"Страж фараона" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил)

Глава 13 Набег

В отличие от Пи-Мута, города просторного, многолюдного, с причалами, мастерскими и храмом Себека, где имелся водоем со священными крокодилами, Хененсу был поселением небольшим – собственно, даже не город и не деревня, а пограничный форт, окруженный стеной из обожженных на солнце кирпичей, за которой торчал десяток пальм и стояли казарма, хижины для семейных воинов, склады и дом коменданта. Тем не менее в последние годы Хененсу процветал, внезапно сделавшись центром двух прибрежных районов – западного, скотоводческого, и восточного, земледельческого. Что ни день, тут собиралось множество людей, менявших скот на зерно, птицу на фрукты, мясо и шкуры – на овощи и пиво; ну, а где люди, там появляются дома, улицы и переулки, базары и кабаки. Вот только хороших мастерских в Хененсу еще не было, и потому за тканями, кожаной упряжью, горшками, ножами из бронзы и стеклянными ожерельями приходилось отправляться в Пи-Мут.

За стенами форта стоял отряд Стражей Песков, особой воинской части, разбросанной вдоль западной границы Та-Кем и охранявшей державу от набегов ливийских разбойников. Среди ливийцев – или темеху, как называли их в Обеих Землях, – насчитывалось множество племен, больших и малых, богатых и нищих, но неизменно воинственных. Правда, те, что побогаче, были и поспокойнее – как, например, племя мешвеш, весьма не бедные скотоводы, обитавшие на побережье Уадж-ур к западу от Дельты. Но мешвеш повезло, так как в прибрежных низинах были вода и пышная растительность, с моря дул влажный бриз, а с юга, отгораживая пустыню, возвышались горы. Конечно, и в их земле случались неприятности – землетрясения и моретрясения, изменяющие береговую линию, сильные ветры с гор – рагис, вроде новороссийской боры, и морские ураганы, что нагоняли воды на берег – по-местному шаркийя, а по-египетски – кардим.

Но все же мешвеш могли считать себя счастливыми, так как другим темеху, обитающим в песках, приходилось много хуже. Пословица Та-Кем гласила: когда начнет дуть ветер пустыни, познаешь вкус смерти на своих губах – и ливийцы чувствовали этот вкус всю жизнь, день изо дня, из года в год. Селились они в оази­сах, и чем оазис был крупней, тем больше и богаче племя. В мелких оазисах жили самые отъявленные разбойники, коим глотку человеку перерезать – что козу подоить. Одни уходили на восток, служить фараону, другие предпочитали грабить, по природной склонности и потому, что всего у них не хватало – земли и воды, проса и фиников, украшений и одеяний, а больше всего – скота и женщин, до коих были они весьма охочи. Вот этих-то мародеров и укрощали Стражи Песков.

Отряд в Хененсу был невелик, всего полсотни лучников под командой младшего офицера-знаменосца по имени Нехси. С царским казначеем, своим могущественным тезкой, он в родстве не состоял, а являлся младшим сыном мелкого чиновника из сепа Аменти, и за душой у него были три медных кольца, лук, секира да гиксосская наложница. Годами и опытом он тоже похвастать не мог, так как видел двадцать два разлива Хапи, а в битвах и вовсе не участвовал ни разу. Тем не менее Семен, познакомившись с ним, решил, что юноша подает надежды – у женщин гиксосов характер был скверный, а Нехси все-таки уживался со своей наложницей и колотил ее древком лука всего лишь дважды в день, утром и вечером.

Итак, свита Семена плюс четыре осла с поклажей двигались по дороге, наслаждаясь теплым, но не жарким днем и свежим ветром, налетавшим с Озера. Шли они часа четыре, время близилось к полудню, и до Хененсу оставалась пятая часть сехена, то есть километра два. Местность была ровной, пустынной, лишь кое-где торчали деревья да бродила по лугам скотина – антилопы трех пород, козы с овцами, ослы и небольшие упитанные коровы. Мирный день, мирный пейзаж…

Вдали уже завиднелась стена с надвратной башней, когда с нее затрубил сигнальщик, и резкие пронзительные звуки понеслись над берегом. Семен приставил ладонь ко лбу, всмотрелся и различил, как из ворот выбегают крохотные фигурки, забрасывают за спину луки с колчанами и строятся в походную колонну. Сперва у него мелькнула мысль, что Нехси решил оказать ему честь – встретить с помпой, под гром барабанов, с салютом и почетным караулом. Однако звук рожка становился все тревожнее, и люди в Семеновой свите заволновались, зашумели, а кое-кто, нарушив чинный порядок шествия, остановился и заорал, тыкая пальцем назад.

Семен обернулся. Западный горизонт был затянут дымом; клубы его, сначала легкие, белесые, похожие на облака, становились с каждым мгновением все гуще, все темнее, а под ними поблескивало алым, будто там, на границе лугов и пустыни, поднималось второе солнце. Но для великого Ра место было неподходящее, как и время, и потому Семен не сомневался, что видит дым пожарища.

– Ливийцы! – завопил кто-то из слуг. – Ливийцы, да проклянет их Амон! Грабители!

– Погибель наша! – отозвался погонщик, падая в дорожную пыль на колени. – Спаси нас, мать Изида!

– Они далеко! – крикнул Семен, метнувшись к ослу, тащившему в поклаже его секиру. – Без паники! Слушать господина! – Он поднял оружие и потряс им в воздухе.

– Слушать господина! – разом проревели Техенна и Ако. – Всем молчать! Слушать!

Крики стихли, и Семен, поглядывая на приближавшихся воинов Нехси, приказал:

– Ослов разгрузить, корзины и мешки взять на плечи и двигаться в Пи-Мут, не останавливаясь в Хененсу. Там ожидать меня. Ты, Пиопи, – он повернулся к старшему из писцов, – проследишь, чтобы никто не потерялся и не отстал, а еще ты примешь плитку у мастеров и рассчитаешься с ними.

– Да, господин. Слушаю твой зов, господин.

