Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Последний порог

Глава первая

Последним куском мяса, который суждено было съесть Винни Энгусу, оказалась увесистая часть предплечья холощеного бычка, которого за несколько часов до этого привезли в трейлере с тучных полей Вайоминга и погрузили в поезд. – На нем он вместе с тысячами его собратьев прибыл на аукцион, где, пропрев сутки в темном загоне, был выведен на обозрение толпе разжиревших ковбоев в широкополых “стетсонах” и вышитых рубашках, поверх которых были надеты тонкие свитера с тремя пуговками под треугольным вырезом ворота и маленьким зеленым аллигатором на левой груди. В седло, понятное дело, эти ковбои не садились уже лет двадцать – плюс-минус год для верности.

Бычка этого, вместе с тремя сотнями других, приобрел на аукционе Техасец Солли Вейнстайн, по приказу которого он и был снова водворен в грузовик, но везли его на сей раз уже на бойню.

Хмурым, как часто в Хьюстоне, утром угрюмые работяги в фланелевых рубашках и толстых вельветовых штанах погнали его, ткнув электрическим разрядником в холку, в тесную камеру, где ухо его украсила метка, потом – на мойку, а уже оттуда – в загон, где бычку предстояло нагулять вес до тысячи двухсот фунтов – плюс-минус фунт для верности.

Глядя, как откормившегося и изрядно разжиревшего бычка Винни Энгуса ведут в чрево очередного грузовика, Техасец Солли, который каждую субботу в ближней синагоге исправно гнусил на иврите, с тем же гнусавым выговором умильно втолковывал ему, как замечательно он теперь выглядит – какой он стал большой, с крепкими ногами и толстой шкурой.

А когда грузовик ушел, Техасец Солли отправился в свой офис – и судьба бычка была решена. Усевшись за стол, украшенный бежевым телефоном на 12 каналов, Солли продал всю партию еще живой говядины компании “Митамейшн”, ведавшей мясными рынками Восточного побережья, а конкретно – их коннектикутскому менеджеру Питеру Мэттью О’Доннелу.

О’Доннел позвонил Винни Энгусу, как раз когда копыта бычка коснулись стального пола тесного коридора; пол этот откидывался, но бычку уже было не суждено узнать об этом.

Последним, кого он видел, был человек в белом халате и пластиковых темных очках, который быстро наклонился вперед и приложил ко лбу бычка длинную трубку, и животное скончалось еще до того, как откинулся стальной пол, и туша его рухнула вниз – к Большим ребятам.

Большими ребятами именовалась для простоты бригада мужчин, расположившихся вдоль длинной ленты конвейера. Каждый из них мог бы класть кирпичи, швырять уголь, плавить сталь или пять дней в неделю по восемь часов накручивать гайки на болты на конвейере какого-нибудь автомобильного завода, но вместо этого по причинам географическим, или семейным, или с отчаяния, или просто от затянувшегося невезения все они оказались здесь и день ото дня гнули себя, стараясь привыкнуть к этой работе, чтобы в один прекрасный уик-энд придти домой и сказать друзьям: “Да не так уж там и хреново, парни”.

А вскоре они и сами уже в это верили, и, придя на работу, привычно связывали задние ноги мертвой коровы ремнем, чтобы подвесить тушу на крюк и, прикрыв пластиковый комбинезон клеенчатым фартуком, подойти и воткнуть нож в еще теплое горло, одним движением вспороть брюхо – и вовремя отскочить, когда на бетонный пол, повинуясь законам гравитации и пульсации умирающих вен, выплескивался темный поток дымящейся крови.

Затем медленным движением они делали надрез вокруг головы так, что она начинала качаться, последним ударом отделяли ее и вешали на отдельный крюк, и машина сдирала с головы кожу; усилий она тратила на это не более, чем человек, снимающий полиэтиленовую пленку с кусочка сыра.

Потом голову вываривали до тех пор, пока не подергивались пленкой глаза, и обнажившееся мясо не становилось молочно-белого цвета. Тем временем тушу спускали вниз, где человек с гидравлическими ножницами срезал копыта и швырял их в дыру в полу; из туши вытекали последние струйки крови.

Далее очередной член братства Больших ребят бесцеремонно влезал в брюхо туши двумя руками и единым махом, словно “джекпот” в партии покера, извлекал оттуда кишки – и сбрасывал их в проходящий рядом оцинкованный желоб.

Еще одна машина сдирала шкуру – так, что на ленте оставался лишь покрытый мясом скелет, который и занимал соответствующее место в холодильнике.

А О’Доннел тем временем разговаривал с Винни.

– Большой Вин? Привет, это Пит.

– А-а, ну чего там у тебя? – голос Винни грохотал так, что казалось, будто кто-то поет басом в угольной шахте. Росту в Винни Энгусе было пять футов и восемь дюймов, но все называли его Большой Вин – из-за его голоса.

– Именно то, что ты хотел, Вин.

