"Как он похож на ангела" - читать интересную книгу автора (Миллар Маргарет)

Глава 19

Все было таким же, как во время первого прихода Куинна. На лугу, хвостами к ветру, паслись коровы. Козы, привязанные к деревьям, и овцы за загородкой без интереса смотрели на проезжающие мимо машины. Даже на том месте, где Куинн несколькими часами раньше повстречал Мать Пуресу, не было видно ни следов, ни капель крови, их скрыли сосновые иглы, дубовые листья и рыжие хлопья от коры мадроньи, принесенные ветром.

Шериф Ласситер вылез из машины и нервно оглянулся. Приказав помощникам из второй машины ждать, он вместе с Биллом и Куинном направился по круто ведущей вверх тропинке.

Стояла полная тишина. Птицы еще не подняли гвалта из-за пищи, и если кто-то наблюдал за тремя незваными гостями, все ближе подходившими к столовой, то не спешил протестовать. Из трубы время от времени поднимались клубы дыма и таяли, не достигнув неба.

– Куда все, черт возьми, подевались?

Голос Ласситера прозвучал так громко, что он даже смутился и виновато посмотрел вокруг, словно был готов извиниться перед хозяевами, но их по-прежнему не было видно.

Постучав в дверь кухни, он выждал немного и постучал вновь.

– Эй, есть тут кто-нибудь?

– Может, они на молитве в Башне? – сказал Куинн. – Попробуем войти.

Дверь была незаперта. Когда они ее отворили, в лицо Ласситеру ударила струя жаркого воздуха, и солнце, светившее в стенное отверстие, едва не ослепило его.

Длинный деревянный стол был накрыт к ужину. На нем стояли оловянные тарелки и кружки. Керосиновые лампы были наполнены доверху. В плите горел огонь, а рядом лежали аккуратно сложенные дрова, которые позднее должны были понадобиться Сестре Смирение.

Место на каменном полу, где лежала Сестра Благодать, было чисто выскоблено, в воздухе стоял резкий запах паленой шерсти. Подойдя к плите, Ласситер сдвинул кочергой конфорку, заглянул внутрь и увидел обгоревшую тряпку, вернее, остатки тряпки, которой мыли пол.

– Они сожгли улики, – сказал Ласситер в бессильной ярости. – И Бог свидетель, им это с рук не сойдет, даже если мне всех придется упрятать за решетку. Это я вам как миротворцу говорю, Куинн.

После нескольких неудачных попыток подцепить горелые клочья – они рассыпались от прикосновенья – Ласситер швырнул кочергу на пол, едва не угодив в ногу Куинну, и взглянул на него так, словно это Куинн ее бросил.

– Ну, где эта Башня? Пора мне побеседовать с вашими друзьями.

Билл смотрел на него с беспокойством.

– Шеф, тут и вправду чужая земля. Может, нам нужен переводчик, чтобы они нас поняли как надо? Вы, конечно, правы, но они тоже считают, что правы, и если мы не будем на них давить...

– Что ты несешь? – спросил Ласситер. – Или у тебя, как у Куинна, размягчение мозга?

– Нет, но...

– Никаких но. Иди за мной, Билл.

Они снова шли в тишине, только похрустывали иногда ветки под ногами да сойка в кустах свистом предупреждала птиц об опасности. Так, не проронив ни слова, они вступили во внутренний двор Башни. Труп лежал там же, перед алтарем.

Он был накрыт одеялом, а неподалеку сидела на скамейке Мать Пуреса с четками в руках и, не мигая, смотрела на незнакомых мужчин. На ней было чистое белое одеяние.

– Мать Пуреса, – тихонько позвал ее Куинн.

– Вы хотели сказать, дона Изабелла?

– Конечно. Где остальные, дона Изабелла?

– Ушли.

– Куда?

– Далеко.

– И оставили вас одну?

– Я не одна. Вот Каприот.

Она ткнула костлявым пальцем в сторону трупа, затем указала на Куинна и его спутников. – И вы. И вы. Уже четверо, а со мной – пятеро. Это гораздо лучше, чем сидеть одной у себя в комнате, где не с кем поговорить. Пять – хорошее число, у нас может получиться интересная беседа. С чего начнем?

– С ваших друзей: Учителя, Сестры Смирение, Кармы...

– Я же вам сказала – они ушли.

– Но вернутся?

– Не думаю, – сказала она, равнодушно пожав плечами. – К чему им возвращаться?

– Чтобы заботиться о вас.

