"Рынок тщеславия" - читать интересную книгу автора (Милованов Максим)

Дождевой Червяк и плюшевый заяц

Хотя вот уже час накрапывал мелкий дождь, настроение у спрятавшейся под зонтом Валентины Глушенковой было вполне приличным. Причина тому – вовсе не любовь к пасмурной погоде, а милое, забавное существо в сиреневом дождевике, проводившее в песочнице какие-то раскопки.

– Тетя Валя, смотрите, какого я змея откопала! – воскликнула Настя, показывая на здоровенного дождевого червя.

– Какой большой! – удивилась Глушенкова. – И что ты с ним будешь делать?

– Поиграю немного и отпущу, – ответила девочка. – А то его дети, маленькие червячки, начнут волноваться, почему их папа так долго не приползает с работы.

– Молодец, – улыбнулась Валентина.

Она в точности не знала, ползают ли дождевые червяки на работу и есть ли у них дома и дети. Зато она знала, что с каждым днем все больше и больше влюбляется в Настю. Да и не она одна. Казалось, весь персонал больницы очарован девочкой. Чтобы понять это, стоило лишь взглянуть на ее палату, буквально напичканную игрушками и всевозможными сладостями. Если в армии есть понятие «сын полка», то у Насти был, пожалуй, статус «дочери больницы»!

Впрочем, кроме очарованных и влюбленных, к девочке приходили и иные люди.

Например, опытный репетитор, которого наняли подруги покойной Елены Самохиной. Он готовил Настю к школе. А еще захаживали государственные чиновники. Приходили они не к девочке, а к главному врачу больницы, от которого слышали одну-единственную фразу:

– Настя Самохина серьезно больна и нуждается в длительном стационарном лечении!

Те же чиновники исправно навещали следователя Анатолия Панфилова, интересуясь, когда он наконец закроет дело о гибели Елены Самохиной. Впрочем, они прекратили свои визиты, когда узнали, что дело по факту смерти переквалифицировано в дело об убийстве, из-за чего их служебное рвение также могут переквалифицировать в нечто иное.

Поводом для переквалификации дела стал визит загадочного «человека-горы» и «жучок», который он после себя оставил. Следствие интересовалось не столь его личностью, сколько целями. Что он или стоявшие за ним люди хотели узнать, прослушивая палату шестилетней девочки?

Имелись две более или менее логичные версии. Первая: кто-то хотел выяснить из разговоров милицейских следователей с Настей, как продвигается следствие по делу о гибели ее матери. И вторая: неизвестных могло интересовать, знала ли что-то о смерти матери сама девочка и делилась ли она своими знаниями с милицией.

Впрочем, где-то на периферии сознания инспектора Глушенковой всплывала и третья версия. Валентина пока сама не знала, как ее сформулировать, но была уверена, что в самом скором времени версия обретет четкие контуры. Поводом для новых сомнений стало странное поведение человека, установившего «жучок», – ведь для того, чтобы повесить его на занавеску, вовсе не обязательно было рыться в Настиных вещах. Это можно было сделать, когда палата пустовала, и тогда неизвестные могли бы прослушивать ее хоть до второго пришествия. Но «человек-гора» действовал иначе: он будто нарочно подстроил все так, чтобы Настя увидела его и рассказала взрослым, а те, в свою очередь, – милиции.

Правда, из этого следовала уже совершенная глупость: люди, установившие «жучок», сами хотели, чтобы его обнаружили. Такое в милицейской практике встречалось нечасто! Глушенкова подозревала подруг покойной Елены Самохиной. Учитывая их несогласие с версией несчастного случая, такого рода инсценировка, дающая следователю некий намек, вполне могла бы иметь место.

Пока она размышляла, дождик прекратился. Сложив зонтик и освободив Настю от полиэтиленового дождевика, Валентина спросила:

– А где твой знакомый червяк?

– Уполз домой, – ответила Настя. – А мы ведь домой не пойдем, мы еще погуляем, да?

– Да, – улыбнулась Глушенкова и поднялась с лавочки.

«Интересно, что Настя называет домом? – спросила себя Глушенкова. – Ведь не больницу же? Или она уже успела с нею сродниться?» От этой мысли защемило сердце, и мозг снова заработал «в сыскном режиме».

