"Праведник поневоле" - читать интересную книгу автора (Хантер Мэдлин)

Глава 18

– А можно об этом сказать Сент-Джонам, если они заглянут к нам в ложу? – спросила Шарлотта, пока Пенелопа осматривала прическу Бьянки.

– Ни в коем случае. – Пен поправила прядь. – Никому ни слова.

Шарлотта обиженно надула губы.

– Ну, так неинтересно – знать секрет и не иметь возможности ни с кем поделиться. Обычно хоть одному человеку, да расскажешь. Это самый большой секрет в моей жизни: моя подруга выступает на сцене оперного театра… Безумно смело!

– Ты узнала об этом лишь потому, что скрыть от тебя что-нибудь просто невозможно.

Бьянка поджала губы. Пен и не думала притворяться, что не опасается за репутацию их семьи после нынешнего вечера.

– Ступай закончи свой туалет, Шарлотта, – велела Пенелопа. – Скоро прибудет синьор Барди, чтобы сопровождать нас в театр, – Бьянке нужно появиться там задолго до начала.

Дождавшись, пока Шарлотта уйдет, Бьянка отпустила Джейн. Бывают секреты и поважнее этого – их невозможно открыть невинной наивной девушке и горничной, которая может однажды проговориться бабушке Эдит.

– Он здесь? – спросила Бьянка.

– Синьор Барди? Еще нет.

– Вы отлично понимаете, что я говорю не об учителе пения. Леклер здесь?

– Брат в Лондоне, но если нынче вечером он появится, я очень удивлюсь. Вы же знаете, Верджил всего этого не одобряет.

Да, верно. Синьор Барди, рекомендованный Каталани преподаватель бельканто, пораженный достижениями Бьянки, счел возможным ее выступление в какой-нибудь небольшой партии и устроил так, что ее включили в состав хора в нескольких спектаклях. Верджил с неохотой согласился, но потребовал, чтобы выступление не афишировалось.

Про себя Бьянка молилась, чтобы он приехал: ей безумно хотелось разделить с ним радость этого вечера – ведь ее нынешнее выступление первое на сцене настоящего театра. Это событие представлялось ей чрезвычайно важным, даже несмотря на то что она была всего лишь одной из безымянных участниц хора во второстепенной комической опере.

– Приняв свое решение, вы отрекаетесь от его любви, – сказала Пенелопа. – Верджил позволил вам выступить единственно потому, что в отношениях с вами теряет твердость характера.

– Ни от чего я не отрекаюсь, и мне не кажется, что со мной он теряет твердость характера: ему ровно ничего не стоит держаться от меня на расстоянии.

– Что ж, по-вашему, ему делать – сидеть на ступеньках возле моего дома и горестно стенать? Ваши отношения и так уже зашли слишком далеко. Открытое проявление чувств дало бы пищу опасным толкам. Я видела, как брат поцеловал вас перед нашим отъездом из его имения, и вижу, какими глазами он смотрит на вас сейчас. Так что ничего не изменилось.

А вот Бьянке казалось, что за последние несколько недель изменилось почти все. Она виделась с Верджилом, когда он бывал в Лондоне, но это случалось нечасто: приезжая к Пен и Шарлотте, он иногда сопровождал их в поездках. Перед посторонними, даже в присутствии сестер, виконт вел себя с Бьянкой весьма сдержанно – никому и в голову не приходило предположить тут любовную связь. Даже Шарлотта с Найджелом были уверены, что они все еще на ножах.

Лишь в те краткие мгновения, когда Бьянка и Верджил оставались вдвоем, он переставал скрывать свои чувства. В его глазах загорался вопрос, а прикосновения были заряжены неутоленной страстью. Всякий раз при расставании Верджил целовал ей руку с такой же нежностью, с какой прежде целовал ее грудь, и это волновало Бьянку не меньше, чем когда-то его интимные ласки. Сердце у нее замирало, и после этого она чувствовала глубокое разочарование.

