Михалев БорисВоспаленная линия горизонта

Борис Михалев

ВОСПАЛЕННАЯ ЛИНИЯ ГОРИЗОНТА

мистическая поэма

1.

Когда я смотрел на заходящее солнце, мне иглой пронзало сознание сверху донизу нечто даже значительно большее, чем мысль, касательно никем прежде не осознанной значительности разливания красноты по небу в момент пересекания солнцем линии горизонта. Я всегда чувствовал, что происходящее вокруг меня и со мной имеет некий глубокий символизм. Знал, что любое движение, помимо конкретного содержания, несет и иной отвлеченный смысл. Последний согласован с аналогичным смыслом других явлений и единственной целью ставит пробуждение во мне ассоциаций, открывающих возможные пути движения и заставляющих сделать выбор.

Я смотрел на красный диск и красное небо и созерцал два - последующий и предыдущий данному состоянию - аспекта существования: предмета, представляемого в его отсутствии, и водворяющегося в ряд явлений, активизируя таким образом мое представление о нем. Однако, эти двое занимали меня мало в сравнении с третьим - состоянием перехода, вызывающим воспаленную красноту в области соприкосновения объекта и его не вполне адекватного отображения.

Солнце прощаясь с глазом, как бы напрягало все свое существо, стремясь к запечатлению этого момента в сознании видящего в качестве переломного элемента в его собственном мироощущении.

Темнота все гуще наступала с боков и красная полоса становилась ярче, соприкасаясь с фиолетовым краем мрака, посредством полосы из пяти остальных элементов спектра, образуя своеобразную радугу. Бывает инфракрасное и ультрафиолетовое мышление. Склонность к дифференцированию мира заставляет человека дифференцировать и свое сознание, после чего в результате обратного процесса сборки часто остаются лишние кубики в отношении которых в силу взаимопроникновения субъективного и объективного зачастую не удается идентифицировать принадлежность.

Ветер проникал под одежду, ерошил волосы, и мне вдруг с необычайной полнотой стало очевидно как мало имеет значения все то поверхностное, полагающее ту разницу, временное и пространственное обособление явлений, заставляющее ветер быть ветром, лес - лесом, живое существо - живым существом, в неком между собою отдалении и даже весьма нередко - противодействии, по сравнению с невидимой подоплекой всего этого, обязывающей процесс бесконечной трансформации в широком черном раструбе частности быть ориентированным вовнутрь, ожидая от каждого как бы помощи, чтоб посредством пропускания себя через нас устремиться в глубину сужающегося конуса обобщающего всеединства.

Мысль моя то скользила инерционно по склону памяти, то, отталкиваясь легко, как лыжник, шла по равнине чувственно воспринимаемых образов, то с натугой взбиралась в гору целенаправленных размышлений.

Наступала ночь, и еще не успело остыть тело солнца, как в наиболее темной стороне неба уже вступила в свои права его белоликая наследница. Блестящая дорожка, тянущаяся по воде, переливалась и, следуя за волной, как бы искала выхода вечной энергии движения - сколь завораживающей, столь и бессмысленной - желая ее успокоения и приобщения к другого рода вечности - статической, пристальной, на фоне мысли наводящей ужас и благоговение.

2.

Лунный пейзаж был сух и контрастен. Аскетичностью линий он дисциплинировал мысль, и в сознании моем, подобно осадку отделяющемуся от жидкости, вдруг начинали четко вычленяться два слоя.

Каждый человек как бы в своем положении стеснен. Причина - соединение в нем двух начал, влекущих в разноименную бесконечность, но неспособность ни одному из них безоговорочно следовать. Первое - благодаря слабости, второе - благодаря совести. Как таковое человеческое состояние между двух огней - возможность, реализация которой выводит за его рамки. Человек по преимуществу не животное и не бог. Подвешенность, неопределенность - единственное, что может его вполне характеризовать. Этого достаточно, чтоб ощутить рабство, но мало, чтобы понять, кто здесь, собственно, рабовладелец, а кто ты сам. То ли совесть - обуза, а слабость, возведенная в принцип, дает свободу, то ли свободу следует понимать как свободу от слабости. Ибо вечное стремление человека к гармонии тождественно с его стремлением к свободе первичного в себе самом от вторичного.

