"Загадочный супруг" - читать интересную книгу автора (Марш Эллен Таннер)

26

Как раз тогда, когда повозка, везшая герцогиню Войн, медленно прокладывала себе путь через Рыночную площадь, жены рыбаков и торговок передавали из уст в уста новость, которая с большой скоростью разнеслась по рынку: на архиепископа Парижского в его опочивальне совершено нападение за то, что какой-то священник якобы уплатил двести ливров кому-то из местных мукомолов, чтобы тот перестал молоть зерно.

Была ли история с подкупом вымышленная или верна, для этих женщин не имело значения. Они не сомневались, что наконец-то подтвердился заговор, имеющий целью с помощью голода укротить народ, привести его к полному повиновению. Более того, прошел слух, что к мэрии стекаются сейчас огромные толпы – в ответ на сообщенную Камилем Демуленом весть о фантастической оргии, которая два дня назад состоялась в Версале. Офицеры королевской гвардии топтали трехцветную кокарду и провозглашали тосты за белую кокарду Бурбонов. Тайные намерения стали явными, и Национальному собранию грозил военный удар со стороны Королевского двора.

Передаваемые шепотом слухи звучали все громче, из карманов извлекались и открыто переходили из рук в руки последние номера газеты Марата «Друг народа». В них содержались призывы ко всем гражданам Парижа объединить силы, вооружиться и защитить Нацию, над которой нависла угроза. Прошел слух, что толпа вытаскивает порох из Эссона и пушки из здания мэрии.

Голоса становились все возбужденней, толпа – все более встревоженной. Эти женщины не привыкли к насилию, поглощенные заботами о том, как накормить семью, обуть и одеть детишек. Кто-то прибежал из ближайшей булочной на улице Сент-Оноре и во всеуслышание сообщил, что все булочные на замке, потому что в городе, а в сущности во всей Франции муки больше нет.

– Хлеба! – тут же заорали женщины. Вот это было им знакомо и понятно, вселяло ужас в их сердца. Они были истерзаны голодом, их подстегивал голод. «Хлеба! Мы требуем хлеба! К оружию, граждане! К оружию! Идем на Версаль! Потребуем от короля хлеба. А еще лучше – сожрем королеву!»

Тюремная повозка тем временем свернула на широкую улицу, что ведет к Сене и острову Ситэ. Дождь лил как из ведра, ломовые лошади скользили на мокрых булыжниках мостовой. Верховые стражники тащились позади. С плюмажей, украшавших их каски, стекала вода. Впереди показался мост Менял, застроенный таким множеством высоких узких домов, что реки под ним почти не было видно. А на самом мосту не было ни души.

– Ого! Кого это черт несет? – неожиданно крикнул один из стражников.

Таунсенд поспешно подняла голову. По набережной, прямо под ними, скакал в сторону мэрии конный отряд. Один из стражников, ехавший позади повозки, подъехал к парапету и окликнул проезжавших всадников. Двое из них повернули к мосту, и когда они приблизились, Таунсенд увидела на них мундиры Национальной гвардии. У нее бешено заколотилось сердце.

«Что-то произошло», – подумала она. Со времени взятия Бастилии Национальная гвардия составляла гарнизон Версаля. Без прямого приказа короля ее отряды не могли быть направлены в город. И в создавшейся напряженной ситуации король не отослал бы их из Версаля, если бы здесь, в Париже, не творилось нечто поистине серьезное.

Таунсенд напрягла слух, чтобы расслышать, что они говорят. Сквозь шум дождя до нее долетели лишь отрывочные фразы: «нехватка хлеба... одного булочника повесили прежде, чем кто-либо успел вмешаться... Толпы народа идут на Версаль... захватить короля...»

Сердце Таунсенд громко стучало. Идут на Версаль с оружием, а Ян, раненный, был там...

Один из национальных гвардейцев указывал жестами на повозку. У Таунсенд пересохло во рту. Она хорошо понимала, о чем идет речь. Тюремный эскорт понадобился для того, чтобы поддерживать порядок в городе. По сравнению с этим заточение горстки женщин было делом несущественным.

«Весьма возможно, что они убьют нас, чтобы побыстрее отделаться», – подумала Таунсенд.

Она выпрямила спину, поправила на голове промокший чепец. И, словно камень, сбросила с плеч усталость. Надо найти путь к спасению. Сейчас, пока солдаты поглощены разговором о беспорядках. Надо сделать это не только ради себя, но ради будущего ребенка. Ее не мучила по утрам тошнота, не было головокружений или заметных изменений в фигуре, чтобы полностью быть уверенной в том, что она станет матерью. Однако ни в этом месяце, ни в прошлом у нее не было полагающихся кровотечений, а когда мужчина и женщина так часто предаются любви, как она и Ян, тогда... Ян! Сердце ее надрывалось, когда она думала о нем. Она хотела сообщить ему об ожидающем их событии лишь тогда, как будет твердо уверена, вот уже несколько недель эта новость просто рвется из нее. Как он был бы счастлив!

