"Шпионы" - читать интересную книгу автора (Фрейн Майкл)4Согнувшись в три погибели, она сидит у радиопередатчика, укрытого в подвалах старинного замка, и выстукивает что-то азбукой Морзе, а я сейчас выскочу прямо перед ней из-за потайной дверцы в стене… Но вдруг слышу, кто-то громко называет мою фамилию, и из подвального полумрака я вдруг оказываюсь в школьном классе; мистер Пол стоит, прислонясь к доске, и насмешливо улыбается, а все ребята, хихикая, смотрят на меня и ждут: сумею я ответить на заданный вопрос или нет. Но что это за вопрос и каким предметом мы сейчас занимаемся, я понятия не имею. В обеденный перерыв, ухватив меня по заведенному недавно обычаю за уши, Ханнинг и Нил мотают мою голову взад и вперед, распевая: «Убогий, утлый Уитли, Уитли-хилячок», но я впервые не отчаиваюсь, мне придает сил мысль, что между моими истерзанными ушами хранится тайна необычайной важности. Вернувшись из школы, я бегу прямиком к наблюдательному посту и начинаю слежку за домом Хейуардов. Не успел подойти Кит, как мне уже пора домой пить чай, а едва мы оба вернулись в наше логово после чаепития, как уже надо опять идти по домам делать уроки, ужинать и спать. Я это предвидел. На нас возложена задача государственной важности, но заниматься ею нам беспрерывно мешают ничтожные бытовые мелочи. – Чего тебе не сидится? – в который раз спрашивает мама, глядя, как я ерзаю на стуле и тяжко вздыхаю над отварной рыбой или переводом с латинского. – Что это на тебя нашло? – Небось опять твой дружок, олух царя небесного, новую забаву придумал? – спрашивает Джефф с саркастической улыбочкой, приводящей меня в полное бешенство. – Что он на этот раз изобрел? Или вы все гоняетесь за человеком-гориллой на поле для гольфа? Я безмолвно терплю насмешки. Меня так и подмывает проронить хотя бы туманный полунамек и посмотреть, как они изменятся в лице. Но я креплюсь. Я же дал клятву и намерен сдержать ее и по форме, и по существу. Я вытираю рот тыльной стороной ладони или закрываю тетрадь и, соскочив со стула, намереваюсь бежать на пост. – Куда это ты направился?! – вскрикивает мать. – К Киту сегодня вечером больше не пойдешь, и весь сказ. – Знаю, знаю, я к Киту и не иду! – Нет, эти оболтусы по – Откуда тебе знать, что мы делаем! – Да я вас видел, приятель! Вы слонялись возле дома мистера Горта, все искали человека-гориллу! В вашем-то возрасте – это, знаешь ли, адски трогательно. А я видел – Во всяком случае, хорошо бы тебе сегодня посидеть вечерок дома, – говорит мать. – Как-никак сегодня пятница. Верно, снова пятница, и это обстоятельство еще больше осложняет ситуацию. Почему-то мне каждую пятницу твердят, что было бы – И папа сегодня дома… Он ведь тебя совсем не видит! Действительно, в довершение всего даже отец сегодня дома. Снова задремал в кресле, а сейчас мы своей перепалкой его разбудили. Он сонно, с нескрываемым удовольствием улыбается мне, подкрепляя тем самым доводы матери. – Значит, Стивен тут, – как всегда, неторопливо и отчетливо произносит он. – Так, так, так. Сядька! Поговори со мной! Расскажи мне что-нибудь. Я неохотно усаживаюсь во второе кресло. Пятница… Отец… От меня требуют отчета. Деваться некуда. Попался. – Про что? – Чем ты сегодня занимался в школе? О чем же рассказать? О том, как мистер Сэнки откручивал мне правое ухо за то, что я не смог назвать слово quis в аблативе? Или как мистер Пол откручивал мне левое ухо за то, что, увлекшись слежкой за матерью Кита, передававшей немцам важные сведения, я так и не понял, на какой вопрос я не сумел ответить? Или про Ханнинга и Нила, измочаливших мне сразу оба уха за то, что, несмотря на многочисленные предупреждения, я упорствую и по-прежнему остаюсь убогим утлым Уитли-хилячком? – Повторяли, – роняю я. – Повторяли что? Мне стоит огромного труда припомнить, что именно. – Уравнения там… И Канаду. По географии. Про пшеницу там, минералы. – Хорошо, – отзывается отец. – Прекрасно. Тогда чему равен икс, если семь икс в квадрате равняется шестидесяти трем? За окном над его головой в ясном синем небе висит еле заметный каббалистический знак – бледный призрак новой луны, перевернутая задом наперед буква С, словно мне одному видимое предзнаменование. Небесный календарь уже вновь открыл счет дням. Сначала месяц будет расти, потом опять начнет убывать, пока не истает во мраке, превратившись… в икс – неизвестное, которое мы сможем найти, решив уравнение. Условие отцовской задачи уже вылетело у меня из головы. – Таких уравнений мы не проходили, – с досадой говорю я. – Да? Ну что ж, хорошо. На какую примерно сумму Канада ежегодно производит пшеницу? В пересчете на канадские доллары или в фунтах стерлингов, это как тебе угодно. Я беспомощно пожимаю плечами. Разве могу я думать про экономику Канады, когда точно знаю, что в закатном свете по округе бродит вражеская шпионка, собирая