"Я – инопланетянин" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил)
ГЛАВА 11 БАКТРИЙСКАЯ ПУСТЫНЯ Дни десятый и одиннадцатый
Утром по водной дороге благополучно прибыли Мак-брайт и ад-Дагаб. Джеф вылез на бережок, я примерился, куда ударить, чтоб обошлось без повреждений, и врезал ему под ребра. В дыхалку, как говорили когда-то приятели юного Даньки Измайлова. С минуту Макбрайт корчился на земле, хватая воздух ртом, хрипя и чертыхаясь, Сиад наблюдал за ним с каменной физиономией, а Фэй, моя милая фея с темно-карими очами, неодобрительно хмурилась. Что ж, учебный процесс бывает иногда болезненным, но это не повод, чтобы его отменить.
Макбрайт отдышался, подступил ко мне со стиснутыми кулаками, потом взглянул на Фэй, протер глаза и протянул:
– Во-от как! Что ж, моя вина… Могу компенсировать, если юная леди не против. Чеком, наличными или…
– Заткнитесь, Джеф! Закройте рот, пока я не вышиб вам мозги!
Он виновато буркнул:
– Вышибайте. Не возражаю. Виновен и приношу извинения.
– На этом и закончим, – сказал я. – Теперь прошу в лагерь, завтракать. Сегодня в меню галеты и по мясной пилюле на нос.
Пробираясь среди камней, мы двинулись к расселине, где были сложены мешки. Макбрайт приотстал, дернул меня за локоть и, метнув взгляд в спину Фэй, поинтересовался:
– Вуаль?
Я молча кивнул. Сейчас я не испытывал к нему ни ненависти, ни злобы – пожалуй, лишь гадливое отвращение, как к продавцам репликантов на подмосковном островке. Таких, способных сунуть в печь чужую голову, здесь много, но в клане экстремалыциков они мне не встречались. Правду сказать, и в этой семейке не без урода, но даже уроды любят риск и шанса своего не уступят. Возможно, Джеф какой-то особенный урод?
Он снова дернул меня за руку.
– Сейчас она выглядит лет на тридцать. Как Лайза Ли, моя четвертая жена… Прелестное было создание!
Я снова промолчал, стараясь разобраться в исходивших от него флюидах. Чувство удовлетворения? Да, пожалуй… Еще – превосходства и насмешки… Он был похож сейчас на сытого кота, с ленцой взирающего на подопытную мышку. Не стану, впрочем, обижать котов; лишь человек умеет обернуть себе на пользу чужую доверчивость или наивность.
Взгляд Макбрайта затуманился, губы шевельнулись – видимо, он прикидывал, во что обошлось Фэй путешествие в вуали. Делил десять лет на две минуты или сто двадцать месяцев на столько же секунд… Потом хмыкнул.
– Она кажется довольной. Вам, босс, удалось утешить девушку… – Макбрайт помолчал, ожидая моей реакции, не дождался и произнес: – Эти китаянки с возрастом только аппетитнее. Если она еще раз пройдет через вуаль…
Я повернулся к нему, взял за ворот комбинезона и слегка встряхнул.
– Джеф, вы знаете, что пишут на трансформаторных будках? – Он непонимающе уставился на меня.
– Не лезь, убьет!
– Кто не полезет, тот не узнает, – возразил Макбрайт, – и жалость тут неуместна, даже при вашей вместительной русской душе. Вы ведь не станете отрицать, что мой эксперимент внес ясность в кое-какие вопросы. При всей его… гмм… неэтичности. Теперь нам понятно, как действует вуаль на…
– Пожалуй, я сам вас убью. Прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик.
Моя ладонь легла на его шею, пальцы коснулись ямки под ухом. Макбрайт отпрянул.
– Простите. Я не думал, что это вас так задевает.
Мы поели. Джеф насыщался жадно, как, впрочем, и положено страннику, чей ужин прошлым вечером был символическим – пищевая капсула и вода из фляги. Си-ад, несмотря на свои габариты, ел, как обычно, мало. Верблюд, а не человек: не ест, не пьет, не спит… Кстати, не спит уже десятый день, отметил я.
Фэй, укладывая мешок, покосилась на наших спутников, повернулась лицом ко мне и расцвела улыбкой. Вселенский Дух, до чего она похожа на Ольгу! Воспоминания о минувшей ночи согрели мне сердце, и следом пришла мысль, что Макбрайт, пожалуй, прав: Фэй была счастлива. Счастлива, хоть плата оказалась высока – потерянные годы жизни… Я окунулся в поток чистой и светлой энергии, что исходил от нее, смешиваясь со слабым излучением эоита, послал ответную улыбку и произнес:
– Меняем порядок движения. Я первый, за мной – Макбрайт и Цинь, Дагаб замыкающий. Бассейн обширен, и сейчас нам не нужны услуги проводника.
Джеф кивнул.
– Согласен, лучше лидировать вам. В этих проклятых каньонах и заблудиться недолго… А что вы скажете, приятель, о массиве зелени, которую мы видели сверху?
– Доберемся, посмотрим, – буркнул я, забрасывая на спину рюкзак.
