"Дикая роза" - читать интересную книгу автора (Мэрдок Айрис)

5

— Конечно, почти все тут для тебя слишком детское, — сказала Энн. — Просто Стив никогда не выбрасывал свои старые игрушки. — Она открыла дверцу большого шкафа.

— А это ничего?.. — робко начал Пенн. Пока она рылась в шкафу, он неловко стоял у неё за спиной, вытянув шею, точно хотел ей помочь и не знал, как за это взяться.

Дело было в следующую субботу. После утреннего завтрака Энн предложила свести его в комнату Стива — может быть, там найдется для него что-нибудь интересное. Просто непонятно, сказала она, как это раньше не пришло ей в голову.

Пенна такое предложение и обрадовало, и смутило. Комната Стива, как её до сих пор называли, на втором этаже, над парадным крыльцом, рядом с бывшей бабушкиной спальней — ею и теперь почти не пользовались, разве что кто-нибудь приедет с ночевкой, — всегда представлялась ему немного таинственной. Он никогда ещё в неё не входил.

Теперь, пока Энн выкладывала на пол содержимое шкафа, он огляделся. Комната была большая, светлая, обставленная просто и по-современному, не то что большинство других комнат в Грэйхеллоке, в которых повернуться негде. Большое окно с видом на буки, диванчик у окна. И все-таки он ни за что не променял бы на неё свою комнатку в башне. Та гораздо меньше, вдвое меньше, чем спальни Энн и Рэндла в нижнем этаже башен, втрое меньше, чем эта, но зато как она высоко и окна на две стороны, так что у него там два вида — светлый и темный, как он уже привык их называть. Светлый вид был на юг, в сторону невидимого, но всегда почему-то ощутимого моря, на всю ширь плоских блеклых болот, над которыми то и дело пролетали самолеты, снижаясь к аэропорту Феррифилд, — всего этого из комнаты Стива не было видно. Темный вид был на север, на обширные посадки хмеля, которые за последние месяцы на его глазах окрасились в такой густо-зеленый цвет, какого он никогда не видел, и замыкающий их более темный лес из смешанных хвойных пород — словно Север собственной персоной подступал к усадьбе. Интересно, почему Стив не жил в башне? Может быть, ему не разрешили. В те времена, как он узнал от Нэнси Боушот, в доме была «живущая прислуга», может быть, она и помещалась в этой не парадной, но такой чудесной комнатке.

— Да, все это, в сущности, старый хлам, — сказала Энн. — Но ты ещё сам посмотри, Пенни. Вон там на полках — книги Стива. И шкаф весь в твоем распоряжении. А я пойду, хорошо?

Пенн, который в Австралии звался Пенни, но в Англии предпочитал быть Пенном, понимал, что Энн называет его Пенни по доброте сердечной, чтобы он чувствовал себя как будто дома, но это его не радовало, особенно после того, как Миранда сказала насмешливо:

— Это же девчачье имя.

— Спасибо, Энн, — сказал он. — Конечно, вы идите. А я ещё немножко посмотрю. Это ничего?

— Ну разумеется. — Она посмотрела на него грустно и ласково. — Как это я раньше не догадалась? Только вряд ли ты тут что-нибудь найдешь. Ты ведь уже не маленький. — На пороге она помедлила. — Пенни, а тебе правда хочется погостить у Хамфри в Лондоне?

Хамфри Финч, который в прошлое воскресенье был к нему так внимателен, сказал тогда, что с радостью пригласит его к себе и покажет ему Лондон. Никто особенно не ухватился за эту мысль — очень странно, а сами сколько времени твердили, что ему непременно нужно показать лондонские достопримечательности. Хамфри Финч славный, но Пенн жалел, что ему почти не удалось поговорить с полковником Мичемом, у которого орден Военный крест. И дом в Сетон-Блейзе красивый, только там нет башен, как в Грэйхеллоке. Больше всего ему понравилось озеро — пока Хамфри расспрашивал его там о его семье, он видел, как над самой водой пролетел зимородок, быстрый, точно синяя пуля.

— Да, я бы с удовольствием, если можно.

