"Возлюбленная" - читать интересную книгу автора (Джеймс Питер)

30

Следуя за Эрнестом Джиббоном наверх, Чарли едва волочила ноги по скрипучим ступенькам, пахнувшим вареной капустой и душистым освежителем воздуха. Она смотрела на знакомые стены с пейзажами Швейцарии, пока он приостановился, переводя дух, на площадке второго этажа.

Кожа лица его сегодня была особенно дряблой, а глаза за толстыми стеклами очков глубже погрузились в глазницы. Он дышал короткими одышливыми глотками, словно проколотый мячик. Подойдя к комнате матери, он легонько постучал в дверь.

– У меня тут пациент, мама. Я там оставил обед и запер входную дверь.

Они прошли дальше наверх, и Чарли легла на кушетку в мансарде. Над ней возвышался микрофон.

– Спасибо, что приняли меня так быстро, – сказала она.

Он опустился в кресло и, наклонившись, осмотрел записывающую аппаратуру. Потом записал для пробы голос Чарли и тут же его прослушал.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он.

– Неважно.

– Вы не ощущаете себя готовой пройти через это… до самого конца?

– Мне это необходимо.

– Да. Это уж точно. – Он посмотрел на нее так, как будто знал, что произошло. – Вам придется проявить силу. Раньше, когда вы начинали кричать, я всегда вытаскивал вас оттуда. На этот раз я не стану этого делать. Вас это устраивает?

Она куснула кожу над ногтем и почувствовала в горле какой-то ком.

Джиббон выключил верхний свет.

Остановившись, разгоряченная, уставшая и испытывающая жажду после долгого путешествия, она прислонилась к кирпичным перилам ревущей запруды и посмотрела вниз, на дом в ложбине, в сотне ярдов от нее. Дом женщины, которая разрушила ее жизнь.

Отерев пот с бровей, она наслаждалась прохладными снопами брызг, поднимавшимися от запруды. Одновременно затуманенным слезами взглядом рыскала по поместью в поисках признаков жизни. Она смотрела на водяную мельницу, которой не пользовались, на конюшни, искоса взглянула на амбар с безмолвной, пустой собачьей конурой снаружи и с медным кольцом около нее.

Черный спортивный автомобиль стоял на подъездной дорожке. Хорошо. Значит, он здесь. Где-то рядом. Она скользнула рукой в сумочку и потрогала холодное стальное лезвие ножа.

Поговорить. Просто хочу поговорить. Только и всего.

Она снова пристально посмотрела на дом, ища движения в разделенных перегородками окнах, какие-нибудь лица, хоть шевеление занавески…

– Вы узнаете место, где находитесь? – услышала она чей-то ровный отдаленный голос.

Лучи садящегося прямо позади дома солнца жалили ее глаза, мешая смотреть, отбрасывая в ее сторону длинные черные тени вверх по берегу.

– Вы в том же самом месте, что и раньше? – Голос был слабым, вроде отдаленного эха.

Рассеянно размышляя, откуда он исходит, она медленно проходила через столбы ворот, вступая на хрустящий гравий дорожки. Ребенок внутри нее больно колотился ножками, ощущая ее страх, будто пытался предостеречь ее, просил не ходить дальше… Она прижала руку к своему большому животу и легонько пошлепала его.

– Все хорошо, – сказала она. – Поговорить. Просто хочу поговорить. Только и всего.

Она остановилась у нижней ступеньки, ведущей к парадной двери, и тыльной стороной ладони вытерла со лба пот. Отсюда дом казался куда больше, куда непристойнее. Поочередно она осмотрела каждое из маленьких темных окон, пытаясь уловить какой-нибудь звук в недвижном воздухе теплого вечера, который не был бы ее собственным натужным дыханием или ревом воды.

Она кинула взгляд через мельничный лоток на конюшне и дальше – на амбар, на мельницу, снова на автомобиль. Взлетел ввысь дрозд с извивающимся в клюве червяком. Послышался отдаленный хлопок выстрела дробовика, потом еще один, блеяние овцы и лай собаки.