– Обо мне позаботится Каприот, когда проснется.

Ласситер приподнял одеяло и склонился к телу, разглядывая раны на голове.

– Не могу поверить, чтобы муж оставил ее тут одну, – сказал Куинн.

– Да?

Ласситер разогнулся и сурово посмотрел на него.

– Мне казалось, он очень к ней привязан.

– У них же тут свои законы, возможно, что и слова "привязанность" в их языке нет.

– Думаю, что есть.

– Тогда что все это значит? Может, они с нами играют в прятки?

– Нет.

– Тогда что?

– Либо Учитель собирается вернуться, либо он оставил здесь жену намеренно, понимая, что больше не в состоянии заботиться о ней как следует. Он знал, что мы скоро приедем, и ей недолго придется сидеть одной.

– То есть он решил, что пора сматывать удочки, а старушка будет ему обузой?

– Нет. Я думаю, он хотел, чтобы мы забрали ее отсюда и поместили в больницу. За ней нужен специальный уход.

– Значит, ваш Учитель хотел, чтобы все было как лучше? – спросил Ласситер. – Впрочем, это не важно: здесь произошло убийство, а скорее всего два, к тому же они бросили старуху на произвол судьбы.

– Он никогда не оставил бы ее тут из чисто эгоистических соображений.

– Опять вы за свое!

– Я вас не слышу! – раздраженно вмешалась Мать Пуреса. – Говорите громче! Какой смысл в беседе, если собеседники не слышат друг друга?

– Успокойте ее, ради Бога, пусть помолчит, а то я сейчас сам с ума сойду, – сказал Ласситер.

Билл, обходивший Башню, спустился с сообщением, что в ней никого нет.

– У меня бабушка такая, – сказал он, сочувственно глядя на Мать Пуресу.

– Что вы делаете, чтобы она молчала?

– Даем леденец.

– Так дай ей леденец, ради всего святого! Есть он у тебя?

– Да. Пойдем, бабуля, посидим в тени, у меня для тебя кое-что есть.

– Вы хороший собеседник? – спросила Мать Пуреса, хмурясь. – Можете читать наизусть стихи?

– А то! Вот, например: "Если хочешь съесть конфетку, протяни мне руку, детка". Нравится?

– Никогда прежде не слыхала! Кто автор?

– Шекспир.

– Подумайте! Наверное, он написал это в веселую минуту.

– Точно.

– А истории вы умеете рассказывать?

– Сколько угодно.

– Расскажите, как все жили долго и счастливо.

– Давай вместе.

Глаза Матери Пуресы заискрились, она весело захлопала в ладоши.

– Хорошо! Жила-была однажды женщина... Теперь вы.

– Жила-была однажды женщина, – повторил Билл.

– И звали ее Мария Алиса Фезерстоун.

– И звали ее Мария Алиса Фезерстоун.

– Она жила долго и счастливо.

Ласситер смотрел им вслед, вытирая пот с лица рукавом рубашки.

– Отвезем ее в центральную больницу Сан-Феличе. Как же они могли бросить старую женщину одну?

В этот момент Мать Пуреса была для них более серьезной проблемой, чем труп, казавшийся лишь частью декорации, на фоне которой разыгрывалась драма живых людей.

– Здесь есть другие постройки?

– Хлев, умывальные, кладовая.

– Взгляните на них, а я дам радиограмму в Чикото, пусть высылают перевозку.

Сначала Куинн зашел в хлев. Там никого не было, кроме козы, которую сосал козленок. Грузовик и зеленый "понтиак" исчезли. В умывальных тоже было пусто, и если бы не кусок серого мыла, таявший в миске с водой, можно было подумать, что сюда давно никто не входил.

Шерстяные тряпки, служившие полотенцами, были сухими, и это подтверждало предположение Куинна, что члены общины покинули ее вскоре после его отъезда. Они задержались, только чтобы вымыть кухню, сжечь улики и накрыть тело Хейвуда, а потом уехали.

Но куда – вот что было непонятно. Где бы они ни появились, их одежда и бритые головы Братьев немедленно привлекут к себе внимание окружающих. Чтобы избежать этого, им нужно было переодеться, и, скорее всего, они использовали ту одежду, в которой появились когда-то в Башне. Не в традициях общины было что-либо выбрасывать.