– Ты, То-Мери, позаботишься о поклаже, папирусах с записями, моих одеяниях и мешке с серебряными кольцами. Дашь почтенному Пиопи столько, сколько он скажет.

– Но, господин, я хочу…

– Забыла, как надо сказать? – рявкнул Семен. – Поучись у Пиопи!

Девушка потупила взгляд.

– Да, господин. Слушаю твой зов, мой господин.

– Вот так-то лучше. Идите!

Процессия торопливо двинулась к Хененсу, а он остался на дороге со своей секирой, с Ако, Техенной и четырьмя ослами. Лучники приблизились, и Семен отметил, что юный Нехси, кажется, бледноват, как и большая часть его воинства. Из пятидесяти человек только два теп-меджет и дюжина солдат были в возрасте за тридцать, а значит, успели понюхать ливийских клинков; все остальные – молодежь, хуну неферу. Под стрелами не стояли, щит под секиру не подставляли, а главное, сами глоток не резали…

Он поднял руку и велел подбежавшему Нехси:

– Одного теп-меджет и двадцать лучников, самых неопытных, отправь обратно – нельзя крепость оставлять без защиты. Прикажи гонцов разослать – в Пи-Мут и по деревням, чтобы люди вместе собрались и скотину в луга не гнали. Прочие солдаты пусть грузят оружие на ослов. Быстрее пойдем! Даже побежим!

Нехси сразу приободрился, порозовел, вскинул жезл с флажком и принялся распоряжаться. Трех минут не прошло, как ослы были навьючены, отряд разделен, и люди, готовые к походу, построены колонной. Они тоже повеселели, услышав командирский голос и почувствовав твердую руку знатного семера. «Чтобы вас Амон квартирой и пенсией одарил», – подумалось Семену, вспомнившему своих начальников из ВДВ.

– За мной, бегом! Теп-меджет, ты – сзади… Будешь подгонять отстающих!

Они помчались по дороге, вздымая клубы пыли и нахлестывая ревущих ослов.

Пара сехенов – изрядное расстояние, и пешему человеку одолеть его быстрее, чем за три часа, никак не под силу. Поэтому когда Семен и солдаты добрались до угодий Тотнахта, все было кончено: горевшее – догорело, мертвое – лежало и не двигалось, живое – ругалось и шевелилось, а уворованное исчезло вместе с ворами. Пропало в пустыне, бескрайней, как океан…

К счастью, Шедау, Тотнахт и большинство пантер не пострадали, ибо налетчики, увидев их топоры и копья и получив в подарок тучу дротиков, откатились на исходные рубежи – то есть к самой западной части побережья. Здесь картина была жуткая: полсотни сожженных хижин, пустые загоны для скота и трупы хозяев – мужчин, женщин постарше и детей. Девочки и девушки исчезли вместе с антилопами и козами, и след их заметали ветры пустыни.

Пустыня…

Повернувшись к ней, Семен замер на границе страны Пиом, где, среди зелени трав, чернели остатки сгоревших хижин, валялись мертвые тела, разбитые горшки, рассыпанное второпях зерно. Мрачный пейзаж, но вид перед ним был еще страшнее: желто-серое необозримое пространство, сначала ровное, а затем дыбившееся горами песка, что достигали пятисот локтей в высоту. Небо густой сапфировой синевы, прозрачный жаркий воздух, гряда тянувшихся к горизонту серых скал, будто разделявших край жизни и край смерти… За ним – прохлада Озера, журчание вод в бесчисленных канавках, трава, деревья; впереди – пылающие под солнцем дюны, будто часовые, стерегущие от живых загробное царство, сказочные поля Иалу… Однако он знал, что на самом деле пустыня не мертва, что есть оазисы жизни в этом знойном море, и там обитают убийцы и воры, дети песка. Добраться бы до них!..

За его спиной ругался Тотнахт:

– Песчаные вши, пропившие мумии отцов! Чтобы пиво у них кисло во всякий день! Чтобы красные лапы Сетха разодрали им задницы! Чтобы…

– Сколько их было? – спросил Семен, обернувшись.

Бывший копьеносец замолчал с открытым ртом, затем нахмурился и вымолвил:

– Сотни две… может, побольше… Ну, двоих я наладил к Сетху! Одного секирой, другого дротиком!

– Наших побили, – буркнул молчальник Шедау, – много… Молодых увели. Еще побьют и уведут. Если вернутся.

Нехси, знаменосец, понурил голову, чувствуя себя виноватым – не спас, не защитил… Его помрачневшие стрелки бродили вместе с пантерами, их женами и сыновьями по пепелищам, разыскивали мертвых, переносили, укладывали в ряд. Никого нельзя позабыть, оставить без погребения, лишить загробной жизни… Шеренга трупов все росла и росла; другая, куда стаскивали убитых ливийцев, была много, много короче. Может, десяток разбойников, может – полтора… Ако и Техенна склонялись над ними, рассматривали одежду, изучали лица и обломки оружия.

Семен снова бросил взгляд на оранжево-желтые пески. В душе его ярость сражалась с печалью.

– Мы можем их догнать, – то ли спрашивая, то ли утверждая, произнес он. – Они гонят скот и ведут девушек, а потому двигаются не слишком быстро.

– Мы можем их догнать, но не найти, господин, – угрюмо возразил Нехси. – Куда мы пойдем – в ту сторону, в эту или в другую? – Он показал на север, запад и юг. – Ветер заметает следы, а к тому же презренные темеху умеют их прятать… Клянусь Амоном, десяток из них идет сейчас позади стада и подметает песок древесными ветвями! Как мы их найдем?

Это было правдой, и потому Семен молчал, кусая губы. Ему, умевшему и знавшему так много, было трудно смириться с поражением, признать, что пустыня сильнее его. Но с очевидным не поспоришь!

Он повернулся к Тотнахту.

– Если я придумаю, как их найти, ты пойдешь со мной? Ты и другие поселенцы?

– Пойду! Все пойдут! Мы – пантеры! – Презрительно покосившись на Нехси, Тотнахт ударил себя в грудь кулаком. – Мы пойдем с тобой, господин, и вырвем их поганые сердца! Ты только приведи нас, куда надо!

