"Видео Иисус" - читать интересную книгу автора (Эшбах Андреас)4Стойка регистрации израильской авиакомпании Эль Аль из соображений безопасности помещалась в самом углу главного зала, чуть ли не в отдельном помещении. Петер Эйзенхардт добрался туда в самую последнюю минуту и теперь стоял с весьма неприятным чувством, впервые оказавшись среди множества людей, каких до сих пор мог видеть только в теленовостях. Иудейские ортодоксы с длинными пейсами, одетые от макушки до пят в чёрное, стояли рядом с безучастно поглядывающими палестинцами, головы которых были повязаны платками, популярными благодаря Ясиру Арафату. Они старательно игнорировали друг друга. Женщины, укутанные в длинные одеяния и повязанные платками, ждали в одном ряду с францисканскими монахами. Тут же, среди них, но не так бросаясь в глаза, терпеливо ждали обыкновенные мужчины и женщины всех возрастов и состояний, тихо переговариваясь на языке, который Эйзенхардт на слух воспринял как русский. Всё это очень медленно продвигалось вперёд. – Для чего вы едете в Израиль? – спросила его дама из израильской службы безопасности, этакая богатырша, оглядев его при этом так подозрительно, будто предполагала в его поездке какой-то преступный умысел. – По профессиональной, э-м, необходимости. – Почему, собственно, этот вопрос заставил его так нервничать? Он выудил пальцами из кармана факс, присланный из Нью-Йорка: – У меня договор на консалтинг. Она обстоятельно изучила факс. И вовсе не формально, всё делалось с полной серьёзностью. С таким подходом ему ещё не приходилось сталкиваться во время перелётов. Судя по всему, они скорее задержат вылет, чем пропустят пассажира, великодушно закрыв глаза на непрояснённые пункты в его документах. И для этого у них были свои основания. Эйзенхардт вспомнил об угонах самолётов, сообщения о которых до сих пор слушал лишь краем уха. Да, были свои основания. Дама из службы безопасности дочитала факс и принялась читать весь четырехстраничныи договор, написанный на юридическом английском языке, потом взяла телефонную трубку, не глядя набрала номер и поговорила с кем-то на гортанном языке – вероятно, на иврите. В конце концов она вернула ему бумаги и кивнула, черкнув на бланке свою подпись. – Всё в порядке, – сказала она и направила своё сконцентрированное недоверие на следующего в очереди, изначально рассматривая его как предполагаемого террориста и соответственно обращаясь с ним, пока он не докажет ей обратное. Для чего вы едете в Израиль? Чертовски уместный вопрос. Он, довольно-таки успешный писатель! В качестве советника одного миллиардера медиа-гиганта! Чёрт знает что! Он вдруг понял: истинная причина кроется в том, что он пропустил очередную выплату кредита за дом. А пропустил потому, что ему не платит издательство, которое, как оказалось, принадлежит тому самому человеку, который его теперь нанял. Она сидела там, где он давно хотел её видеть: на краю его походной кровати. Как назло, она была одета, а он, наоборот, полуголый. Стивен только что принял душ. Хотя здешний душ не заслуживал своего названия – из внушительного вида душевых головок вытекала лишь слабенькая струйка воды, да и та разрывалась на капли. Все в лагере постоянно жаловались на то, что душ не смывает въевшуюся пыль и грязь. Стивену удавалось практически полностью смывать с себя грязь при помощи одного простого способа, которому он выучился в Африке у экспертов-ирригаторов: нужно было всего лишь использовать мочалку. Он ни от кого не скрывал этот простой секрет, но, как заметил, многие по-прежнему предпочитали жаловаться. – Ты единственный из всех, кого я знаю, прихватил с собой в археологический лагерь пиджак, – сказала Юдифь. – У меня есть много и других необыкновенных качеств, – ответил Стивен, просушивая волосы и придавая им форму при помощи простой расчёски. Хорошо было ощущать позади рабочий день, а впереди приятный вечер. Физический труд действовал на него благотворно, поддерживая в форме и позволяя лучше контролировать своё тело. Рабочие на раскопках жили в сравнительно просторных палатках из тяжёлой белой парусины, которые, казалось, достались им в наследство от африканского похода британской армии. А может, так оно и было на самом деле. Большинство палаток были двухместные; но Стивену удалось устроить так, что он занимал свою палатку один: он пустил слух, что ужасно храпит по ночам и имеет сомнамбулические наклонности, бродит лунатиком, а возвращаясь, часто ошибается кроватью. После этого никто не рискнул на такое соседство, вследствие чего у него