Бывает свобода страстности и свобода веры. Одна ставит внутреннее в зависимость от внешнего, для другой предшествующее всему объективное бытие Божие не нуждается в видимом подтверждении. От того, куда - внутрь или вовне - помещена личность, зависит выбранный тип свободы. Что признает человек для себя вторичным, то подавит решительно. И горе ему, если выбор сделан неправильно. Перестанет он тогда ценить и отвращения исполнится к предмету страсти. Ведь любить внешние мир и жизнь можно только, веря в мистическую высшую гармонию, по отношению к которой оба они частности служебного характера, в самих себе смысла и цели не содержащие. Иначе стоит лишь чуть задуматься, и не найдешь гармонии в мечущемся множестве фактов. И даже капля необъяснимой хаотичности способна будет отравить полноту бессознательного счастья. Любить человек способен только гармонию, а если и привязывается к чему-то дисгармоничному, то лишь в силу заблуждения относительно его сущности.

3.

Есть две точки, на которых единственно может базироваться любая из вариаций отождествляющего мировоззрения - наслаждение и страдание. Если я - сплетение мыслей, эмоций и телесных движений, то кроме этих двух нет и не может быть других действительно серьезных объектов моего интереса и мотивов деятельности. А так как эти двое - сиамские близнецы, и чем больше одно, тем больше второе, то возможно или, запасшись терпением на будущее страдание, рвануть в погоню за наибольшим наслаждением, или, наплевав на упущенные возможности, не спеша двинуться, исповедуя наименьшее страдание. Два, вроде бы, антипода - гедоника и рациональность. У каждого свои доводы, для одного неопровержимые, для другого - абсурдные:

- Как вы можете так бездарно прожигать жизнь?! Пренебрегаете здоровьем, благополучием и пр.. Разве не высшее благо - покой, семья, уверенность в завтрашнем дне?

- Вовсе нет. Ваше наслаждение хоть и растянуто длиннее по времени, т.е. больше количественно, но зато несравненно беднее качественно, т.е. менее интенсивно....и т.д. и т.п..

Что-то общее сквозит между этими двумя мировосприятиями, как между электрическими полюсами или качаниями маятника. Так, нарисованные на листе бумаги фигуры, как бы друг от друга не отличались, одинаково игнорируют третью координату. Когда же разговор заходит об вертикальной плоскости, они оба неизменно обращаются в ноль. Наслаждение как бы имитирует гармонию. С одной стороны оно дает нам понять, что есть нечто иное и лучшее, чем наше обыденное состояние, но с другой - посредством страдания, показывает, что источником то этого лучшего является вовсе не оно. Оно лишь отражает гармонию, но ее не содержит. Когда при взгляде в зеркало мы видим предмет за своей спиной, чтобы его взять надо повернуться в обратную сторону от зеркала, иначе ткнемся рукой в стекло. Жажда наслаждений - не факт, а наша интерпретация факта - дисгармонии бытия - истинное преодоление которой как раз требует устранить страсть.

4.

Каждый, кому когда-нибудь добровольно или по принуждению (из-за капризов судьбы) приходилось задумываться про сущность страдания, осознавал, что, если человеку больно после драки, стыдно после разврата или тошно после пьянки, он еще не имеет дело с головой спрута, а лишь содрогается от прикосновения ядовитых присосок на его щупальцах.

