"Последний оплот" - читать интересную книгу автора (Мерфи Уоррен, Сэпир Ричард)

Глава вторая

Его звали Римо. Под ногтями у него застряли частички ржавчины. Они не представляли опасности для здоровья, но порядком раздражали. Римо слышал, как ногти, с набившейся под ними ржавчиной, постукивают по металлическим конструкциям, когда он протягивал руки выше и выше над головой, словно прокладывая себе дорогу, чтобы протиснуться дальше всем туловищем.

Туловище продвигалось медленно, словно метроном, который вот-вот остановится. Римо глубоко вдыхал воздух, набирая побольше кислорода в легкие. Ноги были расслаблены, но тем не менее оставались в постоянном движении. Они не столько боролись с земным тяготением, устремляясь вместе со всем телом вверх, сколько игнорировали это самое тяготение, существуя в мире, где особое время и пространство.

Снова кончики пальцев коснулись очередной металлической конструкции, снова раздался характерный звук, затем подтянулись ноги, а потом, в соответствии с заведенным ритмом, руки поднялись над головой.

Римо почувствовал холод – первый признак того, что он уже находится достаточно высоко. Он решил и сам немного охладить свое тело, дабы его температура и температура окружающей среды оказались в определенном соответствии. Он умел это делать. Далеко внизу под ним серели кварталы Парижа и чернела паутина проводов.

Римо снова протянул руки вверх и коснулся кончиками пальцев влажной поверхности горизонтальной металлической перекладины. Потом еще более медленным движением он подтянулся на уровень этой балки. Тут главное было не торопиться. Спешка могла все погубить. Разрушить его единство с этой конструкцией. Так горнолыжник, стрелой промчавшийся по крутому склону, торопится в отель, чтобы поскорее похвастаться своими успехами, и, споткнувшись на ступеньках, ломает себе руку. Нет, главное – не торопиться. Поспешишь – людей насмешишь.

Римо перебросил тело через балку и оказался на небольшой площадке. Он стоял на верхушке Эйфелевой башни и смотрел на раскинувшийся внизу Париж.

– Никто не предупреждал, что башня насквозь вся проржавела, – проворчал Римо. – Впрочем, эти французишки кладут тертый сыр в картошку... Разве можно ожидать от тех, кто ест картошку с сыром, что они станут беречь башню от ржавчины?

Собеседник Римо уверил худощавого, с широкими запястьями американца, что он прав. Совершенно, абсолютно, несомненно прав.

Француз знал, что у Римо сильные руки, потому что только их он мог толком и разглядеть, болтаясь вверх ногами над городом Парижем.

Римо промолчал, и тогда француз добавил еще несколько «совершенно верно» и «сущая правда», отчего его аккуратная бородка клинышком запрыгала вверх и вниз.

– Я уже лет десять не ел картошки, – заметил Римо. – Но когда я угощался этой едой, никакой сыр я туда не клал.

– Да, да, только американцы знают, как правильно питаться, – отозвался француз, в поле зрения которого появилась худая фигура Римо, потому как налетел порыв ветра, болтающееся туловище француза повернулось в воздухе, и подвешенный увидел краем правого глаза крепкую руку Римо, обнявшую его за шею.

Римо кивнул и сказал:

– А бифштекс? Помнишь бифштекс?

Француз уверил последнего Римо, что готов лично отвезти его в дюжину, нет, даже в две дюжины ресторанов, где тот может отведать самый лучший, самый сочный, самый нежный бифштекс. Один бифштекс, два бифштекса, десяток бифштексов, стадо бифштексов, ранчо бифштексов...

– Я и бифштексов больше не ем, – отозвался на это Римо.

– Я вам обеспечу все, что вы только пожелаете, – с жаром пообещал француз. – Можем отправиться прямо сейчас. Куда только скажете. Полетим в моем личном самолете. Только втащите меня на башню. Необязательно даже на площадку. Мне бы только оказаться в непосредственной близости от перил. А я уж как-нибудь спущусь сам. Я видел, как вы ловко карабкались...

Француз судорожно сглотнул и попытался изобразить на лице улыбку. У него был вид очищенного волосатого грейпфрута.

– А лететь вниз даже легче, чем лезть наверх, – согласился Римо. – Хочешь попробовать?

Он разжал руку, и француз, пролетев в воздухе пять футов, упал на металлическую перекладину. Он попытался зацепиться за нее, но его руки, не выполнявшие работы более тяжкой, нежели поднятие ведерка со льдом для бутылки рома или шампанского, не могли удержать тяжесть туловища. Француз чувствовал, как мокрые хлопья ржавчины отделяются от перекладины и летят вниз. Его руки, которые не держали ни грамма из тех сотен килограммов героина и кокаина, которые он экспортировал из года в год, не выдерживали такой нагрузки. Его ноги, которые служили ему для того, чтобы из машины попадать в дом и из дома в машину, тоже не соответствовали поставленной задаче.

