"Викинг" - читать интересную книгу автора (Маршалл Эдисон)

Глава десятая Я ВЕРНУСЬ

Путешествие закончено, думал я, пора начинать новое.

Одна прядь моей судьбы смотана, но я не знал, что это означает. А прялка и не думает останавливаться.

Одна битва закончена, надо омыть и залечить раны, надо пировать и веселиться, и, пожалуй, поразмыслить немного над событиями и тайнами, но не за горами звуки рогов и песни, которые викинги поют над своими щитами.

Мир изменится, ведь из него ушел Рагнар, и уже никогда он не станет прежним, но моя тропа вела вперед, в неведомое, и ради своей великой цели я должен был идти по ней.

Я тряхнул головой, отгоняя посторонние мысли, и вспомнил, что нахожусь в зале Аэлы — короля Нортумбрии. Он находился в кругу тех же самых лордов, глаза блестели, а лицо разрумянилось, словно от вина.

Вокруг короля царило радостное оживление. Только Годвин, одетый в свой неизменный белый балахон, наблюдал за всеми озабоченным взором.

Энит пыталась смеяться и шутить со своими служанками, но я видел, что она была очень бледна.

Между нами было пустое пространство, но оно разделяло нас, словно ограда.

Только один из них решился подойти к нам, но он и сам был случайный человек при дворе, возможно, низкорожденный или странник из далекой страны, который песнями зарабатывал себе на пропитание. Он заговорил с Морганой на незнакомом языке; я решил, что это ее родной уэльский.

Берта, хоть и стояла рядом, не обратила внимания на разговор. Она смотрела на Аэлу со все возрастающим беспокойством.

Китти придвинулась ко мне, и я знал, что она видит все своими узкими глазами. Мне было приятно думать, что она совсем не изменилась после смерти Рагнара. И все же ее желтая кожа чуточку побледнела, и она слегка приподнималась на носках, словно встревоженная чем-то.

Глухонемой калека отошел от нас и уселся на скамью в ожидании дальнейших событий.

— Мне с принцессой и остальными пора отправляться, — сказал я Аэле, — нас ждет долгое путешествие.

— Куда лежит твой путь, Оге? — вежливо спросил король.

— У нас дело на одном острове. И по дороге мы должны зайти еще кое-куда.

— Зачем так спешить?

Он разговаривал очень любезно, а почему бы и нет? Я сослужил ему отличную службу. Рагнар был его кошмаром. Аэла ложился и вставал с мыслью о нем. Сила Эгберта, его противника, заключалась в Рагнаре. Кто кроме него мог собрать огромную армию и привезти ее в Англию, чтобы стряхнуть королей с тронов? Теперь, когда кости Рагнара обгладывают в колодце смерти, корона Аэлы крепко сидит на голове.

— Уже начинается отлив, — сказал я.

— И все же задержись еще немного. Я хочу предложить тебе чашу вина. Брат Годвин, почему бы мне не выпить с язычником, который так хорошо послужил христианам? К тому же он не простой воин, а знатный эрл.

— Мне это не нравится, Аэла.

— Почему, певец псалмов?

— Мы только что видели ужасную смерть и тебя, радующегося ей. Ты становишься слишком велик для рубахи внука кузнеца.

— Так я же не собираюсь ее носить. А для короны Осберта я в самую пору. И я еще буду королем всей Англии! — Он махнул рукой эрлам и женщинам. — Сюда! Выпьем с Оге, а если этот святоша не присоединится к нам, пусть отправляется в келью перебирать четки!

— Лучше бы тебе перебрать свои поступки, за каждый ты будешь держать ответ перед Господом!

— Поди прочь! Иди к нам, Оге Кречет! Добрая английская выпивка куда лучше датской!

— Откуда ты знаешь мое прозвище?

— Рагнар так назвал тебя. Я сам не разобрал, но один из моих людей знает твой язык. Его жена из данов с Оркнейских островов.

— Я не останусь, король Аэла. Я ухожу с моими спутниками.

— Это очень невежливо, но я к тебе не в претензии, ведь я твой должник.

Я заметил, как он подмигнул своему главному эрлу.

— О каком долге ты говоришь, король? — спросил эрл. — Я думал, что вы заключили соглашение с Оге Кречетом.

— Так и было сперва, но он был настолько любезен, что расторг его.

— Как это?

