"Безоглядная страсть" - читать интересную книгу автора (Кэнхем Марша)

Глава 10

Фалкирк, январь 1746 года

20 декабря 1745 года принц Чарльз Эдвард Стюарт, перейдя реку Эск, направил свою армию обратно в Шотландию. Перебравшись наконец через ледяную воду, несколько тысяч в едином порыве пали на колени, благодаря Бога и своего принца за благополучное возвращение домой. Англичане шли за ними по пятам, отставая на день.

Принц разделил свои изрядно потрепанные и обносившиеся, но не утратившие боевого духа войска на две дивизии. Одну он лично повел через горные перевалы в Глазго, другая, возглавляемая верным военачальником принца, лордом Джорджем Мюрреем, отправилась обходным путем через низины, тем более что эта вторая группа тащила с собой телеги с продовольствием и немногие уцелевшие пушки.

Большинство верных солдат принца были босы, оборваны, словно последние нищие — и это суровой зимой! — животы, как говорится, прилипали к спинам. Тем не менее встречали их повсюду словно богатырей из легенды — пять тысяч полуголодных и полубезоружных людей все же не покорились до конца брошенным против них вооруженным до зубов армиям генералов Уэйда, Камберленда и Лигоньера.

В правительственных войсках насчитывалось не менее тридцати тысяч человек. И эти тридцать тысяч теснили пять тысяч шотландцев с трех сторон. Иногда, в погожие ночи, из лагеря повстанцев были ясно видны костры шедшей за ними по пятам армии Уэйда.

Продвижение английской армии замедлили два обстоятельства. Не успели англичане, преследуя шотландцев, войти в ледяную воду Эска, как в лицо им откуда ни возьмись ударила свирепая метель, словно сам Бог, помогший в свое время евреям перейти Красное море и потопивший в нем египтян, встал на сторону бунтарей. Кроме того, полученная Камберлендом из Лондона депеша извещала его о том, что к северному берегу Шотландии подошла могучая армада французских кораблей. Камберленд сразу же отказался от преследования мятежников и направил Лигоньера в старинный город-крепость Йорк, понимая, что, если французы высадятся на британскую землю, это затянет войну еще на несколько месяцев. Могло ли прийти Камберленду в голову, что «депеша» на самом деле состряпана старой хитрой шотландской лисой, два раза заснувшей в кресле во время ее написания? А «грозный» французский флот на деле был всего лишь единственной старой посудиной, привезшей, правда, французов, но не более трехсот человек, составлявших личную охрану лорда Джорджа Драммонда, высадившихся к тому же не совсем в том месте, о котором сообщалось в письме. Вряд ли сие «многочисленное войско» могло представлять серьезную опасность для англичан, хотя привезенные ими пушки и четыре сундука золота — подарок французского короля, выцарапанный у него Драммондом, — были для бунтовщиков неплохим подспорьем.

Джеми Фаркарсон прибыл в Абердин как раз тогда, когда корабль разгружался. Прочитав добытые Энни у врагов документы и осознав значение французско-голландского перемирия, лорд Драммонд тут же объявил себя официальным представителем его величества короля Людовика в Шотландии. В качестве такового он направил послание ко всем голландцам, находившимся на службе герцога Камберленда с призывом возвращаться домой, если они не желают нарушать перемирие.

При виде своих подчиненных, неожиданно развернувшихся в едином порыве на сто восемьдесят градусов и марширующих домой, Камберленд, разумеется, пришел в бешенство. А прождав три недели, но так и не увидев даже самого захудалого французского паруса, окончательно убедился в том, что какой-то пройдоха обвел его вокруг пальца как последнего идиота. Рассвирепев до предела, его светлость решительно двинулся на север, в Шотландию, поклявшись самолично насадить голову самозванца, приходившегося, кстати, Камберленду кузеном, на пику и доставить в Лондон, чтобы вывесить на городских воротах, где она будет находиться до тех пор, пока от нее не останется один череп.