Француз отчаянно пытался закрепиться на перекладине, но несмотря на все усилия, у него ничего не вышло, и он почувствовал, как ноги его оказались над бездной. Француз разинул рот и издал такой вопль, какой издает свинья, столкнувшаяся с овцой на скорости шестьдесят миль – или сто километров – в час.

Внезапно рука американца снова ухватила его за шею, и он оказался в метре от Эйфелевой башни, над Парижем.

– Ну, видишь? – спросил его Римо. – Если бы не я, ты бы полетел вниз. А я вовсе не хочу, чтобы это случилось. Я хочу сбросить тебя туда сам.

Француз побледнел, и дули его ушла в пятки.

– О-хо-хо-хо! – выдавил он из себя, стараясь не шевелиться. – Вы всегда шутите. Ох и забавники вы, американцы!

– Нет, – отрезал Римо. Он закончил вычищать ржавчину из-под ногтей левой руки и теперь перехватил этой рукой француза, а сам стал освобождать от ржавчины ногти правой руки.

– Очень ух вы крутые ребята, американцы, – пробормотал француз. – Одни такие весельчаки зажали мне пальцы ящиком стола... Но когда я дал им то, что они хотели... Я и вам дам кое-что... Отдам часть своего бизнеса, только оставьте меня в покое. Сколько хотите? Половину? Все?

Римо покачал головой и снова начал карабкаться по металлическим переплетениям.

Француз залопотал что-то в том смысле, что, дескать, всегда был верным другом Америки. Римо не слышал его, потому что думал совсем о другом. Он сосредоточился на том, чтобы слиться воедино с рыжим осыпающимся железным каркасом – он двинулся вверх, то сгибая, то выпрямляя ноги и одну руку.

Он пытался выбросить из головы сетования на то, что никто не предупредил его о ржавчине. Он старался не злить себя мыслью о том, каким легким делом казалась кое-кому эта операция. Его задание состояло в том, чтобы припугнуть французских торговцев наркотиками. Но американское правительство не могло назвать имена виновных, речь шла только о подозреваемых. А это означало, что министерство финансов, управление по борьбе с наркотиками и десяток других организаций будут лезть из кожи вон, чтобы добыть и предъявить доказательства вины тех или иных лиц. Ну а от ЦРУ было мало толку, потому что они слишком много времени тратили на то, чтобы удостовериться: не расстегнулась ли собственная ширинка. А уж операциями за рубежом им заниматься было и вовсе недосуг.

Поэтому все замыкалось на нем, Римо, и он решил упростить все сложности путем прямого и пристрастного допроса.

Раскалывайся или... погибай. Простая тактика, но действенная. Вот так Римо и вышел на крупного наркодельца, француза с бородкой клинышком.

А француз все говорил о том, как Америка помогала его родной стране в годы первой мировой войны, когда Франция рухнула после первого же выстрела немцев.

Когда Римо добрался до второго туристского уровня Эйфелевой башни, закрытой для посещения на ночь, француз в его руке уже стал вспоминать, как Америка помогала его родной стране в годы второй мировой войны, когда глупые французы прятались за линией Мажино и играли в безик, а силы вермахта сначала обошли их с тыла, а затем и победили.

Когда Римо преодолел половину расстояния до третьего уровня, а башня сделалась гораздо круче, француз выказал полнейшую солидарность с Америкой в сражении за цены на нефть.

– Франция – верный партнер Америки, – заявил француз. – Мне нравятся очень многие американцы. Спиро Агню, Джон Коннели, Фрэнк Синатра...

Римо взглянул на Париж во время короткого привала на своде, расположенном над третьей площадкой обозрения на высоте девятьсот пятьдесят футов над уровнем моря.

Ночь выдалась ясная, и французская столица была залита огнями квартир, кафе, театров, дискотек и офисов. Казалось, в Париже горели все возможные огни. Нет, здесь и речи не могло быть об энергетическом кризисе, с какой стати – когда французские политики обшарили все карманы и перецеловали все задницы!

Торговец наркотиками запел песнь «Янки Дудль». Римо подождал, пока тот споет «...и в шляпу воткнул перо» – и отпустил его.

Наркобизнесмен врезался в землю, не успев закончить соло.