— Он сказал, что уступит одного из своих пленников в обмен на другого. Я отказался от права на Моргану, и Оге убил Рагнара своей рукой. Оге, я желаю тебе, желтокожей женщине и калеке безопасного путешествия, но Моргана с Бертой останутся у меня.

— Что это значит? — воскликнул Годвин, опередив меня.

— Годвин, ты должен стыдиться своей рясы! — насмешливо ответил король. — Как ты можешь отпустить христианку в объятия язычника? Она сама этого хочет? Тем больше ее прегрешение.

— Аэла, ты послал ему охранительную грамоту с твоей королевской печатью. Ты клялся, что он со своими спутниками…

— Загляни в нее еще разок, брат Годвин!

— Что?

— Достаточно прочитать первую строку.

— Письмо для Оге, ярла Хорика… — медленно прочел Годвин.

— Если бы ты изучал законы вместо святого писания, то знал бы, что ошибка в документе делает его недействительным. Но хуже всего, что Оге присвоил себе звание ярла.

— Я не понимаю.

— Он не ярл Хорика, а воин Рагнара и бывший раб. Мой человек слышал, как он сам говорил это.

— Да, я воин, — крикнул я, и кровь бросилась мне в голову, — и я знаю, что делать с предателем!

Я выхватил меч, но звонкий голос привел меня в себя:

— Остановись, Оге. Аэла, отзови свою стражу.

Аэла поднял руку, останавливая воинов, и насмешливо поклонился Моргане.

— Боюсь, слишком поздно, принцесса. Он оскорбил меня и угрожал мне мечом.

— Чтобы защитить меня.

— Что?

— Чтобы защитить дочь короля Уэльса, которую ты хочешь удержать против ее воли.

— Осторожно, Аэла, — сказал Годвин громко, — ты не так уж давно стал королем, чтобы заходить столь далеко. Я, Годвин, брат ордена святого Бенедикта, привел сюда этого викинга, обещав ему безопасность. Если ты убьешь его, берегись колокольного звона и свеч!

Я не знал, о чем задумался король, но думал он долго. Он пошептался со своим главным эрлом, затем надменно сказал:

— Брат Годвин, ты знаешь, меня нелегко напугать. И я не боюсь признать свою ошибку. Мне следует быть более снисходительным к этому язычнику. Он пришел сюда с добрыми намерениями, хоть и присвоил себе благородное происхождение. Моргане я не позволю уйти. Родри никогда не простит мне, если я поощрю ее греховную страсть. И ты, Годвин, тоже, когда разум вернется к тебе. Саксонка Берта, конечно, останется при своей госпоже. А в награду за поимку и убийство Рагнара я подарю Оге три десятка серебряных крон.

Он кивнул эконому, и тот отсчитал тридцать больших серебряных монет из тяжелого кошелька.

— Я не возьму ни пенни, — сказал я, и мой голос предательски дрогнул от нахлынувшей слабости и стыда.

— Как пожелаешь. И сделай одолжение, возвращайся в свою лодку с желтокожей и калекой, и побыстрее ставь парус. А если захочешь вернуться, захвати с собой дружину побольше, а то встретишь не очень любезный прием.

Он забрал у Годвина грамоту и разорвал пополам.

— Теперь можешь идти.

Он повернулся к нам спиной. Моргана прижалась ко мне и поцеловала в губы.

— Сколько ни понадобится, я буду ждать тебя, — прошептала она.

— Я вернусь как можно быстрее, иначе умру.

— Не слишком быстро. Возвращайся, когда о тебе забудут и снимут часовых со стен. Не вздумай погибнуть, живи и копи силу. Стань сильнее любого короля. Я дождусь тебя.

— Как ты сможешь дождаться? Ты почти одна.

— Я — Моргана, дочь Родри и возлюбленная Оге Дана. Не бойся за меня.

— Я буду верен тебе, Моргана.

— Да, живи и копи силы. Вот единственная верность, которая мне нужна. О большем я не прошу.

Ее лицо побледнело, глаза затуманились. Она встала на цыпочки и поцеловала меня.

Словно в тумане я шел через полутемные залы в сопровождении Китти и Кулика. Мы выбрались во двор, и молчаливый слуга довел нас до реки.

Но в лодке вместо одного Куолы сидел еще кто-то. Темноволосый человек прижимал к груди арфу.

— Зачем ты пришел сюда, Алан?

— Я спел много песен, теперь хочу хоть одну прожить.

— Поздновато. Ты можешь погибнуть.

— Тогда это будет песня о смерти.

— Ты говоришь загадками.

