"Гладиаторы «Спартака»" - читать интересную книгу автора (Миронов Георгий)

ГЛАВА 6 БУКЕТ С АМЕТИСТОМ. ПРОДОЛЖЕНИЕ

Так уж получилось, что старший следователь по особо важным делам Михаил Васильевич Аверьянов, после тридцатилетней беспорочной службы в органах прокуратуры города Москвы, наконец-то за год до своего юбилея получил вполне приличную двухкомнатную квартиру на троих в одном из престижных районов Москвы — в пяти минутах ходьбы от метро «Баррикадная». Хотя, конечно, и раньше ему было «положено». Как-никак в однокомнатной квартире жить с женой и сыном, инвалидом детства по зрению, было тесновато. Но не видать бы старому «важняку» и этой квартиры, как своих больших, покрытых седыми волосами ушей, если бы в последние годы не наметилась тенденция на улучшение жилищных условий руководящим работникам Генеральной прокуратуры. Заместители Генпрокурора, начальники управлений, советники и помощники Генерального получали большие по площади, улучшенной планировки в центре Москвы. А в освободившиеся за выездом, если не было обоснованных претензий на свободные квартиры у ближайших родственников «выезжантов», вселялись на улучшение ветераны. Однако и тут не видать бы квартиры Аверьянову. Но вышел какой-то взаимовыгодный размен: сыну выехавшего из квартиры на «Баррикадной» начальника главка Генпрокуратуры дал, по договоренности, большую квартиру в Строгино, на берегу Москвы-реки, мэр города. За это квартиру на «Баррикадной» выделили Мосгорпрокуратуре.

Все эти подробности не имели бы ровно никакого значения, если бы дом в пяти минутах ходьбы от метро «Баррикадная» не считался элитным.

Здесь жили чиновники мэрии, солидные предприниматели и даже таинственные, невесть чем занимавшиеся днем господа, но все знали, что по утрам от дома и вечером домой их сопровождают бритоголовые «братки» с не искалеченными интеллектом лицами.

Ha окнах у всех стояли стеклопакеты, двери подъездов имели не только металлическую основу и сложные замки с шифрами, но и консьержек. Причем роли консьержек исполняли по очереди бывшие сотрудники силовых ведомств, хорошо вооруженные и, естественно, с соответствующими лицензиями на охранную деятельность.

Как ни странно, Михаил Васильевич, его жена Люба и сын Сергей, ходивший в черных очках и с палочкой, в быт этого элитного дома вписались. Никто из соседей по подъезду не воротил от них с презрением нос, машины соседей, лихо тормозя у подъезда, никогда не обдавали их грязью, если Аверьяновы неосторожно оказывались в тот момент рядом. Охрана в подъезде приветливо открывала дверь перед Любой, выгуливавшей одновременно слепого Сережу и старую таксу Венеру. Словом, все относились, как к своим. Хотя, конечно, знали, «ху есть кто». И даже время от времени советовались с Аверьяновым по юридическим вопросам. Вопросы, как правило, сводились к одному: сколько дадут за то или иное криминальное деяние. Аверьянов же в советах никогда не отказывал.

Вот и в то воскресное утро, когда к нему зашла одна из старожилок дома, вдова бывшего секретаря горкома КПСС, проживавшая одна в двухкомнатной квартире на третьем этаже, Мария Федотовна и попросила у него совета как у юриста, он не отказал. Впустил старую даму в квартиру, уговорил присесть в глубокое кресло и рассказать все как на духу.

— Вы только не волнуйтесь. Расскажите все подробно, что вас волнует. И сразу станет легче.

— Ну, вы знаете, — жеманно потупилась вдова партийца, — что у нас с Шаповаловым Б.А. из пятнадцатой квартиры — роман. Это все в подъезде знают.

— А я нет, — простодушно удивился Аверьянов.

— Считайте это чистосердечным признанием, — пошутила вдова. — В конце концов, тут нет ничего порочащего нас в глазах соседей. Он вдовец, я вдова. У меня дети взрослые, у него вообще нет родных. Словом, возникли теплые отношения на почве быта. Знаете ли, рубашки он сам стирал в стиральной машине «Бош». А гладить не умел. Ну и я, знаете ли, хотя мой муж занимал высокое положение в свое время, ну, вы понимаете... Но я всегда сама готовила. И очень, знаете ли, прилично. Ну вот, как-то разговорились в очереди в гастрономе в соседней высотке, познакомились. Оказалось, что моя квартира буквально над его. Раз я зашла за спичками. Другой раз он за солью. Потом я попросила ввинтить лампочку, а он — погладить рубашку, — он шел на презентацию в музей личных коллекций... Да, кстати, вы знаете, что он был известным коллекционером? Что он еще собирал, не знаю, он был человек старой закалки, — сдержанный, даже скрытный. Очень, очень милый и обаятельный. Но картины точно собирал.

