Михаил Черненок
Ястреб ломает крылья

Глава I

Ранняя и на редкость дружная по сибирским меркам весна уже к середине апреля согнала с полей снежные сугробы. Быстро отжурчали вешние ручьи, зазеленела молодая трава и наступил по-летнему теплый май.

Девятого мая в селе Раздольном праздновали очередной День Победы. Когда-то здесь насчитывалось больше десятка участников Великой Отечественной войны. Теперь от большинства из них, как память, остались только поблекшие красные звездочки, прибитые к домам тимуровцами-пионерами в советское время. Из ныне живущих ветеранов, пожалуй, лишь восьмидесятитрехлетний дед Егор Ванин – гвардейского роста с белой окладистой бородой оставался в полном здравии и на крепких ногах. Всю Отечественную Егор Захарович провоевал снайпером. Несмотря на солидные годы, старик не утратил навыков стрельбы, имел хорошее зрение и был заядлым охотником. Промышлял он птицу и зверя с зауэровской двустволкой, привезенной из поверженной Германии в качестве трофея. Помогала ему в охотничьем деле породистая сибирская лайка по кличке Белка.

Как большинство сибирских сел, Раздольное представляло собой одну широкую улицу. До райцентра от села насчитывалось около тридцати километров по укатанной щебеночной дороге, а буквально за околицей проходила автотрасса Новосибирск – Кузбасс. Почти на стыке этих дорог стояла похожая на терем «Шашлычная», к которой часто сворачивали проезжавшие по трассе автомобилисты. В этот день из распахнутой настежь двери шашлычной слышалась радиотрансляция «Маяка», передававшего песни военной поры. Молодежь «старые песни о главном» не интересовали. Подрастающий жених Ромка Удалой, прозванный в селе Шустряком, сидя на лавочке перед палисадником родительского дома, наяривал на двухрядке мелодию некогда популярной «Жалейки» и юношеским баском напевал совсем другие слова:

Окружавшие гармониста школьные подружки-хохотушки после каждого куплета закатывались звонким смехом.

На другой стороне улицы на завалинке ветхой избенки с покосившимся навесом над крыльцом задумчиво сидел небритый тракторист Кеша Упадышев – лысоватый пухлый мужичок, лет сорока в вылинявшем солдатском обмундировании и в тапочках на босу ногу. Неожиданно он уставился на гармониста и строго крикнул:

– Шустряк! Ты на кого намекаешь?!

– Ни на кого! – хитро прищурив озорные глаза, ответил Ромка. – Для души играю!

– Как это «для души»?

– Просто так, чтобы всем весело было.

– Гляди у меня! Доиграешься…

Упадышев погрозил Ромке желтым от самосада пальцем и стал смотреть в сторону шашлычной. Оттуда только что вышел долговязый комбайнер Замотаев, одетый, как и Кеша, в старую солдатскую форму с тем лишь отличием, что вместо тапочек на его ногах были растоптанные кирзовые сапоги, а на кудлатой голове – камуфляжный картуз. Он прямиком устремился к Упадышеву. Присев рядом с Кешей на завалинку, поздоровался.

– Здорово, Гриня, – ответил Упадышев. – Чо, причастился в шашлычной?

Замотаев с тяжелым вздохом потер ладонями морщинистое лицо. Заговорил с сожалением:

– Хотел по случаю Победы стакашек портвейна чекалдыкнуть, да промахнулся. Лизка Удалая сегодня не в духе. Наотрез отказалась отоварить под запись.

– Зато братец Лизкин в веселом настроении. Ишь, как гармонь терзает.

– У братца наших забот нету. Ты давеча хвастал, будто трехлитровая банка первача у тебя в баньке заначена.

– Была банка, но сплыла, – хмуро буркнул Упадышев.

– Выпил, что ли?! Или украли?

– Если б… Людка, зараза, об угол бани мою заначку вдребезги расхлестала.

Замотаев словно опешил:

– Не врешь?