— Почему же нельзя, — сказала Энн. Она все ещё медлила. — Ну ладно, пора мне идти жечь костер.

Пенн плотно притворил за нею дверь. Он был ещё в том возрасте, когда всякая добыча заманчива. Да и просто разглядеть вещи, принадлежавшие Стиву, было любопытно, захватывающе, до жути интересно. Пенн с малых лет обожал своего незнакомого кузена: старше его почти на два года, тот занял в его мыслях место старшего брата, которого ему при более чем достаточном количестве младших сестер и братьев часто не хватало. Он так мечтал с ним познакомиться во время своей поездки в Англию, которая без конца обсуждалась и без конца откладывалась. Ему уже мерещились какие-то подвиги, которые они будут вместе совершать. Смерть Стива потрясла его. До этого он вообще не задумывался над тем, что люди не вечны.

Он решил начать с книг. Тут его ждало разочарование. Кроме Шекспира и прочего в этом роде, на полках оказалось много книг про птиц, но ни одной про самолеты, пароходы или мотоциклы. Правда, попалась одна книжка про парусные суда. И ещё одна — про автомобили старых моделей. Это могло быть интересно, он отложил её в сторону. Были ещё книжки по альпинизму, но у Пенна от высоты кружилась голова, и альпинизмом он не интересовался. Были книжки для юношества — про школу и приключенческие, но научная фантастика отсутствовала. Были две довольно-таки специальные книги про лошадей, но Пенн — к удивлению и ужасу своих английских родичей, воображавших, что австралийцы с утра до ночи скачут по безбрежным равнинам, — не умел ездить верхом, да и учиться не жаждал, хотя Своны предлагали ему свою лошадку.

А дальше шли учебники — латинские грамматики и все такое. Было, правда, несколько романов в издании «Пингвин», но, похоже, скучные, все про английскую семейную жизнь.

Он обратился к содержимому шкафа. Стив, как видно, не разделял его увлечения всякими электрическими машинами. Ничего электрического здесь вообще не было, если не считать одного поезда _очень_ простой конструкции. Было несколько губных гармошек и несколько дудок разного размера, но к музыке Пенн не питал склонности. Были плюшевые мишки, и прочая недостойная внимания чепуха, и много настольных игр с фишками и костями. Были шахматы, но в шахматы Пенн не играл. Коробка, полная свистулек и фунтиков, сначала заинтриговала его, а потом он сообразил, что это всякие штуки для подражания птичьим голосам. Был ещё хороший электрический фонарь, но батарейка села. В общем, ничего такого, что стоило бы унести с собой как добычу. Под самый конец он снял крышку с большого ящика. Ящик оказался полон оловянных солдатиков — такого количества их Пенн ещё никогда не видел.

Всю жизнь им владела страсть к оловянным солдатикам, которой его небогатые родители не очень-то потакали. Он и сам хотел быть военным, пока не решил, что хочет быть автомехаником или инженером, как он, стыдясь собственной трусости, стал говорить теперь, когда понял, что его английским родичам то слово почему-то не нравится. Не блистая успехами в школе, он обычно получал хорошие отметки по истории, потому что его увлекало все, что касалось оружия, мундиров и военных машин, а к этому незаметно примешивались и ещё кое-какие сведения о том, что случалось на свете. Он стал обследовать ящик.

Черная стража, стрелковая бригада, конногвардейцы, морская пехота, гуркхи, саперы, Второй лейб-драгунский. Он начал расставлять их на полу. Потом одернул себя. Энн сказала: «Ты уже не маленький». Сидя на корточках, он снова посмотрел на солдатиков. Конечно, дома он давно перестал в них играть. Он даже не сердился, когда Тимми и Бобби путали, коверкали и разрознивали некогда милые его сердцу отряды. Он стал укладывать солдатиков Стива обратно в ящик. И тут на него нахлынуло такое волнение, что он, сам не зная почему, чуть не расплакался.

