"Гены-убийцы" - читать интересную книгу автора (Мерфи Уоррен, Сэпир Ричард)

Глава 4

В Бостонской биологической аспирантуре, где проводила свои эксперименты с хромосомами печально прославившаяся доктор Шийла Файнберг, были приняты строжайшие меры безопасности.

Люди, вооруженные до зубов, досаждали прохожим на тротуарах перед лабораторией. Допросу подвергались длинноволосые и бородатые. То обстоятельство, что оснований допрашивать длинноволосых и бородатых имелось не больше, чем в отношении коротко стриженных и опрятно одетых, охранников нисколько не тревожило.

Просто они не знали, кого именно ищут.

Ни один из них понятия не имел, что за штука хромосома. Один подозревал, что она страдает левым экстремизмом, однако не был в этом до конца уверен. Все они видели фотографии доктора Шийлы Файнберг, с которых вместо сексуальной грудастой блондинки на них смотрела плоская особа с малопривлекательной внешностью.

Римо и Чиун предъявили удостоверения. Они всегда так поступали, когда не было необходимости силой врываться в помещение. Судя по удостоверениям, оба принадлежали к разведывательному подразделению министерства сельского хозяйства. Это звучало достаточно официально, чтобы проникать, куда следует, и вполне скромно, чтобы не привлекать внимания.

– Этот человек – иностранец, – сказал охранник, указывая на Чиуна.

– Это вы – иностранец, – сказал Чиун. – Все вы иностранцы. Но я стерплю оскорбление.

Чиун, прежде питавший слабость к дневным «мыльным операм», однажды смотрел серию о нетерпимости и с тех пор полагал, что нетерпимость – это плохо. Более того, он считал ее пороком. Он поклялся, что отныне будет делом доказывать, что белые и черные ничем не хуже желтых.

Своими умозаключениями он тогда поделился с Римо.

«С этого дня я буду делать вид, будто твоя кровь не хуже моей, – заявил Чиун. – С мой стороны это будет проявлением терпимости и сострадания. Я буду терпимо относиться ко всем низшим расам. Этот урок я усвоил у вашего общества».

«Папочка, – сказал ему в ответ Римо, – человека делает лучше или хуже других не его кровь. Все дело в том, как он поступает, как мыслит».

«У тебя все это получается неплохо, со скидкой на то, что ты рожден белым».

«Ты взял меня в ученики, потому что никто в твоей деревне не подходил на эту роль. Однажды ты попытался выдрессировать односельчанина, но тот оказался лентяем и предателем. Тебе пришлось искать ученика в мире белых людей. Так ты нашел меня».

«Я не знал, что ты окажешься таким способным. Ты много знал. Я взялся за тебя благодаря твоим знаниям, а не потому, что ты белый. Я скорее поручил бы слону шлифовать алмазы, чем стал бы искать белого для передачи ему тайн Синанджу. Однако ты оказался на высоте, и – о, радость! – благодаря моему таланту педагога мы получили в итоге слона, шлифующего алмазы. Слава мне!»

«Это одна из твоих молитв или упражнение для утреннего пробуждения?» – спросил Римо.

Чиун не понял смысла оскорбления, но уловил язвительный тон фразы. Что ж, когда нежный, любящий бутон раскрывает свои лепестки, даруя благословение, то при этом неблагодарная пчела получает возможность для злого укуса. Цветком был Чиун, пчелой – Римо.

Охранник в дверях Бостонской аспирантуры впился взглядом в удостоверения.

– Вы – Римо Клутье и Ванго Хо Пан Ку ? Так, мистер Ку?

– Совершенно верно, – ответил Чиун.

– Проходите, – бросил охранник.

Длинный ноготь Чиуна мелькнул в воздухе со стремительностью змеиного жала. Охранник ничего не успел заметить. Однако у него зачесалась кисть.

Он потер зудящее место и обнаружил на руке кровь. У него была вскрыта артерия.

То был, разумеется, не слепой акт насилия. Чиун рассматривал это как дар тому, на кого он работает.

Он никогда в жизни не встречал формы правления, подобной американской, и никак не мог взять в толк, почему Смит не торопится убить президента и занять трон, а посему предполагал, что они с Римо работают на благо американского народа. Римо объяснял ему, что охранники – слуги общества.

