"Нобелевская премия" - читать интересную книгу автора (Эшбах Андреас)

Глава 33

Из ближайшей телефонной будки я ещё раз позвонил Гансу-Улофу, чтобы оттестировать мою инсталляцию.

– Да, алло, – ворчливо буркнул я в расчёте на возможных слушателей, – это снова Йохансон, техник по отоплению, что был у вас. Я кое-что забыл, может, вы посмотрите? В приборе, который я вам приладил, сейчас должны быть нажаты белая и красная кнопки. Не взглянете ли? – Это было описание магнитофона. Я больше не сомневался, что Ганс-Улоф подыграет мне, но хватит ли у него ума сообразить, что я имею в виду?

Хватило.

– Да? – сказал он, не замешкавшись. – Обе нажаты.

– Тогда должна гореть зелёная лампочка, – продолжил я.

– Горит.

– Хорошо, – сказал я. – Тогда, надеюсь, всё в порядке. До свидания.

Я повесил трубку, достал мобильник и позвонил, чтобы он проиграл мне запись нашего разговора. Действительно, всё функционировало.

– Дай мне знать, как только они снова позвонят, о'кей? – сказал я.

Ганс-Улоф пообещал.

После этого я, задумавшись, стоял в телефонной будке, а холод вползал мне под брюки. Хороша ли идея насчёт Базеля? На эту поездку мне понадобилось бы три дня. Полёт туда, разведка на местности, подготовка путей отступления и так далее. Рискованно. Экстремально рискованно. Не всё из необходимого оснащения я смогу пронести с собой в самолёт. Недостающее придется добывать на месте, а дело уже к выходным. И даже если я что-то обнаружу, я буду очень далеко от Швеции.

Надо всё как следует обдумать. Но я всё равно опять всунул в автомат телефонную карту, позвонил в аэропорт и спросил о ближайших рейсах на Базель, начиная с завтрашнего дня, пятницы, пятого декабря.

С бумажкой в руке я вышел из будки, потопал к машине и потом долго пялился на длинное здание из жёлтого кирпича на другой стороне улицы, прежде чем понял, где я очутился. Это была школа Бергстрём. Школа Кристины. Значит, по пути от этого квартала до дома, находящегося отсюда метрах в восьмистах, они её подстерегли и затащили в свою машину, средь бела дня, и никто этого даже не заметил.

В некоторых окнах горел свет, дети усердно занимались. Странно, когда заглядываешь в школу снаружи, всегда кажется, что все очень внимательно слушают учителя.

Я проверил содержимое бокового кармашка сумки с инструментами. Всё, что могло мне понадобиться, оказалось на месте.

Когда я шагал к школе, прозвенел звонок, и навстречу мне устремились толпы освободившихся школьников. То, что мне пришлось протискиваться сквозь их поток, было как нельзя кстати. Я стал расспрашивать про 8 «А» класс, и одна патлатая девица указала мне:

– Вон та – их классная.

«Вон та» оказалась молоденькой тоненькой женщиной с каштановыми локонами, совсем не похожей на шведку, к тому же производившей впечатление бесконечно наивной.

– Да, пожалуйста? – ответила она, когда я к ней обратился, и взглянула на меня широко распахнутыми глазами, мало чего повидавшими в реальной жизни.

– Не найдётся ли у вас минутки поговорить? – спросил я и добавил: – С глазу на глаз.

– Да, конечно, – радостно выпалила она и достала связку ключей, одним из которых только что заперла класс. – Хорошо, что вы меня застали, я как раз закончила работу. И теперь время не будет нас подпирать. Зайдём внутрь, если вы не против?

Я заверил её, что мне подойдёт любое место, где нашему разговору не помешают. И она снова открыла, нагнувшись к замочной скважине так, что я увидел её крепкую попку в форме яблока, в тесно прилегающих брюках. На мгновение меня прострелило представление, управляющее моими чреслами, как я прижимаю эту попку обеими руками, голую, и… ну, и так далее… Позитронная установка Софии Эрнандес Круз, несомненно, намерила бы в этот момент в моём мозгу множество интересных процессов.

В классной комнате пахло пылью, мелом и чем-то похожим не то на духи, не то на пот, – своеобразный запах, пробуждающий воспоминания. Столы были расставлены в ряды по четыре, и мы сели за один из них. Я тоже когда-то сидел за таким столом на таком стуле, но мне казалось, что они были больше.

