"Забытая погремушка" - читать интересную книгу автора (Веллер Михаил)

Ручной фонтан

Чтобы мужчине заработать на жизнь своей потенцией, не обязательно быть альфонсом. Чем мощнее потенция, тем больше вариантов. Клецкин хвастался, что ему заплатили двадцать пять рублей за один оргазм. Причем выдали квитанцию о заработке в официальном государственном учреждении. И пригласили заходить еще.

Не следует думать, что Клецкин имел официальное лицо – в сексуальном смысле. В данном случае он вообще никого не имел. Имели скорее его. Но официально и для здоровья женщин.

Упаси нас бог и уголовный кодекс от пропаганды публичных домов для женщин! Хотя некоторые женщины втайне об этом иногда мечтают – по крайней мере, делятся иногда со столь же развратными и неудовлетворенными подругами насчет неконтролируемых снов на эту тему.

Но даже удовлетворенная женщина, ведущая регулярную половую жизнь согласно рекомендациям своего гинеколога, может быть уродиной. А монашка может быть красавицей. Прямой связи тут нет.

А для выпрямления этой связи существуют косметические клиники, в том числе современные и передовые. Ими пользуются даже иностранки, потому что уровень медицины высокий, а плата гораздо ниже, чем в капиталистических странах.

Вот туда Клецкин и залетел. В смысле в клинику, а не в капстрану, конечно.

Он не в том смысле залетел, что неудачно забеременел, хотя и жил половой жизнью. Он в том смысле залетел, что необдуманно сунул свой, как говорится, нос. Он думал, что все обдумал, а после оргазма подумал, что думал не о том.

Вне половой жизни он был студент. Он и сейчас студент, только учиться стал хуже.

Голод и любовь правят миром, как заметил Некрасов. Так о чем думает студент? Что поесть и с кем совокупиться. Ест студент все, что может разжевать. Чего не может разжевать, то он грызет. Гранитом науки сыт не будешь. Хотя Добролюбов и отмечал в своих дневниках, что переживал эрекцию и удовлетворение при чтении некоторых книг, вполне научных. И умер в двадцать шесть лет.

А у Клецкина было в жизни то, что называется в сексопатологии «макрогенитосомия». Согласно сексопатологическим таблицам, двадцать четыре сантиметра – это уже макрогенитосомия. «Макро-» означает «большой», а «-генит-» – от слова гениталии.

Большому кораблю – большое плаванье. Если у Клецкина случалась во сне ночная юношеская поллюция, то аж одеяло подпрыгивало. Решившие сблизиться с ним девушки подпрыгивали еще не так. Сначала они прыгали в постель, потом прыгали из постели, а вслед им работал как бы брандспойт, если его подсоединить к молочной корове-рекордистке. Потом Клецкин ругался и мыл пол.

Такой организм требует много еды, поэтому у Клецкина никогда не было денег. И он сдавал кровь. Раз в три месяца. За десять рублей и законный отгул (вернее, для студента это – законный прогул). А на треху в месяц даже это, где макрогенитосомия, не прокормишь.

Потом он придумал продать свой скелет. Говорили, что дают сто пятьдесят рублей сразу – в одном институте, а скелет берут только после смерти, по завещанию и квитанции. Но оказалась, нужно еще согласие родственников. Родственники согласия не дали, а дали те же десять рублей, и заработать на собственных костях не удалось.

И вот занимается бедный и голодный Клецкин в туалете онанизмом, и тут его посещает мысль. Он, кдк человек последовательный и педантичный, в спешном порядке завершает то, чем занялся, и с натугой упаковывает свою сексопатологию. И шарит по пустым карманам, и вспоминает со вздохом, что главный орган в организме – это мошонка, потому что иначе яички пришлось бы носить в кармане. Но пусто в карманах, и нет ни копейки. А вот в мошонке наоборот – все полно. И этот контраст подкрепляет его гениальное озарение.

Он недавно читал книжку про то, как били кита. И обратил внимание, что кита называли спермацетовым. А еще бывает спермацетовое мыло, и вообще кита били для косметической промышленности прошлого века.

А еще он знал слово «сперматозавр». Так друзья называли его.

Клецкин сопоставил в голодной голове свои знания и взял курс к косметической клинике.

Она стояла на бульваре. Под сенью развесистого дерева Клецкин хотел помолиться, но он был атеист.