В памяти всплыли события сегодняшнего следственного эксперимента, который состоялся утром на платформе «Вознесенская». На него были приглашены те самые свидетели, которые в один голос утверждали, что Елена Самохина сама упала на рельсы. Следователь Панфилов собирался поподробнее проследить, что называется, динамику падения. Вместе с ним надеялась докопаться до истины и Глушенкова.

Прибыв на платформу с небольшим опозданием, Валентина обнаружила там своего друга Анатолия в обществе пятерых свидетелей, которые, как она поняла, стояли на тех же местах, что и в момент трагедии. На месте Елены Самохиной топтался сам Анатолий. Увидев коллегу, следователь очень обрадовался.

– Наконец-то, – сказал он с облегчением. – Я думал, ты не придешь.

– Напрасно думал…

– Встань, пожалуйста, на мое место, – попросил он Валентину. – Будешь изображать Елену Самохину. А я похожу и осмотрюсь немного.

– Хорошую же роль ты мне придумал, – сказала Глушенкова. – Надеюсь, финальную сцену мне исполнять не придется?

– Упаси боже! – ответил Анатолий и принялся бродить вокруг шести неподвижных фигур.

Эксперимент привлек множество зевак, которые с любопытством наблюдали за бесплатным спектаклем. Некоторые перешептывались друг с другом, очевидно догадавшись, с чем это действо связано.

Валентина тем временем присмотрелась к свидетелям недавней трагедии. Ближайший к ней человек стоял слева, метрах в трех. Это был мужчина лет сорока. Из материалов дела она знала, что зовут его Роман Антонович Белиц. Он работал редактором в газете, офис которой находился неподалеку. В тот день Роман Антонович направлялся на деловую встречу, и она, как выяснило следствие, действительно имела место. Да и подозреваемый из него был никакой: подтолкнуть Елену Самохину так, чтобы этого не заметили остальные четверо, он не мог. Единственным человеком, который мог бы, изловчившись, столкнуть Самохину на рельсы, была вторая свидетельница, Капитолина Дмитриевна Звягинцева, ехавшая в тот день по своим пенсионным делам. Она стояла метрах в трех от Елены. Однако Глушенкова никак не могла представить эту интеллигентную шестидесятивосьмилетнюю пенсионерку в роли убийцы.

Свидетелем номер три была Оля Степанова, девчушка лет тринадцати, направлявшаяся в тот момент от подруги домой. Она находилась в четырех метрах слева, да и на роль злодейки в силу своего юного возраста никак не годилась. Четвертый и пятый свидетели – молодожены Лариса и Павел Стариковы – сидели на скамейке метрах в пяти от края платформы, где стояла Елена. В тот день они просто шатались по городу и наслаждались обществом друг друга, что вполне естественно в медовый месяц.

Как ни пыталась Валентина представить, что кто-то из этой пятерки мог незаметно для других помочь Елене Самохиной сделать последний в жизни шаг, ничего не выходило. Такие же тщетные мысленные усилия Глушенкова прочитала и на лице капитана Панфилова.

Тот даже присел на край платформы рядом с местом падения и заглянул вниз в надежде отыскать там углубление, в котором мог бы спрятаться убийца. Но кроме небольшого лоскута фиолетовой материи, валявшегося между шпалами, ничего подозрительного обнаружить не удалось.

Чтобы хоть немного увеличить к.п.д. явно неудавшегося следственного эксперимента, Глушенкова спросила у пенсионерки Капитолины Дмитриевны:

– Вы, случайно, не помните, стоял кто-нибудь еще поблизости?

– Точно не помню… Кажется, за моей спиной стоял какой-то мужчина. Но очень далеко, почти возле самой скамейки, а может, и дальше.

– Мы помним этого мужика, – поддержали ее молодожены Стариковы. – Он находился буквально в метре от нас.

– А что он делал? – ухватилась за соломинку Глушенкова.

– Ничего, – ответил Павел. – Просто стоял и читал книгу, детектив, кажется. Когда эта женщина прыгнула под поезд, он, по-моему, даже не шелохнулся.

– Он что, не собирался никуда ехать?

– Наверное, он ждал поезда в противоположную сторону, – предположил Павел. – Ведь он стоял ближе к тому краю платформы. Так обычно располагаются те, кому ехать в обратом направлении.

– А куда он девался после происшествия? – спросил капитан Панфилов.

