"Абрам Нашатырь, содержатель гостиницы" - читать интересную книгу автора (Козаков Михаил Эммануилович)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Днем в «Марфе» народу было немного — и всё люди почти одних и тех же занятий. Они приходили в одиночку или маленькими группами в кафе Абрама Нашатыря, пыхтели от расклеивавшей их тело жары, обмахивали свои потные лица панамами и картузами и благословляли спущенные на окнах шторы, скрывавшие их от погони оскалившегося неумолимого солнца.

Они заказывали лимонад и ситро, ели мороженое и пили чай (Розочка заметила, что толстяки боролись с жаждой больше всего при помощи чая, а худощавые любили лимонад), спрашивали друг друга о сегодняшних ценах на махорку, на участкового фининспектора, на крестьянский заем, на московскую мануфактуру и украинский сахар.

Каждого из них в отдельности называли в городе по фамилии, а всех вместе — «черная биржа» или «продавцы воздуха». И никто из них на это не обижался, потому что у каждого за спиной была избегавшая труда семья и крепкие пинки революции.

Они утоляли свою жажду лимонадом, обменивались чужими векселями и веселили себя остроумными анекдотами, которые не всегда рисковали рассказывать у себя дома.

Они хорошо друг друга знали, и когда кто-нибудь из них долго не появлялся в «Марфе», о нем говорили, что он «экзаменуется у прокурора»…

Нередко к ним спускался сверху Абрам Нашатырь, присаживался и, медленно покуривая, выслушивал последние анекдоты и булынчугские новости и слухи, откладывавшиеся в «Марфе» как монеты в копилке.

Иногда и он сам втягивался в дела этих людей: покупал иностранную валюту или давал взаймы деньги под залог какой-нибудь золотой вещи, толк в которых научила его понимать та же Марфа. Васильевна.

Когда проходил условленный срок возврата денег и должник приносил их на день-два позже, Абрам Нашатырь уже не принимал и спокойно говорил неаккуратному булынчужанину:

— Если бы у меня был банк, то я на эти деньги начислил бы проценты, а вы б меня тогда наверно не уважали… Но у нас с вами было честное слово, — так почему вы хотите, чтобы я вас не уважал?! Э, не будем спорить, давайте, я вас лучше угощу бутылкой хорошего лимонада!… Вы не отказывайтесь, потому что нехорошо обижать хозяина. Розочка, дай нам для охлаждения бутылочку «Клико».

И опешивший должник угрюмо пил вместе со своим кредитором сладенький бесплатный лимонад и — бессильный изменить решение Абрама Натановича — так же угрюмо и с горечью шутил:

— Ну, ничего приятного я не чувствую сегодня в вашем напитке: я его пью с… «нашатырем»!

И Абрам Нашатырь ухмылялся:

— О, так тогда мой лимонад вам только на пользу: он врачебный, как из аптеки.

— Ну, это — та аптека, которой отравиться можно!… — не унимался обиженный булынчужанин.

Так было днем: приходили в «Марфу» «продавцы воздуха», и Розочка вынуждена была сидеть скучая за буфетной стойкой.

Но рано утром, когда в кафе не было еще посетителей и прислуга мыла пол и вытирала на окнах и столиках пыль, Розочка приходила сюда с папкой нот, в сопровождении Елены Ивановны; обе присаживались к стоящему неподалеку от буфетной стойки пианино, и дочь Абрама Нашатыря сначала играла скучные гаммы и долго разучиваемую «Музыкальную табакерку» Ланге, а потом, вместе с Еленой Ивановной — в сотый раз — в четыре руки вальс из «Фауста» или бойкую бравурную пьеску, имитирующую отход со станции курьерского поезда.

Пьеска требовала от Розочкиных пальцев быстроты и четкости, а пальцы эти — короткие и тяжелые — часто путали костяшки клавиатуры, прыгали по ним невпопад и неуклюже срывались с черных «диэзов» и «бемолей» как неопытный воробей с ветки.

— О, я устала… — смущалась Розочка. — Фу ты, проклятый «поезд»!…

— Ну, давайте сначала, — улыбалась Елена Ивановна. -Вот после моей паузы… после «третьего звонка»… давайте его.

И Розочка вновь пристраивала свои упрямые пальцы на клавиатуре, широко открытыми напряженными глазами глотала неподатливую строчку нот, — разместившихся разнотыком на пяти линиях, как галки на телеграфных проводах, -три раза звонила на дискантах, и «курьерский поезд» шумно и торопливо выкатывался, унося за собой напряженную, боявшуюся упасть мысль неуверенной в себе Нашатыревой дочки.

— Хорошо… Поехали… — одобрительно бросала Елена Ивановна.

