"Дикий мед" - читать интересную книгу автора (Мэйджер Энн)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Ненависть переполняла Джошуа К. Камерона, когда он стремительно шел по белым госпитальным коридорам, не утруждая себя извинениями или хотя бы кивками. И нельзя сказать, что сегодня он был не таким, как всегда.

Он ненавидел одного человека — Хантера Уатта, и жажда мщения подогревала непоколебимую самоуверенность с того времени, как Джошуа исполнилось одиннадцать. Это чувство помогло ему вырваться из серой и бедной будничности, и он сам определял каждый поворот в своей жизни — даже свой стремительный успех.

Однако сегодня ненависть была столь сильной, что грозила захлестнуть всю его волю. Неожиданно белые стены с обеих сторон, казалось, угрожающе накренились и готовы были упасть. Пол под ногами стал вдруг неустойчивым, как при землетрясении.

Потом он все же осознал, что пол остается неподвижным, а госпитальные своды не собираются рушиться. Рушились защитные барьеры его памяти, увлекая его в пучину ненужных воспоминаний.

Он видел пронзительно кричащего мальчика, который бежал по бесконечным белым туннелям.

Он видел того же похудевшего, напуганного ребенка, беспомощно прильнувшего к материнскому подолу, в то время как рослая медсестра со снисходительной гримасой передавала матери пластиковые сумки, в которых были жалкие пожитки отца…

В реанимационном отделении он остановился перед дверью в комнату для ожидающих. На мгновение полированные стальные двери отразили его безупречную внешность.

Волосы цвета черного дерева, холодные голубые глаза, крупный рот и массивная челюсть женщины считали, что у Джошуа Камерона просто экранная внешность, и лишь позднее обнаруживали его бессердечие и черствость. На нем был черный костюм из мягкой, очень дорогой шерсти, сшитый по индивидуальному заказу лондонским портным. Шелковая рубашка и галстук куплены на Родео-драйв. Вряд ли можно было представить, что когда-то он ходил в рваных обносках, что вырос среди мусорных баков, мальчишкой бегал по улицам самого криминогенного района этого города.

В первый момент ему показалось, что комната для ожидавших пуста. Но потом в дальнем углу какая-то темная фигура шмыгнула носом. Со стопки, лежащей на низком столике, на пол шлепнулся верхний журнал, и женщина наклонилась, чтобы его подобрать. Джошуа быстро взглянул на нее и отвел глаза.

Он схватил со стола отсутствующей дежурной бумагу и внимательно просмотрел ее сверху вниз, пока не наткнулся на имя Уатта. Потом, игнорируя вывеску «Посторонним вход воспрещен», он направился к дверям в отделение и толчком ноги распахнул одну из них.

— Подождите! Вернитесь, остановитесь! Туда нельзя входить! — послышался за его спиной приглушенный женский шепот.

Джошуа презрительно оглянулся. Это что там за убогое создание решилось сказать ему «нет»?

— Простите, — вкрадчиво продолжало то же создание, у которого бодрости явно поубавилось, судя по тому, как женщина вжалась в темный угол.

— Кто вы такая, черт побери? — проворчал он, оскорбленный тем, что маленькое ничтожество позволяет себе такие вольности.

— Я… Сесилия… — начала она.

Он резко ее прервал:

— Да мне наплевать, кто вы такая. Вы что, здесь работаете?

— Нет. Я посетительница, как и вы.

Он терпеть не мог несообразительности и безалаберности. А тут — дамочка в помятом, нескладном, запятнанном костюме, в котором она, наверное, провела ночь на жесткой кушетке. Джошуа поморщился, увидев разбросанные на столе обертки от шоколадных конфет. Ее волосы были спрятаны под тюрбан из белого полотенца, но их цвет, конечно, соответствовал ее непривлекательному облику.

Он решил оставить ее, окруженную всей этой убогой нищетой, и уже собирался отвернуться, когда она вдруг спокойно и ободряюще улыбнулась, будто бросая вызов.

Она умеет за себя постоять. И этим похожа на него.

У него в груди разлилось странное щекочущее тепло. Ничего увлекательного! И чего ради он льстит себе, что эта простушка настроена дружелюбно: у него в записной книжке сотня телефонных номеров самых красивых женщин Калифорнии! С тех пор как у него появилась Симона, он не интересуется девушками небогатыми, незнатными или непривлекательными.