сведения о топографии нашего поселка? Уточняет координаты нашего военного завода, на котором работает мистер Стибрин… Разыскивает секретную подземную исследовательскую лабораторию в районе «Рая»… Возможно, успешно завершает одну из крупнейших в истории шпионских операций, которая потом войдет во все учебники разведывательного искусства… А мой отец, начав допытываться, хочет вызнать про мою жизнь досконально все. Тихо и внятно он ведет бесконечные расспросы: теперь мне легче ладить с другими ребятами? Они меня больше не обзывают? Дело в том, что однажды я поинтересовался у матери, что такое «жид». Не говоря ни слова, она просто втолкнула меня в столовую, где за обеденным столом, заваленным рабочими бумагами, расположился отец, и велела мне повторить вопрос. За ту минуту я, разумеется, успел понять, что «жид» явно принадлежит к обширной категории вещей, о которых ни под каким видом нельзя говорить вслух. А я-то ведь по звучанию решил, что слово это связано с чем-то жидким… Отец долго смотрел на меня – точно с таким же выражением лица он слушал мой рассказ про «ливреев» в «Тревиннике». – Тебя кто-то так назвал? Я поспешно замотал головой, чувствуя, что лицо заливает краска. – Кто-то из одноклассников? – продолжал отец, не отводя внимательного вгляда. – Нет. – Что еще говорили? – Ничего. Он вздохнул и потер глаза, как делал в минуту усталости. – Не обращай внимания, – наконец произнес он. – Выбрось из головы. Брань на вороту не виснет, так? А если кто-нибудь еще раз обзовет, сразу сообщи мне, я поговорю с учителями. – Да нет, – уверяю я, – никто меня не обзывает. Но отец не унимается: с кем из одноклассников я подружился? Кто мой любимый учитель? Вошел ли я во вкус естествознания? А Уже скоро пора спать, а я только выскальзываю наконец из лап моей незавидной родни и сломя голову мчусь из дому прочь. Из калитки я выскакиваю с такой скоростью, что едва не налетаю на мать Кита. Она неторопливо идет по нашему Тупику. Мы останавливаемся как вкопанные, изумленные второй неожиданной встречей; оба обескуражены, словно столкнувшиеся нос к носу тигр и охотник на крупного зверя. – Господи помилуй, Стивен! Куда это ты так спешишь? – Никуда. Она, конечно же, сразу догадывается, куда я навострил лыжи. – Боюсь, Стивен, что Кит уже лег спать. Приходи лучше завтра. – Ладно, – невоспитанно буркаю я и так же внезапно, как выскочил, скрываюсь за своей калиткой. Потом, когда сердце в груди перестает бешено колотиться, я начинаю перебирать подробности нашей встречи, и меня поражает даже не столько ее самообладание, сколько кое-что другое: впечатление было такое, что она совершенно отключилась от окружающего мира. Глубоко ушла в собственные мысли. Вот почему ее так ошарашило мое появление. И обратилась она ко мне напрямую, по имени. Прежде, по-моему, этого не случалось ни разу. О чем же она думала? Я припоминаю выражение ее лица, голос, каким она произнесла «Стивен», и догадываюсь, что думала она о грустном. И тут мне, наверно, впервые приходит в голову, что предательство родины должно причинять немалые нравственные муки и что у Хейуардов в воздухе витает даже больше вопросов без ответов, чем у нас дома. Уже, если не ошибаюсь, в следующую субботу мы беремся за слежку всерьез. Часами впустую глядим из своего укрытия, словно ведем наблюдение за какой-нибудь мутной равнинной рекой, течение в которой можно заметить только по изредка плывущему мимо мусору или по сонным водоворотам. Утром главное событие – это появление молочника с тележкой. Сначала раздается неторопливое тарахтенье под неритмичный цокот лошадиных копыт… Затем, когда лошадь ждет, а потом трогается дальше, до нас долетает легкий шорох и позвякиванье сбруи… Наконец, прямо перед наблюдательным постом появляется тележка, за ней шагает молочник, сосредоточенно глядя в знакомую потрепанную книгу заказов; книга раскрыта на нужной странице и для верности стянута знакомой резинкой… Опять пауза; погруженная в унылые размышления лошадь фыркает, время от времени пуская мощную струю мочи, а молочник тем временем обходит с бутылками очередную группу домов. В бинокль, купленный для наблюдения за птицами, Кит следит, как он идет по дорожке к кухонной двери их дома. А вдруг молочник тоже член шпионской сети? Выведывает в домах секреты, записывает в длинную книгу заказов, а потом сообщает матери Кита, чтобы она передала эти сведения дальше?.. Кит смотрит на подаренные ему в день рождения часы: – Десять сорок семь, прибыл молочник. Я исправно заношу эти данные в журнал. – Десять сорок восемь, молочник уезжает. Когда тележка с бутылками скрывается из виду, из дома номер тринадцать выходит Норман Стотт, в руках у него совок и погромыхивающее ведро. Хмуро бормоча что-то себе под нос, он быстро минует пост и исчезает из нашего поля зрения. Слышно, как совок скребет по гравию. Мы не