Лошадиные копыта зацокали громче. Таунсенд подняла голову и увидела, что двое гвардейцев, отделившись от своего отряда, приблизились к тюремному эскорту и о чем-то заговорили с ним, вероятно о том, что делать с арестантками.

Мысль Таунсенд лихорадочно заработала. Если размахнуться изо всех сил, то удастся, быть может, ударить одного из стражников концом цепи, которая стягивает ей руки. Ударить так, чтобы он потерял сознание. А может, попытаться задушить его? Нет, не беззубого, он слишком толст. Второго – тот пониже ростом, тощий...

Остальные женщины сгрудились в середине повозки. Их тоже напугало присутствие Национальной гвардии в городе. Только Таунсенд продолжала неподвижно сидеть в глубине повозки, голова ее была поднята, лицо заливало дождем. Беззубый толстяк, спешившись, подошел к передку повозки и взял ломовую лошадь под уздцы, а тощий приблизился к задку – прекрасно. Таунсенд заставила себя сидеть не шевелясь, чтобы он ничего не заподозрил. «Все получится, – убеждала она себя. – Нужно думать о предстоящем как об игре, вроде той, в детстве – притаишься за дверью и, когда Геркуль войдет, внезапно бросишься на него... Неожиданность заменит ей и рост, и силу».

Молодой гвардеец в мокром синем мундире жестом приказал ей сойти на землю.

«Ступлю на твердую землю и тогда уж...» – решила Таунсенд. Его лошадь стояла в нескольких шагах от него, опустив голову, поводья волочились по земле. Ударить его изо всех сил, хлестнуть по лицу цепью, вскочить на лошадь и умчаться...

Однако она не приняла в расчет собственные ноги. Когда она ступила на мокрый булыжник, их пронзила острая боль, и Таунсенд со стоном рухнула на колени. Две руки тут же подхватили ее, помогли встать, и чей-то голос шепнул в самое ухо:

– Вставайте, мадам, у нас мало времени!

Железная цепь вокруг запястий ослабла и, звякнув, упала наземь. Таунсенд подняла глаза и вгляделась в залитое дождем лицо перед нею. Оно показалось ей знакомым. Гвардеец улыбнулся ей.

– Вы помните меня, мадам? Простите, никто не назвал мне вашего имени. Но я запомнил ваше лицо и ваши волосы. Вы приняли меня за своего мужа в доме Армана де Сакса. Я был тогда пьян.

У Таунсенд перехватило горло.

– Это вы спали на походной кровати...

– Да, вам надо бежать. Я притворюсь, будто вы ударили меня. Бегите что есть мочи к углу той улицы, что у вас за спиной. Там между домами проход. Он приведет вас к Лувру. Я постараюсь известить вашего мужа.

– Благодарю вас, – со слезами в голосе прошептала Таунсенд. – Но как же остальные...

– Я попытаюсь помочь им, – произнес он. – Думайте о себе! Ударьте меня! И бегите!

Таунсенд подчинилась, толкнула его изо всех сил и обратилась в бегство.

Дыхание ее прерывалось, дождь и ветер свистели в ушах, она не смела обернуться, взглянуть, есть ли за ней погоня.

– Стой! Стой! Именем короля!

Крик доносился издалека. Таунсенд пренебрегла им и, путаясь в промокших юбках, мчалась по узкому проходу, который был темным и зловонным, но вывел ее к широкой мощеной улице в гущу вопившей, марширующей толпы.

Таунсенд отпрянула, напуганная этим неожиданным зрелищем. При виде разъяренных лиц взор ее помутился, голова пошла кругом, и она не сразу заметила, что толпа состоит из женщин.

– Хлеба! Хлеба! Хотим хлеба! – кричали они. – Смерть королеве! Смерть австрийской шлюхе! На куски разорвем ее сердце!

Таунсенд оглянулась. И с упавшим сердцем увидела толстяка-солдата – он загородил собой проход, из которого она только что выбежала, а остальные стражники толпились позади него. Вобрав голову в плечи, она поспешно нырнула в бурлящую, орущую толпу. В руках у женщин были дубины, топоры, сабли, вилы. Кто-то сунул ей в руки длинную палку. Это была пика. Таунсенд потрясение уставилась на нее.

– Что происходит? – спросила она женщину, отчаянно вопившую с ней рядом.

Та усмехнулась, обнажив гнилые редкие зубы.

– Идем на Версаль, голубка, чтобы схватить короля и укокошить королеву!