Мы углубились в лабиринт ущелий, тянувшийся вдоль южного берега озера. Скалы тут были невысоки и поражали причудливостью форм: то обрывистые, подобные клинкам мечей, наконечникам пик, рогатин и трезубцев, то напоминающие фантастические строения, пирамиды и башни с множеством ниш и пещер, то плоские или выпуклые, как спины китов, дремлющих под мрачным серым небом. Проходы между ними извивались, сворачивали то к западу, то к востоку, черные базальтовые стены по временам раздвигались на пятнадцать-двадцать метров, но чаще теснили нас, заставляя петлять, пробираться узкими расселинами или лезть наверх, чтобы преодолеть тупик. По этой причине мы двигались небыстро, делая в час от силы километра три. Ни зоркий Сиад, ни я не разглядели ни единой вешки; если в этот хаос и попали маяки, то обнаружить их было не легче, чем иголку в стоге сена.
Минут за десять до полудня очередной каньон свернул, и я, обогнув огромную, похожую на призму глыбу, замедлил шаг. Потом остановился и присел на корточки, разглядывая серо-зеленый кустик – маленький, величиной с ладонь, пучок мясистых листьев или стеблей, торчавших среди каменной россыпи. Листья были узкими, довольно длинными и по краям усеянными шипами.
– Трава? Нет, не трава, – произнес Макбрайт за моей спиной. – Кактус?
– Может быть. – На мгновение опустив веки, я мысленно пролистал ботанический справочник. Ничего подходящего не нашлось; если этот серо-зеленый уродец и относился к кактусам, то был их древним и почтенным прародителем.
Мы столпились у кустика, взирая на него, как на чудо. Первый признак жизни, который нам встретился, свидетельство того, что Анклав – не мертвая пустыня! Это полагалось отметить, и мы разделили на четверых плитку шоколада.
Фэй жевала его с сосредоточенным видом, полузакрыв глаза и явно к чему-то прислушиваясь. Ощущает живое, догадался я. Каньон, которым мы шли, был извилист, утесы ограничивали обзор, но впереди, южнее и немного восточнее, будто бы намечался оазис, и там что-то двигалось, шевелилось, распространяя импульсы, совсем не похожие на медленный прилив энергии в растениях. Какие-то существа, быстрые, многочисленные и примитивные, мелькнуло у меня в голове. Возможно, опасные.
Мы обменялись взглядами с Фэй, и я поднялся.
– Идем дальше. Приготовить оружие. Есть зелень – значит, найдутся и звери.
– Арбалета хватит? – спросил Макбрайт. Секунду я колебался.
– Лучше достаньте дротик, Джеф. Ты, Сиад, приготовь гранаты.
Наше самое надежное оружие – гранаты с парализующим газом и дротики с капсулой яда в острие, дозу которого можно варьировать колечком-регулятором. Одно деление – смерть для человека и существа его размеров, а если повернуть на три, то можно прикончить слона. Разумеется, если вы проткнете ему шкуру или поразите в глаз. Макбрайт этим искусством владел, в чем я убедился за время подготовки экспедиции.
Через километр с небольшим ущелье расширилось и вывело нас к крохотному озеру и заболоченной низине. Тут, очевидно, сочились теплые подземные источники – воздух был душным и влажным, и в нем не ощущалось движения. Этот оазис от места, где мы стояли, до следующего сужения каньона был покрыт растительностью, напоминавшей давешний кустик, но здесь, при изобилии влаги, кусты разрослись до внушительного размера – по пояс, а где и по грудь. Шипы на странных стеблях или листьях были длиною в палец, сами стебли – толстые, мощные, с выступающими из почвы корнями и шишками величиной с кулак, увенчанными цветами. Три или четыре больших бледно-серых лепестка, пучок то ли усиков, то ли щупалец, которые свешивались до земли и пошевеливались с ленцой, неприятный запах гнили… На кактусы не похоже, подумалось мне. Ни на что не похоже! Таких растений я не мог припомнить ни в прошлом, ни в нынешние земные времена. Не стоило, однако, забывать, что тут не Уренир, где все давно описано, классифицировано и упаковано в пробирки с ярлыками. Здесь, на Земле, ни один зоолог, ни один ботаник в точности не знал, сколько видов населяют биосферу, пять миллиардов или пятьдесят. В этом беспредельном океане жизнь пускалась на всякие фокусы.
Низину обступали скалы с глубокими пещерами и расселинами наверху, у их отверстий вился дымок, а над зарослями псевдокактусов мельтешили черные точки. То одна, то другая из них вдруг падала вниз, к цветам, и замирала, но едва усики начинали подрагивать и шевелиться, тут же устремлялась в небо. Этот живой туман был не очень плотным и почти безмолвным; до нас долетал лишь тихий, едва различимый гул.
– Пчелы, – сказал Макбрайт, ткнув в сторону низины дротиком. – Пчелы, клянусь святыми угодниками!
Фэй поморщилась.
– Нет. Я помню ароматы пчел, запахи воска и меда. А здесь… Вонь, как от гнилых креветок!
Запах и в самом деле неважный, молча согласился я. Было что-то еще, кроме мерзкого запаха, что-то неприятное, настораживающее – странные растения и насекомые, странный пейзаж, которому словно бы не место на Земле. Нахмурившись, я вытащил из обоймы у пояса рифленый шарик гранаты и кивнул Джефу:
– Спрячьте дротик. Пойдем у скал, огибая заросли с востока. Гнездовья этих пчелок наверху, может, и не заметят… Если бросятся на нас, ставим завесу. Ветра нет, риск минимальный.
