"Вторжение по сценарию" - читать интересную книгу автора (Мерфи Уоррен, Сэпир Ричард)

Глава 1

Когда все закончилось, погибшие были похоронены, а последние иностранные солдаты выдворены с территории, в течение трех декабрьских дней именовавшейся Оккупированной Аризоной, мировая общественность сошлась лишь в одном – Бартоломью Бронзини в этом винить не приходилось.

Сенат Соединенных Штатов принял официальную резолюцию, где Бронзини объявлялся невиновным, а президент посмертно наградил его Почетной Медалью Конгресса, и выделил для похорон место на Арлингтонском Мемориальном кладбище. И это несмотря на то, что Бронзини никогда не служил в рядах американских вооруженных сил и не занимал официальных постов. Многим идея с Арлингтоном пришлась не по вкусу, но президент твердо стоял на своем. Он знал, что шумиха вскоре уляжется, разве что кто-нибудь нечаянно обнаружит останки Бронзини. Однако этого, к счастью, не произошло.

В тот день, когда стрелки часов начали отсчитывать последнюю неделю отведенной ему жизни, Бартоломью Бронзини на мотоцикле «Харли-Дэвидсон» влетел в ворота студии Дворф-Стар – его собранные в пучок волосы развевались по ветру, а из-за отворота кожаной куртки выглядывала прозрачная папка со сценарием.

Никто и не пытался его остановить – охранник знал Бронзини в лицо.

Впрочем, оно было знакомо каждому. Вот уже много лет фотографию Бронзини можно было заметить на афишах, рекламных щитах или обложках журнала почти в любой стране мира.

Бартоломью Бронзини знали все, и в то же время никто.

Сидевшая в вестибюле секретарша попросила у него автограф. Когда девушка пододвинула ему закапанную горчицей салфетку, Бронзини добродушно хмыкнул.

– Есть что-нибудь белое? – проговорил он ровным, чуть гнусавым голосом.

Вскочив с места, секретарша торопливо стянула с себя трусики.

– Достаточно белые, мистер Бронзини? – радостно прощебетала она.

– Вполне подойдут, – ответил тот, ставя росчерк на теплой на ощупь ткани.

– Пожалуйста, напишите «Для Карен».

Бронзини поднял взгляд на девушку.

– Карен – это вы?

– Моя подруга. Нет, правда.

Машинально дописав сверху «Для Карен», Бронзини протянул трусики секретарше. На лице его появилась застенчивая улыбка, однако взгляд карих глаз оставался совершенно непроницаем.

– Надеюсь, у вашей подруги с чувством юмора все в порядке, – сказал он, глядя, как девушка пожирает надпись восторженным взглядом.

– Какой подруги? – непонимающе спросила секретарша.

– Неважно, – вздохнул Бронзини. Никто не признавался, что берет автограф для себя, только маленькие дети. Иногда Бартоломью Бронзини казалось, что только они и есть настоящие его поклонники. Особенно в эти дни.

– Может, скажете Берни, что я уже здесь? – напомнил Бронзини. Чтобы привлечь внимание девушки, ему пришлось щелкнуть пальцами у нее перед лицом.

– Да-да, конечно, мистер Бронзини, – ответила секретарша, выйдя, наконец, из транса. Протянув руку, она нажала кнопку селектора. – Он приехал, мистер Корнфлейк.

Затем секретарша снова подняла взгляд на гостя.

– Проходите прямо к нему, мистер Бронзини. Вас уже ждут.

Вытащив из-за пазухи сценарий, Бартоломью Бронзини повернул в коридор, украшенный по стенам побегами папоротника. Зеленые ветки были увиты дорогими рождественскими гирляндами. Несмотря на то, что украшения из золота и серебра – явно ручная работа, выглядит все это как-то липко, подумал Бронзини. А нет ничего более липкого, чем Рождественская пора в Южной Калифорнии.

Уже не в первый раз за свою долгую карьеру Бронзини подумал, что жизнь занесла его далековато от Филадельфии. В его родном городе снег не царапал кожу.

