку, и тут в горло мне вцепилась какая-то прыткая черно-бурая тварь, швырнула меня на спину и начала трепать, стискивая зубы все сильней и сильней. Я задушенно мявкнула и с перепугу начала пластать все вокруг когтями. Обидчик мой, не ожидавший такого сопротивления, подпрыгнул высоко, а я с удивлением узнала в нем хорька.

– Озверел, чучело лесное! И – завизжала я.

Хорек уставился на меня, открыв рот, а до меня вдруг дошло – вот она, маленькая вонючая тварь, что при Фроське крутится! И я, выпустив пошибче когти, пошла к нему той самой кошачьей походкой, которая приводит в ужас дворовых кобелей.

– Стоять!!! – рявкнула я вдогон сорвавшемуся с места хорьку и порадовалась, что не успела обернуться, иначе черта с два бы я его догнала.

Трава, ветки, заборы, узкие лазы замелькали так, что у меня дух перехватило. Я летела, видя только бешено виляющий хвост, и, как мне показалось, два раза мимо промелькнули сапоги Пантерия и Илиодора. Мы молниями пролетели по чьим-то возам, пугая людей и лошадей, вылетели на дорогу, где мне чудом не раздавила голову чья-то кляча, и вломились в придорожные кусты.

– Рви их, Муська! – орал Илиодор, топоча где-то позади. – Десять тысяч будут наши! Я тебе золотую шлейку куплю!

Представив, как он вышагивает себе по Златограду со мной на поводке и с Ланкой в обнимочку, я так наподдала от злости, что очень скоро имела удовольствие вцепиться в хвост хорьку, мстя когтями за весь женский род.

– Ага! – закричала я, и тут же меня в живот пнул угрюмый мужчина, выскочивший как из-под земли.

Стукнувшись об березу, я с удивлением отметила, что мы где-то в густом лесу, а еще порадовалась, что я не красна девица. Если бы меня в родном обличье так пнули, то уже, пожалуй, поломались бы все ребра. Хорек, взлетев по штанине мужика, нырнул ему в заплечный мешок, и они торопливо потрусили в ельник.

– Куда?! – заорала я, повторяя путь хорька по штанине к загривку.

Мой нежданный обидчик охнул в растерянности, а я вцепилась зубами в его шею и тут же взвыла, чувствуя, как челюсти сводит от соприкосновения с сильным ведьмовством. В глазах полыхнуло зарево. Я зарычала, чувствуя, что голова лопнет от зубной боли, и, не помня себя, начала рвать когтями ведьмину удавку, которую сгоряча не заметила. Шерстяной шнурок с травой и железной нитью лопнул враз. Спаситель хорька ухватил одной рукой разорванную нить, другой – меня за шкирку и, воззрившись на свою добычу с удивлением, заторможенно, словно плохо соображал в эту минуту, еще раз тюкнул меня об березку. И выставленные когти не помогли. Шмякнувшись лбом о дерево, я потеряла сознание.

Волк потрясенно смотрел на разорванную нить, то трогая себя за горло, то снова возвращаясь взглядом к руке. И первой мыслью его было – прямо сейчас сигануть в чащу и бежать до самых Урочищ, не оборачиваясь, но потом он вспомнил пыточную палату Разбойного приказа и сам себе велел: «Не горячись!» Позади заскрипели приминаемые кем-то сучки, он резко обернулся и тут же перехватил горловину на походном мешке, чтобы, не допусти Пречистая Дева, Хорек не высунулся, морда любопытная.

Под березой лежала девица, которую он и без запаха бы узнал, – та самая Лапоткова, что его промеж ушей тупой стороной сабли шарахнула. Одета она была, как и всякая ведьма, не по-деревенски, а с причудами. Черные штаны в облипку, полусапожки с меховыми отворотами, а поверх рубашки – кроличья безрукавка.

«Ну извини, – мысленно попросил прощения Волк, – щас я тебе всю красоту испоганю». И, ухватив ее за шиворот, быстро сволок в ямину, испачкав одежду о глинистый склон. Чуть поколебавшись, спихнул на нее еще и перепревшей прошлогодней хвои. Справа и слева, словно лоси, ломая подлесок, ломились, невнятно угрожая и перекликаясь, дружки бесчувственной ведьмы.

– Чего там? – забился в мешке Хорек.

– Молчи, пока нас не сцапали! – припугнул его Волк, все так же крепко сжимающий горловину мешка и быстрым летящим шагом удаляясь от места захоронки. – Кого ты нам приволок?

– А я почем знаю? – дрыгнулся в мешке дружок. – Думал – кошка колдуна, хотел придушить по-быстрому.

