"Человек, падающий ниц" - читать интересную книгу автора (Козаков Михаил)

ГЛАВА ШЕСТАЯ. Три эпизода в диафрагме

Пришла как-то в дом наниматься прислуга. Прислуга оказалась опытной, хозяйственной, и ее приняли. Когда сговаривались с ней, присутствовали молодые Рубановские и старик Акива.

Под конец разговора прислуга неожиданно спросила:

— Вы русские или, может, немцы?

Молодые Рубановские мельком, улыбнувшись, переглянулись, и Мирон Ильич кратко ответил:

— Мы — евреи.

— Шутите, хозяин! — недоверчиво покачала она головой, с широкой ухмылкой поглядывая на молчавшую Надежду Ивановну. — Разве я не вижу… Еврейские люди говорят по особенному, язык у них во рту спотыкается… А вы, хозяин, — с правильным языком, православным. Как же это так? И сами вы русый, и жена ваша русая…

— Что она говорит? — заговорил по-еврейски глуховатый Акива, обращаясь к внуку. — Ты скажи ей, чтоб для меня она готовила все в отдельной посуде…

Певучий акцент старика смутил вдруг прислугу.

— Здесь, в квартире, — продолжал Мирон Ильич, — трое евреев и одна русская: моя жена. А почему это вас так интересует?

— Нет, нет… — заволновалась она. — Теперь, при большевиках, все равно, где служить. А раньше, знаете… раньше вот спрашивали! В Киеве я двенадцать лет служила у разных господ, -так всегда спрашивать приходилось. Не осудите меня, хозяин, только я вот что хочу сказать про вас… Может, вы не настоящие евреи! Вы немецкие евреи, да… Немецкие, знаете, — другое дело!

Председателю правления текстильного треста управляющий делами докладывал:

— Константин Сигизмундович! Видите ли, насчет принятия гражданина Миндлина…

— Ну?

— Да, вот Миндлина… в торговый отдел, заведывать распространением.

— Ну, ну…

— Константин Сигизмундович! Я знаю, что вы не можете сомневаться во мне, как в настоящем советском работнике… Поэтому и из самых лучших чувств к вам, как к возглавляющему все наше дело…

— Говорите же, черт побери!

— Я вот и докладываю вам… Рубановский — раз, главбух -два, членов месткома — двое, теперь еще гражданин Миндлин… Вы понимаете? Зачем давать пищу для всяких разговоров. Несознательность, ведь, знаете ли. А все растет…

— Что растет?

— Разрастается. Опять пойдут шушуканья. Это не мое только мнение: трестовские инженеры тоже такого мнения. По своей линии они уже этого не допускают: евреев к себе в отдел не принимают. Не в ущерб делу, конечно, — спохватился мягкий, но серьезный голос. — Нужно противопоставить разумные меры несознательности массы… Что скажут? Недопекаева увольняют, а Миндлина принимают…

— Недопекаев — жулик. Полпуда жалоб на него…

— Хорошо. Уволим, но возьмем взамен Сидорова, Агафонова, Петрова… Кого угодно! Лучший метод борьбы с юдофобством… Растет, разрастается. Кстати, Константин Сигизмундович, — есть новый анекдот. Весьма остроумный… насчет так сказать…

…Дома, за обедом, управляющий, как всегда, спорил со своим отцом, командиром полка в отставке:

— Большевик большевику — рознь, отец. Национальное, государственное — сидит в каждом трезвом русском партийце. Они сами не любят картавеньких. Я убедился в этом. Кстати: если придет Миша Агафонов, скажите ему, господа, что в пятницу его кандидатура будет утверждаться правлением треста.

В папке автора рассказа лежала следующая вырезка из газеты (место отправления телеграммы не упомянем):

На одной из местных текстильных фабрик произошел на днях возмутительный случай. Группа учеников фабзавуча, среди которых было несколько комсомольцев, затащила во двор фабрики еврея-нищего и учинила над ним дикую расправу. Хулиганы заперли его в один из пустующих сараев, предварительно догола раздев свою жертву, привязали его к сооруженному из досок кресту и обмазали половой орган несчастного красной краской. Весь город возмущен этим событием.

Так — без фабульной скрепы — началась и заканчивается эта глава.

Думается, так в рабочем сценарии помещает хитрящий режиссер отдельные кадры своего будущего фильма, и кадры на экране вдруг набегают друг на друга, наплывают, а цепочка других из них, мелькнув перед глазом зрителя, свернется так же неожиданно в скупой сжимающийся кружочек диафрагмы. Зритель следит за жизнью главных героев фильма, зритель ждет действия, а прожектор из кинобудки бросает на полотно экрана режиссерскую упрямую деталь.

Для чего? — Так утверждает он, режиссер, свое искусство играть сухим примитивом сюжета…