"Поэт" - читать интересную книгу автора (Коннелли Майкл)

Глава 27

В шесть тридцать мы снова собрались в той же комнате управления. Бэкус находился на месте, пытаясь решить организационные вопросы при помощи телефона. Здесь же сидели Томпсон, Матузак, Миз и еще три незнакомых мне пока агента. Сумку с покупками я задвинул под стол. Там лежали две рубашки, пара брюк и отдельная упаковка с бельем и носками.

Хотелось бы переодеться в нормальную одежду как можно скорее, поскольку неизвестные агенты смотрели на меня неприязненно, будто я совершил святотатство, надев форму, носить которую не имел права.

Бэкус сказал кому-то на том конце линии, что он перезвонит, и сразу отложил трубку в сторону.

— Ладно, — сказал он, — начнем совещание, как только подключат всех. Тем временем мы будем обсуждать ситуацию в Фениксе. С завтрашнего утра я начну новые полноценные расследования смерти детектива и мальчика. Оба дела перетряхнуть сверху донизу. Чего бы хотелось... Простите, я вас не представил. Рейчел, Джек, это Винс Пул, руководитель управления в Фениксе. Он готов предоставить нам все, что будет нужно.

Пул молча кивнул. Судя по всему, он уже отработал в конторе свои двадцать пять лет в отличие от остальных присутствующих. Двух других агентов Бэкус не назвал.

— Сегодня в девять утра у нас состоялась встреча с местной полицией, — сказал он.

— Полагаю, мы сумеем мягко отодвинуть их от дела, — заметил в ответ Пул.

— Действуйте, но постарайтесь не спровоцировать враждебность. Эти люди знали Орсулака лучше нас, и они хороши в качестве источника информации. Думаю, нам следует ввести их в курс дела, оставаясь у руля и четко контролируя полицию.

— Без проблем.

— Возможно, случай Орсулака — наш самый большой шанс. Он самый свежий. Остается надеяться, что мы сумеем найти совершенную преступником ошибку. И полагаю, можем отыскать такой прокол, работая одновременно с двумя ситуациями: с ребенком и с детективом. Я предпочел бы увидеть...

Телефон на столе заверещал, и Бэкус снял трубку, сказал «алло», а потом добавил, услышав ответ с другого конца линии:

— Ждите.

Нажав затем кнопку громкой связи, он положил трубку на место.

— Брасс, вы здесь?

— Да, шеф.

— Хорошо, тогда пойдем по списку. Посмотрим, кто у нас есть.

Агенты из шести городов отозвались на приглашение, сразу доложив о готовности.

— Так, отлично. Прошу участвовать как можно более неформально. Почему бы нам не услышать всех по очереди? Брасс, ваше слово будет последним. Итак, Флорида. Тед, это вы?

— Так точно, сэр, вместе со Стивом. Мы только что начали заниматься этим делом и надеемся получить что-то конкретное к завтрашнему утру. Пока имеется только ряд необычных обстоятельств, и думаю, это уже кое-что.

— Рассказывайте.

— Гм... это первая, как мы полагаем, остановка на пути Поэта: Клиффорд Белтран. Следующий инцидент, в Балтиморе, произошел спустя целых десять месяцев, и это самый длительный перерыв из всего, что мы знаем. Отсюда можно прийти к предположению о случайном характере первого убийства.

— Как считаете, Поэт мог знать Белтрана? — спросила Рейчел.

— Возможно. Но это лишь догадка, над которой работают. Есть ряд обстоятельств, с которыми мы уже паримся. Во-первых, это единственный раз, когда применялся дробовик. Сегодня мы просматривали заключение эксперта, да только в нем нет четкой картины. Большие повреждения за счет двух стволов. Мы с вами знаем, что обычно из этого следует...

— Гарантированное убийство. И вы имеете в виду личный момент? То есть подразумеваете знакомство или личную связь с жертвой?

— Верно. Наконец, само оружие. Судя по рапорту, оно представляло собой старенький «смит-вессон», хранившийся в туалете на верхней полке и совершенно незаметный снизу. Информация получена от сестры Белтрана. Он не был женат и жил в том самом доме, в котором вырос. С его сестрой мы сами еще не говорили. Штука в следующем: если это самоубийство, тогда нормально выглядит предположение, что он пошел в туалет и достал дробовик. Однако теперь мы считаем, что это не самоубийство.

— Как Поэт узнал о лежащем на дальней полке оружии? — спросила Рейчел.

— Вот именно... Откуда он мог знать?

— Хороший вопрос, Тед, — сказал Бэкус. — Мне нравится. Что еще?

— Последнее обстоятельство, оно может создать нам проблемы. Репортер еще там?

Присутствующие дружно посмотрели на меня.

— Да, — ответил Бэкус. — Хотя мы ничего не записываем. Можете говорить вполне свободно. Не так ли, Джек?

Кивнув в знак согласия, я не сразу осознал, что этого жеста в других городах не увидят.

— Это правда, — подтвердил я вслух. — Ничего не записывается.