Поднявшись по ступенькам до входной двери, она приостановилась, нервно разглядывая сверкающую львиную голову на дверном кольце, которая угрожающе и свирепо смотрела на нее. Толчком она распахнула слегка приоткрытую дверь, всматриваясь в прихожую.

Ничто не говорило о чьем-либо присутствии. Поколебавшись, она вошла в дом. Из зеркала на стене, украшенного блестками, ее затененное отражение отвечало пристальным взглядом сквозь мрак. Впереди поднималась лестница, рядом с ней шел коридор с дверями по обе стороны. Запах полированной мебели и крепких мускусных духов создавал в доме неприятную атмосферу женственности и элегантности.

Сверху донесся крик, и она замерла. Добрую минуту стояла она в молчании, но так ничего и не услышала, кроме тиканья часов и собственного натужного дыхания. Слева от себя она подняла железную рукоятку дверной защелки.

Комната оказалась пустой. Рассеянные лучи уходящего солнечного света сквозь высокие застекленные окна-двери омывали интерьер мягкого персикового цвета. Здесь было так роскошно, так прекрасно, что это едва не заставило ее повернуться и выбежать вон. Великолепная мебель в грациозном довоенном стиле модерн, картины на стенах, изображавшие главным образом элегантных женщин в роскошных одеждах, – чужой и недоступный для нее мир.

Над пустым камином, на полке угрожающе ухмылялся бронзовый бюст какого-то придворного шута, будто подстрекая ее повернуться к дивану и посмотреть на вмятины в округлых диванных подушках. Казалось, что шут смеется над ней.

Потом она заметила блокнот на письменном столе с записью, сделанной крупным небрежным почерком черными чернилами:

Ну и корова! Собирается на вечеринку, а ей приходится… Почерк был знакомым. Она видела его раньше.

– Это женский почерк? – спросил все тот же отдаленный голос. – Вы можете прочесть мне, что там написано?

Она прошла через холл, по темному коридору, в кухню с красивым коричневым линолеумом на полу, ярко-желтыми стенами и с газовой плитой, выложенной кафелем. На столе лежали грязные тарелки, грязные блюда побольше были свалены в кучу вокруг раковины.

Неряха, подумала она, бредя обратно по коридору. Неубранные остатки трапезы на двоих покрывали большой обеденный стол в столовой. На буфете стояла наполовину опустошенная бутылка красного вина, снова закупоренная, а на столе – две рюмки, обе с остатками вина. В комнате пахло дымом от сигар. От его сигар.

Взобравшись по крутой лестнице, она остановилась, задыхаясь от напряжения и страха. В доме было тихо. Она осмотрела темную лестничную площадку, повернула направо и вошла в дальнюю комнату.

Там на подиумах стояли два портняжных манекена – один обнаженный, со словом «Стокман», выписанным по трафарету на его груди, а другой – частично одетый в блестящую бирюзовую тафту, пришпиленную к нему булавками. Два других простеньких манекена, обычные для витрин магазинов, были обнажены, а еще два таких же одеты в сногсшибательные вечерние туалеты: один – в свободном, без пояса, платье с блестками и в черных перчатках, а другой – в платье из мерцающего черно-муарового шелка. Никогда не видевшая ничего подобного, кроме как в магазинной витрине на одной фешенебельной лондонской улице, она была ошеломлена непривычной элегантностью платьев.

Ее сердце упало. Лондон. Это название уже само по себе нагоняло чувство уныния. Лондон, в котором она жила, в том покрытом грязной сажей здании. Лондон. Жила там как узница.

Она прошла по коридору, миновала второй пролет лестницы и помедлила, колеблясь, перед закрытой дверью. Медленно открыв ее, увидела спальню с гигантской низкой кроватью. Простыни на ней были взбиты дыбом. Сильно пахло мускусными духами, застоявшимся сигаретным дымом и душистым мылом. На тумбочке у кровати стоял черный блестящий телефон, а рядом с ним – пепельница, полная окурков, перепачканных губной помадой.

Неряха.