– Вот же ты тварь подлая!

– Ты кого тварью назвал?! – начал рвать мешковину напарничек, но тут из леса на них выскочила вторая ведьма, и они уставились друг другу в глаза.

– Щас я тебе… – пообещала, пятясь, другая Лапоткова, растопыривая пальцы в уже знакомом Волку жесте, и тот не стал дожидаться, пока его поджарят молнией, а нырнул под густые лапы елей, борясь с желанием обернуться зверем. На четырех лапах он, конечно, уйдет от кого угодно, только как потом голяком по чащобе бегать? Вот ведьмы как-то умеют вместе с одеждой перекидываться. Завидно. Да делать нечего, на завидках далеко не убежишь.

– Куда? Назад! – завопила девка, но ельник пробить телом ей не удалось. Упругие ветви швырнули ее назад, и она шмякнулась, с ойканьем хватаясь за исцарапанные щеки.

– Ну, погоди! Я ж тебя поймаю! – и на весь лес заголосила: – Фроська, выходи на честный бой, я тебе ноги вырву!!!

Фроська слышала ее, но глупостей делать не собиралась, шла на цыпочках сквозь чащобу, придерживая двумя пальчиками подол неудобного для леса платья. Мысль у нее была простая – дать круга по лесу, как заяц, и вернуться на тот же тракт. Пусть дурищи Лапотковы ловят ее в буреломе хоть до завтрашнего утра.

– Это мы куда выбрались? – поинтересовался Медведь. Несмотря на немалый вес, шел он по лесу так тихо, что временами Подаренка просто забывала о нем. Вот и теперь вздрогнула.

Увалень показывал на затопленный заплесневелый лужок. На нем было множество бугров, словно огромные кроты нарыли нор. По ту сторону виднелись хутора и дорога. Фроська прищурилась, вглядываясь в бугры, и зло усмехнулась, заметив, что из одного торчит растрескавшееся надгробье. Что на нем было выбито – Фроська прочесть не могла, но по рунам уже догадалась, что это старое кладбище.

– Как нам везет-то, – хмыкнула она и тут же, упершись в Медведя жестким взглядом, велела: – Ну-ка, толстый, шугани-ка погоню.

– Как это?! – вытаращился на нее Медведь.

– Колдуна уведи! – повысила голос, злясь на его непонятливость, Фроська. – А Ланку, наоборот, на меня выгони! Будем смотреть, что она без старух может.

Медведь спорить не осмелился и, бросив котомку на землю, начал стягивать с себя одежду, пока не остался в одних штанах. Фроська меж тем, развязав один из мешочков на поясе, сдунула горсть сушеных семян в сторону лужка. Неожиданный порыв ветра подхватил их, и они широко разлетелись по земле. Она прикрыла глаза, вспоминая формулу поднятия умертвий, а потом, раскинув руки, начала нараспев взывать к давно ушедшим на языке, который уже мало кто из людей помнил.

– Эх, Васька, голова твоя забубенная! – ругалась Марта, резво прыгая через коряги.

Митяй сопел, но тащил разбойника, держа его, словно дитя, на руках перед собою. Царьку это решительно не нравилось, но поделать он ничего не мог. Стоило ему шагнуть пару раз самостоятельно, как в глазах начинало темнеть, а прилечь спокойно и помереть в тишине ему не разрешала магистерша. Две помощницы ее – Рогнеда с Августой, – быстро прочитав над ним заговор на кровь, сунули ему в рот сухой горький корешок, велев жевать, и теперь он языка не чувствовал, зато изо рта текла обильная вязкая слюна, которую приходилось утирать рукавом. Срам, одним словом.

Ведьмы кружились над ним высоко, хлопая крыльями, а Марта все уговаривала:

– Ты нам хотя бы направление покажи, а уж мы не осрамимся!

– А ежели она уж и мне начала глаза отводить? – борясь с неповоротливым языком, спрашивал Васек.

– А о таком ты даже думать не смей! – горячилась Марта, но на всякий случай Митяю тоже велела смотреть в оба. – Давай, Митенька, ты у нас тоже простой породы, так что гляди, гадину эту высматривай. А то она разбираться не будет, прихлопнет как мух – и все дела.

– Вот спасибо вам, тетя Марта, – прохрипел Митяй и покосился на замшелую корягу, – дух бы перевести, а то мы уж вон до самых Горелок добежали!

Марта покосилась на заплесневелый лужок и покачала головой.

– Поганое местечко, нехорошее, – и вдруг, прислушавшись к шуму леса, встрепенулась. – Та-ак, отдыхайте, я быстро.