Но теплота улыбки по-прежнему притягивала, и теперь, удивляясь своему настроению, Джошуа взъерошил густые черные волосы.

— Вы, должно быть, очень беспокоитесь за чье-то здоровье, — мягко заметила она, будто уносясь от своих проблем и пытаясь понять его.

Они чувствовали в унисон — вот что было верхом идиотизма. Он ведь не сострадал людям — просто использовал их. Однако пришло время поставить ее на место и пресечь странный диалог.

— Послушайте. — Он подступил ближе, сердито насупив свои черные брови.

Она как-то вся распрямилась и произнесла:

— Да?

Подрезать ей крылышки? Сейчас же?

Ее доверчивая улыбка ободряла и бросала вызов.

Он немного стушевался.

— Я хочу сказать…

Она продолжала улыбаться как-то по-особому будто пересиливала себя, чтобы казаться храбрее.

Это напоминало котенка, заигрывающего со львом.

Ситуация выглядела абсурдной.

Чувства, которые он испытывал, были похожи на азарт. Нет, он не ощущал ни ненависти к ней, ни сексуального влечения. Не примешивалось и хищническое чувство. Он испытывал сопереживание, что само по себе казалось невероятным и озадачивало. В ней распознавалась глубокая печаль, невольно проникавшая в его душу. Теперь была понятна ее странная скованность, ее уклончивость, ее затравленный взгляд.

Опять пригрезился тот темноволосый одиннадцатилетний мальчишка, заточенный в белые стены, окруженный белыми халатами. Мальчишка вытаскивал из пластикового пакета золотые наручные часы.

Чертовщина! Джошуа закрыл глаза, чтобы стряхнуть воспоминания о тех маленьких, дрожащих пальчиках, сжимающих холодный золотой корпус. Гнев, двинувший Джошуа утром через весь Сан-Франциско, теперь улегся. При виде ее в этих больничных стенах всколыхнулось что-то глубинное, то, что было в нем прежде, во времена детства.

— Как вас зовут? — спокойно спросила она. Он пробурчал:

— Джошуа.

Какого черта? Он никогда так не представлялся, по крайней мере с тех пор, как ему минуло одиннадцать. Обычно называл фамилию — Камерон.

Он взглянул на ее бледное, запачканное лицо.

Почему он для нее Джошуа?

— Где дежурная? — потребовал он недовольным голосом, намереваясь развеять непостижимый приступ сентиментальности.

— Сожалею, но мне пришлось послать ее посмотреть, как там отец, — проговорила унылая молодая женщина. — Она сейчас вернется. — Помедлив, добавила:

— Вы, вероятно, очень спешите. Извините, что вам приходится ждать из-за меня.

— Ну вот еще, извинения, — огрызнулся он с напускным раздражением.

— Я здесь ожидаю уже порядком, так что в курсе дел. Может быть, я смогу чем-то помочь? Кого вы хотели повидать? — Вопросы звучали доброжелательно.

— Хантера Уатта.

Она резко вскинула голову и замерла.

— Моего отца? — У нее дрогнул голос. Потом удивленно заметила:

— Вы — первый из его друзей.

Правда, я не рассчитывала, что у него таковые остались.

Джошуа потерял дар речи. Она — дочь Хантера Уатта!

— Да, у него не много друзей, — холодно сказал Джошуа.

— Вы напоминаете мне его.

— Я напоминаю вам его? — Джошуа побагровел.

— Он чувствует себя лучше. Будем надеяться, сказала она ободряюще.

Джошуа старался не смотреть на нее, и она неверно это расценила. Ему не терпелось удалиться, но, прежде чем он собрался это сделать, она взяла его за руку.

Ее ручка была мягкой и предательски нежной.

Уже многие годы он не получал такого участия ни от кого. С тех самых пор, как умер его отец.

Усилием воли он отбросил эти воспоминания.

Странная летаргическая расслабленность мешала отдернуть руку. Он повиновался слабости и сел с ней рядом.