Она открыла двери огромного кленового гардероба, где висели шикарные платья, верхняя одежда и меха. Пышно, ничего не скажешь. Истинное великолепие. Невозможно представить, как все это можно купить.

У туалетного столика она заглянула в зеркало, пристыженная собственной неэлегантностью, толстой кожей, спутанными волосами, своим дешевеньким миткалевым платьем для беременных.

На столике стояла бутылочка из толстого хрусталя с духами. Она коснулась ее, пробежала пальцами по контурам стекла, приподняла бутылочку, ощущая ее вес, вытащила пробку, налила немного духов на оба запястья и растерла их. Духи больно обожгли палец, и она заметила тонкую царапину. Должно быть, порезала его о тот нож, подумала она, но не обратила особого внимания, так как боль утихла. Легкими касаниями она надушила шею за ушами и дотронулась до груди. Запах окутал ее. Она вытряхнула из бутылочки еще духов, потом еще, потерла ими лицо, побрызгала одежду, волосы, трясла и трясла, пока бутылочка не опустела.

Она отнесла бутылочку в пристроенную к спальне ванную и постояла там. Тишина. Затем вынула зубные щетки из стакана на умывальнике, приспустила панталончики и помочилась в этот стакан. Осторожно держа бутылочку из-под духов над раковиной, она наполнила ее содержимым стакана, снова заткнула ее, обтерла фланелевым полотенцем для лица и поставила обратно, на туалетный столик.

Теперь она чувствовала себя получше, посильнее.

Когда она спускалась вниз, снаружи радостно заржала лошадь. Поспешив к входной двери, она выглянула наружу. Две все еще оседланные лошади были привязаны около конюшен. Ее сердце заколотилось. Их не было там, когда она пришла. Одна из лошадей заржала снова – Джемма.

Она пробежала по подъездной дорожке, по траве, пересекла украшенный резьбой деревянный мостик над мельничным лотком и побежала вверх по склону, к конюшням.

Теперь оттуда послышался новый звук, перекрывающий рев воды: наполовину крик, наполовину стон, вылетавший из конюшен. Вот еще один стон, а потом женский голос пронзительно завопил:

– О да! Твой кинжал! Дай мне твой кинжал!

Она остановилась. Солнце опустилось ниже, тень повисла над ложбиной. По ее телу разливался холод, а вместе с ним возникло и ощущение тошноты под ложечкой.

– Еще! Еще! О господи, еще!

Несколько секунд она стояла как в параличе, не в силах пошевелиться. Потом побежала.

– О бог мой, еще! Твой кинжал! Твой великолепный кинжал! Ну, еще! Еще! Еще же! Ох! Ох!

Она добежала до двери и потянула ее на себя.

– Пронзи меня! Пронзи меня! Про-о-онзи меня…

Голос женщины дошел до визга, эхом отдаваясь от соломы, отвлекая от запаха лошадей, бензина, мускусных духов. Она зашла внутрь, в душное помещение, набитое газонокосилками, канистрами военного образца, жестянками поменьше с бензином и керосином, мешками с конским кормом, стогом сена, принадлежностями для верховой езды, висящими на крючках на кирпичной стене, и штабелем бревен вместе с топором и пилой, прислоненными к стене рядом с дровами.

Через дверной проем впереди, ведущий в темные стойла, она смогла разглядеть то, что поначалу приняла за два бревна, но, когда глаза пообвыкли, сообразила, что это мужские ноги, высовывавшиеся из стойла. Его брюки и трусы были спущены на лодыжки, туфли с носками оставались на ногах.

– Ох! ох, ох, как сладко!

Почувствовав, как что-то сочится из нее, она начала дрожать мелкой дрожью от ярости, все сильнее и быстрее, пока все вокруг не превратилось в расплывшееся пятно. Она открыла застежку сумочки и провела пальцами вдоль лезвия ножа.

Нет! Она вытащила руку и закрыла сумочку. Поговорить. Просто хочу поговорить. Только и всего.

– О, твой кинжал! Ох! Ну, глубже! Проткни меня еще!