Куинн быстро зашагал к кладовой. В закутке, где он ночевал, ничего не изменилось. Железную кровать по-прежнему покрывали два одеяла, и из-под них Куинн достал книгу о динозаврах, которую с такой предосторожностью выдала ему Сестра Благодать. Окно было все так же открыто, а замки на дверях, ведущих в соседние клетушки, так же заперты. Впрочем, он скоро убедился, что ошибается. Одну из дверей, видимо, закрывали впопыхах, и замок на ней не защелкнулся. Куинн снял его и вошел внутрь.

Это была маленькая квадратная комната без окон, в которой пахло плесенью. Когда его глаза привыкли к темноте, Куинн увидал, что она вся заставлена картонными коробками разной величины. Некоторые были с крышками, некоторые без, одни пустые, из других торчали книги, сумочки, шляпы, одежда, связки писем, ручные зеркала, бумажник, щетки для волос, коробочки с лекарствами. Куинн разглядел веер из павлиньих перьев, старомодный фонограф, модель каноэ, склеенную из спичек, красную бархатную подушку, побитую молью, морскую раковину, коньки, лампу с выцветшим абажуром из шелка, куклу без головы и огромных размеров чашку с надписью: "Папа". На каждой коробке была наклейка с именем владельца.

Одна, из-под стирального порошка, который появился в магазинах недавно, выглядела совсем новой. На ней было написано: "Брат Ангельское Терпение". Куинн отнес ее на кровать в своей бывшей "спальне" и снял крышку.

Мягкая серая шляпа была такой же, как та, в которой он видел Хейвуда, направлявшегося на свидание с Вилли Кинг. И шляпа и темно-серый костюм были куплены в магазине "Хедли и сын", Чикото, Калифорния. На белой рубашке, майке, трусах и двух носовых платках была метка прачечной ХЕ1 389Х. Черные туфли и синий галстук в полоску изготовлены фирмой, имевшей магазины по всей стране. Ни бумажника, ни документов Куинн не нашел.

Когда он укладывал вещи обратно, на пороге появился Ласситер.

– Нашли что-нибудь? – спросил он.

– Тут, кажется, одежда Хейвуда.

– Дайте посмотреть.

Ласситер внимательно разглядел все вещи, поворачивая их к свету.

– И много там таких коробок?

– Десятки.

– Давайте вынесем остальные.

Первой они открыли коробку Сестры Благодать, крышку которой покрывал толстый слой пыли. Черная шерстяная кофта, форма медсестры, цветастое крепдешиновое платье, белье, две пары фирменных больничных туфель, кожаная сумочка, кое-что из бижутерии, мужские золотые часы с цепочкой, пакет с письмами – одни, очень старые, были подписаны: "Твой любящий муж Фрэнк", другие, более поздние, – "Чарли". Последнее письмо было датировано декабрем:

"Дорогая мама, в очередной раз желаю тебе веселого Рождества и передаю привет от Флоренс и мальчиков. Надеюсь, оно в самом деле будет для тебя весельем, и жду, когда ты придешь в себя и бросишь этих людей. В жизни хватает неприятностей, и нечего причинять их себе сознательно и без всяких причин. Если все-таки передумаешь и решишь жить с нами, место тебе всегда найдется.

Фло и мальчики в прошлом месяце болели, но теперь все в порядке. Прилагаю двадцать долларов. Потрать их, спрячь, разорви, но, Бога ради, не отдавай этому фанатику, который тебя погубил.

Будь здорова.

Чарли".

Ни в самих строчках, ни между ними Куинн не увидел даже намека на любовь или сострадание. Чарли был раздражен, когда писал, и если он действительно хотел, чтобы мать поселилась у него, то не смог выразить этого по-человечески. А хватило бы всего трех слов: "Ты нам нужна".

– Некогда сейчас письма читать, – раздраженно заметил Ласситер.

– И все же взгляните. Это от ее сына, Чарли.

– Ну?

– Вам, наверное, придется позвонить ему.

– Всю жизнь мечтал! "Привет, Чарли, твою мать только что укокошили!" – Взяв у Куинна письмо, он сунул его в карман. – Ладно, посмотрим остальное барахло. Неохота торчать тут до ночи.

Коньки принадлежали Брату Свет Вечности, морская раковина – Брату Узри Видение, лампа и чашка – Сестре Смирение. С фонографом пришлось расстаться Брату Верное Сердце, с каноэ из спичек – Брату Голос Пророков, а Карма оставила в общине куклу без головы и бархатную подушку.