Значит, это и есть та смертоносная толпа, о которой говорили солдаты! Кровь застучала у Таунсенд в висках – ведь Ян сейчас в Версале!..

Перед ней возникло прекрасное, обожаемое лицо мужа. Каким усталым, измученным был Ян, когда она видела его в последний раз. Как больно его ранили ее злые слова. Она снова взглянула на пику, которую держала в руках. «Благодаря чепцу и перепачканному платью меня легко принять за одну из участниц этого марша», – подумала она. Да и опасно пытаться попасть в Версаль иным способом, даже если удастся угнать чью-то лошадь или выпросить у кого-нибудь деньги, чтобы заплатить вознице. Каким бы абсурдом это ни казалось, здесь, в толпе вооруженных, безымянных женщин она была в безопасности.

Тяжело дыша, Таунсенд принялась вместе со всеми размахивать пикой и кричать. И хотя слова застревали у нее в горле, она принуждала себя произносить их:

– К оружию, граждане. К оружию! Все в Версаль! Смерть королеве!

Двери покоев герцога Война распахнулись, и вошел Ян Монкриф. Не зажигая свечи и не скинув с плеч насквозь промокший плащ, он поспешно раздвинул занавеси и выглянул в окно. Уже спустилась ночь, и во дворе было темно, но слышались крики толпы, кишевшей по ту сторону запертых ворот военного плаца. Время от времени угрозы и брань заглушались звуками выстрелов или громкими, радостными возгласами при виде еще одной насаженной на пику головы гвардейца.

«Будь они все прокляты! – подумал Ян. – Людовику следовало рассеять их картечью в ту самую минуту, как они появились здесь, а он лишь отдал приказ запереть все входы и выходы. И все, кто сейчас находился во дворце, оказались в ловушке. Сидят и ждут, как загнанные зайцы, чтобы эта обезумевшая чернь устала и разошлась на ночь, либо баррикады рухнут, и тогда кровожадная свора ринется во дворец и перережет весь Двор.

Боже правый, как найти Таунсенд во всей этой кутерьме? Сотни людей проводят сейчас время в бесполезной болтовне здесь, в салонах, либо снуют в Военный зал и обратно, давая советы королю, обдумывая побег или успокаивая жен и любовниц, которые толпятся у слуховых окошек, с тревогой ожидая – чего? Смерти от руки жаждущих крови простолюдинок? Спасения в образе идущих из Парижа частей, оставшихся верными присяге?

Никто по-настоящему ничего не знает. В забаррикадированном дворце паника, замешательство. Разумеется, положение может измениться. Эти распалившиеся женщины готовы на все и, вероятно, достаточно для этого пьяны, благодаря винным лавкам, разграбленным ими по пути в Версаль. Не говоря уж о том, что они вооружены двумя пушками на конной тяге...»

Дверь в глубине комнаты открылась, вошел Эмиль.

– Ни одной горничной, – сказал он. – Все куда-то подевались. И, должно быть, захватили с собой бренди. Буфет пуст.

Ян помолчал. Вспыхнул огонек, и Эмиль двинулся по комнате, зажигая свечи одну за другой. Потом постоял, потирая замерзшие руки, и лишь тогда осмелился искоса взглянуть на герцога. Заметив, что Ян не потрудился снять промокший плащ и шляпу, он нахмурился.

– Я заглянул, как вы велели, в приемную, что рядом с парадной спальней Его величества, – сказал он, – и таким образом был ближе всего к источнику новостей. Большинство придворных собрались в Большой галерее. Выяснилось, что маркиз де Лафайет, командующий Национальной гвардией, прибыл час назад во главе взбаламученной черни. Он заверил короля, что впредь королевской семье ничто не угрожает, и Национальное собрание намерено утром принять соответствующее решение. На основании этого королеву, так же, как и короля, убедили отречься от престола. Все устали, даже, по-моему, эти несчастные создания, которые молотят палками в дворцовые ворота, скоро встанут где-нибудь лагерем на ночлег. Тогда мы получим несколько часов передышки.

Ян не произнес ни звука, и Эмиль продолжал:

– Я послал одну из горничных в Зал для игр, но и там никто герцогини не видел. Как я понимаю, ваши поиски тоже не увенчались успехом?

Ян молча кивнул.

– Что мы предпримем?

– Я еще не решил.

– Тогда я принесу вам поесть.

«Нам следует подкрепиться, – подумал Эмиль. – Поскольку ясно, что герцогини в Версале нет».

Он понимал, что им предстоит еще одна поездка назад, в Париж. Нет сомнений, что герцог пожелает вернуться туда, хотя каждый из них в поисках Таунсенд обшарил, можно сказать, весь город. Но как, интересно, выбраться теперь из осажденного дворца? Видит Бог, им еще повезло, что они сумели проникнуть сюда, и то лишь благодаря тому, что герцог случайно вспомнил о калитке, которой почти никогда не пользовался, – она открывалась из министерского двора на улицу Гран-Коммен. Через эту калитку они и проскользнули, пока женщины ломились в главные ворота дворца.