Бронзини вошел в роскошно обставленный конференц-зал студии Дворф-Стар без стука. Никому бы и в голову не пришло ожидать, что Бартоломью Бронзини станет стучать, или, скажем, вдруг заговорит по-французски, а на банкете не перепутает вилку для салата с рыбной, словом, все, что свойственно культурному человеку, с ним не ассоциировалось. Его образ неизгладимо въелся в общественное сознание, и, никакие слова и поступки Бронзини уже не могли его изменить. Научись он исцелять рак, люди сказали бы, что Бронзини нанял для этого специального доктора, лишь бы добавить себе популярности. С другой стороны, если бы он вдруг подпрыгнул, и принялся качаться на люстре, никто бы и глазом не моргнул.

Когда Бронзини вошел в зал, все присутствующие обернулись, и, не отрываясь, смотрели, как он чуть помедлил, стоя в открытых дверях.

Бартоломью Бронзини нервничал, однако никто об этом и не догадывался.

Засевший у них в головах стереотип заставлял людей воспринимать все, что он говорил или делал так, чтобы это в точности соответствовало его образу.

– Привет, – негромко проговорил Бронзини.

Большего и не требовалось – для сидевших в зале одно это слово покажется исполненным глубочайшего смысла.

– Барт, детка, – сказал один из них, вскакивая на ноги и подводя Бронзини к единственному свободному креслу, как будто тот был слишком глуп, чтобы проделать это без посторонней помощи. – Рад, что ты смог к нам выбраться. Присаживайся.

– Спасибо, – отозвался Бронзини, неторопливо проходя к дальнему концу стола под пристальными взглядами собравшихся.

– Думаю, ты здесь со всеми знаком, – произнес человек, сидевший во главе стола, неестественно оживленным тоном. Это был Берни Корнфлейк, новый директор студии Дворф-Стар. На вид ему едва ли можно было дать больше девятнадцати. Бронзини окинул собравшихся угрюмым взглядом. Тяжело нависшие веки почти скрывали его глаза. При родах лицевые нервы Бронзини были повреждены, и только ежегодные пластические операции не давали глазам закрыться окончательно. Женщины находили его взгляд очаровательным, мужчины – угрожающим.

Бронзини заметил, что все собравшиеся были не старше двадцати пяти. Их лица, еще не покрывшиеся морщинами, были начисто лишены индивидуальности, и напоминали рекламу детского питания, из под расстегнутых пиджаков от Армани выглядывали красные подтяжки. Да, именно так выглядели теперь деловые люди эмбрионы в дорогих шелковых костюмах.

– Ну, так чем мы можем быть полезны, Барт? – спросил Корнфлейк голосом жидким и бесцветным, как растительное масло.

– У меня есть сценарий, – медленно проговорил Бронзини, со стуком опуская папку на безукоризненно чистую поверхность стола. Словно листья Венериной мухоловки в ожидании очередной жертвы, страницы медленно развернулись. Взгляды сидевших за столом людей были прикованы к сценарию, как будто Бронзини выложил перед ними грязные носки, а не плод мучительных четырехмесячных стараний.

– Отлично, Барт. Ну разве это не замечательно?

Все единодушно признали, что Бартоломью Бронзини и правда поступил замечательно, решив принести им сценарий. Их заверения прозвучали так фальшиво, что автора этой замечательной идеи едва не стошнило. Пятнадцать лет назад он сыграл в фильме, считающемся теперь классикой, и тогда все эти педики, одержимые единственным желанием – снимать кино – только и знали, что ему поддакивать.

– Но, Барт, детка, прежде, чем мы займемся твоим совершенно потрясающим сценарием, надо поговорить еще о нашей идее. Нам кажется, что она должна просто замечательно подойти к твоему теперешнему имиджу, – сказал Берни Корнфлейк.

– Это совершенно новый сценарий, – медленно проговорил Бронзини, и в голосе его промелькнули нотки нетерпения.

– Точно так же, как и наша идея. Знаешь, ведь девяностые уже не за горами, а там игра пойдет совсем по другим правилам.

– Фильмы остаются фильмами, – отрезал Бронзини, – и за сто лет они ни чуть не изменились. Вместо титров появился звук, потом кино стало цветным, но принцип остается совершенно таким же – дайте зрителям добротный сюжет, и они повалят в кинотеатры валом. Фильмы девяностых ничем не будут отличатся от фильмов восьмидесятых, можете поверить мне на слово.