Поэтому, входя в Бостонскую биологическую аспирантуру, Мастер Синанджу преподал слуге американского общества урок ответственности перед работодателем и проучил за заносчивость в отношении общества как такового.

Кроме того, урок Чиуна означал, что нетерпимость, особенно со стороны низшей расы, будет в Америке наталкиваться на нетерпимое к ней отношение Мастера Синанджу.

Наказание не было настолько суровым, чтобы охранник рухнул на колени и стал взывать о помощи, обливаясь кровью. Тут Чиун проявил понимание, которого так недостает этой нации.

Нельзя сказать, чтобы белые были совершенно ни для чего не пригодны.

Чиун знал, что в некоторых областях они добиваются успехов. К ним относились, к примеру, чудеса, происходящие у них в лабораториях. На протяжении последних полутора веков Мастера Синанджу возвращались в свою корейскую деревню с рассказами о загадках Запада. Сначала это были машины, говоря в которые, люди слышат друг друга за много миль, потом – летающие люди, движущиеся картинки на стеклянных экранах и то, как западный знахарь без всякой умственной подготовки, просто всадив в пациента иглу, умудряется усыпить его, не причинив боли.

Запад был полон загадок. Взять хотя бы распутниц с размалеванными физиономиями. Сам Чиун спрашивал в молодости своего Мастера и наставника о западных женщинах.

«Нет, – отвечал наставник, – неправда, что их интимный орган устроен не так и что в нем есть иголки, которые причиняют тебе боль, если ты не платишь им за услуги».

«Тогда какие они?» – допытывался Чиун, по молодости лет восприимчивый к загадочным историям.

«Какие есть, такие и есть. Сама жизнь – величайшая загадка. Все остальное – это то, что ты знаешь или то, что упустил».

«Мне больше нравится загадочное», – ответил Чиун.

«Ты – самый непослушный ученик, какой когда-либо был у Учителя».

Этот упрек неоднократно адресовался молодому Чиуну, но тот никогда не признавался в этом собственному ученику, Римо. Пусть Римо думает, что это он – самый непослушный ученик во всей истории Дома Синанджу.

Западная лаборатория представляла собой восхитительное зрелище: колбы в форме толстых пальцев, прозрачные пробирки, огоньки, зажигаемые таинственными силами вселенной.

– Это всего лишь лаборатория, папочка.

– Мне хочется увидеть загадочный дематериализатор. Я слышал о нем, но мне уже много лет не удается на него взглянуть. А ваши кудесники давно держат его в своих волшебных дворцах. Давно!

– Понятия не имею, о чем ты. Нам надо найти старую лабораторию доктора Файнберг и понять, кого мы, собственно, разыскиваем.

– Западную волшебницу. Очень опасная порода. Прежде сила Запада никогда не заключалась в ваших уродливых белых телах, а только в ваших волшебных машинах.

– В белом теле нет ничего уродливого.

– Ты прав, Римо. Терпимость! Я должен терпимо относиться к жирным пожирателям мяса. Мертвенная бледность может казаться красотой тем, кто сам мертвенно-бледен.

Вход в лабораторию доктора Файнберг охранялся. Охранники удовлетворились предъявленными им удостоверениями.

– Мне здесь нравится, – сказал Чиун.

В дальнем углу помещения сидел за столом брюнет лет сорока пяти, мрачно смотревший через очки прямо перед собой. Стоило Римо сделать попытку представиться, как мрачный принялся безжизненным тоном повторять то, что твердил уже десяткам людей. При этом он не смотрел на Римо.

– Нет, вещества, с помощью которого можно было бы снова создать то, во что превратилась доктор Файнберг, не существует. Нет, мы не знаем, что за процесс стоит за ее превращением. Нет, у нас не проводится аналогичных экспериментов. Нет, я не являюсь и не являлся членом коммунистической партии, нацистской партии, ку-клукс-клана или любой иной группировки, руководствующейся человеконенавистническими идеями или планирующей свержение правительства Соединенных Штатов. Нет, я не знал, что это может произойти. Нет, мне неизвестно, где может находиться доктор Файнберг, я не знаком с ее близкими друзьями и не знаю, не была ли она сумасшедшей.

– Хэлло, – сказал Римо.

– О, – спохватился мрачный, – так вы не собираетесь меня допрашивать?

– Собираюсь, – ответил Римо, – только я буду спрашивать о другом.

– Да, собираемся, – подтвердил Чиун.