глядя понимаем, чем он занят. Собирает «конские яблоки». К моему смущению, по какой-то странной, одному ему известной причине именно так мой отец называет лошадиный навоз. Некоторое разнообразие на минуту вносит миссис Макафи из дома номер восемь: держа в руках какой-то предмет, она неторопливо идет по улице к дому номер тринадцать. Это уже интересно. Стотты не принадлежат к людям, с которыми знаются Макафи. Дверь открывает миссис Стотт. Они разговаривают… Миссис Макафи протягивает миссис Стотт то, что она принесла… Кит прижимает к глазам бинокль. – Садовые ножницы, – шепотом сообщает он. – В журнал заносить? – шепотом спрашиваю я. Он отрицательно мотает головой. Трижды в час раздается приглушенный шум идущей из города электрички. Через выемку позади дома Макафи электричка въезжает на насыпь позади Хейуардов, грохочет над тоннелем, в который упирается проулок за домом Шелдонов, и у станции замедляет ход. Трижды в час раздается шум идущего в город поезда; отойдя от станции, он медленно набирает ход, грохочет над тоннелем, с трудом въезжает на высокую насыпь и исчезает в выемке. Собака Стоттов гонится за котом Хардиментов, потом в нерешительности останавливается перед наблюдательным постом и долго смотрит на нас, озадаченно, но с надеждой виляя хвостом. Это дворняга с белесой шерстью и большим пятном на спине; оно бросается в глаза, как опознавательный знак на крыле самолета. Такое внимание пса к определенному местечку в зарослях наверняка выдаст нас с головой не только всем жителям Тупика, но и любому пролетающему мимо вражескому пилоту. Наконец барбос теряет к нам интерес. Зевнув, поднимает лапу и, оставив на кустах перед нами свою метку, уходит кататься в дорожной пыли. Даже поскребки конского навоза вызывают у него больше любопытства, чем мы. Очень может быть, что в домах на нашей стороне улицы сейчас совершаются важные события, но эти дома нам не видны. А на противоположной стороне после взбудоражившего нас обхода молочника больше не происходит ничего – ни у дома Кита, ни у Шелдонов и тети Ди, ни у Стоттов, ни у Макафи… Правда, мы замечаем кое-что у дома мистера Горта и в «Тревиннике». Мистер Горт выходит из парадной двери, несколько секунд стоит в нерешительности на тротуаре и возвращается в дом. В «Тревиннике», наполовину скрытом за вечнозеленой изгородью, таинственная рука раздвигает на верхнем этаже шторы, но кому принадлежит эта рука, нам не видно. От дома мистера Горта и, само собой, от «Тревинника» всегда веет чем-то зловещим. Впрочем, если приглядеться, во Из-за тучи выходит солнце. И снова скрывается за тучей. Постепенно странность окружающего рассеивается. Свинцовая скука окутывает улицу. Я отвлекаюсь от наблюдений. Беру бинокль и, перевернув его, с другого конца смотрю на Кита. Тот выхватывает у меня бинокль. – Наводку собьешь, – шипит он. – Если тебе скучно, ступай, голубчик, домой. Голос – в точности как у его отца, и выражение лица такое же. Мне определенно больше не хочется играть в эту игру. Я сижу на корточках под запыленной листвой, под ногами утоптанная земля, спину колют острые веточки, за шиворот падают гусеницы, а я неотрывно слежу за снующими в пыли муравьями, демонстративно не желая таращиться, как дурак, на пустую улицу. Мне определенно надоело верить всему, что говорит Кит. Надоело, что мной все время командуют. – И потом, – выпаливаю я, – мой папа тоже немецкий шпион. Кит молча настраивает бинокль. – Точно, – говорю я. – Он закрывается с какими-то приезжими и секретничает с ними. А говорят они на иностранном языке. На немецком. Я сам слышал. Губы Кита изгибаются в легкой пренебрежительной усмешке. Но ведь это правда! Мой отец действительно уединяется с таинственными посетителями, и они на самом деле говорят на иностранном языке. Я сам слышал! Не исключено, что как раз на немецком. Почему мой отец не может быть немецким шпионом, а мать Кита – может? Она ведь даже ни с кем не говорит на иностранных языках, только делает дурацкие, ничего не значащие пометки в своем дневнике, и больше ничего! Да, я уйду домой. Я опускаюсь на землю, чтобы выползти из-под кустов. – Вон Я замираю и невольно всматриваюсь в просвет между листьями. Появилась мать Кита; скорее всего, вышла из двери кухни. На руке у нее корзинка для покупок. Тщательно притворив калитку, миссис Хейуард, как всегда, неторопливо идет по улице. Мы оба, словно загипнотизированные, не сводим с нее глаз. Кит даже забывает про бинокль. Ока проходит «Тревинник», затем дом мистера Горта и открывает калитку тети Ди. Помахав кому-то за окном гостиной, направляется по дорожке к дому, открывает входную дверь и исчезает за ней. Я машинально поднимаю журнал наблюдений. – Двенадцать семнадцать, – шепотом диктует Кит. Я записываю. Нашу скуку как рукой сняло, а с ней исчезло наше взаимное раздражение и мое неверие. Мы молча