Личная жизнь Питера О’Доннела не сложилась. Он был разведен, его дети не любили разговаривать с ним, его бывшая жена тоже не любила с ним разговаривать, и поэтому любую беседу, прежде чем добраться до сути, О’Доннел начинал с длинной преамбулы. Из-за чего все остальные не любили с ним разговаривать тоже.

– То, что я хотел? – переспросил Энгус, с шумом высасывая вторую за последний час банку пива.

– Да, именно. Что тебе было нужно?

– Мне было нужно две тонны ребрышек, две – вырезки... две – бочков, две – окорочков. Шкура – тоньше, мяса – больше.

– Могу устроить – кроме окороков. Их – только одну тонну.

– Мне нужно две.

– Брось, Вин. Их сейчас никто не берет. Одну – с нашим удовольствием.

– Две, – сказал Энгус.

– Да бога ради, твои окорока уже дышат на ладан! Брось. Бери одну.

Смех, который издал Большой Вин, напоминал звук топора, которым пытаются срубить железное дерево.

– Ладно, забудь про окорока, – сказал он. – Я беру остальное.

– Значит, две – ребер, две – вырезки, две – бочков, – повторил О’Доннел, записывая.

На другом конце Винни Энгус положил трубку, видимо, считая дискуссию об окороках законченной.

Как раз в эту минуту на хьюстонской хладобойне из освежеванной туши вырезали последний кусок предназначавшегося ему мяса. Человек, производивший эту операцию, настолько привык к белому облачку собственного дыхания, постоянно висевшему перед ним, что вечерние поездки домой с работы неизменно дарили ему несколько неприятных минут – садясь за руль, он вдруг пугался, что умер, поскольку переставал видеть свое дыхание.

И этот самый человек сделал на туше шесть глубоких надрезов, а затем передал ее осоловелого вида партию, который ткнул тушу ножом, снял оставшийся кое-где слой жира, ощупал ребра, не переставая при этом переминаться с ноги на ногу.

Наконец, удовлетворившись, видно, качеством надрезов, он извлек из кармана штемпель – и вскоре освежеванная и снабженная надрезами туша была покрыта пурпурными эмблемами, на которых стояло: “Министерство сельского хозяйства. Соединенные Штаты Америки”.

Две недели спустя Винни Энгус, оставив свой отделанный деревянными панелями и лишенный окон кабинет в полуподвальном этаже собственного дома в Вудбридже, штат Коннектикут, уселся в недавно приобретенный седан “Монте-Карло”. С этой машиной у Винни была связана крепнувшая надежда, что остатки хорошего вкуса позволят ему и дальше от души ненавидеть ее.

Купить ее заставила Винни жена, дабы показать соседям, что они с супругом шагнули еще на одну ступеньку общественной лестницы после того, как в Милфорде, на самой окраине Уэст-Хейвена Винни открыл новый мясной ресторан “Стейк-Хаус”.

До покупки “Монте-Карло” были еще плавательный бассейн, и чугунная ограда вокруг дома, и оплата услуг дюжины садовых архитекторов. Все для того, чтобы закрепиться наверняка на этой самой ступеньке, – или, как говорила жена, для статуса.

– Чего этот самый статус так заедает, тебя? – не раз спрашивал ее Винни. – При чем здесь какой-то статус? Я продаю бифштексы и гамбургеры!

– Ах, пожалуйста, Винсент, оставь, – кривя губы, отвечала супруга. – Все время пытаешься представить себя каким-то владельцем “Макдональдса”.

– Если бы у меня дела шли так, как у них, то я и заправлял бы делами “Макдональдса”. А я, увы, не такой башковитый, и потому вожусь со “Стейк-Хаусом”. Так что выкинь всю эту чушь насчет статуса из головы. У меня, знаешь, деньги не растут на окне в горшочках.

– Не растут – или ты просто не хочешь потратить лишний цент на меня и на наших девочек? На твои собственные прихоти денег у тебя всегда достаточно. Эта твоя охота, например. Не помню, чтобы ты хоть раз отложил ее из-за нехватки денег.

– Да мне, ради всего святого, охота обходится всего-навсего в лишний бак бензина! А вот во что тебе влетает твоя охота за барахлом!? – взревел Винни.

– Чуть больше того, что ты изредка изволишь потратить на меня и детей, – ответствовала жена, поджав губы.

– А, ладно... Покупай, что взбредет тебе в голову, – махнул он рукой.

И она покупала. И последним ее приобретением был этот вот самый седан. Боже, как же он его ненавидел.

Однако, когда Винни отъехал от дома, настроение его заметно улучшилось. Можно сколько угодно потешаться над бреднями жены насчет статуса, но что говорить – Винни Энгус проделал немалый путь от мойщика посуды в грязной забегаловке в Бостоне, где добиться успеха означало не быть случайно убитым в очередной потасовке между неграми и ирландцами, задавшимися целью истребить друг друга.