– Чем вы занимались последние несколько дней? – задал Римо свой первый вопрос.

– Отвечал на вопросы.

– Где вы прячете свои волшебные дематериализаторы? – хитро спросил Чиун.

– Минутку, папочка, – сказал Римо. – Дай мне сперва покончить с моими вопросами. – Повернувшись к мрачному брюнету в белом халате, он продолжал: – Ни один человек не интересовался ничем, кроме информации такого рода?

Тот покачал головой.

– А вы только и делали, что отвечали на вопросы?

– В лаборатории – только это. Моя личная жизнь – мое дело.

– Расскажите нам о ней, – попросил Римо.

– Этого я делать не обязан.

Римо дернул собеседника за ухо, и тот решил, что раз Римо так насущно необходим ответ, то он пойдет ему навстречу. Он служит лаборантом. Его подружка попросила кое-что ей принести. Сообщая это, лаборант пытался остановить полотенцем поток крови.

– Ваша подружка – это Шийла Файнберг?

– Вы смеетесь? Ниже подбородка Файнберг походила на кучу окаменевшего дерьма, выше – на полярную сопку. Она была так некрасива, что мне казалось, что она заряжена отрицательным электричеством. Лицо – как сморщенный чернослив.

– А что вы делаете для своей подружки?

– Все, чего она захочет. Она так неотразима, что могла бы заставить иезуита спалить священное писание.

– Что именно вы ей дали?

– Мы называем это изолятором. Это химический состав типа желатина, замедляющий изменение температуры в веществе, которое в него помещено.

– Понятно.

Римо чувствовал, что все это далеко не так безобидно, как звучит.

– Теперь перейдем к серьезным делам, – вмешался Чиун. – Где вы прячете свои волшебные дематериализаторы?

– Что?!

– Такие чудесные устройства, которые раскручиваются и делают из одного вещества другое.

Лаборант пожал плечами.

Чиун заметил на столе пакет молока. В дело пошли длинные ногти: он открыл пакет, вылил молоко в пустую колбу и стал стремительно вращать в ней пальцем.

Постепенно внизу колбы собралась вода, а вверху оказались густые сливки.

– Вы делаете то же самое не руками, а с помощью волшебства, – объяснил Чиун лаборанту.

– Господи, да вы ходячая центрифуга! – удивленно воскликнул тот.

– Вот вы и произнесли это слово – «центрифуга»! Великая тайна центрифуги заключается в том, что вы включением кнопки делаете то же самое, что делает моя рука. У нас никак не возьмут в толк, как это у вас выходит.

– Это вы делаете голыми руками то, что под силу только центрифуге! Невероятно! Как можно сепарировать материю руками?

– Можно, и все тут. Это делают пальцы. А как это получается у центрифуги?

– Согласно научным законам.

– Гений Запада! – вскричал Чиун и стал наблюдать, как новый знакомый осуществляет аналогичный процесс с помощью своего волшебного устройства.

Нет, они не раздают свои центрифуги – таков был ответ лаборанта на очередной вопрос.

Чиун предложил обмен.

– Что вы мне за нее дадите?

– Возможно, кто-нибудь плетет козни, чтобы занять ваше место? – предположил коварный Чиун.

– Это лаборанта-то? На мою зарплату можно жить только впроголодь.

– Папочка, – зашептал Римо Чиуну в ухо, – ты забыл традицию Дома Синанджу не служить сразу двум господам?

– Тсс.

– Что это за ответ?

– Тсс, – повторил Чиун.

– Ты не можешь этого сделать.

Чиун не сводил глаз с центрифуги. В нее можно залить любую одноцветную жидкость и получить две разноцветных. А то и три.

В настоящее время – это было ясно любому, кто способен пораскинуть мозгами, – центрифуга простаивала без дела. Она никому не была нужна, в том числе и этому лаборанту. Он здесь всего лишь слуга, а слуги, как известно, с легкостью предают господ.

И, главное – как Римо этого не понимает? – у слуги не могло оказаться влиятельных недругов, способных помешать верной службе Римо и Чиуна императору Смиту. Таким образом, они могли бы пресечь несправедливость, допущенную начальством по отношению к бедному слуге, и получить в благодарность центрифугу.

Что на это возразишь?

– Нельзя предавать традиции Синанджу, – сказал Римо.

