"Нобелевская премия" - читать интересную книгу автора (Эшбах Андреас)

Глава 8

То был он, без всякого сомнения. Ганс-Улоф изумленно смотрел, как этот человек открывает дверь, закрывает её за собой и в помещении за дверью бросает на стол папки. Что всё это значит? Полицейский? Он разговаривал с кем-то – от стойки не видно было, с кем, – продолжая грызть своё яблоко. Полицейский. Мужчина, предлагавший ему взятку и утверждавший, что он лишь посредник, – полицейский.

Он не заметил Ганса-Улофа, но это был вопрос лишь нескольких секунд. Достаточно только повернуть голову.

Ганс-Улоф понял, что полиция ему не поможет. Кто бы ни стоял за всем этим, им удалось пробраться даже в полицию Стокгольма. И помощи ждать неоткуда. Рассчитывать приходилось только на себя.

– Всё уладилось, – пролепетал он и снова вынул руку из кармана.

– Что-что? – спросил молодой полицейский. Ганс-Улоф отступил от стойки на шаг.

– Я, эм-м, передумал, – сказал он. – Извините за беспокойство. – Он повернулся и пошел к двери, сдерживая себя, чтобы не побежать.

– Подождите, так дело не пойдёт…

Дверь была заперта! Ганс-Улоф внезапно понял, что из этого помещения можно выйти, только если кто-то за стойкой нажмёт выключатель, который разблокирует дверь. Он угодил в ловушку!

– Мне надо идти, – крикнул он, дёргая массивную ручку двери. – Выпустите меня.

– Послушайте, – сказал молодой полицейский, – так дело не пойдёт. Шантаж – это серьёзное преступление. Мы обязаны взять у вас соответствующие показания.

Посмотрел ли уже в эту сторону рыбоглазый? Нет. Он догрыз своё яблоко и в это время как раз отвернулся, чтобы выбросить огрызок куда-то – видимо, в мусорную корзину.

– У меня нет никаких показаний, – сказал Ганс-Улоф. – Я ошибся. Просто ошибся. Откройте мне дверь!

Молодой человек держался хоть и доброжелательно, но твёрдо.

– Мне очень жаль, но я боюсь, что не могу…

В этот момент кто-то открыл дверь снаружи, рослый, громоздкий полицейский с висячими моржовыми усами и тупым взглядом. Ганс-Улоф мгновенно среагировал, рванул дверь и протиснулся мимо толстяка наружу.

– Куда вы так торопитесь? – опешил тот, всё ещё держа в поднятой руке кодовую карточку, однако посторонился, и Ганс-Улоф ринулся мимо, не удостоив его даже взглядом.

Позади послышались крики, на разные голоса. Не останавливаться, приказал он себе. Не оглядываться. И не бежать!

Шаги, возгласы, скрип каблуков на гладком мраморном полу. Вот какой-то угол, за который можно свернуть. Дверь, как по заказу. Туалет. Юркнуть внутрь. Там воцарилась чёрная ночь, когда он быстро закрыл за собой дверь и прижался к стене, прислушиваясь в ожидании, что шаги приблизятся и пробегут мимо.

Но никаких шагов не последовало.

Ганс-Улоф напряг слух. Неужели стены такие толстые, а дверь такая звуконепроницаемая? Никаких шагов. Только тишина и темнота и его собственное дыхание.

Он нашарил выключатель и нажал на него. Вспыхнули две неоновые трубки, вырвав из черноты две раковины, белый кафель и серые перегородки. К двери была приклеена бумажка, на которой крупным шрифтом было написано:

И ниже более мелким шрифтом – разъяснение:

Ганс-Улоф глянул в зеркало. Он испугался собственного вида. Боже правый, ведь ему пятьдесят один год! Возраст уже никак не для таких вещей.

Снаружи всё ещё было тихо. Что бы это значило? Может, они затаились за дверью? И только ждут, когда он выйдет? Может, держат наготове оружие?

Он нажал на ручку двери, осторожно потянул её на себя.

Никого не было.

Нет, кто-то всё-таки был, вот и торопливые шаги. Ганс-Улоф резко обернулся и увидел женщину на высоких каблуках, идущую по коридору, не отрывая взгляда от дисплея мобильного телефона. Кажется, она читала CMC, во всяком случае, сдержанно улыбалась. Проходя мимо него, она лишь бросила в его сторону беглый, незаинтересованный взгляд.

Дверь туалета мягко подтолкнула его в спину, будто хотела выставить в коридор. Ганс-Улоф рассеянно потянулся рукой к выключателю, но вспомнил про экологию и оставил свет включённым. Внезапная тишина сбила его с толку. Она была тревожнее любой погони. Возможно, она означала, что где-то произошли более серьёзные вещи. И он внезапно заподозрил, где. Силы небесные, и как же сильно он заподозрил!