– Уехал, наверное, – предположила Лариса. – Через несколько секунд после этого кошмара подъехал встречный поезд. Скорее всего, он на нем и уехал. Сами знаете, бывают такие люди, которых ничем не прошибешь, им на все и на всех наплевать.

– Да, бывают…

Панфилов выразительно посмотрел на Глушенкову. «Твой ход!» – говорил его взгляд.

Покинув место Елены Самохиной, Валентина подошла к молодоженам и спросила Павла:

– Вы сказали, что женщина прыгнула под поезд. Почему?

– А что же она сделала? – удивился Павел.

– Когда речь идет о несчастном случае, обычно говорят «упала под поезд», а вы сказали «прыгнула».

– Да, нам с Ларисой действительно показалось, что женщина нарочно прыгнула под поезд. Тогда, во время первой беседы со следователем, мы были в шоке от этой жуткой сцены и просто не могли толком назвать подробности. Придя домой, мы начали вспоминать все в деталях и поняли, что стали, скорее всего, свидетелями самоубийства.

– Расскажите об этих деталях, – попросила Глушенкова.

– Мы сразу обратили внимание на эту женщину, – продолжила Лариса. – У нее был такой потерянный вид. Она как-то странно ходила по платформе. Будто искала место поудобнее… чтобы умереть. Я понимаю, что это дико звучит, но именно такое у нас с мужем сложилось впечатление. Женщина сначала стояла почти в середине платформы, потом передвинулась поближе к нам, а когда показался поезд, быстро подошла к тому месту. – Девушка указала пальцем туда, где только что стояла Глушенкова. – Мы с Пашей сначала не понимали, зачем она бродила по перрону. В конце концов, не все ли равно, где умирать. А потом поняли: не все равно! В самом начале платформы, где мы сейчас стоим, это сделать гораздо проще – скорость поезда здесь намного выше, а быстро затормозить он не может.

– Совершенно справедливо, – подключился к разговору Роман Антонович Белиц. – Я тоже много думал об этой трагедии и пришел к выводу, что женщина сама покончила с жизнью. Потрясенный увиденным, я даже написал материал о прогулках. Ведущие психологи утверждают, что вовсе не в квартирах людям чаще всего приходит мысль свести счеты с жизнью, а на свежем воздухе. Именно на улице, где они видят множество, как им кажется, счастливых людей, которым нет до них никакого дела, потенциальные самоубийцы и решаются на последний шаг. Я с этим выводом полностью согласен! Мне в тот момент поведение покойной тоже показалось несколько странным. У нее была внешность очень больного человека. Кроме того, она выглядела какой-то отрешенной, словно ее загипнотизировали. Такое состояние характерно для самоубийц перед последним шагом. Но вот в чем я не схожусь с молодыми людьми, – он чуть поклонился в сторону молодоженов, – так это в их предположении, что женщина, находясь в явно депрессивном состоянии, способна была логически мыслить и выбирать место для смерти… Я, насколько вы помните, стоял сбоку и мог заметить то, чего, скорее всего, не видели другие. Она упала стремительно. Рывок – и она уже внизу! Как будто ее толкнули в спину. Но мы точно знаем, что толчка не было…

Обдумывая слова наблюдательного Романа Антоновича, Глушенкова ощущала смущение. Как ни странно, версию самоубийства ни она, ни Анатолий Панфилов не рассматривали в качестве рабочей. А почему, собственно? Потому, что оказались в плену штампов. Любящая мать не может покончить с собой и оставить родное чадо сиротой. А если Елене было уже невмоготу? Если болезнь и жизненные проблемы зажали ее так, что мысли о дочери ушли на второй план? Что, если так оно и было?..

«Но ведь и подруги Елены Самохиной ни разу, даже вскользь не упомянули о возможности самоубийства, – подумала Валентина. – Значит, такую возможность исключали не только мы с Анатолием. Да и какие, собственно, проблемы были в ее жизни? Кроме болезни, пожалуй, никаких. А может, мы просто чего-то не знаем?»

Она остановилась и поискала взглядом Настю. Та топталась возле небольшого заборчика, ограждавшего игровые аттракционы.

«Нужны мотивы! – продолжала рассуждать Глушенкова. – Серьезные мотивы. Как для того, чтобы покончить с собой, так и для убийства!»

В этот момент Настя призывно замахала ей руками. Валентина приблизилась к девочке:

– Что случилось?

– Давайте вон того зайца выиграем! – предложила Настя, указывая на симпатичного зайчика, висевшего над дверью дощатого домика с надписью «Тир».