Гулкий удар тела о землю заставил прохожих поднять взоры на башню. Они увидели только человека на второй площадке, который напоминал ночного сторожа. Он тоже смотрел наверх. Несколько секунд спустя «ночной сторож» продолжил свой обход, а прохожие сосредоточили все внимание на разбитом всмятку человеке на мостовой.

Ночной же сторож, насвистывая «Братец Жак», спустился по ступенькам, перемахнул через железный забор высотой в восемь с половиной футов и растаял в толпе.

Римо шагал в утренней толпе парижских подростков-тинейджеров, пытающихся походить на американцев, с их дискотеками, гамбургерами и джинсами.

Римо был американцем и никак не мог взять в толк, чего этим французам не хватает. В их возрасте он не танцевал до утра, закусывая в «Макдональдсе». Римо Уильямс был патрульным в Ньюарке, штат Нью-Джерси, а если и танцевал, то только перед собственным начальством, чтобы иметь возможность жить дальше.

Но его юношеский идеализм привел лишь к тому, что на него навесили обвинение в убийстве, а наградой за его усердия стала путевка на электрический стул.

Только стул оказался не до конца электрическим.

Римо поплутал по извилистым улочкам, пока не оказался у бокового входа в парижский «Хилтон». Он содрал с себя одежду ночного сторожа, швырнув в мусорный бак и разгладил морщинки на синих легких брюках и черной тенниске, которые у него были поддеты внизу.

Жизнь и смерть Римо Уильямса. Позаимствованная униформа ночного сторожа, подъем по Эйфелевой башне, которую французам было лень чистить от ржавчины. Демонстративная расправа над торговцем наркотиками с тем, чтобы желающие заступить на освободившуюся вакансию крепко призадумались, стоит ли игра свеч. Приведение в порядок синих брюк и черной тенниски.

«Смерть» Римо на электрическом стуле выглядела куда живописнее. Его смерть была инсценировкой, дабы он начал работать на секретную организацию КЮРЕ. Далеко не все было в порядке в Соединенных Штатах Америки. Чтобы убедиться в этом, достаточно было высунуть голову из окна. Те, кто после этой процедуры умудрялись сохранить ее на плечах, убеждались, что дело было плохо. Волна преступности захлестывала страну.

Потому-то молодой президент и создал организацию КЮРЕ, нигде и никогда официально незарегистрированную. В ее ряды и вступил Римо Уильямс, официально считавшийся скончавшимся. Его задача заключалась в том, чтобы неконституционными методами защищать Конституцию.

Первым и единственным директором этой организации был Харолд В. Смит. Впрочем, в глазах Римо он тоже, в общем-то, и не существовал. Рационалист, логик, аналитик, Смит был начисто лишен воображения. Он жил в мире, где дважды два всегда равнялось четырем, хотя даже дети из выпуска шестичасовых новостей могли узнать, что жизнь устроена похитрее.

Римо шел по вестибюлю парижского «Хилтона», прокладывая себе дорогу через толпу улыбающихся, усатых служащих в беретах, которые сосредоточенно выказывали свое полное равнодушие.

Кроме них, в вестибюле не было ни души, и никто не воспрепятствовал молодому темноволосому американцу, который прошел к лестнице и пешком поднялся на девятый этаж, минуя «le coffee shop», «le drug store», «le souffle restoaurant», «le bistro» и магазин одежды «Ласкот».

Несколько мгновений спустя Римо оказался в номере люкс на девятом этаже, где и увидел Чиуна. Тот был точно там же, где Римо оставил его, уходя на задание: сидел на плетеном коврике на полу посреди гостиной.

Для всякого, кто впервые увидел бы Чиуна, тот показался бы маленьким, хрупким пожилым восточным господином с кустиками седых волос, окаймлявших большую лысину. Это было внешне правильно, но не более того. Точно так же можно сказать о дереве, что оно зеленое.

Дело в том, что Чиун был также Мастером Синанджу, последним представителем корейской династии великих специалистов в искусстве убивать. Именно Чиун обучил Римо искусству Синанджу.

От Синанджу произошли все прочие боевые искусства: каратэ, кунг-фу, айкидо, тай-кван-до, и каждое из них напоминало Синанджу, примерно как кусок ростбифа напоминает быка. Некоторые из этих дисциплин представляли собой окорок, некоторые филе из вырезки, но Синанджу являло собой единое целое.

Чиун научил Римо и ловить пули, и убивать такси, и лазить по ржавым эйфелевым башням. Все это достигалось с помощью бесконечных ресурсов силы мышления и мускульной силы.

Поначалу все было просто. Президент Соединенных Штатов Америки хлопал Смита по плечу, тот указывая перстом и говорил: «Уничтожить», и Римо, естественно, уничтожал то, на что указывал перст начальства.