– О, какая глубина мысли, Барт! Разве он не гений?

Все поспешили согласиться, что это действительно сказано сильно.

– Но, Барт, детка, мы собрались здесь вовсе не для того, чтобы спорить с тобой о кино. Кино пришел конец. По нашим расчетам к 1995-ому, самое позднее к 1997-ому году, кино превратится в «ретро».

– Это значит, оно устареет, – услужливо подсказал сидящий справа от Бронзини блондин и ухмыльнулся. Бартоломью поспешил поблагодарить его за справку.

– Телевидение – вот что станет лакомым кусочком, – лучезарно улыбнулся Берни Корнфлейк.

– Но телевидение не сильно моложе кино, – возразил Бронзини. Его хмурое, худощавое лицо окаменело. Что за игру они пытаются ему навязать?

– Ты говоришь о старом телевидении, – дружелюбно откликнулся Корнфлейк.

– Появление новых технологий означает, что скоро в каждом доме появится широкоэкранное телевидение высокой четкости. Зачем сидеть в душных кинозалах, когда почти то же самое можно получить, не выходя из дому?

Главное, что будет интересовать людей – как бы посидеть дома. Берложничать, как теперь говорят. Вот почему студия Дворф-Стар открывает новый проект, ориентированный на домашний видеопросмотр. Мы хотим, чтобы ты стал нашей первой крупной звездой.

– Я предпочел бы сначала поговорить о сценарии.

– Ладно, договорились. В чем заключается идея?

– Идеи, в сущности, нет, – сказал Бронзини, пододвигая сценарий Берни.

– Это будет рождественская картина. Старая добрая...

– О, нет, – тут же, словно семафор, замахал руками Корнфлейк. – О старом не может быть и речи. Ни в коем случае. Это слишком уж отдает «ретро».

– Но это же классическая старина, то есть качество. Это означает «хорошо», – добавил Бронзини для блондина справа. Тот поблагодарил его, почти не раскрывая рта.

Президент Дворф-Стар принялся листать сценарий. По его отсутствующему взгляду Бронзини догадался, что тот всего лишь проверяет, большой ли по объему текст. А еще взгляд Берни наводил на мысли о порошке, который втягивается через ноздри и туманит сознание.

– Продолжай, продолжай, Барт, – проговорил Корнфлейк. – Сценарий выглядит неплохо. Я имею в виду, в нем столько слов! В большинстве сценариев, которые нам приносят, страницы полупустые.

– Это история мальчика-аутиста, – настойчиво продолжал Бронзини. – Он спокойно живет в своем собственном мире, но однажды, на Рождество, просто выходит побродить под снегом и теряется.

– Погоди, погоди, это я уже начинаю теряться. Все это звучит слишком сложно, чтобы не сказать тяжеловесно. Попробуй сказать то же самое, но в шести-семи словах.

– В семи?

– Конечно, лучше уложиться в пять. Дай мне самую общую идею. То есть, о чем вся эта история. Например, «Монашенка на скейтборде», «Я в детстве рылся по помойкам», «Шлюхи-домохозяйки во Вьетнаме». Что-нибудь в этом духе, понимаешь?

– В моем фильме нет четкой идеи. Это просто история о Рождестве, с настроением, эмоциональная и образная.

– А в ней есть сиськи?

– Сиськи? – оскорбленно переспросил Бронзини.

– Ну да, сиськи. Титьки. Словом, красивые девки. Понимаете, если в фильме то и дело происходят шуры-муры, может быть, нам как-нибудь удастся сгладить то, что зрителю придется сидеть и следить за этой вашей историей.

Надо как-то их отвлекать от нее, что ли. Мы полагаем, что одной из главных черт девяностых станет уход от реальности.

– Вы что, забыли, на чем я сделал себе имя? – взревел Бронзини. – Что это за варьете вы мне навязываете? Я вовсе не хочу, чтобы они отвлекались от сюжета, ведь именно за него они и платят. На этом же построено все киноискусство!

Голос Бартоломью Бронзини взвился ввысь, как цены во время инфляции.