— Я буду рядом с тобой, пока один из нас не умрет. Ясно?

— Вполне.

— Мне кажется, что моя предсмертная песнь превзойдет все, что я сочинил прежде.

— Ты сумасшедший, Алан!

— Я буду петь для тебя и о тебе, и когда больше не о чем станет петь, я умру вместе с тобой. Это нормально?

— Не сказал бы, но оставайся.

Мы оттолкнули лодку и поплыли вниз по реке. Сильные удары весел и течение несли нас очень быстро: дома, поля и стены неслись друг за другом, вставая между мной и Морганой.

— Убрать весла! — крикнул я, становясь у рулевого весла. Вода стремительно бежала в серые объятия моря, плескалась и рокотала. Солнце клонилось к закату, и все длиннее становились тени. Скоро занавес ночи окончательно разлучит Моргану со мной.

Впереди, среди рощи деревьев, показалась поляна. Я привязал лодку к корню огромного дуба.

— Я должен вернуться, — сказал я Китти.

Она помолчала немного, затем печально улыбнулась:

— Мы должны вернуться, — сказала она Куоле по-лапландски. Куола усмехнулся, и в его щелочках-глазах блеснул огонек.

— А я было подумал, что вы забыли кое-что, — ответил он.

— Мы должны вернуться, — сказал я Алану.

— Уже? Я не думал, что мой вызов примут так быстро. Это все равно, что вызывать дьявола, который стоит за твоей спиной.

— Ты можешь вылезти на берег и идти, куда хочешь.

— Нет. Песня получится лучше, чем я думал, хотя, наверное, гораздо короче.

— Смогу ли я отыскать Моргану и увести ее?

— Я знаю, где ее искать. Сегодня Аэла устроит пир в честь смерти Рагнара, и все будут пьяны. Так что твои шансы один к девяти, к семи, к пяти, а то и к трем.

— Ну а почему не к восьми, к шести, к четырем?

— Нечетные цифры приносят удачу.

— Смогу ли я остаться в живых?

— Выживал же ты как-то до сих пор, — громко рассмеялся темноволосый человек. Затем он повернулся к Кулику и медленно показал ему несколько странных знаков. Кулик смотрел очень внимательно, затем повторил эти знаки, только очень быстро. Когда Алан покачал головой, Кулик повторил их снова, но медленней и с заметным нетерпением.

— Марри думает, что тебя убьют, — сказал Алан.

— Ты его знаешь?

— Оге, я много путешествовал и повидал много лиц. Это Марри с болот.

— Откуда ты знаешь знаки, которыми говорил с ним?

— Умеющий читать, выучит их за час, хотя разговаривать ими очень долго. Я научился им, чтобы спеть песню одному глухонемому королю.

— Если мы оба останемся в живых, я послушаю песню, которую ты споешь про этого Марри, и, думаю, ее стоит послушать. Становится темно. Возвращаемся той же дорогой.

И мы поплыли. На веслах были Кулик, полевой жаворонок и два маленьких желтых ястребка. Белый сокол управлял ей. Отлив мешал нам, из четырех пройденных футов он съедал три. Я подумал, что христианский Бог смотрит вниз и смеется. Тьма быстро сгустилась, и вскоре в воде заблестели отражения звезд.

Алан подсказал нам высадиться в другом месте. Кулик остался в лодке, и Алан вывел Китти, Куолу и меня на берег небольшого ручья. Похоже, по его руслу в город пробирались нищие в поисках отбросов. Мы прокрались в город сквозь дыру в стене и попали в сад, где высокие деревья отбрасывали зловещие тени на посеребренную землю. Из окон вдалеке доносился шум пира. Смутно виднелись фигуры часовых, шагающих взад и вперед. Прямо перед нами высилась башня, а рядом с ней росло дерево.

Алан указал на балкон, до которого можно было дотянуться с ветки.

— А с чего ты решил, что она там?

— Именно сюда Аэла велел стражнику отвести ее. Он сказал, что северная башня непригодна для жилья, поэтому принцесса будет там в безопасности. Он говорил громче, чем надо, возбужденный смертью Рагнара, и я ясно его слышал.

Мне показалось, что надо бы повторить это Китти, но тут же я сам удивился — зачем? И промолчал.

Я легко вскарабкался на дерево и, дотянувшись до балкона, перелез через перила. На балкон выходили дверь и маленькое окно. Посмотрев через стекло, я разглядел высокую кровать под балдахином, но у изголовья занавес был отдернут. Я не мог разглядеть лиц, но на кровати явно лежали двое, погруженные в глубокий сон.