– Ну, о чём пойдёт речь? – спросила она с такой улыбкой, как будто в мире не водилось вообще никакого зла. – Я всё время пытаюсь вспомнить вашу фамилию и не могу. Вы ведь ни разу не были на родительском собрании или были?

– Нет, – сказал я и извлёк запаянную в пластик карточку, которую перед этим переложил из моей инструментальной сумки в бумажник. – Вы меня не знаете. Меня зовут Гуниар Нильсон.

– Нильсон? Но ведь вы не отец Ларса. Того я знаю.

Я подвинул к ней карточку.

– Только не пугайтесь, – сказал я в своём лучшем заговорщицком тоне. – Это моё удостоверение. Я частный детектив. Отец Кристины Андерсон поручил мне разыскать его дочь.

– Частный детектив? – Её и без того большие глаза стали ещё больше, когда она взяла удостоверение в руки. Кстати, бюст у неё был внушительный.

– Да, – сказал я. – Эта профессия действительно существует.

Думаю, я уже наловчился произносить эту фразу довольно убедительно. Так, будто я в самом деле частный детектив, которому уже плешь проела реакция людей на это.

При том, что я сам не уверен, действительно ли существует такая профессия вне кино и криминальных романов. Я, по крайней мере, не встречал ни одного частного детектива. Естественно, удостоверение тоже было фальшивое. Как все фальшивые документы, какими я пользуюсь, этот происходил от одной таиландской фирмы, которая производит вполне легальные фальшивые документы и за небольшую плату рассылает их по всему миру: личные паспорта несуществующих государств, членские билеты несуществующих организаций, экзаменационные аттестаты по профессиям, которыми можно заниматься без всяких экзаменов, и так далее. Удостоверения якобы репортёров, частных детективов или тайных агентов – это одни из самых дешёвых документов. Несмотря на это, выглядят они впечатляюще.

Она протянула мне карточку назад, и я отчётливо почувствовал, что она стала смотреть на меня совсем другими глазами. Феномен, с которым часто сталкиваешься при таких документах. Если по-настоящему войти в роль, это может сослужить неоценимую службу при соблазнении.

– Разыскать Кристину? – повторила она. – Я не понимаю. Нам было сказано, что у Кристины рак и она в больнице. Уже больше восьми недель.

Я кивнул с серьёзной миной.

– Ну, это не так. На самом деле она просто пропала, и мы думаем, что она не одна.

Она зажала ладонями рот. Глаза у неё действительно были потрясающие. Огромные, блестящие, тёмно-коричневые, как полированный палисандр. Она хватала ртом воздух сквозь пальцы, прежде чем смогла что-то произнести.

– Исчезла? Кристина? Боже мой. Боже мой. Какое облегчение! Я имею в виду, хоть её отец и волнуется, но это всё же лучше, чем рак. У такой-то юной девочки, боже мой…

Я продолжал вертеть в руках свое удостоверение. Испытанный приём.

– Без сомнения, – сказал я. – Но её отец уже давно ничего о ней не слышал. Он боится, что ей что-нибудь сделали.

Она часто закивала.

– Я понимаю. Да, я думаю, я бы умерла от страха… – Она некоторое время смотрела перед собой остекленевшими глазами, мысленно блуждая где-то далеко. Потом возмущённо помотала головой. – Но тогда зачем он всех уверяет, что Кристина смертельно больна? Как можно говорить такое? Для нас всех это был чудовищный шок.

Я кивнул, полный понимания.

– Без всякого сомнения, он просто не подумал. Я и ему это сказал. Но знаете, он просто не хочет никакого скандала. Единственная дочь, может быть, с кем-то сбежала… и это при его-то общественном положении… Ну, и ему, как врачу, такая отговорка оказалась удобнее всего.

Она кивнула, задумавшись, и вообще, казалось, не особенно внимательно слушала. Я заметил, что ее взгляд прикован к удостоверению, которое я вертел в руках, и меня вдруг озарила мысль, не попробовать ли на самом деле затащить её в постель. Она была не вполне в моём вкусе, но всё же сексуальна. Если она и наполовину так наивна, как казалась, это было бы не очень уж трудно. А мне это гарантированно пошло бы на пользу.

– Сбежала? – задумчиво повторила она. – Кристина? Это как-то… – Она взглянула на меня испытующе. – Вы, должно быть, знаете про её мать?