– Не хотите, чтобы они к нам приближались? – спросил Макбрайт.
– Не хочу. Береженого бог бережет.
Мы развернулись налево и зашагали вдоль скал. Поверхность их не походила на монолит плоскогорья – ее пересекали трещины, тут и там встречались завалы камней, сползших со склонов или рухнувших сверху. Старые утесы, древние… Возможно, были прикрыты плотной вуалью, способствующей эрозии и деструкции? Я не успел обдумать эту мысль, как сзади раздался возглас Фэй:
– Командир! Они нас заметили!
Дымок, затянувший провалы пещер над нами, сделался плотнее и сгустился, превратившись в темное непроницаемое облако; шелест мириад крыльев тоже стал заметнее, напоминая дробь дождя, бьющего о гулкую жестянку. Все новые и новые массы насекомых вываливались из пещер, тянулись из серо-зеленых зарослей, сбиваясь уже не в облако, а в тучу, словно какой-то незримый полководец собирал войска, строил бесчисленные легионы, чтобы швырнуть их в атаку на врагов. Чем она кончится, я, в общем, представлял, имея опыт с огненными муравьями Амазонии; возможно, этим тварям не удастся прокусить одежду, но, если заползут в глаза и уши, хорошего мало. Как минимум мы оглохнем и ослепнем, а в самой неприятной ситуации станем грудой отполированных костей. Интуиция подсказывала мне, что данный вариант не исключен, что муравьи – не худший случай в сравнении с этими тварями и что от них надо держаться подальше.
– Бегом! – скомандовал я, и мы ринулись вдоль подножия утесов, перепрыгивая через бесформенные глыбы и разбрасывая башмаками щебенку. Запах гнилья усилился, потом стал ослабевать, когда озерцо и большая часть болота остались за спиной; блеклые уродливые цветы и неуклюжие стебли мелькали мимо нас бесконечной серо-зеленой чередой, грозя растопыренными шипами. У южной оконечности болота растительность прижималась к скалам, мешая бегу, и я, выхватив клинок, врубился в заросли. В затылок мне дышал Макбрайт, слышался скрип камней под ногами Сиада, и – скорее не слухом, а ментальным чувством – я улавливал легкую поступь девушки.
Эта полоса кустарника нас задержала. Пробившись сквозь нее, я сунул мачете в ножны и поднял голову: темная туча простиралась вверху, подобная крыльям дьявола. До нижнего края – метров пятнадцать, слишком большая дистанция, чтоб рассмотреть насекомых, но в данный момент они не казались отдельными существами – единый организм-туча надвигался на нас, грозя поглотить миллиардами крохотных хищных пастей.
– Гранаты! Бейте о скалу! Повыше! – выкрикнул я. Три шарика полетели вверх, затем – еще и еще… В них не было взрывчатки, лишь кристаллический порошок, стремительно окислявшийся в воздухе – реакция, не запрещенная, к счастью, в Анклаве. Гранаты с тихим звоном лопались одна за другой, стремительно мелькали руки, опустошая обоймы; Сиад бросал сильней и дальше, чем я и Джеф, но мы не уступали ему в скорости. Секунда, и голубые газовые струи пересеклись над нами, к ним тут же добавились другие, расплылись, заволакивая склон и колыхаясь, подобно тенту нежного оттенка. Он висел на безопасном расстоянии, но все же рисковать не стоило, и я распорядился:
– Уходим! Поживее!
Туча слилась с голубоватым облаком, и за нашими спинами хлынул черный дождь. Он шел и шел, заваливая камни и кусты безжизненными крошечными телами; слой за слоем, груда за грудой этот покров становился все толще и толще – сначала по щиколотку, потом до середины голени, до колена, до пояса… Что там слоны, быки, носороги и прочие твари, от червяка до кита! Земля – воистину мир насекомых…
– Сиад, пробы!
Суданец метнулся к ближайшей груде, сунул в нее контейнер, захлопнул крышку. Мы снова ринулись бегом, стараясь поскорей убраться из этого жуткого места. Странно, но отдельные насекомые не преследовали нас, как будто бы их плотоядный инстинкт пробуждался только в огромной, бессмысленно свирепой массе. Я не чувствовал больше ментальных волн, рождавших смутное чувство тревоги, зато аура эоита стала сильней. Быть может, мелькнула мысль, та стена, что замыкает на юге равнину, – Тиричмир? Вернее, его руины?
В ущелье, метрах в трехстах от низины, я остановился, давая спутникам возможность отдышаться. В обойме у моего пояса было четыре гранаты; ощупывая их, я спросил:
– Сколько у вас, Джеф?
– Пять.
– Сиад?
– Четыре. – Фэй?
– Двадцать. Полная обойма.
Наши запасы сократились более чем наполовину. С одной стороны, неприятная новость, с другой – зачем оружие обглоданным скелетам? Я велел распределить гранаты поровну, затем кивнул Сиаду:
– Дай контейнер.