– А ты, Нехси, пойдешь?

Знаменосец прятал глаза.

– Зачем, господин? Чтобы погибнуть, блуждая в песках? Мертвых ведь этим не воскресишь, свершившегося не изменишь… Зачем?

– Я объясню тебе, зачем, – сказал Семен, наливаясь злой кровью. – Всякий, свершивший грабеж и убийство, должен нести наказание. Кару, понимаешь? Разбойных главарей – удавить тетивами луков, воров – стегать, пока не посинеют, скот – вернуть… Кроме того, не брошу девушек. Они их сделают…

Он хотел сказать – рабынями, но такого слова в языке Та-Кем пока что не было. Понятие о рабстве возникнет позже, когда Тутмос, великий завоеватель и преступник, пригонит толпы невольников из Куша, Хару и Джахи, и, чтобы назвать этих людей, в Обеих Землях придумают нужные слова. Впрочем, их недостаток суть дела не менял.

– Они возьмут их на спальные циновки, – яростно прошипел Тотнахт. – Они заставят их рожать, и через двадцать разливов Хапи их сыновья будут красть дочерей, которых мне пошлет Амон! И моих антилоп! Моих журавлей и гусей! А я буду слишком стар, чтобы поднять копье и метнуть дротик! Ты понимаешь это, хуну неферу?

От такого оскорбления Нехси побледнел и оглянулся на своих солдат. Потом пробормотал, не глядя на Семена и бывшего копьеносца:

– Я повинуюсь твоей воле, господин… я пойду, и люди мои тоже… Но куда?

Наступила тишина, прерванная шелестом травы под сандалиями Техенны. Он подошел к Семену и, переминаясь с ноги на ногу, бросил на него вопросительный взгляд.

– Хочешь что-то сказать?

– Да, семер. Эти люди, – ливиец махнул в сторону мертвых разбойников, – пришли из оазиса Уит-Мехе. Они из племени Гибли… из моего племени. Я узнал троих – с одним мы даже стерегли коз в пустыне, когда были мальчишками. Давно… Не хватит пальцев рук и ног, чтобы пересчитать минувшие разливы.

Глаза Семена вспыхнули.

– Ты знаешь, где этот Уит-Мехе?

– Конечно, господин. Если идти отсюда, из страны Пиом, уложимся в пять дней… сначала – на закат солнца до Скалы Черепов, потом – четыре сехена к югу… Да, пять дней, если не помешает ветер.

– И ты готов нас проводить?

– Ты – мой господин!

Брови Техенны приподнялись, рот приоткрылся – казалось, вопрос поверг его в изумление. «Это он для меня ливиец, – подумал Семен, – но для себя самого и всех остальных – житель Та-Кем, мой воин и слуга. Я – его вождь, а его семья – Ако, Мерира и остальные мои домочадцы». Темеху в самом деле не считали себя единым народом, да и чувство принадлежности к племени было не столь уж глубоким, гораздо слабее, чем верность вождю. Разумеется, победоносному и сильному – неудачников ливийцы скармливали псам.

Техенна пригладил рыжие волосы, втянул носом воздух, поглядел на небо, на песчаные дюны.

– Большого ветра не будет… пока…

– Значит, можем выступать?

– Нет, господин. Ра высоко, а в пустыне зной даже в месяц фармути. Лучше идти по ночам. Нам будут нужны ослы, по меху с водой на каждых двух человек, пища и плотные накидки.

– Не мало ли воды? – усомнился Нехси.

– Нет. Я знаю источники, места для водопоя… Неужели ты думаешь, что Гибли угнал антилоп и коз, чтобы они передохли в пустыне?

– Но…

Семен стукнул кулаком о ладонь, прекращая споры.

– Готовьтесь! Вы слышали, что нужно! Тотнахт, собирай людей, Шедау пусть позаботится об ослах, воде и пище, а ты, Нехси, пошли людей в Хененсу – пусть привезут накидки, стрелы, дротики, запасные сандалии и не забудут веревки. Еще – большой кувшин с оливковым маслом и связку тростника. Сухого, чтобы хорошо горел.

– Зачем, господин?

– Костер разложим, финики будем жарить, – пообещал Семен, отвернулся и зашагал к трупам ливийцев – взглянуть на будущего противника.

Вышли они на вечерней заре и двигались всю ночь и первые утренние часы, пока песок не раскалился, добираясь нестерпимым жаром до подошв сквозь кожаные подметки сандалий. Ночью пустыня выглядела еще огромнее и страшнее; полосы белевшего в лунном свете песка чередовались с тенями, падавшими от барханов, и каждая такая тень, черная и глубокая, мнилась входом в подземное царство, где обитают чудища-кровопийцы, жуткие демоны и прочая нечисть, которой только и место, как за границами Та-Кем. Небосвод медленно вращался, звезды равнодушно взирали на цепочку людей, ползущую среди песчаных гор, и только их тяжелое дыхание, фырканье ослов да шорох осыпавшегося песка нарушали тишину. Ноги вязли, идти было трудно, но к середине ночи почва стала твердой, каменистой, и отряд зашагал быстрее.

Их было побольше семидесяти, считая с Семеном, Техенной и Ако: тридцать Стражей Песков под водительством Нехси и около сорока поселенцев из бывших пантер, вооруженных копьями, дротиками и секирами. Ослы тащили воду, сухие лепешки и фрукты, а также запас стрел и мешки с сандалиями. Днем без обуви в этих местах шага не сделать: плюнешь на камень – шипит, бросишь кусок лепешки – поднимешь уголь.

Однако ночью жара не донимала, и, выбравшись на плотную почву, люди слегка расслабились. Техенна неутомимо шагал вперед и как будто с успехом ориентировался в этих каменистых пространствах, одинаковых в любую сторону; пантеры и солдаты постарше успевали за ним без труда, а молодых подгоняли собственное упрямство и теп-меджет, хмурый коренастый ветеран с тростью в увесистом кулаке. Семен не испытывал усталости до самого утра; он был массивнее и тяжелее роме, зато и ноги у него были подлинней.

