"Те же и скунс–2" - читать интересную книгу автора (Семенова Мария, Воскобойников Валерий,...)СледующийПоследние месяцы Владимир Игнатьевич Гнедин спал со включённым светом. Это началось где-то через неделю после гибели Мишки Шлыгина. Владимир Игнатьевич, как обычно, приехал на свою холостяцкую квартиру, выпил сам с собой дозу – небольшую, чисто для снятия душевного напряжения – и вроде заснул. Однако скоро его разбудил шорох. Он рывком сел на кровати и напряжённо прислушался… Всё было тихо, да и откуда бы?.. Он лёг снова, но едва стал засыпать, как опять раздались невнятные звуки. Которые вполне можно было принять за осторожные шаги в прихожей… Над кроватью у изголовья висело бронзовое бра старинной работы – обнажённая богиня с факелом в руке. В незапамятные времена этот факел заканчивался горящей свечой. Народный искусник подвёл электричество и вставил патрон, чтобы можно было вкручивать лампу-миньон. Мишка Шлыгин несколько лет назад (когда подобные вещи у нас были в диковинку) привёз ему из Швеции лампочку в виде фаллоса. Она была абсолютной копией натурального мужского предмета, как бы с матово-розовой кожей, и отличалась лишь постоянной «готовностью к бою» да мягким свечением изнутри. Мишка знал, что в раннем детстве друг Вовка побаивался темноты. Виталик по этому поводу просто и бесхитростно ржал, но Мишка был намного утончённее Базылева. Даже стихи иногда карябал. Он и тогда, даря этот светящийся член, что-то продекламировал. Там вроде был остроумный выверт про «факел» и «fuck», но Гнедин запомнил только одну строчку: «Ты осветишь теперь свою бессонницу…» Освещать бессонницу Гнедину не требовалось уже много лет. Да и место она имела разве что по причине общества очередной подруги. А теперь… Господи… Причём именно после гибели Мишки… Гнедин протянул руку и включил бра, потом, стиснув зубы, заставил себя слезть с «траходрома» и выглянуть в прихожую. В квартире, ясное дело, никого постороннего не было. Но едва, выключив свет, он начал задремывать, как невнятные шаги послышались вновь. Если бы он сумел в тот раз выдержать характер, возможно, всё бы и наладилось. Так ведь нет. Он срочно вызвал машину и среди ночи прикатил к своей благоверной. Чем поверг зевающую Ирину в полное недоумение. Он, конечно, не стал ей ничего объяснять. Просто рухнул в разобранную постель и тотчас заснул… Днём на работе страх отчасти забылся. Но стоило вечером вернуться к себе – и всё повторилось. На сей раз к супружнице Гнедин не поехал. Просто зажёг в каждом углу свет. Во всех комнатах, в кухне, в ванной, в сортире и даже в кладовке… Это помогло: он заснул. Чиновников его уровня, как и банкиров, время от времени убивали. Но только после гибели Шлыгина Гнедин, что называется, кожей почувствовал стоявшую рядом смерть. Он не знал, кто за ним придёт. И конкретно за какие грехи. Но что придут – это сомнения не вызывало. Опять же как в детстве, когда он читал дефицитного тогда Стивена Кинга и часам к двум ночи ему начинало казаться, что из-за шкафа и с антресолей вот-вот полезут… Плакаться Виталику Базылеву он не хотел до последнего. Но на сороковинах, выпив за помин, ощутил большую жалость к себе и всё-таки излил душу бывшему однокласснику. – Я, по-моему, следующий… – сказал Гнедин, и губы натурально запрыгали. Он ждал насмешек. Однако Базылев помнил, что в школе Вовка действительно иной раз чётко угадывал, кого следующего вызовет к доске строгая математичка. И всесильный лидер пулковской группировки лишь рубанул ладонью, чуть не погасив беломорину: – Накаркаешь, на хер!.. А потом хмуро пообещал: ребята, мол, в натуре, присмотрят. Аккуратненько-аккуратненько… Мишкина смерть и ему даром, видимо, не прошла. На несколько недель страх вроде бы отпустил, тем