"Чёрный дождь" - читать интересную книгу автора (Ибусэ Масудзи)

ГЛАВА III

Днем, часов около трех, когда Сигэмацу отправился на кухню попить чаю, из сосновой рощи, у холма, послышалось пение цикады — впервые в этом году. Сигэко готовила на кухне лепешки из гречневой муки.

— Послушай, Сигэмацу,— сказала она,— ты хочешь подарить свой дневник школьной библиотеке для вечного хранения, не так ли?

— Да, меня об этом просил сам директор школы. Мой дневник — это исторический документ.

— Чернила с годами выцветают, поэтому тебе нужно переписывать его не чернилами, а тушью.

Совет был дельный, и Сигэмацу решил переписывать дневник тушью. Он взял новую кисть и бумагу. Начало дневника он попросил Сигэко тоже переписать тушью.

...Ох, как в тот день его мучила жажда... Где бы попить, где бы попить?.. Он попробовал открыть кран колонки на обочине дороги, но оттуда потекла струя кипятка, окруженная облачком пара.

Вспоминая об этом, Сигэмацу продолжал переписывать дневник.

От главного храма Ёкогава, расположенного к востоку от железнодорожной станции, осталось лишь несколько покосившихся опор. Молельня сметена начисто, сохранился лишь фундамент.

Люди, проходившие вдоль храмовой ограды, были сплошь покрыты не то пылью, не то пеплом. У тех, у кого сохранилась одежда, кровоточили руки и лицо. У раздетых до пояса — грудь, спина и ноги. Мимо, словно привидение, прошла женщина, вытянув руки вперед. Щеки ее страшно распухли и свисали толстыми складками. За ней следовал обнаженный мужчина. Нагнувшись, он прикрывал руками срам, словно собирался войти в общий бассейн в бане. Еще одна женщина пробежала в рубашке, третья женщина, прижимая к себе грудного ребенка, то кричала: «Воды, воды!», то принималась вытирать ребенку засыпанные пеплом глаза. Давка на улицах была такая же, как в часы «пик». Без единой мысли в голове я брел в том же направлении, что и остальные. Внезапно среди воплей и причитаний я услышал свое имя, выкрикнутое резким пронзительным голосом.

— Эй, кто меня зовет? — закричал я.

В тот же миг кто-то протиснулся сквозь толпу окружающих и схватил меня за руку.

— Ах, Сидзума, какое счастье, что я вас встретила.

Это была та самая владелица прядильной фабрики Такахаси, с которой я встретился в электричке. Откуда она появилась, как заметила меня в этой толпе — один бог ведает! Женщина судорожно приникла ко мне, ее била дрожь.

Кое-как выбравшись из толпы, мы остановились между разрушенными домами у шоссе. Владелица фабрики была очень бледна и продолжала дрожать всем телом.

— Какой ужас, Сидзума. Что это? Что они сделали?

— Сбросили бомбу.

— Куда она попала?

— Точно не знаю. Ясно одно — на нас сбросили какую-то необычную бомбу.

— Ах, Сидзума, вы где-то поранили лицо. Кожа у вас странного цвета и облезает.

Я потер обеими руками лицо. К левой ладони прилипло что-то похожее на катышки влажной темно-синей бумаги. Я снова потер лицо — и снова липкие катышки. Странное дело. Когда это я успел ободрать лицо? Наверное, это хлопья пепла или куски грязи скатываются, словно кусочки омертвевшей кожи. Я хотел еще раз потереть щеку, но женщина ухватила меня за руку.

— Что вы делаете? Нельзя. Подождите, пока смажут лекарством. А то ведь и внести инфекцию недолго.

Особой боли я не ощущал. Меня только слегка знобило, и дергалась какая-то мышца на шее. Что это за комочки на левой щеке? Я несколько раз широко открыл и закрыл рот, раздражающее ощущение усилилось. Женщина продолжала держать мою левую руку, и я провел по щеке правой. На ладони снова оказались катышки. Мне стало не по себе. Все окружающее отдалилось, поблекло. Сознания я не потерял, но потрясение было очень сильное — трудно даже описать, насколько. Внезапно мне вспомнилась угроза, содержавшаяся в листовке, которую не то в начале, не то в середине прошлого месяца сбросил вражеский самолет: «Жители Хиросимы, ждите от нас в скором времени подарочка».