Она прошла через дверной проем, миновав первое пустое стойло. Отсюда они оба были отчетливо видны ей: обнаженные волосатые ноги Дика и ягодицы; его рубашка, наполовину задранная на спину; согнутые в коленях стройные белые женские ноги, поднятые по обе стороны от него. Вцепившись в его плечи, она безумно мотала головой, тряся черными волосами. Задница Дика работала, как насос, вперед-назад все быстрее и быстрее…

– Ох! Ох!

Она видела между его ног черный куст, красные губы, протискивавшееся в них древко. Посмотрев на лицо женщины, безжалостное и прекрасное, с закрытыми глазами, на волосы, отброшенные назад, она увидела, как глаза вдруг открылись и уставились на нее.

Казалось, время остановилось. Потом глаза вспыхнули злобой, испугавшей ее.

Дик тоже ощутил ее присутствие и повернулся. Волосы его были взъерошены, лицо же, потное от напряжения, постепенно становилось красновато-коричневым от ярости.

– Господи Иисусе! – закричал он. – Какого черта ты здесь делаешь? – Он поднялся на ноги. – А ну-ка, пошла вон отсюда, ты! Убирайся прочь, сучка! Корова! Корова уродливая! Ты меня слышала?

Пошатываясь, он двинулся к ней, не делая ни малейшей попытки натянуть брюки, и врезал ей оплеуху, потом другую.

– Нет! Пожалуйста… пожалуйста, мы же должны…

Он пихнул ее, отбросив через дверной проем, в складское помещение. Она упала на спину, и ее голова с размаху ударилась о что-то твердое.

– Ну давай-давай, вали отсюда, коровища! Выметайся немедленно, поняла? Убирайся! Оставь нас в покое!

Она пристально смотрела на него, ошеломленная.

– Поговорить, – выдавила она из себя, но звука не получалось. – Поговорить. Просто хочу поговорить. Только и всего. Мы же должны поговорить, посмотри же на меня, посмотри на мой живот, ведь уже восемь месяцев, ну пожалуйста, ты же должен помочь. Пожалуйста…

Женщина вышла из стойла в одной расстегнутой шелковой блузке.

– Если ты когда-нибудь явишься сюда снова, – сказала она, – я засажу тебя в тюрьму.

Она оперлась рукой, чтобы встать, но что-то под ней просело. Она почувствовала боль и услышала клацанье вращающихся лезвий газонокосилки, а потом упала спиной на эту машину.

Женщина захохотала.

Поднявшись, она плюнула женщине в лицо, а затем во внезапном неистовстве набросилась на нее и принялась тузить. Вызывая обжигающую боль, женщина вцепилась в нее ногтями. Ее поволокли куда-то за волосы. Она вывернулась и, ухватив жестяной ящик, швырнула его. Когда ящик врезался в стену позади Дика, его крышка отскочила, и из него с бульканьем полился бензин.

– Ах ты, корова сумасшедшая!

Он закричал, ударил ее ногой по лодыжке, по бедру. Сжавшись в клубок, она закрыла руками живот, отчаянно пытаясь защитить своего младенца. Его нога врезалась в ее бедро, в плечо. Она отползла в сторону и каким-то образом сумела снова подняться на ноги, ухватив из-за спины попавшуюся под руки пилу. В бешенстве она замахнулась на него, и громадные зубцы впились в его шею, выбив струю крови и опрокидывая его на землю. С размаху она влепила пилу в лицо женщине и глубоко порезала ее щеку. Женщина с криком отлетела к стене.

Увидев поднимающегося Дика, она схватила топор, ударила им его в грудь, потом между ног, и он скрючился, вереща и схватившись за пах. Кровь хлестала из него, как из лопнувшей трубы. Она снова размахнулась топором, но врезала острием по электрической розетке на кирпичной стене за спиной Дика. С неистовым треском полетели во все стороны искры, послышалось какое-то «пух!», словно зажглась газовая плита, – и дорожка огня промчалась по полу прямо к сену, взорвавшемуся огненным шаром.

Упав спиной в этот шар, Дик завизжал и задергал ногами. Женщина попыталась было отползти в сторону, но огонь поймал ее шелковую блузку, зажег, и в одно мгновение на этом месте возникла сплошная завеса пламени.