Скорее прочь отсюда, быстро. Он сбежал по лестнице вниз, к парковке, к машине. Завёл мотор дрожащими руками и, вырулив на улицу, услышал визг тормозов и разъярённые гудки. Ну и пусть, он даже не оглянулся, ехал дальше, проехал на жёлтый свет, чего он не делал ещё никогда в жизни – за исключением одного раза. Но об этом он сейчас не хотел думать, только мчаться, и как можно скорее. Может, у него ещё есть шанс исправить свою ошибку.

Наконец-то школа. Большое здание из жёлтого кирпича казалось пугающе спокойным, тихим и покинутым, огромные окна темнели, как потухшие глаза, не было видно ни одного ребёнка. Он глянул на часы: да, занятия уже закончились. Но всё равно так пусто в это время дня здесь не бывало никогда.

Ганс-Улоф припарковался на стоянке для инвалидов прямо перед главным входом, бросил машину незапертой и побежал вверх по широкой лестнице. В вестибюле было темно и спокойно, как в мавзолее, и пахло так же: пылью и химикалиями. Он поспешил к секретариату и распахнул дверь, не постучавшись.

Женщина, собиравшая в сумку вещи у письменного стола, даже вздрогнула.

– Боже, как вы меня напугали! – Она наградила его возмущённым взглядом и подняла с пола книгу, выпавшую у неё из рук.

Ганс-Улоф огляделся. Шкафы с папками, полки, канцелярские предметы и два пустых стула перед длинным письменным столом, разделяющим комнату.

– Где моя дочь?

– Ваша дочь? – мрачно переспросила женщина.

– Кристина. Кристина Андерсон.

– А что с ней должно быть? – спрашивала она невнятно, как будто за каждое отчётливо произнесённое слово из её жалованья удерживались деньги.

– Она должна была ждать меня здесь!

– Здесь никого нет.

Чувство надвигающейся беды, которое все последние минуты копилось у него где-то в глубине живота, вдруг затопило его и превратилось в панику.

– Как это нет? – крикнул он дрожащим голосом. – Я же вам звонил и просил передать моей дочери, чтобы она…

– Мне? – перебила она. – Со мной вы никак не могли говорить. Я была у зубного врача и только что вернулась. – Она ощупала свой подбородок. – Я всё ещё в заморозке. Каждые пять минут хватаюсь за челюсть: убедиться, что она на месте.

Ганс-Улоф смотрел на неё, лишившись дара речи.

– А с кем же я тогда говорил по телефону?

– Понятия не имею.

– Но должны же вы знать, кто вас заменял!

Она наконец собрала все свои вещи и закрыла сумку.

– За это отвечает наш директор. Но сейчас её уже нет. Сегодня после обеда все учителя на курсах повышения квалификации.

Ганс-Улоф почувствовал, как его прошиб пот.

– Не может быть! – выкрикнул он и понял: другой телефон. Женщина, с которой он тогда говорил, сняла другую трубку, отвлеклась и всё забыла.

Он, не говоря ни слова, вышел из приёмной и вернулся к своей машине.

Кристина могла быть дома. Поскольку ей не передали его распоряжение, она могла просто уйти домой, ни о чём не догадываясь. Да, наверняка так оно и есть. Может быть. Дай Бог.

Он бросился в машину, сдал назад, дал газу. Женщина, которая поблизости собиралась перейти улицу со своей собакой, отпрянула назад и потянула за поводок, проводив его негодующим взглядом.

Ему было всё равно. Она ненавидела его по праву.

Подъехав к дому, он испугался его безжизненности. Или ему только почудилось? Казалось, даже берёзки, окружавшие дом, выглядели худосочнее, чем обычно.

Он вышел из машины. Ещё всё было возможно. Ещё всё могло оказаться лишь плодом его воображения. Ещё. Он медлил вставлять ключ в замочную скважину, но потом всё же сделал это.

Он повернул ключ на два оборота, установив тем самым, что Кристины дома нет.

С горестным чувством он открыл дверь и вошёл в дом. Всё было мертво – естественно, поскольку её не было. Обычно, как только она приходила домой, включался какой-нибудь громогласный звуковой прибор – её стереоустановка, телевизор, радио на кухне, – причём на полную мощь. Тем не менее он пошёл в её комнату, чтобы удостовериться, и, естественно, всё лежало нетронутым с самого утра, как она оставила, уходя в школу.

Оставалась ещё одна возможность. Порывшись в своих бумагах, он достал список телефонных номеров её школьных товарищей, подошёл к телефону и позвонил Сильвии Виклунд, девочке, с которой Кристина сидела за одной партой, её лучшей подруге. Не у неё ли Кристина?

– Нет, а что? – спросила Сильвия.