Когда чуткое ухо Колина Мора уловило какой-то шум в долине, он сначала принял его за надвигающуюся бурю и поспешил поплотнее закрыть ставни. Но когда шум стал приближаться, Колин уже явственно различил в нем поступь сотен человеческих ног, цокот конских копыт, скрип телег…

Колин распахнул двери своего дома. Стояло самое темное время года, к тому же болотистая местность славилась своими туманами, и ранние зимние сумерки казались Колину сплошной стеной мрака. Откуда вдруг такая толпа в такое время, да еще и на его Богом забытую маленькую ферму, где с севера — непроходимые горные кряжи, с запада и востока — густой дремучий лес, с юга — извилистые петли реки Ди и на сто верст в округе ни единого человеческого жилья? До Абердина тридцать миль по реке, ближайший населенный пункт — крошечная деревушка Килдрамми…

Жена Колина, Роуз, застыла рядом с мужем с грудным малышом на руках, двое старших держались за юбку матери.

— Что это, Колин? — испуганно прошептала она. Вместо ответа Колин молча склонил голову, словно это помогало ему прислушиваться. Туман, как одеяло, приглушал все звуки, и сказать, сколько народа пожаловало в крохотный домишко — сто или тысяча, были ли они в ста шагах от него или в десяти, — было затруднительно.

— Ох, недаром, — проворчала Роуз, — вчера мимо дома пролетал ворон с кровью на клюве! Говорила же я тебе, что это плохая примета!

— Возьми детей и иди в дом, — буркнул Колин, — И скажи Гленне, чтобы на всякий случай была начеку.

— Пресвятая Матерь Божия! — прошептала и без того перепуганная насмерть Роуз. — Ты думаешь, это англичане?

Мысль эта мелькнула было в голове Колина, но он тут же поспешил отбросить ее как абсурдную. Неподалеку штаб-квартира повстанцев, в лесах полно горцев — вряд ли англичане окажутся настолько глупы, чтобы сунуться так глубоко в эти леса. К тому же если верить слухам, англичанам сейчас не до того, главные их силы переброшены к Эдинбургу.

— Спрячься на всякий случай и будь начеку! — повторил Колин. Роуз поспешила в дом.

Убедившись, что жена скрылась, Колин пододвинулся ближе к углу дома. Там, в соломе, покрывавшей крышу, были надежно спрятаны мушкет и топорик. Мушкет, правда, скорее всего подмочен — с утра хлопьями валил мокрый снег… Как бы не дал осечку, черт побери, а то еще, чего доброго, выбьет ему глаза… Как он тогда защитит семью?

Колин похолодел, вспомнив, что англичане могут сделать с его семьей все, что угодно. На прошлой неделе, рассказывают, они изнасиловали тут одну женщину.

Бедняга так и валялась в доме голой, пока ее муж не вернулся с поля… А в прошлом месяце Колин похоронил в болоте нескольких англичан, предложивших его сестре «побаловаться» с ними за несколько медяков. Сестра была не против, но Колин рассудил, что сможет лучше почистить кошельки гостей, пристрелив их. А что ему делать с этой надвигающейся на него оравой? Болото их всех просто не вместит… Может быть, они еще проедут мимо? Избушка его так мала, что они могут не заметить ее в темноте… А может, это и не люди, а какие-нибудь призраки? Словно прочитав его мысли, таинственные гости замедлили шаг, а затем и вовсе остановились. От отряда, насколько можно было различить в темноте, отделился всадник и подъехал вплотную к Колину.

— Дом Колина Мора? — послышался женский голос.

Приглядевшись, Колин различил-таки черты ночной гостьи. На женщине был короткий плащ простого покроя и клетчатая шотландская шерстяная накидка. Рассыпавшиеся по плечам густые длинные волосы даже во тьме горели неистовым рыжим пламенем. На голове — медный шлем с таким же рыжим орлиным пером.