В комнате внезапно воцарилась мертвая тишина. Кое-кто даже слегка отодвинулся от стола, чтобы успеть побыстрее отползти, если Бронзини, чего доброго, выхватит из-за пазухи Узи и откроет пальбу. Они знали, что Бронзини вполне способен на подобную бестактность, ведь все видели, как он расправлялся с целыми армиями в фильмах из сериала «Гранди». Это не могло быть игрой – ведь всем было отлично известно, что Бронзини плохой актер. Как же еще можно было объяснить тот факт, что фильмы с его участием расходились огромными тиражами, а он ни разу не получил Оскара за главную роль?

– Ладно, ладно, – проговорил Бронзини, успокаивающе подняв руки, и кое-кто нырнул под стол, думая, что он бросил гранату.

Когда взрыва так и не последовало, собравшиеся в комнате понемногу успокоились. Берни Корнфлейк извлек из внутреннего кармана бутылочку из-под лекарства от насморка и пару раз прыснул себе в нос. По завершении этой лечебной операции глаза его заблестели в несколько раз сильнее, и это не укрылось от Бронзини, знавшего, что бутылочка наполнена отнюдь не аптечным снадобьем.

– Я хочу снять этот фильм, – заявил Бронзини серьезным тоном.

– Конечно же, хочешь, Барт, – мягко проговорил Корнфлейк. – Все мы только этого и хотим. В этом-то и есть смысл жизни – снимать фильмы.

Бартоломью Бронзини мог объяснить этим киношникам, что смысл жизни заключается вовсе не в этом, но они все равно бы не поняли. Для всех присутствующих слова Берни были истинной правдой – ведь они занимались кинобизнесом, так же, как и Бартоломью Бронзини. Разница заключалась только в одном – у этих людей были энергия, амбиции, связи, необходимые, чтобы заниматься этим делом, но у них не было таланта. Им приходилось воровать идеи, или скупать авторские права на книги, а затем искажать их до неузнаваемости.

Бартоломью Бронзини, в отличие от них, знал, как надо снимать кино. Он писал сценарии, мог выступить в роли режиссера, сняться в главной роли. Он даже мог заняться работой продюсера – хоть это и требовало определенных навыков и даже таланта.

Никто из присутствовавших не умел делать ни одной из этих вещей, за исключением продюсерской части процесса, которая в их исполнении воспринималось, как неквалифицированный труд. И именно поэтому каждый в душе ненавидел Бронзини.

– У меня появилась идея! – вскричал вдруг Берни Корнфлейк. – Почему бы нам не заключить небольшую сделку? Барт поможет нам с телевизионным проектом, а мы во время летнего отпуска быстренько сляпаем его Пасхальный сюжетец.

– Рождественский. К тому же, я вовсе не хочу становиться каким-то чертовым телеактером.

– Барт, детка, солнышко, ну послушай меня. Если бы Милтон Берль сказал такое, он никогда бы не стал знаменитым дядюшкой Милти. На твоем месте я бы об этом подумал.

– Я не желаю становиться еще одним Берлем, – ответил Бронзини.

– Тогда вы можете стать новой Люсиль Болл! – выкрикнул кто-то с энтузиазмом, обычно приберегаемым для сенсационных научных открытий.

Бронзини устало взглянул на говорившего.

– Мне не нужно походить на кого-то другого, – отрезал он. – Я Бартоломью Бронзини, суперзвезда. Я снялся более чем в тридцати фильмах, и каждый из них принес миллионные прибыли.

– Кх-кхм, Барт, детка, ты, кажется, шутишь! А как же «Драгоценный камень»?

– Да, этот всего лишь окупил затраты. Тут ты прав. Зато сборы за «Ринго» превысили пятьдесят миллионов долларов, и это в те времена, когда на фильмы о боксе никто не ходил. А с «Ринго-2» дело обстояло даже лучше. Даже «Ринго-5» по прибылям побил девять из десяти фильмов, вышедших в то время.

– Это включая зарубежный рынок, – подчеркнул Берни Корнфлейк. – Что касается нашей страны, то ничего особенного этот фильм не добился.

– Его посмотрела, или посмотрит, половина людей на всем земном шаре.

