"Духless: Повесть о ненастоящем человеке" - читать интересную книгу автора (Минаев Сергей)

Офис

Следующим утром я прихожу на работу.

Стоит сказать, что контора моя является филиалом большой французской компании по продажам разных консервов. От кукурузы до зеленого горошка. Когда-то давно, лет десять назад, ее представительство в Москве открыл один непутевый чел. Жизнь он вел разгульную, весьма не по средствам, и, как и многие в начале девяностых, думал, что жизнь в атмосфере бесконечного праздника, когда сегодня ты пропил две тысячи долларов, а завтра наживешь непонятным образом еще пять, будет продолжаться вечно. Довольно быстро число лохов, которых можно было путать разнообразными аферами, сошло на нет вместе с количеством денег, которые эти самые лохи ему приносили. Суммы же проигранного в казино, промотанного по проституткам и ночным клубам, наоборот, возрастали с астрономической скоростью. В какой-то момент челу пришлось взять кредит в банке для латания бесчисленных дыр в своем бюджете. Кредит, ясное дело, брался с целью последующего кидалова банка. Стоит ли говорить, что банк (как, впрочем, и почти все в то время) оказался бандитским. И в один прекрасный и, возможно, даже солнечный день на пороге его офиса возникла группа крепких ребят, весьма дружелюбно настроенных, которые путем быстрого диалога, подкрепленного парой увесистых зуботычин, объяснили герою, что либо он несет деньги в банк, либо его несут в морг. Прикинув, что шансы исчезнуть ничтожно малы, этот чувак стал быстренько искать варианты нехитрой махинации, с помощью которой можно было бы найти искомую сумму. Тут выяснилось, что у его отца, когда-то работавшего в торгпредстве СССР во Франции, оказались некоторые завязки с тамошними промышленниками, которые, по счастью, искали партнера для открытия своего консервного бизнеса в России. Живо обрисовав им перспективы выхода на столь огромный (но столь же и опасный) рынок с надежным российским партнером (стоит ли сомневаться в нашей честности, ха-ха), он заполучает контракт. Открыт, как водится, офис, сидит секретарша, стоит пара шкафов с пустыми канцелярскими папками, а также имеется склад, готовый принять две фуры, стоимостью, равной сумме взятого кредита плюс некоторые проценты.

Когда товар пришел, его нужно было реализовывать, чтобы превратить груды набитого генно-модифицированным горохом и овощами металла в дензнаки. Реализация первой партии прошла столь быстро и столь успешно, что и сам чувак, и бандиты решили пока не резать курицу, несущую золотые яйца, а подзаработать деньжат на торговле, покрасть попутно у глупых френчей деньги, выделяемые на рекламу, а там посмотреть. Но, как и любой русской сказке, всему приходит конец. Не всегда счастливый. Поймав пару раз левые балансы и неубедительные отчеты о рекламных затратах (действительно, разве могут быть так похожи друг на друга пейзажи, окружающие 150 размещенных в Москве рекламных щитов, — выглядит так, будто пять щитов снимали с разных точек), французы сами приехали в Москву. Здесь они резво нашли выходы на соответствующие органы, в которых объяснили, что они-де инвестируют в Россию сотни тысяч долларов, а могут и миллионы, но здесь сидят люди не совсем, скажем так, честные и тормозят взаимовыгодный для наших стран бизнес. Соответствующие органы вошли в положение французов и, руководствуясь идеей укрепления российско-французских торговых связей, быстро отжали с поляны чувака с его бандитами.

Так получилась контора, в которой я тружусь на посту коммерческого директора.

Со временем из маленького офиса вырос целый монстр, с неповоротливой инфраструктурой, парой сотен сотрудников, алкоголиком-директором (с русской стороны), с жутким запахом изо рта и манерой собирать еженедельные совещания в девятнадцать ноль две.

Продажи шли довольно успешно, директор постепенно готовился к пенсии. Наезжавшие с проверками французы весело проводили время в клубе «Night Flight» с русскими проститутками. Низший персонал был низведен до состояния работников потогонных предприятий по пошиву кроссовок в Индонезии, а топ-менеджмент, частью коего я и имею честь быть, устроил диктатуру корпоративного рабства, замешенного на жути совковой министерской эстетики, получал ломовые бонусы, неимоверные командировочные и воровал, по мере возможностей, бюджеты. В общем, бизнес был построен как положено.

Наш милый офис находится в одном из первых бизнес-центров города. В Riverside Towers, этой цитадели корпоративного ужаса. Само название, по замыслу его создателей, должно, вероятно, вызывать у работающих в нем ассоциации с этакими ажурными дворцами на берегу благословенной реки. Но у меня лично с первого дня работы оно вызывает ассоциации с жуткими готическими замками или юдолями зла из романов-фэнтези. Ранним зимним утром, когда на улице еще не слишком светло, кирпичные башни загораются восковыми глазницами окон, как ожившая иллюстрация к книгам Толкиена.

В особенности когда ты стоишь в девять утра на горке, перед въездом на территорию, и видишь, как стягиваются к башням людские и автомобильные потоки. Люди семенят, пытаясь не опоздать на работу, многие на ходу лопочут по мобильникам, постепенно втягивая свои невыспавшиеся мозги в утреннюю суету города. (Мобильные телефоны выполняют в настоящее время, ко всему прочему, еще и функцию дополнительного будильника. Если первый будит тебя на работу, то второй сообщает тебе, что она уже началась.) Иногда мое воображение дорисовывает чуть сгорбленным фигуркам тюки на спинах, превращая их в крепостных рабов, ежедневно несущих своим хозяевам оброки в виде собственного здоровья, чувств и эмоций. Самое глупое и самое ужасное в этом то, что все это они делают по своей собственной воле, в отсутствие каких-либо кабальных крепостных грамот.

Ближе к десяти утра на стоянку медленно въезжают солидные представительские автомобили производства западногерманских концернов. Из них вылезают БОССЫ, вальяжно проходят в офисы, на ходу молниями из глаз испепеляя опоздавших или курящих на улице сотрудников. В Riverside Mordors[2] начинается новый день…

Да, кстати, курить в офисах, на этажах и на улице близко от входов — запрещается. Во-первых, курящие сотрудники меньше работают (уменьшается ли при этом производительность труда, не уточняется). Во-вторых — курение является источником многочисленных болезней (и как следствие, многочисленных оплачиваемых больничных листов), таких как: бронхит, легочные заболевания и т.д. Курящий человек может умереть и лежать в гробу на собственных похоронах с ужасным серовато-зеленым цветом лица (в противоположность скоропостижно скончавшемуся от переработок розовощекому некурящему коллеге), чем нарушит Инструкцию номер 234 «О внешнем виде сотрудника Компании, находящегося на корпоративных событиях, мероприятиях или в иных Общественных Местах, где он может быть напрямую ассоциирован с Компанией».