С минуту Колин стоял открыв рот. То, что он слышал, оказалось не сплетнями, не легендой — рыжеволосая леди Энни Макинтош действительно возглавила отряд повстанцев и ведет его на подмогу своему принцу. Колин верил в это, знал это…

Чуть поодаль от женщины держались трое всадников. Колин различал их черты. Два суровых бородача, похожих друг на друга как две капли воды, заключил он, должно быть, ее кузены из Моналтри. Третий, великан со светлой львиной гривой, тоже не нуждался в представлении.

— Колин Мор? — повторила женщина свой вопрос.

— Я самый.

— Ты знаешь, кто я, Колин?

— Знаю, — просто ответил он.

— Мы в седлах с самого утра, — сказала Энни. — Все, что нам остается, — рассчитывать на твое гостеприимство, Колин.:

Фермер гордо выкатил грудь:

— Почту за честь служить вам, миледи. Вот только к ужину не могу ничего предложить, разве что мясо — только что из печи и жбан свежесваренного эля.

— У нас достаточно продовольствия, — улыбнулась Энни. — Но если позволишь погреться у огня, я не откажусь.

Поколебавшись с минуту, Колин вытер руки о килт и взялся за ручку двери.

— Для вас, леди Энни, кровать найдется, — произнес он, — а уж остальным придется спать на полу.

Макгиливрей спешился и подошел к Колину.

— На полу? — усмехнулся он, пожимая руку фермера своей могучей пятерней так, что у бедняги едва не затрещали кости. — Ты хочешь сказать, что у тебя в доме могут разместиться шестьсот человек?

— Шестьсот? — опешил тот.

В ответ Макгиливрей звонко рассмеялся и, повернувшись к отряду, громовым голосом отдал приказ готовиться ко сну. Передаваемый из уст в уста приказ, словно эхо, прокатился по многотысячной толпе.

Макгиливрей поспешил к Энни, чтобы помочь ей спешиться. Хотя Энни и не хотелось признаваться в этом самой себе, все тело ее затекло, ягодицы она отбила о седло, ноги, казалось, от постоянной езды на лошади навсегда останутся кривыми. За те два дня, что они пробыли в пути, природа, казалось, ополчилась на них. Тем не менее люди держались бодро — пели, подшучивали друг над другом, смеялись. И на каждом перекрестке их ждал новый отряд, с радостью присоединявшийся к отважным борцам за свободу родины.

С Макгиливреем и петицией с нужным количеством подписей в кармане Энни чувствовала себя уверенно. Вообще-то подписей было девяносто семь — трое наотрез отказались поддержать «эту сумасшедшую», но это уже мелочи… В качестве своей резиденции Энни выбрала Данмагласс — там она была под надежной защитой Джона, Джиллиза и троих кузенов. Иногда, правда, один из кузенов, как правило, Эниас, ибо близнецы не любили разлучаться, ездил в Абердин для связи с Ферчаром. Разумеется, с надежной охраной — не менее двадцати вооруженных до зубов человек. В бескрайних полях вокруг замка Макгиврея вырос целый палаточный городок.

Рана Джона удивительно быстро зажила и, насколько могла судить Энни, не причинила ему вреда. Во всяком случае, во время учебных поединков со своими людьми, которые Джон устраивал по утрам, мечом он махал по-прежнему лихо. Днем же он объезжал окрестные села, агитируя жителей присоединяться к ним, а по вечерам собственноручно проверял вооружение. Арсеналом служило одно из помещений замка, до отказа заполненное ружьями, мечами, ящиками с порохом, где день и ночь дежурили люди, одни из которых проверяли ружейные замки на предмет исправности, другие же без устали набивали порохом бумажные патроны.