таращимся на дом тети Ди. Во мне снова возникает ощущение странности происходящего. Почему тетя Кита живет через три дома от них? Тетки не селятся на одной с вами улице! Они живут за тридевять земель, родня навещает их один, самое большее – два раза в год, а сами они приезжают только на Рождество. Но мать Кита навещает его тетку не два-три раза в год, а Я вспоминаю снимки, что стоят у матери Кита на письменном столе, и меня впервые осеняет: раз в детском возрасте они были сестрами, значит, они и сейчас сестры. Мысль поразительная. Конечно, моя собственная мать в разговоре с моим отцом иногда называет мою тетю Мел сестрой, но до сих пор мне в голову не приходило считать взрослых сестер такими же сестрами, как, например, Дидре и Барбара Беррилл. Я пытаюсь представить, как мать Кита и тетя Ди могут ревновать или ябедничать друг на друга… Или шепотом обмениваться секретами… Какие у них могут быть секреты, ведь они уже взрослые! Может, шушукаются про дядю Питера? Где он служит и чем занимается – то есть про всякие мелочи, на первый взгляд совершенно безобидные. Но мать Кита сопоставит эти пустячки и в результате разгадает замысел командования тяжёлой авиацией… Возможно, как раз в эту минуту Тетя Ди показывает матери Кита только что полученное письмо от дяди Питера. А он там по неосторожности прямо пишет, что на побывку не приедет и ждет не дождется, чтобы задать наконец жару самому Адольфу Гитлеру в его собственном логове… А когда наша эскадрилья полетит на боевое задание в Берлин, ее там уже будут поджидать самолеты люфтваффе, таинственным образом оповещенные… И самолет дяди Питера собьют первым… Что, если тетя Ди тоже шпионка? В моем воображении тут же возникает другая картина: вот дядя Питер все-таки приезжает в отпуск, не спеша, как и прежде, идет по улице, фуражка лихо сдвинута набекрень, вокруг роем вьются ребятишки. Только на этот раз они не пытаются потрогать китель героя, не просят дать примерить фуражку. Они кричат, что тетю Ди забрали: ее разоблачили как шпионку и посадили в тюрьму. А где же их маленькая дочурка Милли? Всеми покинутая, она сидит одна-одинешенька в большой комнате и горько плачет… Горло у меня перехватывает – до того мне жалко дядю Питера, до того жалко Милли. Дверь дома тети Ди открывается, выходит мать Кита. Тетя Ди стоит на пороге, прижав к губам ладони, будто собирается послать воздушный поцелуй, и без улыбки смотрит вслед сестре, а та, закрыв за собой калитку, направляется с корзинкой к углу улицы. Опять идет в магазин за покупками для тети Ди. – Время? – шепотом спрашиваю я, поспешно хватая журнал наблюдений. Тетя Ди прикрывает входную дверь, так и не послав никому воздушного поцелуя. Но Киту не до журнала, он уже торопливо ползет прочь. Я изо всех сил стараюсь не отставать. Мы пойдем к магазинам следом за его матерью. Когда мы вылезаем из кустов, ее уже не видно, она свернула за угол дома Хардиметов. Мы бежим туда же и осторожно выглядываем из-за живой изгороди. Но нашего объекта и след простыл: мать Кита словно испарилась. В конце Тупика идти можно только в одну сторону – налево, потому что направо вместо нормальной дороги сразу начинается кочковатая тропа; сквозь мелколесье она ныряет в темный заброшенный тоннель. Над ним-то так грозно и грохочут поезда. А налево уходит длинная прямая Аллея, обсаженная цветущими вишневыми деревцами. Она ведет на главную торговую улицу; туда и направляется мать Кита. Аллея сильно отличается от Тупика. На первый взгляд дома вроде бы точно такие же, однако там сразу понимаешь, что это чужая земля, здесь начинается большой неведомый мир. В нескольких ярдах от угла натыкаешься на «Вклад в оборону» – баки, куда жители окрестных домов сбрасывают пищевые отходы для свиней; вокруг баков зловонное месиво. В дальнем конце Аллеи, на пересечении с главной улицей, стоит большой почтовый ящик, куда мать Кита опускает свои бесчисленные подозрительные послания. А сразу за углом находится отсюда не видимая вереница магазинов, куда она так часто ходит, и автобусная остановка, где я обычно жду четыреста девятнадцатый автобус, на котором езжу в школу. Дальше – станция «Рай», там отец каждое утро садится на поезд; потом военный завод, с которого мистер Стибрин стибривает все, что плохо лежит; поле для гольфа, на которое в темноте садятся немецкие самолеты… Прямая как стрела Аллея сейчас пуста и просматривается насквозь, от баков для свиней на нашем конце и до почтового ящика на противоположном. На правой стороне посыльный от Хакналла доставляет мясо в дом, расположенный как раз на полпути к почтовому ящику. На тротуаре слева двое мальчишек, с которыми я часто встречаюсь в очереди на автобус, дразнят маленького белого щенка – от здешних пацанов другого и ждать не приходится. Но мать Кита пропала бесследно. Выходит, за то время, что мы пробежали пол-Тупика, она