Напротив, топ-менеджерам, к числу коих я, по недоразумению, принадлежу, в виде поблажки негласно разрешается курить в собственных кабинетах. Этим, наверное, Компания подчеркивает, что ей все равно, от чего и с каким цветом лица вы сдохнете. В вас вбухано столько корпоративных денег, что руководство Компании не то что не заявится к вам на похороны, а трижды перекрестится по поводу вашей кончины. Такова жизнь. Большую ее часть ты карабкаешься в стремлении занять место под солнцем, а когда достигаешь желаемого, то подчас испускаешь дух, так и не успев насладиться его первыми лучами.

Я, как поднаторевший в корпоративном этикете бульдог, заблаговременно позвонил в девять утра собственной секретарше, чтобы она сообщала всем о моей мифической утренней встрече, съездил домой переодеться и, закапав в глаза визин, отправился на службу. К офису я подъехал без десяти одиннадцать.

И вот я выхожу из лифта на восьмом этаже и открываю дверь офиса, источая из себя флюиды вечных ценностей, таких как: пунктуальность, служебное рвение, начальственная мудрость и забота об интересах Компании.

При входе размещается ресепшн. Ажио с тремя секретаршами. Я здороваюсь, все три одновременно поднимают головы от книжек формата «покетбук» и говорят мне: «Доброе утро». Мониторы компьютеров практически загораживают их лица. Разглядеть, кто сидит за ресепшн-деск, можно только в просветы между мониторами. Таким образом, создается полнейшая иллюзия того, что наши секретарши сидят в долговременной огневой точке. Сотрудники неделями безуспешно осаждают это современное фортификационное сооружение, пытаясь получить нужную информацию, заказать себе разъездную машину или соединиться по телефону с топ-менеджментом. Добавим сюда каменные лбы секретарш, их пулеметные скороговорки, бухающие фугасом хамские выкрики по отношению к сотрудникам низшего звена, и иллюзия превратится в реальность. Воистину, не много у нас найдется Матросовых, способных собственной грудью броситься на амбразуру секретариата с гранатой в руках, чтобы оградить весь офис от их хамства, нежелания работать и проблем, вызванных их полнейшей профессиональной непригодностью.

Казалось бы, что легче их уволить и найти новых? Вежливых, предупредительных и работящих. Но во-первых, они ловко научились беременеть, чувствуя надвигающуюся грозу (увольнение). Во-вторых, на вакантные места выбывших в декретный отпуск они тотчас же приводят своих подруг, таких же твердолобых ослиц, создавая у руководства полную уверенность в том, что секретарша — это не должность, а особая человеческая порода, с детства обученная тупить, филонить и хамить окружающим. Так и живет наш секретариат годами. Половина перманентно в декрете, вторая половина (временно заменяющая первую) на испытательном сроке (видимо, бессрочном), защищенные КЗОТом, как ДЗОТом. Железобетонно.

Я прохожу к своему кабинету, в этот момент одна из секретарш начинает говорить с места:

— Постойте, тут для вас конверт передали.

— Откуда? — спрашиваю я.

— Вот, тут у меня записано было. — Она встает с места и начинает рассеянно ковыряться в бумагах на столе. Тут же забывает, что ищет, и застывает в растерянности.

— Если найдете, принесите мне тогда, о'кей?

Я-то точно знаю, что наши секретарши — андроиды. И работают они притом от сети. В стульях запаяны контакты, снабжающие секретарш энергией и поддерживающие их жизнеобеспечение. Стоит им подняться со стула, как контакт размыкается, вызывая сбои в информационной системе секретарши. Начинаются неполадки, грозящие стереть у нее всю память и вывести из строя на месяц. Находясь на работе, они могут передвигаться без сети только на расстояние до туалета или кабинета директора. А уходя на обед или уезжая домой, они переключаются в режим «Улица», позволяющий воспринимать информацию, только написанную в книгах формата «покетбук».

Я захожу в свой кабинет, моя секретарша стремительно скидывает «окна» эксплорера. Идиотка, как будто бы я не знаю, что ты целыми днями виснешь на сайте damochka.ru в поисках неземной любви или хотя бы элементарной ебли. Как-то, подсмотрев ее ник на «дамочке», я полдня разводил ее на местном форуме, посылал по почте фотографии мачо, взятые мной из Интернета, затем назначил встречу в интернет-кафе «Мах» на Новокузнецкой, насладившись теми пятью минутами, когда она, краснея и мямля, просила отпустить ее раньше на полчаса. В общем, ухохотался я тогда неплохо.

Секретарша у меня мало чем отличается от своих коллег на ресепшн. Зовут ее Катей, она довольно глупая двадцатипятилетняя девка, переспрашивающая все по пять раз, но исполнительная. Не симпатичная (что скорее плюс, учитывая вред романов с собственной секретаршей), любящая часами обедать и сплетничать со своими офисными подругами. Ее суждения по разнообразным вопросам современности поражают космической глупостью и колхозной непримиримостью с чужой позицией. Пару раз она меня вырубала напрочь своими высказываниями по вопросам общественной морали, нравов, института брака и межполовых отношений. Таким образом, ко второму году нашей совместной работы мы совсем перестали разговаривать (исключая рабочие моменты), дабы не выводить из себя меня и не вгонять в краску ее. Я к ней уже привык, как привыкают к заедающему ящику рабочего стола или неустойчивой вешалке в углу кабинета.

Я здороваюсь (стоит ли говорить, что с похмелья я чересчур вежлив. Вежлив до такой степени, что иногда здороваюсь по нескольку раз с одними и теми же людьми), прошу кофе и сажусь в кресло. Стол, как всегда, завален кучей бумаг, символизирующих непрерывность рабочих процессов и мою круглосуточную занятость. Следует отметить, что некоторые документы полугодичной давности. Куча занимает правый край весьма широкого стола, на котором также пребывают плоский монитор, беспроводная мышь, фотография, сделанная в прошлом году на встрече моих бывших одноклубников по «Спартаку», в котором я занимался в 1984-1988 годах. Еще имеются три стопки музыкальных дисков, выпущенных модными клубами Москвы, Питера и Европы. Как аудиосвидетельства моей night fever: от «Zeppelin» до «Costes». Что находится в ящиках стола, я вам поведать не могу, ибо не заглядываю в них с момента их первоначального заполнения.