Поначалу это было даже занятно. Но одно задание неизбежно тянуло за собой другое, третье, десятое, двадцатое, и в конце концов Римо уже не мог вспомнить ни одного лица своих многочисленных жертв. Изменилось его сознание – изменился и весь организм. Римо, например, больше не мог питаться, как все прочие представители человечества. Равно как спать и любить.

Чиун был великим Мастером своего дела, а потому под его неусыпным надзором Римо превратился в нечто большее, чем простой смертный. А впрочем, и в нечто меньшее тоже. У него отсутствовало то самое качество, что отличает человека от машины, – способность к несовершенству.

Римо один мог уничтожить целую армию – в любое время и в любом месте. Вдвоем с Чиуном они были способны выпустить кишки земному шару.

Но сейчас Мастер Синанджу был не в самом лучезарном настроении, что выводило Римо из состояния покоя.

– Римо, – осведомился он тонким голосом, в котором, казалось, сосредоточилась вся скорбь земная. – Это ты?

Римо двинулся через комнату по направлению к ванной. Чиун прекрасно знал, что это он, Римо, и, скорее всего, догадался об этом, когда тот еще был на седьмом этаже, но Римо поспешил ответить, потому как безошибочно распознал интонации в голосе Чиуна: пожалейте этого бедного, всеми оплеванного корейца, который вынужден держать на своих хрупких плечах всю планету, не получая никакой поддержки от своего неблагодарного американского партнера.

– Да, это я, чемпион Америки по уничтожению всех, кто того заслуживает, наделенный силой и навыками, каких нет у простых смертных. Это я – Римо. Тот, кто способен менять политику коррумпированных правителей, голыми руками сгибать юристов и подковы.

Римо вошел в ванную, не переставая говорить.

– Быстрее молнии, мощнее урагана, способный одним прыжком перемахнуть через континент.

Римо включил воду, надеясь, что ее шум заглушит голос Чиуна. Но когда тот заговорил, то без труда перекрыл грохот маленького водопада.

– Кто поможет бедному несчастному старику добиться мира и спокойствия? – вопрошал Чиун. – Когда же эти несправедливости прекратятся?

Римо открыл второй кран. Не помогло. Тогда он вдобавок включил еще и душ.

– Мне не нравится это новое задание, – слышал он Чиуна так отчетливо, словно тот находился рядом. А потом и забрался прямо в голову Римо. Тогда Римо спустил воду в туалете.

С тех пор как Чиун взялся обучать Римо, мир сильно переменился. Об этом позаботилась организация, возглавляемая Смитом. Невозможно было добиться астрономического количества приговоров по делу о коррупции, постоянно прореживать стройные шеренги организованной преступности и постоянно решать кризисные ситуации в стране, обладающей такой военной мощью, что ее хватило бы, чтобы уничтожить земной шар тысячу раз, – невозможно было заниматься этим, не привлекая внимания посторонних наблюдателей.

Поэтому теперь весь мир тянулся, чтобы обменяться рукопожатиями с Соединенными Штатами. Кто-то делал это вяло, кто-то норовя исподтишка вонзить колючку, кто-то от всей души.

Американская конституция, оставаясь пактом между гражданами Соединенных Штатов, сулила надежду другим странам. Задача Римо и заключалась в том, чтобы надежда эта не угасала. Ранее это входило в обязанности других организаций, но теперь КЮРЕ поддерживала порядок на всей планете.

Разумеется, Конгресс США, лихо потрошивший ЦРУ при первом удобном случае, не имел к деятельности КЮРЕ никакого отношения. Иначе и быть не могло.

– Мне не хватает дневных драм, – закончил Чиун. Было такое впечатление, что он говорит в пустом зале.

Римо знал, что Чиун всегда берет верх, а потому выключил душ, вымыл руки над раковиной, выключил оба крана, после чего вернулся в гостиную.

– Как это понимать? – осведомился он, вытирая руки полотенцем, на котором огромными зелеными буквами было выведено «Хилтон-Париж». – А впрочем, ясно. Смит, похоже, перестал посылать видеокассеты.

Чиун оставался в позе лотоса, слегка наклонив голову и скосив глаза, которые грозили вот-вот вспыхнуть пожаром.

– Я могу оправдать нечестность. Это как-никак характерная черта белого человека. Но наглый обман?! И это награда за годы преданной работы?

Римо подошел к личному видеомагнитофону Чиуна, который лежал на боку в другом конце комнаты.

– Мужайся, Чиун. Но в чем, собственно, дело? – спросил Римо, подняв аппарат и возвращаясь к корейцу.