более что никакого «топталы» базылевские ребята не обнаружили… Но недавно, когда Гнедин сопровождал почётного гостя – министра юстиции из Дании – в Мариинский театр, там, сидя в директорской ложе, он вдруг совершенно ясно почувствовал, что из пёстрой шевелящейся массы партера на него наведён пистолет. Рубашка под официальным костюмом мгновенно прилипла к лопаткам, он медленно, точно кролик под взглядом удава, повернул голову в направлении опасности… и, конечно же, никого не увидел. Однако жуткое ощущение продолжалось ещё с полминуты. Явственное ощущение наведённого дула. Сквозняка из чёрной пустотынебытия… Доверь такое психиатру, сразу в свои клиенты запишет. И тогда он позвонил в «Эгиду». Естественно, собрав для начала самую подробную информацию. Главным же и определяющим фактором была глухая вражда, определённо существовавшая между пулковскими и «Эгидой». И тот факт, что Мишку, убитого на территории собственной фирмы, обнаружили именно эгидовцы… Базылев его понял. Плещеев, эгидовский начальник, терзал Владимира Игнатьевича уже более часа, с дотошностью матёрого киллера вникая во все детали гнединской жизни. Когда тот сообщил ему о пришедшей на ум ассоциации, Плещеев даже не заметил иронии. – А что ж вы хотите? – спросил он, недоумённо глядя на клиента поверх сильных очков. – Конечно, нас интересует та же информация, что и наших противников. Только с разными целями… Рослый, очень красивый командир группы захвата, сидевший рядом с Плещеевым, слегка улыбнулся и ничего не сказал, а Владимир Игнатьевич начал потихоньку прикидывать, кого бы из эгидовских силовиков загадать себе в телохранители. Нет, конечно, не этого синеглазого красавца, от которого рухнули бы в Голливуде. Но уж и не бритоголового неандертальца со шрамом на лбу, что возился внизу с собаками, когда он входил… Воображением Гнедина успела окончательно завладеть монументальная мощь рыжего великана Фаульгабера – вот это да, вот это я понимаю! – когда Плещеев нарушил его размышления, неожиданно произнеся: – Так. Я, кажется, понял, кто именно вам необходим. И повернулся к голливудскому супермену: – Познакомь. Каким образом он ему сообщил, о ком именно шла печь Гнедин так и не понял. Синеглазый потянулся к устройству громкой связи и нажал кнопочку: – Заместителю командира группы захвата подойти в кабинет к шефу!.. Дверь открылась едва ли не прежде, чем Гнедин успел обернуться в ту сторону. И увиденное сначала вызвало у него мысль о какой-то ошибке: на пороге стояла девушка. Облачённая в выцветший камуфляж, но в целом далеко не тяжелоатлетка. Нормальной внешности, нормального роста… – Вызывал, командир? – буднично спросила она. – Познакомься, – супермен легко поднялся и встал между ними, – это Владимир Игнатьевич Гнедин, заместитель начальника юридического управления в Смольном. Возможно, твой будущий принципал… «Будущий принципал» был до того ошарашен, что ему изменили рефлексы, и он позабыл привстать в кресле хотя бы из вежливости. – А это, Владимир Игнатьевич, Екатерина Олеговна Дегтярёва. Моя заместительница… и наше лучшее предложение по вашей защите. – Да вы что? Какое решение? – развёл руками Гнедин минуту спустя, когда Катя вышла за дверь. Он улыбался, не зная, возмущаться ли уже всерьёз или обратить всё в шутку. – О чём тут ещё думать? – Ну, – Плещеев тоже улыбнулся, – уговаривать вас мы, конечно, не будем… – И правильно. Пока я не решил, что у вас тут феминистки командуют. Женщину, знаете ли, лучше использовать по прямому её назначению… – Гнедин все-таки решил обойтись без открытых конфликтов. – Как ни крути, а всё равно из ребра… Его личному вкусу, видимо, полностью отвечал бодигард, с которым он прибыл в «Эгиду». В настоящий момент парень дожидался в приёмной – обширный, точно шкаф, с невозмутимым фейсом и, как сразу заметил Плещеев, при стволах на левой голени и под мышкой. Было в нём даже что-то от Люцифера из старого японского мультфильма про Кота в сапогах. Страж был суров, не улыбался и мерил окружающих взглядом – бдел. Типичный образец демонстративной охраны на американский манер. Звали парня Мишаней. Официально Гнедин нанял его через тридесятую фирму, но был он, естественно базылевцем, и Виталя, рекомендуя, ручался за него головой. – Знаете древний анекдот? – Гнедин потёр ладонь о ладонь. – Угодила красивая женщина в ад… Ну, черти варить её, жарить, что ещё там, кожу драть… стандартная процедура. Тут в горячий цех заходит сам сатана: «Эх вы, черти, черти. Это же в сыром виде употребляют…» Командир группы захвата никак не отреагировал на его остроумие. Плещеев вежливо улыбнулся: – Выбор ваш, Владимир Игнатьевич. Навязываться не будем. Но и без небольшого дружеского банкета категорически не отпустим… – Даже так? – Даже так. И на этом банкете, уж вы нас простите великодушно, телохранителей у вас будет двое. Ваш нынешний – и Катюша. Мы ведь тоже, знаете ли, не цитадель, злоумышленники повсюду могут проникнуть. А не дай Бог с гостем что-то случится… Так называемый банкет собрали мгновенно. Группа захвата во главе с командиром просто вылетела наружу и оперативно «сделала план» ближайшим ларькам, оптом закупив два больших торта, конфеты, печенье, кофе в пакетиках и тьму-тьмущую фруктов. Вытащили из подсобки спортзала раскладные столики и весёленькие пластмассовые креслица… Алгоритм был накатанный. – Смотри в оба, – шёпотом предупредил Гнедин Мишаню, когда спускались по лестнице. – Что-то они… как бы провокацию не устроили… Бодигард по обыкновению молча, величественно кивнул, а с другой стороны к Владимиру Игнатьевичу уже подплыла эгидовская секретарша, длинноногая Алла, бывшая «Мисс Московский район». – Банкет… – проворковала она, стреляя из-под длинных ресниц. – Очень хочется чего-нибудь этакого… сочного и горячего… – И сладкого, – ответил Гнедин ей в тон. Но что-то внутри вздрогнуло. – Прошу вас… прошу… – блистательная Алла решила быть хозяйкой банкета и умело устраивала гостей за столом. И в какой-то момент Гнедин с приятным волнением осознал, что, кажется, и сам ей понравился: она расположилась напротив и очаровательно улыбнулась ему. При этом изысканное импортное платье чуть сдвинулось с плеча, и он увидел, что у неё ещё не сошёл нежный летний загар – холёное плечико отливало шоколадным мороженым… «Есть контакт», – весьма прозаично думала при этом красавица секретарша. Задача перед ней стояла вполне определённая, и выполняла она её с удовольствием. Торты, к некоторому сожалению, оказались вполне приторными, а зарубежная выпечка и вообще по определению кажется вкусной только с большой голодухи. Особо это никого не расстроило – народ дружно ругал осточертевший импорт, весело вспоминал бабушкины ватрушки и шоколад производства фабрики Крупской. И надо ли говорить, что по окончании кофепития всех потянуло на фрукты. К этому времени молчаливый диалог между гостями и хозяйкой банкета вышел на необходимые обороты. Алла томно покуривала и загадочно улыбалась ничего не подозревающим жертвам. Время от времени она поправляла волосы, давая полюбоваться прозрачной кожей запястий, а то вдруг медленно проводила язычком по влажной верхней губе… Это были, в общем-то, старые как мир завлекающие сигналы, но бодигард со своим принципалом о «языке тела» если когда-то и слышали, то успели благополучно забыть, а потому вели себя естественно. Сиречь как глухари на току. Сдували с плеч несуществующие пылинки, выпячивали грудь, поправляли галстуки – мол, ты нам тоже нравишься, красавица, прям спасу