– Чего врать… Не видишь, праздничный день, а я сижу трезвый, как дурак.

– Ну, тигра! – заволновался Гриня. – С чего она так люто озверела? Наверно, Колька малой своим ревом довел бабу до белой горячки?

– Колька подрос. Теперь, даже когда Людка его нещадно лупит, молчит, как партизан. Терпеливый будет мужик.

– Ну, форменная тигра! И собственного дитя не жалеет. За что лупит-то?

– За недостойное поведение. Навернет карапуз чашку овсяной каши «Геркулес» и по часу впустую на горшке сидит. Только Людка на него трусы наденет, он, стервец, тут же в них и навалит.

– Вот безобразник. Уже кашу наворачивает?

– И соленые огурцы до безумия любит. Как увидит на столе миску с огурцами, сразу хватает самый большой и уплетает за обе щеки, будто с похмелья.

– Гляди-ка… Причудливый вкус. От материнской груди давно отвык?

– С Людкиных грудей котенка не накормишь. На коровьем молоке пацан вырос. Начиная с четушки. Теперь поллитряк враз заглатывает. После верещит: «Щас ушшусь, ушшусь» и мочится, где попало под Людкины подзатыльники.

– Говорить научился?

– Лопочет. Матерные слова почти все освоил.

– Тебя признает?

– В каком отношении?

– Папкой или батькой называет?

– Ни так и ни сяк.

– А как?

– Наголик стебаный.

– Алкоголик, что ли?

– Дураку понятно.

– Людкина школа?

– Ну, а чья больше. Сам знаешь, без мата Людка двух слов связать не может.

Помолчали.

– Что же нам теперь придумать?… – со вздохом спросил Замотаев. – Не отметить День Победы – большой грех.

– Да, Победа – святое дело… – Упадышев тоже вздохнул. – Можно бы заглянуть к деду Егору Ванину. Прошлый год в этот самый праздник он неплохо угостил меня настойкой на зверобое. Сам битый час просидел с одной рюмашкой, а меня не ограничивал. Считай, всю поллитровку я оприходовал и травку из бутылки зажевал. Мировой старик. Его рассказы о прошлой жизни да о войне настолько приятно слушать, ну прямо, как… стакан хорошего самогона выпить.

– У Егора Захарыча, по-моему, какая-то беда стряслась.

– С чего взял?

– Когда из шашлычной к тебе шпарил, краем глаза видел, как старик с Богданом Куделькиным на корточках разглядывали во дворе лежащую Белку. Либо заболела собака, либо совсем подохла. Так что навряд ли сегодня Егор Захарыч…

– Погоди, Гриня, – внезапно сказал Упадышев и, прищурясь, уставился на усадьбу ветерана, возле которой остановился свернувший с райцентровской дороги мотоцикл «Урал». – Я на трезвую голову хреново вижу. Глянь ты: что за милиционер к деду Егору прикатил?

– Так это же наш участковый Сашка Двораковский из Березовки, – приглядевшись, ответил Замотаев.

– Чего он сюда на праздник припорол?

– Должно быть, Егор Захарыч вызвал.

– Для какой надобности?

Замотаев пожал плечами.

– Давай из любопытства сходим, – после недолгого молчания предложил Упадышев.

– Во придумал! – Замотаев покрутил пальцем у виска. – Там же Богдан Куделькин. Только заявимся, он сразу нахамит: «Вы, друзья, опять пьяные?»

– Ты чо, Гриня, мелешь? Разве мы сегодня пили?

– А ведь, правда, не пили… – смутился Замотаев. – Не пойму, чего мне вдруг померещилось, вроде мы под турахом. – И поднялся с завалинки. – Айда, Кеша, представимся начальству тверезыми как никогда.

Упадышев тоже поднялся.

– Айда-пошли, Гриня.

– Тапочки переобуй, – подсказал Замотаев.

