Мэриан Эдвардс Год и один день

ПРОЛОГ

Тяжелые дубовые двери распахнулись, пламя в светильниках затрепетало. Медленно, подобно неохотно заполняющим отводной канал талым водам, в зал потекли остатки наголову разбитой армии. Воины, словно подталкиваемые в спину ледяным ветром северных взгорий, входили, прячась друг за друга, не смея поднять опущенных глаз. Пробитые ударами вражеских мечей, заляпанные глиной, как позорным клеймом бесславного бегства, доспехи, застывшие лица, не выражающие ничего, кроме отчаяния и безнадежности… При виде этой картины тени восставших предков с разверстыми в гневном крике ртами и заломленными руками метались по стенам.

Алек Кэмпбелл слышал горестные рыдания матери и сестренки у себя за спиной, но не оглянулся, не в силах оторвать взора от мрачной процессии, несущей окровавленное тело его отца, лэрда Иана Кэмпбелла.

Когда безжизненное тело доблестного воина вдруг покачнулось на своем ненадежном ложе, он непроизвольно шагнул вперед, чтобы поддержать его. Погибшего вождя уложили на узкий длинный стол, стоявший в центре зала. Эндрю, ближайший друг Иана, торжественно выступил вперед и положил на грудь своего господина фамильный меч Кэмпбеллов. Лезвие меча было обагрено кровью, запекшейся кровью, по цвету не отличавшейся от крупного рубина, единственного камня, украшавшего рукоять. И тогда Алек, которому едва минуло восемь лет, потянулся и крепко схватил обеими руками оружие отца.

Теплые шерстяные одежды, толстые шали оказались бессильными перед морозным дыханием зимы, врывавшимся в замковый зал, люди зябко поеживались и передергивали плечами, но одному из них было жарко: на лице мальчика, силившегося удержать тяжелый меч, выступили капли пота. На мгновение он уронил голову, прижался лбом к холодному лезвию, закрыл глаза.

Безутешные рыдания, вопли скорби — прощальная дань клана безвременно погибшему вождю — словно замерли в отдалении, и взамен их в сознание хлынул поток видений и образов из прошлого. Алек словно воочию видел одобрительную улыбку отца, которую было не так-то просто заработать, слышал его смех — громовой хохот мужественного и прямодушного человека, ощущал тепло и силу отцовских рук, одним прикосновением безвозвратно прогоняющих детские невзгоды. От сладостных воспоминаний сжималась грудь, слезы подступали к глазам.

Потом эти образы потускнели, их накрыла волна жгучей боли утраты. Отца больше нет! Зыбкие тени, доселе мелькавшие в потаенных уголках разума, обрели отчетливую форму: бездыханное и оскверненное тело — вот все, что осталось от полного жизни человека, которого он почитал и обожал, как подобает сыну.

Алек помнил одну-единственную молитву, имеющую хоть какое-то отношение к безвременно усопшему. Он произнес ее про себя, беззвучно шевеля губами, потом, сотрясаясь всем телом от невыносимого напряжения, высоко поднял оружие своего отца.

— Клянусь мечом моего отца, клянусь его кровью… Клянусь, что его смерть не останется неотмщенной! — отчетливо произнес мальчик.

В зале воцарилась тишина. Все взоры обратились на нового лэрда, но он, не обращая внимания на окружающих, положил меч рядом с телом отца и склонился над ним, коснувшись губами кроваво-красного камня, навеки заключенного в рукояти меча. Этот поцелуй вечной печатью скрепил клятву мести, принесенную восьмилетним ребенком над телом безвременно павшего отца.

А потом воины, после кровопролитного боя похожие на выходцев с того света, один за другим стали подходить и преклонять колена перед юным повелителем.

Так Алеку Кэмпбеллу пришлось преждевременно расстаться с детством. Еще не став мужчиной, он стал лэрдом, предводителем могущественного шотландского клана.

Стены огромного парадного зала в замке Мактави-ша сотрясались от криков ликования. Армия вернулась из удачного похода, противник потерпел сокрушительное поражение. В честь победы рекой лился пенистый эль, а возбужденные голоса сливались в едином торжествующем хоре. Лэрд Кэмпбелл был не только побежден, он был мертв, и теперь можно было предаться дикому веселью, бражничать, неустанно восхвалять собственную храбрость, хитрость и воинское искусство, покуда хмель и усталость не свалят с ног самых стойких.