Что-то в этом роде. Сам листовки я не читал, но о яви рассказывал старый инженер Тасиро с консервного, завода Удзина. Говорили о листовке и сослуживцы Ясуко.

— Случилось что-то страшное, госпожа Такахаси. Что-то из ряда вон выходящее. Поэтому, прежде чем действовать, надо успокоиться, хорошенько все обдумать.

— Можно было ждать всего, только не этого... Не знаю, бомба это либо что-нибудь другое, но такое испытание свыше сил человеческих... нельзя так, нельзя...

— Госпожа Такахаси, на вас столько пыли. Как будто седой парик на голове.

Женщина наконец выпустила мою руку и стала отряхивать волосы. Пепел посыпался на лицо, на плечи. Тогда она начала его сдувать. Это получалось у нее еще успешнее. Затем она наклонилась вперед, продолжая энергично отряхивать волосы.

Я последовал ее примеру. С головы у меня посыпался мелкий пепел, словно я дунул в потухшую жаровню полную золы.

— Так дело не пойдет, госпожа Такахаси. Надо найти воду и умыться. Хорошенько умыться!

Найти воду оказалось не так-то просто. Все дома вокруг были разрушены, а противопожарные бочки погребены под развалинами. Мы вернулись к колонке. Кран был открыт, вода из него не лилась. Ни холодная, ни горячая. Оказывается, кран был подсоединен к стоявшему у входа в магазин баку, и вся вода, разумеется, давно уже вытекла. Сам же магазин был разрушен до основания.

Людей на улице стало меньше, реже слышались стоны раненых. Почти все направлялись к парку Митаки или к железнодорожному мосту Сандзё. Мы тоже пошли в ту сторону. Вдоль железнодорожных путей двигалась бесконечная вереница беженцев. Вот так, должно быть, в очень давние времена шли паломники к священным храмам Кумано. Холм в парке Митаки издали был похож на круглый пирог, облепленный бесчисленными муравьями.

Проходя мимо начальной школы Ёкогава, мы заметили во дворе большой противопожарный бак. Такахаси бросилась к нему. Я рванулся было вслед, но резкое движение отдалось болью в щеке. «Спокойно, спокойно»,— сказал я себе, замедляя шаг. Когда я протянул к переносице руку, чтобы снять очки перед умыванием, оказалось, что очков нет. Да и шапки не было.

— Потерял очки и шапку,— сказал я Такахаси.

Та растерянно оглянулась, затем неожиданно схватилась за плечо, за пояс и тихим голосом проговорила:

— А я потеряла сумочку. В ней три тысячи иен наличными, сберегательная книжка и фабричная печать.

— Нужно ее найти. Наверное, вы обронили ее на станции Ёкогава — там, где мы увидали этот огненный шар. Три тысячи иен — сумма нешуточная.

Но прежде чем идти на поиски, надо было умыться. Мы подобрали лежавшее рядом ведро и стали поливать друг другу воду на голову.

— Старайтесь только не тереть щеку, Сидзума,— сказала мне Такахаси.

Я и сам понимал, что этого нельзя делать. Набрав полные легкие воздуха, я сунул голову в ведро. Поднимаясь вверх, пузырьки приятно ласкали щеки.

Улыбнувшись, я вдруг почувствовал сильную жажду, набрал чистой воды и, трижды прополоскав горло, стал жадно пить. Никто меня не учил, но с детских лет я никогда не пил воду из колодца или из источника в незнакомом месте, не прополоскав предварительно горло. Так же поступали мои сверстники в деревне. Считалось, что это не только предохраняет от болезней, но и является необходимым обрядом поклонения водяному божеству, обитающему в колодцах и источниках.

