"Гимн Лейбовичу" - читать интересную книгу автора (Миллер Уолтер Майкл)

6

Разговоры о пилигриме оставались в аббатстве под запретом. Но по отношению к реликвиям и жизнеобеспечивающему убежищу запрещение было по необходимости ослаблено. Исключение составлял только сам первооткрыватель, которому по-прежнему было запрещено обсуждать эти дела и велено было думать о них как можно меньше. Но слухи не могли миновать его, и он знал, что в одной из мастерских аббатства монахи трудились над документами — не только над его бумагами, но и над некоторыми другими, найденными в старом письменном столе, — до тех пор, пока аббат не приказал закрыть убежище.

Закрыть! Эта новость потрясла брата Франциска. До убежища едва-едва дотронулись. Не считая его собственного приключения, не было предпринято ни одной попытки проникнуть дальше в тайны убежища, за тем исключением, что были открыты ящики стола, которые он тоже безуспешно пытался открыть, прежде чем заметил коробку. Закрыть! Даже не попытавшись выяснить, что скрывается за внутренней дверью, на которой написано «Внутренний люк», не исследовав «Изолированную среду». Не убрав камни и кости. Закрыть! Прервать исследование безо всякой видимой причины.

Затем поползли слухи.

«У Эмили был золотой зуб… У Эмили был золотой зуб». Это было абсолютно достоверно. Эта мелочь ухитрилась пережить более важные факты, которые никто не побеспокоился запомнить и которые остались незафиксированными, так что некий монастырский историк вынужден был записать: «Ни содержание Книги Памяти, ни какие-либо археологические источники еще не дали возможности определить имя правителя, который занимал Белый дом с середины и до конца шестидесятых годов, хотя Фр. Баркус заявляет, правда, не приводя в подтверждение никаких доводов, что его имя было…»

Зато в Книге Памяти было ясно записано, что у Эмили был золотой зуб.

Не удивительно, что господин аббат распорядился тотчас же закрыть этот склеп. Вспомнив, как он поднял древний череп и повернул его к стене, брат Франциск неожиданно испугался гнева небес. Эмили Лейбович исчезла с лица земли в самом начале Огненного Потопа, и только много лет спустя ее муж примирился с тем, что ее нет в живых.

Говорят, что бог, желая испытать людей, которые преисполнились гордыни, как во времена Ноя, приказал тогдашним мудрецам и среди них блаженному Лейбовичу изобрести могучее средство войны, какого никогда не было на земле, причем такой силы, чтобы оно заключало бы в себе настоящий адский огонь. И что бог предложил этим людям вложить сие оружие в руки своих князей и сказать каждому князю: «Только потому, что твои враги имеют такое же оружие, мы изобрели его для тебя, для того, чтобы они знали, что у тебя оно тоже есть, и боялись напасть. И теперь, наш господин, ты боишься их в той же мере, как и они тебя, так что никто не сможет спустить с цепи это страшное чудовище, которое мы сотворили для тебя».

Но князья, пропустив слова своих мудрецов мимо ушей, сказали каждый самому себе: «Если я нападу быстро и тайно, я уничтожу тех, других, пока они спят, и некому будет нанести ответный удар. Весь мир будет моим».

Вот какую глупость придумали князья. И тогда начался Огненный Потоп.

Не за неделю — за несколько дней, после того, как адский огонь был выпущен в мир, города превратились в месиво из стекла, окруженное обширными площадями битых камней. В это время все народы исчезли с лица земли, все покрылось трупами людей и всякого зверья — птиц и иных тварей, летавших по воздуху, и тварей, плававших в реках, ползавших в траве и хоронившихся в норах. Заболевая и умирая, они покрыли всю землю, а поскольку еще и демоны Радиоактивных Осадков обрушились на поля, то тела их некоторое время не разлагались, за исключением тех, что лежали на плодородной земле. Огромные облака гнева поглотили леса и поля, иссушая деревья и вызывая гибель злаков. Там, где раньше кипела жизнь, образовались обширные пустыни, а в тех местах, где люди остались живы, все заболели от отравленного воздуха. Хотя некоторые избежали смерти, никто не остался незатронутым. Многие умерли от отравленного воздуха даже в тех странах, куда не достало оружие.

Во всех частях света люди переходили с одного места на другое, и поэтому произошла путаница языков. И великий гнев разгорелся на князей и их слуг, и тех магов, которые изобрели оружие. Проходили годы, но Земля все не очищалась. Так записано в Книге Памяти.