— И были ценные? — профессионально заинтересовался Аверянов.

— Только вы, ради Бога, не подумайте, что мой интерес к соседу имел какие-то меркантильные нюансы, — засмущалась вдова партийца. — Я вообще вам, как прокурору, признаюсь, — женщина не бедная. Но все по закону. Мой муж всегда зарабатывал хорошо, а жили мы скромно. И деньги откладывали на сберкнижку, мало ли что, — она кокетливо хихикнула, — в старости, знаете ли, на лекарства. Он вот старости так и не дождался, умер в 70 лет. — Вдова приложила к сухим глазам душистый носовой платок. — А я еще, как бы это сказать, в бальзаковском возрасте, — если честно, только вам, как прокурору, — мне 65.

— Никогда не дал бы больше 60, — честно глядя в глаза даме признался Аверьянов.

— Спасибо. Но я чувствую себя внутренне еще моложе. Словом, картины были хорошие. Я в этом понимаю толк. Мы с мужем один раз были даже в «Третьяковке». Он присутствовал при каком-то открытии и взял меня с собой. И потом, — у нас дома тоже есть картины. Пейзаж Москвы, по случаю очень недорого приобрели, еще когда муж был жив, в Измайлово на вернисаже... И еще натюрморт неизвестного художника — подарок мужу к выходу на пенсию.

Аверьянов устало покачал головой. Когда вдова прорвалась к нему «на консультацию», он самозабвенно смотрел записанный на магнитофон год назад матч «Спартака» и «Локомотива». «Локомотив» Михаил Васильевич тоже любил и ставил в мировой табели о рангах сразу после «Спартака». Матч тот был просто классным: играли обе команды отлично, и победил в равной борьбе «Спартак». Ничего лучше, чтобы создать хорошее настроение на весь день, и придумать нельзя было.

Вдовица ворвалась в середине второго тайма, когда нападающий «Спартака» стремительно влетел в штрафную площадь «Локомотива» и вдруг, вместо того чтобы пробить по воротам, где уже занял правильную позицию вратарь, вместо того чтобы дать пас своему полузащитнику, просто прелестно открывшемуся справа, отбросил мяч пяткой чуть назад и влево — на ход своему защитнику, неожиданно для железнодорожников материализовавшемуся из глубин обороны прямо напротив ворот «Локо». И тот неотразимо пробил в левый верхний угол ворот противника. И вратарь «Локо» был конечно же бессилен.

Слишком все быстро произошло.

Вдовица ворвалась в ту минуту, когда мяч на глазах затаившего дыхание стадиона вдруг пошел не вперед, не направо, а чуть назад и влево...

Услышав звонок, Аверьянов остановил видак. И хотя он конечно же знал, чем закончился этот эпизод и весь матч, но нежных чувств к вдовице, прервавшей сей сладостный для истинного болельщика миг, он не испытывал.

Однако ж профессиональный интерес и обязательность взяли верх над страстным увлечением.

— Так в чем проблема? — резюмировал он стыдливую исповедь разговорчивой соседки.

— Он пропал! — развела она в стороны морщинистые ручонки.

— Натюрморт? — удивился Аверьянов, легко предположивший, что купленный в Измайловском парке пейзаж вряд ли мог представлять особый интерес для грабителей, тем более что подъезд их хорошо охраняется и дверь у старушки стальная, с набором сложных замков.

— Нет, конечно! Шаповалов!

Борис Андреевич Шаповалов, 1925 года рождения, пенсионер, коллекционер, имевший со всеми жильцами подъезда ровные приветливые отношения, как выяснилось из дальнейшего рассказа, пропал вот уже неделю.

— Понимаете, — такого никогда раньше не было. Мы перезванивались ежедневно. Вместе часто ходили в гастроном, один раз — гуляли в зоопарке. Он рядом. И там был день открытых дверей. Или зверей. Словом, детей и пенсионеров пускали бесплатно. Мы конечно же не бедные люди. Но приятно, когда кто-то заботится о нас, стариках, — кокетливо потупила глаза вдовица.