А он изучал, присматривался и копил деньги, а потом сразу купил в Нью-Хейвене собственный ресторан. Все говорили, что в университетском городке мясной ресторан долго не продержится – ан нет, Винни заставил его продержаться, да еще с лихвой, а потом женился на сидевшей у него за кассой симпатичной длинноногой евреечке и переехал в пригород уже семейным.

При мысли об этом хорошее настроение Винни развеялось так же внезапно, как и пришло.

Ну и что принесло ему все это? Слишком большой дом, требующий слишком больших денег. Жена, которая прятала свой возраст под таким количеством косметики, что Винни уже лет десять как не помнил натурального цвета ее щек. Пара дочерей, которым сам Господь предназначил стать подарком для всех зубных врачей округа. И эта пижонская тачка, ведрами жрущая бензин – Боже, как же он ее ненавидел.

Ресторанов у него было два, дела в обоих шли в гору, но правительство и стремительно растущие налоги вытягивали из него деньги быстрее, чем он успевал снимать навар с посетителей. Но что, спрашивается, ему оставалось делать, кроме того, как продолжать заниматься тем, что он, собственно, и делал все это время? Винни не раз приходила в голову мысль, что неудача может в любой момент заставить собраться с духом и начать все сначала – зато уж успех присосется к твоей хребтине однажды и навсегда.

Миновав Пост-роуд, Винни Энгус свернул к северу, оставляя позади ряды модных лавок, торгующих разным антикварным барахлом, продуктовых магазинов, обувных магазинов, – со всеми их разноцветными огнями, неоном и пластиком ярких вывесок – и, свернув налево, подъехал наконец к стоянке машин перед его собственным рестораном.

Отделанный светло-коричневым деревом фасад заметно смягчал унылый пейзаж пригорода. Мягкий свет, пробивавшийся из окон сквозь плотные темно-желтые занавеси, заставлял здание даже днем переливаться огнями и сверкать, как новогодняя елка.

И когда Винни Энгус вошел наконец в ресторан, он разом позабыл все свои проблемы. Здесь он был в другом мире – мире, который от начала до конца создал сам.

В кухне на ящике из-под пива, поставленном на попа на простой бетонный пол, восседал его главный повар.

– Привезли? – спросил его Винни.

– Ага, – кивнул тот. – Как раз утром.

Встав, повар прошел мимо Винни к громадному, до потолка, холодильнику и извлек из него лепешку говяжьей вырезки, срезанную так, что с краю осталась лишь тонкая кромка жира. Ткнув ее пару раз для пробы длинной двузубой вилкой, он шлепнул мясо на решетку гриля.

– А ну, тихо! – погрозил он пальцем зашипевшему на решетке куску. У повара Винни была привычка во время готовки нежно общаться с мясом.

– Ну ладно, я в баре, – кивнув, Винни вышел. Присев на табурет у стойки, Винни принялся рассказывать бармену, как он обучал в свое время кухонный персонал, втолковывая им; что хороший кусок мяса подобен умелой шлюхе. Шлепни ее как следует, но нежно: станет мягкой, как шелк, а начнешь колотить – будет жесткая, как подошва.

– Это точно, – поддакнул бармен, наливая хозяину еще пива.

Двенадцать минут спустя в дверях возник повар, держа на белом льняном полотенце на вытянутых руках темно-коричневое с бежевым узором фаянсовое блюдо, в центре которого красовался румяный, поджаристый, благоуханный, восхитительный бифштекс.

Умелым движением ножа Винни обнажил серовато-розовую сердцевину, которая, казалось, вздохнула от прикосновения блестящего лезвия.

– Пойдет, – прокомментировал он. – Фактура что надо.

Перечеркнув кусок крест-накрест зубчатым лезвием, он подцепил треугольную дольку на поданную барменом тяжелую вилку из литого серебра. Поднес ко рту, провел языком по румяной корочке, проверяя, нет ли следов пригара – и наконец откусил.

Мясо словно обволакивало зубы. Винни откусил с другой стороны, и с этого края мясо вдруг показалось ему жестким, даже с каким-то жестяным привкусом... но лишь на какую-то долю секунды, а затем растаяло во рту и будто перелилось по пищеводу в желудок.

И если не считать этой вот доли секунды, это был лучший бифштекс, который когда-либо пробовал Винни Энгус за свою жизнь. Винни откусил еще семь раз, и удовольствие, увы, кончилось.

– То-то же, – удовлетворенно пробурчал повар пустой тарелке, неся ее назад, в кухню. А Винни Энгус уже был в офисе и метал громы и молнии на голову несчастного Питера О’Доннела из-за оловянного привкуса вокруг клейма Министерства сельского хозяйства.

– Я не привык жрать солдатские пряжки! – Винни ревел так, что, казалось, лопнет телефонная трубка.

– Пожалуйста, Большой Вин, успокойся. Я как следует поджарю задницу этим техасским ублюдкам. Больше это не повторится, уверяю тебя.

– О’кей, – пробурчал Винни Энгус.

