"Грот афалины" - читать интересную книгу автора (Мисько Павел Андреевич)

Глава четвертая

А Пуол в это время был на Главном острове. Привез его туда худой рыбак на моторизованной джонке с нарисованными на «щеках» лодки большими глазами дракона. Когда садился в лодку в Компонге с тремя другими пассажирами, сказал ее хозяину, что заплатит на Главном: нет дураков платить заранее. А вдруг мотор испортится или еще что? А ткнулись носом в причал на Главном, показал лодочнику вместо денег нож, подергал в стороны подбородком: «Пикнешь – мигом п-прирежу!»

Слонялся по улицам Свийттауна – столицы, Душистого города, посвистывал, радовался жизни и тому, что вырвался на волю, на простор. То и дело совал руку в карман, где шуршали новенькие доллары. Украл у отца чек, когда заявился на Горный, получил по нему деньги и теперь чувствовал себя независимым человеком. Как будут устраиваться родители на новом месте без денег, не хотел и думать. Забыл он и поговорку: продав отца и мать, не разбогатеешь.

Глупый этот матрос Дуку, что учил их когда-то грамоте. Как начнет рассказывать, где побывал да что видел, какие чудеса есть на свете… Не могло простому матросу стукнуть в голову, какой отравой ложатся в душу Пуола его увлекательные рассказы.

И вот теперь он вольный, как птица. Будет ходить куда захочет, станет делать что вздумается. Тут такой простор, столько возможностей. Лучше было бы, конечно, совсем ничего не делать, а только есть да пить – что душа пожелает. Это не на их задрипанном Биргусе, где, кроме моря, пальм и хибар, ничего нет. Какие магазины в Свийттауне! Целый день торчал бы возле витрин, любовался б выставленными товарами, воображая себя владельцем этой роскоши – дорогих костюмов, транзисторов, сверкающих гитар, мотоциклов, машин. А как столичные люди красиво одеваются, какие девчата цокают каблучками, перебегая из учреждения в учреждение, в разные офисы и магазины. Тут и кинотеатр есть, и разные бары-рестораны. Правда, чтобы всюду побывать, все попробовать, узнать, надо бес его знает сколько денег.

Что эти пятьдесят долларов! Даже не пятьдесят, а уже меньше – успел истратить. Если бы карманы были набиты деньгами, тогда б он развернулся, тогда показал бы, чего стоит. Пусть бы тогда глядели на него эти ничтожные биргусовцы и завидовали!

Только что Пуол выпил целый стакан сока из сахарного тростника. Лавочник, по виду китаец, отгоняя мух и ос, при нем же пропустил между валиками пресса длинный стебель тростника, выдавил сок, подставив посудину под лоток… Пуол пил и морщился: ничего особенного, сладкий, даже губы слипаются, теплый, отдает зеленью и жажду нисколько не утоляет. А когда представил, что под пресс попали мухи и осы и китаец из них тоже надавил соку, его замутило, тошнота подкатила к горлу. Плюнул, пошел дальше.

Возле какого-то шинка, двери которого выходили в скверик, стояли под деревьями столы и стулья, тут обслуживали клиентов на свежем воздухе. Пуол, придав себе важный вид богатого барчука, уселся в тени за стол. Не успел оглянуться – где же кельнер? – как тот уже сам подбежал, схватил с левого локтя салфетку, махнул ею по столу, склонился: «Что прикажете?» Ах, как понравилось Пуолу, что ему кланяются, как польстило это его самолюбию, возвысило в собственных глазах! «Что-то есть во мне такое… этакое… А парень не старше меня по годам. И мне кланяется!» Кельнер с беспокойством поглядывал на другой столик, где усаживалась пожилая пара, по виду малайцы. «Что прикажете?!» – снова спросил кельнер. «Оранжаду! И похолодней!» – «Будет сделано!» – парень полетел от него к той пожилой паре и там дважды склонился в поклоне, после чего мигом исчез за дверями шинка, с треском раскидав в стороны бамбуковую штору-ширмочку с изображенными на ней пальмами. Примерно через минуту выскочил с подносом, на котором стояли три высоких разноцветных пластмассовых фужера с питьем, один поставил возле Пуола – о стенки фужера застучал кубик льда, – помчался к пожилой паре.