Я сделал удивлённое лицо.

– Нет, а что именно? – Мне хотелось знать, что известно ей. И откуда.

Она слегка откинулась назад, что, между прочим, ещё лучше выявило её грудь. Она не носила бюстгальтер, это было отчётливо видно сквозь тонкий пуловер. И соски у неё были размером с монету.

– Что она умерла, вы ведь знаете это? Лет пять назад, я думаю. Погибла в автокатастрофе.

Я лишь кивнул.

– Но в юности мать Кристины тоже сбежала, – сказала она с несколько глуповатым восторгом. – Она вместе со своим братом сбежала из детдома, в котором они росли. Ей тогда было столько же, сколько Кристине сейчас. Странно, вы не находите?

– Вы хотите сказать, что это заложено в генах?

– Не знаю, в генах ли. – Она убрала прядь, упавшую на лицо. Казалось, она находила это забавным. – Если да, то плохи ваши дела. Ведь судя по тому, что мне рассказывала Кристина, оба тогда так и не вернулись больше в детдом. Они продержались одни до взрослого состояния, представляете?

Это я, без сомнения, мог представить себе куда лучше ее. Пора было переходить к делу.

– Интересно, – сказал я, – но я думаю, что сейчас совсем другой случай. Мне хотелось бы выяснить, не замечали ли вы в Кристине каких-то странностей перед её исчезновением. Не казалась ли она вам какой-то не такой? Не разговаривала ли с кем-то посторонним, неизвестным? Не поджидал её какой-нибудь мужчина?

– Мужчина? – удивилась она. – Вы думаете, Кристина могла спутаться со взрослым мужчиной?

– Правила дознания таковы, что я могу вам только сказать, что у нас есть основания для таких допущений, – сказал я. – Я сожалею, что мне приходится так формулировать. – Всё это показалось мне вдруг бессмысленным. При такой благодушной наивности эта женщина гарантированно не заметила ничего, что могло бы мне пригодиться.

Надо бы действительно её завалить, подумал я. Пошло бы только на пользу её чувству реальности.

Она наморщила лоб.

– Дайте подумать…

Видимо, ей и впрямь нечасто приходилось делать это. Тут раскрылась дверь, и в класс просунул голову чернокожий уборщик со шваброй.

– Вы ещё не закончили? – спросил он с акцентом. Классная руководительница Кристины вздрогнула.

– Что? А, да, закончили. Минуточку, мы сейчас… – Она повернулась ко мне. – Скажите, господин Нильсон, я не знаю, как вам, а у меня, честно говоря, живот от голода сводит. А дома у меня есть свежий пирог. Не хотите ли заглянуть ко мне на чашку кофе? Я живу тут рядом, в многоквартирном доме на углу, в пяти минутах. Это особенно ценно по утрам, – добавила она, хихикнув.

Я озадаченно посмотрел на неё. Те нейроны, которые по своему историческому происхождению относились скорее к реликтовой части моего головного мозга, сформулировали бы ответ, если дать им волю, примерно так: Да, гениально, и там я тебя обязательно трахну, и будь что будет. Однако нейроны моих больших полушарий были откалиброваны в полные лишений годы тюремной социализации в соответствии с правилами игры человеческого общества и вынужденно научились лицемерию, а их вотум имел преобладающий вес. Поэтому моя реакция состояла лишь в сдержанном кивке.

– Почему нет? С удовольствием.

Всё отлично, подумал я, когда мы встали.

По дороге к жилым домам я узнал, как её зовут.

– Биргитта Никвист. Я классная руководительница 8-го «А» и веду у них математику. Но пару недель назад мне пришлось взять на себя и уроки шведского языка, потому что коллега ушла в родовой отпуск, – оживлённо болтала она, когда мы шли по улице, поднимаясь в горку. – Вот на кого я сердита, можете мне поверить. Представляете, что она устроила? Оставила непроверенными целые стопки сочинений. Некоторые пролежали больше месяца, причём во всех классах, которые она вела. Это значит, что мне сейчас придётся проверять сочинения, которые скопились за два месяца, представляете? Я понятия не имею, где мне взять время на это.

Я буркнул что-то неопределённое. Мне бы её заботы.

На пригорке против школы стояли два шестиэтажных дома оливкового цвета, окружённые тонкими, чахлыми соснами. Биргитта жила на последнем этаже. Без лифта.