хватило места поставить рядом со столом и стулом непредусмотренную вешалку для одежды и большое зеркало. – Но ведь когда-нибудь я всё равно узнаю, – повторила она, наверное, уже в пятый раз за сегодняшний день. Речь шла о находке, которую сделал Стивен и которая, судя по всему, вызвала большой ажиотаж вокруг. – Ты узнаешь это сегодня вечером, – сказал Стивен и одел брюки. Юдифь смотрела на него как ни в чём не бывало. Когда она перед этим вошла в его палатку, он стоял в трусах, а она уселась на кровать и давай его пытать насчёт находки. – Это долгая история. Если я тебе сейчас её расскажу, потом мне придётся всё повторять для Иешуа, а это мне лень. – Просто ты хочешь меня заинтриговать. – Ещё бы, конечно, хочу. Когда приедет твой брат? – Через полчаса. В ней было что-то жёсткое. Причина, наверное, крылась в том, что она в свои двадцать лет уже отслужила два года в израильской армии. Стивен с некоторым содроганием узнал, что это длинноногое, породистое существо может водить танк, с завязанными глазами собрать автомат меньше, чем за одну минуту, что она участвовала в боях с отрядами Интифады. А он видел войну только в кино. – Может, нам лучше поехать на моей машине? А с ним встретиться уже в Тель-Авиве? – он кивком головы указал на свой мобильный телефон, который лежал на столе. – Ты его уже не застанешь. Сейчас он, наверное, стоит в иерусалимских пробках. – Ну ладно. Он поправил рубашку – свою любимую рубашку из льна, хлопка и искусственного волокна – которую всегда брал с собой во все экспедиции. Её можно было носить без пиджака, и тогда она выглядела легко и непринуждённо, можно было с пиджаком – тогда она смотрелась элегантно, её можно было легко отстирать в холодной воде с мылом, и вида она не теряла. Он купил её когда-то в специализированном магазинчике в Нью-Йорке, по наводке одного из коллег из Исследовательского общества – человека, которому уже было под восемьдесят и который при всяком удобном случае рассказывал, как он в юности объехал земной шар на велосипеде. Потом он надел пиджак. Тоже вещь, которую ему пришлось долго искать. Пиджак был лёгкий, прохладный в жарких краях и теплосберегающий в холодных, его можно было сунуть в багаж, свернув валиком, – он не мялся, а по цвету подходил к чему угодно. Вещь, конечно, тоже не дешёвая. Но он взял себе за правило – никогда и нигде не лишать себя возможности одеться со вкусом и по-деловому. В его грубого вида матросском вещмешке было припасено даже несколько галстуков; Юдифь их ещё не видела, иначе бы у неё появился лишний повод посмеяться над ним. Однако его опыт подсказывал: ничто не придаёт человеку такого чувства уверенности в себе, как знание, что он одет корректно. Ведь встречают по одёжке, провожают по уму. Когда приходится иметь дело с людьми, галстук может оказаться такой же решающей деталью, как револьвер в схватке с тигром. Юдифь встала и подошла к выходу. Она отодвинула полог, и закатное солнце отбросило широкий, тёплый луч через всю палатку, через походную кровать и пыльный пол из утоптанной земли. – Подъезжает такси, по-моему. – М-м, – промычал Стивен, завязывая шнурки на ботинках. Ботинки, конечно, не могли блистать чистотой в такой обстановке. И прибраться в палатке не мешало бы; краем глаза он видел, что под кроватью по-прежнему лежит ящик для археологических находок, который он открывал не далее, как вчера, – плоский прямоугольный ящик из жести с накидной крышкой, в такие ящики при работе на месте находок ссыпают отработанную землю, чтобы позднее тщательно её просеять. Иногда в этой земле попадаются мелкие, но важные предметы: зубы, обломки костей, части украшений. Но это всё подождёт до завтрашнего утра. Он сунул в карманы мобильный телефон и бумажник, проверив, достаточно ли в нём наличных денег. – Кажется, они всё-таки собираются снимать фильм, – сказала Юдифь. – Ведь это у них камера, если я не ошибаюсь? – Что? – Стивен подошел к ней сзади и выглянул через её плечо наружу, с наслаждением ощутив тепло её щеки, которой он едва не касался. От неё исходил волнующий запах, хотя он не мог бы сказать, чего. – Вон та штука на треноге. Перед палаткой. Стивен уставился на этот предмет, который действительно оказался камерой, обычно применяемой при киносъёмках. Двое людей Кауна возились около неё, закрепляя на штативе. – Странно, – сказал он. – Я же говорила, они хотят снимать фильм. Стивен медленно покачал головой. – Этого я и представить себе не мог. Чтобы Чингиз Хан отправился в такую дыру только ради того, чтобы снять фильм об археологических