— Понял. Хорошо, тогда продолжу. Пока это по большей части домыслы, мы не знаем, как эта информация согласуется с той, что уже подтверждена. При исследовании тела первой жертвы, мальчика по имени Габриэль Ортиз, коронер, основываясь на исследовании слизистой и мышц заднего прохода жертвы, пришел к выводу о сексуальном насилии, причем на протяжении длительного периода времени. И если тот, кто убил мальчика, был его насильником в тот же период, это обстоятельство не согласуется с нашим предположением о случайном выборе жертв. По крайней мере на это не похоже.

Однако теперь, если взглянуть на дело глазами Белтрана, на то, каким он мог видеть его три года назад, не имея преимуществ нашего теперешнего положения, кое-что становится на свои места. Он вел дело, не зная при этом о других таких же делах. Получив заключение коронера, Белтран должен был отбросить все версии и приступить к поискам насильника, так долго занимавшегося этим.

— И что же, он этого не сделал?

— Нет. Имея команду из трех детективов, он направил почти все усилия по расследованию на парк, где мальчик пропал после занятий в школе. Я прочитал это в рапорте одного из участников расследования. Детектив заявил, что предлагал шире изучить обстоятельства жизни мальчика, однако Белтран не разрешил это сделать.

Теперь самое главное. Мой источник в ведомстве шерифа сказал, что Белтран сам напросился на расследование. Он хотел вести дело. Позже этот человек навел справки и выяснил, что Белтран хорошо знал мальчика, работая с ним по местной социальной программе «Лучшие друзья». Согласно программе взрослые предлагали помощь мальчикам, оставшимся без отцов. Похоже на программу «Большой брат». Будучи копом, Белтран прошел через анкетирование без всякого труда. Он и был «лучшим другом» мальчика. Думаю, вы сами можете сделать выводы.

— Считаете, что Белтран мог быть насильником? — спросил Бэкус.

— Вполне вероятно. Думаю, что в этом направлении копал и мой источник из окружения шерифа. Правда, он не стал вытаскивать информацию на свет. Все уже мертвы. Все сказано. Копы не выйдут к публике с подобной историей. Ничего подобного не будет, пока их собственные должности, как и пост шерифа, останутся выборными.

Я заметил, как Бэкус слегка кивнул:

— Да, можно так предположить.

На некоторое время воцарилась тишина.

— Тед и Стив, все это интересно, — сказал наконец Бэкус. — Но что это дает для общей картины? Лишь интересный поворот, или за ним что-то кроется?

— Пока мы не знаем. Но если мы считаем, что Белтран насильник и педофил, убитый при помощи дробовика, о котором мог знать лишь хорошо знакомый ему человек, полагаю, мы вступаем в область фактов, которые следует обстоятельно изучить.

— Согласен. Скажите, что еще известно вашему источнику о самом Белтране и программе «Лучшие друзья»?

— Говорили, что тот участвовал в программе очень долго. А это означает, что он общался со множеством детей.

— И вы работаете в этом направлении, так?

— Мы выяснили все только утром. Пока больше сказать нечего.

Бэкус кивнул и, приложив к палец к губам, на мгновение задумался.

— Брасс, — сказал он, — что ты об этом думаешь? Какой может оказаться психопатология?

— Дети проходят почти во всех делах. Как и детективы убойных отделов. Но мы пока не определили, на что именно указывает нам преступник. Считаю, выяснением нужно заняться максимально энергично.

— Тед, Стив, нужны ли вам еще люди?

— Думаю, группа вполне укомплектована. У нас в Тампе, в управлении, все хотят поучаствовать в расследовании. Если кто и понадобится, разберемся на месте.

— Отлично. Кстати, вы разговаривали с матерью мальчика относительно его отношений с Белтраном?

— Мы пытаемся найти ее или сестру мальчика. Увы, прошло три года. Надеемся, сможем выйти на них завтра, после встречи с людьми из «Лучших друзей».

— Хорошо. Что у нас в Балтиморе? Шейла!

— Да, сэр. Большую часть дня проверяли данные местных копов. Мы поговорили с Бледшоу. Такая же теория у него была относительно дела Поли Амхерст. С самого начала он искал охотника за детьми. Женщина работала учительницей. Оба, Бледшоу и Маккэффри, полагали, что она могла столкнуться с подонком на территории школы и из-за этого оказалась похищенной, задушенной и изуродованной так, словно на ней выместили неудовлетворенность в «настоящем деле».

— Кто сказал, что это обязательно насильник? — спросила Рейчел. — Он может быть взломщиком, наркодилером, вообще кем угодно.

— В тот день у Поли Амхерст перерыв выпал на третий урок. Полиция опросила каждого из находившихся во дворе детей. Много противоречащих друг другу рассказов, однако человек пять вспомнили мужчину, стоявшего возле ограды. Волосы светлые, вьющиеся, в очках. Белый. Похоже, Бред не так уж сильно промахнулся в своем описании Родерика Эшера. И еще одно: у мужчины была фотокамера. Правда, ее заметили не все.

