Матрос ЛарисаЛитературные рецензии и обзоры

Лариса Матрос

Литературные рецензии и обзоры

ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ

ЗАГАДОЧНОЕ СЛОВО "АРЗАМАС"

У ПОБЕРЕЖЬЯ

НЕОБХОДИМА ПРИСТАНЬ

РЕСПУБЛИКА МУЗ

ПОТЕРИ И ОБРЕТЕНИЯ

КОГДА СВОБОДОЮ ГОРЯТ, КОГДА СЕРДЦА ДЛЯ ЧЕСТИ ЖИВЫ

"БОЛЬШОМУ ВАШИНГТОНУ" к юбилею

ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ

(Размышления над книгой Юрия Дружникова "Я родился в очереди")

Когда ко мне в руки попала книга Ю Дружникова "Я родился в очереди", то само название ее вызвало ассоциации, связанные с ранним детством. В памяти запечатлелась картина: зимнее холодное утро, теплолюбивые одесситы обитатели нашего двора (среди которых и моя мама). Закутанные кто во что горазд, съежившись, они выскакивали из своих квартир, чтобы быстро вставить в цепь очереди, опоясывающей весь двор к водопроводу, ведро в качестве своего "полномочного представителя". Это ведро было призвано дождаться времени, когда будет подана питьевая вода. (Как известно, Одесса, омываемая Черным морем и окруженная лиманами, заливами и прочей водой, по иронии судьбы, испытывает недостаток питьевой воды, который в годы войны и послевоенных лишений был особенно обострен). Эти металлические, "стоящие в очереди", застывшие от холода ведра: алюминиевые, цинковые и др., изуродованные и используемые часто не по назначению, отражали измученные судьбы своих хозяев, еще не пришедших в себя после военных лишений и ран. К середине дня "ворчащий и гудящий", словно озлобленный на всех из-за редкого для Одессы холода, водопровод начинал выплескивать воду. Соседи выскакивали из квартир, брали осторожно ведра, бережно унося их, не щадя подвергавшихся ударам ведер ног и оттянутых ведрами рук во имя спасения каждой капли воды.

Побеждая все сезоны, яркое и веселое одесское солнце, отражаясь в воде, играло с ней, словно обещая людям что вот-вот, "еще немного, еще чуть-чуть" и все их невзгоды, лишения, неустроенность жизни и очереди за всем кончатся, рассосутся, как и эта очередь, после наполнения ведер водой.

Но годы летели и ничего (ни полки магазинов с продуктами и товарами, ни улицы с новыми домами и ничто другое из призванного удовлетворять насущные потребности людей) в богатейшей природными ресурсами и людскими талантами стране "не наполнялось" настолько, чтоб исчезали очереди. Наоборот, очереди лишь все более и более "обвязывали" все стороны жизни, определяя ее пространство и время.

Своей книге Юрий Дружников предпослал слова: "Было время, в котором / Нам не было места". Эти слова можно было б дополнить: "Но было место, где постоянно востребовалось наше время". Этим местом была ОЧЕРЕДЬ.

В шестидесятых годах настало время Хрущевской "оттепели". Набирала обороты конкретная социология в лице преисполненных энтузиазма социологов, пришедших из разных областей знаний и изучавших структуру расходования бюджета времени разными категориями "трудящихся". В официальных документах, в том числе в законодательстве, бюджет времени трудящихся СССР делился только на две категории "РАБОЧЕЕ ВРЕМЯ и ВРЕМЯ ОТДЫХА (!)". Проанализированные социологами данные анкетных опросов, интервью, хронометражи выливались в рассчитанные с точностью до минут конкретные нерадостные цифры о том, что с учетом времени затрат на транспорт и быт, связанное с ними простаивание в очередях, "свободное время", как таковое, было сведено до минимума. А ведь оно должно было обеспечить возможность общения в семье, воспитание детей, досуг, спорт, "всестороннее развития личности" у семейных пар, и особенно у женщин. Причем динамика этих процессов не определяла изменений в лучшую сторону и в последующие годы. Сейчас, читая в книге Ю. Дружникова эссе "Я родился в очереди" (давшее название всей книге и которым книга начинается), я воспринимаю его как документ, представляющий обобщенный протест против постыдного униженного существования народа.

Символично, что тема "ОЧЕРЕДИ" в книге рассматривается дважды: в названном памфлете и в очерке "Очередь за колбасой" из серии "Техаские заскоки". Это веселый, наполненный юмором рассказ о добровольной очереди, в которую техасцы и гости Техаса выстраиваются часа на полтора для того, чтобы наблюдать за процессом приготовления и "вкушания" свежей колбасы. "...За стенкой забегаловки, - отмечает автор, - колбасники Краузе держат свой магазин. Там можно взять домой ту же колбасу безо всякой очереди..." Но нет! Люди стоят полтора и боле часа, чтоб затем вкусить радости гурманства под вино и веселые шутки.

Оба произведения, написанные с разницей во времени более 10 лет и о ситуациях, происходящих в географических пространствах, разделенных океаном, с социологической точки зрения представляют интерес в их единстве: один и тот же социальный феномен - ОЧЕРЕДЬ - в первом предстает как символ ограничения возможностей, страданий; во втором ОЧЕРЕДЬ - это проявление свободы выбора, стремления человека к остроте ощущения радости бытия. Пусть простят меня физики за каламбур, родившийся из шутливого настроя, который вызывает это эссе, но тонкие ремарки автора иллюстрируют столь долго пробивавшуюся к пониманию истину о "взаимосвязи пространства и времени" с такой очевидностью, что невольно сожалеешь о времени затраченном на философские семинары, посвященные этой проблеме. И действительно, могли ли кого-то из стоявших в очереди американцев посетить настроения, охватившие "НАШЕГО ЧЕЛОВЕКА", пусть разделенного с прежним образом жизни океаном и многими годами - тревоги о том (в чем с самоиронией признается сам автор), что вдруг кончится вожделенная колбаса перед самым носом, или желания злобно упрекнуть того, кто присоединился к впередистоящим друзьям словами - "Вы тут не стояли" или выкрикнуть - "Он пролез без очереди!"...

В кратком предисловии к книге, говоря о судьбе своего эссе "Я родился в очереди", писатель размышляет о факте цитирования его в газете "Известия" от 15 октября 1989 года, где отмечалось: "Я родился в очереди, - сказано у одного писателя. Он мог бы добавить: и всю жизнь прожил в толпе". "Нет, не мог бы я этого добавить, - комментирует Дружников слова из газеты "Известия", - Я родился В ОЧЕРЕДИ, но жил НЕ В ТОЛПЕ" (выделено мной - Л. М.). Ничего более точного, с моей точки зрения, сказать здесь нельзя. Действительно, ОЧЕРЕДЬ - это объективно, это РЕЖИМ, из которого не выйти, в котором не изменить позицию, не перешагнуть отведенного тебе места, не изменить ни формы, ни содержания того, ЗА ЧЕМ ВСТАВИЛА ТЕБЯ В СЕБЯ ОЧЕРЕДЬ. А ТОЛПА - это субъективное вовлечение в безликость и потому ТЕМ, которые вопреки всему разрушали безмолвие толпы и "нарушали очередь" если не в материальной, то в духовной сфере мы обязаны тем, что читали Солженицина, слушали Высоцкого, Окуджаву, и многим другим, благодаря чему нашим современникам, цитируя Высоцкого, - "Есть, что спеть, представ перед Всевышним, и ... есть, чем оправдаться перед ним"

Если оценить книгу вцелом, то с моей точки зрения, ее выделяет ЕДИНАЯ, ЦЕЛЬНАЯ концепция, связывающая разные по сюжету и написанные им в разное время и в разных местах произведения. Я бы эту концепцию определила как ИДЕОЛОГИЮ ГРАЖДАНСКОГО МИРА.

Позиция автора являет стремление ощущать себя частью общей драмы, в которой и режиссеры, и актеры, и реальность, и абсурд, невинные, без вины виноватые и виновные, объективно СВЯЗАНЫ ВМЕСТЕ и ПОНИМАНИЕ того, что только в условиях гражданского мира возможно найти пути преодоления тяжкого наследия прошлого, достижение цивилизованного настоящего и будущего. Гражданский мир требует больших усилий, но какие плоды он сулит! И что может быть страшнее воинственного противостояния в наш атомный век, когда любая локальная война чревата перерасти свои изначальные масштабы в непредсказуемых пределах! Бескомпромисный в подходах, когда речь идет о борьбе за человеческое достоинство, сторонник смертной казни для уголовника-садиста (которого он к людям-то и не относит), Дружников в поисках основ концепции сохранения гражданского мира обостряет свой анализ. Он обращается к крайним ситуациям - жизненным коллизиям, (наблюдаемым и лично пережитым) связанных с драматическим переплетением судеб людей, зловещей волей тоталитаризма, разведенных по разные стороны баррикад. Автор постоянно ставит перед собой и перед всеми вечный гамлетовский вопрос: "Быть или не быть?" - жить дальше всем вместе, избавляясь от трагедии ошибок прошлого, или драться друг с другом в беспросветном "Кто кого?!", или "А ты кто такой?" Пространство и время господствования "теорий нарастания классовой борьбы" и "непримиримых антагонистических противоречий" дают немало оснований делать надлежащие выводы. И если бы человечество осознало эту мысль и всюду существовали б (автор надеется увидеть это и в России), "цивилизованные государства демократического типа... где все в них ... всякое, сбалансированное, как в любой западной стране" (эссе - "Хороводы вокруг мифов"), то человеческое общество в целом было б нормальным здоровым организмом, где любая "болезнь" излечима.

Одной из основных нитей, пронизывающей многие страницы книги, является тема эмиграции, социально-психологический и политический анализ которой он пытается дать сквозь призму своей судьбы и судеб известных ему людей. Рассматривая проблему эмиграции в России в историческом масштабе в своем эссе "Ад, рай и колючая проволока" Юрий Дружников формулирует вывод о том, что те кто уезжают, "отрицают не только данное правительство, но - РОДИНУ" (выделено мной - Л. М.).

Однако здесь автор обнаруживает противоречие, например, со своим тезисом (эссе "Техаские заскоки "Предпоследние моды" века"), где он утверждает, что независимо ни от какой эмиграционной политики "реальное российское ГРАЖДАНСТВО, ДАННОЕ РОЖДЕНИЕМ НА ЭТОЙ ЗЕМЛЕ И УНИВЕРСАЛЬНЫМИ ПРАВАМИ ЧЕЛОВЕКА, ОСТАЕТСЯ" (выделено мной - Л. М.), (эссе - "Чудеса переименований, или партийная топонимика").

Обращая теплые, благодарные, порой восторженные слова о местах и людях, с которыми его свела судьба в эмиграции, автор в то же время постоянно демонстрирует святость, верность тому, что составляет основы корней духовности, культуры, литературы, в которой мы выросли, и которые, несмотря ни на какие пространства и времена, сохраняют нас принадлежными к тому пласту цивилизации, который, как сказал поэт, "умом не понять". Поэтому меня подкупает взволнованность и объективность, с которой автор отстаивает роль, значение и перспективу русской литературы, культуры и интеллигенции в полемике с теми, кто уже готов подписать им смертный приговор, занижая их роль и значение в истории и современной духовной жизни. ("Тусовка для нигилистов", "Хороводы вокруг мифов").

Правда, говоря о роли и значении литературы, автор снова обнаруживает противоречия, которые, как мне кажется, обнажают "споры" между собой двух его ипостасей: писателя и читателя. Как ПИСАТЕЛЬ, Дружников, не причисляет свою деятельность к тому, что может "глаголом жечь сердца людей", ибо, по его убеждению, "сердца читателей надо беречь" (Хороводы вокруг мифов). На своей судьбе испытавший роль и значение СЛОВА в жизни людей и политике, между тем ПИСАТЕЛЬ утверждает, что "Литературное слово не лечит, не исправляет и не помогает ни партиям, ни государствам" (эссе "Власть и слово"). В то же время, как ЧИТАТЕЛЬ, Дружников бросается на защиту активной роли литературы, утверждая, что если она "участвовала в создании Утопии то также она участвовала и в ее разрушении". В дополнение, в разделе книги, где собраны "Записки на клочках", он помещает слова о том, что "среди множества интеллигентных профессий в русской культурной традиции главных три: врач, учитель и писатель. ОНИ ЛЕПЯТ ЧЕЛОВЕКА" (выделено мной - Л. М.). Эти факты являются иллюстрацией того, что характерно для настроения автора, которое обнажает книга - ЭТО ПОИСК ИСТИНЫ!