успела дойти аж до главной улицы. Мы очертя голову бросаемся вдогонку. Изрядно запыхавшись, добегаем до дальнего угла. Прячемся за почтовый ящик и оттуда внимательно разглядываем торговые ряды. Всюду велосипеды, детские коляски, люди. Четыреста девятнадцатый подкатывает к остановке, с него сходят две пожилые дамы, потом садятся трое ребят с купальниками в руках… Я шарю глазами по Аллее, силясь углядеть знакомый силуэт… Но напрасно. Мы оба смотрим на отходящую от главной улицы гужевую, изрытую колесами дорогу, что ведет к станции «Рай»… Никого. Мы крадучись обходим почтовый ящик и во все глаза глядим направо, в сторону станции и поля для гольфа… Тоже никого. Скорее всего, она уже зашла в какой-то магазин. – Обойди все лавки на этой стороне, – командует Кит, – а я пробегу по тем, что напротив. Да смотри, чтоб она тебя не заметила. Я юркаю из одной знакомой двери в другую. Булочная Корта, от запаха теплых глазированных булочек у меня сразу текут слюнки, но матери Кита нет как нет… Магазин Коппардов, здесь тоже пахнет замечательно, только совсем по-другому: книгами и карандашами, конфетами и газетами. Миссис Хардимент просматривает романы, которые за небольшую плату выдаются на дом. Но миссис Хейуард здесь не видно… Возле зеленной лавки очередь. А вдруг мать Кита тоже стоит в очереди и внезапно обернется? Что мне делать, чтобы она меня не заметила? Не знаю… Но в очереди ее нет. В мясной магазин Хакналлов, естественно, тоже очередь… Но матери Кита и тут нет… Вот магазинчик Уэйнрайтов, сюда я изредка хожу вместе с Китом, чтобы помочь ему дотащить до дому пакеты с куриным кормом… Тротуар заставлен открытыми мешками с зерном и костной мукой, иэ-эа них трудно заглянуть в тесную, темную, пропахшую чем-то кислым лавку, но я сомневаюсь, что Нет ее ни в аптеке, ни в мануфактурной лавке, ни в одном из магазинов, которые обшаривал Кит. Исчезла напрочь. Мы медленно бредем по Аллее назад, пытаясь разобраться, что же все-таки произошло. Корзина для покупок нужна только для маскировки, считает Кит. На самом деле его мать шла на очередную шпионскую встречу. Но куда? – Наверное, в один из домов на Аллее, – высказываю предположение я. На первый взгляд моя догадка кажется логичной. Но стоит взглянуть на дома, и сразу становится ясно, что тамошние обитатели не принадлежат к кругу людей, с которыми знаются родители Кита. Трудно себе представить его мать у любой из этих дверей, даже по самому неотложному и страшному делу. Кит никак не откликается. – А если люк?.. – бормочет он, когда мы шагаем мимо металлической крышки в заклепках, что лежит на земле возле баков для свиней. Это, конечно, куда более вероятный вариант. Под крышкой может быть спуск в один из тайных подземных ходов, которых в нашей округе полным-полно. В этом случае остается только гадать, где его мать сейчас находится – на поле для гольфа, в заброшенном карьере или на каком-нибудь Богом забытом сельском хуторе, где окна наглухо закрыты ставнями, а вокруг гремят цепями сторожевые псы… Однако секунду спустя выясняется Оказывается, она уже у тети Ди. Мы идем мимо дома тети Кита, дверь вдруг отворяется, и появляется мать Кита с корзинкой в руках. У меня по спине бегут мурашки – как в тот раз, когда мы наткнулись на тайные знаки в ее дневнике. Разве такое возможно?! Мы еще не успели пробежать весь Тупик, а она уже очутилась в торговых рядах! А потом в мгновенье ока; вернулась обратно. Или же нас отбросило назад в прошлое, и последних пятнадцати минут, или около того, как не бывало. И опять тетя Ди, стоя на пороге, смотрит сестре вслед. Мать Кита опять притворяет за собой калитку. Правда, на этот раз она поворачивает не к магазинам, а к дому, но, заметив нас с Китом, останавливается. – Ну, чем вы тут занимались все утро? – приветливо интересуется она. Мы дружно шагаем по улице; тетя Ди, помахав нам рукой, скрывается за дверью. – Играли, – отвечает Кит. Я по голосу слышу, что он потрясен не меньше моего. Его мать тоже чует неладное. Она внимательно смотрит на нас. – О господи, опять у вас обоих какой-то странный вид, – замечает она. – Наверное, происходят некие загадочные события? Что-то такое, во что меня нельзя посвящать? Мы не отвечаем. Вероятно, можно было просто спросить ее, куда она ходила, но мысль эта, очевидно, не приходит в голову ни Киту, ни мне. Окружающий мир стал похож на сон – знаете, когда кажется, что все это уже было. Или же ее появление из сестриного дома пятнадцать минут назад нам просто-напросто примерещилось… – Во всяком случае, друзья мои, – продолжает она, – что бы вы там ни задумали, занятие это вам придется отложить, потому что пора обедать. Что было бы страшнее: жить во сне или в той реальной истории, которая почти вытеснила из нашей памяти все прочие впечатления детства? Изо дня в день мы сидим в нашем тайнике, во всех подробностях