— Спасибо, Шейла. Что еще?

— В одной из вещественных улик, найденных на трупе, обнаружили волос. Вьющийся, светлого оттенка. Натуральный цвет оказался рыжеватым. На сегодня это все. Завтра будем работать опять с Бледшоу.

— Ясно. Чикаго?

Остальные доклады не принесли ничего стоящего в смысле идентификации или пополнения базы данных на Поэта. В основном агенты перепроверяли информацию, собранную местными полицейскими, не находя ничего нового. Даже из Денвера пришли данные, почти не отличавшиеся от прежних. Лишь в самом конце своего телефонного сообщения агент сказал, что изучение перчаток, надетых на руки брата, показало единственное пятнышко крови на меховой отделке правой перчатки. Агент спросил, не передумал ли я позвонить Райли и узнать ее отношение к возможной эксгумации. Я не сразу ответил, слишком уж погрузившись в раздумья о следах применения гипноза и о том, какими были последние минуты брата. Когда меня окликнули снова, я сказал, что позвоню утром.

Как бы мельком, вдогонку основной информации, агент сообщил, что переправил образцы из полости рта Шона в лабораторию Квонтико.

— Образцы превосходно сохранились, и мы уже вряд ли получим результаты лучшие, чем есть.

— И что там? — спросил Бэкус, избегая моего взгляда.

— Исключительно следы от выстрела. Ничего больше.

Даже не знаю, что почувствовал, услышав его слова. Вероятно, облегчение, однако это не было доказательством того, что там произошло или не произошло на самом деле. Шон мертв, а я в ловушке, пытаясь представить его последние минуты.

Я решил освободиться, сосредоточившись на новом сеансе конференц-связи. Бэкус просил Брасс дать свежую информацию об изучении жертв, а я пропустил почти весь доклад.

— Таким образом, мы лишаемся многих корреляций, — продолжала Брасс. — Оставив в стороне то, что, возможно, доказано во Флориде, я склоняюсь к выводу о случайном выборе. Друг друга жертвы не знали, никогда не встречались, пути их пересеклись случайно. Мы обнаружили, что четверо из них были на одном и том же семинаре, проходившем у нас в Квонтико четыре года назад, однако еще о двоих такого не скажешь, равно как нет данных и о том, общались ли на семинаре первые четверо. Все это не относится к Орсулаку из Феникса. Чтобы изучить его жизнь, у нас попросту не осталось времени.

— Если не существует никакой системы, то можем ли мы считать, что они стали жертвами преступника лишь потому, что расследовали первое убийство? — спросила Рейчел.

— Да, думаю, так.

— Тогда первое время убийца должен был оставаться поблизости и наблюдать, кто схватит приманку.

— И это правильно. Все подобные случаи, приманки, привлекали большое внимание прессы. Каждого из детективов сначала показывали по телевидению.

— Они не могли привлечь убийцу физически?

— Нет. Он лишь получал сведения. А детектив становился добычей. Пока нельзя отбросить и то, что после селекции жертвы он мог выделять одну или несколько черт, его привлекавших, желая осуществить свои фантазии позже. Это всегда возможно.

— Что еще за фантазии? — спросил я, пытаясь держаться, пока разговариваю с Брасс.

— Это Джек? Послушай, Джек, мы этого не знаем. В этом основной вопрос. Наш подход изначально был неверен в некотором смысле. Не зная смысла фантазий и мотивации преступника, мы ищем и гадаем, имея лишь их составные части. Мы даже не представляем, вокруг чего вращается его мир. Джек, он упал на нас с луны. Узнать мы все сможем, если однажды он не решит рассказать о случившемся сам.

Я кивнул. Внутри рождался новый вопрос. Я подождал, пока все выскажут свои идеи, и наконец задал его:

— Гм... агент Брасс... Ничего, если по имени, Доран?

— Да-а...

— Возможно, вы уже упоминали, и все же — при чем тут стихи? Есть ли у вас представление, для чего они служат?

— Да. Ясно, что они заведомо демонстративны. Мы заявили это вчера. Это подпись преступника. И хотя он очевидным образом стремится уйти от наказания, психология этих людей такова, что им необходимо оставить маленькое напоминание: «Эй вы, здесь был Я». Отсюда у этих стихов и растут ноги. В узком смысле у самой поэзии корреляция есть, и она понятна: все стихотворения о смерти. Их главная тема — смерть как портал, ведущий к иным понятиям или иным мирам. «Через бледную дверь» — по-моему, так звучала одна из выдержек. Чем это может оказаться? Возможно, Поэт считает, что он отправляет убитых им людей в лучший мир? Что он преобразует их сущность? Об этом нужно задуматься при более тщательном анализе его патологии. Однако мы опять приходим к нечеткости всех наших догадок. Задача напоминает мне поиск в заполненном доверху контейнере для мусора того, что наш преступник съел вчера за ужином. Мы не знаем, что именно он делает, и не узнаем, пока не сможем его найти.

— Брасс? Это Боб. Что скажешь о способе планирования этих убийств?