– Все это замечательно, Барт, но Оскаров выдают в Америке, а не на Филиппинах.

– Я не выбираю своих поклонников, и мне наплевать, кто они, и в какой стране живут.

– Знаешь, Барт, – с искренней заботой в голосе заметил Корнфлейк, – зря ты убил своего боксера в последнем «Ринго». Он протянул бы еще пять серий. А ты еще немного продлил бы свою актерскую карьеру.

– Судя по твоему тону, ты считаешь, что она уже окончена? – с вызовом спросил Бронзини.

– Ты уже достиг наивысшей точки, как написали на прошлой неделе в «Вэрайети».

– Меня уже тошнит от Ринго, – возразил Бронзини. – Равно как и от Гранди, Вайпера, и прочих героев-суперменов. Вот уже пятнадцать лет, как я снимаюсь в боевиках, и теперь мне захотелось сделать что-нибудь новое. Я намерен снять рождественский фильм. Что-то вроде современной версии «Как прекрасен этот мир!».

– Никогда о таком не слышал, – с сомнением проговорил Корнфлейк. – А он имел успех?

– Этот фильм был снят еще в сороковые, – объяснил Бронзини, – классика кинематографа. Его показывают на Рождество каждый год. Можешь хоть сейчас включить телевизор, и на каком-нибудь канале обязательно его увидишь.

– Еще в сороковых? – удивился кто-то из присутствующих. – А разве тогда уже снимали кино?

– Да, но фильмы никуда не годились – они были черно-белые.

– Неправда, – вступил в разговор кто-то третий. – Я однажды видел такой фильм. Назывался «Копабланка», или что-то в этом роде. В нем было довольно много серого, да и пара других цветов. – Серый – это не цвет, а... Кстати, а что такое серый? Оттенок?

– Неважно, – прервал их Корнфлейк. – Послушай, Барт, у меня есть идея получше. Мы можем снять твою рождественскую историю здесь. Да, а как она называется?

Взглянув на первую страницу, Корнфлейк увидел, что она совершенно пуста.

– Что, никакого названия? – удивился он.

– Не с той стороны, – вмешался Бронзини.

Корнфлейк перевернул сценарий.

– Да, действительно. Ну-ка, посмотрим... Джонни и Рождественский дух.

Да, от этого названия и вправду дух захватывает.

Бронзини решил не обращать на это замечание внимания.

– Сценарий о мальчике-аутисте, который попал в буран и потерялся. Он не может никому объяснить, где живет. Весь город сбился с ног, пытаясь его найти, но, поскольку дело происходит в сочельник, люди слишком быстро сдаются и прекращают поиски. Однако мальчика спасает Рождественский дух.

– Какой еще дух?

– Санта-Клаус.

– Постой, – прервал его Корнфлейк, поворачиваясь к секретарю. – Фред, выясни, кто владелец авторских прав на Санта-Клауса. Из этого может кое-что получиться.

– Да что с вами творится? – не выдержав, взорвался Бронзини. – Какие еще авторские права? Санта-Клаус – всеобщее состояние.

– Наверное, кто получил хорошую взбучку за то, что не успел вовремя оформить патент, – предположил рыжеватый продюсер.

– Санта-Клаус – часть мировой культуры, а не какой-нибудь персонаж из мультфильма.

– Думаю, он прав, Берни, – заметил продюсер. – Я как раз слышал, что сейчас в одном их восточных штатов появился парень, который бегает по улицам в костюме Санта-Клауса и топором отрубает детям головы. Сейчас по телевизору только о нем и говорят. По-моему, это в Провиденс. Да, точно, Провиденс, штат Массачусетс.

– Провиденс находится в Род-Айленде, – поправил его Бронзини.

– Нет-нет, Барт, – заявил рыжеватый продюсер. – Прошу прощения, но ты не прав. Все это происходит в американском городе, а не в той стране, о которой ты говоришь. Я читал об этом в журнале «Пипл».

Бартоломью Бронзини ничего не ответил. И эти люди, подумал он, смеются у меня за спиной, потягивая коктейль на вечеринке. Они считают, что я всего лишь везучий недоумок. У меня уже пять Оскаров за лучший фильм года, а они все еще кричат, что мне просто повезло!