В нем было с десяток летающих тварей с жесткими округлыми тельцами и внушительными жвалами; непрозрачные крылья, мохнатые лапки, головы с большим фасеточным глазом, и над ним – пара остроконечных шипов. Размер – примерно с ноготь, но попадались и покрупнее; у этих челюсти были особенно мощными.
– Восемь лап, – сказал Макбрайт, склонившись над моей ладонью. – Летающие пауки? Не слышал о таких.
Фэй, пальцем, затянутым в перчатку, коснулась более крупной твари.
– У этого – десять лап. Нет, они не похожи на пауков. Один глаз, а у арахнид их много.
Я молча пересыпал насекомых в контейнер. Мои познания в энтомологии оставляли желать лучшего, но все же я мог поклясться, что эти существа никак не связаны с животным миром за границами Анклава. Они не подходили под категорию эндемиков, являясь продуктом иной эволюции, потребовавшей сотен миллионов лет. Возможно, так оно и было? В случае с Фэй в минуту истекли пять лет, Анклав существует девять, и, если темп движения времени не изменился, здесь миновало двадцать четыре миллионолетия… Ничтожный срокдля эволюционных процессов; значит, в начале катастрофы время текло здесь в десятки раз быстрее, чем в разреженной вуали у водопада. Скажем, век за минуту… или два, или три…
Теперь я знал, почему изменилась местность. За сотни миллионов лет горы и впрямь могут рассыпаться, уйти в небытие тем или иным путем; на месте их вырастут новые горы, пустыни, плоскогорья, и в тех краях, где есть вода, тепло и атмосферные разряды, зародится жизнь. Иная, непохожая на ту, что существует на Земле или существовала прежде…
«Но Лашт, – подумал я, – руины Лагпта! Как быть с ними? Этим развалинам не миллионы, а тысяча лет – вернее, где-то десять, где-то сотня, а где-то и в самом деле тысяча». Лашт, поделенный на зоны серых и желтых костей, всплыл в моей памяти, словно подсказывая ответ: на эти же зоны, мелкие или крупные, могла разделяться вся территория Анклава. Выходит, здесь бушевал шторм… темпоральный шторм, круживший вихри времени… какие-то – с невероятной скоростью, какие-то – помедленней или совсем уж плавно… Времятрясение! Чего не бывает… Рухнет небоскреб, а домик из фанеры останется целым… Дело случая!
Я пристроил этот камешек к своей мозаике и дал команду двигаться вперед. До темноты мы выбрались из лабиринта скал на берег неширокой речки; с севера к ней подступали каменистые россыпи, с юга – дремучий лес, казавшийся в сумерках хаосом стволов, гигантских листьев и широких зонтичных соцветий. Форсировать реку и углубляться в чащу, наверняка небезопасную, было поздно, и я велел разбить лагерь. Мы поужинали; затем Сиад извлек из ледоруба дротик и сел на берегу, всматриваясь в темное пространство леса. Джеф, вероятно, измучился за этот день: упал среди камней, едва надув комбинезон, и захрапел. Я устроился поодаль, занес в дневник последние события и тоже прикрыл глаза. Я был доволен: в том мозаичном пейзаже, что складывался в моей голове, заполнилась еще одна лакуна.
Пожалуй, ясно, что здесь случилось, но остается вопрос: почему? Кто или что? Не планетарная бомба, не злонамеренное вмешательство извне и, разумеется, не божья кара… Так что же? Что послужило причиной необъяснимого времятрясения? Такое даже Старейшим не под силу! Впрочем, кто ведает, какова их мощь? Станешь Старейшим, узнаешь…
Что-то коснулось моего колена, и я открыл глаза. Фэй, моя маленькая Фэй, волшебным образом повзрослевшая и такая прекрасная… Щедрый дар Анклава…
Я наклонился и поцеловал ее.
* * *
Ночь. Мы шепчемся, лежа в темноте, мешая два языка, китайский и русский. Русские слова тяжеловесны и напевны, китайский говор легок и высок, как птичий щебет. Как вскрики Фэй, когда она замирала в моих объятьях…
– Ты… Теперь ты все про меня знаешь… Про отца и маму и про Хэйхэ… про школу… даже знаешь, зачем меня послали… Я все рассказала, все!
Просьба поведать о себе, изложенная в деликатной восточной манере, подумал я. А вслух спросил:
– Все, девочка? Неужели не осталось ни одной тайны? Она хихикнула.
– Ну, разве что это… Сказать, откуда мой дар? От Анай-оола, прадедушки-нивха… Мама говорила, что он был колдуном… нет, не колдуном, они злые… как это по-русски?., шаманом, вот! Умел врачевать, предсказывать будущее, вселяться в животных и властвовать над духами…
Протяжный вопль долетел из леса, с другого берега реки. Пальцы Фэй на моем плече затрепетали, и я накрыл их своей ладонью. Потом сказал:
– Спрашивай.
– У тебя есть… женщина? Там, в России?
– Была. Очень давно. Теперь нет. Ни в России, ни в других местах.
Она вздохнула.
– Значит, ты одинокий. Совсем как я.
– Уже не одинокий, родная. Можешь представить, что получится, если сложить два одиночества?
Фэй благодарно потерлась щекой о мое плечо.
– Кажется, могу. – Потом: – Расскажи мне о твоих родителях.
– Это непростая история. Мои земные отец и мать умерли, однако…
– Почему ты так сказал – земные?