— Лучше я передам слово Бреду.

— Это Бред. Гм... мы склоняемся определить убийцу как сложный вариант гастролера. Да, он действительно использует всю территорию страны как холст, однако останавливается — иногда на неделю, иногда на месяцы. С позиций нашего изначального профилирования такое поведение необычно. Поэт — это не тот киллер, что жалит и убегает. Нанеся удар, он остается рядом. По нашему представлению, в эти периоды он наблюдает за настоящей жертвой. Изучает ее поведение в нюансах. Возможно, даже завязывает мимолетное знакомство. Здесь есть что поискать. Новые друзья или знакомые в жизни каждого из детективов. Возможно, новый сосед или приятель из ближайшего бара. Случай в Денвере подсказывает, что им может оказаться информатор. Возможно, он использует комбинированный подход.

— Что приводит к следующему по очередности шагу, — заметил Бэкус. — Уже после контакта.

— И затем власть, — продолжал Хазелтон. — Каким образом получить контроль над ситуацией, когда подошел уже достаточно близко? Хорошо, предположим, вначале он применяет оружие, однако потом у него оказываются и другие средства. И как он сумел заставить шесть, а теперь даже семь, детективов записать стихотворные строки? Как смог избежать столкновения во всех без исключения случаях? Пока мы не имеем иного решения, кроме вероятного использования гипноза в сочетании с препаратом, взятым в доме у жертвы. Здесь из общего ряда выпадает смерть Макэвоя. Отставив его пока в сторону и взглянув на остальные случаи, мы обнаружим, что среди нас самих нет никого с пустой домашней аптечкой. И возможно, что нет ни одной, где бы не хранилось средство, обычное с виду, но подходящее для целей преступника. И нет сомнения, что одно из средств окажется эффективнее прочих. Весь вопрос в том, что Поэт использовал и что позволила задействовать сама жертва. На это стоит обратить внимание. Пока все.

— Так, значит, все, — подытожил Бэкус. — Есть вопросы?

Комната и телефоны молчали.

— Хорошо, спасибо всем, — сказал он, наклоняясь вперед к телефону. — Давайте работать. Теперь нужно именно это.

Вслед за Бэкусом и Томпсоном Рейчел и я направились в «Хайатт», где Матузак уже забронировал всем по комнате. Я зарегистрировался самостоятельно и заплатил за номер тоже сам. Бэкус просто оформил остальных и получил ключи. Платить будет, конечно, правительство. Однако все не так плохо: как агенту ФБР мне дали скидку. Благодаря куртке.

Рейчел и Томпсон ждали в холле, примыкавшем к коридору. Там мы договорились встретиться, чтобы перед ужином немного выпить. Когда Бэкус отдавал ключи, я услышал, как он назвал номер Рейчел, 321, и машинально запомнил три эти цифры.

Моя 317-я находилась недалеко от комнаты Рейчел, и в ожидании ночи мне вдруг захотелось, чтобы этой дистанции в четыре комнаты, лежавшей между нами, больше не было.

Проведя в общей компании всего полчаса, прошедших за светским разговором, Бэкус ушел, сославшись на отчет, необходимый для его встречи с Торсоном и Картером в аэропорту.

Уходя, он обещал увидеться с нами за ужином, после чего исчез в лифте. Спустя несколько минут Томпсон тоже откололся от компании, заявив, что хочет в деталях изучить заключение о смерти Орсулака.

— Джек, остались самые стойкие, ты и я, — заметила Рейчел, провожая Томпсона взглядом. — Идея насчет ужина тебя вдохновила?

— Не уверен. А тебя?

— Пока не задумывалась. Но я знаю, что нужно уже сейчас... Пожалуй, сначала приму горячую ванну.

Мы решили встретиться через часок и поужинать вместе. Поднимаясь на свой этаж в лифте, мы оба молчали, и я заметил, как между нами возникло ощутимое взаимное притяжение.

Уже в комнате я попытался выкинуть эти мысли из головы, включив компьютер и заняв себя скачиванием почты из Денвера. Однако писем не было, вернее, пришло только одно, от Грега Гленна. Он хотел знать, куда я пропал. Разумеется, я ответил, хотя вряд ли Гленн прочтет мое послание до утра понедельника.

Еще я отправил просьбу, адресованную Лори Прайн: поискать в базе данных любую информацию о Горации Гипнотизере. Меня интересовало любое упоминание об этом человеке за последние семь лет, особенно в изданиях Флориды. Попросив Лори отправлять информацию по мере поиска, я написал, что задание не слишком срочное.

Наконец, закончив дела, я надел купленные вещи и собрался идти на ужин. В запасе оставалось минут двадцать, и я задумался, не поискать ли аптечный киоск. Тут же представилась картина, как это будет выглядеть, если мы с Рейчел вдруг окажемся в одной постели: а вот, кстати, и презервативчик... Как-то не очень ловко получится. И я решил пустить дело на самотек.

— Ты не смотрел Си-эн-эн?

— Нет.