Кеша провел ладонью по лысине:

– Я не артист, чтобы перед каждым выходом в люди обувать штиблеты да причесываться.

Лайка Егора Захаровича оказалась жива и здорова. Когда Упадышев с Замотаевым вошли во двор ветерана, собачка миролюбиво лежала на травке возле ног хозяина и словно прислушивалась к разговору председателя акционерного крестьянского хозяйства Богдана Куделькина с участковым Двораковским. Куделькин, прервав разговор, пристально посмотрел на внезапно появившихся механизаторов и недоуменно проговорил:

– Удивительно…

– Что? – не понял стоявший рядом с ним участковый.

– Праздничный день, а закадычные друзья трезвые.

– И на старуху, Богдан Афанасьевич, бывает проруха, – с усмешкой отшутился Кеша.

– Зачем пожаловали? Если за авансом, то в праздничные дни я денег не выдаю.

– Откровенно говоря, с деньгами у нас всегда две проблемы: или их мало, или совсем нету, – опять усмехнулся Кеша. – Но сегодня, председатель, не волнуйся. Деньжат клянчить не станем. Увидели участкового и решили узнать: чо случилось?…

– Случилось, мужики, такое, что хуже некуда, – сказал участковый и показал на лежавшую около собаки почерневшую кисть человеческой руки. Поглядите, что притащила Белка Егору Захаровичу…

– Во, бляха-муха, елки зеленые… – растерянно произнес Упадышев. – И где она такую оказию нашла?

– Не говорит.

Коша повернулся к Егору Захаровичу:

– А ты, дед Егор, утверждал, будто собачка у тебя настолько умная, что человеческую речь понимает.

– Видишь, Иннокентий, в чем дело… – старик потеребил седую бороду. – Понимать-то она понимает, но сказать не может.

Замотаев, присев на корточки, стал разглядывать необычную находку.

– Это ж левая мужицкая рука! – будто сделав открытие, вдруг воскликнул он и уставился на Упадышева. – На пальцах это самое… тутуировка «Люся». Может, твоей Людки знакомый мужик?

Упадышев удивленно выпучил глаза:

– Сам не понимаешь, какую чушь спорол?… Если б этот мужик знал мою Людку, он бы натутуировал слово «Сука».

– Чего ты, Кеша, так осерчал на супругу? – усмехнулся участковый. – Опять, как в прошлом месяце, каблуком туфли по лбу звезданула?

– Еще хуже отмочила, – буркнул Упадышев. – Устроила праздник со слезами на глазах.

– На выпивку денег не дала?

– Нужны мне ее деньги, как попу гармонь. Трехлитровую банку первача вдребезги об угол бани расхлестала.

Богдан Куделькин прыснул смехом:

– Вот, оказывается, почему вы с Гриней сегодня трезвые. А я, грешным делом, уж подумал, что к вечеру снег по колено выпадет.

– Снегопад, Богдан Афанасьевич, от нашей выпивки не зависит. Зря подковыриваешь. На душе горько, что в победный день нечем помянуть воинов, погибших за наше счастливое будущее.

– Настоящее счастливым не считаешь?

– Какое может быть счастье, когда жена не понимает, что мужик не кактус, ему надо пить.

– Самогон не на продажу гонишь? – строго спросил участковый.

– Ты чо сморозил, Сашок?… Какая на хрен продажа, если самому на похмелку не каждый раз остается.

– Не надо злоупотреблять выпивкой.

– На этот счет могу ответить словами поэта Есенина:

«Лучше уж от водки умереть, чем от скуки».

– Ого! Даже поэзию знаешь?

– Не всю, конечно, а что касается моих интересов, кое-что знаю. – Упадышев достал из кармана обвислых галифе кисет и, сворачивая самокрутку, сменил тему: – Впрочем, чо пустое обсуждать. Ты, стражник порядка, не забивай себе голову пустяками. Маракуй над тем, как разыскать мужика, у которого Белка отгрызла руку.