Пуол сначала вынул полиэтиленовую соломинку из фужера как ненужную, хлебнул через край, прямо с кусочком льда. Так и держал на языке льдинку, смакуя сок. Но увидел, что малайцы не торопятся проглотить питье, потягивают его через соломинку, сосредоточенно и спокойно поглядывая по сторонам. Лед они не берут в рот, кусочки его глухо постукивают о стенки фужеров, особенно когда малайцы начинают помешивать сок соломинками. «Вон оно что… – Пуол нагнулся над своим фужером, – тьфу!» – выплюнул в него кусочек льда и тоже засосал оранжад через соломинку – важно, с независимым видом поглядывая туда-сюда. Пуол будет делать все так, как эта пара притомившихся бизнесменов, будто бы небогатая на вид, а на самом деле – ого-го… Пуол все, что надо, перенимет, всему научится. Он ничем не хуже, так почему бы и ему не стать богачом в конце концов? Чтоб все кланялись ему…

– Еще стаканчик! – приказал он кельнеру. Уже сегодня, в первый день своего бродяжничества по столице, хотелось сделать все возможные шаги к той жизни, какой когда-то будет жить, той карьере, которая принесет ему деньги, деньги, деньги… Любые, в любой валюте.

Высосал второй стакан, даже в животе забурчало, сунул льдинку, как обезьяна, за щеку – пошел бродить дальше.

Проходил улицу за улицей, брел возле высоких домов и низких, по широким улицам и грязным закоулкам, миновал несколько площадей. Постоял, понаблюдал немного за тем, как меняется почетный караул возле султанского дворца. «Ха, одни остолопы топают ногами, другие с раскрытым ртом таращат на них глаза…» – подумал он. Заглядывал в какие-то лавочки, магазины, аптеки, где тоже что-то пил. Потолкался на базаре… Нарочно спотыкался на разложенные на циновках овощи и фрукты и первым начинал ссору, если торговцы и торговки возмущались. То у одного, то у другого брал что-нибудь попробовать, приценивался, торговался, а потом охаивал товар и шел дальше.

Попал в кинотеатр, хотя сначала хотел пройти мимо. Привлекло нарисованное на афише чудовище – не то человек-великан, не то гигантская обезьяна, с красной пастью, клыкастая, обросшая шерстью, лазит по городу, превращая в кучу обломков небоскребы, давит людей. Сидел в зале, окаменев от страха, но ни разу не вскрикнул, не пискнул, хотя обезьяна-гигант на экране разрывала людей на куски, высасывала из них кровь.

Был уже вечер, когда он вышел из кинотеатра. На Рекриэйшенстрит – улице отдыха и развлечений – полыхали разноцветные рекламы, манили рестораны и кабаре. Возле каких-то не очень броских дверей без всякой вывески его остановила молодая парочка. Пуол поддался на уговоры, ступил за порог этих дверей…

…Выбросили его, пьяного, после полуночи. В голове сильно шумело, а в кармане было тихо, тихо.

Поднял его с тротуара полицейский. Пуол уже немного протрезвел. «Марш отсюда! Где твой дом?» – казалось, грозно спрашивал охранник порядка. «Там!» – неопределенно махнул рукой Пуол куда-то в сторону порта.

Остаток ночи провел в том сквере, где пил оранжад. Прогнал со скамейки какого-то нищего. Когда тот начал возмущаться, пригрозил прирезать его. Чтоб показать свое отвращение к нищему, постелил на место, где он лежал, взятую в мусорнице газету «Фридом» («Свобода»). Под утро его снова поднял полицейский: «Спать тут опасно…» – «Могут обворовать», – насмешливо закончил за него Пуол и вывернул пустые карманы.