Я стоял в дверях ее комнаты. Она вернулась к кровати и присела, надевая туфли. Рейчел выглядела отдохнувшей, на ней были кремового цвета блузка и джинсы. Телевизор работал, и на экране показывали сюжет из Колорадо, про стрельбу в клинике. Ничего, что следовало бы обсудить.

— Что ты имела в виду?

— Тот сюжет уже закончился. Ты, я и Боб, мы вместе выходим из похоронной конторы. Каким-то образом им удалось узнать фамилию Боба, и она попала на экран.

— Про центр изучения поведения они тоже узнали?

— Нет, его представили как обычного сотрудника ФБР. Впрочем, это не имеет значения. Должно быть, Си-эн-эн берет информацию из местных телеканалов. Где бы ни находился наш преступник, он может увидеть сюжет, а это уже проблемы.

— Почему же? Нет ничего необычного во внимании ФБР к таким делам. Бюро вечно сует свой нос в расследования.

— Проблема есть: внимание прессы Поэту на руку. Мы видели это почти во всех случаях. Один из путей получаемого серийными убийцами удовлетворения состоит в просмотре на телеэкране того, что уже совершено. Это вновь оживляет их фантазии на тему происшедшего убийства. Частично — через влияние средств информации на гонителей преступника. Мне кажется, что наш Поэт знает о нас больше, чем мы о нем. Если я права, то, возможно, он читал книги о серийных убийцах. Их много на полках, и есть вполне серьезные работы. Он мог знать много имен. Среди них — имя Бэкуса-старшего. Имя самого Боба. Мое имя. Не только имена: внешность, прошлое. Если он видел сюжет Си-эн-эн, то легко поймет, что мы наступаем ему на пятки, и заляжет на дно.

Тем вечером правила нерешительность. Не в состоянии выбрать, где ужинать и какую кухню предпочесть, мы остались в ресторане отеля. Еда была самая обыкновенная, а вот бутылка каберне, распитая на двоих, достойна особого упоминания. Чтобы Рейчел не беспокоилась о своих суточных, я сказал, что платит газета. Стоило это сделать, как она тут же заказала вишневый десерт.

— У меня чувство, что ты могла быть счастлива, не будь в этом мире прессы, — заметил я, когда мы оба медленно поглощали десерт. Последствия репортажа Си-эн-эн, так или иначе, задали основную тему нашей застольной беседе.

— Вовсе нет. Я отношусь к прессе с уважением, как к части свободного общества. Не по душе мне лишь ее безответственность, а вот это видишь слишком часто.

— И что безответственного в репортаже Си-эн-эн?

— Сюжет на грани фола. Меня задело, что изображения агентов использовали бездумно, нисколько не озаботившись возможными последствиями. Я лишь высказываю пожелание, чтобы иногда пресса сосредоточивалась на действительно крупных темах или образах вместо немедленного освещения всего, что ей попадется под руку.

— Не всего, что попадется. Я не вмешиваюсь в ваше расследование и не говорю, что стану писать о нем, несмотря ни на что. Я занимаюсь крупной темой и напишу большую статью.

— Ой-ой, весьма честное признание, особенно для того, кто расчищал себе путь в расследование, занимаясь вымогательством.

Рейчел засмеялась, и я вместе с ней.

— Ну-у, не передергивай.

— Слушай, давай поговорим о чем-нибудь другом? Боже, как я устала от работы. Хочется просто полежать, расслабиться... ну-у, забыться, что ли.

Снова то же самое ощущение взаимного притяжения. Выражение ее лица, выбор слов и то, как они сказаны... За ними то, что я чувствую сам, или это просто кажется?

— Знаешь, для начала забудем о Поэте, — сказал я. — Поговорим о тебе.

— Обо мне? А я что...

— Вернее, о той ситуации, что складывается между тобой и Торсоном. Напоминает телесериал.

— Знаешь, это личное.

— Не в случае, если двое злобно смотрят друг на друга при всех. А еще прибавим, что ты сама заставляешь Бэкуса убрать из команды твоего бывшего.

— Да нет у меня такой цели. Я лишь прошу, чтобы его убрали из-за моей спины. Этот груз мне ни к чему. А то он всегда ищет повод для реванша и находит исподтишка. Как видишь...

— Как долго продержались ваши отношения?

— Пятнадцать восхитительных месяцев.

— И когда все закончилось?

— Очень давно, три года назад.

— Слишком долго для продолжения войны.

— Не желаю об этом говорить.

Я знал, что она так не думает, и все же решил больше не напирать. Подошел официант и принес еще кофе.

— Так что же произошло? — спросил я как можно мягче. — И тебе не идет этот несчастный вид.

Протянув руку, она легонько дотронулась до моей бороды. Рейчел коснулась меня впервые с того раза, как припечатала лицом к матрасу гостиничной койки, еще в Вашингтоне.

— Ты хороший. — И она покачала головой. — Видишь ли, это было не нужно нам обоим. Иногда я вообще не понимаю, что мы увидели друг в друге. Не сложилось.

— Почему?

