"Забытая погремушка" - читать интересную книгу автора (Веллер Михаил)

Мужская честь

Я был лично знаком с двумя гомосексуалистами, и это не кончилось для них ничем хорошим. Для настоящего и морально устойчивого мужчины нет ничего досаднее гомосексуализма, разве что только импотенция. Не страдая ни тем, ни другим, кроме насморка зимой, я с чистой совестью начинаю мой правдивый и волнующий рассказ.

Вообще до гомосексуализма нам дела нет. Есть что-то неприятное и извращенное в том, что великий и славный Перикл рекомендовал набирать гоплитов из числа любовников: воин, значит, будет особенно оберегать в бою жизнь любимого, постыдится проявлять трусость у него на глазах, проявит доблесть, и будет драться рядом даже ценой своей жизни особенно храбро. История показала, что спартанцы в результате вломили этим голубым воякам, а подорванный половыми излишествами прямо в армии иммунитет не смог противостоять бациллам эпидемии, и величие Афин рухнуло. Догомосексуалились, значит, бедолаги.

Историки не ответили на вопрос, почему средневековый рыцарь был надежно прикрыт стальными доспехами везде, кроме области вокруг заднего прохода. Ученые тоже блюдут честь героев. Им неудобно вот так прямо написать, что Ричард Львиное Сердце был гомосексуалист. И еще неизвестно, за что и как он любил Айвенго. Вероятнее всего, доблестного Ричарда, в отсутствие в войске крестоносцев нормальной половой жизни, растлили на Востоке во время крестового похода. Восток, как известно, дело тонкое, там эти бедуины кого хочешь растлят, они вообще с верблюдами живут, так им европейский рыцарь – вообще как Мерлин Монро. Ну и приохотили.

На востоке еще Цезаря растлили в бытность им послом у Никомеда. Об этом пела его собственная первая когорта во время первого триумфа.

Что после таких личностей нам остается? Я вот однажды тоже от них чуть не пострадал. Просто житья не стало от этих голубых развратников!

Смотрите: герой пустынных горизонтов сэр Лоуренс Аравийский – гомосексуалист. Оскар Уайльд – гомосексуалист. Прогрессивный одно время писатель Андре Жид – гомосексуалист. И если вы, милые мои дамы, мечтаете переспать с самим Жаном Марэ – отдыхайте: он тоже гомосексуалист!

А размножаться как?… Гомосексуализм следует рассматривать просто как практическое применение реакционной теории Мальтуса, чтобы люди не размножались. А если ты попался особо здоровому гомосексуалисту, то вместо размножения вообще и сам умереть можешь. А его за это посадят, и на зоне он будет продолжать убивать граждан, случайно оступившихся и теперь пытающихся встать на путь исправления и с чистой совестью вернуться к честной жизни. А старушка будет напрасно ждать сына домой… ей скажут – она зарыдает! Сил нет продолжать…

Короче, я развелся и пошел выпить. Не подумайте, что я каждый день развожусь и потом иду выпить. Нет! Институт брака для меня священен! Но иногда с каждым может случиться. И я пошел.

Я живу в Ленинграде, а пойти было не к кому. Кому нужен разведенный человек без денег? А денег я имел на тот вечер два рубля.

Малька я в гастрономах не нашел, и портвейна тоже нигде не было. И выпить на два рубля было невозможно. Как интеллигентный человек с культурным воспитанием, на троих в подворотнях я не соображал никогда в жизни и даже не знаю, где и как это сделать, что подтверждает мою моральную устойчивость.

Была снежная зима. А зимой долго не устоишь – замерзнешь.

И я пошел в коктейль-холл «Подмосковье». Это на первом этаже ресторана «Москва», Невский угол Владимирского. Там я взял самый дешевый коктейль за рубль сорок девять, сел за столик и стал его растягивать на как можно дольше.

И тут заходит Боря! Это друг брата бывшей жены, его только что исключили из Макаровского училища. Не то он плавать не умел, не то дедушка полицаем оказался, а только выгнали. И он тоже пришел выпить. Он в тулупчике, заделанном под дубленку, а сам небольшой такой, худощавый, светловолосый с вострым носиком. Такой рязанский тип, но умный, и десять рублей есть. Взял он нам еще по два коктейля. Натощак – приход близок.