И когда — по пьеске — поезд снова замедлял ход, и с трудом сдерживаемые теперь пальцы Розочки давали опять мелкий и отрывистый колокольчик «прибытия», — радовалась дочка Абрама Нашатыря своей сегодняшней удаче и целовала — благодарная — бледную щеку Елены Ивановны.

Ах, может быть, так же быстро и весело уйдет когда-нибудь и настоящий поезд, умчит и ее, Розочку, в далекие края неизведанной самостоятельной жизни!…

Дочь Абрама Нашатыря никогда не знала ее желанного грядущего лица: оно было расплывчато и смутно в мечтах девушки, потому что мыслям не дано было упереться в край цели, как ненаправляемым, брошенным по течению веслам — в упругие, налегающие толчки речного потока.

Все могло быть новым и привлекательно таинственным для восемнадцатилетней Розочки, все, даже уходящий далеко от Булынчуга, в другие города, поезд — «настоящий поезд»: всего один раз в жизни — еще в раннем детстве — ездила она в товарном вагоне, когда Абрам Нашатырь убегал с семьей от памятного в Булынчуге еврейского погрома.

Дочь Абрама Нашатыря была простодушна и добра, и она говорила Елене Ивановне:

— Если бы я была богатая-богатая, мы с вами уехали б и где-нибудь жили б!…

Она любила Елену Ивановну и печалилась искренно о ее судьбе.

Эта девушка попала в кафе Нашатыря тогда же, когда он, по предложению Марфы Васильевны, решил нанять на вечерние часы музыкантов и купил продававшееся на торгах пианино.

И помнят булынчужане, что в один и тот же вечер появились в «Марфе» серый с красноватыми перышками попугай Карл и трио музыкантов, среди которых была и высокая, с остренькими торчащими ключицами и бескровным, бледным, как ком извести, лицом, девушка — Елена Ивановна.

Когда решен был вопрос о приглашении в «Марфу» музыкантов, Абрам Нашатырь вдруг призадумался, словно что-то вспоминая, ухватился за седенькое жесткое долотце своей бородки и, не отнимая от нее руки, глухо сказал Марфе Васильевне:

— Скрипку и виолончелю ты нанимай сама, а для пианино у меня на примете хорошая музыкантша: надо мне помочь знакомому человеку…

— Ты ее хорошо знаешь?

— Я ее хорошо знаю… — ответил Абрам Нашатырь.

И одним весенним утром он подошел к низенькому и сутулому, обложенному неровно глиной, как нищенка отрепьями, дому с заросшим травою крыльцом, приоткрыл дверь и спросил у выглянувшей из кухни женщины:

— Барышня Терешкевич дома будет?

Женщина стирала белье, на ее заголенных по локоть мясистых красных руках текли прозрачные пузыри мыльной пены, — она мокрой рукой убрала со лба нависшие растрепанные волосы, неприязненно взглянула на вошедшего и ничего не ответила.

— Барышня Терешкевич дома будет? — спросил опять Нашатырь у продолжавшей стирать с ожесточением женщины. — Мне ее нужно.

— По надобности пошла ваша «барышня»!… — вдруг огрызнулась та. — Ждите, как нужно. «Барышня, барышня!…», — так же неожиданно разразилась она, перекривляя Абрама Нашатыря. — Сдыхаться б когда от вашей барышни: безработная, голодная, ни на одно женское дело не годящая да еще с болезнью…

Женщина, как будто вспомнив о чем-то, расхохоталась:

— Как на биржу безработных идет, — так с животом своим справиться не может! «Я, — говорит, — волнуюсь очень за неспособность свою к теперешнему времени, и вдруг пошлют не по интеллигентному занятию… А как волнуюсь, — говорит, — сразу животом очень болею…» Вы что, по делам к ней или перекупщик, может? — прервала она себя и перестала стирать, взглянув опять с любопытством на ожидающего Нашатыря. — Если перекупщик, то напрасно очень: барышне вашей одни панталоны продать только можно, — остальное сама у нее за квартиру взяла… Еще должок за ней будет.

— Я по делам, — сказал Абрам Нашатырь.

— Ну, как узнает ваша барышня, — так опять и заволнуется… Ха-ха-ха!

— На здоровье! — сказал Абрам Нашатырь. — Я не биржа, но я ей дам-таки работу.

Он хотел присесть и закурить, но в дверях со двора показалась девушка, — и он пошел ей навстречу.

— Мне можно с вами в вашу комнату? — приподнял он картуз. — На биржу можете не ходить, потому что я выгодней вашей биржи…

Девушка удивленно и нерешительно посмотрела на незнакомого человека и повела его в свою, комнату.

Через полчаса Абрам Нашатырь ушел, а девушка вынесла трехрублевый долг своей хозяйке — удивленной и заинтересованной — и заявила, что через два дня переезжает на другую квартиру: в гостиницу «Якорь», что на Херсонской улице.