— Потому. Так вышло. Не знаю, как объяснить. Я говорила, у нас обоих свой груз, у каждого и много. Его багаж оказался круче. И еще на нем маска, а я не разглядела этого, пока не оказалось слишком поздно. За маской я не увидела ничего, кроме озлобления. И ушла сразу, как только смогла уйти.

— Откуда злоба или на кого?

— На многое, даже слишком. Злости в нем хватало всегда. Отчасти виноваты женщины: наш брак оказался второй его неудачей. Его отношение к людям. И еще — работа. Иногда он вспыхивал, как паяльная лампа.

— Он ударил тебя хоть раз?

— Нет. Я прожила с ним недолго. Правда, все мужики отрицают женскую интуицию, однако думаю, останься мы вместе — и кончилось бы этим. Чему быть, того не миновать. До сих пор стараюсь держаться от него подальше.

— Наверное, он еще не остыл к тебе.

— Сумасшедший, что ты говоришь...

— Так я ведь вижу.

— Все, что он может предложить, — это желание сделать мне больно. Он хотел бы выместить на мне и неудачную женитьбу, и все, что не сложилось в жизни.

— Если так, то почему его до сих пор не выгнали с работы?

— Я же говорила, он скрывается под маской. Умело скрывается. Ты видел его на совещании: никаких внешних проявлений. Кстати, следует понимать, что такое ФБР. Здесь не принято выгонять агентов просто так. Пока Торсон делает свое дело, не имеют значения ни мои чувства, ни мои высказывания.

— Ты что, докладывала наверх о его проблемах?

— Ну, не прямо. В этом случае глотку заткнули бы мне. Разумеется, мои позиции в центре хорошо защищены, и все же, без сомнения, бюро — это мир мужчин. Поэтому не пытайтесь излагать шефу мысли о том, что может сделать бывший муж. Есть вероятность продолжить службу в охране банка, где-нибудь в Солт-Лейк-Сити.

— И что ты можешь сделать?

— Немногое. Некоторым образом я уже открыла Бэкусу достаточно, и он понимает смысл происходящего. Ты сам был на совещании и должен осознавать, что Боб не предпримет ничего. Думаю, Гордон вложил свою информацию в другое ухо Бэкуса. На его месте я сидела бы точно так же, дожидаясь, когда один из нас сделает неверный ход. Кто первый подставится, того и снимут за «фук».

— Что ты определяешь как «фук»?

— Скажем, просчет или преступное бездействие. Точно не знаю. В бюро ты не уверен ни в чем и никогда. Хотя со мной им несколько сложнее. Речь о превосходстве. Шеф обрушит на себя ушаты помоев, попытайся он убрать из центра женщину. Вот мое преимущество.

Я кивнул. Эта ветвь разговора явно заканчивалась. А мне не хотелось отпускать Рейчел обратно в номер. Мне хотелось оставаться с ней рядом.

— Джек, ты очень хороший интервьюер. Такой дотошный...

— Это как?

— Как? Мы весь вечер говорили о бюро и обо мне. А как насчет тебя?

— Насчет меня? Не женат, не разведен. Нет даже планов. Целыми днями сижу за компьютером. Это совсем другой спортивный разряд в отличие от вас с Торсоном.

Она заулыбалась, а потом хихикнула, уже совсем по-девичьи.

— Конечно, мы два сапога пара. Были. А ты почувствовал себя лучше, узнав, что обнаружено в Денвере?

— Имеешь в виду, что ничего не нашли? Даже не знаю. Наверное, лучше, чтобы выглядело так, будто он через это не прошел. А в целом ничего хорошего.

— Ты позвонил жене брата?

— Еще нет. Утром позвоню. Есть вещи, которые лучше обсуждать при свете.

— Мне не приходилось подолгу общаться с семьями жертв, — сказала Рейчел. — Бюро приходит позже всех.

— А мне доводилось... Я умею взять интервью у только что овдовевшей женщины, у матери, оставшейся без ребенка, знаю, что спросить у отца погибшей невесты. Вы их изучаете, а я беру интервью.

Наступило молчание. Официант прошел мимо с очередным кофе, но мы его не окликнули. Когда он возвращался, я попросил счет.

По-моему, этим вечером ничего произойти не могло. Мне больше не хотелось ухаживать, вернее, я просто боялся встретить отказ. Это система. Если не беспокоюсь, что подумает женщина, всегда пытаюсь идти на штурм. Когда знаю, что отказ меня заденет, заранее отступаю.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

Я солгал:

— Ни о чем. Нет, скорее о брате.

— Почему ты мне не расскажешь?

— Что?

— То, что не договорил на днях. Кажется, ты собирался рассказать о нем что-то хорошее. О том, что он сделал. Почему ты называл его святым?

Я взглянул на Рейчел. Историю я помнил вполне четко, но еще думал, стоит ли рассказывать. Можно было наврать и рассказать одну из приятных уху сказок, и все-таки мне показалось, что Рейчел заслуживает доверия. Мы верим в то, что находим прекрасным, и в то, чего тайно желаем. Думаю, я хотел покаяться — в первый раз за многие-многие годы.