Она проговорила, запинаясь:

— Я рада, что вы пришли. Вы, кажется, сострадаете, и это поддерживает. Вы напоминаете мне его. Я хочу сказать, то время, когда он был в расцвете сил. Я тогда ничего не понимала. Теперь же я бы все отдала и даже позволила бы себе голову свернуть, лишь бы он очнулся. Вот уже несколько часов мне так одиноко…

Она не плакала, но чувствовалось, что с усилием сдерживала себя. Джошуа теперь едва ли отдавал себе отчет в происходящем: он привлек ее, стал утешать — такого он себе никогда не позволял.

— Да, трудно, — шептала она сбивчиво, касаясь щекой его воротника. Через тонкий шелк рубашки чувствовалось ее теплое дыхание. — Понимаете, если он умрет, виновата буду только я!

— Что?

— Это из-за меня у него случился приступ. Я чуждалась его многие годы и вот сегодня вернулась домой. Он разговаривал по телефону. Взглянул и заметил меня. С ним случился удар, он упал.

Я.., я пыталась спасти его. Я пыталась вытащить его из бассейна.

Джошуа нервно моргнул, вспомнив ее измученный голос по телефону, свое жестокосердие.

— Поэтому вы простыли и дрожите?

От все еще влажного полотенца исходил еле уловимый запах хлорина. Она обвиняла себя в том, в чем виноват был он. В его скрипучем голосе отразилось неподдельное сострадание:

— Сесилия, вы напрасно вините себя.

— Вы не знаете! Он страшно огорчился, когда меня увидел. А для меня каждая встреча с ним мучение. — Теперь ее голос звучал печальнее, будто от воспоминаний детства оставалась у нее такая же горечь. — Боюсь, у него на меня никогда не хватало времени. Вот почему я негодовала на него, особенно после того, как он развелся с матерью.

Отец женился на другой. Мой брат покинул дом, а я пыталась во всем перечить ему.

— Все в прошлом.

Сесилия, казалось, его не слышала.

— Они сказали, что применят какие-то артериальные шарики или сразу станут готовить к операции на сердце. Я уже говорила, он всегда отличался силой и твердостью характера. Дома мы называли его железным мужчиной.

— Да-а. — Согласие прозвучало уныло.

— Теперь же он может умереть в любую минуту.

Ведь только что чертыхался в телефонную трубку, а лишь увидел меня — и сразу сдал. Вот как бывает — все мы носим суровые маски, а под ними — ранимость.

— Не все носят маски, голубушка.

Она вся задрожала, и Джошуа сильнее прижал ее к себе.

— Я убила его, — шептала она, а слезы катились по щекам.

— Нет, не вы. — Нерешительно Джошуа обнял другой рукой ее сотрясаемое рыданиями тело; при этом он заметил, что она не такая уж полная, как казалось. У нее была безупречная фигурка, а полнил ее этот несуразный костюм.

Чувствовалась упругость тела, тонкость талии.

Ему стало необыкновенно хорошо, он даже представить себе не мог — как.

Уже много лет ему не приходилось никого утешать; женщины, с которыми он сталкивался, в этом не нуждались. Его не трогала даже ранимость Хитер, его дочери-подростка.

Оттого, что он прижимал ее к себе, душа смягчалась до появления какого-то чувства боли. Как тогда, когда они ожидали в приемном отделении больницы и ему хотелось, чтобы мать заключила его в объятия, но она сама была раздавлена охватившим ее горем.

Женщина продолжала рыдать, уткнувшись в его плечо, но тут по громкоговорителю вызвали дежурного реаниматолога. Она съежилась, прислушалась, отстранилась, взглянула на него и залилась краской.

— Я.., я не знаю, зачем наговорила вам все это, — шептала она, испытывая неловкость.

— Думаю, вам нужно было высказаться.

— Простите. — Краска смущения стала гуще. — Я знаю, что вы его друг, но, пожалуйста, не рассказывайте… — Она еще больше отстранилась. Он решительно встал.

Черт! Он вел себя как незрелый юнец. Да что это с ним происходит? Она — дочь Уатта. Этого достаточно, чтобы ее ненавидеть.

Но он не испытывал чувства ненависти. Может, оттого, что она совсем не похожа на отца. Такое мягкосердечие, печальное простое лицо, незамысловатая одежда… Она совсем не прекрасна, не элегантна, но в ней есть что-то неподдельное. Ее отец — пройдоха, как и он, Джошуа Камерон.

