"Ни капли невинности. Хроника стремительной молодости." - читать интересную книгу автора (Камалеев Михаил А.)

@@@

Когда мне было 16 лет, я не мог спокойно воспринимать тот факт, что я абсолютно нормален. Что я, как и десятки миллионов моих сограждан, физически здоров. Что в моей психике не наблюдается никаких патологических нарушений. Что я не живу под мостом, и прилично одет. На самом деле меня просто бесила мысль о том, что я нормален. Что я – обычный, стандартный подросток, проживающий нормальную, спокойную, довольно сытую жизнь. Более того, меня раздражало и то, что я живу в благополучной семье, что я ем столько раз в день, сколько мне этого захочется. Что мои родители могут позволить оплатить услуги репетиторов, чтобы я нормально подготовился к вступительным экзаменам. Меня бесил и сам факт поступления в университет.

Вообще, я был довольно раздражительным, замкнутым и конфликтным. Таким, впрочем, и остался до сих пор. Несмотря на то, что очень многие знакомые мне люди считают меня гиперобщительным. Имеющим сотни друзей по всему миру. Ну и все такое.

Какой я на самом деле – неизвестно до сих пор. Единственное, в чем я абсолютно уверен, так это в факте своего инопланетного происхождения.

Одна знакомая девушка как-то сказала, что не может представить меня взрослым. А уж тем более – старым.

Если честно, то я и сам не могу себе этого вообразить. А когда мне было 16, – я даже не хотел, просто физически не мог об этом думать. Стандартная схема успешной жизненной программы-минимум (“детсад – школа – университет – хорошая работа – семья – карьера – дети – пенсия – внуки”) до сих пор вызывает у меня приступы зубной боли и немотивированной агрессии.

Когда мне было 16, я выглядел, пожалуй, еще хуже, чем Кобейн перед смертью: неровно постриженные волосы, то и дело меняющие цвет; невероятная бледность; ошеломляющая худоба. Моя мама называла меня “сбежавший из Освенцима”. Она силой стаскивала с меня джинсы всякий раз, когда хотела их постирать. Раз в полгода ей это удавалось.

В общем, в среде ульяновских психотерапевтов я был довольно известным и желаемым пациентом. Мне нравились сеансы психотерапии. Не потому, что со мной там делали что-то особенное. Мне нравился сам факт того, что я могу наговорить всякой чуши взрослому человеку, а тот даже не посмеет пискнуть, не дослушав до конца.

Впрочем, я уже говорил, что среди друзей считался порядочной сволочью.

Моя неудовлетворенность миром выражалась неадекватным поведением. Я вел себя так, как будто мне было на все насрать. Впрочем, так оно и было на самом-то деле. Это сейчас я чуть-чуть научился политкорректности. Научился прятать за милой улыбкой все, что я на самом деле чувствую. Тогда я еще не умел так.

Типичный пример моей неадекватности проявился вечером того самого дня, когда Торин на всех парах уносился от разъяренного отца.

Весь смысл конфликта Ториных сводился к Женькину раздолбайскому отношению ко всему и вся. В том числе, и к деньгам. Женька за две недели просто-напросто просадил в интернете примерно полторы отцовских месячных зарплаты. Или что-то около того. Ну и как водится, до последнего момента не признавался ни в чем. Пока не пришло уведомление о том, что скоро им отключат телефон.

В общем, Женьку мы спасли, спрятавшись в кустах (опять эти кусты!!!) за школьной баскетбольной площадкой. Единогласно было решено напиться в хлам, таким образом еще раз выразив протест родительскому деспотизму.

К счастью, у Женьки с собой было достаточное количество денег, чтобы исполнить задуманное. Это спасло нас от необходимости в очередной раз напрягаться, придумывая еще один ловкий способ разжиться алкоголем и сигаретами. Несколько раз, когда у нас не было ни копейки, мы умудрялись стащить что-нибудь из многочисленных торговых палаток, отвлекая продавцов занудными расспросами о какой-нибудь фигне.

Сегодня все сложилось по-другому. Почти как у взрослых.