За моей спиной большое окно с видом на набережную Яузы, в которое я часами пялюсь, размышляя о странностях бытия. Вот и сейчас я пью кофе и смотрю на проезжающие по улице машины. Ну что, amigos, наступило время и мне представиться?

Мне двадцать девять лет, четыре из которых проведены за стенами данного учреждения. Я служу здесь коммерческим директором, с личной секретаршей, служебной машиной, весомой годовой зарплатой и еще более весомыми годовыми бонусами. В мое ведение входят «продажи и развитие дистрибьюции компании», так, во всяком случае, написано в должностной инструкции. На самом деле свое рабочее время я в основном трачу на чтение подчиненным лекций по повышению их личного рвения (одни и те же фразы, в которых меняются только названия брэндов и текущий год), на их ежедневные избиения за недостаточно высокие продажи и скидывание собственной работы на чужие плечи.

Вы знаете, кто такой коммерческий директор на самом деле? Это такая современная разновидность дорогой проститутки, которая лавирует между интересами руководства, с их завышенными в несколько раз планами продаж, и интересами собственных подчиненных, не желающих эти планы претворять в жизнь. Поскольку, как и положено обращаться с проституткой, ебут тебя несколько раз на дню, вся твоя задача — это побыстрее довести клиента (босса) до оргазма, в идеале избежав секса в стиле Samp;M (порка за провал поставленных задач) и анального секса (тут уж как повезет, без всяких дополнительных бонусов).

Поскольку я профессиональная блядь, то и спектр услуг у меня достаточно широкий:

— классика (о ней говорилось выше);

— ролевые игры по желанию клиента (партнер по футбольной команде, любитель рыбалки, поклонник творчества Есенина, фанат караоке, совместное составление на выходных бизнес-планов);

— куннилингус (по приезде пятидесятилетней финансовой директрисы из Франции);

— глубокий минет (это у меня первой строчкой в ежедневном расписании с пометкой «Не переусердствовать»);

— лесбос (переговоры с руководителем продаж головного офиса в присутствии собственного босса);

— услуги семейной паре (раз в два года по приезде владельцев холдинга, БОЛЬШИХ ДЯДЕЙ из города Парижа).

Вся суть работы коммерческого директора в хождении по этому лезвию корпоративной бритвы: когда верхи не хотят думать, а низы не могут по определению.

Одним ты говоришь, что как коммерческий директор думаешь прежде всего об интересах компании и перспективах бизнеса в отличие от своих подчиненных, которые думают только о собственной зарплате. Других ты уверяешь в том, что «сам из среды сейлс, такой же, как они, парень», который знает, как делаются результаты, и понимает всю тяжесть полевой работы.

Вот так я и живу последние четыре года. Утро туманное плавно переходит в рабочий полдень, который сменяется вечером трудного дня. Зима сменяется весной, а лето — осенью. (В смысле времен года. Хотя и в смысле названий клубов также.)

И все идет по плану, и лица твоих подчиненных меняются с калейдоскопической скоростью, и ты уже путаешь имена половины из них, а другую половину ты просто не знаешь, как зовут. И иногда твое отупение доходит до такого уровня, что для того, чтобы вспомнить точное название собственной компании, ты вынужден вытаскивать собственную визитку.

Просмотрев почту, а точнее, перепулив входящие письма от клиентов и партнеров своим подчиненным, я иду в комнату, где сидят менеджеры по продажам. В целом это единственные люди в компании, общение с которыми не вызывает у меня отвращения. Самая справедливая оплата труда, придуманная капиталистическим собственником, — это прямой процент комиссии с проданного. Лучший индикатор быстроты твоих передвижений и искусства продавать. То, что невозможно замылить и извратить никакими мифическими «маркет-ресерчами» и «филд-репортами». Голая правда. И ничего, кроме правды. Посему линейный сейлс — это главные люди любой торговой компании. И самое гнусное, что может делать их руководитель, — это воровать их рабочее время. Изводя его на планерки, совещания и утренние поверки. Борьба с этим совещательством, пожалуй, единственное, чему я еще уделяю внимание. Видимо, вспоминая начало собственной карьеры, хождение под мудаками начальниками, выходцами из низших слоев советских министерств, которые совершенно не врубались в быстро меняющийся рынок и продолжали жить в системе зарплата — прогрессивка — «тринадцатая», я пытаюсь искоренить эту дубовую бюрократию. Был бы я менее ленив и более талантлив, я непременно написал бы «Оду торговым представителям» и заставил бы всех начальников заучить ее, чтобы всегда помнили, чей хлеб они едят и чей коньяк они пьют.

В сейлс-офисе тем временем один из начальников департаментов общается со своими подчиненными. Постигает рынок путем чтения их отчетов о проделанной работе, значится. О проверке рыночной ситуации путем собственного выезда «в поля» речь, разумеется, не идет. С получением мягкого кресла руководителя департамента у многих голова превращается в задницу.

— А вот в еженедельном отчете есть графа «Новости рынка. Конкуренция». А почему ты ее не заполняешь уже второй месяц? — обращается он к уставшему от глупых вопросов подчиненному.

— Так никаких новостей нет и новых продуктов, конкурирующих с нашими, не появилось, чего в ней писать-то?

— Ну… ну напиши чего-нибудь. Графа же здесь есть? Значит, нужно заполнять.

Я вспоминаю, как один достаточно талантливый сейлс написал как-то в этой графе, устав выслушивать подобные вопросы, про новый зеленый горошек, появившийся на рынке, в треугольных банках, с этикеткой, имитирующей нашу. Когда этот отчет принес мне его горе-руководитель, с лицом, кричащим о надвигающейся катастрофе, да еще и начал говорить мне о нестандартном ходе конкурентов, я загонял всех руководителей департаментов в поисках образца этой удивительной продукции. Как вы, наверное, догадываетесь, вернувшись с пустыми руками, они бормотали что-то вроде:

— Это был быстрый промоушн конкурентов. Вероятно, неудачный икспирьенс, поскольку продукция данного вида более не появлялась.

Вдоволь поиздевавшись над ними и их незнанием рынка, усугубленным ленью и взглядом на конкурентное поле из окна собственного офиса, я еще месяц переглядывался с написавшим этот отчет работником, улыбаясь нашему общему с ним розыгрышу.