На ужин семейство Энгусов вкушало жаркое из тунца. Винни, раза три ткнув свою порцию вилкой, извинился и пошел наверх упаковывать рюкзак – завтра он собирался наконец-таки на охоту.

– Тебе, я вижу, не терпится? – холодно-язвительным тоном вопросила супруга с другого конца стола.

– Ладно, ладно, – добродушная интонация далась Винни после долгих лет упорной тренировки. Подмигнув дочкам, он поспешно вышел из комнаты.

Уже перешагнув порог, он услышал позади голос младшей, Ребекки:

– А мне обязательно, мама? Ведь папа не ел!

– И поэтому ты хочешь, когда вырастешь, стать такой же, как твой отец? Ешь немедленно! – прикрикнула миссис Энгус.

– Перестань, пожалуйста, мама, – прозвучал резкий голос старшей, Виктории. Винни слышал, как она с шумом встала из-за стола.

Винни Энгус опустился на массивный дубовый стул посреди его большого и порядком захламленного кабинета. Ступ жалобно скрипнул – двадцать фунтов лишка, которые за последние пять лет набрал Винни, давали о себе знать.

Рассматривая развешанные на стене охотничьи трофеи и ружья, Винни погрузился в мечты о завтрашнем дне. Завтра горло перехватит холодный утренний воздух: Винни будет тяжело, с шумом дышать; руки затекут от веса его двенадцатизарядного карабина; ноги заноют от ходьбы часам к десяти утра – но, черт его побери, как же он любит все это! На охоте он оставался один на один сам с собою, и ему снова было двадцать лет.

Теперь только не забыть смазать сапоги, приготовить еду на завтра, собрать рюкзак, поставить будильник на четыре утра – а потом...

А, еще одну вещь надо срочно сделать. Его ежемесячный телефонный звонок.

Звонил он по этому номеру каждый месяц вот уже одиннадцать лет, с того самого времени, как открылся его первый “Стейк-Хаус”. Богатенькие сынки из колледжа его еще не освоили, а приезжавшие бизнесмены просто не успели о нем узнать. Деньги Энгусу нужны были позарез, но банки ограничивались лишь вежливым сочувствием.

И тогда приятель из Массачусетса дал ему один телефонный номер, обладатель которого был заинтересован в последней информации о событиях на мясном рынке Штатов. Вот Винни и должен был снабжать его такой информацией – и хорошо получать за это.

Винни к тому времени готов был разделать и продать на рынке родную матушку – и поэтому, недолго думая, позвонил.

Магнитофонный голос велел ему говорить – и за десять минут Винни выложил все, что знал о ценах, акциях, снабжении, подготовке, управлении и обслуживании. Голос осведомился, закончил ли он, и поблагодарил после десятисекундной паузы. Три дня спустя Винни обнаружил в своем ящике почтовый перевод на пять сотен. Обратного адреса не было.

Когда он позвонил снова, голос велел ему перезвонить в начале следующего месяца. И вот уже одиннадцать лет в первых числах каждого месяца Винни Энгус звонил по этому номеру – и добывал деньги.

Он не был уверен, нравилось ли ему само по себе это занятие, но 66 тысяч не облагаемых налогом зелененьких вне всякого сомнения грели его душу. И потом, разве нарушал он хоть какой-нибудь закон?

Подняв телефонную трубку, Винни набрал код области и семизначный номер и, прижав трубку к подбородку плечом, принялся разбирать и чистить свой девятимиллиметровый карабин с оптическим прицелом.

После двух гудков в трубке раздались переливы тонального набора, а затем монотонный женский голос произнес: “Пожалуйста, сообщите название вашего города, адрес, номер водительских прав и оставьте вашу информацию”.

И Винни так торопился оставить ее, что не расслышал в трубке еще одного слабого щелчка – в комнате наверху подняли трубку параллельного телефона.

– Снабжение в целом ровное, – кивал он в такт словам головой, – но в разных районах ежемесячные колебания. В этом месяце перебои с окороками. Качество мяса – лучшее за последние несколько лет, и думаю, что очень скоро цены стремительно вырастут.

– И еще я тут жаловался своему дистрибьютору, что вроде министерские клейма на тушах стали темнее и глубже обычного. Я сегодня пробовал как раз кусок с клеймом – было похоже, что жуешь фольгу, вот ей-богу. Придется поглубже срезать жир, чтобы удалить клеймо целиком, не иначе.

Винни говорил и говорил, пока вдруг не сообразил, что в трубке слабо, но отчетливо прослушивается какая-то другая линия. Сначала он подумал, что это просто телефонное эхо, но вскоре различил и слова:

– Сейчас не время для упражнений в логике, Спок.

– Для них всегда находится время, доктор.

– То есть вы хотите сказать, что мы потеряли Джима – и не в силах сделать ничего, чтобы найти его, мистер Спок?

– Галактика очень велика, доктор.

Винни Энгус поспешил закончить разговор. Монотонный голос поблагодарил его, снова зазвучал тональный код – и абонент отключился.