Он перешел неширокую проезжую часть и стал читать объявления на стекле высоких двустворчатых дверей – старорежимных, фигурных.

Здесь исправляли носы и неправильный прикус, избавляли от угрей и мозолей, подтягивали бюсты и ягодицы, убирали морщины и сгущали волосы. На головах сгущали, а с ног выдирали. А про лобки ни слова, невольно подумал Клецкин. Пересаживают они их с ног на голову, что ли?

А вот и нужное объявление, в уголке: «Требуются мужчины-доноры».

В окошечке информации сидела такая милашка, что Клецкин понял: вот оно! Всю жизнь он мечтал стать мужчиной-донором! В сущности, он им и был, и ни одна сволочь не заплатила ему ни копейки.

Откинув фанерный кинотеатровский стульчик у стены, он раскинул ноги по кафельному полу и стал читать данную ему инструкцию. Донорский орган так взбодрился, что он понял только про врачебную тайну, личную гигиену и двадцать пять рублей. Больше половины стипендии! Так: пять рабочих дней, четыре недели… пятьсот pе в месяц! Да столько завкафедрой получает! А если завкафедрой будет еще ежедневно сдавать сперму?! Три месяца – и автомобиль!

Двадцать четыре сантиметра вышибли хилую пластиковую молнию. Все головы повернулись. В окошечке информации тоненько охнули. Побагровевший Клецкин согнулся, закрылся руками и боком, как краб-каратист, заскакал к туалету.

Короткий свитер не прикрывал ширинку. Клецкин снял ремень, перевел торопыгу в положение зенитного орудия и по голому телу притянул накрепко ремнем к животу. Теперь ширинка почти не расходилась.

Держа номерок, он постучал в кабинет: очереди не было.

Врачиха оказалась не старой еще худощавой брюнеткой в тонких золотых очках.

– Год рождения? Адрес? – она быстро и неразборчиво заполняла карточку. – Венерические заболевания были?

– Нет… – соврал Клецкин.

– Почему? – пошутила она.

– Свинка была. В детстве. И корь.

– Это мешало вести половую жизнь?

– Тогда – да. Представляете – свинка! Ку-ды ж с такой рожей…

– Не в роже дело, – наставительно сказала врачиха. – Кстати о роже – рожей болели?

– Ну… если подрался сильно, тогда, конечно, побаливал ей, – сказал не искушенный в медицине Клецкин.

– Дети природы, – вздохнула врачиха. – Ну хорошо. Проходите сюда.

За занавесочкой был столик. На столике стояла пробирка в штативе, в нее вставлена стеклянная же вороночка – как раз на уровне где надо.

– Поместить все следует в пробирку, – указала врачиха. – Когда получится – постучите в ту дверь, я буду в том кабинете.

Она задернула занавесочку, и послышался щелчок закрывающегося замка.

Клецкин тупо посмотрел на пробирочку. Поместить туда можно было разве что палец. И для чего воронка? (Он вспомнил анекдот про акробата, прыгающего из-под купола цирка в бутылку: секрет был в том, что на подлете к горлышку он вставлял в него вороночку и так проскакивал внутрь.)

Он дисциплинированно обнажил предстоящий к заработку орган. Предстоящий, стянутый ремнем и так было забытый, посинел от ужаса. Клецкин расстегнул и снял ремень – предстоящий упал и стал постлежащим. Вернее, как писал Франсуа Вийон: «Не могу я ни стоять, ни лежать и ни сидеть, надо будет посмотреть, не смогу ли я висеть». Вийон мог остаться доволен посмотренным.

Клецкин стал честно натягивать вороночку на рабочее место. Затея выглядела нереальной. Вроде колпачка на Петрушке. Но врачам виднее.

Через десять минут он вспотел. Невозможность из-за такой ерунды заработать двадцать пять рублей приводила в неистовство.

Студент проявил смекалку: оторвал кусок шнурка от занавесочки и привязал узелком к крайней плоти. Продел шнурок в вороночку и стал тянуть.

Действительно, розовый жгутик показался из тонкого края вороночки. Клецкин поспешно подставил пробирку, но как только он отпускал веревочку, жгутик втягивался обратно.

– Что за идиотские фокусы… – пыхтел Клецкин, пытаясь уминать безжизненную плоть в пробирку помимо воронки.

Через двадцать минут щелкнул замок, и врачиха спросила через занавеску:

– Ну? Вы там живы?

– Не лезет, – мрачно сказал Клецкин.

