Голод не тетка

Если вы уляжетесь посреди городской площади в надежде поймать чайку, то можете быть уверены — вам это никогда не удастся! А вот в ста милях от берега — совсем другое дело. На суше у чаек обостряется инстинкт самосохранения. В море же они становятся доверчивыми.

Я лежал так спокойно, что, наверное, маленькая игрунья, усевшаяся мне на ногу, решила, что перед ней мертвец. Я прекрасно видел ее. Она хватала меня клювом за брюки, но не причиняла боли. Моя рука все ползла по направлению к ней. И в тот момент, когда птица, наконец почуяв опасность, хотела упорхнуть, я схватил ее за крыло и прыгнул на дно плота, намереваясь немедленно растерзать свою жертву.

Ожидая, пока птичка сядет ко мне на ногу, я был уверен, что съем ее живьем, даже не ощипывая, Я так изголодался, что при одной лишь мысли о крови мне хотелось пить. Но когда чайка попалась, когда в руках у меня затрепыхалось теплое тельце и я увидел круглые, блестящие карие глаза, в душу закралось сомнение.

Однажды, стоя на палубе с ружьем, я пробовал подстрелить чайку, летевшую за кораблем. Но один офицер, опытный моряк, сказал:

— Не будь негодяем. Для моряка увидеть чайку — все равно что увидеть землю. Охотиться на чаек недостойное занятие.

Держа теперь в руках пойманную птичку и собираясь разорвать ее на клочки, я вспомнил его слова. И хотя пять дней у меня во рту не было ни крошки, слова старого моряка не давали мне покоя. И все же голод пересилил. Я крепко сжал птице голову и начал сворачивать ей шею, как курице.

Шейка оказалась слишком хрупкой. Стоило чуть нажать, и позвонки сломались. Я нажал посильнее, и по моим пальцам заструилась горячая, яркая кровь. Мне стало жаль мою жертву. Это смахивало на убийство. Голова чайки отделилась от тела и задергалась у меня на ладони.

Кровь, пролившаяся на плот, взбудоражила рыб. За борт слегка задело белое, блестящее брюхо проплывавшей мимо акулы. Обезумев от запаха крови, акула способна одним махом перекусить стальную пластину. Из-за своеобразного расположения челюстей она должна перевернуться животом вверх, чтобы схватить свою жертву. Но поскольку она подслеповата и прожорлива, то, перевернувшись вверх спиной, она пытается сожрать все, что ни попадется на ее пути. По-моему, в тот момент акула предприняла попытку атаковать плот. Я в ужасе выкинул голову чайки, и в нескольких сантиметрах от борта началась свалка огромных рыбин, дравшихся за птичью голову, которая была меньше куриного яйца.

Перво— наперво я попытался ощипать птицу. Она оказалась поразительно легкой, а кости -такими хрупкими, что их можно было переломить двумя пальцами. Я попробовал выдернуть перья, но белая кожица под ними была настолько нежной, что окровавленные перья выдирались вместе с мясом. Вид черного месива, налипшего мне на пальцы, вызвал у меня омерзение.

Легко сказать: мол, поголодав пять дней, можно съесть все, что угодно! Но даже самому изголодавшемуся человеку покажется отвратительным комок перьев, измазанный теплой кровью и воняющий сырой рыбой.

Вначале я пытался аккуратно ощипать чайку. Однако кожа у нее была слишком нежной и буквально расползалась у меня под руками. Я помыл чайку в воде. Потом одним махом разорвал ее пополам, и при виде розово-голубых внутренностей меня затошнило. Я поднес ко рту верхнюю часть ножки, но не смог проглотить ни кусочка. И ничего удивительного! Мне почудилось, будто я жую лягушку. С нескрываемым отвращением я выплюнул кусок, который держал во рту, и долго сидел не шевелясь, зажав в кулаке гадкий комок окровавленных костей и перьев.

Мне пришло в голову, что, раз я не могу съесть птицу, пусть хотя бы послужит мне наживкой. Да, но где рыболовные снасти? Эх, найти хотя бы булавку! Или кусок проволоки… Но увы, при мне были лишь ключи, часы, кольцо и три рекламных открытки из мобильского магазина.

Тут я вспомнил про ремень. Пожалуй, из пряжки можно соорудить крючок… Однако усилия пропали даром. Никакого крючка соорудить не удалось. Смеркалось. Ошалевшие от запаха крови рыбы метались вокруг плота. Когда окончательно стемнело, я выбросил в воду остатки чайки и лег умирать. Укладываясь на весло, я слышал глухую возню рыб, сражавшихся за косточки, которые мне так и не удалось обглодать.

Пожалуй, я действительно умер бы этой ночью от усталости и отчаяния. Сразу, едва стемнело, поднялся сильный ветер. Плот швыряло из стороны в сторону, а я лежал без сил в воде, высунув наружу лишь ноги и голову и даже не подумав привязаться веревками.

Но после полуночи погода переменилась: выглянула луна. Это была первая лунная ночь после катастрофы. Морские просторы казались в серебристом свете призрачными. Той ночью Хайме Манхаррес не пришел. В полном одиночестве, уже ни на что не надеясь, я был брошен на произвол судьбы.

Однако всякий раз, когда я падал духом, что-нибудь да вселяло в меня надежду. Той ночью это были отблески луны на волнах. Море штормило, и на каждой волне мне чудился огонек корабля. Две ночи назад я потерял надежду на то, что меня спасет какое-нибудь судно. И тем не менее в течение всей той ясной ночи, моей шестой ночи в море я, как одержимый, смотрел вдаль, смотрел почти с таким же упорством и верой, как сразу же после катастрофы. Окажись я теперь в подобной ситуации, я бы умер от отчаяния, ведь теперь мне известно, что ни один корабль не заходит в те воды, где дрейфовал мой плот.