Он шел, размышляя о временах столь давних, что срок цивилизации Та-Кем казался в сравнении с ними холмом у подножия гор. Когда-то – десять, двадцать тысяч лет назад? – вместо пустыни тут простирались леса и степи, текли полноводные реки, журчали ручьи, и стада быков, слонов, жирафов и антилоп казались неисчислимыми. Благословенный край, одна из прародин человечества… Вдоволь воды и дичи, меда и фруктов, простор от моря до океана… Но вот, повинуясь космической силе, равнина стала пересыхать, потоки обмелели, зеленый покров сделался скудным, и люди двинулись на восток, к самой большой, последней реке, пренебрегавшей гневом пустыни, ибо тянулась она до тропиков и полнилась дождями. Тем, кто явился к ней первыми, повезло: повоевав друг с другом пару тысяч лет, они объединились, назвали себя роме, изобрели письменность, религию, светскую власть и начали сеять пшеницу и возводить пирамиды. Опоздавшим пришлось туго – место занято, и бывшие родичи не желают делиться и признавать родства. Земля опоздавшим досталась просторная, по-прежнему от океана до моря, но что за мерзкая земля! В лучшем случае, сухая степь, а в худшем – песок да раскаленные камни…

Что будет с ними, с опоздавшими? Что от них останется? Этого Семен не знал, ибо в курсе по истории искусств, да и в прочих подобных курсах о ливийцах ни сном, ни духом не поминалось. Роме выживут; хлынут на них ассирийцы и персы, потом уйдут, заявятся греки и римляне, покорят арабы, навяжут язык свой и новую религию, но народ не исчезнет, не растворится среди победителей, а лишь изменит свой облик, обычаи и имя. Темеху же преданы забвению… Судьба их Семену была неизвестна; всплывали лишь какие-то смутные воспоминания о Карфагене, сражавшемся с ливийцами и нанимавшем их в свои войска – лет этак через тысячу.

Взошло солнце, камень под ногами стал нагреваться, но впереди уже маячили утесы – руины древних гор, торчавших как скелет огромного поверженного дракона. Здесь нашлась тень, а в кольце скал – истоптанная плошадка с кустами, выщипанной под корень травой и лужицей жидкой грязи. Листья, кора и тонкие ветви на кустах были объедены козами, и всюду валялись кучки свежего помета.

– Они тут останавливались, – сказал Техенна, – и потому для наших животных корма не будет. Разгрузите ослов, ешьте и пейте, затем ложитесь в тень и спите. К вечеру наберется вода, – он кивнул на лужу, – и ослы напьются. Но травы для них не будет до самой Скалы Черепов.

День тянулся бесконечно. Ослы с унылым видом бродили вокруг лужицы, люди дремали, иногда просыпаясь и следуя за перемещавшейся тенью, а Семену приснился сон из прошлого, что было случаем редким – даже, можно сказать, невероятным. Привиделся первый его парашютный прыжок, только во сне он сверзился с небес с оружием, рюкзаком, но в древнеегипетском переднике, сандалиях и без парашюта. Потом автомат и рюкзак куда-то исчезли, и он очутился в знакомом академическом классе профессора Громова, который вел занятия по обнаженной натуре; профессор – сухонький, язвительный – подкатился к нему и подмигнул: «Ну-с, батенька мой, кого решили рисовать?» «Девушку, – ответил Семен, – но выбрать надо одну из двоих – Меруити или То-Мери. Посоветуйте, Петр Нилыч!» «Вам, молодым, все девушек подавай, – нахмурился профессор. – Еще и совета спрашивает, юный наглец! А не хотите запечатлеть ливийца? Очень полезно в плане анатомической подготовки!» Он кивнул на помост для натурщиков, где были разложены трупы с разбитыми головами и дротиками, торчавшими в ребрах. «Не хочу!» – выкрикнул Семен, схватил подставку с бумагой и ринулся из класса, но налетел на запертую дверь и вдруг заплакал. Странный то был плач: рыданий не слышно, и слезы из глаз не текут, а щеки мокрые.

Он очнулся. Техенна лил ему воду на лицо тонкой струйкой, Ако придерживал за плечи.

– Не лежи на солнце, господин, – ливиец помог ему встать. – Гнев Ра ужасен… Это в Та-Кем он бог, а здесь – демон, не ведающий пощады, как судьи загробного царства… Да и царство само неподалеку – прогуляйся днем в любую сторону, как раз и доберешься.

– Не богохульствуй! – прохрипел Нехси, приподнимаясь на локте. – Ра – благой бог, податель жизни!

Техенна лишь усмехнулся. Семен подошел к командиру стрелков, присел рядом под защитой большого валуна и бросил взгляд на небо – до заката оставалось часа четыре, но зной был все еще жесток.

– Ты веришь этому ливийцу, господин? – шепнул Нехси. – Не бросит ли он нас в песках? Не оставит ли на поживу змеям?

– Он не просто ливиец, а мой ливиец. К тому же Гибли, вождь племени, нанес ему обиду – что-то отнял, козу или жену. Поверь, Техенна этого не забыл.

С минуту Нехси размышлял, верить или нет. Потом зашептал снова:

– А что случится, когда мы придем в оазис?.. в этот… как его… Уит-Мехе?.. У нас семь десятков воинов, господин, а этих вшей – две сотни… а может, больше вдвое и втрое… не все ведь мужчины пошли в набег…

– Не числом воюют, а уменьем, – сказал Семен. – Справимся! Не будь пессимистом, начальник!

– Пеззи… кто? – не понял Нехси. – Кто такой пе-зи-ми, господин?

– Пессимист – тот, кто не оптимист. Один – как недозревший финик, другой – как перезревший.

– И в этом вся разница между ними?