— Он мог уехать куда-нибудь, не предупредив вас?

— Куда?! Ему некуда было ехать! У него совершенно не осталось родственников.

— На курорт, в санаторий, в дом отдыха?

— Исключено. Он бы никогда не оставил квартиру, коллекцию...

— Квартира была на охране? — Аверьянов привычно отрабатывал допустимые версии.

— Да.

— Значит, можно было спокойно уезжать. Опять же, наш подъезд...

— О, вы не знаете коллекционеров! — отмахнулась от такого предположения вдовица.

— Возможно. А лечь в больницу он не мог?

— У него, как ни странно, было отменное здоровье.

— Сердце, гипертония?

— Давление 130 на 80, как у космонавта. Я ему через день мерила. Это, знаете ли, был у нас такой ритуал. Игра как бы, — соседка хихикнула. — Ну, у стариков свои радости. Чай пили, я ему давление мерила, а он мне рассказывал про свою молодость, как он ходил в геологические экспедиции, собирал минералы. Коллекцию камней показывал.

— А что еще он коллекционировал?

— Главным образом конечно же европейскую живопись. Минералы — это так, пустячок, шалость. А вот картины и рисунки европейских мастеров — ну, я-то не большой знаток, но он говорил, — были, как это он выражался, «из первого ряда».

— Дорогие?

— Не знаю. Он как-то шутливо сказал, когда я перед одной картинкой чуть дольше задержалась, — большие тыщи ему Пушкинский музей предлагал. Чуть ли, как бы не ошибиться, подлинник Рембрандта. Но не живопись, а автолитография, так кажется. Небольшая, знаете ли, картинка, черно-белая, даже не цветная, а большие тыщи. А сколько же большие картины, что на стенах висели, стоили? Страшно подумать. Но он мне нравился, Шаповалов этот, деньги меня не интересовали. Я бы замуж за него пошла, даже если бы на стенах одни репродукции висели, как у меня дома, а не настоящие картины маслом. Он душевный был.

— Итак, — вновь был вынужден прервать словоизвержения соседки «важняк». — Уже неделю вы не видели Шаповалова. Пробовали ему звонить?

— Конечно. Тишина.

— У него не было родственников. Но какие-то друзья, приятели, бывшие сослуживцы были?

— Нет. Он работал геологом в Якутии, в Хабаровском крае. Скопил денег, — им, знаете ли, за находки месторождений премии давали, а он везучий был. И потом, он ведь и золотые месторождения открывал, и алмазное в Архангельской области... Вы как-никак прокурор, так что воздержусь от предположений. Но он был не беден. Словом, купил квартиру, приобрел все, знаете ли, законно, на аукционах, в антикварных магазинах, у коллекционеров, — свою коллекцию. И так вышло, что в Москве у него никого не было. Кроме меня, — она вновь коснулась сухих глаз белоснежным платочком с инициалами, вышитыми шелком в уголке.

— Кто мог знать о его коллекции?

— Только в Музее изобразительных искусств имени Пушкина, два-три коллекционера, имена которых наверняка есть вместе с телефонами в его большой записной книжке, она лежала в прихожей у телефона. И, наверное, работники двух-трех московских антикварных аукционов.

— Значит, многие. Информация, когда она кого-то интересует, имеет свойство распространяться как круги по воде от брошенного камушка — быстро и неотвратимо. Но что мы о нем как о совсем пропавшем. Может, найдется еще?

Аверьянову страстно хотелось поскорее прекратить этот разговор и вернуться к просмотру матча «Спартак» — «Локомотив».

— Я вам не сказала еще очень важного, — таинственно закатила глаза вдовица.

— Слушаю вас, — терпеливо кивнул головой Аверьянов.

— У него, как я уже говорила, надежная стальная дверь. И квартира поставлена на охрану в ближайшем отделении милиции. Через пять минут, если что, они уже тут. Аренду он платил исправно.

— Абонентную плату?

— Вот именно.

— И что же?

— Но у его надежной двери был один странный дефект.

— Какой же? — профессионально насторожился Аверьянов.

— Она пропускала запахи.

— Не понял?

— Когда он варил себе что-нибудь вкусненькое, он часто использовал всякие пищевые добавки — «хмели-сунели», «ткемали», травки всякие.