Я всегда неизменно чувствовал себя в хаосе собственных мыслей, чувств и, тем паче, телесных отправлений как бы немного не в своей тарелке. Было что-то в них во всех, что я никак не мог согласится признать своим. И дело даже не в том, что все эти частности непрестанно друг другу противоречили, заставляя меня вращаться с бешенной скоростью в разные стороны, как флюгер во время урагана, а в неприятии мной самого факта частности. Интуитивно я не соглашался растекаться в дифференцированном множестве извне навязанных мне состояний. Я не могу быть подвержен изменению. Течет нечто, принадлежащее мне и для чего-то мне служащее. Я же смотрю на этот поток, сидя посреди на неподвижной скале, и знаю, может быть, из какого-то неведомого прошлого опыта, что, бросься я в него и попытайся там раствориться, сама природа потока, каждая его молекула отторгнет меня. И он будет бить меня сначала о подводные камни, затем выбросит на ту же прежнюю скалу, и я буду мучительно мерзнуть, обсыхая на ледяном ветру, и гнойными ранами воспалятся на мне следы от ударов, и водяная соль будет разъедать их.

Однако поток повиновался мне, или правильнее сказать, стремился мне угодить. Но я, глядя на свое искаженное в нем отображение не мог с точностью уяснить, зачем дан мне этот поток и в чем собственно смысл моего с ним двусмысленного единения. То мутно-красным становился он, то водорослиево-зеленым, и лишь изредка мелькало просветленное дно, на мгновение приближая отражение к оригиналу.

5.

Теперь, когда сгустилась чернота ночи, лишь луна плавала по поверхности, ломаясь и извиваясь, превращенная водой в нечто пресмыкающееся. Снова и снова воспроизводила память костер неба и окровавленную реку, в которую вытекла тоска солнца, раненного бритвой взгляда, трансформирующего фактор радиуса в феномен соприкосновения земли и неба.

Река моя была как бы одновременно субъектом и объектом: первое - в отношении луны, второе - в отношении меня. При этом первое становилось возможным, благодаря второму.

Что есть поток как не последовательность неких состояний? А последовательность и состояние - суть сосуды, наполненные временем и пространством. Я же иной природы. Все, что течет, подвластно мне, но меня не затрагивает. "Я желаю чего-то", "я думаю о чем-то". Здесь "думаю", "желаю" и "я" принципиально отличны. "Я" - центр форм, но не часть. В смысле как таковом нет факта, в факте - ничего бессмысленного.

Как частицы воды бывают в луже, в озере, в капле дождя, и лишь попав в рамки русла, становятся рекой, так в природе, могут существовать независимые (в том смысле, в каком камень независим от камня) друг от друга мысли и чувства, являясь для личного сознания как бы средой обитания. Элементами этого сознания они становятся, обретая общность в направлении движения и оставляя единый след в прошлом в виде памяти, только благодаря "я".

6.

Придать единство чему-то движущемуся может только нечто неподвижное. Если предположить, что элемент рассматриваемой совокупности состояний, упорядочивающий движение ее изменяющихся элементов, движется сам, то если мы в принципе хотим говорить об организованности и целенаправленности, как характеристиках этой совокупности, придется вводить новый элемент, который будет упорядочивать движение первого упорядочивающего элемента. Если и этот второй меняется, то требуется третий для упорядочения движения второго. Таким образом, бесконечно растягивается поиск, пока он не завершен, никто добросовестно не в праве говорить о порядке.

Запуская в небо бумажного змея и желая, чтобы ветер имел возможность перемещать его лишь по определенной траектории, необходимо, чтоб кто-то при этом стоял на земле и держал за нитку. Когда сам держащий змея перемещается, то расчет возможной траектории полета необходимо проводить с соответствующей поправкой, то есть - от некой неподвижной абстрактной точки.

7.

Инерция, энергия и чистая отражающая способность есть три возможные качественные характеристики всего движущегося, различными комбинациями которых исчерпывается все многообразие состояний. Движущееся, как таковое, есть то, что обладает природой трех этих качеств, а конкретная форма - как бы способность движущегося, ограниченная рамками пространства и времени.