– Может, подскажешь, с чего начинать розыск? – иронично поинтересовался Двораковский.

– Может, подскажу… – Упадышев раскурил зачадившую самокрутку. – Надо тебе, Саня, перво-наперво строго допросить Ромку Удалого. В апреле Шустряк ведрами таскал из лесу березовый сок. И, как я приметил, каждый раз за ним бегала деда Егорова лайка. Надо обследовать их маршрут.

Участковый посмотрел на Егора Захаровича. Старик, поняв немой вопрос, подтвердил:

– Ромка постоянно угощает Белку чипсами да конфетами. Вот она за ним и бегает, словно за кормильцем.

– Роман сейчас дома?

– Куда ему, сорванцу, деваться, – вставил Кеша. – Собрал малолетних девок. Рвет перед ними гармошку да песни двухсмысленные базлает.

– Сходите, мужики, за ним, – попросил участковый. – Пригласите сюда.

Упадышев глянул на Замотаева:

– Гриня, у тебя костыли длиннее моих. Сгоняй по-быстрому за Шустряком.

Ромка Удалой – круглолицый с вьющимися коротко стриженными волосами подросток в поношенном джинсовом костюме вошел во двор следом за Гриней Замотаевым и смело поздоровался. Миролюбиво лежавшая лайка тотчас подскочила к нему и уперлась передними лапами в грудь. Подросток, изображая борьбу, обеими руками обхватил собаку.

– Шустряк, кончай каратэ! – прикрикнул Упадышев. – Щас участковый милиции тебе допрос учинит.

– Чего меня допрашивать? – удивился Ромка.

– Того, что влип ты, субчик, в уголовную историю. Одним словом, доигрался…

– Помолчи, Кеша, – одернул Двораковский. – Без твоих угроз поговорим с Романом.

Вначале настороженно, но слово по слову осмелев, Ромка рассказал, что действительно в апреле месяце около недели подряд он каждый день утром и вечером ходил в лес за автотрассу. Там были просверлены три березки с подвешанными трехлитровыми банками, которые за полсуток наполнялись березовым соком. Белка часто бегала с ним, однако никаких «частей человеческого тела» в лесу не находила. Откуда собака притащила кисть руки, подросток не знал.

– И никакого беспокойства собака в лесу не проявляла? – спросил участковый.

– А чего там беспокоиться? – откровенно удивился Ромка. – Ну, бывало, бурундука на дерево загонит. Полает на него. Один раз зайца прямо мне под ноги пригнала. Я чуть за уши его не схватил. А то двух рыжих лисиц из лесопосадки за трассой выгнала.

– Не догнала их?

– Она почему-то за ними не погналась. Вернулась в лесопосадку, полаяла минут пять и ко мне прибежала.

– Место это запомнил?

– Там и запоминать нечего. Березки я подсачивал далеко от трассы. Чтобы сок чистый был. А лесопосадки всего-то метрах в двадцати от дороги.

– Можешь проводить нас туда?

– Запросто.

– Значит, так, земляки… – Двораковский, взявшись за козырек, поправил форменную фуражку. – Придется всем прогуляться со мной в лес.

– Если чо отыщем, магарыч поставишь? – мигом ввинтил Упадышев.

– Нет, угощения не будет. Не на пикник пойдем.

– А мог бы и угостить. Как-никак День Победы все-таки… – поникшим голосом проговорил Кеша и стал наблюдать, как участковый принялся заворачивать в целлофан огрызок почерневшей руки.

Когда Двораковский упрятал целлофановый сверток в коляску мотоцикла, всей гурьбой отправились к лесу. За селом вытянулись гуськом и пошли один за другим по проторенной Ромкой тропе. Сам Ромка вышагивал впереди. Рядом с ним, повиливая загнутым хвостом, семенила Белка. Замыкали ватагу Кеша Упадышев и Гриня Замотаев. Яркое майское солнце нещадно палило с безоблачного неба. Пока миновали поляну от околицы до автотрассы, на лысине Упадышева выступила испарина. Вытирая ладонью пот, Кеша то и дело поправлял на ногах тапочки.