Он сам готов был кого-нибудь обчистить, да все гуляки уже разбрелись по домам, а добропорядочные жители еще не просыпались.

Через какой-то час начали разъезжать мото и велоколяски, машины-фургоны, развозить по лавкам продукты. Богатым горожанам заказы доставлялись на дом. Пуол проследил за тем, как высокий индус в чалме остановил коляску возле одного особняка, взял из-за спины прикрытую белым корзину, поставил ее на столб у ворот – высоко, на уровне головы, нажал на кнопку звонка, вызывая повара или слугу. И тут же снова сел за руль, покатил дальше. Отъехал он, может, всего шагов на десять, как Пуол был уже возле ворот, запустил руку в корзину. Нащупал большую, посыпанную рыжеватыми крупинками сахара, булку. Не стал шарить, что еще там есть, наддал ходу.

В этот день начали украшать столицу к празднику коронации султана. По городу развозили и развешивали флаги, плакаты, гирлянды цветов, портреты султана и членов его семьи, строили арки, увивали их венками, разбивали дополнительно торговые палатки, натягивали на пустырях тенты для столовых, где будет раздача похлебки для бедных. Людей на улицах заметно стало больше, было много приезжих. Пуол слонялся среди них и чувствовал себя как рыба в воде. У одной дамочки выхватил из рук хозяйственную сумку – увидел на ее дне пузатенький с кнопочками кошелек – и пустился наутек. Запутывал свои следы в каких-то закоулках, а когда стало тише – снова подался в центр. В кошельке вместе с мелочью было восемнадцать долларов и двадцать центов. Ничего себе! И так легко заработал эти доллары! Жаль, что кошелек старенький, не загонишь…

Зашел в лавочку, купил легкие туфли, оглядел ноги в низко поставленном зеркале – сам себе понравился! Как джентльмен, а не вор… Он еще не знал, что настоящие крупные воры, мошенники и гангстеры имеют вполне пристойный, даже респектабельный вид.

Пока еще не знал, где проведет вторую ночь в столице.

С ночлегом все решилось совершенно неожиданно.

Шел по Томмироуд мимо больших английских казарм и с удивлением заметил, что эта «Солдатская дорога» скрещивается с той улочкой, где из него высосали все, что можно, и вытолкали потом за ненадобностью на тротуар. Пошел дальше, за перекресток, по Томмироуд, замечая, как все больше мельчают дома, глуше и грязнее становится улица. Это была, наверное, последняя улица, которую он еще не обследовал, не оглядел. Через сводчатые проезды видны были за дворами лабиринты улочек и закоулков, разные по высоте дома и домишки, хибары лепятся одна к другой, некоторые пристройки трехстенные или почти круглые, будто сторожевые башни. И крыши были разные: и высокие, многоскатные с какими-то железными флажками, и плоские, почти без наклона, низко стоящие на стенах, и такие, у которых края завернуты, как в китайских пагодах. Под стенами тут и там играют возле помойных ям и грязных луж дети, сидят старухи.

Постояв немного, вошел в один такой двор, удивился, как люди находят в этом хаосе свое жилье. И вдруг позади, где-то на Томмироуд или еще дальше, послышались выстрелы. Глухо, негромко. Пуол мигом обернулся… По узкому проезду вбегал во двор, сильно хромая, китаец с пистолетом в руке. Старухи и дети с визгом сыпанули по домам, а один карапуз-кривоножка пытался подняться с земли и все падал, ревя во весь голос. Пуол, не зная, что делать, подхватил его на руки… И в этот момент через проезд увидел, что по ту сторону Томмироуд из закоулка выскочило еще два вооруженных человека. Раненый китаец оглянулся на них и выстрелил не целясь, но те успели разбежаться в стороны… А китаец шарил глазами туда-сюда, искал укрытия, и Пуол показал ему на приоткрытые двери ближайшей пристройки. Беглец скумекал, скок-скок туда на одной ноге – хлоп! – закрыл дверь на запор изнутри.