"Это сладкое сладкое сладкое слово "СВОБОДА!" Сколько мыслей и слов во все века потрачено на его понимание, и сколько сил, времени и жизней потрачено на ее достижение! И все же иногда приходится признать, что в своем стремлении к свободе мы часто идем "туда, не зная куда", чтоб, взять "то, не зная что", ибо не задумываемся о сути содержания этой, как принято было говорить "в перестройку", СУДЬБОНОСНОЙ КАТЕГОРИИ. И "не высокие материи абстрактного философствования", а земные насущные проблемы современного образа жизни заставляют нас вернуться к пониманию того, что же есть СВОБОДА, потому как разуметь где же грани в понимании СВОБОДЫ и ВСЕДОЗВОЛЕННОСТИ не можем и забываем, что ПРЕКРАСНОЕ ПОНЯТИЕ СВОБОДА, потому и ПРЕКРАСНОЕ, что объективно ВКЛЮЧАЕТ В СЕБЯ КАТЕГОРИИ НРАВСТВЕННОСТИ И КУЛЬТУРЫ. Поэтому смелая, "рискованная" постановка вопроса о понятии СВОБОДА на примере анализа современных проблем образования и образа жизни американских студентов в рецензируемой книге представляется мне чрезвычайно актуальной.

"По Спинозе, есть три радости: богатство, слава и чувственные удовольствия. Но есть, по моему - подчеркивает писатель, - ЕЩЕ ОДНА радость: ощущение СВОБОДЫ" (выделено мной - Л. М.). Утверждая это, Дружников в то же время дает название своему очерку, - "Избыток свободы", - что говорит само за себя. Здесь автор на примере проблем образования, поднимает, на мой взгляд, весьма актуальные вопросы нравственности, целей и средств современного общественного развития. Свобода в выборе профессии и возможности получения образования - бесспорно великое достижение демократического общества. Но сегодня проявляются тенденции своего рода заколдованного круга, при котором снижение требований к образованию и размытость критериев его получения у студентов, может стать "антистимулом" для развития учебных программ а это в свою очередь снизит планку требований к уровню поступающих, что соответственно приведет к снижению общего уровня подготовки специалистов и снижению интеллектуального потенциала общества в целом. Идентификация понятий "свободы" и "вседозволенности" определяет и трудновообразимое для прошлых времен взаимоотношение студентов с профессорами. "Моя свобода - академическая... а у студентов реальная, - дает автор ремарку, - студентка, которая только что родила, вытащила грудь и кормит младенца... Покормив и все еще держа рукой грудь, она задает вопрос..." "И тут не избежать, - заключает автор свои размышления, сакраментального вопроса: Что делать?"

Подкупает то, что поднимания сложные и актуальные социальные вопросы, Дружников - умудренный опытом человек, автор многих книг, известный публицист, - ни в чем не претендует на роль метра и не избегает обнажать свои противоречия, сомнения, излагая часто взгляды в форме вопроса, как бы приглашая каждого из читателей к собеседованию, дискуссии. Поэтому книга выглядит воплощением тезиса А. П. Чехова, который в книге цитируется: "Искусство писателя не в том, чтобы решать вопросы, а в том, чтобы их правильно ставить".

Очевидно, что тщетна попытка рецензента "докопаться" до самой. глубины замыслов автора, которые всегда содержат свою тайну. Потому я и не пыталась разгадать, зачем автор завершает свою книгу собранными им "мудрыми мыслями" в разделе: "Записки на клочках" и высказываниями ребенка в разделе: "Что говорила писательская дочка от двух до пяти ". Но мне увиделось здесь отражение смысла главного ВЫВОДА нашей современности, который формулирует книга: как бы ни был велик и разнообразен мир людей, определяющим и стабилизирующим его является ОБЩЕЕ НРАВСТВЕННОЕ ПРОСТРАНСТВО, выработанное многовековым опытом человечества НА ВСЕ ВРЕМЕНА. Хватит ли у нас - людей эпохи НТР - зрелой МУДРОСТИ, чтобы сохранить это ПРОСТРАНСТВО или с детской инфантильностью войдем с нашими ошибками в грядущий век?!

Р. S. Мои заметки отнюдь не исчерпывают всех проблем и вопросов, поднятых в книге Юрия Дружникова, о которых хотелось бы поговорить. Но в разделе "мудрых мыслей" этой книги есть такая фраза: "Трудность жизни читателя в том, что очень много пишут"...

ЗАГАДОЧНОЕ СЛОВО "АРЗАМАС"

"Панорама " No 711 1994, журнал "Академгородок" No1 1997

.А.слух о нем идет по всей земле великой!

С тех самых пор, когда юный Пушкин обратил на себя внимание своими первыми стихотворениями "Городок", "Роза" и другими, о нем написано и сказано столько, что, казалось бы, уже все должно быть изучено и разгадано в его гении и его личности. Но Пушкин непознаваем, как непознаваемы глобальные явления природы. И в этом причина непрекращающегося приобщения к нему (его личности и творчеству) все новых исследователей и сообществ его поклонников.

Однако, нельзя не отметить, что , к сожалению, нередко , приобщение к великим и ( и их творчеству) под прикрытием поиска истины, обнаруживается среди "приобщенных" скрытое, либо явное стремление не возвыситься (если не талантом, то хотя бы критериями нравственности в творчестве) до уровня кумира, а наоборот, занизить представление о нем до своего уровня, не всегда достойного.

Замечательному поэту Николаю Заболоцкому принадлежат слова : "...Душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь". Но труд души может быть направлен и на зло, и на добро. Все творчество Пушкина было нацелено на стимулирование "работы" нашей души во имя торжества добродетели. Именно пэтому он видел свою задачу в том, чтоб " глаголом жечь сердца людей", именно поэтому он стремился отчизне посвящать "души прекрасные порывы", и именно поэтому он имел право сказать:

" И долго буду тем любезен я народу,/ Что чувства добрые я лирой пробуждал";

И потому Пушкин- не просто литератор (поэт, прозаик), он неотъемлемая часть нашей духовной жизни, и потому каждый из нас в определнном смысле пушкинист. Вот и меня, профессионально пушкиноведением никогда не занимавшуюся, глубоко взволновала прочитанная однажды в "Литературной газете" информация о существовании в Нью-Йорке Международного общества пушкинистов и об издаваемом ими журнале "Арзамас".

Оказавшись в США, я попросила выслать мне вышедшие номера журнала. Трепетное волнение охватило сразу уже при виде обложки, свидетельствующей об утонченном вкусе , любви к своему детищу тех, кто выпускает журнал, и их стремлении сохранить лучшие традиции отечесвенной культуры. Замечательные иллюстрации -"Изобразительная Пушкиниана", " Памятные Пушкинские места в зарисовках Шалыгиной", уместное использование текстов в старинных шрифтах, поэзия, проза, мемуары, рассказы об исторических деятелях литературы, искусства, политики- сколько поисков и творчества!

Ограниченные рамки рамки рецензии не дают возможности рассказать о каждом из журналов, поэтому, в качестве иллюстрации , я остановлюсь на 4-м и 5-м номерах , которые к настоящему времени знаменует ровно середину срока жизни "Арзамаса". В 4- выпуске, в статье В.Раевского "Былое России" цитируются слова Пушкина: " Уважение к минувшему- черта, отличающая образованность от невежества". Это высказывание можно определить как девиз, принцип, которым руководствуются создатели "Арзамаса"..

Я полагаю общеизвестным, что по каким бы причинам человек ни покинул места, где он родился и вырос, и как бы ни сложилась его судьба на новом месте , он всегда проходит нелегкую стадию приспособления к новым условиям жизни и правилам взаимоотношений между людьми в новой социальной среде. И как показывает опыт, процесс "материального" выживания чаще осуществляется значительно быстрее и проще духовного.

В случае материальных неудач ущерб более очевиден, чем, потери, связанные с невозможностью (либо ограничением условий) реализации духовных потребностей. Последнее может обернуться неизбежным процессом духовного обнищания и деградации личности ущемленного.

Незрим духовной пищи голод

Потерю веса не сулит.

Он вовсе може быть отторгнут,

Тем, кто единым хлебом сыт.

Но не такой он безобидный

Хоть и за хлебом не бежать

Его наличьем одержимым

Таит угрозу съесть себя.

Жизнь человеческая определяется системой конкурирующих между собой потребностей.И для того, чтоб в борьбе между материальными и духовными потребностями последние побеждали, они должны быть жизненно необходимыми настолько, насколько человек ощущает свою жизнь без них бессмысленной и бесцветной. Яркой иллюстрацией сказанному является само существование "Арзамаса", и многие материалы его содержания. Не побоюсь быть сентитментальной, признавшись, что меня буквально потрясли сюжеты, приведенные в статье Э. Штейна "Александр Сергеевич Пушкин в лагерях "Ди-Пи".

Вдумайтесь только в эти факты: "... с 1945 по 1951 г.г.... на территории побежденной Германии в западной ее части, и в Австралии русские изгои развернули интенсивную издательскую деятельность, которая не знает аналогов в нашем книжном деле.- пишет Э.Штейн- Думаю, что в культуре ни одного другого народа не было такого феноменального бума. За этот период в исключительно сложных условиях лагерей перемещенных лиц было издано более пятисот наименований книг, журналов, бюллетеней...Среди изданий на первом месте была русская классика и, конечно же Пушкин. Книги издавались на плохой бумаге, каждый листок которой, очевидно, экономился. Например, при издании "Дубровского" отдельной книгой на оставшихся свободных страницах были напечатаны стихотворения Пушкина "Клеветникам России", " Пророк ", " Я помню чудное мгновенье".

Приведенные примеры демонстрируют значение Пушкина и нашего культурного наследия для соотечественникоа- как потребности первой жизненной необходимости.

Каждый номер "Арзамаса", как и этот, 4-й , привлекает тем, что в нем особенно тщательно подобраны материалы, посвященные Пушкину. Здесь и запись в метрической книге о рождении Пушкина, статьи Г. Богдад, Е. Македонской, отрывки из книги П. Боголепова и др. о пушкинских местах, статься И. Поволоцкой о потомках Пушкина, статья М. Митника об увлечении Пушкина шахматами, фрагменты из дневника Д. Давыдова- героя Отечественной войны 1812 года, которые Пушкин опубликовал в своем "Современнике". Тут же фотография обложки пушкинского современника ,портрет Давыдова и восторженное стихотворение Пушкина ему посвященное "Тебе , певцу, тебе герою!" Прекрасные иллюстрации - репродукции графюр, посвященные русской истории, оснащают упомянутую выше статью Раевского.Интресна статья М.Митника об усилиях Пушкина по сохранению статуи Екатерины 11, полученной его женой в приданное;статья И.Попелюхера о начале французской пушкинианы и многие другие материалы.

Естественно, что журнал с таким названием, не может не быть со стихами Пушкина.Но какие же из огромного поэтического океана отобрать? И , с моей точки зрения, концепция отбора стихов выбрана точная. Несмотря на то, что издатель журнала М. Митник (и прензидент международного общества пушкинстов) абсолютный (не побоюсь этого слова) фанат и редкий знаток творчества и биографии Пушкина ( в любое время может точно определить из какого его произведения та или иная цитата , в каком году оно написано и т.п.), для "Арзамаса", как правило, отбираются пушкинские стихи и их и отрывки, которые хорошо знакомы, ученые и переученые со школьных лет. Этим создатели журнала как бы утверждают, что каким бы известным и знакомым нам ни казался поэт, при каждой новой встрече с ним открывается что-то иное , адекватное новым чувствам и настроениям. И в произнесеных когда-то в школе "на оценку" словах "Прощай, свободная стихия!... ", либо " -" Уж небо осенью дышало, уж реже солнышко блистало"- нам сегодня откроется смысл несколько иной , чем в далекой беззаботной юности, а в минуты грусти и разочарования мы вряд ли отыщем для утешения слова более подходящие, чем эти:

Если жизнь тебя обманет,

Не печалься, не сердись!

В день уныния смирись:

День веселья, верь, настанет.

Общеизвестно, что русская поэзия неразрывно связана с музыкой. Остроумное и изысканное изображение этой связи представлено в "Арзамасе". В рубрике "Единого прекрасного жрецы" собраны стихи русских поэтов о музыке. Находкой, несущей в себе символику этой связи, является оформление страниц рубрики, обрамленных виньеткой, состоящей из нотных линий и знаков.

Смычок все понял, он затих,

А в скрипке эхо все держалось...

И было мукою для них,

Что людям музыкой казалось.

Трудно найти более уместное цитирование стихотворения Иннокентия Аннненского "Смычок и струны", нежели в контексте этой рубрики. А открывается она словами Пушкина:

Из наслаждений жизни

Одной любви музыка уступает.

Но и любовь -мелодия.

В своей версии взаимоотношений Моцарта и Сальери Пушкин, как известно, излагает свое кредо нравственной характеристики гения словами : "Гений и злодейство- две вещи несовместные". И эта, ставшая афоризмом, ремарка обрела силу обобщенного критерия в оценке взаимоотношений между людьми и, в том числе, представителей творческих профессий. И чего греха таить, далеко не всегда мы являемся свидетелями реализации заданного Пушкиным критерия между "собратьями" по творчествую. Но те, для кого этот принцип является нравственным стержнем в отношении к труду других, могут быть с полным правом отнесены к хранителям вечных ценностей.