Большинство людей приходило к Макгиливрею вооруженными — мушкетами, мечами, пиками либо топориками. Но были и такие, единственным оружием которых оставалось горячее желание послужить родине, и, чтобы сохранить их боеспособность, Энни пришлось забрать все запасы оружия из дома мужа. Макгиливрей использовал с умом каждый грош, чтобы приобрести боеприпасы, а когда даже знакомые контрабандисты были бессильны ему помочь, умудрялся, прихватив с собой около дюжины надежных людей, похищать бочонки с порохом у англичан.

Энни казалось, что Джон никогда не устает, никогда не спит. Как будто, чем больше наваливалось на него обязанностей, тем больше это ему придавало сил. Глядя на Джона, Энни все больше убеждалась в правоте старого изречения: больше всего устаешь не от дел, а от ничегонеделания.

Тем не менее сама Энни чувствовала себя совершенно измотанной. Данмагласс к тому же в отличие от Драммур-Хауса, был совершенно неприспособлен для проживания в нем женщины. С тех пор как необходимость заставила Энни переселиться сюда, она уже успела забыть, как ласкает кожу шелк платьев и когда она в последний раз делала прическу. Мебель была спартанской, вместо ванны — деревянная бочка… Энни захватила, правда, с собой из дома несколько платьев, но вскоре сама решила отказаться от них — в полупоходных условиях ходить в штанах гораздо удобнее, чем обтирать все вокруг длиннейшими и широченнейшими юбками. Она уже привыкла к окружению суровых мужчин, обращавшихся к ней не иначе, как «полковник Энни».

Поначалу ей такая жизнь пришлась по душе. Рискованные ночные поездки с Макгиливреем или кузенами напоминали Энни золотую пору бесшабашной юности. Но уже после пары недель таких поездок Энни начала чувствовать усталость и нервозность. Романтика превратилась в однообразную рутину. Раньше, когда Ангусу случалось, возвратившись из какой-нибудь поездки и «изголодавшись» по жене, ставить коня в конюшню и идти прямо к ней, не помывшись и не переодевшись с дороги, он так «набрасывался» на нее, что Энни не только не возражала, что он покрыт пылью и пахнет лошадьми и потом, но даже находила это возбуждающим. Теперь же постоянная грязь, пыль, запахи дыма, конюшни, немытых тел действовали Энни на нервы.

Поэтому, может быть, Энни начинала нравиться относительная чистоплотность Макгиливрея. До Ангуса, каждый день умащавшего тело благовониями, Джону было, может быть, и далеко, но, во всяком случае, пропотев как следует после своих утренних тренировок, Джон никогда не забывал облиться водой. Однажды, случайно увидев его из окна за этим занятием, Энни, забыв о приличиях, долго любовалась его стройным, мускулистым телом, мокрыми белокурыми прядями волос, разгоряченным лицом…

Память снова и снова возвращала Энни к тому моменту, когда Джон поцеловал ее. Перед глазами явственно вставал образ его огромного, голого, распростертого на кровати тела, красоту и соразмерность которого не в силах были испортить ни ужасная зияющая рана, ни опухшее от непомерного количества спиртного лицо.

От проницательного взгляда Энни не укрылось и то, что Джон тщательно следит за своим костюмом. Дома он ходил в одной холщовой рубахе и коротком килте. Рубаха, всегда небрежно распахнутая на груди, была чистой. Единственной роскошью, которую позволял себе Джон, были дорогие сигары (в то время как большинство мужчин из его окружения курили трубки), и Энни нравился их терпковатый, изысканный запах. К тому же если стойкий запах перегара выдавал обоих близнецов с головой, то по Джону никак нельзя было определить его приверженность к элю. Энни нравился горячий, возбужденный вид Макгиливрея, когда он с кем-нибудь спорил, обсуждая стратегию предстоящих действий. В такие минуты Джон походил на льва, приготовившегося броситься на добычу. А когда Джон наклонялся к ней, чтобы сказать что-нибудь на ухо, прикосновение его шелковистых волос к ее лицу кружило Энни голову. Когда же он, поддерживая ее, помогал ей слезть с коня после целого дня, проведенного в седле, Энни, усталая и размякшая, готова была упасть ему на руки.