К этому времени улицы почти совсем обезлюдели, я двинулся в обратный путь к станции. Такахаси пошла следом за мной в надежде найти пропавшую сумку с деньгами.

— Черная лакированная сумка с позолоченной застежкой,— без конца твердила она.

— Вы, вероятно, уронили ее в суматохе,— всякий раз говорил я.

На станции не было ни души. Повсюду — от входа и до самой платформы — валялись ботинки, деревянные сандалии, парусиновые туфли, зонты, шапки, пиджаки, корзинки, узелки, коробочки с едой. Как в театральной уборной во время спектакля, устраиваемого выпускниками школы. Особенно много валялось коробочек с едой. Большинство из них было раскрыто. Удивляться тут нечему — еды не хватает, люди все время голодные и едят где попало. Да и что это за еда! Колобки из риса вперемешку с соевым жмыхом, бобами или овощами. На закуску — соленая редька с рисовыми высевками.

— А вон моя сумка,— воскликнула Такахаси и спустилась с платформы на рельсы, на то самое место, куда мы спрыгнули с площадки вагона, когда на небе появился огненный шар.

— Должно быть, и очки мои здесь,— сказал я.

И правда, очки валялись около столба, за который я держался. Стекла, к счастью, остались целы, а вот целлулоид с левой стороны оправы скрутился в спираль, обнажив белый металл. Я собрал остатки целлулоида и поднес очки к глазам. Оправа выглядела странно; левая половина металлическая, а правая — целлулоидная.

— Мне повезло, все на месте,— воскликнула Такахаси, обследовав содержимое своей сумки.

Я попытался протереть стекла очков воротником рубашки, но руки так дрожали, что мне никак не удавалось это сделать.

— Позвольте, я вам помогу,— предложила Такахаси.

— Спасибо. Я сам. Знаете, почему у меня дрожат руки? Я думаю о том, как жесток наш враг. Этот адский свет, который излучала бомба, не только опалил мне левую щеку, но и расплавил очки. Что это за бомба? Страшно даже подумать. Враг не останавливается ни перед чем, стараясь поставить нас на колени.

— Как вы думаете, Сидзума, налетов больше сегодня не будет?

— Если бы только враг видел эти коробочки с едой, он сразу понял бы, что в налетах нет больше никакой необходимости. Все уже и так уничтожено, неужели это не ясно?

— Не говорите так, Сидзума. Я надел очки.

Невдалеке валялась раздавленная форменная фуражка. Я поднял ее, осмотрел: похожа на мою, хотя и чужая. «Э, да какая разница»,— подумал я, нахлобучил ее на голову, и мы вместе с Такахаси вышли на улицу.

— Завяжите щеку, а то попадет пыль,— посоветовала Такахаси.

Я достал индивидуальный пакет, вытащил из него марлевую салфетку и повязал ее, как косынку. Вот только когда я попытался надеть фуражку, она уже не налезла.

— Чужое барахло не в пользу,— сказал я и нацепил фуражку на фигурную черепицу, торчавшую из развалин дома,— авось кому-нибудь пригодится.

Мы продолжали идти к парку Митаки. Беженцев попадалось теперь уже совсем мало, но их вид надрывал сердце. Особенно запомнилась мне женщина, которая печально стояла на обочине, придерживая раненую руку, из которой сочилась темно-бурая кровь. Немного погодя нас обогнал мальчик. На нем были парусиновые туфли и рубашка с короткими рукавами, заправленная в рваные штаны. Мальчик остановился перед юношей в железной каске и закричал:

— Брат, брат, это я!

Юноша пристально взглянул на него и в замешательстве спросил:

— Кто ты?

Я и Такахаси стояли на месте, наблюдая за этой сценой. Распухшая голова мальчика напоминала темно-синий футбольный мяч. Волосы на голове, брови, ресницы — все это исчезло. Узнать его, разумеется, было мудрено.

— Брат, да это же я, я,— повторял мальчик, заглядывая в лицо юноши.

Тот недоверчиво морщился.

— Скажи, как тебя зовут и где ты учишься?