раскопках! Постепенно он сам начал сомневаться, понимает ли он до конца, что здесь на самом деле происходит. Глядя то в сторону четырнадцатого ареала, то на пять мобильных домиков, пламенеющих в закатном зареве, то на странно безликих мужчин в фирменных комбинезонах N.E.W., копошащихся с кинокамерой, он вдруг почувствовал себя исключённым из событий, оттеснённым куда-то на край. То, что там разворачивалось, походило на действие фильмов, в которых совершались эпохальные открытия – обнаруживали инопланетян или древнего человека, и тут же набегали учёные, словно саранча, всё запирали, огораживали заборами, возводили крыши и повсюду устанавливали свои измерительные приборы. Он ещё раз прокрутил перед мысленным взором всё происшедшее. Вчерашний день. Находка. Его собственная теория на этот счёт. Когда он думал о ней сейчас, она уже не казалась ему такой ясной. Что-то в ней не сходилось. С ней не вязалось то, что разворачивалось на месте находки теперь. И, может, даже к лучшему, что сегодня вечером он сможет всё это обсудить с Юдифью и её братом. Его сосед по креслу в самолёте узнал его – как раз когда они пролетали над Альпами. – Извините, а вы случайно не писатель Петер Эйзенхардт? – произнёс он ту сладчайшую фразу, которую не самые знаменитые писатели любят так же, как имена своих детей. Да, сознался Петер Эйзенхардт, это он. – Я читал несколько ваших книг, – сказал мужчина и назвал два романа, которые, к сожалению, принадлежали перу других авторов. – Мне очень понравилось, правда. Эйзенхардт вымученно улыбнулся: – Приятно слышать. Тот представился, назвавшись Ури Либерманом, журналистом и зарубежным корреспондентом нескольких израильских газет, работающим в Германии. Он сказал, что живёт в Бонне, но раз в месяц летает на родину к жене и детям, для которых не удалось добиться длительной заграничной визы. – А вы для чего летите в Израиль? – спросил он. – Турне с выступлениями? Или отпуск? Петер Эйзенхардт отрицательно покачал головой. – А, – догадался жизнерадостный иностранный корреспондент, которому на вид было лет сорок, и он пытался уравновесить свой высокий лысеющий лоб за счёт пышных прусских усов, – тогда, значит, вы собираете материал? – Ну, примерно так, – согласился Эйзенхардт. – Это значит, что события вашего следующего романа будут разворачиваться в Израиле? – Вполне возможно. Толстая записная книжка была, конечно, первым, что он упаковал – как всегда, когда ехал куда-нибудь. И часть его мозга, которая, казалось, давно обрела самостоятельность, непрерывно вела наблюдения за необычными ситуациями, выискивала незнакомые речевые обороты, интересные персонажи и события, и все эти наблюдения тут же просились на бумагу и позднее использовались в романах. Так что возможность израильской темы нельзя было исключить. – Великолепно, великолепно, – обрадовался журналист и начал рыться в своей сумке. – Скажите, а я могу вас сфотографировать? Я бы с удовольствием сделал небольшое сообщение для одной из газет, с которыми я сотрудничаю; что-нибудь в том роде, что «известный немецкий писатель Петер Эйзенхардт в настоящее время прибыл в Израиль», я думаю, ведь это и в ваших интересах тоже? – Я не против. Так Петер Эйзенхардт дал себя сфотографировать, улыбаясь как можно более победно, и после третьей вспышки Ури Либерман остался доволен. Он гордо продемонстрировал затем свою камеру – новейшую модель с плоским монитором, на котором можно было оценить сделанный снимок чуть ли не в натуральную величину, прежде чем записать его на маленький optical disc внутри аппарата. – Полностью цифровой, – пояснил он. – И видите, здесь, сбоку? Тут я могу воткнуть кабель и переслать снимок в любой подручный компьютер. Просто сам диву даёшься, на что способна сегодняшняя техника, а? Но и это ещё не всё. Он извлёк на свет божий плоский приборчик, похожий на мобильный телефон, но раскрылся этот приборчик, к удивлению Эйзенхардта, вдоль – и в руках журналиста оказался крошечный компьютер с изящной клавиатурой и маленьким жидкокристаллическим экранчиком. – Теперь мы должны замаскироваться и незаметненько поработать, а то ведь они не любят, когда в самолёте включают такие штуки. Но должен же я вам это продемонстрировать. Итак, я пишу сообщение… Мои пальцы каким-то образом стали тоньше с тех пор, как у меня появилась эта штука, удивительно, правда? Итак, мы пишем – «Известный немецкий писатель посетил Израиль». Это заголовок. Потом немножко бла-бла; я думаю, не больше десяти-двенадцати строк, но вместе с фотографией… Казалось, он уже