— Не желаете ли горячего грога, леди Энни? — произнес Колин Мор. — Вы, должно быть, преизрядно замерзли, я велю жене…

Словно очнувшись от забытья, Энни стыдливо потупилась. Сколько раз она вот так, сама не желая, застывала, уставившись на Джона? «Ты все-таки замужняя женщина, Энни Моу, — пристыдила она себя, — не следует забывать об этом…»

Энни вдруг заметила, что давно стоит на земле, однако не спешит убирать руки с плеч Джона. Смутившись, она поспешила опустить руки и последовать за Колином в дом. Жена фермера уже зажгла несколько дополнительных свечей, чтобы в комнате стадо светлее, и стояла у стола в нервном ожидании. Дети по-прежнему цеплялись за ее юбку. Рядом молчала еще одна женщина, помоложе и настолько похожая на Колина, что Энни не удивилась, когда тот представил ее как свою сестру Гленну.

Дом Колина ничем не отличался от любого подобного домишки, лепившегося где-нибудь в уютных лощинах Шотландии. Голый земляной пол, стены из неструганой сосны, потолок с подвешенным к нему копченым мясом. Грубая соломенная занавеска разделяла дом на две «комнаты»: поменьше — Гленны и побольше — Колина с женой и детьми. В середине комнаты пылал огонь, над которым висел котелок. Судя по наличию в доме деревянных столов и лавок, Моры были позажиточнее других семейств. В одном углу за загородкой теснились куры, в другой была привязана коза, взятая на зиму в дом.

— Прошу извинить за беспокойство, — сказала Энни жене Колина. — Нам сказали, что где-то здесь есть поворот к реке, но мы заблудились в тумане, а потом увидели дым из вашей трубы и пошли на него…

— Я знаю, кто вы, — прошептала Роуз, мистический ужас ее перед неведомыми гостями сменился вполне конкретным, паническим страхом. — И я знаю, зачем вы здесь. Вы пришли забрать моего Колина на войну.

— Успокойтесь, — уверила ее Энни. — Разумеется, мы были бы рады, если бы он присоединился к нам, но насильно мы никого не забираем. Пусть каждый делает то, что велит ему его сердце…

— Все вы так говорите! — фыркнула Гленна.

— Не желаете ли грога, господа, — произнесла Роуз, чтобы переменить тему, — или, может, эля? Есть еще кроличий бифштекс, я велю Гленне…

— Спасибо, грога, если не затруднит, — произнес Джон, входя в дом в сопровождении двух близнецов. Гленна, едва завидев мужчин, тут же начала бросать на них кокетливые взгляды.

— Чего уж там «затруднит»! — бормотала, хлопоча, себе под нос Роуз. — Вы уже нас затруднили дальше некуда.

Как ни пыталась Энни стереть из памяти подробности инцидента в спальне Макгиливрея, мысленно она снова и снова прокручивала все его подробности. Разумеется, пыталась заверить себя, что тот роковой поцелуй ровным счетом ничего не значил — Джон был просто сильно пьян… Во всяком случае, уж она-то, со своей стороны, не подавала ни малейшего повода… И все же нельзя не признать, что она не совсем равнодушна к Джону. Небольшое, самое невинное чувство все-таки есть… К такому красавчику и впрямь трудно быть равнодушной. Взять хотя бы эту Гленну — как вертится она вокруг него, поднося то порцию мяса, то кружку эля… А он, шалопай, не отводит глаз от колыхающегося перед ним умопомрачительных размеров бюста, с трудом вмещающегося в якобы случайно расшнуровавшийся корсет… Хотя Энни понимала, что ей не должно быть дела до флирта Джона с кем бы то ни было, она с трудом удерживалась, чтобы не влепить ему пощечину. И больше всего ее раздражало то, что эти заигрывания начинали ее возбуждать. Может быть, она просто изголодалась по мужчине? С тех пор, как она рассталась с Ангусом… Нельзя не признать, что Ангус, каким бы он ни был, все-таки потрясающий любовник…

Ангус. Он солгал ради нее, покрыл кражу бумаг… Но что на самом деле было тому причиной? Если он так любит ее, что готов за нее сесть в тюрьму, то почему же тогда, прощаясь с ней, он держался так холодно, так отчужденно?