– Смотри! – сказал Чиун и вложил кассету, которая со щелчком стала на место.

Римо посмотрел на экран. Пятьсот пятьдесят две вертикальные серые линии превратились в цветную картинку. Домохозяйка в мини-платьице, похожем на детское, внесла большую миску в комнату.

У нее были густые каштановые волосы, заплетенные в две толстые косы, и челка, кончавшаяся над самыми глазами.

– Я принесла ему куриного бульона, – сказала она подруге, очень напоминавшей цыпленка в брюках. – Я слышала, что он заболел.

Домохозяйка, похожая на цыпленка, взяла миску с куриным бульоном и передала ее своему пьяному мужу, который сидел, укутавшись в одеяло. Затем обе присели на диван и стали о чем-то разговаривать.

Римо уже собирался поинтересоваться, чем, собственно, Чиуну не нравится эта лента – она была такая же унылая и бесконечная, как и «мыльные оперы», смотреть которые Чиун испытывал настоятельную потребность. Туг телевизионный муж, находившийся в пьяном ступоре, упал головой в миску с супом и захлебнулся.

Римо обернулся к Чиуну, который заворчал:

– Император Смит обещал исправно посылать мои любимые дневные драмы. Знаменитую «Пока Земля вертится». Несравненную «Все мои отпрыски». И вместо этого я получаю... – И без того высокий голос Чиуна поднялся до визга: – Мери Хартман! Мери Хартман!!!

Римо хмыкнул, когда обе дамы обнаружили захлебнувшегося в курином бульоне мужа, и сказал:

– Не понимаю, что тут такого ужасного, папочка.

– Конечно, тебе этого не понять, бледное свиное ухо! Человеку, который пускает в ванной воду, чтобы не слышать справедливых слов своего наставника, любая гадость может показаться чудом искусства.

– А что тут такого плохого? – обернулся Римо к корейцу, показывая на экран.

– Что тут плохого?! – возмущенно повторил старик. Он сказал это так, словно и ребенок мог понять, что дело скверно. – А где доктор-алкоголик? Где мать-одиночка? Где пытающаяся то и дело покончить с собой жена? Где дети-наркоманы? Где все то, что сделало Америку великой нацией?

Римо снова посмотрел на экран.

– Я уверен, что все они там, Чиун, просто в этом сюжете чуть больше реализма.

– Если мне захочется реализма, я всегда могу поговорить с тобой или с другим болваном. Но когда у меня возникает потребность в красоте, я включаю эту машину и смотрю дневные драмы.

Чиун поднялся с коврика одним быстрым неуловимым движением, словно вихрь желтого дыма. Он подошел к четырем огромным лакированным синим с золотом сундукам, которые стояли друг на друге в углу, возле кровати. Пока Римо смотрел на экран, Чиун открыл верхний чемодан и стал выбрасывать из него содержимое.

Римо обернулся, когда вокруг него стали падать куски мыла.

– Что ты делаешь? – осведомился он, когда у него на плече оказалось полотенце с надписью «Холидей Инн».

– Ищу контракт между Домом Синанджу и императором Смитом. Посылая мне «Мери Хартман, Мери Хартман!» вместо «Молодой и дерзновенный», они нарушают наше соглашение. Если они не ценят мои услуги, то я сочту за благо подать в отставку, пока не случилось худшее.

Римо подошел к сундуку, в котором копошился Чиун.

– Возьми себя в руки, папочка. Произошла ошибка. Они ведь, кажется, больше не совершили ничего предосудительного, или я ошибаюсь?

Чиун проворно выпрямился, на его пергаментном лице появилось выражение притворного удивления.

– Они мне прислали тебя, – прокудахтал он, после чего снова согнулся над раскрытым сундуком. – Хи-хи-хи! – засмеялся он. – Они прислали мне тебя, скажешь, нет? Хи-хи-хи!

Римо начал собирать разбросанные предметы, которые усыпали пол комнаты, словно осенние листья землю после ливня.

– Постой, постой, папочка. А это что такое? – Римо поднес к свету бутылочку. – «Сиграмс»? Угощение от «Америкен эрлайнз»? А это что? – подобрал он вторую бутылочку – «Джонни Уокер», черная этикетка? На память об «Истерн эрлайнз»? Отлично. А это смирновская водка – благодарим за то, что вы выбрали ТВА?

Чиун оторвался от сундука, всем своим видом напоминая медленно распускающийся бутон невинности.

– Никогда не известно, когда эти штучки могут пригодиться, – пояснил он.

– Мы же не пьем. Так, а это что такое? Спички из ресторана «Времена года»? Зубочистки? Господи, а вот этим мятным конфетам лет пять, не меньше!

