"Проклятие королевы фей" - читать интересную книгу автора (Медейрос Тереза)

7

Покинув благодать полуденного тепла, Холли проскользнула в часовню замка, где каменные стены в шесть футов толщиной сохраняли прохладу круглый год. Она надеялась обрести здесь уединение, но нисколько не удивилась, застав в часовне отца, стоящего перед гробницей ее матери, прижимая ладони к холодному граниту, словно пытаясь почерпнуть от него сил.

Девушка осторожно приблизилась к отцу. Высеченный в камне лик матери не передавал той мягкости и теплоты, которые сохранились в воспоминаниях Холли. Фелиция де Шастл не была красавицей. Ее обаяние было неброским: курносый нос и пухлые губы, придававшие их обладательнице миловидную пикантность, невозможно воссоздать в камне, каким бы талантом ни обладал ваятель.

— Папа? — неуверенно произнесла Холли.

Короткие толстые пальцы отца ласково гладили каменные локоны его супруги.

— Я подвел мою милую Фелицию… Я подвел вас обеих…

Холли даже не могла представить себе, как ранит ее боль, прозвучавшая в словах отца.

— Ну что ты, нет! Если бы мама была сейчас с нами, ее бы наверняка позабавила вся эта затея.

— Я рад, что она не дожила до этого дня, — сокрушенно покачал головой отец. Он был безутешен. — Лучше умереть, чем присутствовать при таком позоре. Фелиция предупреждала меня о твоем упрямом нраве, говорила, что я должен защищать тебя от тебя самой. Но я не слушал ее. Как только она умерла, я пошел у тебя на поводу, потакал всем капризам. Когда ты начинала дуться и капризничать, я тотчас же уступал тебе. И теперь моя слабохарактерность обернулась для нас катастрофой.

Как и все обитатели Тьюксбери, отец, казалось, смотрел на Холли с жалостью. Девушка схватила его за просторный рукав.

— Папочка, никакая это не катастрофа. Возможно, если мы пойдем к сэру Остину и все объясним ему… кажется, он человек достаточно рассудительный.

Эти слова даже самой Холли показались наивными. Она ведь говорит о мужчине, гнавшемся за ней с обнаженным мечом по парку, обвинившем ее в колдовстве, поцеловавшем ее с пылкой страстью — при воспоминании об этом у Холли до сих пор начинала быстрее бежать кровь по жилам, — после чего попеременно угрожавшем обесчестить ее и стыдившем за распутное поведение. Ничего не скажешь, рассудительный!

— А если он заупрямится, ты не сможешь заточить его в темницу замка? — робко спросила Холли, стараясь не обращать внимания на укор совести. — Всего на несколько лет, пока он немножко не поостынет.

Отец отпрянул от нее, вырвав рукав из ее пальцев. Его звучный голос раскатами грома, предвещающего бурю, отразился под сводами:

— Да, давай пойдем вместе к этому Гавенмору и объясним ему, что ты просто пошутила и выставила нас обоих на посмешище! Мы скажем ему, что я намереваюсь нарушить свою клятву выдать тебя замуж за победителя этого турнира и навеки запятнать этим имя Тьюксбери. А если рыцарю вздумается осадить замок и взять тебя силой, тогда что? Соблаговолит ли он и в этом случае оказать тебе честь, взяв в жены, или же просто накажет за издевательство над собой? — Стремительно повернувшись на каблуках, граф де Шастл бросил прямо в побледневшее лицо дочери: — Да, мы пойдем к нему, ты и я, и скажем, что доблестный гордый рыцарь преклонил перед тобой колено, удовлетворяя глупый каприз!

Холли давно не видела отца в таком гневе. Его отповедь только еще больше усилила охватившее ее чувство вины и стыда. Она беспомощно покачала головой.

— Правда, я не хотела ничего дурного!