– Всё, восхождение окончено, – возвестила она, когда мы наконец забрались на самый верх и она открыла дверь. В отличие от меня, она даже не запыхалась. Привычным движением она достала из кармана куртки мобильный телефон и сунула в зарядное устройство на комоде.

Хорошая идея. Я полез в карман и тоже отключил свой телефон. При моей везучести Ганс-Улоф позвонит мне в тот самый момент, как только я залезу ей в трусы.

Квартирка была маленькая и сразу видно, что девичья. Каждая стена была выкрашена в другой пастельный цвет, всё было жутко романтично, опрятно и чисто. Времени, чтобы вставлять в рамочки фотографии со школьных экскурсий и развешивать их на все свободные места, ей явно хватало. Был тут и небольшой стеллаж с книгами у письменного стола, на котором стояло несколько кривых, косых и плохо покрашенных глиняных вазочек с карандашами и шариковыми ручками. На полках были рассажены мишки, мягкие игрушки и расставлены прочие безделушки.

Я сделал короткий обход гостиной и холла. Одна стеклянная дверь выдавала, что за ней располагается ванная. Дверь, которая была закрытой, вела, следовательно, в спальню. Будем знать. Из кухонного окна видна школа, правда, перед этим взгляду приходилось пробиваться сквозь множество соломенных звёзд и прочую рождественскую мишуру.

Она указала мне на место у окна за маленьким столиком и налила воду для кофе.

– Вам с сахаром? – спросила она, и, когда я кивнул, поставила на стол лилового керамического бегемотика с дырой в спине, наполненного коричневым сахаром. Ну, ясно, как же иначе.

На тарелке громоздилась целая гора нарезанного кусками пирога манящего вида и аромата.

– Рождественский кекс я пока, к сожалению, не испекла, – сказала она, обставляя меня тарелками, чашками и обкладывая десертными вилками.

– Ничего, я не особо охоч до изюма, – ответил я и почувствовал, что голоден. Она тоже явно проголодалась, потому что принялась за свой первый кусок, ещё заваривая кофе. Кофейный фильтр, кажется, пропускал воду по одному атому.

– Судя по всему, у вас с Кристиной было взаимопонимание, – сказал я, чтобы увести разговор подальше от всех этих кофе? молоко? сахар?

Она кивнула.

– Да, я думаю, у нас был хороший контакт. Потому меня и убила вся эта история с её болезнью. Мне даже снились кошмары, честное слово. Ну, мне будет что сказать её отцу, когда я увижу его в следующий раз…

Я поперхнулся.

– Мне было бы, право, очень важно, чтобы вы какое-то время подержали это в тайне. Может быть, ещё с неделю, – сказал я так серьёзно и внушительно, как только мог. – Ради безопасности Кристины.

Она посмотрела на меня, наморщив лоб, и снова подлила несколько капель кипятка.

– Не понимаю, как это связано с безопасностью Кристины?

– Вы поймёте это немного позже, – настаивал я. Мне самому не приходило в голову никакого убедительного объяснения, так что оставалось напирать только на это. Мол, я знаю то, чего не знаешь ты.

Некоторое время мы молчали. Победу иной раз приходится высиживать.

– Ну хорошо, – сказала она, пожав плечами, и отвернулась. – Как хотите.

Я разглядывал её спину, пока она стояла у плиты. У нее и впрямь была хорошая фигура. Невысокая, но стройная. Поджарая такая. Такое тело умеет так сильно сомкнуться на тебе… Я заметил, что мои трусы при этой мысли начали натягиваться. К счастью, под комбинезоном это не было видно. Моя гормональная система работала на полных оборотах и явно взаимодействовала с лимбической системой так, что София Эрнандес Круз порадовалась бы.

– Мы говорили о Кристине, – попытался я вернуть свои мысли в нужное русло.

Биргитта Никвист убрала фильтр и стала наливать кофе.

– Верно, – сказала она. – Ну, что мне рассказать вам? С ней приятно беседовать. Она общительная девочка. Очень самоуверенная для своего возраста. Очень.

– Знаете какие-то подробности о смерти её матери?

Она поставила перед нами полные чашки.

– Это была ужасная история. Автокатастрофа. Грузовик пролил масло, да ещё на повороте. Дорога была, как каток, и это ночью. Мне страшно жаль эту семью. Я знала мать Кристины, понимаете?