Почти каждый номер "Арзамаса" представляет поучительные примеры солидарности и преемственности нравственных традиций среди представителей творческих профессий, их устемлений в продлении жизни произведений культуры, созданных в различные эпохи. В 5-м выпуске этой теме посвящены очерк Иосифа Дарского "Шаляпинская пушкиниана", рассказывающая о об отношении певца к твочеству поэта и о той роли, которую играли поэзия и образ Пушкина в творчестве самого Шаляпина, Статья Ильи Попелюхера о посредничестве В. Кюхельбекера в переводах Пушкина на "язык Гете и Шиллера" и другие материалы.

Пятый номер, как и все предыдущие, солержит интересные материалы, освещающие различные грани жизни Пушкина, которые совместно с оригинальными иллюстрациями известного художника-пушкиниста Э. Насибулина и комментариями В. Бялого помогают нам погрузиться в подлинную атмосферу пушкинской жизни..

Я бы не хотела, чтоб у тех, кому журнал не попадался в руки, сложилось впечатление о том, что в нем публикуются матералы, касающиеся толко пушкинской эпохи. Отнюдь нет! Немало страниц в журнале занимают и материалы, посвященные современным аспектам культуры и литературы. Потому нельзя считать неожиданной публикацию здесь произведения художника Льва Нуссберга "Смешение времен".

.Хотя сам автор определяет свое произведение как литературно-художественную композицию, его можно отнести к жанру философского эссе, выполненного в форме, которую я бы назвала "словесной живописью" Устремленное к поиску средств изображения необходимости достижения гармонии между человеком и окружающим его миром, эссе выражает характерную для интеллектуалов 60-х годов попытку сопоставить и объединить в единую систему философские концепции различных сфер культуры : музыки, литературы, живописи, истории- чтобы продемонстрировать необходимость и возможность достижения их единства и преемственности .Избранный автором фон для размышлений- игровое действо "Смешение времен"- авангардистский прием, который позволяет " воссоеинить" взгляды различных мыслителей и литературных персонажей со взглядами реальных людей, сопоставить картины истории разных периодов, высвечивая те из них, которые несут назидательные уроки для нынешних и будущих поколений.

Во всех номерах "Арзамаса" помещено много портретов Пушкина, членов его семьи, друзей.Эти изображения, опубликованные в разных изданиях в отдельности, вероятно каждый из нас когда-то видел.Но собранные здесь все вместе, под обожкой, выполненной в стиле "старых добрых" времен, в окружении материалов посвященных жизни и творчеству Пушкинана, а так же местам, связанным с его именем, размещенные на прекрасной глянцевой бумаге, они являют какой-то особый эффект эмоционпльного воздействия. Глядя на портреты, любуешься не только красотой и достоинством запечатленных на них лиц, но и ощущешь, что , но и они смотрят на нас с благодарностью к тем, с чьей помощью они становятся нам ближе и понятней.

Каждый выпуск я листаю с волнением, так как объединяя вокруг себя тех, для кого слово на русском языке, в том числе поэзия Пушкина являются одной из составляющих первостепенных духовных потребностей, журнал словно материализует загадочное и знакомое со школьных лет слово "Арзамас", означаюшее литературный кружок, членом которого был молодой Пушкин.

У ПОБЕРЕЖЬЯ

Панорама No 728, март 22-28,1995

Передо мной литературный ежегодник из Филаделфии.На плотной белой обложке, по вертикали большими буквами написано: "Побережье". О том, какой смысл и концепцию вкладывали создатели журнала в название своего детища, можно гадать и гадать, но ясно одно- самим этим названием они призывают читателей к размышлениям о судьбах современной русскоязычной литературы, разбросанной по разным "берегам" общего океана русской культуры.

И вот, открывая обложку, я словно отправляюсь в путь по побережью, а для меня, одесситки, побережье - это берег с расположенными на нем обнаженными телами людей. Но ведь и здесь, на этом "Побережье" , передо мной обнаженные- но только не тела, а души. "Поэты ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души",- писал Владимир Высоцкий. Эти слова можно отнести к любому жанру литературы, ибо каждое печатное слово обнажает душу того, кем оно рождено и кому уже не принадлежит, обретя собственную жизнь, тесно связанную с теми, кем будет воспринято. Так что же и кого же обнажают слова "Побережья" No 3 1994 года из Филаделфии и как их оценить, по каким критериям?

У меня по роду моей профессиональной деятельности (я имею в виду гуманитарную науку и, в том числе исследоваия в области социальных аспектов медицины) к литературе выработалось отношение не только как к основной духовной потребности, но еще и как к исследовательскому материалу, который несет (должен нести) обобщенную информацию об уровне общественного понимания тех или иных явлений человеческого бытия.

Великие писатели остаются в истории- помимо всего прочего-очевидно, еще и достигнутой ими степенью обобщения движений человеческой души и общественных процессов, которые скрываются за сюжетами и характерами, изображенными в их поизведениях. Гений Пушкина смог даже такой заземленный бытовой предмет, как "разбитое корыто", сделать навсегда символом наказания за алчность, а талант Солженицина позволил в "одном дне" одного Ивана Денисовича представить огромный исторический пласт целого поколения времен тоталитаризма.

И потому "Побережье" представляется мне своего рода исследовательской лабораторией , в которую я вступаю с надеждой на встречу с открытиями. И, к радости, "открытия" явились мне с первого же раздела, с которого я начала читать журнал. Раздел этот- "Критика, эссе, зарисовки", где все- и полемика Михаила Золотоносова ("Умение молчать" с Анатолием Пакач (" Умение уметь") по поводу книги стихов Евгения Сливкина, и тонкий психологический анализ Нины Косман темы жертвенности в трагедии Цветаевой "Ариадна" , и заметки Игоря Михалевича- Каплана о стихах Павла Бавича- показалось мне весьма интересным.

Однако подробнее я хотела бы остановиться на тех произведениях этого раздела, которые оставили особое впечатление. Одно из них -эссе Инны Богачинской: "Ума холодных наблюдений". Двустраничное это произведение в отточенной , весьма оригинальной форме, представляет попытку самопознания творящей личности, исследование ее системы мышления, сомнений и борьбы, критериев жизни и творчества. Сентенциям же автора, например таким - "Я знаю, что за необщность присуждается высшая мера наказания. Но сама необщность- уже есть высшая мера..."; "Высшая доблесть- всегда остаться собой.Даже если для этого придется остаться только с собой...",- вероятно уготована судьба стать афоризмами

Лаконичное и эмоциональное эссе Евгении Жиглевич "Русь- Расея-Росия" привлекло меня анализом драмы противоречий судеб России, в который автор вкладывает и боль, и любовь, и надежду. " В Русь мы хотели бы внести страстность РАСЕИ - ее порыв,- утверждает автор.- . Одолевающие Расею страсти, так ярко проявившие себя в напралении нисходящем, вплоть до самых недр адовых,- обратить вспять и обратить их в высь...Русь и Рассея,завершает свой анализ автор,- единое двуликое существо, и мы хотим верить, что пропасти падений одного из ликов равны надземной высоте подъемов другого..."

Мои философские исследования в сфере медицины позволили прийти к выводу, о том, что современная концепция здоровья человека требует переориентации от акцентирования внимания на "факторах риска" , (что традиционно имеет место),- к приоритетному изучению "факторов устойчивости" (см. Л. Матрос. "Социальные аспекты проблемы здоровья". Изд. "Наука", Новосибирск, 1992 г.).Обобщая, невольно приходишь к выводу, о том, что такой подход был бы полезен при изучении и всех других сфер жизни человеческого общества.

Действительно, если " земля еще вертится", и если "еще ярок свет", как говорится в песне Булата Окуджавы, то это потому, что к нашему счастью, всегда появляются "факторы устойчивости", в лице хранителей и носителей вечных ценностей, которые еще держат "этот безумный, безумный мир" в каком-то равновесии. Эти размышления рождает статья Э. Штейна "Китайские жемчужины российского собрания". В свое время читая журнал "Арзамас", я была поражена рассказом Э.Штейна об издании в Лагерях Ди-Пи (перемещенныз лиц) произведений классиков, которые стали в годину лишений для беженцев" фактором устойчивости", помогавшим им выжить. Из статьи Э.Штейна, оубликованной в "Побережье", уже сам автор представляется мне одним из олицетворений этих "факторов устойчивости", хранителем вечных ценностей. Он сам говорит по этому поводу так: " Исторические процессы срабатали таким каверзным образом, что в свои 60 лет я стал практически пименом поэзии русского зарубежья". Отдавая дань "историческим поцессам", нельзя при этом не подчеркнуть прежде всего подвижническую деятельность самого Штейна по собиранию и хранению не только поэзии "русского рассеянья", различных течений и направлений в ней, но и разнообразных материалов, связанных с судьбами поэтов. Штейн начинает свою статью с цитаты поэта- харбинца Алексея Ачаирова:

Не сломила кручина нас, не выгнула,

Хоть пригнула до самой земли.

А за то, что нас родина выгнала

Мы по свету ее разнесли.

Читая статью Штейна, невольно начинаешь думать о том, что автор словно взял на себя миссию собрать эту "рассеянную по свету родину", чтобы сохранить ее для потомков, и этим сотворил рукотворный памятник тем, кто , несмотря ни на что, сберегал и приумножал ее духовное богатство. С печалью лишь остается констатировать, что сам собиратель, проделавший многолетний тинанический труд, в наши дни опасается за свои детища, перенося их - уже по иным причинам- с открытых взору и доступных полок в холодный сейф, ибо, как горько замечает Штейн, "пошли другие времена, принесшие варварские нравы".

Воистину стоит задуматься над вопросм о том, насколько мы, люди, вправе называть себя Homo sapiens-человеком разумным. И очевидно, если б не было тех, кто продуцирует, сохраняет, развивает "факторы устойчивости", постоянно появляющихся "факторы риска", обрекали б на вечную нестабильность , а то и гибель многих достижений нашей жизни, как материальных, так и духовных.

Я продолжаю свое пушествие по "Побережью" и останавливаюсь у раздела "Проза". Здесь, с моей точки зрения, особый интерес вызывает отрывок из романа Петра Межерицкого "Тоска по Лондону" и рассказ Игоря михалевича-Каплана "Разбуженная мелодия".

В небольшом отрывке Межерицкого как бы сконцентрированы основные приметы творческих судеб поколения шестидесятников. Уже одним совмещением в своем герое двух профессий- инженера и литератора, то есть "физика и лирика", автор словно подводит черту под давней дискуссией между "физиками и лириками", рожденной бурным развитием научно-технического прогресса и фетишизацией техники. Автор подводит нас к мысли о том, что сама жизнь, весь последующий опыт показал бессмысленность такого противопоставления, и насущные задачи человечества требуют единения технологических и гуманитарных концепций и сил общества...Через беседы с различными посетителями героя во время его пребывания в больничной палате (от литераторов до представителя "компетентных органов") автор предпринимает попытку представить разные аспекты забот шестидесятников , показать, что , несмотря ни на что, им удалось внести свою лепту в развитие морально -нравственных критериев жизни человеческой, которые займут достойное место в шкале ценностей, если даже они сами окажутся "терпящими кораблекрушение пассажирами на обреченной планете". Несмотря на мотивы грусти, страха духовного одиночества, отрывок из романа Межерицкого содержит оптимистическую ноту. Неслучайно в первых его строках оговорено, что герой хоть и лежит в больнице, болезнь его не тяжелая и в ней виноват он сам из-за легкомысленного самолечения ( что я восприняла, как символ самооценки судьбы поколения), а завершается рассказ тем, что герой проснулся, "когда уже совсем рассвело..."

Проблеме взаимоотношения человека и природы посвящено огромное количество научно-популярной, публицистической, художественной литературы. Экологические кризисы и катастрофы породили тему экологической вендеттымести природы человеку, и потому драматургия произведений этого рода часто построена таким образом, что природа - "положительный герой", а человек отрицательный, сам повинный в том, что природа мстит ему. Пример тому роман Чингиза Айтматова "Плаха". В коротком, чуть более двух страниц рассказе Михалевича-Каплана и человек , и природа - положительные герои. Автор очень тонко проводит параллель между их судьбами в образах старика -сторожа Ивана Михайловича, одиноко живущего на самом краю поселка, возле леса, и огромного старого кедра, расщепленного молнией. Горести и одиночество не унижают героев, и они сохраняют гордость и достоинство. Но в драме отношений человека и природы существует отрицательный персонаж - это некомпетентность, незнание законов природы, непонимание ее поэтической, эстетической стороны.Это как раз и приносит горе героям рассказа.

Некоторые произведения раздела "Проза" группируются как бы сами собой по поднятым в них проблемам неожиданным образом. Так, два совершенно разных рассказа разных авторов Елены Дубровиной "Бегство" и Давида Шраера-Петрова "осень в Ялте"- объединяет тема женщины, утонченных механизмов взаимосвязи и противоречий духовных и теленсных сторон ее жизни. Оба автора на совершенно различных примерах жизенных коллизий используют один и тот же прием. Описывя своих героинь в состоянии, когда "душа и тело" вступают в противоречие друг с другом, они на каком-то этапе раделяют их на самостоятельные сферы только для того, чтобы показать их взаимную обусловленность и гаромничность, нарушение которых ведет к трагедии.