нет!.. Грозный бодигард – кремень и гранит, как в разговоре с Плещеевым охарактеризовал его Гнедин, – встретился с Аллой взглядом и важно выродил скупую улыбку… Близилась кульминация. На столе перед ними появилась хрустальная ёмкость, полная экзотических плодов. Круглых, вытянутых, шишкообразных… – Смотри-ка ты, спелый! Тыщу лет не едал… – Осаф Александрович Дубинин принялся терзать ананас. – От него, знаете, если корочки посушить, так потом хоть чай с ними пей. Такой аромат… – Старый скряга, – вполголоса прокомментировала Марина Викторовна Пиновская. – Плюшкин несчастный. Сама она носила гордое прозвище «Пиночет». Гнедин потянулся за манго, Мишаня предпочёл киви, Алла же выбрала банан. Группа захвата постаралась на совесть – перед ней лежал самый длинный, должным образом изогнутый… Сладкий, но не перезрелый… упругий… – Ах ты, мой красавчик… – Алла нежно обхватила плод пальцами, быстро оборвала шкурку до середины и прикоснулась языком к самому кончику. Чуть помедлила… и принялась употреблять. А именно, облизывать белоснежно-бархатистую мякоть. С чувством, неспешно… Ее зрачки расширились и замерцали, грудь, не стеснённая мещанскими оковами лифчика, трепетала под лёгкой импортной тканью, а лицо светилось ожиданием, предвосхищением восторгов блаженства… Это был высший класс!.. Гости ощутили томление во всех членах и перестали жевать. Между тем, взасос поцеловав фрукт, Алла принялась погружать его в рот – всё глубже и глубже, умело расслабив мышцы гортани, так, будто хотела проглотить его не жуя… Говорят, нечто подобное делают начинающие порнозвёзды. И кончающие «живоглотки». Эффект был достигнут – гости подозрительно тихо застыли на месте. За столом ещё продолжались какие-то разговоры, но для них ничто уже не существовало. Не шевелясь, смотрели они на белоснежное Аллино горло, в глубинах которого натужно и сладострастно двигалось нечто… Объёмом и формой напоминавшее… Вот она, женщина! Совершенно готовая к использованию по прямому своему назначению!.. Как она естественна, как волнуется и живёт её тело, как трепещет от невыразимых желаний… Нет, такого ни в каком кино не увидишь. Незабываемое зрелище – «если женщина просит»… …Какая-то сила без предупреждения шарахнула Гнедина в грудь, опрокинув его навзничь вместе со стулом. Катя Дегтярёва, о которой он успел благополучно забыть, стояла над ним, держа двумя руками небольшой пистолет, и воронёное дуло сурово указывало на что-то, находившееся за спиной у Мишани. Лёжа на спине, Владимир Игнатьевич невольно проследил направление её взгляда… Там, у стены, стоял гигант Фаульгабер. И сжимал в занесённой руке мясницкий устрашающий нож Изготовленный для удара в ту самую точку, где мгновение назад находилась его, Гнедина, голова… Мишаня медленно оборачивался, держа похожий на мохнатую картофелину недоеденный киви. От неожиданности он подавился – по подбородку тёк сок. Фаульгабер опустил свой тесак и принялся дружески хлопать его по спине. Ясно, мол, пацан, кто есть ху?.. …У нас ведь как говорят? Попал в больницу или, скажем, в армию, и ты уже не человек. Какие глупости! В больнице, где поправлял здоровье известный питерский коллекционер Владимир Матвеевич Виленкин, как раз и можно было ощутить себя человеком, а не букашкой. Чистота и гармония, приборы дистанционной диагностики, одноразовые шприцы… Сестры тактично улыбаются, санитары придерживаются цензурного лексикона, а доктора задумчивы и учёны. Среди всего этого великолепия Владимир Матвеевич быстро шёл на поправку. Вкусно ел, много спал, а чтобы не скучать – ибо от скуки начинают одолевать лишние мысли, – сражался с персональным компьютером в тетрис… Так проходили дни, но по ночам не было ни процедур, ни компьютера, ни иных отвлекающих моментов, и