Она глядела на меня широко раскрытыми глазами, совсем темными в ночном сумраке. Я знал, что отвечу ей. Пусть все будет ясно – ясно сразу, полностью и навсегда.
– Потому, малышка, что на вашей Земле я пришелец. Фэй кивнула.
– Все мы здесь пришельцы. Приходим, живем, уходим… Я понимаю.
– Нет, не понимаешь.
– Чего же, Арсен? Разве ты не из России? Не из Петербурга?
– Нет.
– Значит, из Белоруссии или с Украины. Но это ведь тоже Россия!
Я усмехнулся. Она прекрасно разбиралась в политике! Страны, может, и разные, зато народ один.
– Слушай меня внимательно, Фэй, я не отсюда. Не с вашей Земли, а из другого обитаемого мира, понимаешь? – Глубокий потрясенный вздох. – Вселенная очень велика, и жизнь существует не только здесь. Разумная жизнь, которой свойственны жажда знаний и тяга к поиску себе подобных… – Молчание. С трепетом в сердце я произнес: – Ты веришь мне?
– Я верю всему, что ты скажешь, Арсен. Я чувствую… нет, знаю, что это правда.
«Все-таки непохожа на Ольгу, – подумал я. – Изумление, любопытство, но не страх. И вера, всепоглощающая вера. Доверчивость юности, которую не выбила, не растоптала даже проклятая школа в Хэйхэ… Нелегкий крест, но разве не в испытаниях и бедах крепнет мужество? То, чего не хватило Ольге…»
Ладошка Фэй коснулась моей груди.
– Ты человек, Арсен… если я в чем-то уверена, так в этом.
– Человек, – подтвердил я. – Чтобы узнать людей, надо быть человеком, как же иначе? Поэтому тот, кто пришел, слился с рожденным на этой планете и превратился в человека. В меня, Арсена Измайлова.
– Тот, кто пришел… Может быть, в тебя вселился гуй[51]? – Голос девушки дрогнул. – Я сумела бы его изгнать. Мой прадед…
– Да, я помню, он был шаманом и властвовал над духами… Не тот случай, девочка. Некого изгонять! Того, кто пришел, и того, кто родился, больше нет. Они не существуют, понимаешь? Есть только я.
– Ты… – Ее ладонь порхала над моими волосами, как легкокрылая пичужка. – Ты… ты лун-ван, царь драконов, прилетевший к нам из звездного чертога… Из какого же, милый? Тай-и, Цин-лун, Чжу-цяо? Из Бай-ху или Сю-ань-у?[52]
– Мой дворец далеко, – сказал я, – в одном из галактических звездных скоплений. Здесь, на Земле, вы зовете его звездным кластером номер… Ну, не важно! Наше солнце все равно не увидеть, тем более – планету. Только… – Она улыбнулась, когда я перешел на китайский. – Только, милая, я не лун-ван, а мэнь-шэнь[53]. Всего лишь скромный мэнь-шэнь.
Ей непременно хотелось повысить мой статус, и я кивнул:
– Да, малышка. Так будет точнее.
– Цзао-ван, Цзао-ван! – Радостно улыбнувшись, она соединила ладони в бесшумном хлопке. – Я буду звать тебя Цзао-ваном!
– Зови. Какие возражения?
Я снова напомнил себе, что Фэй лишь по облику взрослая женщина и этим обязана Анклаву и вуали. Но двадцать лет – это двадцать лет… Каким бы тяжким испытаниям ее ни подвергали в школе, к каким бы миссиям ни готовили, возраст брал свое; детское прорывалось в ней, будто требуя компенсации за то, что отняли, чего недодали, чего лишили. «Детство долго не расстается с человеком, – подумал я. – В самом счастливом случае, до зрелых лет, если память о нем не сотрут грехи, которые творятся взрослыми: зависть и корысть, ложь и злоба, предательство и убийство».
Цзао-ван, хранитель очага… Для Аме Пала я тоже был Хранителем – не потому ли, что я неравнодушен к бедствиям мира сего? И не по этой ли причине я попал в Анклав?
Не знаю, не могу сказать. Но что бы ни подвигло меня на труды, награда оказалась щедрой.
Я думал об этом, прижимая к себе горячее тело Фэй.
* * *
Утром, переправившись через реку, мы углубились в джунгли. Странноватый лес; казалось, что неким волшебством нас превратили в крошечных сантиметровых человечков, отправив затем в луга, поросшие травой, осокой и папоротниками. Обычную траву здесь заменяли мхи, воздух был душным, грунт – влажным, хотя до болота недотягивал, пышная серо-зеленая растительность поднималась на высоту пятнадцати метров, не слишком препятствуя движению, – дистанция между стволами солидная, подлеска вовсе нет. Однако пришлось замедлить темп: мох и сыроватая почва – гораздо худшая опора для ноги, чем камень и та асфальтная поверхность, что встретилась нам у границы Анклава. К тому же незнакомые дебри всегда таят опасности – во всяком случае, их больше, чем на открытом месте: обзор невелик, масса помех для метательного оружия, ну, и, конечно, хищники. По счастью, псевдокактусы и легионы насекомых нам больше не попадались, но лес не был безжизненным: что-то копошилось во мху, тут и там ползали твари, похожие на огромных мокриц или кошмарную помесь омара и паука, а временами мы давили червей – больших, размером с руку, мягких, безглазых и отвратительных. Впрочем, вся эта живность не проявляла агрессивности, тогда как вопль, который мы слышали ночью, не шел у меня из головы. Глотка у той зверюги была здоровая, а где большая глотка, там и большие зубы.