– Мне их подарили, – сказал Чиун, – и я счел неудобным отказываться.

Римо поднял последнюю находку.

– А откуда пепельница с надписью «Чинзано»?

Чиун обернулся, и на лице его отразилось легкое недоумение.

– Пепельницы не помню. Она, случайно, не твоя? Ты, часом, не провозил контрабандой свое барахло вместе с моими сокровищами?

Римо снова повернулся к телеэкрану и сказал:

– А я-то никак не мог понять, чем набиты твои сундуки. Оказывается, все эти годы я таскал с собой мелочную лавку.

– Я не могу найти контракт, – объявил наконец Чиун, – а стало быть, я лишен возможности разорвать его и удалиться от дел. Дело в том, что для меня слово чести – святыня, чего никак нельзя сказать ни о тебе, ни об этом сумасшедшем Смите.

– Да, да, – сочувственно покивал головой Римо.

– Тем не менее я должен принять меры, чтобы положить конец этим безобразиям. Смит должен увеличить жалованье Синанджу и впредь посылать настоящие записи настоящих сериалов.

– Будет тебе, папочка. Синанджу получает от нас столько денег, что можно покрыть кровлей из платины ваши хибары.

– Золотом, а не платиной, – поправил Чиун. – Они платят нам золотом. И в недостаточных количествах. Нам никогда не хватает. Ты не помнишь страшное бедствие, которое посетило нашу маленькую деревеньку несколько лет назад?

– Вам платят в количествах, вполне достаточных, – возразил Римо, зная, что его возражение не помешает Чиуну в тысячный раз пересказать легенду о Синанджу, маленькой рыбацкой деревушке в Корее, жителям которой приходилось выступать в роли наемных убийц, чтобы побороть нищету, заставлявшую их топить детей в бухте, так как они не имели возможности прокормить их.

Из столетия в столетие Мастера из Синанджу преуспевали в своем ремесле. Во всяком случае, с финансами у них было неплохо. А лучше всех шли дела у Чиуна, нынешнего Мастера. Даже несмотря на инфляцию.

– Достаточно или недостаточно, – закончил Чиун, – но небеса все те же, моря все те же, и Синанджу остается такой же, какой была всегда.

Римо попытался подавить зевоту и сказал:

– Хорошо. Отлично. Можно, я немножко посплю? В ближайшее время Смитти выйдет с нами на связь. А пока надо отдохнуть.

– Да, сын мой. Можешь поспать. Как только мы примем меры, чтобы оградить других от пагубного воздействия этой «Мери Хартман, Мери Хартман».

– Мы? – откликнулся Римо уже с кровати. – А, собственно, почему мы?

– Мне нужен ты, – пояснил Чиун, – потому что требуется грубая физическая сила. – Чиун подошел к письменному столу, выдвинул ящик и вытащил оттуда бумагу и ручку. – Я хочу знать, кто несет ответственность за появление «Мери Хартман, Мери Хартман», – сказал он.

– Думаю, что это Норман Лир, Норман Лир, – отозвался Римо.

Чиун кивнул и сказал:

– Я слышал об этом человеке. Он приложил немало усилий, чтобы погубить американское телевидение. – Чиун взял бумагу, ручку и, подойдя к Римо, положил и то и другое ему на живот. – Сейчас я продиктую письмо, – сказал он.

Римо издал звук, похожий на рычание, а Чиун опустился на коврик в позе лотоса.

– Ты готов? – спросил Мастер Синанджу.

– Готов, – буркнул Римо.

Чиун прикрыл глаза и положил ладони на колени.

– Дорогой Норман Лир, Норман Лир, – произнес он. – Берегись! Подпись: Чиун.

Римо выждал паузу, затем спросил:

– «Искренне Ваш» добавлять не будем?

– Я завтра проверю, все ли там верно, а потом ты его отправишь, – сказал Чиун и, сидя с прямой спиной на соломенном коврике, погрузился в первую стадию сна.

Зазвонил телефон. Римо задумался, не ему ли звонят. Слишком много телефонных звонков раздавалось ночью. Римо слышал их через стены. Он также слышал, как пробирается где-то между стен мышь, совершая марш-бросок по внутренностям здания. За мышкой никто не гнался, потому что других звуков Римо не услышал.

В ночи раздавалось немало разных звуков. Полной тишины не бывает. Для Римо вот уже десять лет не существовало такого понятия, как тишина. Любители мяса и воины спят, отключив мозги. Но это не сон, а потеря сознания. Настоящий сон дает отдых голове и телу, позволяет быть в курсе того, что происходит вокруг. Такой сон отключает сознание не более, чем отключает дыхание. Да и зачем такое отключение?