Из путаницы языков, из смешения остатков многих народов, из страха родилась ненависть. И ненависть внушила людям: «Давайте побьем камнями и выпустим кишки, давайте изжарим тех, кто это сделал. Давайте принесем в жертву на костре тех, кто совершил это преступление вместе с их наемниками и их мудрецами; сожжем их, и пусть погибнут и они, и все их труды, и их имена, и даже память о них. Давайте уничтожим их всех, и расскажем нашим детям, будто мир родился снова, чтобы они ничего не узнали о смерти, которая была прежде. Давайте начнем Великое Упрощение, и тогда мир начнется сначала».

Вот так случилось, что после Потопа, Радиоактивных Осадков, болезней, безумия, путаницы языков, вспышек гнева началось кровопролитие Упрощения, когда оставшиеся в живых люди стали рвать на куски других оставшихся в живых, убивая правителей, вождей, инженеров, учителей, и каждый из предводителей обезумевших толп требовал заслуженной смерти для тех, по чьей вине Земля превратилась в то, во что она превратилась. Никто не был более ненавистен этим толпам, чем люди знания, сначала потому, что служили князьям, а позднее и потому, что отказались присоединиться к кровопролитию и пытались сопротивляться толпам, называя их «кровожадными простаками».

С радостью толпа приняла это имя, и поднялся крик: «Простаки! Да, я простак! А ты простак? Мы построим город и назовем его Простым городом, потому что все хитроумные ублюдки, из-за которых все это произошло, будут уже мертвы! Пошли! Мы им покажем! Есть здесь кто-то не простак? Долой ублюдков, если они еще есть здесь!»

Спасаясь от ярости простаков, оставшиеся в живых ученые бежали в те убежища, которые согласились их принять. Когда Святая Церковь приняла их, она облекла их в монашеские одежды и пыталась укрыть в тех обителях и женских монастырях, которые сохранились и могли быть вновь заселены, так как монахи были не так ненавидимы толпой, за исключением тех случаев, когда они оказывали открытое сопротивление, дабы принять мученичество. Иногда такие убежища были спасительными, но большей частью — нет. Монастыри были захвачены, рукописи и священные книги сожжены, а скрывающиеся в убежищах были схвачены и в конце концов повешены или сожжены. Упрощение с самого начала утратило смысл и цель и превратилось в безумное буйство толп убийц и разрушителей; такое могло быть только тогда, когда исчезли последние следы социального порядка. Это безумие передалось и детям, которых научили не только помнить, но и ненавидеть. Вспышки ярости спорадически повторялись даже через четыре поколения после Потопа. Но эта ярость была направлена уже не на ученых, которых почти не осталось, а просто на грамотных.

После бесплодных поисков жены Исаак Эдвард Лейбович бежал к цистерцианцам37, где пребывал в укрытии в первые годы после Потопа. Через шесть лет он отправился на юго-запад, чтобы отыскать Эмили или ее могилу. Там он убедился наконец в ее смерти, ибо в этом месте смерть властвовала безраздельно. Там, в пустыне, он дал обет. Затем он возвратился к цистерцианцам, одел их одежды и много лет спустя стал священником. Он объединил вокруг себя нескольких друзей и выдвинул некий скромный план. Через несколько лет его предложения достигли «Рима», который больше не был Римом (так как не был больше городом). Рим переместился в другое место, затем опять переместился, и еще раз — все это за неполные два десятилетия, после того как простоял на одном месте две тысячи лет. Через двенадцать лет после того, как был выдвинут этот план, отец Исаак Эдвард Лейбович получил разрешение основать новую религиозную общину, названную именем Альбертуса Магнуса, учителя Св. Фомы и покровителя людей ученых. Ее необъявленным и вначале лишь смутно обозначенным назначением было сохранение истории человечества для пра-пра-пра-правнуков детей простаков, которые хотели эту историю уничтожить. Самым ранним одеянием членов общины были холщовые лохмотья и котомки — одежда Простаков. Они разделялись на «книгонош» и на «запоминателей», в соответствии с полученным заданием. Книгоноши контрабандой приносили книги в юго-западную пустыню и зарывали их там в бочонках. Запоминателям было поручено заучивать наизусть все, что было записано в исторических книгах, священных рукописях, литературных произведениях и научных трудах на тот случай, если некоторые неудачливые книжные контрабандисты будут схвачены и под пыткой откроют места сокрытия бочонков. В то же время другие члены нового ордена пробили водяную скважину в трех днях пути от тайного склада книг и начали строительство монастыря. Таким образом было начато дело, имевшее целью сохранение остатков человеческой культуры от остатков человечества, хотевших их уничтожить.

Во время возвращения из похода к тайнику за книгами Лейбович был схвачен толпой Простаков. Один перебежчик из инженеров, которого священник давно забыл, опознал его не только как человека знания, но и как специалиста в области оружия. Он был тут же замучен путем удушения с помощью веревки, затянутой не очень сильно, чтобы не сломать шею, и то же время поджаривался живьем, ибо в толпе возникли разногласия по поводу способа казни.