– Я тоже об этом читал, – сказал Берни Корнфлейк. – Знаешь, может быть, нам удастся вставить нечто подобное в фильм. Как считаешь, Барт, можно будет слегка изменить сценарий? Сделай своего духа Исчадьем Ада, которое проникает в наш мир и убивает мальчишку. Или нет, лучше, если он убьет и съест сразу нескольких мальчишек. Это может даже потянуть на открытие в подобном жанре.

Маньяки, убивающие подростков, уже начинают приедаться, а вот маленькие дети... Когда в последний раз снимался фильм о маньяке, пожирающем младенцев?

Сидевшие за столом задумались, кто-то полез за кожаной папкой, в которой хранились аннотации на фильмы вместе с кратким содержанием, и принялся листать оглавление в поисках раздела «Маньяки, пожирание детей».

– Ого, Берни, у Барта может кое-что получиться. Этого даже нет в содержании.

При этих словах сидевшие вокруг люди вышли из состояния полудремы.

– Нет такого раздела? – выпалил Корнфлейк. – А что, если попробовать наоборот? Есть фильмы о детях-убийцах?

– Нет, на детей-убийц ничего нет.

– А «Малолетние каннибалы»?

Таковых в оглавлении тоже не нашлось. К этому моменту все собравшиеся в конференц-зале чуть ли не подпрыгивали от возбуждения. Сгрудившись вокруг человека с папкой, они бросали на оглавление горящие взгляды.

– Вы считаете, что этой темы действительно никто еще не использовал? настойчиво спрашивал Корнфлейк, который, судя по взгляду, был удивлен не меньше, чем если бы обнаружил тарантула на лацкане пиджака.

– По крайней мере, я не могу найти ничего похожего.

Двенадцать голов, повернувшись, уставились на Бартоломью Бронзини. В глазах киношников читалось изумление и даже что-то вроде уважения.

– Барт, детка, – хрипло проговорил Корнфлейк. – Насчет твоей идеи о детях-убийцах. Мы не сможем этого использовать – слишком уж новая мысль.

Нельзя снимать настолько оригинальный фильм. Ну подумай, как мы преподнесем его зрителю? «Картина в стиле, в котором не было снято еще ни одного фильма»? Да она не принесет дохода и за миллион лет!

– Это была твоя идея, – прорычал Бронзини, – а вовсе не моя. Я, черт побери, просто хочу снять фильм о Рождестве, простую, сердечную историю, со счастливым концом, пропади он пропадом.

– Но Барт, детка, – запротестовал Корнфлейк, почувствовав, что в Бронзини заговорил уличный мальчишка, – мы не можем рисковать. Вспомни, что значится в твоем послужном списке за последние несколько лет.

– Тридцать фильмов. Тридцать суперхитов, и три из них вошли в число самых кассовых фильмов за всю историю чертова кинематографа. Я Бартоломью Бронзини, кинозвезда. Я снимался в кино, когда у вас, кретинов, только начинали расти на груди волосы, и вы боялись, что пересмотрели фильмов про оборотней!

В голосе Корнфлейка зазвучала сталь.

– Барт, в США «Гранди-3» с треском провалился. Тебе ни в коем случае нельзя было использовать Ирано-Иракскую тему. К тому моменту, когда фильм вышел на экран, война закончилась, для зрителей это был уже вчерашний день.

Кому нужно такое старье?

– Тем не менее, прокат по всему миру принес восемьдесят миллионов прибыли. В магазинах видеокассеты с «Гранди-3» разлетаются в мгновение ока.

– Вот что, – сказал Корнфлейк, отодвигая от себя папку со сценарием, вставь сюда Гранди или Ринго, а потом снова приноси нам. Если после обсуждения нам покажется, что с этим фильмом звезд с неба не схватишь, то подумаем, как превратить его в комедию положений. Для нового телевизионного проекта потребуется множество комедий. Обычно, мы заключаем контракт только на первые три месяца, но для тебя, по старой дружбе, можно договориться и на целый сезон.

– Послушай, я актер, пишу сценарии, ставлю фильмы. Я принес киноиндустрии миллионы. А теперь я прошу снять один только несчастный рождественский фильм, и все, что вы можете мне предложить, это комедия положений?!