Я велел приготовить дротики, и мы проникли в лес, двигаясь ромбом: Сиад и Джеф – слева и справа от меня и сзади на десять шагов, Фэй – в арьергарде, в самой безопасной позиции. Хотя кто мог сказать, что тут опасно, а что – нет? Оставалось лишь надеяться, что испускавшая вопли тварь не обладает интеллектом тигра и не имеет привычки прыгать на последнего из путников. Так мы двигались пару часов в полном молчании и тишине, нарушаемой лишь шелестом листвы да чавканьем почвы под ногами.
До возвышенности на юго-западе, которая, согласно моим подозрениям, была Тиричмиром или его руинами, оставалось километров пятьдесят-шестьдесят. Минимум два дня пути, а это означало неприятную ночевку в джунглях, под странными деревьями без веток, на коих не соорудишь помост, а древесину не сожжешь в костре.
Я ощущал, что эта растительность переполнена влагой, как трубы водозаборника; ток жидкости пронизывал огромные стволы, питая их жизненной энергией, не столь мощной и чистой, как у секвойи и дуба, зато бушевавшей рядом и вполне доступной.
Впитывая ее на ходу, я предавался размышлениям о Равновесии, главном законе Мироздания, которому следуем и мы, его возлюбленные чада. Мир – это упорядоченный хаос, закономерная игра случайностей, и потому идеал, понимаемый как полное счастье или набор абсолютных истин, недостижим; знание и неведенье, добро и зло, позитивное и негативное – теза и антитеза, две объективные сущности, между которыми, однако, должен поддерживаться паритет. В природе и в человеческом обществе, в масштабах галактики и атома, в большом и в малом… Как, например, сейчас: джунгли, духота, опасности, вязкая почва – плохо, но отсутствие вуали и флер, светлеющий с каждым днем, – это, разумеется, хорошо. Добавим взгляды моей феи, которые я чувствовал спиной, а также наше приближение к эоиту, и можно считать, что принцип Равновесия соблюден. Пожалуй, хорошего даже больше, чем плохого, а это значит: жди какой-то гадости.
К полудню мы сошлись в кружок, отдохнули и перекусили галетами, запив их водой из фляг. Сиад, как обычно, выглядел невозмутимым, Фэй, посматривая на меня, пыталась скрыть счастливую улыбку, Макбрайт был напряжен и хмур. Возможно, потому, что утром мы опять повздорили, когда он начал мучить Фэй вопросами о пережитом на переправе и ее нынешних ощущениях. Ему хотелось знать, иссяк ли процесс, инициированный вуалью, или еще продолжается, но с меньшей скоростью – в общем, стареет ли Фэй или нет. Она вздрогнула, испуганно сжалась, и я, пробормотав «sermo datur cunctis, animi sapientia paucis»[55], велел Макбрайту заткнуться.
Сейчас, дожевав галету, он мрачно огляделся по сторонам и пробурчал:
– Мезозой… как есть мезозой, дьявол меня побери! Вот что случится, приятель, когда нас прихлопнут. Половина мира – каменные пустоши, половина – гнусное болото с червями и мокрицами… Впрочем, гнусное для нас, а им, возможно, рай.
– Кому – им?
– Вы не догадываетесь? – Макбрайт ткнул пальцем в небеса. – Мерзавцам, сыгравшим эту шутку! Сидят себе где-то, посмеиваются и прикидывают, сколько Анклавов придется устроить, чтобы от всех нас остались лишь черепа да кости. По моим расчетам, примерно сто пятьдесят[56].
Глаза Фэй округлились в недоумении.
– О чем это вы?
– Макбрайт считает, что Тихая Катастрофа – дело рук пришельцев, – пояснил я. – Рук, клешней или щупальцев… В общем, парни из космоса санируют Землю, уничтожая двуногих тараканов.
– Но ведь… – Фэй поглядела на меня и осеклась.
– Все это чушь, милая, – сказал я ей на китайском. – Чушь, ерунда и невротические комплексы. Он помешался на своей идее. Все в вашем мире помешались – лидеры ЕАСС, мусульманские шейхи и твои отцы-командиры. Думают, что здесь испытали какое-то новое оружие… Думают так и мечтают до него добраться.
– А что думаешь ты?
– Еще не знаю, и потому я тут. Чтобы разобраться. Макбрайт дернул меня за рукав.
– О чем вы толкуете, сэр? Юная леди вдруг перестала понимать английский?
– Я сообщил ей благие вести, которые понятнее на китайском. В первую очередь пришельцы уничтожат белых, всю индо-европейскую расу, самых задиристых, несговорчивых и хорошо вооруженных. Людей Востока, быть может, пощадят, вернув к занятиям мирным и тихим. Скажем, к созерцанию цветущих вишен и лотосов в пруду.