разбираем случившееся и готовимся возобновить слежку. Очень может быть, что тайный ход под люком имеет ответвление, ведущее к дому тети Ди. А еще может быть, что мать Кита знает лазейку из сада Хардиментов, который тянется вдоль Аллеи, и потом, пройдя задами нашего садика и сада Стибринов, выходит на улицу уже через сад покойной мисс Даррант, предварительно выманив нас из укрытия. Мы поднимаем крышку люка. Внизу действительно виден тайный ход, только шириной он не более одного-двух футов и вонь идет оттуда нестерпимая. В заборе за садом Хардиментов мы находим расшатавшуюся доску и пытаемся ее отогнуть, но образовавшаяся дыра все равно узка, ни Киту, ни мне сквозь нее не протиснуться; вдобавок по ту сторону забора высится пирамида из стеклянных колпаков, которыми прикрывают рассаду. Выхода нет; остается только следить и ждать, пока мать Кита не появится снова. Что же мы видим со своей выгодной позиции? Может, нам чудится, что видим, или мы воображаем, что видим, или позже придумываем, что будто бы помним, как видели? Да-да, видим полицейского. Он медленно катит на велосипеде по улице, то появляясь в прогалах между листьями, то скрываясь из виду… Нет, полицейский был раньше, до начала этой истории… С другой стороны, едва ли он приехал бы до того, как миссис Беррилл заметила незваного чужака… А может, полицейских было два, один раньше, другой позже, но в моей памяти они слились в один образ? А теперь сквозь пышную листву я вижу дядю Питера; он приехал на побывку и, улыбающийся и счастливый, стоит возле своего дома, окруженный детьми нашего Тупика, и его синюю форму засыпают, словно хлопья снега, розовые лепестки цветущего миндаля. Отчего-то засмущавшись, ребята во все глаза молча смотрят на дядю Питера, исполненные обожания мордахи отражаются в каждой начищенной пуговице его кителя. Вышитый на фуражке орел, увенчанный золотой с алым короной, гордо поднял голову и покровительственно распахнул крылья над Норманом и бедняжкой Эдди, над близняшками Джист, над Роджером и Элизабет Хардимент, над братьями Эйвери и сестрами Беррилл, даже над моим братом Джеффом… Нет, это тоже было А может, мы дядю Питера на самом деле не видали, он просто сошел с черно-белой фотографии в серебряной рамке, что стоит на каминной полке у Хейуардов… Но ведь я как сейчас вижу А теперь ночь, в небе вспыхивают оранжевые сполохи, мужчины в стальных касках снуют среди перепутавшихся шлангов… Но в тот час я стоял на дорожке к калитке, выглядывая из-за отцовской спины, и было это гораздо раньше, перед домом мисс Даррант еще росла ухоженная живая изгородь… Наконец я с нашего наблюдательного поста явственно, собственными глазами снова вижу мать Кита. Я сижу в укрытии один. Наверное, Киту пришлось остаться дома, чтобы помочь отцу мастерить пристройку к курятнику. И тут вдруг появляется его мать, аккуратно притворяет за собой садовую калитку и идет по улице неторопливо и уверенно – в точности, как раньше. Мимо «Тревинника» и дома мистера Горта… к тете Ди… Я открываю журнал наблюдений. «Семнадцать ноль-ноль, – наугад пишу я, поскольку часы вместе с Китом сейчас в курятнике. – Входит в…» Но она уже опять выходит. Закрывает за собой дверь и идет по дорожке к калитке, только не с корзинкой, а с письмом в руке. Собирается отправить его по просьбе тети Ди. Я торопливо выкарабкиваюсь из-под кустов, от волнения руки и ноги меня не слушаются. Я, я разгадаю тайну! Когда наконец я вылезаю на тротуар, мать Кита уже опять свернула за дом Хардиментов и исчезла. Я несусь вслед к углу, с такой скоростью я еще в жизни не бегал. И опять передо мной лежит прямая как стрела Аллея, она пуста и просматривается насквозь, от баков для свиней на нашем конце и до почтового ящика на противоположном. На этот раз я не бросаюсь опрометью за матерью Кита, я останавливаюсь и принимаюсь размышлять. У меня ушло не более чем – сколько? – десять секунд, чтобы домчать до угла. Не могла же она за десять секунд добраться до почтового ящика, даже если бежала бегом. И я ни за что не поверю, что за это время она успела открыть крышку люка, не говоря уж о том, чтобы спуститься и закрыть за собой вход в колодец. И, безусловно, не смогла бы протиснуться сквозь дыру в заборе Хардиментов. Стало быть, она Ничегошеньки. От всех домов веет одинаковой унылой, не сулящей ничего интересного заурядностью. Мать Кита может оказаться в любом. Я снова тщательно обдумываю ситуацию. В каком бы доме она ни была, рано или поздно ей придется из него выйти. Значит, мне надо только затаиться где-нибудь неподалеку и ждать. Ни на миг не спуская глаз с Аллеи, я медленно пячусь к углу Тупика. Даже если мне придется просидеть тут до ночи, я приложу все силы, чтобы она больше не проскользнула незамеченной к тете Ди и не вышла потом оттуда, словно мираж, – как в прошлый раз. Когда я медленно отступаю за