А стемнело, народ набился, дым, гомон. И на еще два места за наш столик подсаживаются нестарый еще мужик с культурной девушкой в хорошем прикиде. Он ей про Достоевского вкручивает – лажу жуткую: охмуряет культурой.

Ну, сказал я его девушке насчет Достоевского, тоже козырнул эрудицией, а Боря козырнул остроумием: девица поперхнулась, мужик заспорил, и, короче, поставил нам еще по коктейлю – уже дорогому, за два семьдесят. Мне бы насторожиться, что жизнь халявой искушает, а я уже теплый.

Мест уже нет, и тут работяга подходит со своим стулом, бухой, но вежливый: можно ли присесть рядом ненадолго. Присел – а к нему еще двое друзей: тесно нам уже стало.

Работяги прислушались про Достоевского и сказали тоже, что фильм «Братья Карамазовы» – лажа и неправда, и вообще тягомотина, а писать надо понятно, иначе для кого? Олег, который при деньгах и с девушкой, спрашивает меня иронично, как мне нравятся наши соседи? А я говорю ему в пику, что соседи нормальные, потому что соль земли – не интеллигенты, какмы, а вот такие простые работяги. Они услышали и налили мне полный стакан из-под коктейля водки из кармана. Похлопали меня по плечу и ушли. Олег с девушкой оставили телефон и тоже ушли. А мы с Борей стали соображать: выпить-то выпили, а теперь куда? Уже двенадцатый час, все закрывается, а идти некуда: его тоже из общаги поперли вместе с училищем.

И тут к нам один из угла пересаживается. Лобастый такой и в очках, лет около тридцати. И разговор заводит – мол, слышал нас через столик.

– Возьмем еще? – предлагает.

Мы и объясняем: спасибо, мы уже, и вообще.

– Да у меня есть, – говорит он и приносит еще по два коктейля. – Денег до фига, – объясняет. – Я врач по «скорой», молочу сутки через сутки, да еще пациенты дают иногда, ну, возьмешь, если видишь, что пациент при бабках. А жена – старая сука, отставная работница, я ее по утрам за цельным молоком за четыре квартала гоняю – ходит, сука старая, куда денется?

При чем тут жена? Но тоже неприкаянный человек.

– А хотите, ребята, хорошо выпить, поужинать хорошо? – спрашивает неприкаянный человек. – У меня друг, он буфетчик в ресторане «Казбек», рад будет хорошим людям, а выпить-покушать ему там ничего не стоит, он же сам там работает, а мы друзья. Да не стесняйтесь вы, денег у меня до хрена, просто поговорить хочется с хорошими людьми!…

Ловит такси. Едем. Едем, едем. Куда едем?…

– Уже близко, – говорит этот, тоже Боря, Боря-врач. Он с моим Борей-курсантом сзади, а меня спереди посадили.

Приезжаем. Уже полпервого. Буераки, сугробы, степь, метель, лес. Край света! И какая-то двухэтажная стекляшка, огни уже гасит. Ресторан, значит, «Казбек». В ночи кромешной.

Стучим, колотим, кричим – открывают:

– К Юре! Юра ждет!

Идем через пустой темный зал в буфетный закуток. Буфетчику Юре лет сорок, и зачес на лбу. Рассыпается он мелким бесом и предлагает выпить чего угодно. Боря-курсант спросил рюмочку коньячку и получил фужер. А я сдуру захотел десертной «Улыбки» – и тоже налил фужер сверху на коктейли и водку.

В зале, с краю, подождали мы его за столиком, выпили по второму фужеру. Время – уже незаметно летит. Юра выходит – с двумя огромными корзинами, покрытыми салфетками. Продукты и алкоголь крадет, значит.

Сели в какую-то машину, и поехали уже вообще не знаю куда – ну вообще на край света.

Там дом стоит на краю микрорайона, а дальше – снежная ночная пустыня.

Заходим. Квартирка однокомнатная, паркет, хрусталь, полированная мебель, люстра. И обратил я еще внимание, что в углу в комнате трюмо, и масса кремов на нем, а Юра (буфетчик) говорил, что неженат и живет один. Но – пьяный человек ведь не отдает себе отчета в том, что видит. Ну, трюмо и трюмо.