Дверь подалась, и я проник в комнату. По покрытому соломой полу ноги ступали бесшумно. Я отдернул занавес, ожидая увидеть черные и золотистые волосы, разметавшиеся по подушкам. Но вместо этого в глазах блеснула сталь, в голове вспыхнула острая боль, и я упал. Людям, бежавшим со всех ног ко мне, уже нечего было бояться. Я подумал, что и мне бояться тоже нечего. Все было определено с той поры, когда я натаскивал Стрелу Одина на уток. Великая соколица была во власти колдовства, как и я. Я должен был догадаться об этом по ее полету, которому позавидовали бы и боги — так она парила в вышине, недосягаемая для людей, зверей и птиц. Ее дух продолжал жить во мне, два маленьких пламени слились в одно великое пламя, которое сейчас едва теплилось.

Связанного по рукам и ногам, меня проволокли в сад, где должны были дожидаться четверо моих спутников. Китти не сопротивлялась, сберегая силы. Куолу вязали трое стражников, а еще трое лежали на земле: двое стонали, а у третьего было перерезано горло. Я думал, что Алан исчез, или станет смеяться надо мной, но он корчился на земле, и стражник пинал его ногами.

— Дайте мне сказать, — кричал он, — даже короли слушают, когда я говорю!

— Ну, говори, — разрешил стражник.

— Оге, клянусь песнями, которые пою, — а это моя единственная клятва, — я слышал приказ Аэлы отвести девушек в эту башню.

— Я тоже должен был услышать. Но, наверное, дух той, что любит меня, закрыл мне уши. Однако христианский Бог оставил открытыми твои, дабы помешать этому духу спасти меня.

— Я знаю христианского Бога лучше всех, потому что Он любит мои песни, и не думаю, чтобы Он сотворил такое. Но тебе, похоже, недолго осталось жить. Так что ответь мне, чтобы я смог сложить о тебе песню. Кто так любил тебя?

— Никто, кроме Китти и Морганы. Китти еще жива, и Моргана была жива, когда уши мои закрылись, но если ее убили…

— Она жива. Аэла не посмеет тронуть ее.

— А как ты будешь петь, если тебе придется умереть вместе со мной?

— Аэла не тронет меня и пальцем. А тот стражник, что бил меня, будет повешен.

К моему изумлению, стражник отшатнулся, смертельно побледнел. Его пальцы судорожно сжались на горле, словно он уже ощутил веревку, и мне показалось, что я вижу ее тень.

Воины перерезали путы на моих ногах, чтобы я мог идти, и их начальник приказал мне следовать за ними через узкую дверь. Двое человек шли за мной, подталкивая остриями копий. Китти, Куола и Алан шли следом.

Нас привели в комнату, которая напомнила мне комнату Эгберта, хоть и была намного больше. Ночи становились прохладными, и в очаге плясали языки пламени. Огонь и пара десятков свечей на длинном столе, освещали четверых людей, сидевших на позолоченных стульях. Еще несколько человек стояли у стены. За столом сидели Моргана, Берта, Аэла и Энит. Моргана встала, увидев меня, и подняла белый платок, лежавший перед королем. С широко раскрытыми глазами она подошла ко мне и вытерла кровь с лица и головы. Затем она поцеловала меня в губы, взяла за руку и встала рядом.

Берта вскочила, бросилась к Моргане и схватила ее за другую руку. Так что мы все трое стояли перед королем.

Аэла даже не взглянул на нас и повернулся к Алану.

— Шпионы сообщили, что ты привел Оге к башне.

Алан устало кивнул.

— Разве ты разучился говорить? — спросил король. Алан помотал головой.

Аэла повернулся к стражникам:

— Кто посмел поднять руку на певца?

Ему указали на здоровенного парня.

— Повесить его.

Человека увели, а Аэла повернулся к Алану.

— Теперь ты будешь говорить?

— Да.

— Почему ты оставил меня и отправился с Оге Даном?

— Ты расправляешься с врагами предательством. Мне это неинтересно, об этом не сложишь хороших песен.

С потемневшими глазами Аэла повернулся ко мне.

— Я предупреждал, чтобы ты не возвращался без большой дружины, — сказал он, — но ты не послушался.

— Армия придет, — ответил я.

— Чтобы забрать твои кости?

— Они придут, ведь я уже разрушил твою стену.