Первобытные люди, возможно, так и спали. Но их потомки устроены по-другому. Большинство из них спят как бревна. Но, как учил Чиун, позволять себе такой сон означало просто-напросто умереть раньше срока. А потому Римо слышал во сне все, что происходило вокруг. Это все равно как слышать музыку за стеной. Он слышал все, но не принимал участия. Итак, зазвонил телефон. И когда Римо понял, что он звонит слишком громко, а стало быть, не за стеной, а в этой комнате, то встал и снял трубку.

Поднося трубку к уху, услышал, как забормотал Чиун:

– Неужели этот чертов телефон должен звонить час, прежде чем ты пошевелишься?

– Спокойствие, папочка, – отозвался Римо. – Алло! – рявкнул он в трубку.

– Это я, – услышал он едкий голос, от которого у него зачесались барабанные перепонки.

– Поздравляю, Смитти! Вы хотите пожелать мне спокойной ночи?

Доктор Харолд Смит был явно разочарован.

– Я звоню достаточно рано, и ваша ирония неуместна.

– Отдел иронии фирмы КЮРЕ работает круглосуточно. Звоните завтра в то же время – и результат будет точно такой же.

– Хватит, – перебил Римо Смит. – Ну, что, вы навели порядок в купле-продаже известного вам товара?

– Надеюсь.

– Где коммерсант?

– Не важно. Главное, работа сделана.

– Отлично, у меня для вас новое задание.

– Что на этот раз? – осведомился Римо. Опять поспать не удастся. – Ну, кого надо пристукнуть?

– Это не телефонный разговор, – отрезал Смит – Встречаемся через двадцать минут в кафе на улице с северной стороны отеля.

Раздался щелчок, потом в трубке послышались гудки, в которых, Римо был готов поклясться на Библии, слышался отчетливый французский акцент.

– Это звонил безумный лунатик Смит? – осведомился Чиун, по-прежнему сидевший на коврике в позе лотоса.

– Кто еще может звонить в такое время?

– Отлично. Мне с ним надо поговорить.

– Если так, то почему же ты не снял трубку?

– Потому что это дело обслуживающего персонала, – сказал Чиун. – Ты отправил?

– Что именно?

– Мое послание Норману Лиру, Норману Лиру, – пояснил Чиун.

– Папочка, но я только что встал.

– На тебя нельзя ни в чем положиться! Тебе следовало уже давно отослать письмо. Тот, кто ждет, прождет целую вечность.

– «Кто рано ложится и рано встает здоровье, богатство и ум сбережет», как гласит пословица! Кстати где тут север?

Харолд Смит, директор КЮРЕ, сидел в бистро меж весело чирикающих, пестро одетых французов, словно сыч на приеме с коктейлями.

Когда Римо опустился на стул напротив Смита, то заметил, что тот был одет в серый костюм и черный жилет. И еще на нем был действовавший Римо на нервы дартмутский галстук. Шли годы, кто-то умирал, кто-то продолжал жить себе припеваючи, но Харолд Смит и его костюм не менялись.

Чиун занял позицию за соседним, таким же белым, столиком, который, к счастью, не был никем занят, и Чиуну не пришлось заниматься принудительной эвакуацией. Посетители косились на странное трио, а один молодой человек счел, что Чиун – звезда азиатской эстрады, прибывшая в Париж на рок-концерт.

Официанты, впрочем, уже видели трио раньше. Тот, что постарше, в костюме двадцатилетней давности, смахивал на продюсера. Худой, в черной тенниске походил на режиссера. Кореец сидел за столом с таким видом, словно ему принадлежал весь ресторан. Поэтому он скорее всего был актером, приглашенным на роль Чарли Чэна или Фу Манчу, а может, и кого-то другого. Короче, это приехала очередная идиотская американская съемочная группа.

– Привет, Смитти, – сказал Римо. – Что стряслось и почему нужно было непременно меня будить?

– Римо! – сказал Смит вместо приветствия. – Чиун!

– Сущая правда, – согласился Римо Есть и Чиун, и Римо.

– Привет, о великий Император, мудрый хранитель Конституции, над которым не властно время, – сказал Чиун, отвешивая глубокий поклон, несмотря на то, что его ноги были закинуты на стол. – О кладезь премудрости и благородства!

Смит обернулся к Римо и спросил:

– Чего он хочет от меня на этот раз? Когда он называет меня «великим Императором», это неспроста. Он всегда в таких случаях чего-то хочет.

– Скоро он сам заговорит, и все станет понятно, – отвечал Римо, пожимая плечами. – Ну, так в чем дело?