мысленно прикидывает свой гонорар. Он сосредоточенно напечатал короткий текст. Эйзенхардт заглянул поверх его руки, но журналист работал в еврейском регистре, и Айзенхард не мог определить, что тот пишет. – Так, – сказал наконец израильтянин. – Теперь встроим снимок… Он извлёк тоненький кабель из своей наплечной сумки, воткнул его в камеру, нажал пару кнопок и несколько клавиш на своём мобильно-телефонном PC, выждал несколько мгновений и довольно выдернул кабель. – Готово. Обычно я могу послать материал прямо на головной компьютер моей редакции, но здесь, на борту, этот номер не пройдёт: а то вдруг ещё самолёт рухнет или, того хуже, по ошибке приземлится в Ливии, ха-ха! Но я спрошу у стюардессы, нельзя ли мне воспользоваться для передачи их собственной телефонной линией. Обычно проблем с этим не бывает. Момент… Эйзенхардт растерянно смотрел, как тот прошёл вперёд и за занавеской бортовой кухни стал убеждать стюардессу. Потом оба исчезли. Эйзенхардт выглянул в окно. Мимо проносились клочья облаков. Что это там внизу, Тоскана? Или сперва долина реки По? Зелено-коричневая мозаика полей, а между ними тонкие, как паутинки, дороги и пути. И тёмное мерцающее море. Ури Либерман улыбаясь вернулся назад. – Ну, что я говорил. Всё появится в вечернем выпуске. Когда вы приедете к себе в отель, просмотрите там еврейские газеты. – Вы шутите. – Нет, правда! Ну, хорошо, обычно я не так уж тороплюсь с такого рода сообщениями, это ясно. Но когда происходит что-нибудь драматическое – в Бонне, например, министр негативно выразился в отношении Израиля – я печатаю его слова прямо на месте в мою волшебную шкатулку, нажимаю на кнопку, и четыре часа спустя газета с моим сообщением уже лежит в израильских киосках. – Трудно представить, – Айзенхард действительно находился под сильным впечатлением. – А вы проверьте. – Непременно. Хотя, честно говоря, я нахожу все эти усилия избыточными. Либерман засмеялся: – Добро пожаловать в Израиль! Поверьте мне, израильтяне совершенно повёрнуты на всём, что касается новостей. Они постоянно слушают радио, каждый вечер смотрят новости по телевизору, да ещё и иорданские каналы, египетские и сирийские, и три раза на дню читают газеты. И не только евреи, но и палестинцы точно так же. И постоянно только и говорят о плохих новостях, взвинчивают себя, многие только из-за этого доводят себя до инфаркта. Просто мания какая-то; вы представить себе не можете. Это Израиль! Итак, это был Израиль. Аэропорт имени Давида Бен-Гуриона на первый взгляд походил на любой другой аэропорт в любой другой средиземноморской стране: большой, пронизанный светом, жаркий и многолюдный. На второй взгляд Эйзенхардт заметил, что все надписи продублированы на трёх языках: по-еврейски, по-английски и по-арабски. Повсюду солдаты – бдительно держат руку на подвешенном автомате. Либерман в какой-то момент исчез, и людской поток подхватил Эйзенхардта и вынес на контроль, изматывающий нервы своей дотошностью: они всё перевернули в его чемодане вверх дном. А затем толпа вынесла его из здания аэропорта под безоблачное небо Тель-Авива. За решёткой ограждения теснились люди, с ожиданием вглядываясь в каждое новое лицо. То тут, то там раздавались вскрики, и люди бросались друг к другу в объятия прямо через решётку, только и слышно было «шалом» или «салям алейкум», смех и плач радости. Эйзенхардт чувствовал себя посреди этой кутерьмы потерянным. Потом он заметил бумажную табличку, которую кто-то из встречающих поднял над головой, на табличке была написана его фамилия – правда, с пропущенной буквой «д»: Эйзенхарт. Он двинулся к встречающему. Человек, который держал табличку, оказался морщинистым стариком в поношенных серых брюках, какие были в моде в шестидесятые годы, и в чудовищно-яркой рубашке с пятнами пота под мышками. Когда Эйзенхардт представился, мужчина кивнул без особого воодушевления, пробормотал своё имя, которое Эйзенхардт не разобрал, и сказал, что ему поручено доставить гостя к мистеру Кауну. Он говорил по-немецки с жёстким восточно-европейским акцентом и вблизи оказался ещё старше. Они прошли мимо стоянки такси и подошли к машине старика. На ее приборной доске красовалась наклейка с изображением польского флага. – Вы из Польши? – спросил Эйзенхардт, когда они кружили по широким развязкам посреди пустынного ландшафта, удаляясь от аэропорта. – Да. Из Кракова. Но я уже давно оттуда. – Вы хорошо говорите по-немецки. Лицо старика оставалось безучастным. – Выучился в концлагере. Эйзенхардт неловко сглотнул, не найдя, что ответить. |
||
|