Довериться кому-либо, кроме него, Бьянка не могла. Пен оставалась ей другом, но она не противилась ее дебюту на сцене лишь потому, что лелеяла надежду: нескольких вечеров на сцене упрямице хватит на всю оставшуюся жизнь.

Но так ли это? Бьянка чувствовала себя несчастной. Ей страшно не хватало Верджила. Часть ее существа во время разлуки с ним находилась в постоянном ожидании. Она сознавала, что одно лишь ее слово – и можно навсегда положить конец ожиданию. Но это не уменьшало ее страданий.

Ливрейный лакей объявил о прибытии синьора Барди, и Пенелопа приказала подавать экипаж, но Бьянка намеренно тянула время, разыскивая шаль, в надежде на то, что объявят о прибытии еще одного человека. Однако этого не произошло. На подгибающихся от волнения ногах она нагнала Пен с Шарлоттой и синьором Барди, готовых отправиться в оперный театр.

Перед входом в роскошное здание театра они разошлись. Синьор Барди повел Бьянку в гримерную, где ей предстояло переодеться в крестьянку, которую она должна была представлять на сцене.

Через полчаса Бьянка выглянула из-за кулис и вгляделась в зрительный зал. Вдоль стен над оркестровой ямой и партером до самого потолка тянулись ложи. Публика взволнованно шумела; в неестественном свете газовых ламп лица зрителей выглядели жутковато.

Бьянка прищурилась, напрягая зрение и силясь разглядеть людей сидевших в ложе рядом с Пенелопой.

Увы, Верджила среди них не было. Присоединившись к хористкам, распевавшимся перед выступлением, она машинально вместе со всеми пела упражнения, но делала это словно через силу. Ей казалось, что поет кто-то другой, она же лишь наблюдает за подготовкой к дебюту со стороны.

Если бы только он пришел, тогда, может… Может, что? Может, она сочла бы это знаком свыше, указанием на то, что у них есть будущее? Но разве это вообще возможно?

Внезапно все вокруг пришло в движение. Хор вышел на сцену, и Бьянка заняла место в заднем ряду. В костюме крестьянки среди других певиц, в свете театральных огней, которые делали всех похожими друг на друга, ее было сложно рассмотреть, не говоря уже о том, чтобы узнать.

Как только хор запел, тяготившие Бьянку печальные мысли рассеялись. Дружно грянули полные воодушевления радостные звуки. Голос Бьянки влился в общее звучание хора. Ее сердце подпрыгнуло от счастья, и она унеслась ввысь.

Никогда раньше музыка так не волновала ее. Казалось, вся театральная обстановка, находясь в гармонии с музыкой, обогащала ее, придавала голосу особое звучание. Бьянка оглянулась на поющих рядом с ней и поняла, что они чувствовали то же самое. Сливавшиеся воедино голоса порождали общую эйфорию, которую она раньше переживала только в одиночестве и не могла ни с кем разделить. Некоторые из певиц, встречаясь с Бьянкой взглядом, улыбались, заметив ее благоговейный трепет.

Сердце Бьянки оглушительно билось. Пение полностью захватило ее. Она не чувствовала такого с тех пор, как…

Бьянка бросила взгляд на ложу Пен.

«Приди, пожалуйста, приди! Раздели со мной мое счастье!»

Найджел стоял во втором ряду ложи и разговаривал с Корнеллом Уидерби, а в тени виднелась высокая стройная фигура. Сердце Бьянки зашлось от радости. Но человек вышел из тени, и Бьянку охватило столь горькое разочарование, что голос ее дрогнул. Это был не Верджил, а мистер Сиддел, который стал бывать у Пен всего лишь месяц назад.