– Вики! – взорвался он в трубку. – Это ты, черт возьми?

В ответ ему раздался голос Джеймса Т. Кирка, доблестного капитана звездного корабля “Энтерпрайз”:

– Поражение – восьмой фактор. В действие!

– Вики! Это ты там?

В трубке, из комнату наверху, зазвенел наконец голос его старшей дочери:

– Да, я, папа. А с кем это ты говорил?

– А это, милая леди, вовсе не ваше дело! – ответил Винни с нажимом в голосе.

– Нет, правда, папа. Ты вел себя очень непочтительно по отношению к представителю цивилизации квадрантов в Объединенной Федерации планет. Ты совсем не помогаешь межгалактическому сотрудничеству.

Винни только покачал головой, – он почти видел, как Виктория улыбается в телефонную трубку. Ну что делать, если она на этом помешана. Все стены в ее комнате были увешаны плакатами с изображением экипажа Звездной экспедиции, под потолком висела модель звездного корабля “Энтерпрайз” (с руководством по управлению – шесть девяносто пять за комплект), на двери, текст Звездного соглашения (тоже шесть девяносто пять за штуку), на столе – дневники Звездной экспедиции (десять баксов в твердой обложке), на полках: шесть кукол, изображающих членов Звездного экипажа, одна – Клингона, плюс дешевые пластиковые модели фейзера, трикордера и коммуникатора.

– Неплохо бы для разнообразия посотрудничать со мной. Вики, – упрекнул он ее. – Я что же, выкладываю пять тысяч за каждый семестр в Йеле, чтобы ты тем временем совсем ударилась в эту свою Экспедицию?

Виктория вдруг понизила голос до заговорщицкого шепота:

– Папа, а ты шпион, да?

– Вики, я звоню по этому номеру уже много лет. Это... это просто отдел сельскохозяйственного министерства.

– А я и не знала, что они нанимают шпионов.

– Забудь ты про них, ради Бога. Тебе уже девятнадцать лет...

– Почти двадцать.

– Почти двадцать, а ты все играешь в куклы из “Звездных войн”. Пора, ей-богу, уже оставить все это. Даже сериал по телевизору уже восемь лет как закончился.

– Почти девять, – ответила Вики. – А ты знаешь, что означали эти странные щелчки в начале и в конце твоего разговора?

– Знаю – они разговор записывали. Ну и что?

– Не они, а он, папа.

– Кто “он”?

– Ты говорил с компьютером.

– Ну и?

– А ты и не понял этого, ведь так?

– Не понял, – уже зарычал Винни. – И будет лучше, если ты вообще забудешь про все это. Никакого разговора ты не слышала, ничего о нем ты не помнишь, и никому о нем не скажешь, ясно тебе? Даже матери. Вернее, ей – особенно. Поняла?

– Я уже не ребенок, папа.

– Пока ты сходишь с ума по монстру с острыми ушами и зеленой шкурой, ты – самое настоящее малое дитя, Вик.

Вики хихикнула.

– Как скажешь, папа. – Трубка опустилась на рычаг.

Винни Энгус улыбнулся помимо воли, представив свою дочь – пышнотелую длинноногую девицу в обтягивающих джинсах, играющую в куклы из Звездной экспедиции. Он-то подозревал, что она давно уже переросла все это и играла в них только, чтобы ему досадить. А что? Взрослая дочь способна и на более странные штуки.

Закончив чистить ружье, Винни дождался, пока из кухни уйдет жена и приготовил себе два больших сэндвича с сыром и пикулями. Упаковав их в пакет и сунув в сумку вместе с четырьмя банками содовой, он повесил у двери свою черную с красным шерстяную охотничью шапку и ровно в десять лег спать.

Будильник зазвонил в три пятьдесят восемь утра. Жена неистово храпела, пока Винни прихлопнул ладонью кнопку и быстро и бесшумно вскочил с кровати. Поспешно оделся, собрал свое снаряжение, спустился по лестнице вниз, мимо комнаты Ребекки, кладовой, комнаты Виктории, взял в кухне сумку с едой, сошел по ступеням крыльца, открыл гараж, завел ненавистный “Монте-Карло” – и отправился на свою последнюю охоту, с которой ему не суждено было вернуться назад.

Паркер Морган, пожилой архитектор, давно достигший пенсионного возраста, выгуливал своего пса – пожилую, давно достигшую пенсионного возраста гончую, в густом подлеске недалеко от своего дома.

Паркеру Моргану нравились зимние деревья, нравилось рассматривать их хрупкие силуэты в ясном морозном воздухе. Отломив от лежавшего на земле сухого сука длинную ветку, он изо всей силы швырнул ее подальше вперед.

Собака деловито затрусила за палкой и, поднявшись на небольшой холм, пропала из глаз. Паркер Морган следил, как тает в воздухе облачко его дыхания; вскоре пес вернулся, неся в зубах брошенную хозяином ветку и луская в воздух два столбика двуокиси углерода из раздутых в беге ноздрей.