Через минуту во двор вбежали и те двое, у одного в руке тоже был пистолет, у другого что-то похожее на маленький автомат с продолговатым голым стволом.

– Куда он побежал? – автоматчик ткнул автоматом Пуолу в грудь.

– Ва-а-а-ай! – вопил, вырывался из Пуоловых рук карапуз.

– Туда… вон! – показал в темный лабиринт переулков Пуол. – На соседнюю улицу!

Преследователи побежали в темноту.

Малыш заревел еще громче, начал царапаться, и Пуол спустил его с рук, еще и шлепнул по заду. Тут и там заскрежетали, начали открываться двери. Одни распахнулись настежь, из них выскочила молодая женщина, подхватила малыша, обожгла Пуола недобрым взглядом и снова скрылась.

«Дура…» – собрался обругать ее Пуол, но тут приоткрылась и та дверь, за которой спрятался беглец.

– Эй, иди сюда! – позвали Пуола из дверной щели.

Пуол подошел.

– Ты хозяин этой лачуги?

– Нет.

– Все равно! – китаец распахнул дверь шире, втянул Пуола за руку внутрь, снова запер дверь на запор.

Где-то в глубине помещения из темноты слышались всхлипы и приглушенные рыдания жителей. От страха они боялись заплакать, закричать громко.

– Я видел в щель… как ты их. Спасибо, что помог, – китаец вдруг со стоном почти упал на скамеечку, вытянул раненую ногу. – Задача, значит, такая… Да тихо вы там! Я не собираюсь глотать вас живьем, как мышат, – прикрикнул он на скуливших. – Значит, так… Ты покарауль там во дворе, пока меня тут немного перевяжут. Смотри, чтоб никто не выходил во двор. Может, те прибегут опять, – чтоб не у кого было расспрашивать.

– У-у-у-у… Рам, рам… Ре рам… – молились в темном углу люди, тревожа бога.

– Я ведь просил – тихо! Неужели непонятно? – в голосе китайца прогремела угроза. – А ты давай… туда… Если хочешь заработать.

Последнего китаец мог и не добавлять. Пуол шмыгнул за дверь. Каким-то десятым чувством он уловил: это тот Его Величество Случай, который надо хватать за хвост. Все произошло не так себе! Нет! «Дурная голова найдет шишку!» – вдруг он как бы услышал укоряющий голос отца и даже головой крутнул, чтоб отвязаться от него. «Шишка… шишка… Моей шишке вы еще не раз позавидуете!» – возражал он мысленно.

Не стоял столбом, прохаживался туда-сюда. Где приоткрывалась дверь, бил по ней ногою.

– Не высовывайте носа, если хотите жить!

И люди не высовывали.

Выглянул и на Томмироуд. Всюду была тишина, только где-то густо гудели машины. На этом участке улица вечером не освещалась, темнота была, казалось, вековечной, если бы не косые светлые полосы из окон, не цветное зарево над центром, от которого и сюда долетал призрачный отсвет.

Вернулся во двор. Тут ни одно окно не светилось. Люди притаились как мыши.

Преследователи не вернулись больше, видно, махнули рукой на беглеца. Да и найти человека в этом лабиринте было не легче, чем термита в джунглях.

Снова приоткрылась та же дверь, снова позвали Пуола…

И вот уже идут они по темным улицам и переулкам. Раненый незнакомец одной рукой опирается на палку, другой вцепился в его локоть. Приказал: «Веди!» И Пуол повел – без возражений, без расспросов. Сворачивал там, где ему приказывали повернуть (много раз), петляли. Пуол в этой части города не был, даже не представлял, что есть такой город в городе. Тут и там бросались в глаза вывески и надписи китайскими иероглифами, порой афиши тянулись в сторону от стены, свисали вниз или были протянуты на проволоке через улицу. Китайский город!