Пенн так давно, так страстно предвкушал эту поездку в Англию — он не то что родителям, даже самому себе не признавался, как трудно оказалось расстаться с домом. Путешествие в самолете и суета приезда, разумеется, утешили его, подбодрили. Но потом пошли сплошные огорчения и разочарования. Ужасно было, когда умерла бабушка. И английские родственники оказались чужими, насколько чужими — этого они, как видно, совсем не понимали. Он, конечно, чувствовал, что все они считают брак его матери не то чтобы неравным, но неудачным, огорчительным. Более смутно чувствовал он и то, что в чем-то обманул их ожидания. Стиву он, конечно, в подметки не годится, это он и сам готов был признать. И если иногда ему казалось, что дядя Рэндл определенно его невзлюбил — что ж, это, пожалуй, естественно, ведь он живой, а Стив умер.

Он был не в обиде на то, в чем сами они больше всего себя упрекали, — что его не отдали в школу. Пожалуй, это было даже к лучшему: английская школа в первую очередь связывалась у него с мыслью, что его будут бить — переживание небывалое, от которого заранее сжималось сердце. И ничего, что он без дела слоняется в Грэйхеллоке — он умел занять себя лучше, чем они воображали, — хотя жалко будет уехать, почти не повидав Англии. Но его угнетал окружающий пейзаж, который они считали таким красивым, которым постоянно восхищались вслух, вместо того чтобы принимать его как должное. Ему не нравилось, что все тут такое маленькое, картинное, кричаще зеленое, противно мокрое. Он тосковал по огромному загорелому воздуху, по сухим просторам и пыли; тосковал даже по колючей проволоке, рифленому железу и бидонам с горючим; страшно тосковал — сам этому удивляясь, — оттого что рядом не было незаселенных далей, не освоенных человеком пространств.

Он не умел, и это его больше всего огорчало, приспособиться к своей английской родне. Дедушка и Энн, безусловно, хорошо к нему относятся, и он их очень любит, но понять их невозможно. Все у них не как у людей. Куда это годится, что даже Энн, такая добрая, не может обращаться с Нэнси Боушот как с равной? Это проявление классовых предрассудков, которое Пенн мог наблюдать изо дня в день, так его бесило, что он держался с Нэнси подчеркнуто дружелюбно и по-товарищески, пока не догадался, что она толкует это как заигрывание. В испуге он отступил, после чего в их отношениях появился холодок. Это было очень обидно.

Напряженные, неустойчивые отношения между Рэндлом и Энн, к которым он был вовсе не подготовлен, тоже служили постоянным источником болезненного недоумения. После своей шумной, говорливой, дружной семьи было дико видеть, что двое женатых людей могут вот так жить под одной крышей — холодные, таинственные друг для друга — и молчать. Рэндл вот уже десять дней, с тех самых пор как они вернулись из Лондона, не выходил из своей комнаты, и никто, казалось, не видел в этом ничего странного. Энн не бегала к нему, не уговаривала. Она как будто решила: хочет сидеть один — пожалуйста. Да у них дома, если бы кто-нибудь вел себя так ребячливо, его бы просто высмеяли и вся дурь бы соскочила. Все это так нерационально, думал Пенн, мысленно употребляя любимые осудительные словечки своего отца. Но когда он представлял себе, как Рэндл, мрачно насупившись, сидит целыми днями один, его пробирала дрожь. Он боялся своего дядюшки.

Сидя на полу в комнате Стива в мокром зеленоватом свете перед ящиком с солдатиками, он с тоской вспоминал родной дом — чудесный новенький коттедж в Марино, с разноцветной крышей, в тени огромного сухого, шелестящего эвкалипта, — такой чистый, легкий, современный, полы из дорогого дерева джарра, в саду полно лимонов и персиков. Они поселились там всего год назад, когда отец получил повышение по службе, и он ещё не привык к этому чуду. Раньше они жили в Майл-Энде, ближе к Порт-Аделаиде, и только на субботу и воскресенье уезжали в свою хибарку в Виллунга. Теперь праздник длился всю неделю — половину пространства занимало море, внизу был белый песок, над головой — тенистый эвкалипт, а по утрам их будили своими криками попугаи и кукаберры. Да, вот это местечко!