Рассказы Филиппа Бермана "Повешенный над кореньями", Татьяны Успенской "Я изгой в родной стране", Юрия Герта "Мой друг -Боря Липкин, миллионер " объединяются темой эмиграции". Описание мотивов, причин эмиграции и кругов "ада", через которые вынуждены были проходить уезжающие, сделано в каждом отедльном случае, естественно, добротно и выразительно. Но рассказы эти наисаны, очевидно, давно и по характеру поднятых проблем находятся где-то на уровне 70-х , 80- х годов. Вышедшие в 1994-м, они не затрагивают пробем эмиграции со второй половины 80-х годов, имеющих свою специфику- и по социально психологическим характеристикам эмигрантов, и по условиям адаптации на новом месте.

Не обойдена в "Побережье" и вечная для нашего народа -тема войны. Ей посвящен рассказ Якова Липковича "Отцы -командиры", где повествуется о безответственности армейского руководства, которое приняло решение расстрелять у всех на глазах лейтенанта и комсорга танковой роты за, что они -из-за плохой связи- вынуждены были принять самостоятельное решение о более целесообразной, с их точки зрения, дислокации роты.Хотя фабула рассказа остросюжетна, однако меня все время не покидало ощущение того, что я что-то подобное уже читала, ибо рассказ изобилует штампами, наполнившими военную литературу еще с хрущевской оттепели, когда стали приоткрываться многие завесы "несокрушимой и легендарной". Вызывает внутренний протест то, как герой-повествователь (автор?) самоуспокаивающе относит себя к безмолствующей толпе. Подчеркнув вначале, что был "обыкновенным... старшим военфельдшером роты управления", он словно сам себе выдает индульгецию за пассивность, непротивостояние злодейству:- "...и все мы, не исключая замполита, который, как представитель партии, мог настоять, но не настоял, а возможно и не настаивал, избегали смотреть на крыльцо.., где стояли приговоренные....,-так описывает автор поведение фронтовиков, свидетелй казни ни в чем неповинных, благородных и честных товарищей по оружию. И извечный русский вопрос- "Кто виноват?"- автор решает просто и однозначно, наделив всеми штампами отрицательных героев лишь полковника Сидоренко и его окружение. Правда, потом повествователь говорит, что все пятьдесят лет с тех пор, его мучат кошмары, но в этой гамме переживаний как-то мало чувствуется покаяние, то всеобщее великое покаяние за трагически изломанныую судьбу нашего народа, через которое всем нам надо пройти.

Как попытку найти символ связи времен, проблем и народов на этой земле, я восприняла философский и поэтический (по эмоционпальному настрою, но не по форме) рассказ Льва Рубинштейна "Прощание с Европой", посвященный судьбе философа Спинозы. Барух Спиноза утверждает: "Природа не добра и не зла. Она разумна. Любовь к существующему приводит философов к высшей любви - любви к Богу". Однако за то, что он не ходит в синагогу и "учит языку безбожника Ван-ден-Инде...в помещении португальской синагоги, он предан "херему"... Амстердамская толпа считала его евреем. Евреи считали его неевреем".

В судьбе Спинозы автор, конечно, стремится нарисовать трагичность и сложность судьбы еврейского народа, но при этом рассказ несет в себе четкую интернациональную идею о том, что вечные ценности нравственности, добра и этики имеют общее значение для всех людей на земле, и только они должны всех объединять. "Его отлучили от народа, который его породил...Но он сделал свое дело для людей. Его "Этика и геометрия" не умирают".

Журнал "Побережье"- увесистый том, около 359 страниц. Здесь есть проза, критика, эссе, стихи опытных авторов и тех, для кого "Побережье"- первое "окно" в мир, переовды, творческие портреты, оригинальные и очень уместные иллюстрации.Издание вызовет отклик у литераторов , читателей, который найдет отражение в рецензиях, письмах. Я остановилась лишь на тех разделах, которые заинтересовали меня. Всякая рецензия , несмотря на попытки ее автора быть объективным, отражает все же субъективное мнение и не может претендовать на "истину в последней инстанциии". Поэтому я с интересом прочту другие рецензии, статьи, посвященные этому изданию.За короткий срок проживания на этом континенте, из немного, что мне стало предельно ясно, это то, что пишущая русскоязычная "братия" жить здесь за счет своей литераттурной деятельности не может никак. Все, что пишется, делается, в принципе, после основной работы. И если люди взваливают на себя эту каторжную нагрузку, значит для них жизненно необходима потребность высказаться, передать людям какую-то информацию, какой-то опыт. И я убеждена, что , если написанное не направлено на зло и насилие, оно всегда имеет право на выход в свет. И если это- при всей перегруженнсти современного человека информацией- находит своего читателя, "значит, это кому-нибудь нужно". А насколько и в какой мере, решает лучший и справедливейший из судей -Время.

НЕОБХОДИМА ПРИСТАНЬ

Вместо рецензии

"Панорама" No 831 . марта 12-18, 1997 г.

Название литературного ежегодника "Побережье" ассоциируется с пристанью, которая дает приют от штормов и волновых разбегов для раздумий, подведения итогов. Над чем же размышляют те, кого собрало "Побережье" No 5, 1996 года?

Общеизвестно, что негативные стороны жизни общества ( от преступности до увеличения числа людей с пагубными привычками, такими, как злоупотребление алкоголем, пристрастие к наркотикам, вандализм и др.) яляются прямым результатом ослабления семйных связей, распадом семьи. "Побережье" выступает за сохранение семейных ценностей подбором произведений, которые олицетворяют обощенную боль об утраченном.

Взаимсвязь произведений, собранных в этом выпуске, представляется мне обобщенным выражением инстинкта самосохранения присущего всему живому на земле, и в том числе человеку. Классик социологии Питирим Сорокин об этом инстинкте пишет следующее: " Когда наступает опасность для жизни, то есть когда этот инстинкт начинает работать, его влияние сказывается прежде всего на ходе физиологических процессов и в области течения мыслий и представений (выделено мной-Л.М.) Всеохватывающее ощущение опасности распада связи времен, с моей точки зрения, явилось причиной уникального явления в этом журнале - почти дословного совпадения выражения "течения мыслей и представлений" об этой опасности разными авторами в разных произведениях. Например, при чтении эссе Дианы Немировской "Монолог", рассказа Петра Межирицкого "Сдвиг по фазе", Юрия Герта "Шоколадка" создается впечатление, что они вышли из-под пера одного автора. Проникновенным описанием психофизиологического процесса ухода из жизни близких людей авторы как бы погружаются в это состояние, "пропуская" себя через них, сопереживая близким в момент их прощаия с жизнью. Это позволяет не только с жестоким самобичеванием выразить покаяние за недоданные любовь, внимание, благодарность ушедшим, но и обратиться с назиданием к будущим поколениям.

Герой повести Петра Межирицкого работает над переводом на русский язык описания лазерно-оптического прибора, основанного на принципе фазового сдвига волны. В силу различных драматических коллизий "сдвиг по фазе" происходит в сознаии героя. В нем пробуждается потребность в переоценке ценностей, он хочет ответить на вопрос: "Зачем прожита жизнь? Не забываем ли мы в суете о том, что теряя семейные связи, гонимся за сомнительным счастьем дожить до старсти и быть помещенным в приют?"

Будут ли наши потомки предаваться воспоминаниям подобно тем, о которых пишет Яков Лотовский- о семейных вечерах детства, Евгения Райхман о бабушках, Диана Немировская -о маме, Евгения Жиглевич - о семье?....

Говорят, что человек остается жить столько, сколько хранится о нем память. Но если мы, простые смертные, не оставили великих произведений и еще чего-то значимого для человечества, то что будет напоминать о нас в будущем нашим потомкам?! Старые фотографии! Сохраненные мамами, бабушками, пробабушками

через революции и войны, в сундучках и коробочках, в бумажных марлевых мешочках - эти пожелтевшие, облупившиеся свидетельства жизни тех, от кого "мы есть пошли". Оживленные передаваемыми из уст в уста, из поколения в поколение рассказами, они продлевают их жизнь в нашей памяти среди нас и передают нам их бесценный опыт.

Но вот, рассказ Юрия Герта достоверно и актуально предупреждает нас о том, что может случиться так, что наши фотографии никто разглядывать не будет, ибо они ни о чем никому не будет говорить. Держа в руках фотографии, переданные сестрой бабушки, навестить которую в ее предсмертные часы он приехал, герой рассказа задумался:- " Что я расскажу о них своей дочери, если уже сейчас все перепуталось, перемешалось у меня в голове?"

Не это ли предупреждение должно у каждого из нас пробудить инстинкт самосохранения?!

В современной философии медицины и биологиии проблема взаимодействия социального и биологического в человеке явлляется одной из ключевых. С моей точки зрения, новые аспекты она обрела в связи с , так называемой нетрадиционной сексульной ориентацией, которая сегодня приобрела масштабы с непредсказуемыми последствиями.

Успенская в рассказе "Я- Флоранс" без претензий на включение в охватывающую мировое сообщество ученых дискуссию, говорит о том, как социальные условия становления личности человека определяют психофизиологические процессы его жизнедеятельности, влияют на все аспеты поведения ( в том числе сексуального), определяют его судьбу. Героиня рассказа Флоранс , потеряв в детстве родителей, выросла в атмосфере, где подавлялась нежность, красота,- все, что могло развить в ней женственность. Когда угнетается и подавляется душа, начинает доминировать тело. И героиня констатирует: "...я сама терялась в своем теле, с моими ощущениями бесприютности, сиротства и с моими черными мыслями..." .И встретив с первую, проявившую к ней заботу, теплоту и внимание женщину, Флоренс начинает ощущать в себе мужчину и страстно, нежно, восторденно влюбляется в нее. Мне весьма импонирует то, что понимая свою героиню, сочувствуя ей, автор рассказа не оценивает ее состояние как норму и, рисуя перипетии ее жизни, определяет механизм излечения от этой болезни. Флоренс выходит амуж, но вскоре уступает натиску мужского начала в себе и решает уйти от мужа, чтобы обрести гаромнию в своей жизни. Но она еще не осознает, что именно доброта мужа, его внимание к ней как к женщине, его любовь к ней и к их ребенку сделали свое дело- вновь пробудили в ней женщину и стремление бороться за женское достоинство и независимость.

Порой уровень обобщения мотивов поведения героя, его взаимодействия с окружающей действительностью, достигает такой глубины, что по философской нагрузке произведение может превзойти замысел автора. К такого рода примерам, я бы отнесла полный драматизма рассказ Михалевича- Каплана "Чашка кофе". Он занимает чуть более страницы, главный герой -человеческое достоинство. Прописное "Жизнь-это борьба" не всегда означает "Борьба- это жизнь". Речь идет об опустившемся бездомном, который расположился у входа в кампании, где работает очевидец истории, от имени которого ведется рассказ . Но вот в кампании происходит забастовка- противостояние между работниками и администрацией. Единство, смелость, независимость, чувство собственного достоинства, проявленные бастующими для утверждения своих прав, сообщили опустившемуся человеку энергию борьбы за свое собственное достоинство и в этой борьбе он одерживает победу.

Кульминацией рассказа Якова Липковича "Капитан Максимов" также является борьба за достоинство, в данном случае - национальное. Пожалуй, самое сильное впечатение оставляет финал рассказа: спустя многие годы герой (автор), уже живя в Америке, включает телевизор и в программе из России видит давнего ( со времен войны) оскорбителя своих национальных чувств в толпе демонстрантов. " И тут мы встретились взглядвами,- пишет автор,-... Он словно. с экрана через моря и океаны вдруг увидел меня- своего старого врага и друга. Увидел и задохнулся от возмущения...".

Люди не должны забывать трагичские страницы истории, то страшное, что разрушало души ненавистью и злобой. Но все же хотелось бы, чтобы "через годы, через расстоянья" не злость и ненависть, а песня оставалась с человеком. И проникнутое добром и интернационализмом произведение Михаила Кубланова " Дорога на Гегард" дает основу для оптимизма а сей счет.

В филиганном произведении Василия Яновсого "Из дневника неизвестного" попытка глубокого проникновения в психологическое состояние героя влечет необходимость сочетания реалий с мистикой, что позволяет достичь впечатляющего эффекта познания. Крайне эмоционально переданы глубинные психологические механизмы переживания своей вины и ощущение необратимсти нравственного наказания, когда герою представляется, что любимая женщина, которой он только что изменил, спасаясь от одиноества, оказывается с ним в постели (догадавшись обо всем), где только что была другая...