Запоминателей было немного, их память была ограничена.

Несколько книжных бочонков было найдено и сожжено, также как и несколько других книгонош. Сам монастырь трижды подвергался нападению, но потом безумие начало утихать.

К моменту окончания безумия во владении ордена из огромной кладовой человеческого знания сохранились лишь несколько бочонков с оригиналами книг и жалкая коллекция рукописных текстов, записанных по памяти.

И теперь, после шести столетий тьмы, монахи все еще хранили эту Книгу Памяти, изучали ее, списывали, переписывали и терпеливо ждали. В самом начале, во времена Лейбовича, надеялись и даже считали весьма вероятным, что четвертое или пятое поколение пожелает обрести свое наследство. Но монахи тех давних дней не учли способности человечества за несколько поколений создавать новую культуру, если прежняя полностью уничтожена; создавать ее при помощи законодателей и пророков, гениев и маньяков, таких как Моисей или Гитлер, или с помощью невежественных стариков-тиранов. И довольно много было приобретено таким образом. Но новая «культура» была наследием тьмы, в которой слово «простак» означало то же самое, что слово «гражданин», а «гражданин» — то же самое, что «раб». Монахи ждали. Для них не имело значения, что знания, которые они хранили, стали бесполезными, что многие из них теперь уже не были собственно знаниями. Зачастую они были так же непостижимы для монахов, как и для неграмотных дикарей с гор. Эти знания были пусты, их содержание давно обесценилось. Кроме того, знания эти имели свою символическую структуру, во всяком случае, улавливалась взаимосвязь между символами. Для того, чтобы выяснить, как соединить разрозненные знания в единое целое, необходимо было, по крайней мере, минимальное знание об этих знаниях. В один прекрасный день — день или столетие — явится Объединитель, и все эти вещи снова соединятся между собой. Так что время не имело значения. Была Книга Памяти, а их обязанностью было хранить ее, пусть бы ночь на Земле продолжалась больше десяти столетий, или даже десяти тысяч лет, потому что они, хотя и родились в темное время средневековья, были настоящими книгоношами и запоминателями блаженного Лейбовича. И когда они направлялись за пределы своего аббатства, то каждый принятый в орден — будь то конюх или сам господин аббат — носил в котомке, как часть своего одеяния, книгу, чаще всего требник.

После того, как убежище было закрыто, аббат быстро и без шума забрал все найденные там документы и реликвии. Запертые, по слухам, в кабинете Аркоса, они стали недосягаемы для изучения. Для любых практических целей они были потеряны. Но, хотя все это и отправилось на полку в кабинете аббата, всеобщее обсуждение находок продолжалось: то об одной, то о другой шептались в коридорах. Франциск изредка слышал эти перешептывания. Со временем они прекратились и возобновились только тогда, когда до братии дошли обрывки разговора аббата с курьером из Нового Рима. Беседовали они в трапезной, монахи кое-что услышали и шептались потом несколько недель после отъезда курьера, а затем снова утихли.

Брат Франциск Джерард из Юты на следующий год вернулся в пустыню и снова постился в уединении. Он возвратился слабый и истощенный, и вскоре был вызван к аббату Аркосу, который захотел узнать, не вел ли он на этот раз бесед с представителями небесных сил.

— О нет, мой господин аббат! Днем там не было ничего, кроме канюков.

— А ночью? — подозрительно спросил аббат.

— Только волки, — сказал Франциск и осторожно добавил: — Я так думаю.

Аркос решил не обсуждать осторожную поправку, а просто нахмурил брови. Как заметил брат Франциск, нахмуренный взгляд аббата служил источником некоей энергии, которая преодолевала пространство с определенной скоростью и была еще не очень хорошо изучена, если не считать испепеляющего воздействия на любой поглощающий ее предмет, причем в качестве этого предмета обычно выступал постулант или послушник. За то время, что протекло до следующего вопроса, Франциск поглотил пятисекундную вспышку этой энергии.

— Ну, а как насчет прошлогоднего дела?

Послушник судорожно сглотнул.

— Старик?

— Старик.

— Да, дом Аркос.

Стараясь, чтобы в его тоне не промелькнуло даже намека на вопрос, Аркос пробубнил:

— Всего лишь старик. Никто больше. Теперь мы убеждены в этом.

— Я тоже думаю, что это был всего лишь старик.

Отец Аркос утомленно потянулся за ореховой линейкой.

Удар!

— Deo gratias!

Удар!

— Deo...

Когда Франциск был отпущен в свою келью, аббат крикнул ему вслед в коридор:

— Между прочим, я хотел напомнить тебе…

— Да, преподобный отец?

— Никаких тебе обетов в этом году, — заключил Аркос и исчез в кабинете.