Руководитель департамента, увидев, что я вошел, делает еще более серьезное лицо и произносит такую тираду:

— Хорошо, Александр. Отчет я принял, показатели у тебя по месяцу хорошие, только вот ты про свои визиты как-то неразвернуто пишешь. Целостное восприятие твоей работы нарушается у меня, понимаешь? Ну, иди, ладно.

Когда сейлс выходит, я сажусь на его место и говорю:

— Паша, вот скажи, зачем ты людей дрочишь из-за ерунды? Он тебе план делает?

— Ну, да.

— Квартальный план выполнил? Прирост есть?

— Ну, да, но ведь отчеты. Есть же производственная дисциплина.

— И ты думаешь, что он больше продавать станет, если ты ему мозги запылишь этим? Если тебе интересно, чего он там развернуто обсуждает с закупщиками магазинов, ты бы съездил с ним на встречи. Вот ты скажи, ты сколько раз на прошлой неделе «в поле» был?

— Я… (на лбу Паши собираются морщины) я был занят офисной работой. И потом, ситуация не требовала моего аутсорсинга[3] со стороны подчиненных.

— Чего она такого не требовала? — кривлюсь я.

— Аутсорсинга.

— А ты по-русски это слово сказать не можешь? «Моего привлечения», например? Или «моего участия»?

— Но ведь существует ряд общепринятых выражений в бизнес-этике, и я полагаю, что…

— Паша, ты рад должен быть, что он тебя, как ты выражаешься, не «аутсорсит». А то ты, наверное, и забыл уже, как с клиентами договариваться?

— Нет, я не забыл, просто отчеты нужно анализировать и на основе анализов должны строиться краткосрочные и долгосрочные планы, и поэтому я требую от своих подчиненных…

— А кто, по-твоему, их анализирует? И кто на основе этих отчетов планы составляет?

— Ну… руководство. — Он поднимает руку вверх, туда, где, по его мнению, живут небожители из топ-менеджмента.

— Паша, запомни. Отчеты эти не мне, а тебе нужны. Чтобы ты своим подчиненным правильные задачи ставил, а не ебал им мозги, заставляя писать мифологию про новые продукты. А я, дорогой мой, план продаж, в зависимости от того, сколько раз в неделю твой сейлс с тетей Клавой из гастронома «Надежда» побеседовал, не пишу. Понял?

— Ага.

— Ну вот и отлично. — Я, порядком устав от этого пустословия, направляюсь к двери. — Да, Паша, чуть не забыл. Ты ко мне на митинг в пятницу подтянись часиков в одиннадцать… И отчет о своих рабочих визитах и плане визитов на следующую неделю приатачь к себе, о'кей? Мы с тобой аналитику и устроим. Можешь мою секретаршу аутсорсить, кстати, она быстро печатает на компьютере.

Я возвращаюсь в свой кабинет, открываю файл, содержащий цифры ежедневных отгрузок компании, чтобы посмотреть картину в департаменте этого аутсорсера, Миши.

Мы все говорим о глобализации. О транснациональных корпорациях, поглощающих планету и превращающих ее в один гигантский завод с нечеловеческими условиями труда и нищенской зарплатой. Мы вслух, совершенно серьезно, рассуждаем о том, что макдоналдсы, кока-колы и майкрософты заставляют нас делать то-то и то-то.

Бред. Вы понимаете, что это полный бред? Здесь давно уже не нужно никого заставлять. Все двигаются навстречу «Компании Без Границ» семимильными шагами. Вдумайтесь, зачем мои подчиненные, эти не глупые, в общем, молодые люди, получившие хорошее российское образование, стремятся выглядеть тупее, чем они есть на самом деле? Образование в его классическом понимании. Не узкопрофильное, а разноплановое. Пусть не всегда глубокое по сути, но открывающее для сознания выпускника широкий горизонт для приложения усилий. Образование, ставящее системное мышление выше системного потребления. Кто из них дорожит этим?

Вместо того чтобы использовать свой базис, все они уподобляются твердолобым и узкоколейным американцам. Те же жесты, те же улыбки, та же манера поведения. Та же дурацкая манера говорить словами — рекламными слоганами. Зачем умные люди старательно, день за днем делают из себя идиотов?

Вы знаете, я ненавижу их не за то, что они клерки. А за то, что они мечтают быть клерками. Солдатами Международной Корпоративной Армии. И не дай вам Бог отнять у них эту мечту.

В унисон с мыслями про армию открывается дверь моего кабинета, и входит Саша. Заместитель нашего ХОЗУшника Петровича. Саша, так же, как и Петрович, бывший вояка. Приблизительно месяц назад я просил Петровича поставить в мой кабинет новый «шредер» для измельчения документов, а также повесить на стену черно-белую фотографию девичьих ног на столе казино. Фотография в самом деле очень стильная.

Месяц эти деятели тянули кота за хвост, надеясь на то, что поручение отменят или о нем забудут. Раз в неделю моя секретарша звонила им, и вот наконец это свершилось. На вытянутых руках, торжественно, подобно шапке Мономаха, Саша вносит этот пресловутый «шредер». На его лице маска человека, исполняющего воинский долг.

— Че так долго не приносили, Саш? Он своими ногами шел от поставщика?

— Не понял? Кто шел?

— «Шредер».

— Ты что! Они же в дефиците. Мы, чтобы его достать…

Далее следует витиеватая речь о том, что в Москве в 2004 году очень трудно найти «шредер». Еще минута, и я скорее всего услышу про тяготы и лишения, которые мы испытали в поисках «шредера». Я киваю головой, а Саша тем временем пятится к выходу.

— Постой, постой, — говорю я, — а фотографию повесить? Я вот ее в рамку даже уже вставил!

Сашино лицо делается каменным. Он понимает, что сегодня уже ПЕРЕРАБОТАЛ.

— Может, я завтра зайду? — делает он робкую попытку улизнуть. — А то мне еще в бухгалтерии там надо кое-чего…

— Саш, ну хорош, а? Дел на пять секунд.

Саша подходит к моему столу, снимает телефонную трубку и набирает внутренний номер Петровича. Докладывает ситуацию. Получает «добро». Кладет трубку и говорит официальным тоном:

— Вешаем, значит. На каком расстоянии от плинтуса?

Я цепенею. Хороший вопрос, да? Вот что бы вы ответили? «На глаз»? Я тоже хотел так же сказать. Но побоялся услышать в ответ: «Это сколько в сантиметрах?» Поэтому я, не моргая, отвечаю: «Метр девяносто два».

— Ну, я за рулеткой тогда пошел, — говорит Саша и уходит.

Дай Бог, чтобы через месяц зашел.