Размышлениями о сути нашего бытия, о смысле жизни полон интересный и глубокий рассказ Шраера-Петрова "Ураган по имени Боб". Однако, на мой взгляд, здесь совершенно лишним и неправомерно притянутм является сопоставление урагана с путчем 1991 г. в Москве, а бармен, не покинувший в час урагана свой бар, сравнивается с "самым главным, который начал все менять и перестраивать и бросил страну в такое опасное время", чтоб отдохнуть в Крыму. В целом рассказ привлекает попыткой осмысления сути нашего бытия и призывом к осмыслению того, что мы -люди- часто в суете жизни теряем ощущение цели, потому не в состоянии радоваться красоте жизни как таковой. Читая это произведение, невольно, еще и еще раз хочется задать вопрос: "Может прав был Пушкин, говоря, что "на свете счастья нет, но есть покой и воля"? Но ведь и "покой нам только снится", а волю мы тоже часто понимаем как анархию и бесцельность, нашу же волю ограничивающие.

Особенность этого выпуска "Побережья в том, что некоторые из его произведений, собранные под этой обложкой, задают планку- уровень, с которым несовместимо все низкопробное, легковесное. К числу таковых я бы отнесла глубоко философское произведение Дмитрия Шляпентоха "Паучок" и рассказ Нины Берберовой "Аргентина".

Огромным достоинством "Побережеья" является весь настрой альманаха по отношению к людям творчества, стремление как можно глубже и иллюстративней представить читателям их вклад в культуру..Это не только замечательная страница, посвященная Иосифу Бродскому, и прекрасные иллюстрации известных художников, в том числе Эрнста Неизвестного, но и весь раздел "Литературоведение и эстетика".

Ограниченные рамки рецензии позволяют мне назвать только одну, наиболее характерную для тональности этого раздела - статью Э.Штейна "Евреи в поэзии русского зарубежья".Эдуард представляется мне антиподом известного персонажа Пушкина- "щерым рыцарем", который копит несметные сокровища- произведения и документы литераторов эмиграции для того, чтобы одаривать и обогощать каждого из нас все новыми примерами духовной красоты, творческих вершин, человеколюбия.

Исключительно интересен, с моей точки зрения, оригинальный философский анализ А. Канцеленбойгена и Б. Коллендера "Можно ли измерить красоту", который авторы осуществляют для того, "чтобы увидеть в красоте предрасположеннность к развитию, а в предрасполоежннности к развитию -красоту"..

Неприкрашенность и жесткость обсуждаемых в "Побережье" проблем сочетается с искренностью, теплотой и оптимизмом. И не случайно здесь мы находим замечательные стихи Норы Файнберг:

Не желайте мне долгих лет,

Долгих лет- значит долгих зим.

Пожелайте мне в окнах свет,

Чтобы издали был он зрим.

А Инна Богачинская так заверает свои стихи:

Но когда сгущается сумрак,

Проясняется суть простая

Это значит, что ночь пасует,

И в протоках души- светает.

Начала я этот обзор с отождествления "Побережья" с пристанью. И сейчас, завершая его, хочу подчеркнуть, что трудно найти в наше время пристанище для авторов более гостеприимное, чем это. Оно не просто предоставило место, а дало возможность авторам предстать во всем многообразии свих талантов: и стихи, и проза, и рисунки, и критические статьи. Не является ли это выражением благодарнсти тем, о которых Валентина Сенкевич сказала:

Но будьте благодарны тем,

Писавшим чернилами. красками...

В известной песне Александр Вертинский утверждал: " Я знаю, даже кораблям необходима пристань..." Пристань такая, как "Побережье", действиетльно необходима! И пусть никакие шторма и непогоды не помешают ей давать приют, свет и теплоту.

РЕСПУБЛИКА МУЗ

Панорама No 906. август 19-25 1998 г.

Характерной особенностью литературно-художественного ежегодника "Побережье", выходящего в Филадельфии, является наличие в каждом номере темы, которая объединяет разножанровые произведения и разных авторов в единую концептуальную систему. В последнем , 6-м номере номере такой темой является больной и животрепещущий национальный вопрос.

Все мы вышли из детства, и никто не родился с осознанием своей национальной принадлежности. И потому с появлением на свет мы воспринимаем разнообразие людей, как данность. И как же сильно потрясение детской души, когда один из факторов человеческой дифференциации- национальный- внедряется в сознание ребенка как признак превосходства либо ущербности...

Эпизод глубоко , трогательного рассказа Д.Шраера- Петрова "Отторжение" рассказывает о страданиях юного существа , впервые услышавшего брань по поводу своей национальности. "Мне было тогда девять лет,- отмечает герой рассказа- состояние исключительности, болезненной исключительности преследовало меня...Я входил в роль гонимого..."

В рассказе Юрия Герта "Хочу быть евреем" необходимость решения непостижимой для юного существа задачи- определить свою национальность-обнажает абсурдность ситуации, вынуждающей неискушенные детские головки преломлять отголоски взрослых интерпретаций. Но устами младенца всегда глаголет истина. И истина проявилась в подлинном интернационализме решения школьниками, навязанной им задачи школьников. И этот интернационпализм, как противостояние , примитивизму злу и антипедагогичности,навсегда утвердился в их дальнйшей жизни.

Интрернационализм является основой в подходе к межнациональным отношениям представителей подлинной интеллигенции всех времен и народов. Именно поэтому в своем, преисполненном восхищения, любви и преклонения выступлении, посвященном 75-летию А.Д.Сахарова, Марк Поповский один из первых своих тезисов посвящает интернационализму этого великого человека, ученого и общественного деятеля.

История человеческая богата такими примерами интернационализма, имя которым подвиг. Волнующий рассказ Елены Дубровиной посвящен жизни и судьбе Елизаветы Юрьевны Скобцевой, известной как мать Мария. Целью ее земного существования стало спасение ближнего и нуждающегося. В 1943 году она была арестована гестапо вместе с 17-летним сыном, так же как и она, укрывающем и спасавшем еврейских беженцев, и брошена в концлагерь, где в 1945 году погибла. Описание жизненного пути матери Марии Елена Дкубровина сопровождает цитированием ее стихов, отражающих философию жизни этой удивительной и героической женщины, концентрированно сформулированной в словах: "И только одно мне жаль, что сердце мира не вмещает",- которые в качестве эпиграфа использует автор.

С несчастью, великие деяния на поприще международной солидарности не всегда могут избавить человечество от войн, проявлений национализма, расизма, межнационльной вражды. И если даже такие суды, как Ньюребергский процесс, не служат поучительным уроком для тех, кто стоит у истоков зла, то, может, не стоит им забывать, что "есть и Божий суд". Об этом повествует рассказа Филиппа Бермана "Двор империи", посвященный социально-психологическому анализу страшных замыслов Сталина зимой 1953 года в "решении еврейского вопроса".

Подлинный интернационализм выражается в том, что его предствители, почитая свои национально-культурные традиции и достижения, всегда проявляют интерес и уважение к жизни, истории и культуре других народов.

Обзор Валентины Синкевич посвящен труду двух французов-эрудитов, которые, глубоко любя "Вечную Россию", создали иллюстрированный альбом "Прогулки по русской Ницце", в котором широко представлена русская культура и русская предреволюционная история.

В 6- м номере "Побережья" опубликованы четыре замечательных эссе Э.Шьейна. Одно из них- "Русская" Вислава Шимборская- посвящено лауреату Нобелевской премии 1996 года. Штейн исследует масштабы творческих интересов этой многранной личности, среди которых немалое место занимает культура России. В качестве иллюстрации автор представляет два эссе Шимборской, посвященных женам великих русских писателей - Ф.Достоевского и Л.Толстого. Эссе исполненны словами восхищения по адресу этих замечательных женщин. Однако, как истинный интеллигент, чутко реагирующий на любые отклонения от принципов интернационализма, Шимборская, описывая верность, преданность Анны Достоевской ее великому супругу, не упускает возможности высказать следующее замечание: "...унаследовала его досадное (выделено мной- Л.М.) презрение ко всему, что нерусское".

В небольшой рецензии нет возможности остановиться на всех проблемах, которые поднимают в своих произведениях авторы "Побережья". В частности, требует более подробного анализа концепция сопоставления исторических событий с евангелевскими сюжетами в упоминавшемся выше произведении Филиппа Бермана "Двор империи". Однако, здесь я никак не могу согласиться с утверждениям, что "Ихаил Ергеевич Орбачев-седьмая голова красного дракона" . Согласно моим представлениям о роли личности в совремнной истории, я бы "Орбачева " скорее сравнила с упоминающимся в том же рассказе архангелом Михаилом. Но это, подчеркиваю, моя точка зрения.

Нравственные искания авторов "Побережья" не ограничиваются названными выше проблемами. Рассказ Петра Межирицкого "Красный лев" посвящен противоречиям между духовно- эмоциальным началом и бездушным прагматизмом совремнной жизни.

Идея очерка Евгения Манина "танго" выходит далеко за пределы рассказа об истории танца как такового. Она поднимает актуальные проблемы духовных аспектов совремнного образа жизни, где Танго, как символ выражения подлинных человеческих чувств и переживаний, участвует в противоборстве с бездуховностью и безликостью покультуры.

Как и впредыдущем выпуске, в этом немало места отведено проблемам семьи, семейных ценностей, ностальгии по утраченным традициям и связи поколений. Это произведения Юлии Родман "Пианино", Евгении Жиглевич "Семья Жиглевич" Натальи Новохатской "Повинную голову", Евгении Гихман "Старые часы с боем " и др.

Подбор материалов, связанных с поэзией в разделе "Литературоведение, искусство, культура" и раздел "Поэзия" сложились в своего рода поэтическую хрестоматию. Большинство авторов этих двух разделов устремлены к поиску средств постижения, сохранения и развития лучших традиций русской словесности. Это и Рина Левинсон, чей обзор посвящен двадцатилетию альманаха "Встречи", это Сергей Шабалин, выступающий с очерком "Красное домино" Андрея Белого; это Людмила Агрэ, Дмитрий Бобышев и другие. Выражением объединяющей идеи могли бы послужить строки из опубликованного здесь же стихотворения Беллы Ахмадулиной:

Влечет меня старинный слог.

Есть обаянье в древней речи.

Она бывает наших слов

И современнее и резче.

Актуальным проблемам духовной жизни эмиграции посвящен обзор Беллы Езерской. Оговорившись, что речь идет о Нью-Йорке, автор все же своему обзору дает название "Театральная жизнь русской эмиграции", что ( с учетом специфики Нью-Йорка) может быть правомерным, ибо размышления , которые вызывает эта работа, касаются сути тех же проблем и в других городах Америки. В обзоре дан анализ гастролей театра "Современник", в котором выражено немало разочарований как самим спектаклем, так и отношением к русскоязычным журналистам, пожелавшим освещать эти гастроли. Автор заключает: все это может способствовать отлучению русскоговорящего зрителя от российского театра.

Я позволю себе усомниться в этом выводе, так как реальный опыт свидетельствует о том, что различные сферы и направления культуры, духовной жизни не взаимозаменяемы.И это- замечательно! Ибо все новое, к чему мы приобщаемся, должно обогащать нас, дополнять новыми впечатлениями, что отнюдь не должно осуществляться за счет тех корней духовности , на которых мы выросли. Езерская, бесспорно, права в том, что требует самой серьезной критики халтура и недобросовестность, если она имеет место быть во время гастролей российских артистов в США. Но с другой стороны,- для ее ремарок типа: "Сергею Юрскому пришлось играть одновременно Счастливцева и Несчастливцева, прыгая из образа в образ и выдавая это за творческий прием..." - нужно использовать компетентные художнические критерии. Поэтому я бы посоветовала "Побережью" в дальнейшем при публикации подобных обзоров поступить так , как журнал "Вестник" (No5 с.г.) .Там, наряду с рецензией Б.Езерской опубликована рецнзия на этот же спектакль в Америке Е. Немчиновой, что повышает степень объективности информации.

Думаю, что 6-й выпуск "Побережья" можно назвать событием в русскоязычной литературной жизни, а прекрасные иллюстрации совместно с глубокими искусствоведческими работами У.Дубровиной, С.Голлербаха и др. историко-социологическим обзором М.Кубланова, главой из книги "Вавилонская башня" А. Гениса позволяет предствить этот альманах значимым не только для литературной, но и культурной жизни в целом.Это большое достижение, которое, однако, и ко многому объязывает. Прежде всего- не снижать уровень требовательности в отборе материалов для каждого выпуска. И в журнале, где присутствуют имена Бродского, Окуджавы, Ахмадулиной, задающие планку как мастерства, так и нравственных критериев творчества, недопустимы легковесные, непрофессиональные работы.

В рецензируемом выпуске, мягко говоря, диссонансом к его общему уровню и настрою являются пародии (шаржи) Гр. Шампанского. Прекрасное понятие "Свобода слова" прекрасное постольку, поскольу включает нравственость и культуру. И любое слово, вышедшее из-под пера кого-либо в несоответствии с этой формулой, не может претендовать на сколько -нибудь серьезное его восприятие. Поэтому, с моей точки зрения, "брызгам" Шампанского не дано испортить впечатления о "Побережье" как об интеллигентном, высоко художественном издании.

ПОТЕРИ И ОБРЕТЕНИЯ

Панорама No 999б мау -июнь 2000 г.