— И?

— И эти запахи легко проникали из квартиры на лестничную площадку. Мы даже с ним играли в такую шутливую игру — при встрече я называла ему первое и второе, которое он себе сегодня готовил. Почти всегда угадывала, например, харчо и мясо с макаронами, или плов и крестьянский суп, или суп щавелевый и жареная курица с рисом.

У Аверьянова от массы избыточной информации уже голова шла кругом.

— Короче говоря, — в той же тональности, с которой она перечисляла гурманские пристрастия своего поклонника, старуха произнесла следующую фразу, — он убит.

— Что?! Как? Почему?!

— Почему, за что — это вам решать, сыщикам. А то, что убит, — точно. Сами посудите — ничем не болел, сердце здоровое, а вот уже несколько дней не отвечает на звонки по телефону и в дверь, а из-за его стальной двери тянет приторным запахом разлагающегося трупа!

Аверьянов оценивающе взглянул на таинственное лицо вдовицы, прикидывая, удастся ли ее выпроводить без проблем, или придется вызывать скорую психиатрическую помощь. Но секунду поразмышляв, решил, что при всей фантасмагоричности ситуации он как профессионал, хотя бы и в выходной день, обязан что-то сделать.

И Аверьянов начал действовать.

Позвонил дежурному прокурору в Мосгорпрокуратуру, в местное отделение милиции, нашел участкового по его домашнему телефону, вызвал сотрудника ЖЭУ, проживавшего на первом этаже в их подъезде и также случайно оказавшегося дома, нашли ключи от всех замков двери Шаповалова (для надежности часть хранилась в отделении милиции, часть в ЖЭУ, а один, контрольный, без которого нельзя было все равно открыть дверь, но и им одним тоже — нельзя, оказался, как выяснилось, у вдовы московского партийца).

Пригласили понятых — академика-ботаника с третьего этажа и домохозяйку с четвертого, муж у нее был одним из таинственных соседей, приезжавших домой только ночевать и сопровождаемых при этом бритоголовыми братками. Домохозяйка, как ни странно, оказалась тихой приятной женщиной, без вульгарности «новых русских» и их фанаберии.

Квартиру сняли с охраны, вскрыли в присутствии всех заинтересованных лиц дверь и вошли.

Ноздри опытного «важняка», не раз в своей долгой следовательской практике выезжавшего «на трупы», сразу уловили приторно-сладкий запах разложения.

По согласованию с заместителем прокурора города, с которым оперативно связался дежурный прокурор, следственную бригаду возглавил на месте Аверьянов. Он тут же дал указания эксперту-криминалисту:

— "Пальчики" со всего. Прошу присутствующих без согласования со мной ничего в квартире не трогать. «Пальчики» с двери снаружи и изнутри. С телефонной трубки.

Они вошли группой в первую — большую — комнату квартиры.

Она была пуста.

Все стены, от пола до потолка, были увешаны картинами. Рамы были разные — от дорогих багетных, резных, старинных, до простых, покрытых черным лаком. И картины были разные — и очень старые, и, судя по всему, конца XIX-XX вв. Было очевидно, что какой-то принцип у коллекционера конечно же был, но сразу было не понять, почему натюрморты в классической манере соседствовали с пейзажами, выполненными явно в современном стиле. Аверьянов себя знатоком не считал и задумываться над этими вопросами, возможно, имевшими отношение к тайне гибели коллекционера, но не подвластные его уму, не стал.

Обратив внимание молодого криминалиста на те предметы, «пальчики» с которых надо снять в первую очередь, он, опережая группу, усадив на диван и приказав не двигаться понятых и участкового, направился к двери второй, меньшей комнаты.

Туда он вошел лишь в сопровождении медэксперта.

Здесь тоже стены были от пола до потолка увешаны картинами.

Но глаза вошедших тут же уперлись в тело старика, лежавшего на узком диване. Ноги были положены одна на другую, правая рука бессильно свешивалась вниз, до полу, левая лежала на сердце.

— На первый взгляд, — естественная смерть от сердечного приступа. Скорее всего — обширный инфаркт. Смерть наступила не позднее 9-10 дней назад. Точнее смогу сказать после вскрытия и проведения медико-биологических экспертиз, — заметила после осмотра симпатичная дама, судмедэксперт.