Выступление закончилось на удивление быстро, хотя на сцене Бьянке казалось, что время тянется слишком медленно. Он была довольна всем: ее приводили в восторг и само выступление, и ожидание выхода, и чувство единения с другими, и свет газовых ламп, и даже закулисная сырость. Театр был тем особым миром, где жизнь становилась насыщеннее, а чувства обострялись, как в дни, проведенные рядом с Верджилом в его северном имении. Бьянка наслаждалась каждым мигом на сцене, забывая даже о невыносимой боли, которую испытывала оттого, что Верджил покинул ее в этот вечер.

Наконец занавес опустился, и она вместе с другими хористками оказалась в театральной уборной. Всеобщее радостное возбуждение сменилось усталостью, а причиной иногда раздававшихся среди хористок смешков по большей части являлись доносившиеся до них из коридора мужские голоса.

– Мальчики в нетерпении, – послышался за спиной у Бьянки голос сопрано с миндалевидными глазами. – Вы ведь у нас новенькая? Вас ждет кто-нибудь – мать, сестра?

– Меня будет ждать преподаватель.

– Тем лучше. А то такая хорошенькая девушка, как вы… Ведь им все равно. Они думают, все мы одним миром мазаны, и иногда забываются.

Бьянка усомнилась, что кто-то может забыться, когда рядом находится синьор Барди, чьи черные глаза загорались дьявольским огнем, когда его что-либо выводило из себя.

Однако, выйдя из гримерной, Бьянка с сожалением обнаружила, что синьора Барди в коридоре нет. Там толпилось десятка два молодых людей: студенты, клерки, начинающие адвокаты стояли в ожидании своих любимых певчих пташек. На Бьянку тотчас же обрушились цветы, ласковые словечки и недвусмысленные предложения, а затем пылкие поклонники окружили ее плотным кольцом.

– Позвольте молодой леди пройти, господа, – раздался откуда-то бесстрастный повелительный голос.

Бьянка подняла голову и увидела устремленные на нее голубые глаза. Ей тут же захотелось прильнуть к его груди, но выражение на лице виконта остановило ее. «Видишь, – говорили его глаза, – на что ты себя обрекаешь».

– Леклер… виконт… – пронеслось по толпе поклонников, и некоторые молодые люди сразу же ретировались.

Бьянку охватило горькое разочарование. Он позволил ей выступить на сцене не для того, чтобы доставить радость, но лишь чтобы показать, какое унижение может ее ожидать. Это открытие огорчило Бьянку, и она отступила назад, не желая видеть его удовлетворение, а затем, словно не замечая предложенной ей Верджилом руки, повернулась к низкорослому студенту, стоявшему справа от нее и протягивавшему ей две желтые розы. Это было лестно: ведь молодой человек, чтобы преподнести свой дар, из всех хористок выбрал именно ее.

Она с благодарностью приняла цветы, ободрив тем самым других молодых людей, которые, с опаской поглядывая в сторону насмешливо наблюдавшего за Бьянкой виконта, подступили к ней, чтобы похвалить ее пение.

Внезапно к молодым людям присоединился мужчина постарше: он пристально посмотрел на Бьянку, а затем бросил уничтожающий взгляд в сторону Верджила. Несмотря на любовь к музыке, кузен Найджел вовсе не обрадовался, обнаружив Бьянку среди выступавших.

– Увидев вас, я не поверил своим глазам, – проговорил он, оттесняя плечом неугомонного юного почитателя. – Право, Леклер, вам следует забрать ее отсюда.

– Я готов сопроводить мою подопечную домой, но забрать отсюда вряд ли смогу.

– Вот уж не ожидала от вас такой строгости, – шутливо ответила Бьянка. – Уж вы, как никто другой, знаете, как важно выступать на публике.

– Выступление – это одно, а выступление здесь – совсем другое. О чем вы думали, Леклер? Надеюсь, нынешний вечер был последним.

Ворчание Найджела было прервано появлением еще одного человека – им оказался мистер Сиддел. Он был одного с Верджилом роста, такого же телосложения и с таким же цветом волос. Месяц назад, прибившись к кружку Пенелопы, он все больше проявлял интерес к Бьянке. Предостережения Пен о том, что он опасен, были излишни; даже незначительные знаки внимания с его стороны выглядели чрезмерно напористыми.