— Ты слишком далеко зашла в своих шутках, дочка. Но на этот раз ты подписала себе приговор. Как я и обещал, валлийский рыцарь возьмет тебя в жены. — Следующие слова отца прозвучали так тихо, что Холли усомнилась, были ли они предназначены для ее слуха. — Ты могла бы выбрать себе достойного супруга. Мужчину, который обожал бы тебя. Мужчину, который почитал бы за честь поцеловать край твоего платья.

Если бы Холли могла выдавить хоть слово, она бы воскликнула, что никто ей не нужен. Она считала себя просто красивой куклой, которую превозносят лишь за внешние достоинства. Холли ни за что бы не отдала свое сердце мужчине настолько глупому, чтобы обожать ее, лелеять и выставлять напоказ как ценную безделушку. Но Холли знала, что еще один удар добьет отца, поэтому, подобрав юбки, она поспешила оставить его наедине со своей печалью.

Когда его дочь, исказившая до неузнаваемости свою внешность, стремительно покинула часовню, Бернар де Шастл сделал то, что не осмеливался сделать все тринадцать лет, прошедшие после смерти его супруги.

— Будь ты проклята, Фелиция! Я сделал для Холли все, что мог. Остальное — твоя вина!

Выйдя из часовни, Холли побежала в парк, терзаемая страхами, что после бракосочетания, назначенного на вечер, она навеки лишится возможности находиться в уединении.

Светлый весенний день так не соответствовал ее мрачному настроению. Толстый шмель довольно жужжал, кружась над цветком первоцвета. Бабочки порхали среди фиалок и гелиотропов, и солнечный свет играл в кружевах их крылышек. Сладкий запах жасмина щекотал ноздри.

Несмотря на пригревающее весеннее солнышко, она никак не могла стряхнуть с себя холод часовни. Еще более невыносимым, чем горькие слова отца, было разочарование, которое Холли увидела у него на лице. Она любила отца и никак не собиралась доставлять ему огорчения. Вчера придуманный ею план казался Холли таким удачным…

Она провела рукой по веревке, и от ее прикосновения качели слабо колыхнулись. Холли пыталась понять, почему ее отец не желает пойти на какую-нибудь хитрость, а намерен отдать ее в жены неотесанному гиганту-валлийцу, который увезет ее в свои далекие дикие края.

Примятая трава у скамейки до сих пор хранила следы его падения. Холли вспомнила, как он лежал, раскинув руки, одновременно такой могучий и беззащитный. Она провела кончиками пальцев по губам, которые все еще хранили память о поцелуе рыцаря. О поцелуе, предназначавшемся не ей, а другой женщине.

Прогоняя эту неприятную мысль, Холли закрыла глаза, отдаваясь воспоминаниям и заново переживая то волшебное мгновение.

Чья-то ладонь грубо зажала ей рот. Железная рука стиснула ее запястье.

У Холли успела мелькнуть безотчетная мысль о том, что Гавенмор каким-то образом разгадал ее обман, кликнул своих вассалов, скрывавшихся в лесу, и теперь они берут приступом стены Тьюксбери, неся смерть всем обитателям замка и в первую очередь ей самой.

Услышав хрипловатый шепот, Холли испытала огромное облегчение, в то же время чувствуя, как ее захлестывает отвращение.

— Ну что, своенравная девчонка, добилась своего! Но, похоже, исход твоей затеи оказался не совсем таким, как тебе хотелось.

Холли еще могла терпеть слова отца, вторившие голосу ее совести, но выслушивать оскорбительные высказывания Эжена де Легге у нее не было ни малейшего желания. Она что есть силы ударила барона пяткой по голени.

Тот выпустил ее, охнув и выругавшись неподобающим для рыцаря образом.

Холли резко повернулась к нему. Прежде Эжен не посмел бы и пальцем ее тронуть, но теперь ему было нечего терять. После унизительного поражения на турнире он, казалось, совсем потерял разум. Даже несмотря на распухшую скулу и разбитый до крови подбородок барона Холли не могла проникнуться к нему состраданием: его сверкающий злобой взгляд вызывал у нее одно лишь презрение.