Аверьянов попросил молодого эксперта-криминалиста снять «пальчики» и в этой комнате со всех предметов вокруг умершего. Подумав, попросил снять «пальчики» с рам всех картин, висевших в обеих комнатах и в коротком коридорчике.

Эксперт посмотрел на него без особой симпатии, — работы тут было не на час, но ослушаться не решился.

К тому времени приехала и бригада, которая, осторожно погрузив труп на носилки, уехала в сопровождении судмедэксперта.

— Опросите соседей не только в нашем подъезде, а также «секьюрити» — не заметили ли что-нибудь подозрительное в подъезде, во дворе предположительно десять дней назад, — попросил Аверьянов участкового.

Тот тоже ушел.

В квартире стало свободнее.

Из всех присутствующих какое-то представление о коллекции было лишь у вдовицы. Ее Аверьянов, несмотря на то что она уже давно успела ему надоесть, оставил.

— Осмотрите, пожалуйста, картины на стенах. Все ли на месте.

Старуха долго бродила, прикладывая платок к глазам, по квартире, рассматривала издали и вблизи плотно развешанные картины и наконец решилась вынести вердикт.

— Вроде бы все на месте.

— У него был каталог коллекции?

— Да, рукописный. Я знаю, где он его хранил. Сейчас-сейчас.

Она подошла к книжному стеллажу, взяла из деревянного стаканчика для карандашей деревянную же тонкую линейку, сунула ее в узкую прорезь между верхней частью стеллажа и его нижней частью, чуть-чуть покопавшись в зазоре между двумя составляющими стеллажа, она извлекла тонкий блокнот и протянула его Аверьянову.

Блокнотик был дешевый, со старой ценой в 40 копеек. Но цены ему сейчас не было.

Аверьянов внимательно перечитал его. В списке значилось 48 картин и рисунков.

Он еще раз прошел вокруг большой комнаты. Все работы, в рамах, за стеклами или без, были по-музейному оформлены — на рамках были надписи, извещавшие об имени художника и названии картин. Похоже, все вещи побывали на выставках. Аверьянов обратил внимание, что имена художников были иностранные. Какие-то ему были знакомы, — например, Дюрер, Рубенс, какие-то показались незнакомыми.

Кажется, все работы были на месте.

Но глаз опытного следователя вскоре обнаружил одну странность. Везде подписи под картинами на рамах и изображенное на холсте, картоне или дереве совпадали.

Кроме одного. На тонкой позолоченной рамке было написано: «Уильям Хогарт. 1697-1764». «Обнаженная натурщица. Рисунок».

Однако картинка, прятавшаяся за потемневшим стеклом, изображала пожилого джентльмена в седом парике, сидящего за письменным столом. Справа от него был большой глобус, и можно было без труда предположить, что изображенный имел отношение к путешествиям и науке.

Собственно, предположить можно было все. Кроме одного.

Изображенный никак не мог быть назван даже фамильярно «Обнаженной натурщицей». Он был мужчиной, и он был одет в старинный камзол и панталоны.

Смутило Аверьянова и вот что: он не был, конечно, знатоком изобразительного искусства, но рисунок от живописи все же отличал.

Старый джентльмен был, возможно, написан тем же Уильямом Хогартом, две картины с такой подписью небольшого размера висели рядом. Но это был не рисунок, а живопись.

После того как экспертом были сняты «пальчики» с рамы и стекла, Аверьянов снял картину со стены, отогнул мелкие гвоздики и вынул ее из рамы.

— Бумага, — удовлетворенно заметил он молодому эксперту.

— Не понял, товарищ полковник?

— Бумага, репродукция. Хорошая, но репродукция.

Молодой криминалист с уважением посмотрел на старого «важняка». Аверьянов еще раз перелистал каталог коллекции, составленный хозяином от руки. Возможно, из опасения, как бы копия не попала кому-либо.

Под номером 34 была действительно работа Уильяма Хогарта под названием «Обнаженная натурщица. Рисунок». Работы, которая была бы хоть чем-то похожа на сидящего в кресле рядом с глобусом старого джентльмена, в каталоге не было.

«Уже интересно», — подумал Аверьянов.

Криминалист прошептал на ухо:

— В квартире чужих «пальчиков» нет. Есть только хозяина — в комнате и этой дамы, — он кивнул на вдовицу, любезно давшую разрешение на дактилоскопию, — на кухне, на чайнике и холодильнике.