– Должно быть, это был тяжёлый удар для девочки.

Она села напротив меня и принялась задумчиво размешивать молоко в кофе.

– Да. Я в то время была в школе дежурной учительницей, к которой можно было прийти поплакаться, так что я по долгу службы знала про все беды детей. Мы в то время много говорили с Кристиной. Она и дома у меня была.

Я невольно поднял брови и огляделся.

– Здесь?

Она отрицательно помотала головой, и по её лицу скользнула грустная улыбка.

– Нет, не здесь. Тогда я ещё… жила в другом месте.

Было что-то особенное в том, как она это сказала. Как будто я затронул тему, которую она хотела скрыть. Я решил при случае вернуться к этому.

– И как, по вашему впечатлению? Она справилась со своим горем?

– Думаю, да. Кристина обладает удивительной внутренней силой, понимаете? Просто диву даешься. Я думаю, это в ней от матери. Уж этого у неё никто не отнимет, внутреннюю силу и непоколебимость.

Я вонзился зубами в пирог, чтобы не взвыть. Эта женщина не имела никакого представления о жизни и о том, что в ней может случиться. Нет ничего такого, что у человека нельзя отнять. Ничего.

Проглотить. Отдышаться. Она ведь не со зла. Просто наивная, вот и всё.

– Раз вы говорите, что знали её мать, – спросил я, – что это была за женщина?

Она задумалась, поднеся чашку ко рту. Я вспомнил, как мы с Ингой несколько дней плутали по лесу, голодные и грязные, но упрямые в своём решении не попадаться и больше никогда не возвращаться. И нам это удалось. Мы не вернулись. Когда у нас кончалась еда, мы жили на одной воде из лесного ручья, перебивались с ягод на то, что находили в мусорных бачках на парковках, но мы так и не вернулись.

Что могла знать об этой стороне жизни женщина, чье представление о беде ограничивалось лишней стопкой тетрадок, которую нужно проверить? Ничего.

– Хм-м, – Биргитта пригубила кофе. – Если выразить одной фразой, я бы сказала: она была счастливая женщина. Какая-то… раскованная. Трудно описать. С чувством благодарности по отношению к жизни, вот это, пожалуй, самое точное.

Поразительно. Да, Инга действительно была такой. И представляла в этом для меня загадку, которую я и по сей день не разгадал.

Я прокашлялся.

– А отец Кристины? Его вы тоже знаете?

– Да, конечно. Он часто приходил на родительские собрания, ещё при жизни жены.

– Да, и чего это он? – Это действительно было интересно.

– Немного странно, если честно. Вы же знаете, что он профессор в Каролинском институте?

Я кивнул.

Она подняла ладони.

– Ну вот. И он часто бывает, как все профессора, не вполне в себе. Рассеянный. И очень напряжённый, я бы сказала. Очень… – она искала подходящее слово, – упёртый. Он тяжело пережил смерть жены. Она наверняка была для него свет в окне. Он сильно изменился с тех пор и наверняка ещё не справился с этим. И совсем непохоже на то, чтобы он подумывал о новой женитьбе или хотя бы о новом знакомстве.

– А какие у него отношения с дочерью?

– Он к ней строг. – Она взяла следующий кусок пирога. – Даже слишком строг, я бы сказала. Например, он запрещает ей дружить с мальчиками. Но ведь в наши дни это совсем старомодно. Однажды она привела домой мальчика, вполне безобидного, одноклассника. Ей было тогда лет десять, и она хотела проиграть ему какую-то музыку… Но её отец прямо-таки вышел из себя. Устроил скандал, и с тех пор Кристина тщательно скрывала свою дружбу с мальчиками. – Она улыбнулась. – Что было не так трудно сделать.

Я насторожился. Может, здесь был след?

– Не было ли у неё в последнее время кого-то, кого можно было считать её постоянным другом?

Она отрицательно помотала головой.

– Нет, таких, чтоб я знала, нет. Думаю, Кристина в этом смысле скорее сдержанна. Она всегда казалась мне совершенно нечувствительной к тому давлению, которое испытывают девочки в этом возрасте. Этот групповой напор, что пора иметь определённый опыт. Во столько-то лет, например, уже поцеловаться с мальчиком. Такие вещи она всегда игнорировала.