изгородь Хардиметов, меня охватывает странное, недоброе предчувствие; я оборачиваюсь и бросаю взгляд на Тупик. Вон она! Тот же мираж – стоит вполоборота на пороге дома тети Ди, прощается с провожающей ее сестрой. И опять тетя Ди смотрит ей вслед, а она, уходя, опять притворяет за собой калитку. Земля опять уходит у меня из-под ног. Я стою как громом пораженный, глядя, как она возвращается по Тупику к своему дому. Тут до меня доходит, что письма у нее в руке больше нет. Значит, она не только совершила прыжок во времени назад, в прошлое, она одновременно совершила прыжок в пространстве вперед, к почтовому ящику. Может быть, мы с Китом сплели вовсе не шпионскую историю, а сказку с привидениями. И сами в ней запутались. В следующий раз это происходит, когда Кит сидит рядом со мной и мы так старательно наблюдаем за его домом, что замечаем ее в ту самую минуту, когда она появляется из двери. Отец Кита работает в палисаднике. Остановившись возле мужа, она что-то говорит ему, потом выходит за калитку, тщательно прикрывает ее и неторопливо и уверенно идет по улице все с той же корзинкой для покупок. Заходит в дом тети Ди. Припав к земле, готовые немедленно рвануть с места, мы ждем. На этот раз мы намерены выскочить из укрытия еще до того, как она свернет за угол. Хотим оказаться на углу, прежде чем она успеет дойти хотя бы до люка. – Может, у нее какая-нибудь штуковина вроде ракеты? – шепотом гадаю я. Кит не отзывается. Во-первых, я уже не раз поверял ему свои предположения. А во-вторых, он очень недоволен, что последний таинственный эпизод произошел со мной в его отсутствие. Мы ждем. От неудобной позы у меня болят коленки. Я пытаюсь переминаться с одной ноги на другую. – Или машина какая-нибудь, – в пятый раз смущенно бормочу я. Кит приспускает веки. Все ясно. Теории, которые не могут обойтись без тайных ходов, ракет, путешествий во времени и тому подобных явлений, должны для вящей убедительности излагаться Китом, а не мной. Вон она, выходит из дома тети Ди с корзиной для покупок. Мы поспешно ползем из тайника, мелкие ветки царапают лицо, сандалии Кита скребут землю перед моим носом, давят мне пальцы… Вот мы уже на тротуаре и, соблюдая дистанцию шагов в двадцать, на удивление бесшумно следуем за ней до угла… Она нас не заметила. Мы сворачиваем за угол, почти ни на миг не теряя ее из виду… Она уже идет мимо баков для свиней. Мы останавливаемся и смотрим ей вслед, не решаясь двинуться дальше, не решаясь вздохнуть или моргнуть. Надо же собственными глазами увидеть этот фокус от начала до конца! Она идет себе и идет, так же неспешно, так же уверенно. Уходит дальше и дальше. Постепенно становясь все меньше и меньше… Мимо почтового ящика в конце… за угол… К магазинам, как все прочие местные жители. Дни идут, ничего нового не происходит. Уроки в школе, опять уроки и опять; непременные стычки с Джеффом да изредка долгие часы нудной бесплодной слежки. Как-то вечером, сидя в засаде, мы видим, как мать Кита выходит на улицу с письмами в руках. Не заходя к тете Ди, минует ее дом. Мы, не спуская глаз с объекта наблюдения, мчимся на угол… Однажды мы даже крадемся за ней из магазина в магазин. Видим, как она стоит в очереди в зеленной, как заходит в булочную и к мануфактурщику, идем за ней по пятам обратно в Тупик. Никаких признаков ракеты или машины времени не заметно. Идет дождь, и мать Кита не пускает сына гулять. Дождь прекращается, и мы без всякой охоты, зевая и пререкаясь, сидим под мокрыми кустами. Мне ясно, что Кит уже не верит моему отчету о том, как его мать непостижимым образом испарилась во второй раз, хотя прямо он ничего такого не говорит. Я сам уже сомневаюсь, что видел это своими глазами. Да и первое исчезновение, которому мы были свидетелями, постепенно отошло в ту область прошлого, где загадочные события уже не удивляют и не требуют безотлагательной разгадки. Мы начинаем воспринимать его как нечто само собой разумеющееся, вроде чуда с хлебами и рыбами или того куста, что горел огнем, но остался неопален. Иксы и восклицательные знаки тоже ушли во мглу прошлого. Превратились в руны какого-то древнего текста. Поскольку в военные годы летние каникулы стали чуть ли не вдвое длиннее, солнце садится все позже, когда нам давно уже пора спать, и само понятие ночи теперь кажется таким же далеким, как темное Средневековье, а фазы луны – не менее отвлеченным предметом, чем по́дать и десятина. А хуже всего то, что нам неожиданно приходится защищаться от непрошеных гостей. Однажды вечером в густой листве, окутывающей наше укрытие, появляются два карих глаза и широкая насмешливая улыбка. Барбара Беррилл. – Вы тут все время играете вдвоем, – говорит она. – Что у вас здесь, военная база? Я смотрю на Кита. Веки у него опускаются, на лице мелькает отцовская гримаса отвращения. Он не отвечает. Он вообще почти не разговаривает