Первый и третий элемент - статические, второй - динамический. Инерция воплощает собой рассеяние, и ее преобладанием характеризуется высокая степень обособленности форм. Здесь "я" - как отражение лица в множестве кусочков разбитого вдребезги зеркала. Отражающая способность в чистом виде - движущееся в момент остановки, полный штиль, интегрирующий все, что по отношению к нему объективно, и без искажений передающий природу субъекта - факт принципиального отличия "я" от потока состояний по признаку наличия/отсутствия трех рассматриваемых компонентов. Энергия - это собственно причина всякого действия. Она по сущности своей нейтральна к отражающей способности и инерции, но всегда подавляет одну из них, таким образом служа возрастанию второй.

Помимо соотношения между собой компонентов движущегося, временно-пространственные состояния различаются интенсивностью преобладающего компонента. Посредством первого они характеризуются качественно, второе можно определить как степень их грубости. Грубыми - проявленными - называются состояния, наличествующие в настоящий момент, прошедшие же - низко интенсивные - существуют в пространстве и времени в виде тонких отпечатков. Само по себе движущееся содержит потенцию любого возможного состояния, тонкое - множества грубых. Актуализация, или перевод состояния из возможного в наличное, есть процесс интенсификации развертывания компонентов, в силу чего будущее (тонкое) следует понимать как возможность любого настоящего (грубого), ограниченную отпечатками прошлого.

8.

Движущееся не одушевлено. Дух есть "я". Все личные и безличные формы по разному организуемы им. В одном случае мы имеем множество более или менее подвижных автономных структур, в другом - единую совокупность тонких и грубых явлений. Последняя выглядит как неодушевленный мир при ограниченном рассмотрении, но в целости - как единый организм, имеющий центром дух сверхличный - Бога Отца. Однако, "я" не есть что-то отдельное от Абсолюта. Оно - как бы один из Его аспектов, а вселенная и личный мир - две подобные формы, вложенные одна в другую.

Но если "я" организует, значит оно влияет. Каким же образом это происходит при его полной неподвижности? "Я" присутствует. Это присутствие - смысловая причина организованного существования форм, инструментальная же - то есть собственно выполняющая - для каждого слоя движущегося слой непосредственно предшествующий по уровню грубости.

"Я" и наиболее тонкое движущееся различаются, как два предмета, находящихся на одной высоте, один из которых закреплен, а второй - в рассматриваемое мгновение только освобожден. Если ограничится в рассмотрении этим первым мгновением, то второй предмет ни по положению в пространстве, ни по скорости не отличается от первого. Однако, он уже перешел из категории предметов неподвижных в категорию предметов движущихся. Таким образом, самое тонкое движущееся есть то, что еще не развернуто, но уже не неподвижно. Оно - как бы потенция всякого движения, тогда как "я" - это его принципиальная возможность, смысловой корень.

Мы имеем здесь дело с некоторым подобием различия между абсолютным нолем (ноль целых, ноль в периоде) и функцией, стремящейся к нулю (например, y=1/x при x стремящемся к бесконечности). Они близки по количественному значению, но различны качественно. На какую бы большую величину мы не делили единицу, в любом случае получаем иррациональность. Абсолютный ноль не есть одно из значений функции, к нему стремящейся. Являясь ее целью, он никогда с ней не сливается, даже в самых предельных ее проявлениях.

Наитончайшее движущееся в силу того, что оно еще не развернуто, воспринимает от духа смысловое содержание, а так как оно уже в наименьшей степени обладает рассмотренными тремя качествами, передает воспринятый смысл слою более грубому, то есть тому, который обладает реальным движением.

9.

Когда сидящий на одинокой скале посреди потока смотрит на воду, ему кажется, что он движется. При обращении же взгляда вверх, на звездную россыпь, его со всех сторон бездонным куполом обступает ощущение неподвижности.

Всякое движение целенаправленно. Не имея своего собственного смысла, оно лишь исполняет волю духа. Постепенно совершенствующиеся формы, воссоздают чистоту отражающей способности, что представляет собой как бы выявление духом самого себя. Выполнив эту функцию, движущееся самоликвидируется и остается только в самом тонком состоянии. Высшая точка движения есть остановка, высшая форма жизни есть смерть.