Почти все хозушники в прошлом — начальники складов, всевозможных частей обеспечения обмундированием и продовольствием. В общем, та самая наиболее твердолобая и тупая прослойка «сапогов», ничего общего не имеющая с русским офицерством и вообще людьми, защищающими Родину. Только по недоразумению все же именуемая «военными». Это они — герои бесчисленных анекдотов: «копать от забора и до обеда», «красить траву зеленкой к приезду начальства» и так далее. В жизни они мало отличаются от фольклорных персонажей.

В офисах, то есть, пользуясь их же терминологией, «на гражданке», они продолжают вести себя так же, как в армии. Например, деньги водителям на мойку представительских машин выдаются не тогда, когда машины становятся грязными, а тогда, когда «положено». "X" раз в месяц в зимнее время года и "У" раз в осенне-весеннее. Летом, вероятно, машины вообще мыть «не положено» — ввиду сухого климата. Оно и понятно. Военные тягачи, в принципе, моют раз в год. По приезде начальства.

Ручки, степлеры, скрепки и ластики выдаются не по мере необходимости, а раз в год, согласно акту инвентаризации.

Когда ты обращаешься к хозяйственнику за новым дыроколом, то в ответ всегда услышишь:

— А старый ваш где, интересно?

— Не знаю. Взял кто-то. В общем, его нет.

— Да вы понимаете?!

Тут же начинается получасовой монолог, из которого можно уяснить, что потеря дырокола равносильна потере полкового знамени. И за это преступление в прежние времена тебя бы под трибунал отправили. А то и расстреляли бы. После того, как ты выслушиваешь эту ересь в надежде получить после ее окончания искомый предмет канцелярии, выясняется, что на склад их «не завезли». Я после таких ответов покрываюсь холодным потом.

Кто, блядь, не завез? Мировой комитет по поставке дыроколов? Дырокол-мен из комиксов? Или это ты, ленивая сука, вместо того чтобы обеспечивать компанию средствами «для комфортного ведения бизнеса», закупать все своевременно, сидишь целыми днями на своей бетонной жопе и рисуешь инвентарные номера на всем, вплоть до скрепок? Была бы твоя воля, ты бы и на спинах сотрудников их начал бы рисовать.

Скорее всего, все они являются членами тайной организации — Российского союза хозяйственников и администраторов, сокращенно РСХА. Цель организации — внедрение в коммерческие организации своих людей на соответствующие посты с последующим развалом экономической составляющей фирмы. Повсеместное насаждение бюрократии, тупости, мелкого воровства, саботажа, совкового мышления и развала рабочих процессов. Придет время, и все коммерческие структуры превратятся в Большие Склады: продуктов питания, спиртных напитков, канцелярии, автомобилей — в зависимости от прежнего профиля организации, уничтоженной членами РСХА. И вся Россия, таким образом, превратится в Царство Прапорщиков. От Мурманска до Владивостока по телеграфным и телефонным линиям (Интернет они к тому времени отменят как средство, ускоряющее передачу информации) будут нестись идиотские приказы и разнарядки, которые никто не будет спешить исполнять, в ожидании их последующей отмены.

Я так и слышу их будущие телефонные переговоры:

— Петрович, здравия желаю! (Всех начальников складов, естественно, будут звать Петровичами.)

— Здорово, Петрович. Чего случилось?

— У нас тут в Ленинграде народ замерзает, как в блокаду. Твой Склад нам состава три дров не пришлет? А то у нас в городе треть личного состава (жителей то есть) к весне перемрет.

— А как я тебе их пришлю? Мне разнарядка нужна из Главка, от Петровича.

— Так он умер два месяца назад, а нового не назначили еще, где ж я тебе разнарядку-то возьму?

— А я что могу? Без разнарядки не положено! Присылай разнарядку, тогда хоть всю тайгу вырубай. А без разнарядки не могу. Не положено.

— Да… ну будем ждать назначения в Главке. Устав есть устав. Ты-то как сам, дети, жена?

— Да путем, путем. Не болеем. Ты себя тож береги. Не мерзнешь? Теплое белье есть?

— Да нет вроде. У нас же штаб в бывшем музее каком-то расквартирован, ну был, может, когда? На площади такой, здоровой.

— Ага. Там посередь ее еще колонна какая-то?

— Так точно. Ну, вот сидим тут, топим пока. Картинными рамами да мебелью всякой старой. Тут ее, как вшей. Мебели этой. До весны продержимся. А там, может, Главк чего решит.

— Ну, бывай, Петрович. Звони, если чего.

— Есть. Давай.

И пока мы тут прожигаем жизнь на клубных ристалищах, эти самые Петровичи, деловито и целенаправленно, как короеды, подтачивают деревья нашего бизнеса. И полная катастрофа состоит в том, что они даже успевают растить себе смену из таких вот Саш и Володь, работающих пока офис-менеджерами. В один прекрасный день, когда они окрепнут, все мы рискуем прийти на работу и получить двадцать пять лет лагерей по «суду тройки» (завхоз, администратор и офис-менеджер) за утерю двух ручек и одного маркера.

Пока я размазываю свои мысли между хозушником, руководителем департамента и оставшимися до конца рабочего дня часами, звонит внутренняя линия и секретарша САМОГО голосом каменного Сфинкса говорит мне:

— Пройдите, пожалуйста, к Алексею Андреевичу, — причем имя и отчество она выдыхает практически с дочерней нежностью.

Я надеваю пиджак, поправляю галстук, беру в руки ручку и блокнот (на случай если вдруг услышу гениальный способ добычи философского камня или решения теоремы Ферма) и направляюсь к САМОМУ.

Алексей Андреевич Кондратов явно чувствует себя еще хуже, чем я. Похмелье и (что еще страшнее в его возрасте) недосып написаны на его лице всеми красками медицинской палитры. Он воистину подобен радуге. Лицо его за те несколько секунд, что я стою в кабинете, поменяло цвет от бледно-лилового до серо-голубого. Первое, что мне хочется сказать ему, это: «Что же вы водку-то так жрете? Вам же не семнадцать лет, да и не двадцать семь давно уже».