– Не лезет?! – изумленно спросила врачиха и заглянула. – Что не лезет?…

– Ну что? Он не лезет, – неприязненно сказал Клецкин. – И зачем это надо?

– Идиот, – с чувством отреагировала она. – А вы головой никогда не пробовали работать?

– У вас мозги сдают или что? – обозлился Клецкин.

– Именно «что». И прекратите пихать пенис в медицинскую посуду! Боже мой, боже мой, за сто сорок в месяц!… Молодой человек! Вы когда-нибудь онанизмом занимались?

Клецкин побагровел.

– Ответ положительный, – прокомментировала циничная медичка.

– За сто сорок в месяц – могу, – признался Клецкин.

– Это место уже занято.

– Кем?

– Мной.

– Что?

– Гражданин, вы сперму сдавать будете? Или нет?

– Так не лезет же!

– Прекратите издеваться! Вы бы его еще в иголку продеть попробовали… Отрастили тут… хулиган.

– Так что? – тоскливо спросил Клецкин и стал машинально крутить за веревочку то, к чему она была привязана.

– Отвяжите немедленно, балда! У вас руки зачем? Руками, руками! Быстро, вы у меня время отнимаете!

– Дрочить? – в ужасе спросил Клецкин. От медицинского заведения он этого не ожидал.

– Мастурбировать! – строго поправила она. – Не надо комплексовать, это нормальный юношеский опыт, через него все проходят. Ну! – И сделала рукой движение, как будто у нее из халата вдруг вырос как у Клецкина.

Студент послушно взялся за фаллос.

– Подождите, я выйду!

– Вы уж лучше проследите, вдруг я чего не так сделаю, – жалобно попросил Клецкин занавеску.

– Чего еще ты можешь не так сделать, герой?…

И тут произошел следующий конфуз. Перепуганный и оробевший от некомфортной обстановки член съежился и даже втянулся, как шея черепахи. С таким же успехом можно было накачивать дырявый воздушный шарик.

– Э-э-эй… – тихонько позвал Клецкин.

– Все?

Она заглянула и смягчилась. Из ящика столика под пробиркой достала порнографический журнал:

– Посмотрите… это помогает.

– Порнография! – ужаснулся Клецкин. Он органически не переносил ничего нецензурного.

Но послушно перелистал. И стало ему совсем противно. Если бы дух его не поддерживала мысль о честном заработке в двадцать пять рублей, он бы убежал. Но как же красота, которая спасет мир? А женской красоте нужны кремы из его, Клецкина, содержимого!

Он отбросил журнал, удвоил усилия и понял, что денег опять не будет…

Врачиха заглянула, вздохнула, посмотрела на часы и печально сказала:

– О господи… Пошел вон!

– Я студент, – сказал Клецкин. – У меня денег нет…

– Так что ж, я за тебя его доить буду?

– Хотите – деньги пополам? Ну… если вы?…

Врачиха быстро хлопнула его по щеке, но задержала ладонь и погладила. Потом почему-то пощупала бицепсы, и лицо ее смягчилось.

– Ну хорошо… Смотри!

Большими пальцами вдоль боков она сделала под халатом движение сверху вниз, и обратным движением снизу вверх задрала халат над спущенными трусами и колготками.

Бедра оказались молочно-голубоватыми, вполне еще крепкими и гладкими, и белый живот тоже молодым, плоским и гладким. И мохнатый треугольник в его низу был неожиданно густой и курчавый, как шевелюра негра, и такой же черно-смолистый.

– Помогает? – промурлыкала она. Часовой зашевелился.

– У, какой красавчик… – промурлыкала врачиха. Чуть раздвинула ноги и ладошкой медленно оттянула свою курчавость вверх, обнажая начало смуглой раздвоинки.

Часовой подпрыгнул и бессильно опал.

– Мальчик, – скорбно спросила врачиха, – известно ли тебе значение французского слова «минет»?

– Значение-то известно, – двусмысленно отозвался великовозрастный и незадачливый мальчик.

Она присела на корточки, рот ее округлился, на щеках обозначились впадинки, немигающие глаза сузились и уставились в глаза Клецкина, вверх, она сделала втягивающее сосущее движение и стала вполне похожа на змею, натягивающую себя на крупную добычу с риском вывихнуть челюсти.

– И полизать, – посоветовал сверху Клецкин. – И укусить!

– О-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о!… – спел он полторы октавы.