– Говорил тебе, переобуйся. Не послушал, теперь маешься. Я вот сапоги ни на что не сменяю, – сказал идущий следом Замотаев.

– Ты бы с радостью щас поменял их на водку, да дураков нету на такой обмен, – отпарировал Кеша.

– Не плети что попало, – буркнул Гриня.

Молча перешли через трассу. В лесопосадке стало сумрачно. Повеяло приятной прохладой. Густая хвоя высаженных ровными рядами сорокалетних сосен вперемешку с пихтами надежно укрывала от палящих солнечных лучей. Семенившая возле Ромки Белка внезапно прыгнула вправо и пулей устремилась в чащу. Через недолгое время из чащи послышалось удаляющееся тявканье.

– За лисой погналась, – пояснил Егор Захарович.

– Она и в прошлый раз здесь двух лисиц выгнала, – сказал Ромка. – Я тогда за лесопосадкой был, у березового колка, и видел, как рыжие огневки прытко удирали по полю к кустарнику.

Все остановились в ожидании. Тявканье быстро утихло. Наступившую тишину нарушали лишь порхавшие в кронах деревьев птахи да в пожухлой прошлогодней траве изредка шуршали юркие мыши.

– Ну, чо стоим? Кого ждем? – не вытерпел Упадышев.

– Белку дожидаемся, – ответил Егор Захарович. – Она должна к нам вернуться.

– Должна, но не обязана.

– Ты, Кеша, сегодня на редкость разговорчивый, – сказал Богдан Куделькин.

– Это его контузило при взрыве банки с первачом, – мрачно проговорил Замотаев.

Упадышев под общий смех повернулся к нему:

– Заглохни, юморист хренов.

Назревающую перебранку прервал приглушенный собачий лай, доносившийся с того места, откуда несколько минут назад слышалось тявканье.

– Чо она гавкает, дед Егор? – спросил неугомонный Кеша.

– Зовет к себе, – прислушиваясь к лаю, ответил старик. – Надо, парни, идти туда.

– Пойдемте, – сказал участковый.

Упадышев скосил взгляд на прикрытую поясом летней милицейской рубахи кобуру и вроде из любопытства поинтересовался:

– У тебя, Саня, пистолет заряжен или с пустой кобурой щеголяешь?

Двораковский усмехнулся:

– Заряжен, не трусь.

– Да я ничего. Гриня затрусился, как умирающий кролик.

– Не вали с больной головы на здоровую, – пробурчал Замотаев.

Идти пришлось совсем недолго. Лающая Белка сидела у края неглубокой лощинки, окаймленной густыми кустами жимолости. Увидев приближающихся людей, она прекратила лай, словно хотела сказать: «Я свое дело сделала, дальше разбирайтесь сами». А разбираться было с чем. На дне лощины среди почерневшего и почти истаявшего снега лежали два полураздетых мужских трупа. Лица и босые ноги так изгрызли лесные зверьки, что о визуальном опознании не могло быть и речи. У одного из трупов напрочь отсутствовала кисть левой руки.

«Подснежники» оттаяли, – нахмурившись, сказал участковый.

– Ни хрена себе цветочки… – полушепотом выдохнул Кеша. – Убийственно тяжелый сегодня день.

– Кто их так сильно изгрыз? – будто сам себя спросил Богдан Куделькин.

– Хорьки поработали, – присматриваясь к трупам, определил Егор Захарович. – А руку отгрызли лисы.

– Не собака?

– Нет, Белка падалью не питается.

Куделькин посмотрел на участкового:

– Звони, Саша, в райцентр. Без прокурора тут не разобраться.

– В этом деле и прокурору, и следователю с оперативниками много будет мороки, – доставая мобильный телефон, хмуро проговорил Двораковский.