По внутренней лестнице в зал спустилась пожилая женщина. Неопрятные седые космы спадали на плечи, а лицо было прорезано глубокими морщинами, печальными следами не столько прожитых лет, сколько бесчисленных невзгод и лишений. Старуха упорно прокладывала себе дорогу в толпе подгулявших мужчин, без стеснения пуская в ход локти и что-то бормоча себе под нос. Когда чья-то неверная рука взмахнула кружкой и по грубой шерсти ее платья расползлось пятно эля, она бросила на обидчика укоризненный взгляд и проговорила:

— Грех веселиться, когда смерть и горе совсем рядом.

Наконец ей удалось добраться до хозяина замка.

— Мой господин, твоя жена просит тебя прийти, — сказала повитуха, и ее голос звучал надтреснуто и хрипло от накопившейся усталости. Она твердо взглянула в грозное лицо предводителя клана, лэрда Энгуса Мактавиша. Его волосы все еще были всклокочены и влажны от пота, на белых одеждах, в тех местах, где вражеское оружие задело его, проступали пятна крови.

— Как она?

Он опустил руку с зажатой в ней высокой кружкой, и, повинуясь этому знаку, пьяные голоса умолкли. Глаза людей, замерших в ожидании известий о наследнике, устремились на старуху.

— Она умирает. Пожалуй, ей недостанет силы разрешиться от бремени, — бесстрастно вымолвила старуха.

Когда Энгус Мактавиш широкими шагами пересекал зал, мужчины, его воины, отводили глаза, боясь встретить его взгляд. Праздничное настроение угасло, люди молча сидели, потихоньку прихлебывая эль, словно утративший прежнюю сладость. Их лица были мрачны, но вовсе не опасность, угрожавшая жене повелителя, заставляла хмуриться суровых воинов — они сочувствовали не ей, а лишь ее нерожденному ребенку. Все знали, что четвертый брак предводителя клана был вынужденным союзом, заключенным по велению двух могущественных властителей.

Членам клана было тем труднее примириться с этим союзом, что англичанка сумела зачать ребенка от Энгуса после того, как три его предыдущих шотландских жены оказались бесплодными. Если бы она не понесла, ее постигла бы печальная участь предшественниц — развод и позорное возвращение в родительский дом. Ни король, ни церковь, ни суд не смели вмешиваться, когда вступал в силу суровый закон года и одного дня — неоспоримое право шотландского дворянина, дающее возможность избавиться от неугодной жены.

Мактавиш женился ради единственной цели — для того, чтобы обрести наследника. Забеременев, англичанка восторжествовала над варварскими шотландскими законами, а теперь своей смертью она утверждала новую победу, лишая клан законного наследника.

Ворвавшись в покои жены, Мактавиш упал на колени перед высоким ложем, схватил ее за руку.

— Элизабет, я здесь, — позвал он.

Ее рука была холодной, влажной и белой как снег. Он в отчаянии стиснул безжизненные пальцы.

— Бет…

Ее веки вздрогнули, но глаза не открылись. Потом бескровные губы шевельнулись, и Мактавиш склонился над ее лицом, чтобы уловить предсмертный шепот, вырывавшийся из ее груди вместе с хриплым дыханием.

— Обещай мне… Если наш ребенок выживет, ты отправишь его в Англию. Потому что…

Очередная родовая схватка помешала ей договорить. Но Энгус и сам знал, каковы были бы следующие слова — «потому что мы едины духом и телом». Их любовь расцвела на каменистой почве извечной вражды между Англией и Шотландией. Шотландскому дворянину не пристало любить англичанку, но Энгус с первого взгляда влюбился в свою прелестную невесту, хотя и был вынужден скрывать любовь от глаз посторонних. Лишь рождение наследника могло примирить клан с его новой женой.

Энгус все крепче стискивал руку жены, словно силясь принять в себя часть ее боли, не отрываясь смотрел в искаженное напряжением лицо.