Перед каким-то подъездом остановились. Китаец снял косынку, завязал Пуолу глаза и провел его через здание, потом дворами подвел к еще одному. Дальше уже китаец вел его, то и дело предупреждая: «А теперь сюда!.. А теперь туда!.. Ноги поднимай, тут начинаются ступеньки». Этих поворотов, переходов по коридорам, спускам и подъемам на лестницах было еще немало. Как сам китаец преодолел все это, было непонятно. Наконец спустились по лестнице на два пролета, и китаец постучал условным стуком в дверь. Она открылась не скоро и, должно быть, чуть-чуть, на длину цепочки. Кто-то, видимо, разглядывал Пуола, ибо китаец вынужден был сказать:

– Он со мной.

Цепочка еще раз звякнула, скрипнула дверь. Китаец подтолкнул Пуола вперед и стянул с его глаз повязку. Все равно ничего не было видно, и Пуол выставил перед собой руки, чтоб не выколоть чем-нибудь глаз. Слышал, как китаец сам закрывает дверь, и все в груди дрожало от напряжения, сжималось от страха и любопытства. Впереди загорелась спичка, осветив старческую руку и морщинистые, мешочками, щеки, впалый рот, сморщенные губы. Старый китаец или китаянка? Такой крысиный хвостик-косичка с тесемкой мог быть и у мужчины. Китаянка зажгла две розовые свечки на подсвечнике, стоявшем на полке, прибитой к стене. Понесла его перед собой, прикрывая одну свечку ладонью, вошла в довольно большую комнату, обставленную мягкой мебелью. Ничего подобного Пуол никогда не видел, это было словно в сказке. Стал как вкопанный, не смея дальше и шагу ступить. Весь пол в комнате был застлан мягким в цветах ковром, посредине стоял низенький стол с аккуратно разложенными вокруг него подушечками.

Китаянка поставила подсвечник на стол и молча вышла.

– Си-си, – поблагодарил китаец. – Мама, свари нам кофе! – бросил он вдогонку. – А ты разувайся, проходи дальше. И садись, хочешь на подушку, хочешь на диванчик.

Сам он дохромал до красного, с затейливой спинкой диванчика, упал на него.

Снимая у порога туфли и морщась (успел набить и растереть мозоли), Пуол исподлобья разглядывал хозяина и всю роскошную, с картинами на стенах, комнату. Хозяин, уже немолодой, лет под сорок, сидел, смежив веки, лицо мокрое, на лбу капли пота. Терпел, наверное, страшную боль, а за всю дорогу ни разу не застонал.

– Разуй и меня, – выставил китаец здоровую ногу.

Пуол ступил на мягкий ковер, чувствуя подошвами ласковое щекотанье ворса. Стал на колени возле диванчика, у ног китайца. Он готов был ползать на коленях (пока что!), готов служить ради того будущего, которое ждет его. Вынес хозяйские туфли за дверь, левая была клейкой от крови.

– А теперь подай поближе аппарат… в углу… вон… – показал хозяин за диванчик.

Пуол бросился туда, а как взять – не знал. Упала, загремела телефонная трубка.

– Сейчас… Он развалился… И он привязан, я сейчас отвяжу, – задергал Пуол провод.

– Ха-ха… – не выдержал китаец. – Не надо отрывать, отвязывать. Давай так, как есть.

Пуол поставил телефон ему на колени.

Китаец снял трубку, потыкал пальцем в кнопки с цифрами. Подождав, сказал в трубку:

– Остаемся при своих интересах… Даже пукалками начали забавляться… Подробнее позже – и не по телефону. – Послушал ответ в трубке и сказал: – Я так же думаю. Более того, я в свое время предупреждал об этом. – И положил трубку, передал аппарат Пуолу, чтоб тот поставил его на ту же кожаную тумбу, похожую на отрезок толстого дерева.