– Не только. – Семен прищурился, размышляя, потом объяснил: – Ходит слух, что непотребства людские когда-нибудь разгневают богов, и они призовут живых и мертвых на Страшный Суд. Попугают нас, пожурят и скажут: попробуйте снова, живите, но не грешите. Для оптимистов это будет еще одна божественная милость, а по мнению пессимистов – милость последняя. Улавливаешь разницу?

Нехси погрузился в глубокую задумчивость, а Семен закрыл глаза и проспал до вечера.

Ночью они совершили короткий переход в два с половиной сехена, сначала – вдоль скального гребня, потом – по дюнам и песку и, наконец, по каменистому плато, которое, понижаясь, привело их в глубокую сыроватую котловину. Здесь был колодец с солоноватой водой и несколько пальм, кривых и хилых, но травы по-прежнему не нашлось, и вопли голодных ослов тревожили путников весь день. В дорогу выступили до заката – Техенна предупредил, что третий переход самый тяжелый и долгий, и к тому же придется идти по мелким острым камням, а затем – ущельем, прорезанным в скалах давно пересохшей рекой.

В этом извилистом каньоне пали два осла, а люди допили последнюю воду. Поднялось солнце, а они все шли и шли, закутавшись в накидки, петляя между известняковых стен, прорезанных трещинами, перебираясь через осыпи, подгоняя ревущих животных, спугивая змей и ящериц. Ра палил огнем, волны раскаленного воздуха накатывались на них, иссушая горло, выжимая последние капли влаги из обессилевших тел; поистине, они ощущали вкус смерти на своих губах. Семен двигался вслед за Техенной, шагал будто во сне, упрямо переставляя ноги, и десятки знакомых ликов кружились и маячили перед ним, выступая из скал, подбадривая или насмешливо гримасничая: Баштар с кривой ухмылкой на губах, бледный Рихмер, мертвец Софра, брат, простирающий к нему руки, Инени, творящий заклятья над статуэткой Тота, лица отца и матери, петербургских знакомых, Пуэмры с окровавленной щекой, Рамери, Хоремджета и одноглазого лысого Инхапи. Видения? Фантомы? Миражи? Чтобы прогнать их, он мотал головой, и перед ним появлялись Меруити и То-Мери – стояли обнявшись, как две сестры, глядели на него с любовью, манили к себе, подбадривали, улыбались…

Семен очнулся, споткнувшись о коровий череп. Кости и черепа животных, а иногда и людей, стали попадаться все чаще – белые, недавние, или посеревшие и почти незаметные среди камней. Под ногами раздавался хруст, ухмылялись оскаленные рты и пасти, с бессильной яростью топорщились рога, а за поворотом ущелья валялись две мертвые антилопы-орикса, раздувшиеся, как бочки.

– Откуда тут… это… – пробормотал Семен, едва ворочая распухшим языком.

– Тяжелый переход, семер, – отозвался Техенна. – Многие не выдерживают, умирают – и люди, и скотина. А если ветер налетит, всем конец. Ветер пощады не знает…

Он говорил не о том жарком и довольно сильном ветре, который дул сейчас, а о сокрушительных смерчах, несущх песок пустыни и убивающих все живое на своем пути. Роме называли такой смерч хамсином, а ливийцы – гибли, и вспомнив, что так же зовут ливийского вождя, Семен спросил:

– Скажи, этот вождь оазиса Уит-Мехе… Гибли, да?.. Что у тебя с ним вышло? Поссорились из-за женщины? Или впрямь козу не поделили?

Техенна мрачно усмехнулся.

– Все это враки, господин. Какие козы? Какая женщина? Мне ведь всего шестнадцать стукнуло… Отец мой Такелот был вождем, старшие братья нашли смерть, кто в бою, кто в пустыне, и Гибли решил, что миг подходящий – вождь старится, а наследник – сосунок… По обычаю они с Такелотом дрались на палицах, и Гибли раздробил отцу плечо. Тут я с ним и сцепился… и он меня отделал так, что я чуть не попал в поля Иалу. Но все же очухался и решил, что надо уходить – не к Осирису, а в Черные Земли.

– Почему?

– Гордость взыграла. Мой отец был великий вождь, странствовал по четырем сторонам света, брал добычу в любом оазисе, в Та-Кем и на морском берегу, и мне тоже хотелось стать вождем. Тоже великим… Или вождь, или изгнанник – другого пути я не видел.

– А сейчас видишь? – спросил Семен, помолчав.

– Вижу. Мир велик, мой господин, и любопытно на него смотреть, а что увидишь из оазиса? Гораздо меньше, чем в войске пер’о или на службе у человека знатного и отважного, вроде тебя! Да и женщины в Обеих Землях приятней, чем в Уит-Мехе… Нет, там я не останусь! Повидать бы только Такелота, если он жив…

– С Гибли что сделаешь? Вызовешь на поединок?

– Поединок? Хоу! – Техенна хищно ощерился и хлопнул себя по ляжке. – Я твой воин, а не темеху, и мне их обычаи – не указ! Встречусь с Гибли, проткну глотку дротиком… Вот и весь поединок!

Сзади раздался предсмертный вопль осла и проклятия солдат. Ущелье снова повернуло, расширилось, обтекая утес с раздвоенной вершиной и превращаясь в дно пересохщего озера. Из подножья скалы бил родник, и тут была зелень, много зелени – целая рощица пальм, кусты и травы, частично вытоптанные и обглоданные. Но кое-что осталось и для ослов, которые с ревом устремились к маленькому оазису.

– Скала Черепов, – хрипло пробормотал Техенна. – Тут будем отдыхать до заката, а ночью отправимся к Горьким источникам. Тоже неплохая стоянка… Шестьдесят тысяч локтей до нее, а от Горьких до Уит-Мехе чуть больше сехена. Переждем день у источников, и к середине ночи будем на месте.

– Добро! – откликнулся Семен, с наслаждением вдыхая свежий влажный воздух. Стараясь ступать твердо и выглядеть уверенно, он направился к потоку живительной влаги, струившейся из трещин в скале, смочил руку и лизнул ладонь. Вода была вкуснее и слаще напитка уам.