— Да сделайте же что-нибудь! — вскричал он, перекрывая сорвавшийся с уст Элизабет вопль невыносимой муки. Безумный взгляд его голубых глаз устремился на повитуху.

— Мой господин, я не в силах ей помочь. — Она опустила глаза. — Все теперь в руках божьих.

Новый пронзительный крик разорвал тишину спальни. Тело Элизабет извивалось и корчилось в судорогах. Из-под сомкнутых век струились слезы, скатываясь к вискам. Энгус в отчаянии прижался лбом к ее плечу, и его слезы, невидимые замершим в неподвижности служанкам, смешались со слезами жены. Собственная беспомощность, невозможность облегчить ее страдания мучили его больше, чем любая рана, полученная в бою.

Энгус знал, что Элизабет умирает. Боль уже не отпускала ее ни на мгновение, схватки следовали друг за другом без перерывов. Ее силы были на исходе. Приблизив губы к ее лицу, он прошептал:

— Да, Элизабет, я исполню твою просьбу. Ибо мы едины духом и телом.

Когда эти слова достигли ее угасающего сознания, она на мгновение приоткрыла глаза, и тут же все ее тело конвульсивно дернулось, сведенное волнами судорог, слившихся воедино. К высокому сводчатому потолку взлетел отчаянный вопль, в котором смешались нечеловеческая мука и яростное торжество, и сразу вслед за ним раздался новый звук — тонкий и пронзительный плач новорожденного ребенка.

— Сир, это девочка! Да прехорошенькая! — радостно объявила повитуха, держа ребенка на вытянутых руках.

Элизабет открыла глаза, ее губы дрогнули в слабой улыбке.

— Помни, Энгус… Ты должен отправить нашу Бриттани в Англию…

Ее глаза закрылись, она глубоко вздохнула, словно готовясь к последнему приступу боли. А через несколько мучительных мгновений крику новорожденной малышки начал вторить другой детский голосок.

— Господи, она была беременна двойней… — ошеломленно проговорила повитуха.

Лэрд поднял голову, его глаза слегка расширились при виде второго ребенка. Но он тут же перевел взгляд на лицо жены, душа которой отлетела одновременно с первым вздохом этого младенца. Она дала ему жизнь ценой собственной смерти. Энгус печально улыбнулся. Он прикрыл тяжелой ладонью застывшее навек лицо своей возлюбленной.

— Покойся с миром, Элизабет. Сегодня ты дала каждому из нас то, чего он хотел.

Ему вдруг показалось, что плач малюток усилился, словно они тоже оплакивали смерть матери вместе с ним. Энгус смотрел на близняшек, ощущая растущую тревогу. В его уме, уме военачальника, привыкшего принимать рискованные решения, быстро созрел план. Это решение сулило ему боль разлуки, но он должен был его осуществить, чтобы обеспечить безопасность обоих близнецов.

Он круто обернулся к повитухе.

— Близнецов надо разъединить. — Его взгляд был прикован к младенцу, родившемуся первым. — Джен-на, принеси мне мое дитя, — приказал он горничной Элизабет.

Дженна, бережно держа девочку, поднесла ее к отцу.

Лэрд нежно коснулся бархатистой щечки младенца, пристально взглянул на державшую его женщину.

— Дженна, Элизабет доверяла тебе, стало быть, и я могу тебе довериться. Дед Бриттани не должен знать, что у него есть второй наследник. Если он узнает правду, это будет стоить жизни одному из детей.

Дженна содрогнулась. В те времена детоубийство не было редкостью как в Шотландии, так и в Англии. Многие дети лишались жизни только потому, что судьба не уготовила им место первенца в семье, тем более близнецы. Второй ребенок считался порождением дьявола и обычно предавался смерти. Дженна посмотрела на невинное, беспомощное создание, лежавшее у нее на руках.

— Дженна, ты служила моей жене верой и правдой. Будешь ли ты столь же преданно служить ее дочери?

Дженна провела языком по пересохшим губам. Она хорошо понимала, о чем просит ее лэрд. Ей придется покинуть Шотландию. Она снова взглянула на младенца и твердо ответила:

— Да, сир, буду. Даю вам слово. Англичанин не узнает ее тайны.