Морган наклонился, и собака, опершись лапами о колено хозяина, ждала, когда он заберет у нее ветку и снова кинет вперед. Морган забрал палку, выпрямился – и застыл, в недоумении глядя на свою ногу.

На штанине у колена были видны отчетливо два ярко-красных отпечатка собачьих лап. Взглянув на дрожавшего от нетерпения пса, Морган увидел, что все четыре лапы его были ярко-красными; однако, осмотрев собаку, он не обнаружил никаких повреждений или ран.

– А ну-ка, малыш, покажи, где лежала палка.

Он быстро пошел вверх по склону холма, сопровождаемый весело прыгавшей вокруг него гончей.

Когда на мерзлой земле перед ним появилась темная оттаявшая проплешина, Морган остановился. Наклонившись, он коснулся земли; пальцы окрасились ярко-красным. Он понюхал пальцы, затем лизнул их в последней слабой надежде, что на языке останется вкус раздавленных лесных ягод.

Но это была кровь.

Паркер Морган стоял, молча глядя на свою руку, и в этот момент на прямо кончик носа ему упала откуда-то сверху теплая красная капля. В изумлении он поднял голову и увидел свисавшие с дерева над его головой две ноги в темных брючинах. Он поднял глаза – и на него уставились дыры пустых глазниц на залитом кровью черепе над охотничьей курткой.

Игра в гражданские права, которой каждые четыре года тешит себя Америка, закончилась; страна выбрала нового президента.

По всей обширной стране, прилегавшей к Вашингтону, округ Колумбия, последние секунды инаугурационной церемонии были подобны ожиданию выстрела на старте – окончание их должно было возвестить начало нескончаемой цепи банкетов, кульминацией которых служила дюжина официальных приемов, устраиваемых в тот же вечер новым президентом и его окружением.

Однако сам новоизбранный президент Соединенных Штатов явно не торопился на банкет по случаю своего избрания. Вместо этого он сидел в одном из закрытых кабинетов Белого дома, глядя на сидевшего прямо напротив бывшего президента страны, который потягивал чуть теплый кофе сразу из двух белых бумажных стаканчиков.

Новый же президент сидел на краешке стула и чувствовал себя неуютно – в комнате не было ни советников из его свиты, ни агентов службы безопасности. Но экс-президент, откинувшись на диване и скрестив ноги под кофейным столиком, лишь качал удлиненной, с тяжелой челюстью лысеющей головой – качал с облегчением, в первый раз на памяти нового президента.

– Этот кабинет теперь ваш, – произнес человек с лысеющей головой, прожевав кусок миндального пирожного. – И весь мир теперь ваш – и вам надо будет научиться с ним управляться.

Новый президент слегка подался назад на стуле и, кашлянув, произнес скучным голосом:

– Сделаю все, что смогу. – Чтобы избавиться от южного акцента, он брал уроки у логопеда, но они не помогли, и его речь по-прежнему украшали характерные мягкие растянутые гласные.

– Не сомневаюсь, – ответил его предшественник. – Мы все прошли через это. – Ноги его, описав полукруг в воздухе, опустились прямо на полированную столешницу, в процессе чего он, задев за угол стола, опрокинул стаканчик с кофе.

Немного коричневой жидкости пролилось со стола на ковер, и человек с лысеющей головой, опустившись на колени около дивана, вынул из кармана носовой платок, промокнул с ковра кофе и тщательно вытер стол, после чего бросил платок в мусорную корзину.

– Знаете, что самое замечательное в том, что я больше не сижу в президентском кресле? Теперь я могу наконец перебраться в нормальный дом, с линолеумом в кухне и моющимся ковровым покрытием. И если я случайно пролью на него чашку с кофе, то всё можно будет вытереть без следа простым бумажным полотенцем, и не придется нервничать по поводу какой-нибудь комиссий, которая десять лет спустя предъявит вдруг мне обвинение в нанесении ущерба национальному ковровому фонду.

– Я полагаю, вы позвали меня сюда не беседовать о коврах, – произнес новый президент.

– Ваша догадливость поражает, – сухо ответил его предшественник. – В самом деле, я пригласил вас сюда не для этого. Помните, в одной из парламентских дискуссий я как-то сказал, что президент должен сохранять за собой право решающего выбора – поскольку он один владеет всей возможной информацией в стране?

– А когда именно вы это сказали?

– Какая, к дьяволу, разница? Не помню. По-моему, на том заседании, где сам сделал дурацкую ошибку, а вы развлекались тем, что игнорировали заданные вам вопросы. Как бы то ни было, это сейчас неважно. А встретиться с вами я решил именно для того, чтобы передать вам кое-что из той информации, которая поступает в распоряжение одного лишь президента. Касающуюся кое-каких ваших обязанностей, которые вам трудно будет уяснить самому или из бесед с конгрессменами и с этими ублюдками из “Нью-Йорк таймc”.