Боря-врач с моим Борей-курсантом стали в комнате книги смотреть. А я по своей привычке пошел помогать хозяину – готовить еду на кухне.

Кидает он на сковородки огромные стейки, вываливает в вазочки салаты; мне, между делом, наливает водочки и бутерброд намазывает – а водочка «Посольская», я о ней только слышал, а икорка на бутерброде черненькая. Во, думаю, капитально все же живут эти буфетчики! И ведь не «Метрополь» – какая-то паршивая стекляшка на окраине.

И тут этот буфетчик небрежно так, между делом, дружеским и светским тоном спрашивает:

– А Боря – ваш любовник?

Икорка моя прилипает к языку, а водочка в пищеводе думает, в какую сторону двигаться.

– Н-нет… – отвечаю.

– А что же? – любезно интересуется Юра-буфетчик, переворачивая шкворчащую картошечку-фри.

– А-а… просто так, – говорю я глупо.

И он наставительно так произносит, трогая меня за локоть по-свойски:

– Просто так, мой милый, ничего в жизни не бывает.

Тут-то я и протрезвел. Весь мой алкоголь в крови расщепился, комната стала устойчивой, предметы – четкими. И понял я, что мне хана.

Денег – ни копейки. Где я – не представляю. Время – два ночи. Выпито не столько много, сколько неграмотно: косой. И два явных педа в квартире. Словно пелена с глаз спала: вот их ласковые взгляды, и хлебосольство, и зазывания. Увяз коготок, береги, птичка, попку. О господи!… Да нет: до фига выпито и намешано!

Тут-то я хорошо понял несчастных девочек: неназойливо познакомились, дружески без значения угостили, заговорили, заинтересовали, закомплиментили, незаметно споили и привезли в запертую хату черт знает куда, и бежать некуда, и драть будут однозначно. И отговариваться нечем, и не девственница я, и месячных нет, и совершеннолетний давно, и не замужем, и сам пил-ел, и сам сюда ехал. Так чего теперь?!

Когда-то все пацаны играли в «ножички». А позже в гарнизоне майор, инструктор по рукопашному бою, учил нас, пацанов, от скуки, некоторым примочкам с ножами. А ножи здесь у Юры что надо: набор над столиком.

Взял я как бы в задумчивости нож поухватистей, повертел в пальцах лезвием туда-сюда, повыпендривался пассами как бы со злобной угрозой.

– Ничо перышко, – говорю и улыбаюсь, и заточку пробую. – Сам точил?

Посмотрел он на меня внимательно, забрал нож и повесил на место.

А я спрашиваю:

– Что это ты ко мне спиной боишься повернуться?

И понимаю ход его мысли: а ведь привез ночью неизвестно кого, вот замочит его с другом, грабанет хату – и хрен кого найдут. Ему-то меня мочить ни к чему, он-то меня просто использовать хочет. И стало мне легче.

Но чувствую – в тепле хватит меня минут на двадцать, от силы тридцать. А потом сломаюсь – все, поздно, перепил. Иду в туалет пугать ихтиандра – фиг: голодный организм все уже усвоил и отдавать не собирается.

И понимаю по Юриному взгляду, что он тоже все понимает, и срок моей дееспособности ему понятен. Опыт. Буфетчик.

Ну, думаю, теперь главное – чтоб дальше не споили. И – споили.

Меня спасла бедность. Все мое имущество было на мне. В имущество входили японские нейлоновые плавки. Такие недавно в моде были нейлоновые тесные цветные трусы со шнуровкой вместо резинки. Спереди шнуровка, как на корсете.

Последним сознательным усилием я пошел в ванную, затянул шнуровку намертво и завязал всеми мыслимыми узлами. И намочил узлы водой. Все. Пояс верности.

Когда вращение стен стало достигать скорости волчка, я садистки забрался с ботинками на хозяйскую двуспальную кровать, покрытую белым девичьим пикейным покрывалом, потоптался на этом покрывале, как собака, которая крутится перед тем, как улечься, и упал мордой книзу. Мордой книзу – это обязательное последнее действие. Чтоб если что – был свободный выход угощению, нам позорно захлебнувшиеся не нужны.

Дальше – блицы. Харч бьет вбок подушки на паркет, как из рога изобилия, а злой буфетчик ловит струю в хрустальную вазу, а я специально целюсь мимо вазы.