При этом она облизала губы, и меня пробило насквозь, как электрическим током. Проклятье! Я чувствовал себя, как разрывной заряд, который в любой момент может взорваться. Вот сидит в метре от меня женщина и не подозревает о том, что значительные части моего мышления заняты лихорадочным представлением о том, как я срываю с неё одежду.

Пора было приступать. Снять оставшуюся информацию, закончить разговор и перейти к делу. В противном случае я ни за что не мог ручаться.

– Она живёт вдвоём с отцом, – попытался я снова завладеть нитью разговора. Смотреть в кофейную чашку. На тарелку с пирогом. На скатерть. – Ей это было нетрудно? Какое у вас было впечатление?

– Ну, насколько я могла судить, они как-то договаривались. Она уважает его, но живёт своей жизнью, а он своей. Но я не думаю, что в этих отношениях было много тепла. Раньше – да, когда мать была жива. Тогда и отец был общительнее. – Она откинулась назад, запустила обе руки в волосы, прочесала их пальцами назад и сцепила руки за головой.

Отдавала ли она себе отчёт в том, что делает? Можно ли быть настолько далёкой от мира сего? Во рту у меня пересохло, и я взял свою чашку, пытаясь отвести глаза от её груди, которая отчётливо прорисовалась сквозь тонкий светло-коричневый пуловер и соски которой на глазах набухали.

– Общительнее? – прохрипел я, просто чтобы хоть что-то сказать. Я представлял опасность для этой женщины. Я должен был, да, я обязан был защитить её от себя самого, от этого жгута из гормонов и нейронов, который в любой момент мог сорваться с резьбы.

– Отец Кристины приходил на все школьные праздники и так далее, что с отцами случается не так часто. Однажды он даже написал пьесу для школьного спектакля, представьте себе, профессор медицины! И она прошла хорошо, хотя, на мой вкус, была избыточно жестокой.

Я понял. Её это пугало. Закроем глаза – и злой мир перестанет существовать.

Ну, сейчас ей придётся столкнуться с самой поучительной неожиданностью в её жизни.

– А вы не любите криминальные романы? – спросил я.

– В них, по мне, слишком много насилия.

– Но мир вообще полон насилия.

– Да, полон. – Она немного отодвинула стул назад, опершись спиной о стену, и поджала одну ногу под себя. Казалось, она не замечала, что теперь показывает мне не только свою грудь, но и контурный рельеф таза. – Но криминальные романы всё искажают. То, что в мире случаются ужасные вещи, ещё не значит, что весь мир такой.

Я подался вперёд. Кровь в моих жилах кипела.

– Поэтому вы и стали учительницей? Ведь школа что-то вроде резервации?

– Что? – она распахнула глаза.

Я больше не мог усидеть на стуле.

– Вы наивны, Биргитта Никвист. Вы сочинили себе добрый и романтический мир, потому что боитесь действительности и её ужасов.

– Я не наивна, – возразила она, сверкнув глазами. – Я только против того, чтобы меня лишали радости жизни.

– Вы наивны. Вы настолько наивны, что представляете опасность для себя самой, – заявил я. Жёстко, да, но лишь хлёсткие удары ещё могли помочь. – Посмотрите сами, что вы делаете. Вы пригласили меня сюда, чужого мужчину, о котором вы ничего не знаете. Я вам сказал, что я частный детектив, и вы мне поверили, только потому, что я показал вам свидетельство, подлинность которого вы никак не можете проверить. И что дальше? Вот мы здесь. Одни. Сильный мужчина и слабая женщина. Я мог бы сделать с вами что хочу, вам это не ясно?

Она взглянула на меня снизу вверх, её бездонные глаза были распахнуты, губы блестели.

– Я вам доверяю, – сказала она просто. – Вы мне ничего не сделаете.

По краям поля зрения у меня пошли мерцания и вспышки.

– Вы доверяете не тому, – прошипел я. – Я не детектив. Я арестант. Я три дня как вышел из тюрьмы, и у меня шесть лет не было секса.

Я непроизвольно шагнул к ней. Она не шелохнулась, но задышала глубже, и веки у неё затрепетали.

– Шесть лет? – прошептала она. – Это много…

Она протянула руку, коснулась меня. Быстрым, неописуемым движением соскользнула со стула, встала передо мной и взялась за молнию моего комбинезона.

– Если кто тут и наивный, – шепнула она, – так это ты, если думаешь, что я привела тебя сюда без всякого умысла…