– Я сразу узнал вас, мисс Кенвуд! – Молодой человек возник перед Бьянкой, не оставив ни для кого другого места рядом. – Мне известно о ваших занятиях с синьором Барди, но представить, что вы выступаете на сцене… – В его голосе слышалось откровенное удовольствие от сделанного им открытия.

Лицо стоявшего в четырех шагах от него Верджила посуровело.

– Сбавьте тон, Сиддел. – Новый почитатель только увеличил раздражение Найджела.

– Это эксперимент. Мне хотелось почувствовать, каково петь в большом хоре.

– Конечно, конечно. Зачем же брать уроки у Барди, не имея серьезных намерений? Может статься, однажды мы будем иметь счастье увидеть вас главной исполнительницей на подмостках одного из ведущих лондонских театров.

Ничего неподобающего сказано не было, даже к тону молодого человека нельзя было придраться; но Бьянка уловила в его словах оскорбительную двусмысленность.

Неожиданно Верджил оказался лицом к лицу с мистером Сидделом.

– Прошу простить, нас с мисс Кенвуд ждет моя сестра.

– Конечно, Леклер. А я поначалу удивился: к кому это вы направляетесь за кулисы. Ведь теперь это не в вашем стиле, не так ли? Мне бы сообразить, что лишь долг мог послужить причиной тому, чтобы покровительство праведника стало общеизвестным. – Сиддел ловко жонглировал словами, словно состязался сам с собой в остроумии. Почти каждое его слово содержало двойной смысл.

Верджил принял высокомерный вид.

– Вы зашли слишком далеко, мой друг. – Найджел снова бросил на Бьянку пристальный взгляд. – Еще немного, и, если Леклер не вызовет вас, это сделаю я.

– Сиддел не хотел никого оскорбить: просто его язык всегда опережает работу мозга. Это мешало ему с самого детства; однако, когда неприятные последствия его остроумия становились реальностью, мозги, как правило, все же догоняли язык вовремя. – Верджил прикрыл глаза. – Уверен, что его нынешняя неосторожность в высказываниях объясняется лишь неумеренностью в употреблении портвейна. Я прав, Сиддел?

– Бесспорно. Прошу извинить меня, мисс Кенвуд. Мне было бы больно узнать, что, предприняв неловкую попытку пошутить, я каким-то образом оскорбил вас или лишился вашего расположения. – Молодой человек с насмешливой улыбкой отвесил поклон, и не спеша удалился.

Найджел кинулся вслед за ним.

– …Непростительная грубость… – донеслись до слуха Бьянки его слова.

– Вовсе нет, если вы получше раскроете глаза, – отвечал ему Сиддел со смехом.

Верджил снова протянул Бьянке руку.

– Вы, судя по всему, порядком утомлены?

– Кажется, да.

Он быстро вывел ее из толпы и подвел к поджидавшему их экипажу на улице.

– Ну как, довольны? – спросил Верджил после того, как помог ей забраться в коляску. Бьянка с грустью отметила, что он сел не рядом с ней, а напротив. В темноте Верджил походил на бесплотную тень, едва различимую в тусклом свете, временами проникавшем сквозь окно экипажа.

– Поначалу я не чувствовала радости, но на сцене чуть не лопнула от счастья.

– Я не о выступлении, Бьянка.

Да, он имел в виду другое – его натянутый тон свидетельствовал именно об этом.

– Думаю, все эти мужчины даже не знали, кто я такая – всего лишь еще одна певица, появившаяся из дверей гримерной. Сомневаюсь, что кто-нибудь, кроме Найджела и мистера Сиддела, узнал меня в заднем ряду хора.

– Ты пела с таким воодушевлением, что мне казалось, вот-вот взлетишь. Возможно, тебя не узнали, но, безусловно, заметили.

– Так ты видел выступление?