Сотни тысяч родителей в нашей стране ежегодно совершают одну и ту же ошибку, едва только их чадо впервые раззявит рот, чтобы истеричным криком заявить всему миру о своем рождении. Малыш еще не успевает доехать до родительского дома, а каждый более или менее близкий родственник уже умудряется составить для него жизненный план на ближайшие лет пятьдесят. И отклонение на полшага влево-вправо от генеральной линии воспринимается чуть ли не как личное оскорбление.

У каждого из этих бесчисленных великанов, наклоняющихся к тебе, чтобы потискать или дать конфетку, есть собственное мнение о том, кем ты должен быть в этой жизни, в каком вузе учиться, в каком возрасте и на ком именно жениться.

Не знаю, сколько конкретно времени прошло с момента, когда я начал понимать смысл того, что мне говорят эти великаны, и до того самого дня, когда я осознал, что моя жизнь – только моя, и научился мысленно посылать кого угодно ко всем чертям. Но за тот короткий промежуток времени я услышал не меньше ста самых разнообразных и невероятных сценариев собственной жизни, каждый из которых непременно содержал в себе ту минуту, когда я обязательно должен был стать самым-самым-самым…

До сих пор не могу взять в толк, почему отдуваться за все несбывшиеся мечты своих многочисленных родственничков должен именно я?!! Мое положение, к тому же, усугубляется тем, что в своем поколении я – самый старший. Это, типа, накладывает на меня дополнительную ответственность. Какого хрена? Мне не то, что дополнительной, мне обязательной-то уже чересчур…

Диман настоял на том, чтобы мы пили портвейн. Причина проста – денег было либо на одну бутылку водки с закуской, либо на две портвейна, но без еды. А мы, вроде бы как, есть и не собирались.

Пили в Димкином подъезде, по очереди судорожно глотая немыслимую гадость мутного цвета. Разговор велся о вечном.

К концу первой бутылки все присутствовавшие и мысленно отсутствующий я сошлись во мнении, что жить так, как наши родители, мы не будем. Что наша жизнь будет совершенно другой – яркой, небанальной, наполненной тысячами разнообразнейших событий. Что мы будем путешествовать по миру, не париться по мелочам, не зависеть от денег. И никогда не будем заставлять наших детей жить так, как хочется нам. В общем, “живи быстро, умри молодым”. Я точно помню, что мы клятвенно пообещали друг другу решить все свои материальные проблемы к 25-ти годам…

Тогда это казалось таким далеким временем! Совершенно другой эпохой, где мы будем не нищими подростками, лакающими сомнительное пойло в загаженном подъезде, а вполне респектабельными – в нашем понимании – людьми, которые в достижении своих целей не растратили самого главного. А остались теми же немного наивными, добрыми и честными людьми, которых уважают за то, что они никогда не изменяли своим идеалам.

Мы, несомненно, должны были быть кумирами молодежи. Символами поколения и все такое прочее. Мы должны были дружить с самыми интересными людьми своего времени. Но главное – мы не должны были разучиться мечтать!!! И доказать своим родителям, что мы – другие. Что мы – не как все. Что мы – лучше всех. И что есть другие жизненные сценарии, нежели стандартный минимум.

Эта практически политическая программа требовала немедленного обсуждения с кем-нибудь еще. Поэтому, даже толком не додумав все до конца, мы направились к Пикалову. Правда, по дороге Диман куда-то потерялся, но нас с Ториным это не остановило.

Сашка встретил нас недоуменным взглядом, в котором довольно легко угадывался иронический стеб. Выслушав наши довольно уже запутанные объяснения, он напрочь отказался пойти с нами, сославшись на какие-то сверхважные домашние дела. И настоятельно посоветовал пойти домой и лечь спать.

Мы, естественно, его совету не вняли. По дороге в магазин за – кажется – пивом, неожиданно нашелся Диман. Решено было выпить еще по чуть-чуть, и скрепить данное друг другу слово, разбив на счастье бутылки, из которых пили… Говорят, что уборщица в том подъезде очень долго грозилась найти и прибить тех, кто накрошил стекло на лестничной клетке, и написал перманентным маркером на стене число “25”…