Ганс-Улоф приложил усилия, чтобы казаться спокойным, не озабоченным, и говорил таким тоном, будто домашние планы претерпели неожиданные изменения и требуют скорейшего присутствия Кристины дома.

– Ну, её нет дома, и я подумал, может, она у тебя. Вы же делаете вместе уроки иногда, и вообще, насколько я знаю…

Девочка хихикнула, будто он невзначай произнес ключевое слово, касающееся их общих дел, про которые ему не полагалось знать. Мальчики, наверное.

– Да, – сказала она, – но сегодня нет. Нам почти ничего и не задали сегодня.

– Ты не знаешь, где она ещё может быть?

– Нет. Она собиралась сразу пойти домой.

Гансу-Улофу пришлось сесть.

– Ты уверена? А не могла она задержаться у другой подруги?

– Нет, вряд ли, – беззаботно сказала девочка. – Разве что у Аники, но они разругались.

Он всё-таки позвонил матери Аники и узнал, что Кристины у них действительно нет. А потом просто сидел в гнетущей тишине и смотрел в пустоту перед собой, несколько часов, как ему показалось. Он оцепенел и не знал, что делать.

Нет, разумеется, он знал. Он принёс телефон в гостиную, поставил перед собой на столик у дивана и стал смотреть в окно, на голые деревья перед террасой, в ожидании телефонного звонка.

Ждать пришлось очень долго. День проходил, тени берёзок двигались поверх кустов по краям участка, и небо уже окрасилось закатом, когда телефон наконец зазвонил.

– Андерсон.

– Добрый вечер, профессор. – Это снова был голос, звучавший так, будто его обладатель страдал острым воспалением горла. Он говорил всё на том же неумелом английском. – Сегодня вы чуть было не совершили большую глупость, поэтому нам пришлось действовать быстро. Мы сожалеем. И даже очень, но вы нам, увы, не оставили выбора. – Небольшая пауза. – Как вы наверняка понимаете, теперь основой наших переговоров будут уже не деньги.

– Как себя чувствует моя дочь? – спросил Ганс-Улоф без выражения.

Первые часы ожидания он представлял себе, что он скажет похитителям Кристины, в каких выражениях выскажет им своё презрение, но с какого-то момента жернова его духа стали вращаться вхолостую, и теперь от его ярости и отчаяния не осталось ничего, кроме безграничной усталости.

В чужом голосе появились чуть ли не заботливые интонации.

– Не беспокойтесь, у Кристины все хорошо.

– Я хотел бы с ней поговорить.

– Разумеется. Только я обязан вас предупредить, чтобы вы не пытались выманить у вашей дочери указания на то, где она находится. Мы разумные люди, профессор Андерсон. Если вы поведёте себя благоразумно, проблем не будет.

– Я буду благоразумен. Дайте мне её.

Трубку без дальнейших комментариев передали, и в следующий момент он услышал дрожащий, но вполне узнаваемый голос своей дочери:

– Папа?

– Кристина, это я. – Он должен был внушить ей уверенность, что всё будет хорошо. – Как у тебя дела? Как ты себя чувствуешь?

– Я не знаю… – сказала она. Она тоже старалась держать себя в руках, не реветь, это чувствовалось. – Я боюсь.

– Они тебе что-нибудь сделали?

– Нет, но они все ходят в этих масках и вообще… И они говорят, что на улицу мне нельзя.

– Я знаю. Они хотят, чтобы я сделал кое-что, и как только я это сделаю, они тебя отпустят. Разумеется, я сделаю то, что они требуют, не беспокойся. Будь храброй. Всё будет хорошо. – Силы небесные, что за глупости он говорил! Но что делать, если связь с единственным ребёнком у тебя только по этим тонким проводам, если ты можешь только говорить, вместо того чтобы прижать её к себе?

Она тихо всхлипнула. Ей пришлось сперва проглотить слёзы, чтобы сказать:

– О'кей.

Потом она снова исчезла, и в его ухе возник простуженный голос.

– Итак, профессор Андерсон, правила игры следующие. Об этом деле вы нигде не пророните ни слова, ни в полиции, ни где бы то ни было. Завтра утром вы позвоните в школу и скажете, что Кристина заболела, чтобы ни у кого не возникло никаких подозрений. А потом отправитесь на Нобелевское собрание и проголосуете за то, чтобы госпожа профессор София Эрнандес Круз получила в этом году Нобелевскую премию по медицине и физиологии, причём безраздельно. И это всё. Если вы будете придерживаться этих правил, вы снова увидите дочь целой и невредимой. Если нет, то нет. Это ясно?

– Да, – подтвердил Ганс-Улоф Андерсон. – Вполне ясно.

– Всегда приятно иметь дело с человеком, который схватывает на лету, – сказал неизвестный.

В следующий момент провода онемели. Он молча положил трубку.