Под подушкой Куинн обнаружил несколько листов бумаги, покрытых с двух сторон машинописными строчками через один интервал. Кто-то учился печатать на машинке с высыхающей лентой. Листы заполняли предложения, обрывки фраз, числа, буквы алфавита в прямом и обратном порядке, знаки препинания. То там, то здесь мелькало имя Карма, и правда смешивалась с фантазиями подростка.

"Меня зовут Карма; ну и что.

Меня прячут в заколдованном замке потому что я слишком красивая чересчур красивая, бедная принцесса.

Квин сказал, что принесет волшебную мазь для лица, но я не верю.

Сегодня я сказала черт черт черт три раза вслух.

Принцесса заплела длинные волосы в косу и задушила ей всех своих врагов и убежала в свое царство".

– Что это? – спросил Ласситер.

– Карма упражнялась на машинке.

– Но машинки тут нет.

– Значит, хозяин захватил ее с собой.

Что было логично.

Коробка "Брат Терновый Венец" не содержала никаких предметов, свидетельствовавших о сентиментальных привязанностях. В ней лежал твидовый костюм и свитер, изъеденные молью, несколько рубашек, пара туфель и шерстяные носки с огромным количеством дыр. Видно было, что эти вещи давно никто не трогал.

– Одну минуту! – сказал вдруг Куинн.

– Что такое?

– Возьмите рубашку и приложите к груди, будто прикидываете на себя.

Ласситер повиновался.

– Почти впору.

– Какой у вас размер?

– Сорок второй.

– А теперь примерьте пиджак.

– Чего это вы задумали, Куинн? Не люблю я чужих вещей.

Тем не менее пиджак он надел.

– В плечах узкий, а рукава длинны. Теперь, надо полагать, свитер?

– Если ничего не имеете против.

Рукава свитера тоже были длинны Ласситеру.

– Ну что, объясните теперь, в чем дело? – спросил он, стягивая свитер и швыряя его в коробку.

– Это не вещи Брата Терновый Венец. Он невысокого роста и худой.

– Наверняка он тут сбросил несколько килограммов.

– Но руки и ноги у него не усохли.

– Значит, наклейки перепутали или еще что-нибудь.

– Да, но мне хотелось бы знать, что именно.

Взяв рубашку, свитер и костюм, Куинн подошел к двери и принялся рассматривать их при солнечном свете. Ни на свитере, ни на пиджаке не было фирменного знака, но на внутренней стороне воротничка у рубашки была нашивка "Арроу, 41 см, 100 % хлопок, Пибоди и Пибоди", а чуть ниже – едва различимая метка прачечной.

– У вас есть увеличительное стекло, шериф?

– Нет, но у меня глаз – алмаз.

– Попробуйте разобрать эту метку.

– Начинается вроде бы с X, – сказал Ласситер, щурясь. – ХВ. Или нет, ХЕ. Да, точно, ХЕ. ХЕ Т.

– Или ХЕ 1.

– Может быть. Значит, ХЕ 1. Потом 3 не то 8, потом точно 8...

– ХЕ 1 389Х, – сказал Куинн.

Ласситер чихнул, то ли от раздражения, то ли от пыли.

– Если вы и так знаете, зачем спрашивали?

– Хотел знать точно.

– А в чем дело-то?

– Это метка вещей Джорджа Хейвуда.

– Вот те на! – Ласситер опять чихнул. – Но видно же, что они тут лежат давным-давно! Как вы это объясните?

– Когда Брат Венец появился в общине, на нем были вещи Джорджа Хейвуда.

– Почему? И откуда он их взял?

Куинн знал ответ, хотя и не был абсолютно уверен, что прав. Он вспомнил, как прошлой ночью Вилли Кинг рассказывала о Джордже: "Я была с ним в палате, когда он приходил в себя после наркоза... Он считал, что рядом Альберта, и говорил, что я впавшая в идиотизм старая дева, которой надо бы понимать... Злился страшно... Она отдала его старую одежду нищему, который проходил мимо их дома... Он называл ее доверчивой, слезливой кретинкой... Если Альберта действительно отдала вещи Джорджа какому-то нищему, у нее были на то причины. Хейвуды – не добрые самаритяне".

Куинн одновременно ощутил боль и триумфальную радость. Связь между Альбертой Хейвуд и убийством Патрика О'Гормана наконец-то стала проясняться. Нищий, которому Альберта отдала одежду Джорджа, бродяга, которого О'Горман посадил в машину, и автор письма Марте О'Горман был один и тот же человек – Брат Терновый Венец.