Оазис Уит-Мехе оказался довольно велик, не меньше двадцати километров в окружности. Тут, среди скал, покрытых мхом, журчали ручьи, струившиеся в травянистую низину, сверкали в лунном свете небольшие озера, а между ними росли пальмы, акации и еще какие-то деревья с густой листвой, незнакомые Семену. Большая часть этой земли предназначалась для стад, дремавших сейчас в загонах, тогда как поселок занимал сравнительно немного места – сотни две хижин, сгрудившихся левее скал. Они не походили на круглые жилища кушитов Шабахи с плетеными стенами; это были скорее палатки из шкур, вытянутые наподобие корабля, с кровлями из пальмовых листьев. Две хижины, стоявшие особняком, на утоптанной площадке перед скалами, были заметно больше остальных, и Техенна, протянув к ним руку, пояснил:

– Дом Войны и жилище вождя. Там я вырос… и там сейчас живет Гибли, если его не прикончил кто-то из молодых шакалов.

С вершины утеса, где собрался отряд, оазис был как на ладони, и самый неопытный из лучников добросил бы стрелу до палатки вождя. Впрочем, двух самых неопытных и юных оставили у Горьких источников присматривать за ослами. Ослы – они и есть ослы; заревут не вовремя, всполошат поселок – какая тут внезапная атака?

Скала была низкой, вытянутой, будто застывший в спячке крокодил, с плоской вершиной, усеянной пятнами сухого ломкого мха. Он чуть слышно потрескивал под ногами переминавшихся за спиной Семена людей. Кроме Техенны, главного эксперта по ливийцам, тут находились Тотнахт, Шедау, Ако, Нехси и его сержант – теп-меджет, имя которого Семен так и не удосужился узнать. Стрелки и поселенцы-пантеры стояли ниже, на склоне, обращенном к пескам; кто отдыхал, кто проверял оружие, готовясь к бою, и до предводителей долетали негромкое пение тетив, скрип кожаных ремней и звон бронзы.

– Что будем делать, господин? – спросил Нехси, осматривая поселок, дремлющий в тенях скал и пальм. – Ждем рассвета, а дальше?

– Зачем ждать? Атакуем!

Глаза молодого знаменосца раскрылись в изумлении.

– Но ночью не воюют! Я не увижу своих людей, они не увидят друг друга и не поймут, где свой, где враг… Слишком темно, мой господин!

Сражаются только при свете дня – это являлось для Нехси и полководцев Та-Кем любого ранга одной из прописных аксиом. Стремительные ночные вылазки были им неведомы, как и фланговый обход, окружение, ложная атака, маневрирование на местности, засады стрелков, каре пехотинцев, отражающих конницу, и остальные изыски военного искусства. Все было просто: пехота билась грудь о грудь, чтобы раздавить ее, пускали колесницы, а лучники метали стрелы во все, что движется. В этом мире Семен мог стать Наполеоном, Ганнибалом и Юлием Цезарем одновременно.

Повернувшись к своим соратникам, он объяснил:

– Мы нападем сейчас, когда противник нас не ждет. Нас семеро, и каждый возьмет себе отряд по девять-десять воинов. Мы окружим поселок, причем три отряда стрелков – твой, Нехси, а еще – теп-меджета и Ако – двинутся к селению с возвышенности. Я поведу свой отряд вон с того места – две пальмы у пруда, видите? Я зажгу факел и буду махать им, а лучники по этому сигналу должны привязать к стрелам сухой тростник, смочить его в масле, поджечь и выпустить по десять горящих стрел. Твои люди, Нехси, будут стрелять в жилище вождя и большую хижину рядом с ним, лучники Ако – в ближние хижины, а теп-меджета – в дальние, и поэтому надо дать ему лучших стрелков. Все понятно?

– Да, господин! – Тотнахт в восторге подбросил копье. – Их норы запылают и станет светло, как днем!

– Мы всех сожжем? – спросил Нехси, в волнении облизывая губы.

– Нет. Жилища легкие, темеху успеют из них выскочить. Они будут перепуганы, и как только обстрел прекратится, семь наших отрядов войдут в поселок. Наша задача: женщин, детей и стариков не трогать, мужчин сгонять к площади перед Домом Войны. Убивать тех, кто сопротивляется! Следить, чтобы шли безоружными! Когда достигнем площади, пантеры окружат пленных, а Стражи Песков развернутся к поселку. Мы не сможем пленить всех – вдруг кто-то из темеху ускользнет и попытается напасть на нас. Стрелки их отразят.

– Ты хитроумней Монта и Тота вместе взятых, господин! – сказал Нехси. – Никто не умеет так воевать! Ночью, против врага, трижды и четырежды большего!

Семен усмехнулся.

– Учись – и станешь из знаменосца чезу. Только запомни, парень: умный чезу бьется не с женщинами и детьми, а с воинами.

– Они наших женщин не щадили, – буркнул Шедау. – Не худо бы приколоть одну-другую… да и щенков тоже…

– Мы – не дикари Девяти Луков, и нам Амон такое не простит. Начнем, во славу его!

Стальная секира взлетела в воздух, и восемь голосов отозвались:

– Да будет с нами его милость! Пусть пошлет нам жизнь, а смерть – врагам!

Через полчаса четыре группы воинов спустились с утеса и разошлись, окружая селение. Чтобы не потревожить собак, встали в сотне шагов от околицы, затаившись в кустах и среди деревьев. Здесь царили тьма и тишина; в поселке тоже было тихо, и походил он сейчас на странное кладбище кораблей, брошенных в беспорядке на суше и перевернутых кверху днищами.

Оглядев пруд и две пальмы на его берегу, Семен довольно кивнул: позиция выбрана правильно. Факел – сухая ветвь, обмотанная тростником – уже покачивался в его руке. Он протянул его одному из своих бойцов:

– Поджигай!