– Я сидел в ложе своего знакомого.

– И что? Хорошо ли я… – Бьянка неожиданно умолкла, а затем рассмеялась: – Я хотела спросить, хорошо ли я пела, но этого, конечно, сказать невозможно.

– Пела ты великолепно, дорогая. И судя по всему, половина оксфордских, кембриджских и большая часть лондонских клерков-стажеров из адвокатских контор с этим согласятся.

– Да ты, как я погляжу, ревнуешь, Леклер.

– По-моему, это не точное выражение для описания чувств, охвативших меня нынче вечером, Бьянка. Ревность захлестывает меня, когда я вижу, как знакомые Пенелопы оказывают тебе знаки внимания. Я могу воспрепятствовать этому, только женившись на тебе. Но ты не согласна. Я ревную, когда вижу, как твой кузен открыто ухаживает за тобой. Но сейчас я не ревновал – я кипел от гнева при виде фамильярности незнакомцев, которую они сочли возможным проявить по отношению к тебе за дверями гримерной. Я бушевал от ярости, услышав инсинуации подвыпившего волокиты Сиддела; и все это оттого, что ты начала кокетничать в коридоре, желая продемонстрировать мне свою независимость.

Поток гневных слов Верджила, казалось, переполнил экипаж, грозя хлынуть наружу. Бьянка с болью в сердце выслушивала его упреки, но уже в следующую минуту ее смятение сменилось раздражением.

– А мне казалось, ты как раз хотел, чтобы я пококетничала, чтобы я испытала все это, столкнулась с жизненной реальностью и увидела низменность пожирающих меня глазами почитателей.

– Я никогда не соглашусь, чтобы мужчины смотрели на тебя так, как те мальчишки.

– Тогда отчего же ты не осадил их?

– Есть куда более насущный вопрос – отчего ты не сделала этого? Попытайся я увести тебя оттуда, ты выставила бы меня дураком. Или ты стремишься показать мне своим поведением, что уже сделала свой выбор?..

– Нет!

– Тогда я мог бы либо объявить тебя своей содержанкой, либо потерять навсегда…

Взор Бьянки затуманился. Перед ней был не Верджил – его фантом, демонстрирующий свою уязвленную мужскую гордость.

– Я не желаю более говорить об этом, – прошептала она, моля Бога, чтобы спор закончился раньше, чем будут произнесены слова, которые уже нельзя забрать назад.

– А я желаю. Нам нужно многое обсудить.

Экипаж остановился. Дождавшись, когда лакей откинет лестницу, Бьянка проговорила:

– Леклер, я не собираюсь ссориться с тобой. И… я совершенно без сил. Спокойной ночи.

Выбравшись из экипажа, Бьянка гордо зашагала к дому; Верджил следовал за ней чуть поодаль.

– Тебе от меня не отделаться, как от одного из тех ничтожных поклонников…

– Увы! – Бьянка прошла через освещенную свечами прихожую. Второй этаж был закрыт – вероятно, все уже легли спать. – Поскольку это дом твоей сестры, я не вправе запретить тебе входить сюда, но и выслушивать твои упреки и инсинуации не намерена. Я слишком устала, чтобы спорить, и слишком уязвлена, чтобы проявлять остроумие. Ты лишил меня одного из самых замечательных вечеров в моей жизни, превратив его в нечто непотребное. Все шло великолепно, а ты все испортил. Не знаю, смогу ли я простить когда-нибудь тебе твою грубость.

Обвинения Бьянки заставили Верджила остановиться; его взгляд несколько смягчился.

– Прости меня, если я был груб с тобой. Давай пройдем в библиотеку, нам нужно поговорить.

– Можешь проповедовать, но только без меня, дорогой опекун. Я иду спать.

Бьянка собралась отправиться наверх, но Верджил схватил ее за руку.

– Постой!

– Оставь меня, Леклер. Не устраивай сцен или ты перебудишь всех в доме.