Раздвижные двери распахнулись, и дежурная вплыла в комнату для ожидавших.

— Мисс Уатт, ваша мать воспользовалась другим выходом. Вы можете повидать вашего отца. Он крепко спит и не узнает о том, что вы приходили.

Странные слова…

Хани смущенно улыбнулась, выражая благодарность дежурной сестре.

— Спасибо.

— Только побыстрее. Если врач вас застанет, я потеряю работу.

Хани обернулась к Джошуа.

— И вас благодарю.., за вашу доброту.

Опять Джошуа удивился тому, что ее внимание оказалось для него столь приятным. Он едва ли мог припомнить, когда его так сердечно благодарили.

Может, потому, что он сам не отвечал на доброе расположение.

Сесилия Уатт не стала бы его благодарить, если бы знала правду.

Джошуа сжал ее ладонь и почувствовал ответное пожатие. Эти маленькие, мягкие пальчики излучали тепло.

— Сэр, я могу вам помочь? — быстроглазая дежурная прожигала его взглядом. — Сэр?

— Нет, — еле выдохнул он и расправил плечи. — Я зайду позднее.

— Я скажу отцу, что вы приходили, Джошуа.

— Да, конечно. — Джошуа уже не знал, как выкрутиться и что ответить. Он уже не чаял, как избавиться от них обеих.

Джошуа пронесся через коридоры, будто его преследовала дюжина демонов. Решил спуститься по лестнице, не дожидаясь лифта, и поспешил, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Но вдруг остановился: опять воспоминания, более ужасные, чем раньше, пронеслись в сознании. Джошуа прислонился к стене и схватился за виски, пытаясь отогнать наваждение.

Но не помогало даже то, что глаза были открыты. Всякий раз он видел то же самое: темноволосый, нетерпеливый мальчуган трясется от волнения перед огромным столом Хантера Уатта. Он помнил вальяжную, внушающую благоговение фигуру Хантера. Помнил, как быстро благоговейный страх перерос в мальчишечью ненависть и свой отчаянный возглас: «Если бы у меня было ружье, я бы вас убил». На это последовал громыхающий смех Хантера, раздался язвительный голос, резавший без ножа, от которого хотелось одного — убежать.

«Кишка тонка, паренек. Ты такой же бесхребетный и слабый, как твой невезучий отец».

Джошуа тогда поклялся, что никогда не будет раскисать, и сдержал свой обет, но вот сегодня… сегодня вдруг сломался.

Джошуа К. Камерон сидел в баре и с ненавистью разглядывал золотистое виски, которое так хотелось выпить. Это Сесилия Уатт довела его. И надо же, чем сильнее он старался припомнить ее, тем безуспешнее: простоватое, запачканное лицо расплывалось. Ее образ неуловимо таял.

Джошуа невесело поднял глаза. И что это с ним такое? Уже многие годы он не позволял себе думать ни о чем, кроме желания заработать деньги и обрести власть, дабы воспользоваться всем этим и отомстить своим врагам.

Хантер заслуживал уничтожения.

Почему же Джошуа не может решиться?

Потому что Сесилия подумает, будто это она убила отца. Потому что ее болезненная тревожность вернула Джошуа в ту ужасную пору его жизни. Потому что сейчас она испытывала такую же боль, что и он, когда мальчишкой с ужасом предчувствовал потерю отца.

Джошуа поднес стакан к губам и едва не уступил соблазну. Он нервно стукнул донышком о поверхность бара, так что виски расплескалось.

Встал, вышел на улицу. Мост «Золотые Ворота» был раскрашен пурпуром заходящего солнца. Не замечая этой красоты, он побрел вниз к гавани, где оставил свою машину.

Джошуа опять явственно услышал злорадный хохот Хантера: «Кишка тонка, паренек. Ты такой же бесхребетный и слабый, как твой невезучий отец».

Или я уничтожу, или уничтожат меня.

Приблизившись к своему спортивному автомобилю, он решительно и даже с яростью открыл дверцу Джошуа нажал на педаль скорости и вырулил на автостраду, думая лишь о Хантере Уатте и его дочери.

Когда он покончит с Хантером, то уничтожит и ее.