– Ты зря воротишь нос от комедий. На «Острове Джиллиган» удалось сделать в общей сложности миллиард. Понимаешь, мил-ли-ард! Хоть один из твоих фильмов может с этим тягаться?

– Мы с Бобом Денвером в разных командах, тут ты прав. Перед тобой кинозвезда, а не какой-то там комедиант-самоучка. В семидесятых только на моих фильмах и держался Голливуд.

– Но мы-то уже на пороге девяностых, – устало проговорил Корнфлейк. Поезд уходит, так что прыгай на ходу, если не хочешь остаться с носом.

Одним скачком Бронзини запрыгнул на стол.

– Взгляни на мои мускулы! – вскричал он, срывая с себя куртку и обнажая мощные бицепсы, растиражированные на миллионах плакатов. – Никто не может похвастаться такими же, слышишь, никто!

Смерив Бронзини взглядом, присутствующие дружно переглянулись.

– Подумай над тем, как переделать сценарий, Барт, – улыбаясь, посоветовал Берни Корнфлейк. В его тоне явно читалось желание побыстрей избавиться от этого зануды.

– А ты помочись в штаны и выпей то, что натечет в ботинки! – прорычал Бронзини, сгребая сценарий в охапку.

Вне себя от ярости, он уже выскочил в коридор, когда услышал за спиной голос Корнфлейка. Еле сдерживаясь, Бронзини обернулся и поглядел на директора студии.

Сверкнув золотой коронкой, Корнфлейк изобразил на лице заискивающую улыбку.

– Пока ты не ушел, Барт, не дашь ли мне автограф? Понимаешь, старушка мама от тебя просто без ума.

Когда Бартоломью Бронзини снова заглушил мотор Харли-Дэвидсона, он был уже в своем гараже на десять машин в Малибу. Поставив мотоцикл на место, Бронзини направился в гостиную, выглядевшую, как церковь, отстроенная в стиле «ар деко». Одна из стен была целиком увешана сделанными на заказ охотничьими ножами. Три из них он использовал в качестве реквизита в фильмах с Гранди, остальные были вывешены просто для коллекции. Всю другую стену занимали картины Шагала и Магритта, купленные в качестве прикрытия от налоговой инспекции.

Никто не верил, что Бартоломью Бронзини выбрал именно этих художников потому, что они и в самом деле ему нравились, хотя так оно и было. Однако в тот день он прошел мимо картин, даже не обратив на них внимания.

Бросившись на обитую испанской кожей кушетку, Бронзини почувствовал, что попал в совершенно безвыходное положение. Кино было для него делом всей жизни. А сейчас зрители смеялись над его героями-суперменами, которые еще десять лет назад срывали у них бурю аплодисментов. Когда Бронзини снимался в комедии, над его шутками никто не смеялся. И все, как один, удивлялись, почему этот уличный мальчишка, ставший актером-миллионером, так несчастен.

Окинув комнату остекленевшим взглядом, Бронзини заметил, что на автоответчике рядом с телефоном горит сигнальная лампочка. Когда он нажал на кнопку, зазвучал голос его агента.

– Барт, детка, это Шон. Я весь день пытаюсь тебя поймать. Послушай, возможно, у меня кое-что есть для тебя. Перезвони мне как можно скорее. И помни, что я всегда с тобой.

– Конечно, когда я приношу тебе половину годового дохода Услышав сообщение, Бронзини, наконец, пришел в себя. Потянувшись за телефоном, он нажал на клавишу с надписью «Агент».

– Эй! Получил твое сообщение. Что случилось?

– Кое-кто хочет снять твой рождественский фильм, Барт.

– Кто именно?

– Нишитцу.

– Нишитцу?

– Именно. Они японцы.

– Послушай, хоть я, возможно, и попал в полосу неудач, но до того, чтобы снимать дешевые зарубежные фильмы, я еще не опустился. По крайней мере, пока. Впрочем, ты должен был сам об этом знать.

– Эти люди вовсе не дешевка. Большая компания. Просто огромная.

– Никогда о таких не слышал.

– Нишитцу – самый большой японский концерн во всем мире. Они занимаются видеотехникой, компьютерами, фотоаппаратами. Именно они заполучили контракт на производство японской версии F-16.