Читатели "Побережья", наверное, согласятся со мной в том, что с каждым годом альманах становится все более заметным являением в их духовной жизни. Седьмой номер является ярким тому подтверждением. Я никогда не спрашивала издателя - Игоря Михалевича -Каплана- определяет ли он каждому выпуску какую-то основную сюжетную линию, тематику, в соответствии с которой отбирает произведенияю. Но каждый новый номер поражает наличием в нем доминирующей темы, объединяющей разные по стилю и жанру работы разных авторов в единое целое, выражающее предмет забот, тревог и волнений литераторов, собравшихся на этом "побережье". Рецензируемый номер выделяет тема утрат и обретений, неизбежно сопровждающих нашу жизнь.

Твой сын ушел,

Но он вернется снова,

Его душа-опять с твоей душой,

И ты опять его услышишь слово,

Чуть слышный шупот: мама, я с тобой.

(Гила Уриель, перевод с иврита

Рины Левинсон.)

Тема утрат и обретений -столь абстрактно философская, сколь конкретно-житейская,- пронизывает почти все жанры собранных в номере произведений, возможно, потому, что он вышел в канун смены столетия, когда принято подводить итоги, осуществлять переоценку ценностей.

Яков Лотовский в рассказе "Ковер" с юмором повествует печальную историю о попытке очистки ковра от "радиков"( радиационных частиц). Выбранный автором жанр и "заземленный" сюжет- как бы сценки из мещанской жизнивысвечивает, между тем, глубокий драматизм восприятия одной из величайших трагедий уходящего века -Чернобыльской катастрофы.Возвращаясь после просмотра фильма, на время которого герой оставил чиститься под снегопадом облученный ковер, он размышляет: "Уцелеет ковер-останутся на мне заботы, останутся с нами радики, вряд ли их вычистишь....А пропадет- что ж, избавлюсь от радиков, а главное- от забот. И все же почему-то хотелось, чтоб ковер остался. Наш ковер! На нем кувыркаясь и озорствуя, вырастал наш сын."

ХХ век ознаменовался активным феминистским движением. Но я, как ислледователь , немало лет потратившая на изучению этой проблемы, считаю, что в настоящее время по своему положению в семье и в обществе женщина находится на переломном этапе, после которого она достигнет ощущения самодостаточности, гармонии как с собой, так и с окружающим миром. А пока можно с грустью констатировать, что условием и следствием феминистской ультраоголтелости, имеющей нередко (увы!) место в среде представительниц слабого пола, выражающаяся в печально известных фактах женской жестокости (вплоть до участия в террористических актах и убийствах собственных детей). является утрата ими чувства жертвенности, сопережеивания- добродетелй, которые во все времена считались исконно женскими, посколько к ним объязывает великая женская привилегия- материнство.

Юрий Дашевкий в рассказе "Лилит" рисует уродливость этого явления на примере узнавемого образа жестокой вахтерши ( в данном случае, общежития) в которой, кажется, навсегда похоронено все, что связано с понятием женственности и, следовательно человечности.

Необратимость утрат! Восприятие их каждым из нас определяется не только и, может не столько масштабом самой утраты, сколько комплексом факторов, составляющих наше мироощущение и определяющих наш нравственный стержень. Рассказы Яна Гамарника "Шарики" и "Когда мне было двадцать восемь"- каждый в отдельности, с моей точки зрения, не является чем-то таким, на что стоило бы обратить особое внимание. Но вместе они создают впечатляющую картину оскуднения наших чувств , вытравленных прагматизмом.

Двухлетнее дитя не может смириться с тем, что высоко в небо улетели праздничные шарики. Страшными рыданиями и ночной бессонницей ребенок реагировал на эту потерю. Но вот взрослые герои другого рассказа совсем не испытвают горечи по поводу судьбы доживающего свой век в полном одиночестве в Израиле старика-дяди. "... Еще в самолете из Тель-Авива... решил, что непременно напишу ему, да потом забыл... Никогда больше я его не видел, он умер через год после моей поездки...". Герой рассказывает эту историю в шестидесятилетнем возрасте, когда он сам постигает мироощущение дяди, которому в последние годы жизни ничего не оставалось, как жить воспоминаниями. Но можно ли это считать утешением и достичь умиротворенности, когда раздробленнность и размежевание семей, утрата семейных ценностей обрекает пожилых людей на одиночество, лишает их радости и живительной силы быть приобщенными к жизни и заботам своих детей и внуков?!

Одним из самых негативных последствий всепоглощающего прагматизма является утрата искренности в человеческих отношениях, порождающая уродливые формы цинизма и лицемерия. Герой одностраничного рассказа МихалевичаКаплана страшен не только тем, что живет с этим всепрошибающим цинизмом и лицемерием, образно говоря, наедине, а бравирует им перед притятелем, когда в письме к нему описывает: " И тут, кто ты думаешь подходит к нам? Анька, помнишь... белобрысая такая, а глаза рыбьи, навыкате...И он ее представляет: "Познакомься, пожалуйста, моя Анастасия". Только подумать, эта стерваАнастасия! Я улыбаюсь во всю пасть, как ни в чем не бывало. Хорошо, что к дантисту успел до этого.Двеннадцать штук за мостик..."

Тема утраты в альманахе представлена разносторонне и, порой, самым неожиданным образом. Возможно Максим Шраер удивится тому, что я в этом контексте анализирую его рассказ " Степная страсть", ибо события в нем описаны столь романтично, сентиментально, даже восторженно, что в пору только умиляться и восхищаться очередным уроком нестандартной сексуальной ориентации", преподнесенным читателю.

Герой рассказа, оказавшись случайным свидетелем "любовной сцены" между его любимой женщиной и лошадью (!), которую Зшли (так зовут героиню) предпочла ему, говорит ей, вернувшейся с этого , необычайного "свидания" в степи: "Эшли, любимая моя, только давай завтра уедем...". А потом он "... убирал ее пепельные пряди со лба, то и дело целуя ее холодные виски. И отбрасывая на пол струнки конских волос, заплетенных в ее растрепанные волосы"...

Я полагаю, что когда люди однажды задумаются над тем, что с собой они делают нечто еще более безответственное, чем с природой, то ответ придется держать и литературе. По моему глубокому убеждению, встречающееся все чаще в литературных и иных художественных произведениях смакование, даже порой поощрение отклонений в сексуальном поведении, в лучшем случае, не препятствует утрате того, что всегда отличало человека от животного -единение духовных и физиологических начал в любви мужчины и женщины.

Рамки рецензии позволяют остановиться лишь на нескольких произведениях объемного раздела "Литературоведение", в котором опубликованы интересные работы Ирины Панченко о киевском периоде жизни Булгакова, статьи Евгении Жиглевич о солженицинском интервью американскому телевидению в 1974 году, Валентины Синкевич о Вячеславе Завалишине.

Произведение Беллы Езерской " Под знаком Окуджавы" состоит из небольшого эссе о поэте и интервью с ним в 1991 году. Эта работа представляет интерес не только тем, что отражает острейшую боль утраты тех, кто был поклонником творчества Окуджавы. Автор высвечивает те непреходящие обретения, которыми был одарен каждый, кто жил под "Знаком Окуджавы". "Булат Шалвович Окуджава умер... Мир опустел",- заключает журналистка свое эссе. Но хочется его закончить словами, которыми автор его начинает: "Он как-то ненароком заполнил пустующую нишу в нашем советском сознании, где надлежало быть совестливости, чести, нравственности и прочим забытым ценностям."

И поскольку, добавлю я, ибытка совести, чести и нравственности, мы пока не наблюдаем, знак Окуджавы будет всегда светить.

В этом выпуске "Побережья", как стало уже традицией, широко представлена и поэзия, и переводы, литературоведение.

Работа Дмитрия Бобышева под названием "Певчее дело" привлекла тем, что соответствует моей концепции литературной критики: автор, вопреки, принятому стандарту, утверждающему необходимость обязательного уравновешивания положительных оценок поизведения (творчества литератора) отрицательными, не скрывает восторженных чувств по поводу поэзии Натальи Горбаневской. Это даже не рецензия в традиционном понимании жанра. Это , скорее эссе, котрое приобщает нас к тем обретениям, которые неизбежны при знакомстве с творчеством поэтессы. Подкупает радость успехам товарища по цеху. " Куда смотрит и чем занята современная отечественная критика?- восклицает Бобышев.- Мне хочется всем им сказать:разуйте ваши глаза и уши... перед вами истинно великая гражданка и соразмерная ей поэтесса...".

В этом же разделе представлено несколько произведений Э, Штейна, посвященных детской литературе Китая, Юлиану Тувину и Марку Шагалу. Как и все, что делал Штейн на поприще литературоведения и сохранения сокровищ отечественной культуры, эти его работы волнующе глубоки и пронизаны любовью к предмету анализа. Здесь позволю себе прерваться...

Так случилось, что на этот номер "Побережья", который попал ко мне в руки сразу после выхода в свет, я по ряду причин не имела возможности откликнуться немедленно. Первые страницы о теме утраты я начала писать давно. Но вскоре горечь утраты постигла тех, кто знал Эдуарда Штейна...

Моя дружба с ним завязалсь по телефону, с самой первой нашей беседы, когда он позвонил мне, откликнувшись на некоторые мои рецензии. Это был начальный период моей жизни на этой земле, и обретение такого друга, единомышленника было для меня счастьем. Эдуард неоднократно приглашал меня посетить его дом- музей книги, но так нам и не довелось встретиться, так как в Нью-Йорке я бываю крайне редко, а когда приезжала, то сам Штейн бывал в отъезде. За год до своей смерти он позвонил мне и сказал: "Лариса, а мы с вами так и не встретились. Время быстротечно, а мне уже 64! ". Я засмеялась в ответ: мол, что такое 64 для мужчины... Но что-то мне показалось странным в его словах...

А спустя некотрое время позвонил мне издатель "Побережья" Игорь Михалевич- Каплан и скаал: Эдуард тяжело болен и " побережцы", чтоб его приободрить, устраивают ему творческий вечер и серию встреч в Филаделфии. Игорь обещал сообщить, когда это пооизойдет, если я пожелаю приобщиться к ним хотя бы по телефоную. Все так и произошло, и когда трубку взял Эдуард, он растроганный тем, что сделали для него филадельфийцы, сказал: " Лариса, я сегодня счастлив". Это было незадолго до его смерти. .. светлая ему память!говорю я сейчас, горько досадуя на то, что мы так и не встретились.И благословенны будут те, кто в наше время "всеобщей занятости и перегруженности" для добрых дел друзьям и близким, так щедры на внимание и заботу к ближним!

Сказанное, наряду с многим другим, является примером того, каким обретением для русскоязычных литераторов здесь является "Побережье", созданное энтузиастом Игорем Михалевичем-Капланом . Об этом я надеюсь, что когда- нибудь рассказать подробнее, ибо я много лет сотрудничаю с этим журналом и к тому же мне довелось посетить эту "Республику муз", как я их назвала в одном из обзоров. Побывав там, вспомнила свои дебаты со студентами и аспирантами на одну из тем научного коммунизма " Об отмирании государства и перерастании государствнности в общественное самоуправление". Сейчас мне уже трудно сказать: верила я в этот утопизм, или нет?..... Но в Филадельфии я увидела маленькое государство "Побережье", действующее при полном самоуправлении. Его президент, Игорь Михалевич-Каплан, который себя таковым не считает - подлинный подвижник, свято и бескорыстно отдающий свои силы, энергию и подлинную любовь своему детищу- журналу, вокруг которого объединены уже очень многие годы такие же бескорыстные служители литерататуры. Его "республика" не только дает свободу и пространство слову литераторам, а объединяет их, устраивая творческие встречи и диспуты между литераторами как таковыми и ими и представителями других творческих поофессий, открывая новые имена и давая дорогу молодым талантам. Примером могут пслужить иллюстрации к данному номеру журнала, появлению которых я оказалась свидетелем.

В тот вечер, когда я была на "съезде побережцев", архитектор Семен Фукс показал альбом с рисунками детей из Санкт-Петербургской художественной студии. Идея состояла в том, что, если работы понравятся , помочь ребятам красками, кисточками и другой необходимой для рисования атрибутикой. Дальнейшая история этих работ интересна сама по себе и это уже другой сюжет. Но Михалевичу-Каплану рисунки сразу понравились и он некоторые из них поместил в качестве иллюстраций к "Побережью", благодаря чему журнал словно окрасился красками свежести, новизны и устремленнности в будущее.

В нашей жизни потери неизбежны. Но жизнь продолжается и она прекрасна все новыми обретениями.