Я здороваюсь, осведомляюсь о цели моего вызова и получаю кивок в сторону левого угла кабинета, где на стуле, как на жердочке, примостился заместитель финансового директора филиала, омерзительный, тощий француз Алан Гарридо. Я давно уже намекал Кондратову, что все проблемы и проверки, все то дерьмо, которое регулярно сыплется на наши головы из Парижа, — плод наушничества месье Гарридо. Но судя по всему, этот жулик так втерся в доверие к головному офису (по зову родной крови, так сказать), что выкурить его пока не представляется возможным. Мы с Гарридо уже три года живем в режиме «фронт без линии фронта», всячески пакостим друг другу, тратим время на подставы и ругань, вместо того чтобы заниматься делом. Началась эта война после того, как я жестко выступил против его инициативы урезать бюджет сейлс-структур в пользу общего бюджета продвижения компании и отдать всю рекламную и промо-активность филиалу французского агентства, директором коего работал лепший кореш Гарридо. Уж представляю, какие акции они бы намутили с нашим бюджетом и куда бы они что продвинули. С тех пор наша война то затухает, то разгорается вновь, поскольку этот урод не оставляет надежду влепить мне между глаз, в отместку за тот инцидент.

— Вот полюбуйся, что наш отдел маркетинга выдумал, — говорит мне Кондратов.

Гарридо передает мне эскиз рекламного плаката консервированной кукурузы. На нем изображен настоящий мачо с волевым небритым лицом, сидящий за столом и готовящийся нырнуть лицом в горку кукурузы, лежащую на стеклянном столе. Рядом с горкой разбросаны монеты и банкноты. Поверх всего слоган: «Сладкая кукуруза „Тандюэль“ — ИСТИННОЕ ЗОЛОТО».

— Ну и что? — спрашиваю я. — Была задача создания рекламных образов для региональных промоушенов, с идеей продукта для настоящих мужчин. Или чего-то подобного. В установке из головного офиса все подробно написано. Вот они и создали. А в чем проблема?

— А у Алена другое мнение на сей счет, — говорит Кондратов.

— Да. Я хотель говорьить на то, што этот имажь вьесьма провакасьон.

— Это чего же там такого провакасьон? — начинаю заводиться я. Краем глаза я вижу, что Кондратов очень хочет спрятаться под собственный стол и поспать там, чтобы не глядеть, как два корпоративных пса будут рвать друг друга пред светлыми очами.

— Этот имажь похожь на гангста-фильм «Scar Faced» с Аль Пачино, ву компроне? (Продолжает он на англо-русско-французском диалекте.) Этот гора корн луке лайк а (он делает паузу) драг, ю си? Нашь консьюмер не есть гангста. И это очень демеджь имажь брэнда и можеть вызывать у консьюмер не хорошьий филинг. О'кей? И у нас есть проблем, который нада решить. Вот что я хотель говорить.

И это уже за гранью. Даже такой испорченный персонаж, как я, не смог бы додуматься о сравнении кукурузы и наркотика. Причем этот придурок Гарридо даже не в силах произнести слово «кокаин» вслух. Хотя сам, я уверен, торчит вместе со своими дружками, французскими шеф-поварами и рекламистами. И Кондратов смущенно отводит лицо в сторону, тогда как сам Гарридо делает печальную гримасу и в кабинете повисает, как написал бы сценарист, «вязкая атмосфера сожаления». И обоим очень неудобно, что я «смог пропустить такое безобразие», и обоим очень трудно говорить в нашем респектабельном офисе об ЭТОЙ проблеме. И все мы заботимся о своем целомудрии в глазах потребителя и не хотим никого провоцировать, так как занимаемся «бизнесом, связанным со здоровьем» (консерванты, генная инженерия и т.д.). И оба, Гарридо и Кондратов, исполняют сейчас свой «гражданский долг» борьбы с пороком, присущим «каждому нормальному человеку без вредных привычек». Хотя Кондратов, практически законченный алкоголик, поедет сегодня, как истинный муж и отец двоих детей, к проституткам, а Гарридо ждут «нормальные коллеги из французского клуба». С пухлыми губами, крепким мужским рукопожатием и карточкой закрытого Samp;M-салона в кошельке.

Из-за царящего здесь лицемерия и ханжества, об этом не принято говорить вслух. Город Москва похож на одну большую фирму, в которой запрещен доступ к порносайтам, тем не менее все поддрачивают в обеденный перерыв, договорившись с системным администратором. Миром давно уже не правит капитал. Лицемерие и ханжество — вот истинные короли мира. Здесь все разнюхиваются кокаином, ходят, как олигофрены, тряся головами, но во всех печатных изданиях и СМИ эта тема старательно обходится стороной, табуируется и вымарывается чьим-то маркером. Конечно, никто не хочет говорить о своих пороках. Мы же приличные люди, а не какие-нибудь бандиты из тарантиновских фильмов. Мы живем с хроническим насморком, объясняя все плохим московским климатом, изводим в день по три-четыре пачки салфеток, смущенно отводим глаза, встречаясь со знакомыми или сослуживцами в туалете ресторана (в десятый раз за вечер), но при всем этом делаем возмущенное лицо при виде помятого лица подчиненного, презрительно хмыкаем, если заметим на столе у друга книжку Берроуза, запрещаем новые идеи для наружной рекламы, если она содержит слова, похожие или идентичные сленговым фразочкам из лексикона дилеров.

— Что это у вас за слоган такой? «Дорога в небеса»? Для наружной рекламы железной дороги до аэропорта? Вы хотя бы понимаете, что словосочетание весьма двусмысленно? Что оно может вызвать у многих граждан, ну, скажем так, не совсем адекватное восприятие? Нет, ну многие могут подумать, что… могут возникнуть проблемы…

Чувак, проблемы, по ходу, у тебя. Это не они, это ты старательно выискиваешь всюду знакомые символы и слова. Гаденько подхихикиваешь, находя их. Была бы твоя воля, ты бы запретил рекламу стирального порошка, употребление в печати слов «белый», «быстрый» и прочих. Услышав их, ты начинаешь нервничать, крутить в руках мобильный и потеть, ожидая, когда на его дисплее высветятся такие простые и близкие сердцу каждого московского тусовщика аббревиатуры, как СашаДил или ВоваПервый. Это у тебя проблемы, слышишь, придурок? Хочешь поговорить об этом? Конечно, нет…

Об этом Гарридо говорить не хочет. Он всем своим видом показывает, что говорить нам после ТАКОГО вообще не о чем. Он полностью упивается сидением на облаке собственной победы на этой дуэли.

— А как давно стали интересовать финансовую службу нашей компании разработки департамента маркетинга? Или теперь этот отдел находится не в подчинении коммерческого директора, а в подчинении заместителя финансового директора? — спрашиваю я.