Однако, спрашивается, если дух полон сам в себе и движущийся мир от него зависим, зачем тогда он устраивает всю эту канитель, да еще и с намерением после ее прекратить и вернуться к первоначальному состоянию? Вопрос "с какой целью дух имеет такую-то цель?" по сути подразумевает, что дух сам есть звено причинно-следственной цепочки. В силу этого правомерно констатировать изначальную ошибочность его постановки. Всякий возможный непосредственный ответ в этом случае будет "маслом масленым" тавтологией:

- Почему дух есть причина развертывания?

- Потому, что он есть причина развертывания. Он не имеет других причин, кроме себя самого, он - первопричина.

Любое "почему" необходимо предусматривает возможность существования "потому", то есть чего-то иного по отношению к предмету вопроса. Соответственно, сознание вопрошающего, не знающего причин, подвержено ограничениям, заключено в рамки. Дух - полнота всего. Согласно своей сущности, он не допускает присутствия во времени и пространстве чего-то кроме. Поэтому, чтобы искоренить сомнения, требуется не искать ответов на вопросы, а совершенствуясь, расширить свое сознание до божественного.

10.

Реализация цели духа через временно-пространственный мир осуществляется посредством жизни. Форма жизни - это совокупность взаимосвязанных потоков состояний на всех уровнях грубости. При этом низко развитые формы, обладающие наибольшей степенью рассеяния абсолютной воли, вообще лишены способности к проявлению собственной и не обладают личным сознанием.

Тонкое в отношении несовершенных грубых форм есть их родовая сущность, в соответствии с законами, содержащимися в которой, пассивно, они и существуют. Совершенствование знаменуется понижением уровня рассеивающего компонента и появлением личного сознания. Это есть как бы процесс вычленения из океана тонкого движущегося обособленных форм (имеющих связь не с множеством несовершенных грубых, а с одной совершенной формой), которые осуществляют временную преемственность как своих собственных, так и нижестоящих зависимых состояний.

Личное сознание характеризуется способностью воспринимать и оценивать явления, а также принимать самостоятельные решения относительно предстоящих поступков. Степень свободы этих поступков прямо пропорциональна уровню обобщаемости в сознании воспринятого, а отсутствие слепого повиновения грубой формы закону ее родовой сущности наступает тогда, когда личное сознание, связанное с этой формой, становится способным самостоятельно этот закон осознавать.

Неосознанное тонкое, или родовая сущность, объективно являясь общим для всех живых существ, при этом представляет собой и бессознательную часть личного сознания каждого, реализуясь в проявленной части которого как абсолютный формирующий фактор, выполняет в ней целеполагающую функцию. Он несет информацию о более общих законах бытия, чем те, которые доступны личному осознанию.

Помимо этого фактора, в бессознательной плоскости находится груз тонких отпечатков прошлых состояний. Они также целеполагающе воздействуют на проявленное сознание, но поскольку те прошлые состояния, которые их породили, при своем образовании, кроме бессознательного корня, детерминировались еще и некоторой степенью свободной воли, рассматриваемые факторы могут отклонять сознание от правильных целеустановок, соответствующих высшим, более тонким и абсолютным законам.

Тонкое относится к грубому как общее к специфическому. Поэтому тонкое в отношении к безличным формам жизни есть как бы общее в чистом виде, невоплощенная идея, воплощение которой осуществляется через личное осознание.

Как мир предметов является средой обитания для мира живых существ, так тонкий мир идей как таковых есть среда обитания для идей осознаваемых. И хотя идея как среда обитания именно и есть идея в чистом виде, существующая неизменно во все периоды изменения вселенной, а отображаясь в сознании, она приобретает ту или иную степень искажения, сам смысл существования идеи заключается в приведении ее субъективного образа в соответствие с объективным.