с другими детьми из Тупика, никогда не общается с девочками и уж тем более с Барбарой Беррилл. Я чувствую, что мои веки тоже чуточку приспускаются. Я тоже не отвечаю. Меня уязвило ее унизительное для нас предположение, что мы всего лишь «играем в военную базу», а не сидим в дозоре. – И во что это вы играете? – спрашивает она. – Шпионите за кем-то? Кит молчит. Я тоже молчу, но сердце у меня падает. Мы-то думали, что действуем под надежным щитом незримости, а выходит, щит наш давно пробит, тайные цели раскрыты. И кем? Какой-то Барбарой Беррилл! Она ставит себя выше нас только потому, что на год старше, но она же ничем не лучше, она и внимания нашего не заслуживает. Все в ней такое мягкое, девчачье. Большие карие глаза, круглое лицо, шлем подстриженных под горшок кудрей, падающих ей на щеки. Летнее школьное платье в сине-белую клетку, с маленькими пышными рукавчиками. Беленькие летние носочки. А больше всего почему-то раздражает висящий у нее на шее чисто девчачий кошелек: в нем она каждый день приносит в школу деньги на автобус и молоко. Он и сейчас на ней болтается. Зачем? Мы же вот с Китом не надели свои школьные фуражки и ранцы. Почему девчонки совсем не такие, как мы? – И за кем?, – спрашивает она. – Неужели все еще за мистером Гортом?! Кто бы говорил! А она, что ли, не шпионит за нами? И как она пронюхала про мистера Горта? Значит, уже давным-давно шпионит… – Ну, выкладывайте! – командует Барбара. – Я никому не проболтаюсь. Мы с Китом, не поднимая глаз от земли, упрямо молчим. – Раз вы ничего не говорите, значит, вы Карие глаза исчезают. – А Кит Хейуард и Стивен Уитли шпионят за взрослыми! – громко произносит Барбара. Слышит кто-нибудь это ее заявление или нет, нам неведомо. Она отходит подальше и снова повторяет свой донос. Помертвев от позора, мы с Китом прячем друг от друга глаза. Теперь мне ясно как божий день, что исчезновения, тайные пометы в дневнике и прочее – все это, как всегда, понарошку, не более чем игра. Даже Киту это ясно. Значит, нам остается только выйти из засады и без лишнего шума разойтись по домам. Однако мы без слов понимаем и другое: прежде чем вылезать из укрытия, необходимо убедиться, что Барбара Беррилл ушла и не станет свидетелем нашего унижения. Поэтому мы сидим и ждем. Ждем долго, потому что с дальнего конца Тупика доносится ее смех: она потешается над чем-то вместе с братьями Эйвери. Над нами небось. Тени становятся длиннее. Если я не вернусь домой до восьми часов, мне не миновать жуткого нагоняя. А Киту – порки. Мы сидим, опустив головы, и прислушиваемся. Легкие торопливые шаги. Мы отрываем глаза от земли. Барбара Беррилл возвращается. Но это не Барбара. Это мать Кита. На плечи наброшена кофта, руки скрещены на груди; она явно торопится, почти бежит в сторону заходящего солнца. Быстро семенит по дорожке к дому тети Ди, почти сразу выбегает и быстро семенит к углу Тупика. Но к этому моменту мы уже опомнились и тоже домчались до угла… Залитая золотистым светом улица совершенно пуста, до самого почтового ящика в другом конце. Охота продолжается. Но теперь мы теряемся в догадках, как и где еще ее искать, ведь все уже испробовано. Бежим к люку, потом к расшатавшейся доске в заборе. Без всякой надежды на успех заглядываем в дома и сады. Нигде никакого следа. Куда же она подевалась? Мы опять возбужденно перешептываемся, но тревога и растерянность нарастают. Нам ясно, что час уже поздний, дело идет к ночи. Хочешь не хочешь, а обоим пора идти домой. Я, конечно, уже предвижу, что именно сейчас произойдет. Как только мы подойдем к Тупику, И действительно, с неотвратимостью ночного кошмара – Во что вы, золотко мое, все-таки играете? – обращается Тон у нее спокойный, но голос чуть резче обычного; вдобавок она то и дело нетерпеливо приглаживает волосы, хлопает зачем-то по прикрытому кофтой плечу, и я догадываюсь, что на этот раз она всерьез рассержена на сына. – Ты ведь прекрасно знаешь правила. Знаешь, когда тебе положено быть дома. Если же вздумаешь вести себя, как малый ребенок, папочка будет обращаться с тобой, как с малым ребенком. Внешне весь ее гнев направлен на собственные волосы и плечо. Она продолжает приглаживать и хлопать, хлопать и приглаживать, словно бессознательно изображая наказание, которое ждет Кита. Они поворачивают к дому. Ни разу не взглянув на меня. Напоследок я успеваю заметить, что она трет друг о друга ладони. Скорее всего, приглаживая волосы и хлопая по плечу, она пыталась что-то с них стряхнуть. Теперь же это «что-то», видимо, прилипло к рукам, и счистить его не просто. И тут меня осеняет. Вещество это вовсе не липкое. Оно И еще меня осеняет. Я догадываюсь, куда именно она девалась всякий раз, когда исчезала. Я вздрагиваю. Крошечные пометы в дневнике – взаправдашние. Наступают безлунные ночи, и все будет куда страшнее, чем мы думали. |
||
|