Смит говорил примерно двенадцать минут, в раздражающе уклончивой манере, которую он усвоил еще с шестидесятых годов, когда в моду вошли подслушивающие устройства. Римо смог понять, что речь идет о смерти двух израильтян, и, хотя убийства произошли в точках, отстоящих одна от другой на тысячи миль, между этими событиями имелась связь, и она указывала на нечто весьма серьезное.

– Ну и что? – спросил Римо.

– Сообщения из соответствующих регионов, – отвечал Смит, – указывают на человека, внешность которого весьма напоминает вашу.

– Ну и что? – повторил Римо.

– То, что эти люди были не просто убиты, но и к тому же изувечены, – сообщил Смит так, словно это объясняло все остальное.

Римо сморщился от отвращения.

– Идите к черту, Смитти, я так не работаю! Кроме того, я на службе и не люблю совместительства.

– Прошу прощения. Я просто хотел еще раз в этом удостовериться, – сказал Смит. – Мы установили, что обе жертвы имеют отношение к ядерной зоне.

– К чему, к чему?

Смит откашлялся и предпринял новую попытку.

– У нас есть основания полагать, что эти жертвы означают подготовку нападения на некоторые новшества в израильском военном арсенале.

Римо махнул рукой перед носом, словно отгоняя надоедливую муху.

– Виноват, не понял. Если можно, то же самое, только по-английски.

– Эти убийства могут быть связаны с появлением у Израиля мощного оружия, которое представляет серьезную угрозу прочим странам.

– Понял, – сказал Римо и прищелкнул пальцами. – Речь идет об атомном оружии. Он говорит про атомные бомбы, – сообщил он Чиуну.

– Ш-ш-ш, – зашипел Смит.

– Вот именно, ш-ш-ш! – громко отозвался Чиун. – Если великий Император желает говорить про атомные бомбы, я готов защищать его право делать это. Не стесняйтесь, о великий, и говорите об атомных бомбах, ничего не страшась.

Смит посмотрел ввысь, словно ожидал увидеть вестника от Всевышнего.

– Минуточку, – сказал Римо. – Была убита и женщина?

– Она была ни при чем, – сказал Смит. – Возможно, просто ей не повезло и она оказалась там по чистой случайности.

– О'кей, – сказал Римо. – Куда же мы направимся из Парижа?

– В Израиль, – сказал Смит. – Это может быть увертюра к третьей мировой войне, Римо. Оба погибших имели отношение к израильскому атомному оружию. Когда начинается разгул терроризма, трудно предугадать последствия. Кто знает, что может стрястись. Вдруг заварится такая каша, что не станет вообще Ближнего Востока. А то и всей планеты.

Смит говорил спокойно, словно диктовал рецепт салата с курицей. У Римо сделался серьезный вид. А Чиун, напротив, выказывал все признаки удовольствия.

– В Израиль? – прочирикал он. – Отлично. Мастера Синанджу не бывали в Израиле со времен Ирода Чудесного.

– Ирода Чудесного? – переспросил Римо, не без удивления глядя на Чиуна.

Тот спокойно выдержал взгляд и сказал:

– Ну да, Чудесного. Его поливают грязью, хотя он всегда платил вовремя. И неукоснительно держал свое слово, чего никак нельзя сказать о некоторых других императорах, которые обещают одно, а присылают другое.

Смит встал. Похоже, ему стоило немалых усилий сделать вид, что он не понял прозрачных намеков Чиуна.

– Выясните, что там происходит, и положите этому конец, – приказал он Римо. А Чиуну лишь сказал: – Всего хорошего, Мастер Синанджу.

Когда он повернулся, чтобы уходить, Чиун заметил:

– Ваши последние слова порадовали мне душу, Император Смит! Настолько порадовали, что я не буду больше докучать вам горестями, что не дают покоя вашему покорному слуге.

Смит взглянул на Римо. Тот обнажил верхние зубы в оскале, призванном изобразить то ли Мери Хартман, Мери Хартман, то ли Хирохито, Хирохито.

– Вот вы о чем, – протянул Смит. – Знайте же: мы разобрались с человеком, в чьи обязанности входило заниматься этой проблемой. Ваши дневные драмы будут тотчас же доставлены вам, как только вы окажетесь в Земле Обетованной.

На сей раз, прежде чем поклониться, Чиун встал на стол и громко выразил свою благодарность и признательность, добавив, что теперь, несмотря на все советы Римо, ни за что не станет добиваться повышения содержания для деревни Синанджу, даже если стоимость жизни за последний месяц и возросла на семь десятых процента.