— Поскольку ми работаэм в одной команде, я считаль, что все, что есть в делах компании, есть респонсабилити каждого ее сотрудника. Ми все делаимь одно дело. Ви колл ит тим спирит, изн ит? Я провел достаточьно время в малтинейшнл-бизнес в Европе и Америка, и, беливь ми, есть принсиплс и рулз, которые уже приходят и в Россия. И имажь наших брэндов, и имажь нашей компании есть бейзис для успеха всех операций. Мне странно, что ви пока этого не понимаете, занимая такой пост. Стрейндж, риали стрейндж. Когда я работаль в Америке, — он кивает в сторону Кондратова, — месье Алексис знает, о чем я, на спешл брэнд-тренингах нас учильи…

Тут Гарридо «включает» программу «Иностранный профессионал учит работать русских бездельников»…

Экспаты… В начале девяностых в каждой уважающей себя конторе, занимающейся крупным бизнесом, на ответственных постах обязательно сидели экспаты. Если в то время это отчасти объяснялось нехваткой собственных профессиональных кадров, то сейчас этот рудимент почти необъясним. Безусловно, не стоит говорить о той части иностранных менеджеров, которая перекупалась за бешеные бабки во всяких там «BONY» или «British Petroleum» для подготовки вывода отечественного бизнеса на международный уровень. Как правило, приглашение такого профессионала себя оправдывает.

Для меня слово «экспат» является определением иностранного социума, состоящего из всяких менеджеров гостиничного бизнеса, директоров ресторанов, разного рода консультантов по ассортименту, маркетинговых специалистов, креативщиков и сейлс/оперейшн директоров. В большинстве своем это международные аферисты или обыкновенные неудачники, приехавшие сюда в начале-середине девяностых, с целью открытия в этой, тогда еще почти дикой, стране собственного бизнеса по продаже стеклянных бус туземцам в обмен на золото. Яснее ясного, что те из них, которые не смогли в тот период адаптировать западные бизнес-модели со столетней историей в чистом поле российского предпринимательства, суть полные лузеры. Но на каждый вопрос подобного рода они всегда готовы ответить историей про то, как у них отняли блестящий и доходный бизнес казнокрады-чиновники или krytie bandity from Taganka Area.

Понятно, что человек, востребованный у себя на Родине, никогда не покинет ее для занятия бизнесом за ее пределами. Если только это не расширение бизнеса на интернациональном уровне или не передвижение в рамках мультинационального холдинга. Все прочие объяснения из серии «я просто лублу путэшестьвавать» или «у вас такие красивые женщины» являются полной туфтой. Таким образом, на короткий период люди, вытесненные конкуренцией в своей стране, стали нашими бизнес-вождями. Им платили безумные (особенно в сравнении с их родными странами) зарплаты, покупали корпоративные квартиры и машины, оплачивали их ресторанные счета и загулы с проститутками, и они всем этим антуражем демонстрировали собственную успешность окружающим россиянам, которые еще не успели стать их работодателями. Таким образом создавался миф о том, что иностранец всегда дороже и всегда лучше отечественного сотрудника.

При всем этом резюме всех этих управляющих и консультантов во многом остается белым листом. Владельцы российских компаний говорили про своих иностранных топ-менеджеров:

— Как, ты не знаешь моего Джима? У него три года назад был такой успешный бизнес в России, потом он ко мне пришел работать.

Или:

— Ну, у Марка огромный опыт работы в ведущих французских рекламных агентствах.

Какие такие успешные бизнесы в России и какие такие ведущие агентства, не уточняется. Известно, что наша русская традиция иметь иностранцев на своей службе ведет свое начало от государя Петра. А вот традиция иметь у себя на службе иностранцев-аферистов началась, наверное, со времен войны 1812 года. Когда попавшие в плен французы оставались в услужении у русских дворян учителями музыки, языка, танцев и хороших манер. Действительно, раз он француз, то всяко хорошо танцует, знает манеры и музыку. У них ведь в Париже все такие? А пленные тут же принимались искать в себе эти достоинства, чтобы попасть в услужение. Так они и жили. Имея неплохое жалованье, авторитет (особенно в среде провинциального дворянства), они учили своих подопечных. Ну и частенько все заканчивалось как в бессмертном труде Александра Сергеевича Пушкина:

Так же получилось и в современной России. Сначала грянули первые громкие скандалы о воровстве и растратах, затем начались обвинения в профнепригодности и доведении бизнеса до грани банкротства. А тут уж подросли и отечественные кадры (во многом уже испорченные западными «учителями»). И вот даже в филиалах западных монстров, которые ранее под страхом пистолетов не подпускали в управление «не своих», в топ-менеджменте появляются русские.

Но безусловно, самые стойкие из описанного мной социума все еще остаются в России. И по-видимому, этих уже ничем не выкуришь. Ставшие наполовину русскими, прошедшие огонь и воду увольнений, банкротств и слияний, они цепляются за свое место зубами. Уже нет того высокомерия, той безудержной траты корпоративных благ, но нет-нет да и промелькнет поучающая нотка или снисходительный тон а-ля «ну я-то иностранец и в бизнесе побольше вашего понимаю».

Вот и сейчас Ален сидит с таким сосредоточенным лицом «истинного профессионала» и несет откровенную ахинею о том, чему учат на специальных брэнд-тренингах (которые он сам вряд ли посещал, а скорее прочитал об этом в бизнес-журнале). Он долго говорит о вопросах морали, семейных ценностях и обществе без пороков — как единственно верном подходе в рекламе продуктов нашей группы и рекламе вообще. И провоцируют потребителей, по его мнению, исключительно люди низкой профессиональной культуры. В особенности отвратительны провокации, связанные с наркотиками.

Наверное, он считает, что это очень круто — поставить на повестку дня вопрос о порочности нашего отдела маркетинга и покровительства этому с моей стороны. Но мы не в Америке, где Гарридо, по его словам, проработал десять лет. Мы в России. И здесь руководители не готовы сразу рвать на себе волосы из-за того, что пропустили такую ужасную провокацию. Главное в противоборствах с такими псевдоспециалистами — это бить их их же собственным оружием. И действовать при этом как можно наглее.

— Алексей Андреевич, а это вы обнаружили двусмысленность в этом рекламном плакате? Я имею в виду ассоциативный ряд с кокаином.

— Я? Нет, это Ален зашел и показал, а то бы так и проехало, — отвечает Кондратов.

— Ах? Ален. Гм… — Я выдерживаю продолжительную паузу. — Ален, а вы знаете, что думают об этом плакате фокус-группы? Наш маркетинг опросил порядка двухсот респондентов в регионах, и вы знаете, с чем ассоциируется этот образ у них?