— Лучшее, что он сделал, — это не проклял меня.

— За что?

— Когда мы были еще детьми, погибла наша сестра. Тот случай на моей совести, и Шон это знал. Он единственный, кто знал правду. Кроме нее. Он не проклял меня и не сказал никому. Фактически Шон разделил этот груз со мной. Это ли не святость?

Рейчел наклонилась ко мне, и лицо ее приняло выражение сострадания. Наверное, выбери Рейчел другую карьеру, она могла бы стать хорошим, чутким психологом.

— Что с вами произошло, Джек?

— Она провалилась сквозь лед на озере. На том самом месте, где обнаружили тело Шона. Сестра была старше и выше нас. Туда мы приехали вместе с родителями. Они взяли фургон, хотели устроить ленч или что-то наподобие на свежем воздухе. Мы с Шоном находились поодаль, а Сара за нами присматривала. Ни с того ни сего я побежал и выскочил на лед. Сара рванула мне наперерез, чтобы отсечь от озера, где лед еще тонкий. Только ведь она тяжелее меня. Лед проломился. Я закричал. Шон тоже начал кричать. Отец и остальные бросились на помощь, но не успели.

Я хотел глотнуть кофе, да только чашка уже опустела. Посмотрев на Рейчел, продолжил:

— Во всяком случае, когда стали расспрашивать, что произошло... ну, знаешь, как это бывает, а я не мог... не мог рассказать. И Шон сказал, что мы оба находились на льду. Когда подбежала Сара, лед треснул, и она провалилась в глубину. Что было неправдой. Я даже не уверен, поверили нам родители или нет. Думаю, нет. И все же Шон сделал это. Для меня. Думаю, он сознательно разделил вину на двоих, облегчив мою ношу наполовину.

Я замолчал, уставившись в пустую кофейную чашку. Рейчел не сказала ни слова.

— Можешь считать мою историю малозначительной, но я никому ее не рассказывал.

— Знаешь, то, что ты рассказал, говорит о долге перед братом. Возможно, о желании его отблагодарить. Не более того.

Официант принес наконец счет, учтиво положив его перед нами. Открыв бумажник, я положил сверху кредитную карточку. Не думаю, что мог бы отблагодарить его другим способом.

Едва мы вышли из лифта, как меня почти парализовало страхом. Я не мог действовать так, как подсказывали собственные желания. Сначала мы подошли к ее дверям. Рейчел вытащила из кармана ключ и взглянула в мою сторону. Замявшись, я растерянно молчал.

— Ладно, — произнесла она после затянувшейся паузы. — Кажется, мы стартуем завтра. Ты по утрам завтракаешь?

— Кофе. Обычно.

— Хорошо, договорились, я тебе позвоню. Если не будет поздно, мы перехватим чашку-другую.

Едва кивнув, я стоял как истукан, не находя в себе смелости сказать хоть слово.

— Спокойной ночи, Джек.

— Пока, — произнес я и позорно сбежал в холл.

В номере, присев на краешек кровати, я с полчаса смотрел Си-эн-эн, надеясь увидеть репортаж, о котором упоминала Рейчел, а вернее, чтобы отвлечься от катастрофического завершения вечера.

Что же это, думал я, почему труднее всего сойтись именно с теми, кто тебе небезразличен? Точное и глубокое чувство говорило мне, что тот момент в коридоре был моментом правильным и очевидным. А я упустил его. Я от него бежал. И теперь боялся одного: вдруг этот провал навсегда останется у меня внутри? Возможно, инстинкты уходят и больше не возвращаются...

Не знаю даже, слышал я первый стук или нет. Так показалось, потому что стук, оторвавший меня от созерцания темноты, прозвучал слишком резко и был, похоже, далеко не первой попыткой. Судя по требовательности, второй или даже третьей.

Вздрогнув от неожиданности, я выключил телевизор и быстро пошел к двери. Я открыл, даже не посмотрев в глазок. На пороге стояла она.

— Рейчел...

— Привет.

— Привет.

— Я, гм, решила дать тебе еще шанс. Если пожелаешь, конечно.

Я посмотрел на нее, и в голове пронесся десяток вариантов ответа, все, как один, перебрасывавшие мяч на ее сторону, подталкивающие Рейчел сделать и следующий шаг. Но инстинкты уже вернулись. Теперь я знал, чего ждет она, и точно так же знал, что сделаю я.

Шагнув навстречу, я поцеловал ее, одной рукой обняв за талию. Потом легко увлек за собой внутрь комнаты, и дверь закрылась.

Я прошептал ей на ухо:

— Спасибо.

Дальше слова не понадобились. Рейчел шлепнула ладонью по выключателю, потом пошла к кровати, держа меня за руку. Обвив руками за шею, она нашла мои губы, и в долгом влажном поцелуе два тела полетели вниз, на кровать. Мы тут же запутались в одежде, и без лишних слов каждый решил раздеться самостоятельно. Оказалось, так быстрее.