Зная, что Римо прав, и одобряя его верность Синанджу, превзошедшую в данный момент его, Чиуна, собственную верность, Чиун согласился выбросить центрифугу из головы. Но не из-за слов Римо.

– Хорошо, – сказал Римо.

– Я забуду про центрифугу, потому что ты все равно не понял бы, что я мог бы ее принять, оставшись при этом верным традиции. К этому ты еще не готов. Ты все еще юный Шива, юный Дестроер, юный полуночный тигр, котенок, многого не знающий.

– Я знаю одно: мы не можем оказывать услуги этому типу, раз у нас есть другое начальство.

– Ничего ты не знаешь, – ответил Чиун. – Но ты оказал мне помощь. Теперь в моем любовном романе будет рассказано о наставнике, который отдал все, что имел, своему ученику, а тот пожалел для него хлебной корки.

– А вы, ребята, и вправду из министерства сельского хозяйства? – спросил лаборант. – Ведь это всего-навсего центрифуга, вы вполне могли бы купить такую же.

– Я отсылаю все деньги домой, на прокорм голодающей деревни, – ответил Чиун.

– Ваше дело, – сказал лаборант.

– Вас совсем не печалят мои трудности? – удивился Чиун.

– С меня хватает собственных.

Чиуна так рассердило, что достойная личность, подобная ему, вынуждена страдать, не вызывая в других сострадания, что сказав: «Тогда получайте еще одну», он ткнул грубияна ниже пояса, отчего тот, заработав грыжу, покатился по полу.

– Я считал, что он нам пригодится, – сказал Римо. – Теперь от него не будет никакого проку. Он угодит в больницу. А мы бы могли кое-чего от него добиться. Нужный человек!

– Мне вовсе не кажется странным, – ответил Чиун, – что ты так печешься о своих нуждах, когда потребности другого остаются неудовлетворенными. Как это на тебя похоже!

Лаборант поджал ноги и громко стонал, хватаясь за пах. На шум вбежали охранники.

– Упал, – сказал им Римо.

Видя, что человек на полу корчится от невыносимой боли, охранники подозрительно покосились на Римо и Чиуна.

– Ушибся, – объяснил Чиун.

– Он, он... – пролепетал лаборант, но не смог закончить фразы из-за боли и физической невозможности ткнуть пальцем в своего обидчика.

Чиун, ставший жертвой бесчувственности этого человека, отвернулся. Никто на свете не заставил бы его проявить терпимость к подобному поведению.

– Уже двое, папочка, – произнес Римо. – Хватит.

– Должен ли я заключить из твоих слов, что охранник при входе не был непочтителен, а это порочное животное – бесчувственным?

– Эй, вы! Что произошло? – спросил охранник.

Дабы не вовлекать в беседу охранников, Римо заговорил на своем корявом корейском. Он сказал Чиуну, что последняя ниточка, связывающая женщину, поиском которой они заняты, и эту лабораторию, еще не оборвана.

Чиун потребовал объяснений.

Римо объяснил, что девушки, даже подружки лаборантов, не имеют обыкновения клянчить научные материалы, а лаборанты – раздавать их направо и налево. Это просто смешно!

– Вовсе не так смешно, – отозвался Чиун, не сводя глаз с центрифуги.

– Можешь поверить мне на слово: именно смешно, – закончил Римо по-корейски.

– О чем вы там болтаете? – вмешался охранник.

– О центрифугах, – ответил ему Римо.

– Я вам не верю, – сказал охранник. – Покажите-ка еще разок ваши удостоверения.

На сей раз документы подверглись внимательному изучению.

– Да они десятилетней давности! – присвистнул охранник.

– Тогда взгляните на мой университетский пропуск, беспрекословно принимаемый где угодно во всем мире.

С этими словами Римо левой рукой выхватил у него оба удостоверения, а двумя пальцами правой руки ткнул охранника в голову над левым ухом. Охранник погрузился в младенческий сон.

Второй охранник сказал, что у него предъявленное удостоверение не вызывает вопросов. Превосходное удостоверение, лучше он не видел никогда в жизни. Неудивительно, что его принимают во всем мире. Не желают ли джентльмены прихватить чего-нибудь из лаборатории?

– Раз вы сами предлагаете... – сказал Чиун.