Стебли тростника, пропитанные маслом, занялись от первой искры и запылали сворачиваясь тонкими черными спиралями. Дав разгореться дереву, Семен поднял повыше огненный знак и помахал им в воздухе. Пламя чертило дуги над его головой – одну, другую, третью…

Утес, темневший напротив, вдруг расцветился крохотными яркими точками; они вспорхнули со скалы как птичья стая, понеслись вверх, к звездному небу, и внезапно рухнули вниз, подобные уже не птицам, а крохотным пламенеющим метеорам. Они еще не достигли цели, когда с утеса ринулся еще один поток огненных стрел, затем – следующий… Семен отсчитывал их появление по ударам пульса; обычно лучники Та-Кем метали стрелу каждые пятнадцать секунд, но в неярком лунном свете целиться было трудней, и обстрел закончился лишь на шестой минуте. Он не мог сказать, сколько горящих снарядов воткнулось в землю, но в крыши попала изрядная часть – пальмовые листья уже пылали, алая подкова вокруг деревни ширилась, смыкалась, а подле утесов, на площади, пламя било столбом.

– Стрельба в цель упражняет руку и причиняет верность глазу, – пробормотал Семен, снова помахал факелом и бросил его в воду. – Ну, двинулись! Бегом!

Когда они ворвались в проходы среди хижин, поселок уже гудел, полнился людскими криками, паническим воем собак, блеянием коз, треском и смрадом горящих шкур. Ущерб от пламени был невелик – постройки не имели тяжелых перекрытий, сверху сыпался пепел от прогоравших листьев, а шкуры больше воняли, чем горели. Страху, однако, хватало. Самой правильной была реакция женщин: подхватив детей, они ринулись прочь из деревни, и их исход, несмотря на вопли и метания, был стремителен, как водный поток, хлынувший из растворенного шлюза. Козы и псы тоже не задержались – ими руководил инстинкт, столь же безошибочный, как у женщин, гнавший их дальше от едкого дыма и обжигающих искр. Мужчины вели себя глупее – или разумней, но на свой мужской лад: выскочив наружу и оглядевшись, они бросались в горящие палатки за копьями и дубинками. Но было поздно; семьдесят с лишним воинов роме вступили в поселок словно мстительные ночные духи.

– Вперед! Бросить оружие, песчаные вши! Не поднимать голов! Пошевеливайся, кал гиены! Нож на землю! Руки прочь от палицы! Не понимаешь? Получай!

Свист летящего дротика, треск черепа под секирой, предсмертный вопль, шум от падения тела… Но большинство понимали, так как язык нападавших был им знаком и, не считая ругани, слова употреблялись несложные, какими сгоняют в толпу побежденных: брось оружие да шагай вперед. Проделав путь в триста локтей до площади, Семен лишь дважды был атакован: напал на него мужчина с топором, а после – юнец лет пятнадцати. Воина он убил, парнишку стукнул кулаком в поддых и оставил корчиться на земле, рядом с догоравшей палаткой. Вероятно, его бойцы тоже не встретили сопротивления; цепь, охватившая деревню, вскоре приблизилась к площади, и каждый роме гнал перед собой трех-четырех безоружных ливийцев. Их сбили в толпу, окружили копьями, оттеснили к еще пылавшим Дому Войны и жилищу вождя.

Между этими двумя пожарищами метались люди – пять или шесть женщин, подростки – видимо, из семейства Гибли – и несколько воинов, успевших схватить кто копье, кто палицу или пращу. Над головой Семена свистнул камень, и он, шагнув в освещенное огнем пространство, поднял секиру и, перекрыв глухой ропот пленников, закричал:

– Гибли! Ты слышишь меня, Гибли? Пусть твои люди бросят оружие, иначе мы их перебьем! А ты, клянусь Амоном, повиснешь на дереве вниз головой и будешь зажарен, как антилопа! Оружие на землю!

Дюжина стрел, воткнувшихся у ног ливийцев, подкрепила эти слова: оставив мысль о сопротивлении, воины смешались с пленниками, притиснувшими их к скале. Тут было человек двести пятьдесят, но, плотно сбитые в кучу, они казались совсем небольшой толпой, бессильной и не страшной; трудно было поверить, что не прошло и недели, как эта орда лютовала в Пиоме. Вокруг нее сейчас стояли пантеры с копьями наперевес, с горящими яростью глазами, и ждали приказа: колоть или вязать.

– Тотнахт, Техенна, Нехси, ко мне! – выкрикнул Семен.

Они примчались – возбужденные, торжествующие. Молодой знаменосец плюнул на землю, с презрением оглядывая пленных:

– Живущие луком[38]! Черви, дикари! Гнев Амона на вас! Гнев бога и смерть!

Семен дернул его за перевязь:

– Молчать! Докладывай: оцепление расставлено?

Нехси увял.

– Да, господин. Мои лучники между домами… Огонь гаснет, но скоро ладья Ра поднимется в небеса… Наши стрелы даром не пропадут!

– Потери есть?

– Нет, господин. Пара синяков да царапины.

Вопросительный взгляд Семена обратился к двум другим командирам, и те кивнули.

– То же самое, семер, царапины да синяки, – сказал Техенна, поглаживая прядь длинных рыжих волос. – Мы взяли их без крови.

– Без нашей крови, – уточнил Тотнахт с ухмылкой.

– Вяжите пленников, – распорядился Семен. – Детей и женщин отпустить, Гибли – ко мне! – Он поглядел на Техенну, терзавшего свои волосы: – Найдешь отца и мать, можешь быть свободен. Весь день, до самого заката.

– Мать не найду, господин. Мать убили, когда я был меньше древка секиры.