Присев в глубоком реверансе, Холли склонила голову. Венок из колокольчиков не удержался на коротко остриженных волосах и сполз ей на глаза.

— Вы пришли за тем, чтобы еще раз насладиться моею красотой, милорд? Привели ли вы с собой менестреля, готового воспеть хвалу моим роскошным волосам? Моим жемчужным зубам?

Растянув рот в издевательской улыбке, она обнажила черные зубы.

Эжен окинул ее наглым взглядом, задержавшись на стянутой груди и раздувшихся от подложенного тряпья бедрах.

— Гавенмор лишен воображения и не в состоянии представить себе, какие сокровища скрываются под этим нелепым нарядом, но мне они прекрасно известны. — Его глаза вспыхнули похотливым огнем. — Мне следовало бы взять тебя силой при первой же нашей встрече. После того как я обесчестил бы его единственную дражайшую доченьку, твоему отцу не оставалось бы ничего другого, как сыграть нашу свадьбу. Теперь же, похоже, у меня нет другого выбора, кроме как пожелать тебе поскорее овдоветь.

Холли взглянула на него с любопытством.

— И вы не собираетесь раскрыть мой обман?

Эжен долго мычал, глядя на нее, и его задумчивая усмешка показалась девушке страшнее злобной гримасы.

— У меня была мысль показать всем, какая ты лживая сучка, но я решил, что замужество с этим валлийцем станет тебе гораздо более достойным наказанием. Возможно, усладив в постели этого зверя Гавенмора, ты с большей охотой раздвинешь очаровательные ножки перед благородным мужчиной. — Он отвесил ей учтивый поклон. — Желаю вам всего хорошего, миледи. До скорого свидания.

Эжен удалился, прихрамывая. Тот, кто не знал правды, решил бы, что это заслуженная боевая рана дает себя знать.

«Усладив в постели этого зверя Гавенмора…»

Эти грубые слова висели в воздухе, словно проклятие. Холли поежилась. Она как-то не задумывалась об интимных отношениях, являющихся следствием брака. Более того, она весьма смутно представляла себе, что именно связывает мужа и жену. Своей неосведомленностью в этом вопросе Холли была всецело обязана тому, что отец Натаниэль — непревзойденный мастер софистики — с помощью словесных ухищрений сознательно обходил эту тему.

Натаниэль!

Взгляд Холли взлетел к вершине башни, где располагалась ее комната. Захваченная волнующими событиями, девушка едва не забыла про заточенного в чулане священника. Священника, которого через несколько часов призовет ее отец для совершения таинств брака. Если, конечно, бедняга не задохнулся в тесной каморке и не лежит сейчас на полу, судорожно ловя ртом остатки воздуха.

Подобрав юбки, Холли понеслась наверх по наружной лестнице, внезапно воспрянув духом. Если когда-либо ей и нужна была мудрость Натаниэля, так это сейчас.

Холли хлопала священника по бледным щекам, а Элспет брызгала ему в лицо водой. Когда отец Натаниэль, вывалившись из чулана, увидел перед собой изменившуюся до неузнаваемости Холли, краска схлынула с его лица и он рухнул в обморок.

Пока вокруг священника хлопотала служанка, возвращая его к жизни, Холли поспешно излагала ему свой замысел, но, выслушав ее план, отец Натаниэль снова лишился чувств.

Слабые хлопки Холли по щекам священника, вероятно, не оказывали на него никакого действия. Не поднимаясь с колен, девушка обернулась к Элспет, встревоженно наморщив лоб.

— Наверное, надо еще.

Служанка, пожав плечами, вылила из кувшина остатки холодной воды на бледное лицо священника. На лице няньки было написано осуждение, но глаза искрились от смеха. Элспет не раз ввязывалась в спор с надменным священником по поводу того, как именно следует воспитывать молодую госпожу.

После такого неожиданного обряда крещения отец Натаниэль, кашляя и отплевываясь, быстро пришел в себя и сел на полу. Отмахнувшись от кинувшейся было к нему Холли, он с трудом поднялся на ноги. Слабость, однако, не помешала ему разразиться гневной тирадой.