В вечерних теленовостях «Хромосомная каннибалка», как теперь именовали Шийлу Файнберг, выступала героиней дня. По словам диктора, полиция предполагала, что заодно с Каннибалкой теперь действовали двое сообщников. «Худощавый белый и пожилой азиат, предъявившие фальшивые удостоверения, почти не отличающиеся, по уверениям полиции, от подлинных, обманули бдительность охраны и похитили важный научный прибор из лаборатории свихнувшейся на хромосомах доктора Шийлы Файнберг. Полиция не комментировала, чем угрожает Большому Бостону это пополнение арсенала безумной ученой, однако жителей призывают не появляться на улицах после наступления темноты, не выходить из дому в одиночестве и сообщать полиции о необычном поведении встречных по следующим телефонным номерам...»

Римо выключил телевизор. Чиун улыбался.

– Знаешь, – сказал он, – если положить в этот прибор клубничное варенье, то косточки окажутся сверху, сахар посередине, мякоть внизу.

Римо жестом предложил ему умолкнуть. Звук вращающейся центрифуги уже привлек внимание медсестры, которой пришлось сказать, что это стонет от страшной боли больной, после чего она потеряла к происходящему всякий интерес и удалилась.

Они находились в палате по соседству с палатой лаборанта. Сейчас он отходил после операции грыжи. У его дверей не было полиции. Римо решил посмотреть, не навестят ли его посетители.

В коридоре раздались шаги, настолько легкие, что Римо еле их расслышал. Он выглянул и увидел женщину в дорогом белом платье, выглядевшую чрезвычайно ухоженно, словно она только что позировала для журнальной рекламы магазина готового платья, предназначенной для откормленных, не в пример ей, домохозяек. Однако два обстоятельства вызвали у него настороженность. У женщины был непомерно крупный бюст и слишком уж золотистые волосы. Римо приложил ухо к стене и подслушал ее разговор с лаборантом.

– Я ничего не нашла, дорогой. Куда ты его задевал? На внутреннем складе? Почему там? Да, конечно, люблю! А теперь мне пора бежать. Пока!

Она собралась уходить. Римо услышал, как она идет по коридору – поразительно тихо для женщины на высоких каблуках. Обычно такие каблучки издают барабанную дробь.

Римо выскочил из палаты и увидел ее в конце коридора. Она дожидалась лифта. Римо пристроился рядом.

– Приятный вечер, – молвил он.

Ответом ему была холодная улыбка.

Тогда он прибег к своему неотразимому приему. Лицо его приняло выражение спокойной мужественности, от которой у женщин чаще всего слабели коленки. Улыбнувшись самой сексуальной из своего набора улыбок, он принял вальяжную позу.

– Слишком хорошая ночь, чтобы провести ее в больнице.

Она ничего не ответила. Он вошел следом за ней в лифт.

– Как вас зовут?

– А что? Вы боитесь проехать четыре этажа в обществе незнакомки?

– Я надеялся, что вы перестанете быть незнакомкой, – сказал Римо.

– Вот как?

– Да, так.

– Очень мило, – произнесла грудастая блондинка.

Бостонская улица обдала их жаром. От автомобильных выхлопов перехватывало дыхание, тротуар больше походил на тропу через незнакомый горный перевал. Рев машин напомнил Римо, что массачусетские водители слывут самыми дрянными во всей стране, а полицейские штата спускают курок без малейшей надобности. Женщина направилась к своей машине на стоянке.

Это был темный фургон. Римо зашагал за ней следом, нагнал и ласково взял за руку. Она ощерилась.

– Слушай, красотка, остынь. Мы можем дружить, а можем и нет.

– Я выбираю второе, – отрезала женщина.

Она села в машину. Римо сел с ней рядом.

– Как это у вас вышло? Дверца была заперта.

– Я фокусник, – ответил Римо.

– Тогда испаритесь.

– Ладно, леди, у меня к вам дело. По-моему, с вашей помощью я смогу выйти на сумасшедшую людоедку, которая терроризирует Бостон.

– Каким образом? – спросила она тихим голосом, сразу лишившимся недавних самоуверенных ноток.

– Я же сказал, что я фокусник. Хотя необязательно быть фокусником, чтобы понять, кому может понадобиться эта дрянь из лаборатории.

– Изолирующий гель, – подсказала она.

– Ага.

– А ты симпатичный!