— Что-то я не заметил. Какую стену?

— Самую большую из всех, которые ты когда-либо строил.

И я показал ему руку Морганы в своей.

— Клянусь Богом, раб не может так разговаривать!

— Меня освободил Эгберт, который скоро будет королем Нортумбрии.

Аэла повернулся к Энит, лицо которой побелело.

— Это похоже на кошмар.

— Сын мой, что ты об этом думаешь?

— Не знаю, что и сказать.

Зато знал я, глядя на Аэлу, задумчиво подперевшего подбородок рукой. Он не был заурядным человеком.

— Рагнар. Эгберт. Хастингс, сын Рагнара. Теперь еще этот бывший раб с соколиным профилем. Ты говорила, мать, что видела двух красивых девушек на корабле Рагнара, когда была его пленницей: дочь графа Нантского и рыжую левантийку. Может, он сын одной из них? Тогда он убил своего отца и будет навсегда проклят!

Я громко рассмеялся:

— Одна из них, Эдит, мать Хастингса, а у второй нет детей.

Аэла кивнул.

— Довольно шутить, перейдем к делу. Матушка, у меня большие счеты с этим человеком, но я никак не уразумею их величину. Слишком много всего: во-первых, я король. Получив помазание архиепископа, я стал наместником Господа на земле. И я не могу отбросить ореол святости, окружающий королевскую власть. Между королем и его подданными — бездонная пропасть, как между собаками и их хозяином. И кем бы Оге не был, он не король.

— Я слежу за ходом твоих мыслей, — проворковала его мать, сцепляя и расцепляя пальцы, — и я не сомневаюсь в божественном происхождении твоей власти.

— Замечательные слова, — смеясь, воскликнул Аэла. — Давай теперь определим ущерб, нанесенный нашему королевскому величию. Мою невесту, дочь короля Уэльса, захватывает в плен языческий разбойник и увозит к себе на север. Этот злодей — Хастингс, уже известный сын Рагнара. Конечно, он хотел получить выкуп, и это вполне понятно. Но что случается потом? Никому не известный воин, бывший раб, похищает ее ради любви — я не вижу иной причины, — а за одно то, что он посмел поднять на нее глаза, его следовало бы повесить. Ну а за то, что он овладел ею — сварить заживо в кипятке.

— Но ты сам слышал, она призналась, что добровольно и с удовольствием отдалась ему. Разве это не смягчает его вину и не делает главной виновницей ее?

— Ты никогда не была настоящей королевой, мать. Выйдя замуж за великого эрла, ты не смогла понять сущности королевской власти. Моргана — дочь короля, и она выше законов, по которым судят обычных людей. Если она возжелает грязного пахаря — кто запретит ей? Священник может читать ей проповедь, а ее муж — если узнает — может даже проучить ее, но, заметьте, лишь в том случае, если по рождению он выше. Если бы Оге овладел ею насильно, я бы поступил с ним, как говорил раньше. Значимость его вины противоположна его собственной значимости.

— Я не совсем понимаю тебя.

— Не важно. Я занят размышлениями о королевской власти и игрой своего ума. Если бы он был великий лорд, я, король, все равно не мог бы вызвать его на поединок. Я должен был бы придумать ему почетную кару, или же тихо умертвить. Если бы он был мошенником, я бы избавился от него, как от дохлой крысы. Но все обиды слились воедино в моем сердце из-за красоты этой девушки.

Странно было слышать последние слова, произнесенные тем же игривым тоном, что и предыдущие. Если бы не его потемневшие глаза и судорожно сжатые кулаки, я бы подумал, что он шутит.

— Я никак не пойму, кто он такой, — продолжал Аэла, — что-то странное есть в том, что он добился любви Морганы и победил самого Рагнара. Это или какой-то обман или странное стечение обстоятельств. Если всего этого раб добился сам, то он далеко пойдет. И если я оставлю его в живых, то он когда-нибудь убьет меня.

— Тогда прикончи его, и побыстрее. — Энит закрыла лицо ладонями.

— Мы с ним враги. Если он выживет, то вернется за Морганой с дружиной, как я его и просил. И Эгберт тогда займет мой трон. Откуда мне это известно? Бог дал мне силу видеть людские души — дар, который несет в себе проклятие, потому что я должен все время заглядывать и в свое сердце. Никто не поверит мне кроме него — и, возможно, Морганы.

— Я верю тебе, король! — сказал Алан.

Алан знал, что своими словами приближает мою смерть. Знал это и я. Но это была наша судьба.