И блицы: темнота, тишина, я в одних плавках, и неженская рука пытается их снимать, и я говорю трезво:

– Убью на хрен! -

И рука убирается, и шепот успокаивает:

– Все-все-все, спим…

И все по новой. И так до утра.

Ниппон банзай! Плавки меня спасли. Хрен гомосекам, а не мою невинность! Боже, какая мерзость…

Похмелья не было. Мой адреналин выжег весь алкоголь.

Юра построил яичницу и налил водки.

А вот Боря-врач смотрел сытым котом. А Боря-курсант был оживлен и хихикал чаще обычного. Они ночевали на полу, на тюфячке под дубленками. Память подала звуковые искры: вздох, хрюк, чмок, ойк. Хрен их знает.

Я его с вечера предупредил, когда усек:

– Боб, они голубые, без вариантов!

– Я тоже понял, – говорит он. – Ложимся с тобой вдвоем на полу.

– Спина к спине, лицом наружу.

– Полезут – хватай за яйца и отрывай на хрен.

– Или болт отламывать!

– А давай их самих споим на хрен!

– Хорошая идея. И трахнем! Ха-ха-ха!

А дальше – покоился милый прах до радостного утра, петухи-петухи, не тревожьте солдат. Нам бы день простоять да ночь продержаться.

– Ваше здоровье, – пожелал я сочувственно за завтраком. – Мы не в курсе были, понимаете.

– Ничего, – любезно извинил Юра.

В ванной я срезал свои узлы и остатками шнурка связал плавки за две дырочки.

– Где ты обзавелся таким, э, нетипичным бельем? – осведомился Юра в комнате, втирая в лицо кремы из всех баночек по очереди.

– В магазине, – пожал я плечами.

– Сознаюсь тебе – если бы этот магазин взорвали, я был бы не в претензии, – сказал Юра.

– Это японские, – сказал я.

– Ну конечно, – кивнул Юра. – Самураи разрезают их вместе с животом. Твое счастье, что я не японец.

– А твое – что я не армянин.

– Отчего же? – поднял он выщипанные бровки. – Это было бы мило.

А Боря-врач рассказал душераздирающую драму, как Юра, отдыхая на юге, полюбил мальчика. А мальчик был из Сибири. Юра дал взятку в техникуме общественного питания, и мальчик стал студентом в Ленинграде. Потом Юра купил ему прописку. Потом – комнату. Рубашки и костюмы. Мальчик надел лучший костюм, лучшую рубашку, привел в комнату девочку из своего же техникума и женился на ней. Но женился, сука, не раньше, чем Юра сделал ему белый билет, чтоб не попасть в армию. Узнав о свадьбе, Юра долго лечился от запоя и депрессии.

– Вот все вы так, сволочи, – горько заключил Боря. – Делай вам добро, делай, а вы потом женитесь.

Мне стало жалко добрых и страдающих гомосексуалистов.

– Вот я сам женат на старой суке, – вернулся Боря к вчерашней теме. Закурил и опечалился над своей недоеденной яичницей. – Ну скажи мне – чего в них хорошего? Щель да кости, и дурь в голове.

– Боря, – сказал я. – Моему заднему проходу физически дискомфортна мысль о чужом половом члене.

– Почему же чужом? – возразил из комнаты Юра.

– А с женщинами ты так никогда не жил? – спросил Боря.

– Нет!

– Зря. Попробуй. Ей понравится. Тебе тоже. Так какая разница?

– Я лесбиян, – сказал Боря-курсант. – Мне нравятся бабы.

– Извращенцы вы, – сказал Боря-врач.

А утро было солнечное, морозные узоры горели на стеклах, у нас еще было десять копеек на автобус, и мы долго тряслись от конечной остановки до окраинного метро, пока пришли в себя.

– В рот больше не возьму! – с чувством пообещал Боря-мой.

– Уточни – ты о чем?

Мы так гоготали, что милиционер не хотел пускать нас на эскалатор под причиной пьянства.

С тех пор, если мне предлагают выпить, я сразу предупреждаю, что я не гомосексуалист. Обычно обижаются. Потому что их, видимо, никто не имел. Может, потому что уроды?…