Но его уже одолевали новые вопросы. Где сейчас Брат Венец? Как он смог убедить общину бежать, чтобы спасти его от ареста? Было ли внезапное появление Хейвуда причиной гибели Сестры Благодать? Почему Альберта отдала вещи Джорджа нищему? И был ли он просто нищим? Что, если Альберта, отворившая дверь незнакомому человеку, разглядела в нем то же непомерное отчаяние, что носила в себе, и дала ему денег, чтобы он убил Патрика О'Гормана?

О'Горман мог каким-то образом узнать о воровстве Альберты. Трудно было представить его шантажистом, но, возможно, он пытался уговорить ее... "Разве можно так поступать, мисс Хейвуд? Верните деньги, пока не поздно. Вы ставите меня в трудное положение. Если я буду молчать, то превращусь в соучастника..."

Альберта была такой кроткой и тихой особой, что О'Горман никогда бы не поверил, что она способна на убийство. Все сходится, думал Куинн. Альберта и по сей день винит в своем несчастье О'Гормана, а ее отказ верить в его гибель всего лишь нежелание признать свою вину. Но как в эту картину вписывается Джордж? Подозревал ли он, что его сестра виновна в гибели О'Гормана? Что стояло за его регулярными поездками в тюрьму: стремление узнать правду или желание ее скрыть?

– Надо увезти коробки с собой, – сказал Ласситер. – А то, не ровен час, кто-нибудь из Братьев вернется за своим добром.

– Не думаю, чтобы они вернулись.

– Я тоже. Но береженого Бог бережет. Как вы думаете, куда они отправились?

– На юг, наверное. Раньше община жила в горах Сан-Габриэль.

Ласситер закурил и, переломив спичку пополам, швырнул ее за порог.

– Если бы я был на месте Учителя – тьфу-тьфу-тьфу, – это последнее, что бы я сделал. Даже если они и переоделись в нормальную одежду, двадцать пять человек в автомобиле и грузовике обязательно привлекут к себе внимание.

– Так что бы вы сделали?

– Довез бы всех до ближайшего большого города – Лос-Анджелеса – и распустил бы по одному. В горах им не выжить.

– В большом городе тоже, – сказал Куинн. – У них нет денег.

Убаюканная ездой, Мать Пуреса заснула на заднем сиденье, посасывая леденец. С ногами, подтянутыми к животу, и подбородком, упершимся в грудь, она напоминала дряхлый человеческий зародыш.

Ласситер сидел впереди. Когда они выехали на шоссе, он повернулся к Куинну.

– Вы говорили, тут рядом ранчо?

– Да. Мили через две будет поворот.

– Надо заехать, попросить помочь.

– В чем?

– Сразу видно, что вы городской, – усмехнулся Ласситер. – За скотиной-то приглядеть надо! Коровы сами не доятся. Ума не приложу, как они могли бросить животных?

– Грузовик и машина с трудом вместили людей.

– Не могу отделаться от мысли, что они спрятались где-то поблизости и ночью придут за скотом. Вы городской и не понимаете, насколько эта община зависит от животных. Они, кстати, отлично выглядят, чувствуется хороший уход.

– Вы правы, – сказал Куинн, вспоминая, с каким чувством Брат Свет говорил об овцах, козах, коровах. Где бы он сейчас ни находился, поблизости или в горах Сан-Габриэль, Куинн знал, о чем он будет думать перед сном.

Поворот к ранчо Арида был обозначен деревянной стрелой, украшенной подковами. Проехав с полмили, они увидели, что навстречу им едет джип. Кроме шофера в нем были два колли, отчаянно лаявшие и махавшие хвостами.

Поравнявшись с машиной шерифа, джип остановился, и водитель вышел на дорогу.

– Что случилось, шериф?

– Привет, Ньюхаузер, – сказал Куинн.

Ньюхаузер нагнулся и заглянул в машину:

– С ума сойти, это ты, Куинн!

– Я.

– Почему до сих пор не в Рино?

– Задержался немного.

– Знаешь, я рад, что ты в порядке. Меня, признаться, грызла совесть, что я тебя бросил одного на дороге. Никогда ведь не знаешь, как все обернется.

Эта ничего не значащая фраза вдруг подействовала на Куинна как откровение. Волна воспоминаний вновь обрушилась на него, и на гребне ее он увидел Сестру Благодать. "Добро пожаловать, незнакомец... Мы не отказываем в приюте бедным, потому что бедны сами".

– Никогда не знаешь, – тихо повторил он.