— Мое имя — Кюдзо Сукунэ, учусь во второй группе первого класса первой Хиросимской средней школы.

Юноша, словно уклоняясь от удара, отшатнулся.

— Кюдзо, говоришь... Но ведь мой брат был одет в гетры и рубашку в синий горошек, перешитую из кимоно.

— Гетры порвались, а все пятнышки прогорели насквозь, когда упала бомба. Брат, это я, Кюдзо!

Рубашка у мальчика в самом деле была как решето, но юноша упорно отказывался узнать своего младшего брата.

— А ну-ка, покажи мне пояс.

— Вот он, гляди, брат! — Обожженными руками мальчик быстро снял пояс и протянул юноше.

Пояс был сделан из кожаного ремешка, которым перевязывают плетеные корзины. Около коричневой пряжки виднелась такого же цвета вращающаяся трубочка.

— Да, это и впрямь ты, Кюдзо! — проговорил сдавленным голосом юноша, едва сдерживая слезы. Он быстро нагнулся к мальчику и стал продевать ему пояс в петли.

Госпожа Такахаси и я, так и не решив окончательно, куда идти, повернули обратно. Я колебался: то ли мне пойти на службу, то ли вернуться домой. Такахаси тоже не знала: отправиться ли ей на фабрику либо к заказчику.

— Пойду-ка домой. Надо посмотреть, все ли там в порядке. По железнодорожным путям можно добраться, даже если в городе пожары,— наконец решил я.

— А я все же схожу к заказчику, получу от него деньги и сдам в банк, а то как бы не прекратилась поставка товаров.

— Но ведь у вас там, в конторе, Ивасита. Если случится пожар, он не покинет своего поста. Такой уж он парень.

— На Ивасита, конечно, можно положиться, но прежде всего я должна сдать деньги в банк — иначе поставка товаров прекратится.

— Вряд ли сейчас есть кто-либо в банке, да и вашего заказчика, я уверен, нет на месте.

— Пусть так. Все равно я пойду. Кто не рискует, тот не выигрывает. Деловой человек должен в первую очередь думать о деле.

— Ну что же, тогда наши пути расходятся. Всего доброго. Если по дороге заглянете в наш офис, передайте, пожалуйста, директору, что я приду на службу сегодня вечером или завтра с утра.

Расставшись с Такахаси (больше мне с ней не довелось встретиться; вероятно, она погибла в огне.— Из более поздних записей), я вернулся на станцию Ёкогава. Кругом все горело. Пожары распространялись в сторону Удзина. Пламя вздымалось и у моста Сандзё. Пройти по улицам было невозможно. Оставался один путь: по железнодорожной ветке на Саньё, затем перебраться через железнодорожный мост Ёкогава и идти по насыпи к Футаба-но Сато.

Этим путем я и пошел. Редкие встречавшиеся мне беженцы почти все были в тяжелых ожогах. Впереди меня брел мальчик лет шести-семи. Я догнал его и окликнул:

— Ты куда идешь?

Он ничего не ответил, продолжая идти с застывшим лицом.

— Не страшно одному через железнодорожный мост?

Ответа и на этот раз не последовало.

— Пойдем через мост вместе. Хорошо?

Мальчик кивнул головой. «За мостом уже недалеко до Футаба-но Сато, дальше он спокойно доберется один»,— решил я.

Славный мальчик, совсем еще маленький. Я боялся, что не смогу его потом оставить, а это было бы неразумно, и поэтому не спрашивал ни его имени, ни откуда он. Сам он не говорил ни слова. Только шел, приоткрыв рот думая о чем-то своем. Время от времени мы натыкались на горящие шпалы. Мальчик останавливался, удивленно глядел на огонь, несколько раз замахивался рукой, будто хотел закинуть камень, и снова пускался в путь.

Я тоже никак не мог понять, почему воспламенились шпалы. Дымились не только шпалы, но и опорные столбы. Бомба, вероятно, нефтяная? Я решил проверить это предположение, затоптал пламя на одной из шпал, лег на живот и принюхался. Пахло только горелым деревом. А ведь я слышал, что от нефтяных бомб исходит необычный, ни на что не похожий запах.