— У тебя есть кое-что? — шепотом сказала она. — Ну, чтобы его использовать.

Удрученный своей непредусмотрительностью, я помотал головой, собравшись было идти в киоск. Путешествие могло расстроить момент.

— По-моему, у меня есть, — вдруг сказала она.

Дотянувшись до сумочки, она расстегнула «молнию» и, вытащив оттуда небольшую пластиковую упаковку, положила презерватив в мою ладонь.

— Всегда держу один, на крайний случай, — сказала она с улыбкой.

А потом... Потом мы нежно любили друг друга. Двигались медленно, улыбаясь в полутьме комнаты.

Теперь я вспоминаю этот час как самый волнующий и самый страстный, единственный в своем роде момент моей жизни. В реальности, отбрасывая флер, свойственный человеческой памяти, я сознаю, что ситуация была сложной. Казалось, тогда, именно тогда, мы оба страстно желали друг друга, стараясь доставить партнеру удовольствие. Но одновременно пытались уйти и от какого-то рядового наслаждения, быстрого и сиюминутного.

Помню, Рейчел словно просила меня стать истинно близким существом, и не совсем в телесном смысле, а скорее в надежде узнать человека, единого с ней по духу.

Я и сам испытывал нечто похожее, хотя и одновременно с глубоко чувственным удовольствием. Я желал ее тела. Ее грудей с широкими темными пятнами сосков, выглядевших небольшими, ее живота, прелестно очерченного, с мягкими волосками в самом низу. Как только ритмы наших импульсов начали совпадать, лицо Рейчел порозовело и стало влажным.

Она показалась богиней. Не раздумывая, я сразу так ей и сказал. Кажется, это помешало, потому что меня сразу же привлекли к себе, да так, чтобы я ничего не видел. И лицом я зарылся в волосы, окутанные запахом яблок.

После Рейчел перевернулась на живот, а я стал легонько поглаживать ее по спине.

— Хочу, чтобы ты осталась со мной, — сказал я.

Она ничего не ответила, хотя все было понятно и так. Происшедшее между нами уже ощущалось чем-то настоящим. Вдруг медленно, преодолевая себя, она села на кровати.

— Это еще что?

— Мне нельзя оставаться. Понимаешь, хочу, но не могу. Утром нужно быть в своей комнате, на случай если позвонит Боб. Он хотел пообщаться перед встречей с местными полицейскими и скорее всего позвонит по внутреннему.

Я с разочарованием, молча, наблюдал, как она одевается. В темноте она двигалась уверенно, как кошка, будто хорошо знала комнату. Закончив, Рейчел нагнулась и слегка чмокнула меня в губы.

— Спи.

— Да. И ты тоже.

Она ушла, и все же спать я не мог. Слишком много хороших ощущений. Я чувствовал прилив сил, какую-то необычайную радость. Ежедневно наши мечты сталкиваются с реальной жизнью, но что в ней более реально, чем психология любви? Брат и все, что произошло в последние дни, казалось таким далеким...

Перевалившись на другой край кровати, я потянулся к телефону. Меня переполняли чувства, и хотелось поделиться ими с ней. Однако она не ответила, и после восьмого гудка к линии подключился оператор.

— Скажите, я набирал номер Рейчел Уэллинг?

— Да, сэр. Три — двадцать один. Желаете оставить сообщение?

— Нет, благодарю вас.

Сев на кровати, я зажег свет. Включив с пульта телевизор, прошелся по каналам туда и обратно. Снова набрал номер. Не отвечает.

Одевшись, я сказал себе, что хочу кока-колу. Взяв со стола мелочь и ключ от номера, я вышел в холл и направился к проему, где стояли автоматы с напитками. По дороге я остановился у двери «три — двадцать один» и прислушался. Тишина. Осторожно постучал, потом выждал паузу и снова постучал. Она не ответила.

Оказавшись у своей двери, я никак не мог вставить карточку ключа правильно, поворачивая дверную ручку и одновременно держа в руке банку. В конце концов я поставил банку на пол и, уже открыв дверь, услышал за спиной шаги. Обернувшись, я увидел мужчину, направлявшегося по холлу в мою сторону. Освещение уже притушили на ночь, и более яркий свет со стороны лифтов делал фигуру силуэтом. Мужчина выглядел крупным. В руке он что-то нес — наверное, чемоданчик. Между нами оставалось еще ярда три.

— Здравствуй, сачок.

Торсон. Голос, хотя и вполне узнаваемый, меня напугал, и, похоже, он это понял. Я услышал, как он хмыкнул, проходя мимо.

— Мечты, мечты...

Ничего не ответив, я взял с пола банку и, нарочно помедлив, застыл у порога своей комнаты, наблюдая, как Торсон уходит все дальше по коридору. Номер «три — двадцать один» он миновал без остановки и поставил вещи у одной из дверей дальше по коридору. Открывая дверь, Торсон обернулся, и наши взгляды на мгновение встретились. Не говоря ни слова, я вошел в свою комнату.