– Знаю, – ответил Римо. – А все тренировка. Женщины сразу это чувствуют. Но должен признаться, стоит таким стать, как сразу перестаешь этим гордиться. Вот что печально! Только когда тебе чего-то недостает, ты делаешь из этого проблему. Так что попробуй забыть о том, какой я хорошенький, и вернуться к гелю.

– Кто-нибудь еще знает обо мне и об изолирующем геле?

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому, – ответила она и ласково положила ладонь ему на грудь, чуть-чуть зацепив ногтями его тонко настроенное тело. Римо покосился на ее руки и сразу увидел то, что хотел увидеть.

– Давно ты изменила внешность? – спросил он.

– Что?!

– Твое лицо не подходит к рукам. Твоим рукам тридцать с лишним лет, лицу – двадцать два, от силы двадцать три года. Давно? И где доктор Файнберг? Мы можем поладить, а можем и не поладить.

– Доктор Файнберг? Да вот она!

Только тут Римо понял, что угодил в заурядную ловушку, от которой Чиун не уставал его предостерегать с самого начала тренировки. Глаза не видят, уши не слышат, нос не чует! Так звучало предостережение, а означало оно, что большинство людей не видят, не слышат, не чувствуют, а просто припоминают аналогии, и то лениво. Увидев что-нибудь, они не воспринимают увиденное как таковое, а относятся к нему как к частному от общего.

Примером служила сосиска «хот дог». Свой первый «хот дог» ребенок нюхает, ощупывает, изучает. Впоследствии он впивается в него зубами без всяких сомнений. Пусть так поступают взрослые и дети, пусть «хот доги» не представляют опасности, но для стажера Синанджу, чья выживаемость должна превосходить выживаемость любого другого человека на свете, это никуда не годилось.

Сейчас Римо ощущал свою оплошность грудной клеткой: ногти женщины раздирали его плоть, подбираясь к костям. Он принял это создание за молодую грудастую блондинку, посвящавшую прическе больше времени, чем утренней гимнастике.

В этом-то и состояла его ошибка. Римо завопил от боли: рука блондинки полоснула его по щеке, раздирая ее в кровь. Его ошибка усугубилась тем, что он поддался панике. Прекрасный цветок обернулся смертельно жалящей крапивой.

Сейчас, оказавшись безоружным перед лицом смерти, Римо разом забыл все, чему его учили. От страха он попытался влепить ей обыкновенную затрещину, которая даже не достигла цели.

Шипящее чудовище терзало его живот. Он чувствовал себя беспомощной мухой, угодившей в работающий миксер.

Паника действовала неотвратимо. Боль была давно изведанным, старым ощущением. Такой ее сделали годы подготовки. Он постигал разные степени страдания в спортивных залах, на кораблях, в полях. Только тогда, когда его тело отказалось воспринимать боль, он наконец поймал ритм вселенной.

И стал человеком, доведенным до крайности.

Человек этот, родившийся в Америке, но впитавший мощь тысячелетий, пропитанный могуществом, накопленным до его рождения, преобразился теперь в первобытное существо. Обретя силу, с разодранным горлом и животом, видя собственную смерть, Римо, приемный сын Чиуна, Мастера Синанджу, повел бой за все человечество.

Боль была нестерпимой. Ужас неописуемым. Но отступление прекратилось.

Римо поймал окровавленную руку, метившую со зверской неукротимостью ему в голову. Этот удар был бы смертельным. Однако золотоволосая женщина подчинялась инстинкту, Римо же сражался как человек. Сначала он мысленно заставил себя перехватить когти, грозящие разорвать ему лицо. Его левая рука сгребла ее растопыренные пальцы и не позволила им довершить страшную работу.

Это произошло так быстро, что человеческий глаз не мог бы за этим уследить. Занесенная рука бессильно повисла.

Римо нанес второй удар. Его пальцы вонзились в ее безумные глаза, носок ноги воткнулся ей в солнечное сплетение. Теперь – по ребрам, так, чтобы они пронзили сердце. На запачканное кровью сиденье хлынули новые потоки крови.

Машина закачалась, на горячий, липкий асфальт посыпались осколки стекла.

Кровь забрызгала лобовое стекло изнутри, как клубничная мякоть в миксере.

Существо, именовавшееся доктором Шийлой Файнберг, рычало, шипело, выло; потом, не сумев вынести боль, которую вынес человек, оно вывалилось из кабины.

Римо лишился чувств. «Кажется, я буду жить, – была его последняя мысль. – Но какая безумная боль!..»