Тотчас с неба упала рядом с Митяем на корягу хищная неясыть, а с кочки на кочку запрыгала длинноносая ворона, шумно хлопая крыльями и простуженно каркая.

Илиодор представлял себе выслеживание и поимку опасных преступников как-то иначе, по-книжному солидно и достойно, что ли. Во всяком случае, без этой сутолоки и гама. Когда Муська второй раз прогнала мимо него длиннохвостого хорька, до него наконец дошло, что этот бедлам неспроста, а вокруг него гоняют одного из приспешников разыскиваемой ведьмы. Вот тогда он и заорал в азарте:

– Хватай его, Муська!

Мимо него пробежала, рискуя угодить под копыта идущих по тракту битюгов, Ланка Лапоткова, и он кинулся вслед за ней, досадуя, что вот уж в который раз он кидается в лес безоружным, в то время как в сундуке ржавеет себе без дела дорогой матушкин подарок – кремневый пистоля. А сейчас на поясе ни черта нет, кроме четырехгранного стилета, который, конечно, опасен в кабацкой драке, но против дубины, например, выглядит просто жалко. «Интересно, – подумал Илиодор, прыгая через широкую канаву вслед за Муськой и Ланкой, – а у них есть дубины?»

Митруха, шельмец, тоже перепрыгнул через канаву и вломился в лес с таким видом, словно в одиночку собирался повязать всю банду.

– А ну вернись домой, щас уши откручу! – попробовал выкинуть его обратно Илиодор, испугавшись за ребенка.

Но пострел не только вывернулся у него из рук, но и припустил так резво, что златоградец только диву дался. Его красная, по уговору даренная Илиодором рубаха мелькала то здесь, то там. Он еще попробовал какое-то время гнаться за пареньком, но вскоре понял, что тот попросту водит его по кругу, как леший, и если так продолжится дальше, то он заблудится, выдохнется и падет, как загнанная лошадь.

– Эй! – закричал он, остановившись. – Есть тут кто-нибудь? Муська! – Потом задумался и более робко поинтересовался: – Госпожа Лана!

Оглядевшись, он обнаружил, что ломать кусты вовсе не обязательно, вокруг имелось множество тропинок, надо просто выбрать, по какой идти. И, как человек разумный, Илиодор выбрал самую широкую, на которой и столкнулся через пару шагов нос к носу с Мытным.

– Не замай! – взревел Селуян, видя, как разгоряченный Серьга собирается сделать из одного златоградца двоих. Сабля сверкнула перед самым носом Илиодора.

– Однако ж этак вы спор раньше времени выиграете, – укорил он Мытного.

– Гроссмейстерша где? – выкрикнул вместо извинения Адриан.

– А мне почем знать? Вы ж ее охраняете! – не удержавшись, съязвил Илиодор.

И тут на весь лес заблажила та, о коей шла речь.

– Там! – бросился, не разбирая дороги, Серьга, а Илиодор удивился тому, как быстро грозные выкрики гроссмейстерши перешли в простой поросячий визг. И златоградец, прикрыв голову полой куртки, чтобы ветки не выхлестнули глаза, побежал на крик, недоумевая: режут ее там, что ли?

Ланка теперь визжала не переставая, и чем дальше, тем сильнее. Покачав головой, оттого что слишком часто с ним происходит одно и то же, Илиодор покрепче уперся в землю, раскинув руки, и зажмурил глаза. И точно угадал – через миг сшибившись с неуемной девицей.

– А-а! – заорала она, глядя ему в лицо пустыми глазами.

Илиодор хотел было выдать какую-нибудь шутку, но тут на тропу со стоном осела черемуха, и он, увидев здоровенного медведя, сам едва не завизжал, как гроссмейстерша. Когда он успел вскочить с Ланой на плече и кинуться прочь – Илиодор так потом и не мог вспомнить, но при этом он смог обогнать и Мытного, и обоих его охранников.

– Врассыпную! – подал умную мысль Селуян, и они порскнули в разные стороны, как стая воробьев.

– Заломаю!!! – прорычал им вслед Медведь, тряся осины.

И тут, на беду оборотня, на тропу выскочил Митруха, оглядел зверя презрительно и с ехидцей поинтересовался:

– А такого ты видел? – напыжился, сгорбился и поднялся от земли даже не медведем, а этаким медвечудищем – белым, огромным и страшным.

– Мама! – съежился оборотень и во все лопатки кинулся прочь, швырнув на всякий случай в черта изувеченной осиной.

– Эй! А бороться? – обиделся черт, только никто его уже не слышал. Он растерянно огляделся вокруг и начал шумно втягивать ноздрями воздух, сам себе жалуясь на то, что работа у него не чертячья, а собачья.