— О, горе мне! Какой ужасный грех совершил я, что заслужил такое?

Размахивая руками, он стал расхаживать по комнате, пряди остриженных волос Холли цеплялись за подол его черной рясы, капли воды стекали с белесых волос, обрамляющих его тонзуру.

— Драгоценный камень! Я безукоризненно огранил прекрасный бриллиант, который достанется недостойному дикарю. Я создал невесту, достойную самого короля, а ее загребет грубыми лапищами какой-то мужлан. — Он закатил глаза. — Несомненно, сам господь с завистью взирал на эту женщину, образец совершенства, и, обладая безграничной мудростью, решил покарать меня, дерзнувшего посягнуть на его роль Творца. О боже, как я жестоко наказан!

Со стоном отец Натаниэль рухнул на сундук, закрыв лицо руками.

Холли и Элспет недоуменно переглянулись. Выслушивая беспрестанные замечания и придирки священника, они не могли даже предположить, как хорошо он относится к девушке, не говоря уж о том, что считает ее «образцом совершенства». Холли не мог не показаться странным такой приступ самобичевания, особенно после того, как отец Натаниэль начал обвинять бога в ревности.

— Натаниэль! — обратилась она к священнику.

— Для вас я отец Натаниэль, — отрезал тот голосом, в котором снова послышался наставительный тон. На этот раз молодой священник не отворачивался застенчиво от Холли, а, наоборот, оценивающе оглядывал ее. — Так как же вам удалось создать этот образчик уродства?

Подобрав юбки, Холли закружилась перед ним, не в силах удержаться от желания похвастаться результатом своих трудов.

— Ничего сложного. Мы просто избавились от всех моих достоинств, которые так настойчиво превозносили поклонники. От роскошных черных волос. От длинных ресниц. От прочих соблазнительных прелестей.

— По крайней мере, ум ваш остался цел и невредим. Итак, вы собираетесь продолжать этот маскарад, когда супруг поведет вас на брачное ложе?

Холли уронила юбки и перестала кружиться при этом напоминании.

— Именно поэтому я и обращаюсь к вам, — робко призналась она. — Понимаете, матери у меня нет, и я не имею понятия, что ждет меня.

Теперь уже переглянулись Элспет и священник. До Холли вдруг дошло, что она обратилась с расспросами относительно плотской стороны супружеской жизни к старой деве и мужчине, давшему обет безбрачия.

Но Натаниэль знает все, заверила она себя. Само его призвание наделяет его божественной мудростью. Разве не говорил он это сотни раз?

Священник не разочаровал ее. Величественно распрямившись на сундуке, точно на троне, он назидательно кашлянул, готовясь произнести важные вещи.

— Вашей единственной обязанностью, дитя мое, будет во всем следовать воле своего супруга.

— Да, именно следовать, — откликнулась Элспет, тряся подбородком.

Священник бросил на нее хмурый взгляд.

— Господь сотворил мужчину, наделив его божественным орудием. Могучим священным копьем.

Холли раскрыла глаза от ужаса, вспомнив толстое длинное древко, которое протягивал ей во время турнира валлийский рыцарь.

— Да, и он захочет вонзить это копье в вас — обязательно захочет, — поспешила вставить Элспет. — И будет кровь. Много крови. Но вы получите удовольствие, испуская ее.

Холли почувствовала, что после этих откровений сама близка к обмороку. Жаль, что няня израсходовала всю воду на отца Натаниэля. Возможно, она понадобится ей в самое ближайшее время.

— Молчи, женщина, — приказал няньке священник. Элспет умолкла, обиженно надув губы. — Не может быть и речи ни о каком удовольствии. Женщине предначертано страдать, искупая свой грех, совершенный в саду.

Холли испуганно посмотрела на него. Неужели священник настолько всеведущ, что проведал о случившемся этой ночью? Неужели ему известно о том, что она позволила рыцарю поцеловать себя даже без видимости сопротивления?