КОГДА СВОБОДОЮ ГОРЯТ, КОГДА СЕРДЦА ДЛЯ ЧЕСТИ ЖИВЫ

Изд: "Панорана" No 945,1999; "Побережье" No 8,1999

Мы люди-человеки, сами назвавшие себя "Homo sapiens" -"человек разумный", не ведая что порой творим такое, из-за чего впору усомниться в справедливости данного нам себе названия. Но при всем том, в нашей жизни имеют место аспекты, которые позволяют нам высоко держать голову по праву принадлежности к роду человеческому. К этим аспектам я отношу все, что связано с борьбой за сохранение духовных ценностей. На этом поприще почти вся наша история преисполнена драматическими страницами битв, порой кровавых и жестоких, ибо в борьбе с бездуховностью, прагматизмом, обывательщиной, корыстью, противник не всегда очевиден и порой почти неуязвим. Поэтому победители здесь всегда герои, ибо им нужно обладать уникальными, филигранными талантами, чтобы выстоять, устоять и хранить свою победу в условиях постоянного противоборства. Употреби они свои таланты на другое, возможно не счесть им своих богатств. Но отличие этих героев именно в том, что не стремление к материальному благополучию движет ими. Плоды их побед дороже всех возможных материальных благ, они живут вечно в душах и сердцах людей, которые передают эти завоевания из поколения в поколения, отсеивая наносное, ненужное, сея "доброе, вечное" и обращая его в духовно-нравственный фундамент, который и удерживают этот мир.

Такие мысли рождает у меня каждое новое знакомство с различными сторонами духовной жизни в эмиграции, которые нашли отражение в немалом числе моих очерков и рецензий, опубликованных за эти годы в США и в России, в том числе, о русскоязычных изданиях (таких, как "Побережье", "Панорама", "Арзамас" и др.) Однако лимитированные рамки их объема, не позволяют должным образом рассказать об этих изданиях и их творцах.

Сегодняшняя публикация посвящена старейшему в эмиграции русскоязычному журналу под названием: "Новый Журнал", который был основан писателем Марком Алдановым и поэтом, критиком, писателем и меценатом М. Цетлиным.

Вдумайтесь в смысл этих волнующих фактов. 1940 год. Франция, где в это время проживает Марк Алданов, оккупирована фашистами. Закрыт выходящий на протяжении двух десятилетий и составлявший гордость русской эмиграции журнал "Современные Записки". У Алданова рождается план переехать в Америку и создать там новый журнал, который будет преемником закрытого в Париже. По Земле расползается самая страшная в истории человечества война. Проблема выживания (в прямом смысле слова) стран, народов и каждого человека ни на секунду не сходит с повестки дня. Но на то они и есть наши герои, чтоб ни при каких обстоятельствах не забывать о борьбе не только за физическое, но и духовное выживание человека, о противостоянии злу и насилию.

В своем интервью "Новому русскому слову" сразу по приезде в Америку Алданов бьет тревогу: "В Европе больше нет ни русских журналов, ни издательств, знаю, например, что Бунин написал на юге Франции несколько новых рассказов и впервые в жизни не знает, что делать с ними. Русским писателям больше на своем языке печататься негде..."А письмо-просьбу о помощи к крупному ученому и меценату Б. А. Бахметьеву он заключает: "Не будет журнала - нет больше зарубежной русской литературы".

И вот, когда "Новый Журнал" уже начал создаваться, М. Алданов писал М. Цетлину: "...две книги выйдут, а далее будет видно..." В 1942 году вышел первый номер! Конечно масштаб трудностей, которые испытывали основатели журнала, никак не охватывает какой-либо один пример, но все же письмо Алданова к Карповичу от 1 мая 1942 года дает о них представление: "Мы платим совершенные гроши, один доллар за страницу беллетристики и 75 центов за страницу всего остального. В денежном отношении писать у нас для автора личная неприятность, (в то время) как для меня редактирование (бесплатное, увы!) - настоящая катастрофа; оно отнимает почти все мое время".

Вместе с тем, никакие трудности не могли уже остановить этого великого начинания. Усилиями энтузиастов-основателей, авторской братии, споснсоров обеспечили НЖ долгую жизнь и в ...1995-м году ежеквартальник отмечал выпуск двухсотого номера... На день сегодняшний уже живет своей журнальной жизнью 215-й номер, а всему изданию (которое выходит и поныне, под обложкой, нарисованной талантливейшим художником серебряного века Мстиславом Добужинским) осталось два года до шестидесятилетнего юбилея.

В книге "Русская литература в изгнании" Глеб Струве писал, что НЖ "оставался главным журналом Зарубежья", а редактор "Нового Русского слова" Андрей Седых говорил: "Если когда-нибудь нас спросят, что ценного создала русская эмиграция, мы сможем с гордостью ответить: "Новый Журнал".

Естественно, что за годы жизни журнала после его основателей прошла целая плеяда главных редакторов: 1945-59 г.г. - историк, проф. М. Карпович; 1959-86 г.г. - писатель и общественный деятель Р. Гуль; до 1994 - писатель Ю. Кашкаров; с 1995 - поэт, историк литературы серебряного века проф. В. Крейд. На страницах НЖ печатались многие поколения литераторов, его уникальность в том, что он под своей обложкой соединил представителей всех волн эмиграции. Старейшими из авторов были люди, родившиеся еще в царствование Александра Второго. На страницах "Нового Журнала" широко представлена литература серебряного века в документах, письмах воспоминаниях и ранее неизвестных художественных произведениях. Здесь впервые увидели свет многие произведения Гумилева, В. Иванова, Мережковского, Гиппиус, Адамовича, Ходасевича, Бальмонта, Андрея Белого, Бердяева, Бунина, Волошина, Цветаевой, Иг. Северянина, Павла Флоренского. Здесь печатались работы Набокова, Яновского; впервые были опубликованы на русском языке фрагменты "Доктора Живаго" Пастернака; увидели свет работы А. Солженицина, Л. Чуковской, стихи Г. Иванова, И. Бродского, публикуются признанные знатоки русской классической литературы - профессор Альтшуллер, Сендерович. Печатаются в журнале литератор Эмануил Штейн, писатель Марк Поповский, критик и поэт Анатолий Либерман, эссеист и поэт Валентина Синкевич и многие, многие другие, которых, даже самых общеизвестных, перечислить трудно. Стремясь бережно хранить свое основное авторское ядро, журнал вместе с тем в каждом номере открывает новые имена. Одно из них - имя Ивана Акимова (из Флориды) замечательного поэта первой эмиграции, который очень долго не печатался по-русски. Сейчас в портфеле журнала для будущих публикаций находится много интересных произведений как литераторов эмиграции, так и из России. В предисловии к двухсотому выпуску нынешний главный редактор В. Крейд подчеркивает, что в ответе на вопрос о направлении журнала проще ответить чем журнал не является: он ни левый и не правый; не гонялся за злободневностью, но оставался современным; не поддерживал низости и ненависти; отрицал тоталитаризм и шовинизм; не печатал того, что "следовало", но печатал что талантливо.

Вся история и судьба журнала позволяют говорить об особом месте, которое он занимает в духовной жизни русскоязычной среды по обе стороны океана. Это место определяется основными направлениями и задачами, которым неуклонно следует журнал на протяжении своей жизни.

1. Прежде всего - это отстаивание свободы слова, свободы творчества. "Наше издание - сказано в обращении "От редакционной группы" к первому номеру издания - начинающееся в небывалое, катастрофическое время единственный русский "толстый" журнал во всем мире вне пределов советской России... Это увеличивает нашу ответственность и возлагает на нас обязанность, которой не имели прежние журналы: мы считаем своим долгом открыть страницы "Нового журнала" писателям разных направлений - разумеется в определенных пределах.: люди, сочувствующие национал-социалистам или большевикам, у нас писать не могут". Здесь же редакционная группа обозначила свое кредо - активную гражданскую позицию сопротивления злу, насилию, посягательствам на права человека, равенство и свободу. Подчеркивая солидарность с Россией в войне с фашизмом, основатели журнала вместе с тем провозглашают: "... мы отнюдь не считаем себя обязанными замалчивать преступления и ошибки советской власти в прошлом и настоящем..." В этом документе они не ограничиваются только провозглашениями своей позиции, но и призывают поступать аналогично всем другим представителям международной общественности "...мы считаем, - подчеркивает редакционная группа, - своим печальным долгом говорить о том, о чем не могут сказать слова русские граждане, оставшиеся в России, во Франции, в Бельгии, в Югославии, и о чем, по своим соображениям, пытается молчать почти вся (однако не вся) иностранная печать. Нам неизвестно, хранят ли об этом молчание иностранные государственные люди, имеющие возможность непосредственно сноситься со Сталиным и влиять на него ...Как бы то ни было, независимо от нашего бессилия, нам было бы впоследствии стыдно смотреть в глаза миллионам русских людей, находящихся в советских тюрьмах и концентрационных лагерях, если бы первого нашего слова мы не сказали об амнистии."

Свобода мысли, творчества, самовыражения, были фундаментальными понятиями, для основателей журнала, в связи с чем Алданов даже считал, что название "Свобода" могло бы вернее отражать основную идею журнала. А в сотом выпуске главный редактор журнала Р. Гуль писал: "Наша цель и смысл существования - свободное русское творчество, свободная мысль". И далее: "Новый Журнал боролся и будет бороться с антикультурой деспотического большевизма, этого - по слову П. Б. Струве - "соединения западных ядов с истинно русской сивухой".

2. Эта основная концепция журнала определила и следующий круг его задач, направленных на выполнение функции связующего звена, как в самой эмиграции, так и между литературным зарубежьем и демократической интеллигенцией России. Об этом было заявлено уже в названном выше "Обращении" редакционной группы к выпуску первого номера, где наряду с задачами объединения эмиграции для помощи России была подчеркнута необходимость единения и в "более широких пределах".

Задачи объединения обусловили и основные этапы развития журнала. Если в начальные периоды в нем печатались только эмигранты, то уже с середины 50-х годов на страницах журнала стали появляться различные рукописи, попадавшие с "оказией" из СССР. С 60- х годов в редакцию уже стали поступать рукописи прямо из рук советских писателей, бежавших на Запад от тоталитаризма, а со времен перестройки страницы журнала предоставляются многих авторам непосредственно из России. Однако, это лишь один аспект деятельности журнала по взаимосвязи духовной жизни русскоговорящих по обе стороны океана. Многочисленные отзывы и отклики на "Новый Журнал" представителей интеллигенции разных регионов бывшего СССР свидетельствуют, что журнал явился не только окном для выхода в свет произведений российских литераторов, но и важнейшим источником информации для демократической интеллигенции в России о сути процессов духовной жизни русской эмиграции. В этом смысле характерно письмо, которые было прислано в журнал неким анонимом еще в 60-е годы: "Я приехал в Европу, как турист из СССР - сказано в письме - уезжаю обратно и увожу журнал домой. Хоть я и член партии, но Ваш журнал произвел на меня ошеломляющее впечатление. Я поражен тем, что в эмиграции есть такие силы, которые близки нам по духу. Вам, конечно, странно, член партии и близость духа? Но поверьте, что это так..."

3. Среди основных направлений и задач НЖ следует, с моей точки зрения, также выделить стремление держать высокий уровень культуры и профессионализма публикуемых в нем материалов, что делает журнал своего рода признанным эталоном, оказывающем влияние на весь литературный процесс в Зарубежье. Об этом свидетельствует многие высказывания о журнале, которые мне пришлось неоднократно слышать от многих литераторов и в том числе тех, кто сами несут на себе тяжкий крест издательской деятельности: например, издатель "Панорамы" Александр Половец, издатель "Побережья" Игорь Михалевич-Каплан.

Соответственно только русской литературной традиции, этот "толстый" журнал охватывает все основные жанры литературно-гуманитарной активности и представляет собой весьма объемное пространство для авторов разных областей литературы и гуманитарных знаний, а потому способен удовлетворять читательские интересы самого широкого круга людей. Здесь: и проза, и поэзия, и литературоведение, и философия, культура, искусство, политика; на более чем шестидесяти тысячах страниц представлена огромная мемуарная библиотека, архивные документы, эпистолярное наследие. Все это придает НЖ статус бесценного первоисточника для исследований литературно-культурного процесса зарубежья, что и подтверждают постоянные ссылки на него в исследовательских работах..

Рамки рецензии не позволяют дать хоть сколько-нибудь репрезентативную иллюстрацию произведений, опубликованных даже в каком-то одном выпуске. Почти каждая работа вызывала желание подробного разговора о ней. Например, в 206-м номере меня покорила работа о Цветаевой Лидии Панн "Иметь или быть", посвященная анализу взаимосвязи душевных состояний поэта с ее произведениями.

Не найдя критерия выбора отдельно взятой работы для примера, я решила просмотреть (в обратном порядке, начиная с 212-го выпуска) каждый третий номер, чтоб выбрать что-нибудь, привлекающее внимание с первого взгляда. И "подарок судьбы был мне ниспослан! Этот "подарок" оказался выходящим за грани привычного даже для такого неординарного издания, каковым является НЖ. Речь идет о трех публикациях, объединенных одной фамилией: "Прямой и отраженный свет" (недавнее) Сергея Голлербаха (No 206), "Разъединенное", Эриха Голлербаха (написанное в конце 1920-х годов), No 209, и "Заметки художника" Сергея Голлербаха из 212 номера. Эти произведения, разделенные десятилетиями дат их написания и тысячами страниц журнала представляют собой интерес в единстве. Ибо дополняя друг друга, они впечатляюще передают тончайшие механизмы взаимодействия материальных (житейских) и духовных факторов жизнедеятельности человека, его постоянного поиска смысла жизни и гармонии с окружающей средой, что позволяет авторам достичь почти такого же эффекта, который удается только большому живописцу, умеющему с помощью кисти и красок передать на полотне или листе бумаги живые движения человеческой души.