Новый президент откинулся на стуле и, в упор глядя на предшественника, кивнул.

– Да, сэр, я вас слушаю.

– Помните тот съезд в Пенсильвании, после которого погибло несколько десятков человек? – Бывший президент сделал паузу, дождавшись ответного кивка собеседника. – В причине их смерти с самого начала не было никаких сомнений. Все они были отравлены.

– Отравлены? – переспросил президент. – А кем?

– Сейчас дойдем и до этого. Отравлены – и более того, это был отнюдь не первый подобный случай, а только самый серьезный. До этого в течение нескольких месяцев мы получали сообщения о том, что в разных местах страны большие группы людей начинали внезапно ощущать странное недомогание. Гости на вечеринках. Родственники на свадьбах. Прихожане на церковных праздниках. Мы, конечно, немедленно подключили ребят из министерства здравоохранения, и они все выяснили довольно быстро. Яд. Но проблема в том, что им так и не удалось определить, что это был за яд и каким образом он применялся.

– А почему об этом не сообщалось нигде и ничего? – спросил новый президент. – Я не помню, чтобы когда-либо читал или слышал...

– Потому что судьбу правительства, возглавляющего двухсотдвадцатимиллионный народ, не стоит делать материалом для первой полосы, поверьте. Единственным результатом могла стать лишь дикая паника, справиться с которой нам бы не удалось. Что могли мы сказать людям? Что кто-то пытается отравить их всех, но мы понятия не имеем, кто, как и почему – так что спокойно ложитесь спать и забудьте об этом? Это же невозможно. Нет, нет, не пытайтесь сейчас искать ответа на этот вопрос – вначале просто выслушайте меня, ладно? В результате этих отравлений, однако, никто не умирал, и потому то, что причина их так и осталось неизвестна, особых волнений у нас не вызвало. И тут этот самый съезд в Пенсильвании – и гора трупов на десерт. После этого все начали понимать, что дело, видно, куда серьезней.

– Вы, признаться, меня удивляете. Я совсем недавно проводил брифинги в ЦРУ, в ФБР и во всех федеральных агентствах и департаментах – и никто не сказал мне ни слова об этом. – Новый президент досадливо поморщился. – Странно, что они скрыли это от меня.

– Они ничего не скрыли от вас. А попросту не знали обо всем этом. Дайте мне закончить – и сразу поймете все. После этих смертей в Пенсильвании мы поручили ученым разработать вакцину, которая смогла нейтрализовать неизвестный яд.

– Тогда почему вы не начали немедленно массовые прививки? Простите, но мне трудно все это понять. И обман, и эту медлительность...

– Отнюдь – мы как раз пытались ее прививать. Помните программу прививок от свиного гриппа?

Новый президент медленно кивнул.

– Как вы, видимо, понимаете, никакого свиного гриппа не существует. Мы придумали его специально, как предлог, чтобы привить всей стране вакцину от этого смертоносного яда. Но эти проклятые писаки из прессы загубили нашу программу, завыв о “нескольких ничего не значащих смертных случаях в годовых отчетах”. И мы снова оказались голой задницей на раскаленной сковороде, – бывший президент страны нервно потер лысину и почесал машинально правое ухо.

– Так что вам мешает сделать эту прививку обязательной? – спросил его преемник. – Издайте соответствующий закон – и дело с концом!

Бывший президент натянуто улыбнулся.

– Можете себе представить, какой рев поднимет вся эта свора насчет попрания гражданских прав? Да еще после Уотергейта? Эти адвокатишки вышибут двери Белого дома и распнут нас как фашистов, сатрапов и еще Бог знает кого. И вряд ли вам удастся убедить американский народ, что где-то в системе пищевой промышленности в продукты попадает неизвестный смертельный яд, – а где, мы, мол, и знать не знаем. Ведь смертей после того случая в Пенсильвании больше не было. Кто знает, может, появилось – да прошло, и забудем об этом.

Маленький южанин лишь плотнее вжался в спинку стула – президентские полномочия начинали явно тяготить его.

– Ну... и что же нам делать теперь? – наконец спросил он.

– Вы хотите сказать – что же вам теперь делать? – поправил его экс-президент. – Вы же президент страны – вот и решайте.

– Я не могу понять одного. Минуту назад вы сказали, что об этом никто не знал – ни ЦРУ, ни ФБР, ни другие службы. Каким же образом это стало известно вам?

– Именно об этом я и собирался рассказать вам. Давайте вашу чашку – я налью вам еще кофе; только крепче держите ее.

И лысеющий ветеран политических баталий, вновь откинувшись на диване, начал рассказывать новому президенту о существовании тайной государственной организации под названием КЮРЕ, которая была основана в начале шестидесятых для борьбы с преступностью и коррупцией в государственном аппарате. Методы КЮРЕ выходили за рамки конституции – для того, чтобы преступность и коррупция не упрятали конституцию в свои рамки.