— Если бы она не приняла предложенное змием яблоко, — продолжал наставительным тоном отец Натаниэль, — люди, возможно, до сих пор пребывали бы в райском блаженстве.

Холли облегченно вздохнула, поняв, что священник говорит о грехопадении прародительницы Евы, а не ее собственном.

Нянька подмигнула ей.

— Вам придется терпеть, дитя мое, иначе супруг не сможет сделать вам ребенка.

Волна ужаса снова захлестнула Холли. Ребенок! Ребенок, который навеки свяжет ее с этим ужасным валлийцем! Девушка поежилась, мысленно представив себе выводок косматых детишек, косолапых, со взъерошенными волосами. Неужели Господь действительно наложил на род человеческий такое наказание?

Охваченная отчаянием, Холли, как совсем недавно отец Натаниэль, принялась расхаживать по комнате. Она с радостью приняла бы кару за свои собственные грехи, но будь она проклята, если станет страдать из-за легендарной прародительницы, падкой на искушения пресмыкающихся.

После некоторого размышления девушка повернулась к служанке и священнику.

— Я выйду замуж за этого валлийца. Выбора у меня нет. Но я не собираюсь становиться ему женой.

Холли очень не хотелось унижаться перед наставником, но она заставила себя опуститься перед отцом Натаниэлем на колени и взять его руку.

— Очень важно, чтобы я оставалась настолько непривлекательной, чтобы этот Гавенмор не мог даже смотреть на меня, не говоря уж о том, чтобы трогать. Вы поможете мне?

— Еще не поздно спастись бегством, — сказал Кэри, когда они с Остином шли следом за престарелой служанкой по внутреннему двору замка. — Нам даже не обязательно возвращаться в Гавенмор. Мы можем отправиться странствовать вдвоем: вы и я. Помилуй бог, на свете предостаточно знатных господ, которые с готовностью облегчат свои кошели, чтобы приобрести две пары рук, великолепно владеющих мечами. Остин поднял бровь.

— Терзаешься муками совести? Не ты ли заставил меня вступить в состязание за право получить руку этой женщины? Не ты ли утверждал, что нет вернее способа разбить оковы проклятия, чем жениться на этой леди Айви[3]?

— Холли, — рассеянно поправил его Кэри. — Но, трезво взвесив реальность, я пришел к выводу, что просыпаться каждое утро и видеть это… это… лицо…

Он печально умолк. Остина не покидало ощущение, что он идет не к алтарю, а на виселицу. Солнце, словно отражая его настроение, спряталось за мрачной черной тучей. Холодный ветер дунул Гавенмору в лицо. Именно в такой момент однажды ему довелось ощутить присутствие насмехающейся Рианнон, но сегодня все вокруг было пустынно.

Может статься, Кэри и прав. Возможно, союз с этой женщиной заставит призраков отступить. Странно, но в их отсутствие Остин ощущал не облегчение, а необъяснимую пустоту.

Однако его шаг оставался уверенным, пока они не подошли к каменной стене. Старуха открыла чугунную калитку, почти скрытую под густым занавесом плюща. Нагибаясь, чтобы пройти под низким каменным сводом в сад, Остин грустно подумал, что ночью все здесь выглядело сказочным, а яркий дневной свет лишил густые заросли их очарования.

— Ей бы следовало подумать, не стоит ли перенести бракосочетание на полночь, — пробормотал Кэри. — Когда станет совсем темно.

Остин ткнул его локтем.

— Помолчи. Не ее вина, что она обижена господом.

Граф де Шастл милосердно избавил жениха и невесту от посторонних. Лишь он сам да священник с выбритой тонзурой, стоящий подле мраморной скамьи, должны были присутствовать при произнесении слов торжественной клятвы. Граф Тьюксбери выглядел еще более неказистым, чем запомнился Остину, словно в предчувствии близкой разлуки с дочерью, он сжался и осунулся.