Когда я поднялся с земли, мне бросилось в глаза огромное слоистое облако, напоминавшее грозовую тучу во время великого землетрясения в Канто, которую я видел на фотографии. Опираясь на толстый дымовой столб, облако поднималось все выше и выше. Оно было плоским и походило на шляпку исполинского гриба.

— Взгляни на это облако,— сказал я, обращаясь к своему маленькому спутнику.

Тот молча поглядел вверх — и вдруг широко разинул рот.

На первый взгляд казалось, будто облако недвижимо, но это только казалось. На самом же деле оно расползалось к востоку и к западу, колыхаясь и вспучиваясь изнутри, сверкая мощными вспышками то красного, то фиолетового, то голубого, то зеленого цвета. Его опора, как будто сделанная из сложенной во много раз вуали, увеличивалась прямо-таки на глазах. Облако грозно надвигалось на Хиросиму. У меня было одно желание: стать маленьким-маленьким, затаиться в какой-нибудь уголок, спрятаться от этого страшилища. Но ноги у меня стали как ватные, я даже не мог пошевелиться.

— Взгляните туда, видимо, начинается ливень,— послышался вежливый голос.

Я обернулся. Рядом стояла миловидная женщина средних лет; она держала за руку пышущую здоровьем девочку.

— Ливень... Вы думаете, это ливень? — пробормотал я, вглядываясь в небо, застланное какой-то странной пеленой.

«Не гигантский ли это смерч?» — подумал я. Ничего подобного я в жизни не видел. Содрогаясь всем телом, я представил себе, что будет, если на нас обрушится этот смерч. Тем временем облако продолжало ползти в юго-восточном направлении.

— Вряд ли вам удастся перебраться через мост,— сказала женщина, глядя на мальчика.— Перевернулся товарный поезд. Проход закрыт. Поэтому перед мостом сидят сейчас сотни, а то и тысячи людей.

— Отчего же они не уходят?

— Отдыхают. Идти обратно у них нет сил. Одни тяжело ранены, у других — ожоги. Есть и такие, что лежат в беспамятстве.

— Что это за облако?

— Я слышала, кто-то назвал его дьявольским облаком. Оно и впрямь дьявольское... А с мальчиком вам, поверьте мне, не перейти через мост.

— Ты слышал, мальчик, что сказала тетя? — неуверенно вымолвил я.— Через мост тебе не переправиться. Иди вместе с тетей сначала вдоль железной дороги в сторону Кабэ, а там свернешь к горам.

Мой маленький спутник поднял на меня глаза.

— Понял? Здесь мы с тобой расстанемся...

Он молча кивнул. Женщина положила ему руку на голову и вежливо простилась со мной.

Малыш повернулся и молча побрел вместе с женщиной в обратную сторону. Жалкая фигурка на тоненьких ногах в парусиновых ботинках со сбитыми каблуками. Короткие штанишки, рубашка с короткими рукавами. Руки, висящие, как плети...

Облако колыхалось, словно огромная медуза. Но от медузы оно отличалось тем, что, казалось, было наделено громадной животной — именно животной — силой. На своей единственной ноге-опоре оно неудержимо двигалось на юго-восток, извергая то красные, то фиолетовые, то голубые, то зеленые молнии. Словно кипящая вода, вспучивалось оно изнутри, росло вширь, каждый миг угрожая обрушиться на наши головы. Не зря назвали облако дьявольским. Это было сущее исчадие ада. Только сам дьявол мог породить такое чудовище. Выберусь ли я отсюда живым? Что будет с моей семьей? Смогу ли я ей помочь или буду вынужден уйти в одиночку?

Все мое тело содрогалось. Ноги отказывались служить.