Снаружи ржали лошади. Она побежала к двери. Джемма и другая лошадь вставали на дыбы, дергали за привязи, пытались высвободиться. Уворачиваясь от копыт, она отвязала лошадей. Поводья хлестнули по ее рукам, когда они пустились галопом к берегу. Позади нее стоял оглушительный шум. Спотыкаясь, она доковыляла по берегу к дому, поднялась по ступенькам и вошла в парадную дверь.

Телефон.

Она побежала в гостиную, озираясь, но не могла найти ни одного аппарата.

Телефон. Был же он здесь, был где-то. Тут она вспомнила и поднялась по лестнице в спальню. Он стоял на тумбочке около кровати. Она схватила трубку и несколько раз постучала по рычажкам. Пожалуйста. Пожалуйста. Быстрее же. Ответь. О господи, ответь же!

За окном слышались рев и треск огня. Она снова похлопала по рычажкам. Ну пожалуйста. Очень надо.

В зеркале туалетного стола она заметила собственное отражение. Ее лицо было испещрено полосами крови и черными пятнами.

– Оператор слушает, – сказал женский голос.

– Пожар! Элмвуд-Милл. Пожар! Пожалуйста, приезжайте поскорее.

– Соединяю вас с пожарной бригадой.

Перед глазами у нее все расплывалось. Непонятная фигура показалась в двери за ее спиной, принеся с собой запах дыма, прогоревшего дерева, прогоревшей соломы. И обуглившейся плоти. Она видела глаза, только глаза, как бы недогоревшие, смотревшие из почерневшей кожи.

Послышался звон. Взорвалось паутинообразными трещинками зеркало. Большой зазубренный осколок упал к ее ногам.

Она закричала.

– Оставайтесь с этим, Чарли, – сказал чей-то голос, неясный, слабый. – Попытайтесь остаться с этим.

Она повернулась. Держа в руках, с которых капала кровь, винтовку, женщина тщетно пыталась открыть затвор. Обрывки ее сожженных волос напоминали щетину. Черное лицо покрылось пузырями, блузка прилипала тлеющими пятнами к почерневшей плоти. Завывание, подобное звуку сирены, вырывалось из ее рта.

Опустив телефонную трубку, она отступила. Раскачиваясь и едва удерживаясь на ногах, женщина делала отчаянные усилия. В открывшемся затворе звякнула пуля и с глухим стуком упала на пол.

Она шарила по туалетному столику за спиной, ища, чем себя защитить, сшибая на пол щетку для волос, опрокидывая ту бутылочку с «духами». Заметив у ног осколок стекла, она подняла его и бросилась вперед, налетая на винтовку и валясь с ног вместе с женщиной.

Пальцы женщины вдавились ей в глаза, на секунду ослепив. Женщина была сильнее, чем она предполагала, и казалось, она получала новую силу, раздирая ее ногтями, плюясь, прижимая свое покрытое отвратительными пятнами, обгоревшее лицо к ее лицу, и она ощущала мерзкое зловоние, как если бы оно шло из легких женщины. А та уже взобралась на нее, придавливая к полу, выкручивая осколок из руки.

Отчаянно отбиваясь, она видела красные глаза, способные свести с ума, видела яркий блеск осколка в обуглившейся руке женщины. Вот он быстро проскользнул вниз, и она ощутила мучительную боль где-то глубоко у себя в паху.

– Ребенок! – закричала она. – Мой ребенок! Мой ребенок!

Снова вспышка. И этот яркий блеск.

– Не надо. Мой ребенок! Мой ребенок!

Обуглившаяся рука опустилась вниз. Боль была такой, как будто раскаленная докрасна кочерга расплавлялась, разливалась внутри ее живота, а теперь вот еще и извивалась там в разные стороны.

В черноте лица женщины появилась тоненькая полоска белого цвета.

Она улыбнулась.

И боль расплылась, а когда снова начала палить и жечь, она приподнялась и испустила такой вопль, который, как она успела подумать, должен был бы разорвать ее горло.

И тут она потеряла сознание.