Он повернулся и вместе с Тотнахтом пошел к толпе бывших сородичей. Пока их обыскивали, вязали, усаживали на землю, Семен пил воду из принесенного Ако бурдюка и жевал финики. Тем временем звезды в вышине погасли, небо начало сереть, а потом посветлело, и золотистый солнечный диск стал подниматься над пустыней. С места на краю оазиса, где находился поселок, было видно, что к западу лежат не столь уж гибельные земли – скорей, не мертвые пески, а сухая саванна с пучками невысоких трав и низкорослыми зарослями. Тут можно прокормиться, думал Семен, глядя на мелькавших вдали газелей и слушая отрывистый лай шакалов. Конечно, тут не поля с плодородным илом, как в Та-Кем, зато территория большая, а людей – горстка… Паси коз, стреляй зверье и не лезь к соседу! А если уж полез, так хотя бы не убивай…

Оглядев ораву пленников, сидевших на земле со скрученными за спиной руками, он поразился, как отличается этот народ от роме. Конечно, он видел Техенну всякий день, встречал и других ливийцев, но никогда – в таком числе; количество зримо выставляло напоказ их странность и особость. У роме кожа была смугловатой, волосы – темными, глаза – карими, телосложение – худощавым, хотя встречались и плотные, коренастые люди. Темеху выглядели более стройными, гибкими, с шевелюрами цвета огня или красной меди; длинные волосы слегка вились, и одни заплетали их в косы, а другие просто перевязывали ремешком будто лошадиный хвост. Глаза казались очень большими, зрачки – непривычно светлыми, но не серыми, не голубыми, как у россиян, а сине-зелеными, аквамаринового оттенка; кожа была бледна, и Семен припомнил, что ливийцы, как объяснял когда-то Инени, не загорают даже под самым ярким солнцем – в отличие от ханебу, северян.

Странное племя, загадочное… Жаль, что все загадки они унесут с собой, ничего не оставив для археологов будущего – ни изделий, ни построек, ни языка, ни письменности.

Подошел Техенна, волоча на веревке мужчину за сорок, с могучими мускулами и старым побледневшим шрамом поперек груди. В копне его рыжих волос колыхались страусиные перья, лицо было мрачным, и только в глазах горели неукротимые разбойничьи огоньки.

– Гибли, вождь, – промолвил Техенна. – Велик Амон! Я дожил до дня мести! Как и этот шакал! Ты отдашь его мне, господин?

– Отдам. Но сначала… – Семен намотал на кулак веревку и потянул вождя к пленникам.

Он возвышался над ними будто утес над холмами песка, и голос его был уверенным, сильным, громким. Слова падали в толпу сидевших на корточках людей, разили, как камни из пращи, и улетали в небо с дымом, курившимся над развалинами. Кроме этих слов для побежденных сейчас не существовало ничего; они означали смерть или жизнь.

– Я – Сенмен, сын Рамоса, семер из Обеих Земель, и я не принес вам ничего такого, чем вы не наделили бы наших людей. Смерть, огонь, разорение… Что дали нам, то и получите обратно! Но Амон милостив, и я не стану убивать вас всех, не уничтожу ваших детей и женщин и не возьму вашу землю. Живите! Приходите в Та-Кем на службу пер’о, приносите шкуры для обмена, приводите ослов и коз… Но если явитесь с оружием, конец будет таков!

Он кивнул Техенне, и тот, вытащив кинжал, ударом кулака сшиб Гибли на колени. Левой рукой ливиец вцепился вождю в волосы, дернул, заставив откинуть голову, и наклонился над ним с хищной ухмылкой. Сверкнуло бронзовое лезвие, хлынула кровь, Гибли захрипел, дергаясь всем телом, и повалился на пыльную землю. Пронзительный женский вопль донесся из толпы и тут же смолк, будто у кричавшей перехватило горло.

Семен хмуро оглядел пленников.

– Нехси, Тотнахт! Выставить стражу – десять лучников, десять копейщиков! Остальные пусть отдыхают, а эти, – он кивнул на ливийцев, – будут сидеть здесь день, ночь и следующий день, пока мы не уйдем. Кроме вождя, у этого племени есть старейшины?

– Да, господин, – сказал Техенна, вытирая кровь с ладоней пучком травы. – Иапет, Шилкани и еще трое.

– Пусть их освободят. Пусть один из них пойдет за женщинами, прикажет им возвратиться в поселок и приготовить пищу для наших воинов. Другой пусть найдет наших девушек. Я хочу их видеть и говорить с ними! А прочие старейшины пойдут с Шедау осматривать стада. Мы возьмем вдвое больше животных, чем угнано из Пиома.

– Большое стадо… не справиться… – буркнул Шедау.

– Не мы его погоним, они, – Семен покосился на пленников. – Человек тридцать-сорок хватит. Отпустим их, когда доберемся домой. – Он бросил взгляд на Техенну: – Ты нашел отца?

– Нашел, господин. Второй подарок Амона… – Ливиец плюнул на труп Гибли. – Дом Такелота, моего отца, в сохранности, и он просит, чтобы ты, господин, разделил с ним трапезу и отдохнул в знойное время. Козленок уже жарится!

– Хорошо. Пойдем!

Они зашагали к краю площади, и там их нагнал Тотнахт.

– Господин…

Семен повернулся. Лицо копьеносца было багровым, губы подергивались.

– Господин, ты приказал не убивать детей и женщин, и мы повиновались. Но эти… – Тотнахт метнул яростный взгляд на толпу ливийцев, – эти… Они-то не щадили ни женщин, ни детей! И ты даруешь им жизнь? Ты не позволишь нам смочить свои копья их поганой кровью?

– Позволю. Но не сейчас. – Семен положил руку на плечо Тотнахта. – Ты ведь слышал, что было сказано? Я хочу говорить с девушками. Потом буду судить и карать виноватых. Возьми точильный камень, Тотнахт, и постарайся, чтобы твое копье стало острым!

Копьеносец свирепо ощерился и повернул назад. Минуты три-четыре Семен и Техенна шагали в молчании, огибая уцелевшие палатки, колья, к которым привязывали коз, разбросанную утварь и грубые, сложенные из камней очаги. Потом провожатый Семена бросил на него пристальный взгляд и с непривычной робостью осведомился:

– Скажи, мой господин, ты многих еще убьешь? Конечно, они грабители и воры, но все же…

– Все же – твой народ, – закончил Семен. – Я обещаю, Техенна, и клянусь клювом Гора, клыками Сохмет и копытами Аписа, что будут наказаны только виновные. – Он помолчал и добавил: – Не потому, что ливийцы, а потому, что разбойники.