Левая рука работника медицины стала играть в китайские шары, а правая – в велосипедный насос.

– А-а-а-а-з-а-а-а-а! – пел Клецкин, переходя с драматического тенора на фальцет.

– М-м-м-м-м-м-м-м-м!… – вторил нижний подголосок.

С сочным ванным чмоком целительница прервала процедуру и схватила пробирку:

– Сюда… сюда!…

Одним взмахом юный атлет отбросил казенную посуду и, подхватив даму под пуховые булочки, насадил бабочку на булавку. Она забила ножками, затрепетала крылышками, и от проникающих ударов нефритового стержня, казалось, даже розовые ушки оттопыривались от головы.

– Ах!… ах!… как же!… как же!… деньги, деньги! – дрожала и дергалась бабочка, изгибаясь и поддавая.

– Гусары денег не берут! – молодецки прорычал наш герой, переводя ее в коленно-локтевую позицию. Ударили вальки, ритмично зашлепало тесто, прорезался в сиреневом тумане нежный женский вскрик.

Дважды, и трижды, и четырежды прорезался вскрик, а после пятого раза брюзгливый голос сообщил:

– Я уже все локти стерла на этом полу! Ты скоро?

– Скоро, скоро, – поспешно и лживо пообещал пациент и посадил всадницу на мустанга.

– Ты меня проткнешь! – заверещала амазонка, взвиваясь под потолок.

– Тренируйся, бабка… тренируйся, Любка… – бормотал студент, направляя ракету в цель и на лету пронзая копьем кольцо.

Через полтора часа врачиха лежала на твердой клеенчатой кушетке, а Клецкин спрыскивал ее водой.

– Ты… кончил… зверь?… – слабым голосом спросила она, приоткрывая глаза. Глаза увидели несокрушимый рабочий молот, и интеллигентка потеряла сознание.

Она пришла в себя от запаха нашатырного спирта. Клецкин трудился над пробиркой.

– Что-то у вас не так организовано, – неприязненно сказал он. – Я уже мозоли натер!

– Где?

– Ну где? На руках.

– Приапизм. Перевозбудился, – поставила диагноз врачиха.

– Сухостой. От мандража, – перевел он на русский. – Так что, так и идти теперь на улицу – со стоячим и без денег?…

Она привела себя в порядок, ужаснулась зеркалу и стала возиться над ящичком в углу.

– Иди сюда. Раздвинь ноги… Вот так. Погоди… еще здесь.

Два проводка тянулись из ящичка. Их оголенные медные концы врачиха закрепила на Клецкине. Один касался кончика головки, а другой уткнулся в промежность позади раздувшихся и твердых райских яблок.

– Это должно помочь, – оценила она и стала верньером настраивать стрелку круглой шкалы.

Подтащила Клецкину столик, а вместо треснувшей пробирки поставила стакан.

– Внимание, – сказала она. – Постарайся попасть точно. Наклонись немного… вот так!

Клецкин прикрыл глаза и настроился испытать наконец заслуженный оргазм.

– Oп! – она нажала кнопочку. Бритвенной остроты меч разрубил его между

ног. Огненные иглы вонзились в нежные нервы и рванули зазубринами. Он подскочил, надвое разрезанный лезвием. Дыхание остановилось, глаза выпучились, волосы встали дыбом. Все между ног было как сплошной больной зуб, в обнаженный нерв которого всадили зонд на все острие.

– Вот и все, – ласково сказала медработница.

Боль исчезла. Наступило полное онемение. Он не чувствовал, как быстрые пальчики снимают с него проводки.

– Поразительно! – сказала врачиха, обмеряя взглядом почти полный белый стакан.

Хотел Клецкин сверху в этот стакан плюнуть ей, так ведь и слюны уже в пересохшем рту не было.

Трясущимися руками он натянул брюки на трясущиеся ноги. На этих ногах он спустился по лестнице, а этими руками взял сиреневый четвертак, сдав в кассу квитанцию.

Четвертак он пропил в тот же вечер. Опрокидывал стакан за стаканом, и хмель его не брал. А вот от импотенции оправился только через месяц.

Уже на пятом курсе, отправившись с девушкой в музей, он упал в обморок перед гальваническим аппаратом. А перед тем, как лечь с ней в постель, заставил смыть всю косметику с мылом.

– У меня на ваши кремы аллергия, – сказал он и скрипнул зубами.