– Я перебужу весь город, если мне будет угодно, черт возьми!

Бьянка вырвала руку.

– Да заткнись же ты, наконец! И пойми, я все равно сделаю по-своему; так что спокойной ночи.

«Заткнись». От кого, черт побери, она набралась таких слов?

Впрочем, Верджил понимал, от кого. От экспансивной, восторженной передовой молодежи, которая слеталась в дом Пен, как пчелы в доселе неведомый им цветущий сад. Бывая у Пенелопы, он прилагал титанические усилия, чтобы отвадить их, но они всякий раз возвращались снова.

Когда виконт вошел в библиотеку, свечи были уже потушены, камин не горел, но портвейн он все равно отыскал; однако на этот раз вкус напитка не доставил ему удовольствия и не унял его раздражения.

Верджил вынужден был признаться себе, что причиной его дурного расположения являлась не только Бьянка. Назавтра ему предстояло исполнить одну, связанную с расследованием смерти Милтона тягостную обязанность. О предстоящей встрече Верджил думал с отвращением; она раздражала его не меньше, чем выступление Бьянки, и он находился не в духе, уже собираясь в театр.

Его мир грозил развалиться на части. Дружба и любовь, на которых он зиждился, обернулись лицемерием и притворством, как и вся его жизнь.

Нынешний вечер свидетельствовал о том, что Бьянка ускользает из его жизни. Она жила рядом, занималась с синьором Барди, заводила новые знакомства, наслаждалась своей молодостью и, набираясь опыта, все больше отдалялась от Верджила. Он чувствовал, что пропасть между ними растет. Иногда он спрашивал себя, помнит ли она вообще о том, что должна дать ему ответ, решить, выйдет за него замуж или нет.

Будь на то его власть, Верджил непременно запретил бы ей выступать на сцене. Он собственными руками задушил бы синьора Барди или, по крайней мере, подкупил его, если бы только мог предположить раньше, что преподаватель способен предложить ей такое.

Бьянке понравилось выступать. В этом не было сомнений. Однажды Каталани заметила, что волшебство, творимое искусством, ощущается артистами в десять раз сильнее, чем публикой, для которой оно создается. Интересно, каково находиться на сцене, когда музыка раздается со всех сторон? Наверное, это все равно, что с головой погрузиться в океан чувств. Наблюдая сегодня изумление Бьянки, Верджил со всей очевидностью осознал: за один-единственный вечер он растерял почти все свои преимущества в борьбе за нее.

Он вспомнил, как она улыбалась, увидев его в коридоре, и как напустила на себя холодность, заметив его гнев. В негодовании он не обратил в ту минуту внимания на то, что ее улыбка предназначалась только ему.

Его раздражение мигом прошло. Чувствуя подавленность, которая никак не была связана с выпитым спиртным, Верджил отставил бокал с портвейном. Снова и снова в его памяти возникала эта сменившаяся обидой улыбка.

Ему нет оправданий. Нужно оставаться честным до конца и признаться самому себе, что его жестокость была намеренной. Все происходящее этим вечером он воспринимал как свое личное дело, хотя на самом деле являлся всего лишь гостем на чужом празднике. Его присутствие в театре не имело для Бьянки никакого значения. Возможно, затевая ссору, он сознавал это и хотел убедить себя, что роль, отведенная ему, не сводится к роли немого статиста.

В доме стояла мертвая тишина, и Верджил пожалел, что поблизости нет слуг. Он бы послал за Бьянкой, чтобы попросить ее спуститься к нему, – ему не хотелось, чтобы день закончился так, как закончился.

Он медленно вышел в коридор. Входная дверь была уже заперта – верный знак, что никто из прислуги больше не появится. Нигде не горело ни одной свечи, но Верджил знал этот дом как свой собственный и мог пройти по нему с завязанными глазами.

Тишина оглушала. Быть может, она еще не спит. Он пойдет и попросит у нее прощения, а затем выйдет через дверь, ведущую в сад.