– Тут и кретин поймет, в чем дело! Мы не умеем ускорять распад, деструкцию, разложение… то есть, конечно, умеем, но не в таких масштабах и другими способами, более зримыми и грубыми. Взрыв, радиация, тепловое воздействие, активные химические реагенты… Тут – ничего подобного! – Он покачал головой. – Нет, это не мы порезвились. Не мы, приятель! Нам мезозой не устроить – в лучшем случае пепелище.
– Здесь не мезозой, – заметил я. – Мезозой – эра гигантских ящеров, но ими тут не пахнет. Здесь фауна другая, а флора представлена хвощами, плаунами и древовидными папоротниками. Это, Джеф, карбон, палеозойская эра, и от нее до мезозоя добрая сотня миллионо-летий.
– Карбон? – Густые брови Джефа сошлись у переносицы.
– Каменноугольный период. Такие леса, – я повел рукой, – за триста миллионов лет превратились в уголь.
– Эти залежи достанутся не нам, – буркнул Макбрайт, и мы отправились в дорогу.
Джунгли действительно напоминали лес неимоверной древности, но это впечатление было расплывчатым и смутным. Часть растений казалась мне похожей на каламиты, лепидодендроны и огромные папоротники с резными листьями[57], другие были совсем незнакомыми, да и за сходство я поручиться не мог. Возможно, природа не повторяла прежних форм или причиной являлся недостаток информации – ведь ни один человек из ныне живущих не посещал такого леса и не гулял под сенью хвощей и плаунов. Какими были эти джунгли? Какие монстры населяли их? Ответ неполный и туманный. Во всяком случае, нам не встречались стегоцефалы, первые земноводные, и меганевры, гигантские стрекозы, которые, если верить палеонтологам, кишели в лесах девона и карбона.
Солнце перевалило за полдень, когда мы услышали крик – протяжный стонущий вопль, уже знакомый нам, но прозвучавший с гораздо большей силой. Крик доносился с юго-востока, с дальнего конца прогалины, ведущей к небольшому озерцу; его окружали мхи и папоротники в два человеческих роста. Я передвинул кольцо на дротике на три деления, кивнул Макбрайту и Сиаду и повернулся к Фэй.
– Что скажешь?
– Крупное существо. Голодное, быстрое, но глупое. Мои впечатления были такими же. Здесь, на Земле, я могу договориться с большинством животных, если только ими не владеет ярость или панический страх, но тварь, которая приближалась к нам, не проявляла склонности к контакту. Слишком крохотный мозг и слишком неразвитый… Зато сил и злости побольше, чем у суукского кат-раба.
Мы сняли рюкзаки, сложили их у толстого ствола и двинулись к прогалине.
– Я с ним справлюсь, – произнес Сиад, раскачивая дротик. – Аллах укрепит мою руку.
Я кивнул. В конце концов, Сиад – наш страж и защитник, почему бы и ему не отличиться? На всякий случай есть еще три дротика, гранаты, ледорубы и мачете… Впрочем, гранаты хотелось бы поберечь.
– Учти, что яд подействует не сразу, – заметил я. – Эти древние чудища были на редкость живучими.
– Почему?
– Медленное кровообращение. Пока отрава парализует мозг, пройдут секунды.
– Сколько? – спросил Макбрайт, всматриваясь в чащу.
– Пять… десять… Не знаю, но, думаю, хватит, чтоб разорвать нас на куски.
– Я справлюсь, – повторил Сиад. Папоротники в конце прогалины зашевелились, тварь выбралась на открытое место. Массивный корпус с длинным хвостом, мощные лапы, тупая широкая морда с жабьей пастью, бронированная голова и гребень вдоль спины… Глаз почти не видно под нависающими кожными складками, но зубы различимы – солидные зубы и, кажется, в три шеренги. Стегоцефал? Пеликозавр[58]? Потом я заметил солидный бивень или шип на кончике хвоста и перестал гадать. Такого оружия у стегоцефалов и пеликозавров не имелось, как и таких повадок, – эта тварь была, без сомнения, плотоядной. Огромная жаба с хвостом и клыками… Веса на первый взгляд в ней было с тонну.
Монстр присел, ворочая огромной головой, и тут же взвился в воздух, одним прыжком преодолев десяток метров. Ствол хвоща, попавшийся ему по дороге, треснул и переломился, верхушка с пучком серо-зеленых листьев рухнула, истекая соком, а вслед за ней со звучным шлепком приземлилась жаба. Двигалась она удивительно быстро, растения ей не мешали, и водоемы тоже не были преградой для земноводного хищника. Царь и бог карбона… неокарбона, если придерживаться строгой терминологии.
Мы ждали, Сиад – в центре прогалины, я и Макбрайт – по обе стороны от него, Фэй – шагах в двадцати от меня, у наших мешков под большим каламитом. Страха в ней не было – ни страха, ни даже испуга перед грядущей схваткой и возможной гибелью. Сосредоточенное внимание, готовность броситься вперед, метнуть копье со смертоносным ядом… Такая же решимость исходила от Макбрайта, разум его тревожили тени и призраки, а зримых опасностей он не боялся.
Тварь мчалась к нам огромными скачками. Кожные складки приподнялись, раздвинулись, и теперь я видел ее глаза – две щелки, подпертые с боков костяными щитками. Хвост волочился за ней, словно какая-то лишняя часть тела, соединенная шарниром с туловищем.
– Сиад! Бей в глаз!