— Я сказал, ЕСЛИ он выживет, — продолжал король, — но я не уверен в этом. Наверно, он умрет, как собака, потерявшая зубы. Почему бы не убедиться в его смерти? Подсчитывая свои потери, я могу чувствовать себя дураком, но трусом не буду. Я подвергну тебя испытанию, Оге. Если ты не выдержишь, я быстро от тебя избавлюсь, и твое тело окажется на помойке. Если ты победишь, то останешься жить, и я буду чувствовать себя в опасности. Но в любом случае, погоди радоваться. — Его голос замер, и в комнате воцарилась тишина, словно в чаще зимнего леса.

— Я не радуюсь, — ответил я, и кровь застыла в моих жилах.

— На самом деле, увеличивая свой долг, я приумножаю и опасность. Но долг велик, — одно то, что я задержал Моргану, делает его очень большим. Если ты пройдешь испытание, я, может, даже и не смогу достойно отплатить тебе.

— Ты пьян, Аэла, — выкрикнула его мать.

— Напротив, вино заставляет меня принимать истинно королевские решения. Алан еще споет обо мне достойную песню, правда, Алан? Оге, это испытание покажет, кому отдала любовь Моргана — Оге Дану, чье имя отмечено судьбой, или грязному обманщику. Я слишком горд, чтобы убить тебя, не выяснив этого.

— Что за испытание? — хрипло спросил я.

— Я не скажу. Жди его. Можешь начать сопротивляться прямо сейчас, если пожелаешь. Вдруг я уже от этого буду знать ответ.

Мой разум был в смятении, и я не знал, как лучше поступить. Но я вспомнил Стрелу Одина, сидевшую неподвижно, когда Хастингс отрезал ей крыло, и Рагнара, не сопротивлявшегося у края ямы.

— Я не буду драться ни с кем, кроме тебя, — ответил я. — И вообще, я устал слушать всю эту чушь.

— Мне нравится твой ответ, и он позволяет надеяться на лучшее. Посадите его к очагу и вставьте в его руки полено.

Стражники усадили меня так, как приказал король: правую руку положили на камень, на нее полено и левую руку сверху. Голубоватое пламя слегка шипело, и жар красных углей нагревал мою щеку.

Король повернулся к невысокому человеку с мясницким ножом на поясе. Дрожь прошла по моему телу, но мне удалось скрыть ее, а душа вспыхнула от ярости, что это был не меч.

— Остро ли твое лезвие? — спросил Аэла.

— Да, господин.

— Тогда руби.

Словно ледяной огонь впился в мою руку чуть повыше кисти. Я удивился, почему правой руке, держащей левую, стало так легко, и с ужасом увидел, почему. Я отбросил полено, а с ним и отрубленную кисть. Моя левая рука оканчивалась обрубком, из которого хлестала кровь.

Хотя я не чувствовал боли, я не хотел терять кровь. Я повернулся и сунул то, что осталось от левой руки, в пылающие угли. Красный огонь боролся с алым потоком, и только шипение слышалось в комнате. Затем стал распространяться запах, менее приятный для королевских ноздрей, чем благовония, но я радовался, что кровь останавливается и я еще жив.

Крича: «Один! Один!», чтобы удержаться от стона, я вытащил из огня обрубок, темный теперь, как пепел. И погрузился во тьму. Когда я открыл глаза, над головой сияли холодные звезды, и у неба были плавно изогнутые края.

Я лежал на шкурах на дне «Игрушки Одина». Я услышал рокот волн и ровный плеск весел, которыми гребли Марри и Куола. Алан правил лодкой. Китти сидела рядом со мной и что-то делала с моей искалеченной рукой. Я доверял ее волчьему зрению и не чувствовал боли, поэтому еще немного подождал, чтобы окончательно прийти в себя.

— Что сделал король с Морганой? — спросил я.

— Ничего. Он только позволил ей смотреть на твои мучения и запретил быть с тобой.

— Алан, ты можешь что-нибудь добавить?

— Брат Годвин говорил, что отведет ее в аббатство неподалеку, затем пилигримы отвезут ее в Уэльс, к отцу.

— Как ты думаешь, она в безопасности?

— Никто не может быть в безопасности в наши кровавые времена, даже певец, но она в большей безопасности, чем, если бы была с тобой.

— Кто-нибудь уверил ее, что я приду за ней?

— Ты сделал это сам, сунув свою искалеченную руку в огонь.