— Нет, так дальше нельзя. Надо что-то сделать,— шепнул я самому себе. Подобрал валявшийся на шпалах пест для лущения риса — бог весть как он туда попал — и стал нещадно колотить себя по ногам, по спине, по плечам, по свободной руке. Потом закрыл глаза и стал дышать: медленный глубокий вдох, еще более медленный выдох. Это была своеобразная, похожая на ритуальную, гимнастика, которой мы занимались по утрам, придя на службу. Наконец нервы мои успокоились, я пришел в себя и зашагал по шпалам на восток.

Хотя я и торопился, я все же старался не обгонять других беженцев. У меня не было такого ощущения, будто — как это бывает в ночных кошмарах — тебя удерживают какие-то невидимые силы, я мог бы даже броситься бежать, если бы не глубокое внутреннее убеждение, что все следует предоставить воле небес. Внезапно один из проходивших мимо беженцев рванулся было вперед с криком: «Парашют, парашют»,— но тут же остановился.

В самом деле, далеко впереди и чуть левее избранного мною направления, над грядой белых облаков, цепляющихся за вершины горной гряды, виднелся одинокий парашют. Его медленно сносило к северу.

Пока я раздумывал, свой это или вражеский парашют, раздался ужасный грохот, земля вздрогнула и в нескольких сотнях метров к северо-западу взметнулся ввысь столб черного дыма. Медленно тянувшиеся по путям беженцы побежали, но вскоре, запыхавшись, остановились.

Последовал еще взрыв, за ним третий. Каждый раз земля содрогалась и в небо устремлялся огромный столб черного дыма. И каждый раз беженцы бросались вперед, но чуть погодя останавливались и снова тащились, с трудом передвигая ноги.

— Это нефтехранилища взрываются,— крикнул один из беженцев, но никто не отозвался на его слова.

У железнодорожного моста Ёкогава я увидел сидевших на насыпи беженцев,— их было не менее двух тысяч. Лишь несколько юношей пытались перебраться через мост. Мост был высотой метров тридцать. Глянешь с такой высоты вниз — и начинают трястись поджилки. Но другого пути на противоположный берег нет. Почти все беженцы, примостившиеся на насыпи, страдали от ран или ожогов. Они были в таком глубоком унынии, что, по-видимому, даже не помышляли о возможности переправиться через мост. Некоторые смотрели немигающим взором в небо. Но остальные даже не глядели в сторону похожего на гигантскую медузу облака. Лишь какая-то женщина, простирая кверху руки, тонким голосом выкрикивала одно и то же:

— Убирайся прочь, дьявольское облако! Что тебе от нас надо? Мы не военные, не солдаты. Убирайся прочь!

«Странно,— подумал я,— почему эта женщина, такая здоровая на вид, даже не пытается перебраться через мост?»

Сидящие рядом беженцы не отзывались на ее крики. Надо было действовать немедленно, не теряя ни минуты. Стараясь не смотреть вниз, я пошел вслед за юношей с окровавленным плечом. В самом конце моста лежали опрокинутые товарные вагоны. Я лег на живот и пополз. Внизу, подо мной, бежала река, должно быть, совсем неглубокая, потому что на дне были хорошо видны груды репчатого лука, вывалившегося из вагонов.

Беженцы, которым удавалось переправиться на тот берег, устремлялись к холмам Футаба-но Сато, все выше и выше, словно редкая цепочка муравьев. Кое-где в горах горел лес. Человеку, не жившему в горной местности, трудно понять опасность лесных пожаров. И люди, которые сейчас поднимались в горы, напоминали летящих на огонь ночных бабочек. В детстве я не раз видел пожары в горах. Издалека кажется, что пожар небольшой, а подойдешь ближе — и видишь, что горят целые леса. Падают пылающие деревья, раскаленные камни.

— Идти туда опасно,— предостерегал я идущих рядом.

Но никто не внял моему предупреждению. Все продолжали подниматься в горы. Наконец я добрался до западного плаца, который буквально кишел беженцами. Многие, не останавливаясь, пошли дальше. Глядя на них, я представлял себе гигантские цунами, затопляющие прибрежные холмы.

Мне пришлось долго идти вдоль плаца наперерез толпам беженцев, чтобы попасть на станцию Хиросима...