— Нет, а что, били фокус-груп? Я не зналь об этом. И что же оньи сказаль?

— Так вот, господа. Региональные потребители ассоциируют данного мужчину с победителем в казино или на скачках (банкноты и купюры на плакате), который вдруг осознал, что есть еще более важные, чем деньги, ценности. Понимаете, Ален? Более важные ценности. И ни один из опрошенных не провел аналогии с кокаином. Кроме вас, разумеется. Но для меня очень важно ваше мнение, и я, допуская, что несколько сотен потребителей все же смогут увидеть негативные аналогии, так же как и вы, пошлю этот имажь на доработку.

— Это ошень интересьно, что сказаль потребители, а можно увидеть репорте? — спрашивает Гарридо, зеленея.

— Завтра с утра. Пархоменко сегодня выходной, все материалы только у него, но то, что я видел, говорит против вашей версии с наркотиками.

Кондратов, с облегчением от того, что беседа подходит к концу, вздыхает и говорит следующее:

— Ну вот видите, Ален. Я же вам говорил, что у нас не бывает ситуаций без контроля. Я был уверен, что маркетинг работал в тесном контакте с коммерческим директором и другими службами. И были сделаны необходимые анализы потребительского рынка. Я только вот что подумал. А нельзя ли женщину вставить туда? Ну такую секси, чтобы придать плакату эффект… — Он ищет пальцами в воздухе необходимую фразу. -…большей привлекательности? Мы, Алексей Андреевич, как раз готовим параллельную версию плаката. А как вы относитесь к тому, чтобы дать море, или пляж, или дикую природу на фоне женщины?

— Вот. Вот я хотел об этом сказать. Пляж, я думаю, будет очень кстати.

— Ален, — спрашиваю я, — а по вашему мнению, тема сексуальности не повредит имиджу нашего товара? Вы вообще как относитесь к привлекательным женщинам? В рекламе, я имею в виду.

— Ошень хорошо. Да. Я полностью согласьен. Я вот только хотел спросить еще о фокус-группах.

— Коллеги, вы не могли бы у себя продолжить? Я должен сделать важный звонок. — Кондратов выпроваживает нас за дверь. Я встаю, бросаю на него взгляд и отмечаю, как он кивает мне.

— Алексей Андреевич, так мы вашу идею с женщинами и дальше развиваем, я так понимаю? — спрашиваю я напоследок.

— Ага. Развивайте. Принесите мне посмотреть на недельке.

Гарридо уходит к себе, так и не задав мне больше ни одного вопроса. Даже его спина источает ненависть по отношению ко мне. Что же, у султана всегда несколько жен, а в почете та, которая сумеет его лучше ублажить.

В абсолюте весь бизнес строится на системе круговых отсосов. Ты отсасываешь у своего босса, твои подчиненные, руководители департаментов, отсасывают у тебя, у них сосут линейные сейлсы, твой босс отсасывает у главы компании в Париже, глава всей компании сосет у акционеров, а те, в свою очередь, через благотворительные фонды, экраны телевизоров и программы, посвященные здоровой пище, отсасывают у потребителей (в когорту которых входят также и линейные сейлсы), чтобы те увеличивали потребительскую активность по их товарной группе. Таким образом, получается некий замкнутый круг мультинациональных минетов, в котором непонятно, кто конкретно получает удовольствие. Все одновременно или никто в принципе?

Напевая про себя «The winner takes it all», я захожу к себе в кабинет, беру ключи от машины и спускаюсь вниз, собираясь ехать ужинать в «Галерею».

По дороге я набираю номер телефона Пархоменко, руководителя нашего отдела маркетинга:

— Пархоменко, привет, отдыхаешь?

— Отдыхаю, а ты?

— Гандон ты, Алексей. — На другом конце трубке слышится посапывание. — Макет рекламы кукурузы для колхозов ты делал?

— Мое. А что?

— А ты считаешь, это нормальный такой плакат?

— Ну так… для регионов-то сойдет. Ну, такого Аль Пачино мафиозного дали. Когда он лицом в кокосе лежит, помнишь? По-моему, смешно даже. И я думаю, все сработает.

— А ты ничего поинтереснее не мог придумать, чем чужую идею спиздить и притащить ее за уши к кукурузе? Мне почему не показал исходники?

— Так не успел же. Готово было только в пятницу, ты рано уехал. А в понедельник и вторник я выходной, а чего случилось-то? Переделаем, если че не так.

— А ни хуя. Я только что твою задницу закрывал перед шефом и Гарридо.

— А френчу-то чего надо?

— Ничего. Он в твоем плакате углядел аналогию с кокосом. Ту самую. Смешную, блядь. Юморист ты мой. Петросян от рекламы. И шефу все досконально показал и даже рассказал, из какого фильма украдено и на что похожа твоя кукуруза. Как ты на ней еще белыми бликами налет не дал, я удивляюсь. Для полноты картины. И ножа еще не хватало, консервного. В виде кредитной карточки. Ага.

— Мать моя в кедах… И че, скандал большой был?

— На твое счастье, я его замял.

— С меня причитается, босс.

— У тебя есть ночь, чтобы изобразить фокус-группы. Только договорись с приличным агентством, чтобы бланки дали свои. Вадиму моему из сигарет позвони, он все устроит. Фокус-группы должны сказать следующее (я пересказываю ему мои фантазии).

— Так ведь это ж бред, нет?

— Бред — это когда гангстеры кукурузу рекламируют. А это не бред. Это шанс спасти твою жопу.

— Понял. Сделаем. А с плакатом че теперь?

— Берешь телок, красивые пейзажи и добавляешь туда кукурузу. Слоган только хороший придумай.

— Ага. Ну, как обычно, да? Губищи в пол-лица, сиськи, попки, купальники?

— Ну да. Шеф уже одобрил. Ты только трансвеститов не рисуй, ладно?

— Обижаешь. Ну, извини, в горячке же делали. Взяли первую идею и сляпали.

— У тебя все в горячке. И всегда. Давай, Леша, не подведи. И все копии фокус-групп и нового плаката мне на мыло, о'кей?

— Есть, товарищ комдив. Считай, что у меня уже все работает.

— У тебя всегда все работает. Ну все, бывай. Аль Капоне хуев.

Я кладу трубку, и чувство выполненного долга переполняет меня. Затем оно плавно переходит в усталость от проделанной работы, затем в осознание того, что в общем-то за день я ничего путного опять не сделал, а потом все это тонет в чувстве голода и желании праздника. Я подъезжаю к «Галерее».