Пуол ставил телефон подчеркнуто осторожно.

– Дай мне две подушечки под спину.

Пуол быстренько взял две подушечки от стола, воздух от его движения всколыхнулся, свечи едва не потухли.

– А теперь садись сам и рассказывай, – властно показал китаец на место у своих ног.

– Что? – Пуол подмостил под себя подушку, внутренне дрожа от восхищения: где это было видно или слышно, чтобы хоть один биргусовец сидел на таком!

– Все! Кто ты, откуда ты… Почему оказался в том месте… Как зовут… Есть ли семья… Где живешь…

Многое интересовало китайца! Но Пуол рассказал все откровенно, сам удивляясь своей искренности: обычно он любил прихвастнуть. Старался быть деловым, говорить без лишних подробностей.

Китаянка принесла кофе. На подносе стояли высокий кофейник, две чашечки на блюдцах, сверкающая на свету сахарница с сахаром, четыре сухарика на бумажной салфетке. Пуол только диву давался, что за мать у китайца: сын сидит с завернутой чем попало окровавленной ногой, а она не поинтересуется, не спросит, что случилось. И не ахает, как ахали бы все матери в таких случаях.

– Осторожно подтяни стол ближе сюда… Не опрокинь подсвечник… И пей, не стесняйся. Ты пил когда-нибудь настоящий черный кофе? Думаю, что и представления о нем не имеешь.

Пуол осторожно подтянул стол к ногам китайца, несмело взял в руки горячую чашечку, хлебнул один раз какой-то горечи и обжег язык, губы. Виду, однако, не подал.

– А вы кто? – осмелился спросить.

– Это тебе не надо знать. Чем меньше человек знает, меньше проявляет любопытства, больше слушается и выполняет, что приказывают, тем дольше его век. Заруби это себе на носу!

– Я ничего такого не хотел… – пробормотал он и тотчас спохватился: – Зарубил, зарубил!

– Хотеть не в меру тоже вредно. Но ты мне нравишься… Хотя ты и не хуацяо, не китаец… Как я понял, тебе нужны деньги, а чтоб иметь деньги, надо найти свой бизнес. И тебе нужно место, где жить… Так?

– Да… – облизал ошпаренные губы Пуол.

– Все это ты будешь иметь… со временем… Когда пройдешь испытательный срок. Жилье, правда, найдем раньше. Я напишу записку, пойдешь по одному адресу… За комнату там уплачено… Когда заведутся деньги, вернешь мне ту оплату. Я назову сумму, которая к тому времени набежит.

– Большое спасибо! – не удержался Пуол.

– Благодарить будешь потом. Да одним «спасибо» и не отделаешься. Будешь делать то, что тебе прикажут, поручат. Никакой своей инициативы не проявлять, слышишь? Никаких вопросов никому не задавать, стараться не видеть того, чего тебе по рангу не надо видеть. Если пройдешь испытательный срок, на твое имя в банке будет открыт счет. На него будут перечислять деньги за разовые услуги… Это значит, после каждого конкретного случая, если будет признано, что задание ты выполнил безукоризненно. Ты будешь иметь связь только со мной и не непосредственно, а через кого-либо… Ох, помоги положить ногу… на диванчик… А подушечки эти под голову… Повыше…

На лбу китайца блестели крупные, как жемчуг, капли пота. Он смахивал их рукавом, а они выступали снова. Дыхание его участилось, стало прерывистым, должно быть, начиналась горячка.

– Ну и, конечно, ты будешь иметь карманные деньги, на первый случай – питание, гардероб… – продолжал китаец. – Нет, должно быть, без эскулапа не обойдется… Пуля в ноге сидит, рана не сквозная. Я тебе напишу записку, сбегаешь к аптекарю, позовешь… Мама вас встретит возле подъезда, приведет сюда. Подай… вон на окне… блокнот и ручку.