Как разузнал Эмиль, сразу после королевского завтрака прибыл герцог де Майе с известием, что из Парижа движется вооруженная пушками шеститысячная толпа. Король, которого министры сумели убедить в том, что все спокойно и Национальная гвардия способна укротить чернь, к тому времени уже отправился, как обычно, на охоту в Веррьерские леса. Посланные за ним вдогонку не могли найти его до трех часов пополудни, а когда он вернулся со свитой во дворец, было уже поздно предпринимать какие-либо шаги.

Всю вторую половину дня министры убеждали Людовика бежать в Рамбуйе и там в полной безопасности ожидать предложений, которые могут поступать от толпы и Национального собрания. Они советовали также выдать фламандской пехоте и королевским гвардейцам, которые, в отличие от предателей, национальных гвардейцев, остались верными королю, порох, поскольку их мушкеты сейчас незаряжены. Король отказал. «Никакого насилия, никакого кровопролития!» – твердил он. Однако после того, как несколько дворцовых стражей и один-два штатских были зарезаны в версальских садах, он согласился выдать патроны и покинуть Версаль – хотя бы ради спасения семьи.

Как это ни невероятно, толпа помешала ему уехать. Едва заметив, что ворота Большой конюшни открываются, она рванулась вперед с воплем «Король удирает!», накинулась на кареты, поданные для королевской семьи, чтобы увезти туда, где они будут в безопасности, перерезала постромки и увела лошадей. Отъезд короля стал невозможен.

«Пускай! – думал Эмиль, обшаривая небольшую кухоньку при огоньке единственной свечки. – Пускай зажарят нас всех живьем, только бы пощадили герцога и герцогиню, где бы эта несчастная ни находилась сейчас».

В окно доносился рев толпы, крушившей ворота и двери, которые не были забаррикадированы и даже никогда прежде не запирались с того дня, как были построены в царствование Людовика XIV.

Когда он вернулся с подносом, на котором лежали хлеб и колбаса, Ян стоял у окна.

– Желаете немедля отправиться в Париж? – спросил он. – Или останемся здесь дожидаться фейерверка? Я сильно сомневаюсь, что герцогиня все еще там. Я думаю, вы правы – как только Леблан освободил ее, она поспешила в Версаль.

Ян не ответил. Он был необычно молчалив в эту ночь. Эмиль подкрепился куском хлеба. Ему не пришлось объяснять герцогу, как им повезло, что во время лихорадочных поисков в Париже они встретили лейтенанта Жан-Батиста Леблана и узнали от него, что тюремная повозка, которая везла герцогиню Войн в Консьержери, была остановлена на мосту Менял, где Леблан помог ей скрыться.

«Женщины, – размышлял Эмиль, – сколько от них тревог и бед. В особенности от этой английской девчонки. Согласился бы герцог жениться на ней, кабы с самого начала знал, что это приведет к нескончаемой погоне? Что она станет удирать, или – уж совсем невероятно – будет арестована из-за козней одной из бывших его любовниц?»

– Кто из них, Эмиль? Кто мог это сделать? – спросил Ян, когда они, наконец, узнали о случившемся от приятеля Армана, который служил в отряде королевских телохранителей и случайно оказался в штабе, когда пришел приказ об аресте.

– Луиза дю Бертен, – ответил Эмиль.

Так оно и было. «Ну, сейчас-то ее уже нет. Укатила в свое поместье в Нормандии», – предположил Эмиль, но не удосужился узнать поточнее. «Минутного допроса с пристрастием оказалось достаточно, чтобы она выложила все нужные сведения», – сказал ему герцог. И очень любезно со стороны герцога Орлеанского, что он им эти сведения сообщил, хотя и после этого герцог Войн не прекратил лихорадочных поисков герцогини, последовавших за вынужденным признанием Луизы: сперва Сальпетриер, потом Консьержери и, наконец, встреча с приятелем де Сакса Лебланом. Эмиль стряхнул с себя крошки.

– Так как же быть?

Ян медленно отвернулся от окна.

– Не знаю. – Голос его звучал необычно. – Я был уверен, что она доберется сюда...

На обезображенном лице Эмиля проступила жалость.

– Поешьте немного. А потом решим.

Ян, не слыша его, медленно опустился на стул. Он выглядел сломленным и постаревшим.

– Мне очень жаль, Эмиль. Я сдаюсь... – произнес он, спрятав в ладонях лицо.

– Пресвятая Богородица, – негромко произнес Эмиль. – Значит, все потеряно...