Поражает филигранная манера описания факторов, определяющих процесс нравственного формирования ребенка в "Разъединенном" Эриха Голлербаха. Автор стремится постичь ощущения ребенка на самом начальном этапе осознанного восприятия окружающего мира и его преломления в душевном состоянии... Например, в главе "Бунт": "Кто из нас может точно вспомнить, когда именно совершился в его жизни знаменательный переход "от бесполого" платьица к "мужским" штанишкам. Но штанишки эти -...забыть невозможно". В главе "Ненависть": "Нехорошо, когда ненависть слишком рано "угрызает" душу - в те годы, когда еще "так новы впечатления бытия"... И далее: "Кажется розги я бы простил (секли меня раза три за все детство) но затрещину - никогда: из "смертельного оскорбления" "вырастала бешеная ненависть".

Интересно в качестве примера проиллюстрировать анализ духовно-нравственных исканий обоих авторов в одной и той же теме - отношения к отцам. В "Разъединенном" Эриха Голлербаха воспоминания об отце ассоциируются с ненавистью к нему из-за отцовского деспотизма и равнодушия к переживаниям сына. "В прямом и отраженном свете" Сергея Голлербаха воспоминания об отце связаны с материальными лишениями (недоеданием), обусловленными трудностями предвоенной жизни. Вместе с тем, стремление к нравственному совершенствованию обоих авторов приводит их фактически к одинаковому душевному настрою: "С годами - став больше понимать и, следовательно, больше прощать, я освободился от враждебного чувства к отцу и под конец уже жалел его, то есть почти любил. И даже наверное любил. заключает Эрих Голлербах (в "Разъединенном").

"Сейчас, сидя за полным столом, как хотел бы я сказать: "Папа попробуй вот этой колбаски, или этого паштета, или заливного!" "Но отец умер во время войны, в 1943 году.... Иногда высчитываю: папа 1887 года рождения, ему сейчас было бы 110 лет. Так и не сядем за стол, и не выпьем, и не закусим. А как иногда хотелось бы!!" - размышляет Сергей Голлербах (в "Прямом и отраженном свете").

Впечатляет в этих работах то, что авторы пытаются постичь как бы прямую и обратную связь духовных процессов человека на этапах начала и конца его жизненного пути, через анализ душевных состояний ребенка, когда он еще объективно не знает, что будет, во что "это" выльется, и состояний пожилого человек, который уже знает что было и во что это вылилось. "Может быть, вся жизнь человеческая, - пишет Сергей Голлербах в "Прямом и отраженном свете", - есть постепенное превращение прямого света молодости в свет отраженный, пока уже в самом конце жизни его многоцветное сияние не начнет угасать и прямой свет не появится снова..."

Сквозь призму разъединенных факторов, определяющих нашу жизнь, автор ищет объединенную философскую основу ее оправданности и целесообразности как неразрывного элемента всего мироздания. Рассказывая в "Заметках художника "о драматической судьбе несостоявшегося художника, который последние годы жизни отдал на создание макета католического собора из спичек (!) автор заключает: "Я представляю себе знаменитых архитекторов эпохи Возрождения и Барокко, они - слоны архитектурного царства. Но где-то в траве у их могучих ног-колонн маленькое насекомое тоже что-то строит. Неравенство их сил очевидно, но в каком-то ином плане, вне понятий силы таланта и видимых результатов их строительства, они равны..."

Все три произведения написаны в жанре эссе, и состоят из небольших главок, каждая из которых сравнима с задачей, решение которой приводит к единственно верному ответу. В качестве примера я бы хотела привести сюжет главки "Плевок с горы" из "Разъединенного" Эриха Голлербаха. Здесь описана ситуация, когда школьная ватага хулиганистых мальчишек решила зло посмеяться над аккуратным и брезгливым одноклассником, одарив его с высоты деревянной школьной горы отвратительным плевком.

"Впоследствии, - заключает автор, - разные литературные "дела да случаи" воскрешали в моей памяти это маленькое, но обидное происшествие: что такое в большинстве случаев рецензия, как не плевок с горы? Неизвестно, зачем и почему захочется человеку плюнуть (от избытка слюны, что ли, и он плюнет... С "высоты" газеты или журнала это так удобно: почти недосягаем, почти ненаказуем. И так "эффектно", вокруг - зрители, всегда готовые повеселиться".

Я не случайно привела эту цитату, ибо думаю, что не ошибусь, если причислю этот нравственный укор писателя к числу актуальнейших для нашей литературной жизни. И символично, что прозвучал он именно в "Новом журнале", самим фактом своего существования дающем пример нравственности и чести.

Перечитывая его я вспомнила недавно выписанную мной другую цитату - уже А. Пушкина - из чернового наброска планируемой им статьи "О критике": "Где нет любви к искусству, там нет и критики. Хотите ли быть знатоком в художествах? - говорит Винкельман. - Старайтесь полюбить художника, ищите красот в его созданиях".

Позволю себе признаться, что данный очерк есть плод любви с первого взгляда к моему новому знакомому - "Новому журналу".

Отмечу, что когда я впервые о нем узнала (от известной поэтессы и члена редколлегии Валентины Синкевич), то позвонила в редакцию с тем, чтоб запросить какое-то количество номеров и что-либо из материалов о его истории. По телефону со мной разговаривала ответственный секретарь Екатерина Алексеевна Брейбарт, родная сестра широко известного писателя, основателя и главного редактора журнала "Континент" Владимира Максимова. Когда я набирала номер телефона, то воображала, что мой звонок ворвется в многолюдное помещение редакции, где снуют, без конца о чем-то спорят многочисленные редакторы всех уровней и технический персонал. Каково же было мое ошеломление, когда я узнала, что этот легендарный журнал, выпускающий в год более полутора тысяч страниц делают фактически два (!) человека: главный редактор Вадим Крейд и сама Екатерина Алексеевна. Есть и помощники в лице членов редколлегии, и добровольца-супруги главного редактора, но по существу, журнал делается по выражению В. Крейда: "в четыре руки"!

"В жизни всегда есть место подвигу", - сказал классик. А в этой истории, ВОИСТИНУ ПОДВИГ ИМЕЕТ МЕСТО БЫТЬ!

"БОЛЬШОМУ ВАШИНГТОНУ" к юбилею

"Большой Вашингтон" No 3 2001

Скажу честно, что наш красавец, утопающий в зелени, потому всегда юный, и обрамленный, как короной, всемирно известной Аркой, Сант-Луис, однако, нельзя, к сожалению, отнести к центрам русскоязычной культурной жизни. Потому обо всем, что происходит в столицах расселения русскоговорящих, я часто узнаю с большим опозданием. Ровно год назад мы с мужем были приглашены для участия в весьма волнующем событии - открытии Российского культурного центра в Вашингтоне, в честь которого был дан International Grand Ball с участием Российского Посла Юрия Ушакова, Валентины Терешковой, князей Оболенских и многих представителей российско-американской общественности.

На одном из мероприятий этих торжеств к нам подошел крупный, с удивительно добродушным выражением лица молодой человек в сопровождении хрупкой, такой же доброжелательной молодой женщины и, вручив дотоле неизвестный мне журнал "Большой Вашингтон" представился.

Этой замечательной парой оказались те, кто не покладая рук трудятся над созданием этого журнала - Сергей и Елена Кузнецовы. С тех пор "Большой Вашингтон" постоянный гость в моем доме, которого с трепетом ожидаю. Почему с трепетом? (Потому что на его страницах можно встретиться с представителями Цвета совремнной российской культуры (крупные политики, писатели, журналисты, поэты, кинорежиссеры, артисты), которые делятся своими размышлениями о том, что с нами было, что происходит ныне и что ждет в будущем.

Даже небольшая выборка из перечня материалов, опубликованных в журнале, говорит сама за себя: стихи Евгения Евтушенко; замечательное эссе Виталия Коротича, стихи Александра Дольского, статьи Г. Попова "Будет ли у России второе тысячелетие"; статья С. Хрущева "Взгляд изнутри"; материалы, посвященные судьбе архивов Б. Пастернака, статьи А. Журбина "Как это делалось в Америке" многие другие работы известных представителей культуры по обе стороны океана. В числе членов редакционного совета журнала такие имена, как В. Аксенов, А. Журбин, А. Кторова, Э. Насибулин, Э. Неизвестный. Невольно возникает вопрос: как это им удалось с самых первых шагов привлечь к себе такое количество знаменитостей, которые (как общеизвестно) весьма скупы на жесты, связанные с приобщением своих имен к чему-то сомнительному.

В своих беседах с создателем журнала я специально не поднимала этого вопроса, полагая, что более точный ответ я получу косвенно из того, что он мне расскажет о замыслах, если хотите, концепции создания журнала. И мне открылась следующая картина. Несколько лет назад, обнаружив, что в Вашингтоне нет ни одного литературно-художественного журнала на русском языке, чета Кузнецовых сразу же решила создать СТОЛИЧНЫЙ журнал. Столичный не по географическому критерию, а по уровню того, что и кто будут собираться под обложкой "Большой Вашингтон".

И очевидно, что этот замысел востребован в Вашингтоне, о чем свидетельствует тот факт, что Кузнецов приглашается на приемы во многие посольства и представительства, участники которых безотказно дают интервью для журнала.

Чтоб поставить на ноги такое детище, как журнал, нужны материальные средства и Сергей, безусловно, надеялся на спонсоров. Но поскольку таковых не оказалось, он с помощью своей супруги и соратницы делают все сам, вплоть до доставки журнала.

У четы Кузнецовых двое детей - дочь Оля - 13 лет и сын Алексей - 8 лет. Однако Сергей шутит, что наш младший, третий ребенок - Журнал - самый прожорливый, но без него мы бы не чувствовали себя в полной мере счастливыми, потому что он приносит в наш дом согласие и гармонию с самими с собой, так как жизни без труда, связанным с русским словом, его пропаганды и распространения мы не представляем себе. (Сергей, к сведению тех, кто не знает, известный литератор, автор повестей, рассказов, поэтического сборника). Несмотря на понятные материальные проблемы, Кузнецов, в отличие от очень многих издателей, не опускает планку уровня своего детища до "коммерческой дешевки" и свои нравственные позиции и критерии излагает четко и неподобострастно.

Все эти годы, подчеркивает Сергей, мы не изменили основополагающим принципам, составляющим кредо нашего журнала: 1.Резкая неприязнь ко всякой пошлятине, порнографии и сиюминутным дешевым сенсациям. 2.Резкая неприязнь к любой расовой дискриминации и идеи превосходства одной нации над другой. Насколько журналу удается соответствовать этим критериям свидетельствуют нижеследующие высказывания.

"Журнал "Большой Вашингтон" - это удивительное явление в нашей округе. Я представляю, какое это трудное дело. Желаю Вам больших успехов."

В.Аксенов.

"Журнал "Большой Вашингтон" читаю с удовольствием, убеждаясь в его честных попытках объединить жизни, напомнить, что вполне возможно любить и Россию, и Америку, избрав для постоянного жительства одну из этих стран. Мне очень хочется пожелать добра журналу, потому что он представляется мне одним из самых дружелюбных в этой стране."

В.Коротич.

"У Вас много друзей - пусть их будет больше! Я Ваша почитательница. Желаю Вам долгих счастливых лет." Елена Соловей.

"Ваш журнал очень добрый! В нем есть желание утвердить вечные ценности: поэзию, литературу, искусство. Утвердить Свет - он лечит!" Олег Видов.

"Вы занимаетесь очень важным, интересным делом. Я очень уважаю таких людей". Б. Сичкин.

Приведенные выше высказывания, подобные которым можно было бы существенно продолжить за подписями Е. Евтушенко, А. Яковлева, А. Журбина и других деятелей культуры, позволяют выявить главные особенности "Большого Вашиингтона", - это интеллигентность, дружелюбие и подлинный интернационализм.

Эти особенности и определяют его успех и признательность людей, его читающих. А о том, что этот журнал читают, я убедилась на собственном опыте.

Несколько месяцев назад в издательстве "Либерти" вышла моя книга "Презумпция виновности". Я из чисто дружеских побуждений послала собрату по перу Сергею Кузнецову свою книгу с дарственной надписью. Сергей тут же информацию о книге напечатал в журнале. Мне был приятен это жест дружелюбия и этого уже было б достаточно - просто добрые слова о книге. Но когда мне буквально посыпались письма и просьбы прислать книгу, я поняла, сколь популярен и авторитетен этот журнал в русскоязычной среде.

Поэтому я хочу сама и призываю всех читателей присоединиться к известнейшему общественному деятелю, президенту международного фонда "Демократия", Александру Яковлеву, который пожелал журналу "вечной жизни, ибо только культура бессмертна".