– F-16?

– Так мне сказал их представитель. По-моему, это фотоаппарат.

– Да нет же, это истребитель. Самая совершенная боевая машина на вооружении США.

– Ого! Да это действительно солидная лавочка.

– Чертовски верно подмечено, – ответил Бартоломью Бронзини, впервые заметив, что на передней панели автоответчика стоит надпись «Нишитцу».

– У них есть свободные деньги, и компания хочет заняться кинопроизводством. Начать решили с твоего фильма. Так что они хотят встретиться с тобой как можно скорее.

– Займись этим.

– Мы уже обо всем договорились. Ты сегодня же вылетаешь ночным рейсом в Токио.

– Я не собираюсь лететь ни в какое Токио. Пускай приедут они.

– У них так не принято, ты же знаешь. Ты уже снимал для японского телевидения рекламу ветчины.

– Не напоминай, – поморщившись, попросил Бронзини. Когда в кино дела у него пошли неважно, он согласился сняться в нескольких рекламных роликах для японского рынка, оговорив при этом, что они никогда не появятся на американском телевидении. «Нэшнл Инквайрер» опубликовал по этому поводу заметку под названием «Бронзини идет работать на скотобойню».

– Так вот, компания, выпускавшая ветчину – одно из дочерних предприятий Нишитцу. Эти ребята успели влезть почти во все отрасли производства.

Бронзини заколебался.

– Так они хотят снять фильм по моему сценарию, а?

– И это еще не самое интересное. Они предлагают тебе миллион долларов за исполнение главной роли. Можешь себе такое представить?

– А сколько получится, если перевести миллион йен в доллары?

– В том то и дело, что они платят в долларах. Как ты думаешь, может эти японцы просто спятили?

Первой реакцией Бронзини было:

– Столько не платят ни одному актеру в мире!

Через секунду он спросил:

– А как с уплатой налогов?

– Они говорят, что это сумма гонорара чистыми. Знаю, звучит неправдоподобно, но...

– Это и есть полная чушь, и ты сам прекрасно это понимаешь. Я не собираюсь в это влезать.

– Но Барт, детка, дальше – больше. Режиссером фильма будет Куросава.

– Акиро Куросава? Да это же великий режиссер, черт его подери! Я что угодно отдал бы, чтобы с ним работать. Это просто не может быть правдой!

– Пара условий все же имеется, – признал Шон. – Они хотят немного подредактировать сценарий. Всего пара незначительных изменений. Знаю, знаю, обычно за сценарий отвечаешь только ты, но, послушай, Барт, хотя рыбки вокруг плавает порядком, клюнула только эта.

– Можешь не говорить. Я только что вернулся из Дворф-Стар.

– Ну и как?

– Вышел скандал.

– Надеюсь, ты не стал в очередной раз рвать рубашку на груди?

– Я потерял голову. Такое иногда случается.

– Сколько раз мне тебе повторять, что это уже не срабатывает.

Мускулистые супермены остались далеко в восьмидесятых. Ну да ладно, что сделано, то сделано. Так ты летишь на этом самолете, или нет? Подожди, прежде, чем ты ответишь, должен тебя предупредить: или ты примешь их предложение, или стоит подумать над фильмом «Ринго-6: Живой мертвец».

– Только не это, – ответил Бронзини, горестно рассмеявшись. – В студии я провел чуть ли не больше раундов, чем Мохаммед Али. Что ж, думаю, в моем положении выбирать не приходится.

– Отлично, я все устрою. Запомни, я с тобой. Чао.

Бартоломью Бронзини повесил трубку. Бросив взгляд на телефон, он заметил, что хотя тот и назывался «Манга», эмблема корпорации совпадала со значком Нишитцу, стоявшим на автоответчике.

Включив компьютер, Бронзини принялся печатать указания своей многочисленной прислуге. Попутно он обнаружил, что на клавиатуре тоже стоит слово «Нишитцу».

Раскатисто рассмеявшись, он произнес вслух:

– Как здорово, что войну выиграли все-таки мы.

Бартоломью Бронзини и не подозревал, какая ирония заключалась в этой его фразе.