Возле того подъезда, где китаец завязывал Пуолу глаза, сидела на ступеньках его мать – по виду словно кучка нищенского тряпья. Подошли, и она сразу встала, вынула из-за пазухи темные платочки, пропахшие потом и давно не мытым телом, завязала глаза Пуолу и аптекарю. Пуол уцепился за аптекаря, а старуха – за аптекареву сумку и повела.

Снова повторилось блуждание по каким-то переходам и лестницам. Только в свою дверь старуха не стучала условным стуком, отперла дверь ключом. Зачем посылали его, Пуола, он так и не понял: аптекаря могла привести сама старуха. Возможно, раненый не хотел, чтоб она лишний раз показывалась на людях, мозолила им глаза.

Китаец, слышно было, заканчивал телефонный разговор:

– …а проучить не мешало бы! Не нам играть в поддавки! Этих «даблов» только битьем можно чему-нибудь научить! – и спохватился, услышав старческий кашель в коридоре: – Мать, ты?! Входишь, сразу знак подавай, а то я могу обойму всадить! – и с грохотом положил телефонную трубку.

– Мы это, мы, дорогой Чжан. Привет! – вышел на свет, падавший из комнаты в коридор, аптекарь.

И с этого момента командовал в комнате, распоряжался он. Грели на спиртовке воду, раскручивали повязку на раненой ноге, разрезали штанину, обмывали ногу вокруг раны. Потом аптекарь приказал застлать белым стол (старуха после этого исчезла), положил на него раненую ногу Чжана. Старательно вымыл руки и начал щупать ногу вокруг раны, тыкать в рану пинцетом, от чего китаец закатывал глаза под лоб и тянул: «У-у-у-у!»

– Не забыл еще мое имя? Правильно. Меня зовут У, просто У. Я так думаю, что немного задета кость, бедро. Пуля скользнула, срикошетила… Где же она? А-а… вот она, немного в сторону свернула, торчит, как шишка… Сделаем маленький надрез, выщелкнем… Вместо слепой раны будет сквозная. Скорей заживет, не так будет гной задерживаться. Ну, вот… Вот она, можете взять ее себе на память.

– Возьму… на память… – Чжан протянул руку. – Я про эту пулю никогда не забуду. И не прощу ее.

– Ну вот… А теперь обработаем рану. Через месяц будешь танцевать.

– У, дорогой, я не могу так долго. Неделю, не больше.

– Ну, неделю не неделю, а две – обязательно. – У промыл рану какими-то жидкостями, в комнате сразу разнесся резкий, неприятный запах, даже в носу защекотало. – Травок тебе пропишу, напарь, внутрь будешь принимать… Для общего тонуса мышеняток надо поглотать… Живеньких… По десятку в сутки… Маленькие такие, красненькие… Организм омолаживается. Больше пользы, чем от порошков и таблеток.

– Ну – нет! Это ты уж сам глотай!

– А банкир Ду Шань глотает, только облизывается, понимает, что это идет ему на пользу. Для него одного целую ферму держу… Ах, если б ты видел, какие беленькие самки! Как снег на горах… Не успевают размножаться… Никого не интересует, сколько имеешь основы, им подавай максимальный выход чистого товара. А когда будет пополнение базы?! И целлофан кончается, и пластмасса.

Последние фразы болтливый У произнес без передышки сразу за предыдущими, и Пуол вначале подумал, что и они относятся к мышам. Но Чжан тут же строго оборвал У:

– Тих-хо… Все будет в свое время и на своем месте. – Чжан бросил быстрый взгляд на Пуола.

А Пуол намеренно пристально глядел, как аптекарь бинтует Чжану ногу. «Пусть думает, что я ничего не слышу, ничем не интересуюсь…» А у самого, казалось, даже уши шевелились и дыхание перехватывало от всех этих тайн и секретов.

И чувствовал Пуол, что с нынешнего вечера он начал ходить по острию лезвия или по тонкому канату над бездной.