Водворяя в ящик новую горсть солдатиков, он разглядел сквозь просветы между сваленными как попало фигурками, что на дне ящика есть что-то еще. Он выложил их обратно, столько, чтобы можно было просунуть руку. Извлек он на свет очень красивый современный кинжал, военный кинжал, не какую-нибудь игрушку. Кожаные ножны, с которых свисали две цепочки, были темные, мягкие — клинок вынулся из них без усилия, с легким свистом. Он блестел как зеркало, был ужасающе острый. Вот это сокровище, вот это настоящая добыча! Пенн поднялся и, замирая от восторга, потрогал пальцем лезвие и острие. Потом стал разглядывать рукоятку. Черная, с богатой инкрустацией, а на конце в кружке маленькая белая свастика. Наверно, это было оружие какого-нибудь немецкого офицера. Пенн выпустил его из пальцев, и кинжал, трепеща, вонзился в пол у его ног. Он снова вложил его в ножны и сунул в карман. Предмет в высшей степени зловещий, просто восхитительный.

Он ещё раз уложил солдатиков на место, все остальное убрал в шкаф. Взял книжку про автомобили старых моделей. Кинжал приятно оттягивал карман, касался бедра, излучал силу. Он чувствовал, что поднялся на новую ступень самостоятельности, словно на миг уловил едва заметный рывок в таинственном и необратимом процессе взросления. Посмотрел на ящик с солдатиками. Он свободный человек, он сам себе судья и поступит так, как ему угодно. Он решил забрать солдатиков к себе в комнату.

С ящиком под мышкой он вышел в коридор и закрыл за собой дверь. В длинном коридоре, который почему-то именовался галереей, было почти темно: большое северное окно, предназначенное для освещения, замуровали, когда «этот ирландский варвар», как выражался дедушка, встроил на верху парадной лестницы тесную, холодную комнатенку для какой-то «прислуги». Теперь коридор освещался с двух концов дома, откуда винтовые лестницы в вихре вычурных, выкрашенных белой краской железных перил вели на башни, и сверху лился холодный, слабый свет. Затворив дверь, Пенн невольно огляделся чуть виновато. И вздрогнул: на лестнице, уводившей во вторую башню, сидела Миранда.

Эта маленькая кузина оставалась для Пенна нерешенной проблемой. Он не мог бы представить её себе заранее, да и не пытался. Однако же привез в своем чемодане некий сверток, помеченный её именем. Но с первых же слов ему дали почувствовать, что он дурак, и подарок так и не был вручен. Чем именно она его отваживала, над этим он тщетно ломал себе голову, глядя, как она, уйдя в себя, точно кошка, играет со своими куклами, и со стыдом вспоминая, что он даже не знает, сколько ей лет, а спросить теперь уже неловко. На Джинн она не похожа ни капельки, это ясно. Взрослые как будто считали, что им следует вместе играть, но её общество стесняло его, и ближе всего к дружбе они бывали в тех случаях, когда она умудрялась раздразнить его до белого каления, а потом выговаривала ему за грубость. Он был убежден, что она очень интересная, совсем особенная девочка. Зеленый эльф, нечто сотканное из зеленого, водянистого английского воздуха. Но нравится ли она ему — это ещё вопрос.

Она сидела на лестнице боком, подобрав под себя ноги, головой прислонясь к перилам, словно ждала его появления, а две её куклы сидели, свесив ноги, ступенькой ниже. Эти три странных существа холодно смотрели на него. Сидя неподвижно там, где кончался полумрак коридора, четкие в падавшем сверху свете, они были точно актеры в момент, когда главный герой застыл на месте в глубине сцены, но от самой их неподвижности в бледном освещении лестничного колодца пьеса казалась путаной, бессмысленной, словно увиденной во сне.

Пенн смутился и сперва решил, что это из-за солдатиков. В следующую секунду он решил, что нет, это из-за того, что она видела, как он выходил из комнаты её умершего брата. А ещё в следующую секунду уже ничего не думал. Он не мог помахать ей — обе руки были заняты, — а слов подходящих не нашлось. Поэтому он ей только кивнул и быстро пошел прочь, к своей башне. Неприятно, что она его видела. Неприятно, что она там оказалась.