Один лишь президент Соединенных Штатов знал о существовании этой организации, статус которой даже позволял ей не подчиняться его приказам. Президент только ставил задачу – в способах ее выполнения КЮРЕ не отчитывалась ни перед кем.

– Иными словами, – подытожил его собеседник, – президент попросту не контролирует ее.

– Отнюдь, – покачал головой экс-президент, – последнее слово остается за вами. Отдайте приказ о ее расформировании – и КЮРЕ тут же перестанет существовать. Испарится, исчезнет, и даже вы забудете, что она когда-либо была. – И экс-президент продолжал рассказывать. – Все это время КЮРЕ возглавлял некий доктор Харолд В.Смит, и только Смит, мозг организации – и еще один человек, ее карающая рука – знали о том, чем и как занимается эта организация.

– А кто этот... карающая рука? – спросил президент.

– Не знаю, – покачал головой бывший хозяин Овального кабинета. – Я видел его всего один раз. Должен признаться, производит впечатление. Я не знаю даже его имени. Мне он известен был под кличкой Дестроер.

Глядя в пол, новый президент Соединенных Штатов задумчиво качал головой, словно все, о чем предшественник сообщил ему, наполнило его душу глубочайшим сожалением.

– В чем дело, черт возьми? – экс-президент в недоумении вскинул брови.

– Значит, это правда. Это правда. Я всегда это знал. Знал, что в стране есть секретное правительство, на которое работают секретные спецслужбы... попирающие гражданские права, оскорбляющие миллионы законопослушных американцев – и я не намерен с этим мириться, слышите! Меня избрали вовсе не для того, чтобы, находясь на этом посту, я терпел такое!

– Вас избрали прежде всего не для того, чтобы вы сообщали американскому народу по радио о неизвестных отравителях, которые вот-вот в полном составе отправят его на тот свет – точное время в утреннем выпуске новостей, оставайтесь с нами! А если русские уберут наших лучших шпионов в Европе, разгромив таким образом всю агентурную сеть и лишив нас защиты от восточного блока – вы тоже пожелаете сообщить об этом избирателям? Лично я предпочел в свое время в подобной ситуации действовать по обстановке – и потому поручил разбираться с этим делом КЮРЕ. – Встав, он ободряюще улыбнулся своему низкорослому собеседнику. – Видите ли, здесь дело вовсе не в этике... а скорее в вашей сообразительности, в умении управлять страной так, чтобы это пошло на пользу интересам всего народа. КЮРЕ может вам в этом помочь. Так что решайте. Если вы не хотите поручить им разобраться с этими отравлениями – дело ваше. Просто подпишите приказ об их роспуске. Правда, если через неделю люди снова начнут умирать, не знаю уж, к кому вам тогда обращаться. – Улыбка экс-президента стала невеселой. – Вот именно это вы и должны прежде всего узнать о своей новой должности. Вы – один. И если, пардон, дерьмо попадет в вентилятор, рядом с вами не окажется никого – ни министров, ни родных, ни друзей... Забудьте об этом. А КЮРЕ поможет вам. Но, повторяю, выбор – за вами.

Повернувшись, экс-президент медленно пошел к двери.

– Мне просто это не нравится, – произнес новый президент. – Я не люблю секреты.

– Еще раз говорю – решать вам. В нижнем правом ящике вот этого комода – красный телефон. Чтобы связаться с ними, нужно просто снять трубку.

Открыв дверь, ведущую в холл, он обернулся и в последний раз обвел взглядом комнату.

– Теперь это ваш кабинет. Желаю успеха. И постарайтесь потрудиться на совесть, слышите?

Затем, резко повернувшись, он вышел; дверь в холл с треском захлопнулась.

Маленький южанин встал и, нервно потирая руки, принялся ходить взад и вперед по комнате. Но с каждым разом он оказывался все ближе к комоду, в котором скрывался заветный телефон – ив конце концов остановился перед ним, выдвинул нижний правый ящик и, протянув руку, извлек на Божий свет небольшой красный аппарат без диска.

Поднеся трубку к уху, он услышал на том конце провода мужской голос, звук которого немедленно вызвал у него в памяти слово “кислый”. Голос сказал: “Да, мистер президент?”

Ни тебе “здрасьте”, ни “как поживаете” – ни приветствий, ни вопросов. Просто-напросто – “Да, мистер президент?”

Президент глубоко вдохнул.

– Насчет этого дела об отравлениях...

– Да?

Президент вдохнул снова. И затем быстро – словно быстрота могла сыграть в этом деле решающую роль – выдохнул в трубку:

– Займитесь.

– Да, мистер президент.

Кислый голос в трубке умолк, и на том конце щелкнуло. Несколько секунд новый президент смотрел молча на красный телефон, затем осторожно положил трубку на рычаг и задвинул ящик.

Обвел взглядом кабинет; взглянул в окно, выходившее на Пенсильвания-авеню.

И уже подойдя к двери, позволил себе один-единственный короткий комментарий по поводу всего происшедшего:

– М-мать твою.