устроенный ему эгидовцами кошмар неотвратимо оживал. Пока что Дубинин с Пиновской щадили его подорванное здоровье и, будучи людьми деликатными, к теме золотого дуката не возвращались… но они ЗНАЛИ. Или догадывались, что было, в общем, не лучше. И рано или поздно говорить с ними придётся. И оттого господин Виленкин просыпался в поту и стонал: «Господи! Да когда ж это кончится!..» Не кончалось. Наверное, Бог не слышал его. Или, наоборот, слышал очень даже хорошо… Во сне он видел себя совсем молодым, подающим надежды искусствоведом. Затем появлялась харя полковника Кузьмиченко – двойной подбородок, пронизывающие глаза. Взгляд его был красноречивее слов – кто не с нами, тот против. Товарищ, вы против?.. Лица, морды, рожи… хари и рыла. Листы бумаги с убористыми строчками, надписи «Хлеб» на автозаках, блеск найденных при обысках бриллиантов… Глаза людей, меняющих бриллианты на хлеб. Тихий голос старого друга «Володя… за что?..» «За что, Господи?..» Послеобеденный сон оказался едва ли не хуже ночного. Владимир Матвеевич даже прослезился от жалости к самому себе – старому, слабому, с больным, надорванным сердцем… Надумав утешиться хотя бы гастрономически, Виленкин открыл холодильник и только собрался съесть что-нибудь вкусное, как дверь распахнулась: в палату пожаловал посетитель. – Добрый день, почтеннейший Владимир Матвеевич! Как здоровьичко драгоценное?.. На пороге стоял осанистый россиянин в дорогом строгом костюме. Породистое лицо, украшенное явным сходством с академиком Лихачёвым. Добрая улыбка. Дышащие благородством манеры, понимающие глаза… Только вот господину Виленкину эти глаза показались страшнее полковничьих, тех, из сна. Он охнул и без сил опустился на стул: – Что… вам… ещё от меня… Это был он. Негодяй и мерзавец. Хладнокровнейшим образом уперевший золотой дукат. Тот самый дукат… – Все ПОРЯДОЧНЫЕ люди искусства желают вам скорейшего выздоровления, – склонив убелённую сединами голову, визитёр вытащил объёмистый пакет и элегантным жестом убрал его в тумбочку: – Витамины… А то не comme il faut[1] получается… Мы ведь с вами люди искусства, дражайший Владимир Матвеевич, n'est-ce pas?[2] – Я… мы, – Виленкин от ужаса едва мог вымолвить слово, но посетитель на беседу и не напрашивался. – Так вот, mon cher monsieur[3], лучшее средство для укрепления здоровья, а тем паче для долгой и счастливой жизни – это молчание. Так французы считают. Не стоит дожидаться, пока «колумбийский галстук» повяжут, лучше просто держать рот на замке… Правда, велика мудрость народная? Егo глаза вдруг стали жуткими и опасными, он резким вижением полоснул себя ладонью поперек гортани. Потом учтиво раскланялся… и уже в дверях покачал головой: – Совсем забыл! Ах, память, память… Годы, наверное. Что лучше – склероз или маразм? Наверное, Склероз: о маразме как-то забываешь… Так вот, это вам, уважаемый Владимир Матвеевич, так скажем, звоночек. Из прошлого. Мы же старики с вами… Нам и освежить память не грех… Вытащил из кармана фотографию, положил на стол и неслышно исчез. Господин Виленкин взглянул и вторично схватился за сердце: «Ну, святая Богородица, ну, сука, ну, падла!..» Выругался… и заплакал. На фотографии был запечатлен рубль. Да не простой, а серебряный. И не просто серебряный. С изображением императора Константина. Того самого, который никогда императором не был и отрёкся от престола ещё до выпуска рублей со своим профилем. Всего-то успели их выпустить только семь штук. Теперь каждая такая монета – целое состояние. Владимир Матвеевич умудрился в своё время выменять знаменитый «рубль Константина» на полмешка муки. И уже после войны сплавить его за границу, от греха подальше. И вот вам пожалуйста!.. Всё тайное стало явным!.. Доколе, Господь?.. |
||
|