– Как это «выиграем»?

– Вы же в милиции работаете. Вас там стрелять учат, чтобы бандитов всяких ловить! Значит, вы сможете мне зайца выиграть. Он здесь уже давно висит. Мне его жалко – он такой мокрый!

– Значит, этот заяц – приз за меткую стрельбу! – догадалась Валентина.

– Да. – Настя бодрым шагом направилась в тир.

Поступь инспектора Глушенковой была не такой бодрой. Она-то знала, как учат стрелять в этой самой милиции! Последний раз Глушенкова стреляла почти год назад, выбив пятью выстрелами по неподвижной мишени всего тридцать очков. Но как объяснишь это маленькой девочке?

Внутри прилично отделанного помещения находился один-единственный пожилой мужчина, в обязанности которого, очевидно, входило заряжать клиентам оружие и следить за порядком.

– Желаете пострелять? – изумленным тоном поинтересовался мужчина, словно все посетители тира предпочитали сыграть в шахматы или покататься на коньках.

– Мы хотим выиграть зайца, который висит над дверью, – объяснила Настя.

– Чтобы выиграть этого зайца, нужно поразить двадцать мишеней подряд. А это нелегко.

– Ерунда, – отмахнулась девочка. – Тетя Валя хорошо стреляет, потому что работает в милиции страшным лейтенантом!

– Старшим лейтенантом, – поправила Валентина.

– Вот как? Ни за что бы не подумал! Из чего желаете вести огонь, товарищ старший лейтенант? Из винтовки или из пистолета?

– Из пистолета…

– Вам какую модель?

– Есть выбор?

– У нас здесь приличный тир, а не забегаловка какая-нибудь! – произнес мужчина, выкладывая один за другим три пистолета на длинных цепочках. – В наличии три модели пневматического оружия: наш российский «иж», немецкий браунинг и американский кольт.

Валентина выбрала кольт.

– Крутой выбор! Обычно женщины предпочитают браунинг, – произнес мужчина. – Давайте я дам вам три пробных патрона, а то ведь это оружие с норовом – довольно тяжелое и с приличной для пневматического пистолета отдачей. К нему нужно привыкнуть!

Он загнал в револьвер три свинцовых шарика.

– Целиться нужно «под обрез». Знаете, как это делается?

– Знаю, – ответила Валентина.

Она быстро прицелилась и выстрелила. В мишень, конечно же, не попала, но отметила для себя довольно интересную вещь: хотя рука ощутила приличную отдачу, шума от выстрела практически не было – так, едва слышный щелчок. И это в закрытом помещении, где эхо должно быть просто громоподобным. Два следующих выстрела она сделала, вообще не целясь. И на этот раз почти ничего не услышала.

Пока мужчина со скептической ухмылкой на лице перезаряжал револьвер, Валентина сделала для себя еще одно любопытное открытие. Последний раз из пневматического оружия ей довелось стрелять лет эдак пятнадцать назад, поэтому для нее лично стал откровением тот факт, что современные пневматические пистолеты заряжаются небольшими, в диаметре не более трех миллиметров, свинцовыми шариками, а не более громоздкими продолговатыми пульками, как это было во времена ее молодости.

– Скажите, – обратилась она к мужчине, который заряжал револьвер новыми шариками, – какова мощность этого оружия?

– Вы, наверное, хотели спросить, можно ли из такого пистолета убить?.. Что ж, оружие это достаточно мощное. Данная модель, например, с легкостью разбивает бутылку из-под шампанского с десяти метров. И это еще не самый сильный аппарат. Все зависит от напора воздуха в газовом баллоне, калибра и длины ствола. К примеру, длинноствольный аналог армейского «смит-вессона» мощнее вот этого кольта почти в два раза. А стреляет, как ни странно, еще тише! Так что в принципе убить из пневматического оружия можно. Но для этого нужно угодить человеку в какое-то уязвимое место; в глазное яблоко, например, или в ухо.

– А если выстрелить в спину? – спросила Глушенкова.

– Останется большой синяк – и все…

– А сбить человека с ног таким выстрелом можно?

– Это запросто.

Хозяин тира протянул ей заряженный револьвер:

– Вы зайца выигрывать будете или раздумали?

– Чуть позже, – ответила Глушенкова. – А сейчас мне нужен телефон…