– В пасть, – отозвался суданец.
– Потеряем дротик. Тварь перекусит древко.
– Понял. Помоги Аллах!
Стальной метровый стержень сверкнул в воздухе. Вопль, исторгнутый чудищем, был оглушителен; казалось, рядом с нами спускает пар старинный паровоз, а машинист, аккомпанируя, пилит рельсы. Дротик, вошедший в череп твари на ладонь, еще раскачивался, когда Сиад бросился к ней с поднятым клинком. Его движения были так стремительны, словно он каким-то чудом превратился в ноо-сферный луч; миг – и мачете взметнулось над головой, миг – опустилось, перерубая связки на задней лапе. Сиад отскочил, не пытаясь выдернуть оружие, и замер за стволом хвоща. Отличная работа! Я сам не выполнил бы лучше.
Тварь билась на земле, не в силах опереться на изувеченную ногу, прыгнуть, ухватить добычу. Я считал секунды, потом – минуты. Ее агония была нескончаемой, и Макбрайт, подняв оружие, шагнул вперед.
– Не надо, Джеф. Она издохнет. Не тратьте зря отраву Мы провели на этом месте с четверть часа, потом Сиад выдернул клинок и дротик, очистил их от крови комьями мха, а я заполнил контейнер образцами. Шкура у хвостатой жабы едва поддавалась лезвию, а костяные щитки на голове пришлось сокрушить ледорубом. Поверхностный осмотр ничего не дал – во всяком случае, каких-то новых сведений: огромное тело, мозг с кулачок, остатки экзо-скелета, рудиментарные жабры… Я закрыл контейнер с консервантом, сунул его в мешок и приказал трогаться в дорогу.
К началу сумерек, как утверждал мой шагомер, мы одолели только восемнадцать километров и трижды столкнулись с бронированными жабами. В первый раз судьба нам улыбнулась, и тварь нас не заметила; вторую и третью прикончил Сиад, действуя со все возрастающей сноровкой. Последнее чудище – самое крупное, тонны на полторы – встретилось нам у оврага с обрывистыми склонами и ручейком, струившимся по каменистому дну. Овраг, широкий и глубокий, с темными провалами пещер, был превосходным укрытием на ночь, если бы удалось его обследовать до наступления темноты. Сиад, разумеется, это знал и несколько раз порывался шагнуть к бьющейся в конвульсиях твари и выдернуть клинок и дротик. Всякий раз я останавливал его; какое-то имманентное чувство, рожденное смутным предвидением, подсказывало, что приближаться к чудищу нельзя.
Наконец жаба застыла горой окаменевшей плоти, позволив Сиаду забрать оружие. Вырвав копье из окровавленной глазницы, он ухватился за рукоять мачете, врубившегося в кость, потянул, упираясь ногой в заднюю лапу твари, и в этот момент шевельнулся хвост. Фэй вскрикнула, Джеф тоже завопил, а я метнулся к Сиаду с альпенштоком, пытаясь отвести удар.
Но не успел. Хвост изогнулся, словно змея, полуметровый бивень вошел Сиаду под ребро, тварь дернулась, отбросив безжизненное тело; затем последняя вспышка иссякла. Мы ринулись к товарищу, лежавшему на окровавленных мхах; Фэй потащила из мешка аптечку, Макбрайт выхватил клинок, чтобы разрезать ткань комбинезона, а я склонился над огромной раной.
Хватило секунды, чтобы понять: люди после таких ранений не живут. Вся брюшная полость была вскрыта от правого до левого ребра; в алой страшной яме темнели остатки печени, разорванный желудок и еще какие-то лохмотья, каша из почек, кишечника и поджелудочной железы. Наш спутник был уже мертв, спасенный от мучений болевым шоком; глаза его остекленели, язык запал в полуоткрытом рту. Я потянулся, чтобы снять с него шлем, но Джеф меня опередил: разрезал ремень у подбородка, быстро приподнял Сиаду голову и ткнул согнутым пальцем за ухом.
– Что вы де… – начал я и замер.
На губах Сиада вздулся и лопнул кровавый пузырь. Кожа его начала стремительно сереть, потом побледнела, достигнув снежно-белого оттенка; течение крови, хлеставшей будто из порванных труб, тотчас прекратилось, а вместо нее, пенясь и заполняя брюшную полость, полезла губчатая розоватая масса. Он хрипло выдохнул, закрыл глаза и вытянулся на спине, словно покойник, ожидающий, когда его положат в гроб. Но грудь его едва заметно шевелилась, ноздри трепетали, а розовый коллоид закрыл чудовищную рану и колыхался над ней в такт дыханию.
Фэй охнула и уронила аптечку. Я встал, похлопал ее по спине и отодвинулся на пару шагов, чтоб обозреть картину целиком: дохлая тварь, ее хвост и бивень, покрытый темной кровью, Макбрайт, зачем-то шаривший под ухом у Сиада, и сам Сиад, распластанный во мху, недвижный, но, несомненно, живой. Во всяком случае, живой наполовину.
«Ну, что ты скажешь, когда очнешься? Как объяснишь свои фокусы, мой чернокожий брат? – подумал я. – Или не чернокожий? И не брат?»
Его дыхание стало размеренным, и на губах больше не лопались алые пузыри.