— В чем дело, Энни? — спросил Джон. — У тебя такой вид, словно ты уже побывала в бою!

Энни скорчилась у огня. Она передвинулась туда, когда Робби начал щипать Гленну за зад, та невинно-кокетливо хихикать, и это так действовало Энни на нервы, что она уже не в силах была на это смотреть. Энни сидела перед огнем на треногом стуле. Джон без приглашения опустился рядом с ней на пол по-турецки. В руке его был бокал с виски.

— Сегодня был тяжелый день, я устала… — отрешенно произнесла она. — Мы все-таки совершили нелегкий переход!

— Завтра нам предстоит такой же. Дело хозяйское, но советую отдохнуть, а не думать о вещах, на которые все равно нет ответа.

— Откуда ты знаешь, о чем я думаю? — насторожилась она.

— Да у тебя все на лице написано! — усмехнулся он. — Ты думаешь о муже. Впрочем, оно и естественно — о чем еще может думать женщина, разлученная с мужем войной? Не ты одна, крошка, не ты первая, не ты последняя…

— Да не думаю я о нем! — фыркнула Энни. — Ангус сделал свой выбор, я сделала свой. Каждому из нас приходится мириться с выбором другого. Если честно, я вообще ни о чем не думаю, я просто греюсь у огня…

— Что ж, погреться всегда неплохо! — улыбнулся Джон, с наслаждением потирая замерзшие ладони.

Энни невольно покосилась на его руки — большие, сильные, с длинными пальцами. Руки Ангуса были меньше, изящнее, и ласкали эти руки ее всегда нежно, умело, изысканно. Джон, будь он ее любовником, вряд ли касался бы ее тела так трепетно. В нежных изысканных ласках есть своя прелесть, но иногда ведь хочется пусть грубоватого, но более страстного и решительного напора… Энни мотнула головой, словно отгоняя наваждение. Нет, Джон прав — и впрямь не мешало бы отдохнуть, а то лезет в голову бог знает что…

— Ты прав, — решительно произнесла она, — я, пожалуй, пойду спать.

Энни поднялась со стула, точнее, хотела подняться, но почувствовала, что ноги, словно деревянные, не держат ее. Энни, пожалуй, рухнула бы на пол, если бы Джон мгновенно не подхватил ее.

— Что с тобой? — спросил он.

— Ноги не идут — так устала.

— Почему ты не пользуешься той мазью, которую я тебе дал? — поинтересовался он.

— Она так мерзко воняет! — поморщилась Энни.

— Раздевайся! — неожиданно решительно произнес Джон. Энни уставилась на него во все глаза:

— Ты в своем уме?

— Это не то, о чем ты подумала, крошка! — усмехнулся Джон. — Я просто предлагаю натереть тебе ноги этой мазью.

— Спасибо, я и сама справлюсь.

— У меня это получится лучше. Иди сними штаны и ложись. Если уж так стесняешься, прикрой, что надо, простыней.

Энни лихорадочно огляделась вокруг, но, слава Богу, никто не обращал на них внимания. Большинство вообще уже спали. Поддерживаемая Джоном, Энни добралась до кровати. Пока она не без труда стягивала штаны, Джон не смотрел на нее — он в это время доставал бутыль с целебной мазью из своей дорожной сумки. Когда он подошел к Энни, она уже лежала на кровати лицом вниз. От рук Джона резко пахло мазью. Впрочем, теперь это уже не казалось Энни таким противным…

С нежностью и осторожностью, каких Энни не ожидала от него, Джон начал массаж, и вскоре Энни почувствовала, как по ее телу разливается блаженное тепло. Джон поднял ее рубашку, оголяя бедра. Энни не возражала.