Служанка, выполнив свою миссию, не удалилась, а отошла, скрывшись в тени раскидистой рябины.

Переборов желание взглянуть на пустые качели, Ос-тин послушно занял положенное место рядом с невестой. Выглянувшее из-за тучи солнце ярко осветило ее лицо, и последняя надежда оставила валлийца. После окончания турнира он пытался утешить себя мыслью, что обманулся. Да, он действительно обманулся. Эта женщина оказалась гораздо отвратительнее, чем он думал.

— Леди Айви, — задыхаясь, выдавил Остин.

— Холли, — мягко поправила она.

Услышав приглашение священника, девушка робко опустила голову и произнесла слова клятвы. Остин тем временем не мог оторвать взгляда от ее макушки, увенчанной неровно остриженными короткими волосами. Ему едва удалось перебороть безумное желание провести по ним ладонью, чтобы определить, такие же они на ощупь, как шерсть остриженного ягненка, на которую так похожи внешне. Остин полагал, что девушка решит скрыть свое лицо под вуалью или мантильей, но ее голова была украшена лишь венком из колокольчиков. Нежные цветы поникли, словно она обладала силой заставлять лишать жизни все, к чему прикасалась.

Остин украдкой взглянул вниз, опасаясь, что уродство девушки может положить конец его мечтам заиметь наследника. Обтягивающие рейтузы подтвердили его опасения. Присутствие невесты не вызывало никакой реакции его тела. После встречи с темноволосой красавицей на этом же самом месте Остин долго не находил себе места, томимый желанием.

Рыцарь перевел взгляд на качели. Да, он готов отдать свое имя, сломить гордость и жениться на стоящей рядом с ним женщине, но ради того, чтобы сделать своей супругой таинственную красавицу, он отдал бы свою душу. Не в его привычках чинить насилие над женщинами, но если бы Остин знал, что вместо долгой жизни в объятиях незнакомки ему суждено довольствоваться лишь несколькими быстротечными мгновениями, он провел бы с ней время до самого рассвета, наслаждаясь ее прелестями со страстной нежностью, на какую только был способен.

— Готовы ли вы произнести слова брачного обета, сэр? — обратился к Остину священник, прерывая его опасные мечтания.

— Готов.

Не обращая внимание на щемящее чувство тоски, очень напоминающей безутешное горе, Остин ровным глухим голосом без запинки проговорил все слова клятвы, но остановился, дойдя до последнего, самого торжественного обещания.

— Я буду… я буду…

Граф и священник нахмурились. Кэри ткнул господина в спину. Служанка, чьи косые глаза подернулись пеленой слез, шумно всхлипнула в платок. Только невеста стояла безучастная ко всему, не отрывая взгляда от земли.

Откашлявшись, Остин начал читать клятву снова, напоминая себе, что этой женщине он обязан жизнью. Все остальные безмолвно позволили бы ему пасть жертвой подлого вероломства Монфора, и лишь она одна предостерегла его.

— Я буду…

Остин устыдился собственной нерешительности. Если ему не удастся изобразить питаемые к ней теплые чувства, по крайней мере он должен проявить к ней сострадание. Какая-то злобная душонка посчитала отличной шуткой распространить по всей стране слухи о несказанной красоте девушки. Наряжаясь к свадьбе, сознавала ли она, что изящные линии платья лишь подчеркивают нескладность ее форм? Лиф свободно свисал с плоской груди, непомерно широкие бедра распирали юбку. Изумрудная зелень парчи придавала покрытому красными пятнами лицу невесты болезненный оттенок.

Почувствовав, что молчание рыцаря затягивается, девушка подняла голову, взглянув ему прямо в глаза. Да, куцыми ресницами она напоминает кролика, но в одном ей отказать нельзя: у нее прекрасные глаза.

Пронзенный внезапным желанием защитить девушку, Остин нежно взял ее за обе руки и, глядя в самую глубину этих глаз, сказал:

— Я буду любить тебя в горе и в радости…