— Почему ты почти ничего не рассказываешь о своей невесте? — спросила она.

— Я что-то тоже не припомню, — усмехнулся он, — чтобы ты особо часто заводила разговор об Ангусе.

— Я даже до сих пор не поняла — женишься ты все-таки на ней или нет?

Вместо ответа руки Джона скользнули под ее рубашку, массируя плечи. Энни почувствовала, что сейчас застонет от удовольствия, и, чтобы этого не произошло, закусила губу. Пальцы ее мертвой хваткой вцепились в простыню. Прикосновения Джона были такими успокаивающими, Энни чувствовала себя так уютно…

Джону не хотелось заводить сейчас речь о Элизабет Кэмпбелл. Разумеется, он в глубине души понимал, что Энни и сама бы натерла себе ноги мазью. Это был лишь повод для того, чтобы прикоснуться к ее телу, если уж нельзя… Господи, сколько раз он мечтал… И Джон знал, что саму Энни останавливает только то, что она обвенчана с Ангусом Моу.

А должна была обвенчаться с ним, Джоном Александром Макгиливреем. Джон знал, что сам Ферчар рассматривал его в качестве возможного претендента. Но в тот день, в тот самый день, когда Джон собирался предложить ей наконец руку и сердце, он узнал, что она уже помолвлена с Ангусом Моу… В тот день Джон напился до такого состояния, что Джиллиз был вынужден связать его по рукам и ногам, иначе бы Джон разнес в щепки собственный дом. Целый месяц после этого он беспробудно пьянствовал и переспал едва ли не со всеми проститутками в округе, тщетно пытаясь найти в этом забвение…

И сейчас, четыре года спустя, боль не отпустила Джона, с каждым днем становясь все острее. Он мог бы овладеть ею прямо сейчас. Никто не стал бы ему в этом препятствовать — и меньше всего сама Энни…

Ангус считал Джона своим другом. Перед отъездом в Эдинбург Ангус был у него, просил присматривать за Энни — та, мол, слишком взбалмошная, чтобы сидеть дома за пяльцами, говорил, что доверяет Джону как другу… Видел бы он, как всего лишь за полчаса до его прихода Энни торжественно клялась возглавить клан и повести его на борьбу за свободу родины…

Опустив рубашку Энни, Джон отошел от ее постели. С соседней кровати на него смотрела Гленна Мор. Сочная грудь девицы была недвусмысленно обнажена, но Джон, не обращая внимания на ее прелести, сел и закурил дорогую сигару, чувствуя, что этой ночью ему все равно не уснуть…

На лицо Джона упала какая-то тень. Он поднял голову, над ним стоял Джиллиз Макбин.

— Слушай, Джон, — начал он, — мы тут неподалеку, вниз по реке, обнаружили английский лагерь. Две телеги с зерном, одна — с бочонками эля, и при них всего сорок человек. Может, растрясти их, как ты на это смотришь?

— Что ж, попытаться можно. — Джон поднялся на ноги, радуясь в душе, что это приключение отвлечет его от рискованных мыслей. — Седлай лошадей!

— Нет, если у тебя есть дела поважнее, — Джиллиз покосился на Гленну, которая, судя по всему, по-прежнему не оставляла надежды соблазнить Джона, — то я с моими людьми и без тебя справлюсь…

— Ты настоящий друг, Джиллиз! — усмехнулся Джон, похлопывая коротышку по плечу. — Если бы не ты, я бы сейчас, возможно, подцепил сифилис…

— Только не говори Робби, — фыркнул в ответ Джиллиз, — всего полчаса назад он валялся с этой пташкой на сеновале и все еще не очухался. «Поздравишь» его позже, не стоит портить ему сейчас настроение.