Мисько Павел АндреевичЗемля у нас такая

Павел Андреевич Мисько

Земля у нас такая

Повесть

Перевод с белорусского автора

Две повести составляют эту книгу. В повести "Земля у нас такая" рассказывается о наших днях. Три друга, герои повести, живут в деревне Грабовка, невдалеке от строящегося гиганта химии. Друзья занимаются в школе, работают в колхозе, интересуются стройкой, учатся познавать, где добро, где зло.

Общаясь со взрослыми, постигая жизнь, юные герои почти на каждом шагу слышат эхо минувшей войны...

Повесть - "Красное небо" - посвящена детству того поколения, которому сегодня за тридцать, чьи сердца нещадно ожег пожар войны.

Для детей среднего школьного возраста.

Глава первая

ГРИШКА-ВЕРХОЛАЗ

Наши дома стоят напротив, через улицу. Гриша Чаратун легко может из своего окна пускать к нам солнечных зайчиков. А дом Вити Хмурца стоит рядом, за нашим огородом. Если Витя первым выбежит на улицу и свистнет - слышно всем. А вот Гриша свистеть не умеет - получается какое-то "сю-сю". Поэтому он предпочитает кричать: "Ленька Лавруська! Хмурец!"

Леня Лаврушка - это я. Гриша не дразнится, он так говорит потому, что выбил зуб.

Я сначала не верил: не может быть, чтобы из-за одного зуба так речь искажалась! Думал - прикидывается. У деда Стахея вон скоро не останется спереди ни одного зуба, а хорошо говорит, разборчиво. Но Гриша и на уроках так отвечал: "Ветер с давних времен на слузбе у целовека..."

Наш ботаник и географ Вадим Никанорович - он же и классный руководитель - такой, что не очень-то прикинешься. Я не знал, как называется безртутный барометр. "Вертится, - говорю, - на языке, не могу вспомнить". А он: "Ну-ка, покажи язык..."

- Лавруська! Хмурец!

Во, кричит уже Чаратун...

Я открываю окно. Стоит Гриша, строгает ножиком прутик.

- Ну - чего?

- Скоро ты?

- Иду!

В рот - кусок яичницы, сковородку - в печь. Выпиваю молоко, посуду прикрываю на столе полотенцем. Некогда мне мытьем заниматься!

К Чаратуну уже подходил и Хмурец. В руках - кусок ржавой трубы. Вчера его отец делал из таких труб мачту, для антенны телевизора, осталась, наверное.

- Ну и сто из нее полуцится? - кивает Гриша на трубу.

- Не придумал еще. - Витя зевает с подвывом. - Наверное, переспал. Но доберешь норму или переберешь - зеваешь потом, как собака.

- Ты три нормы выдал. Страсно было к дому подходить - храп, как из берлоги.

По тону Гриши нельзя было понять, шутит он или говорит всерьез.

- Скажешь! Я где-то читал, что это - атавизм... - Витя опять зевнул. Остаточное явление от дикого образа жизни... Человек в доисторическую эпоху храпом зверей отпугивал.

Я захохотал: кого отпугивал Хмурец теперь? Мух? А Чаратун только хмыкнул.

- Слыхали? - говорит. - Петя Горохов пропал.

Мы смотрим Гришке в рот, на выбитый зуб. Если у человека какой изъян на лице, всегда почему-то хочется туда пялить глаза.

- Бреш-и-и больше... - недоверчиво тянет Витя.

- Цудаки - не верят. Как корова языком слизнула.

Нескладно выдумывает Гриша. Оставил бы этот "хлеб" Вите, у того лучше получается.

- Испарился? В космос полетел? Он же на завтра пионерский сбор назначил! - говорю я.

- Не будет сбора. Сегодня его мать моей хвасталась: достали где-то горясцую путевку в пионерский лагерь. Повез папаса Петю сил набираться.

Мать Гриши, тетка Фекла - доярка, Петина, - зоотехник. Может, они и встречались утречком на ферме, разговаривали. "Ну и Петя! Ну и выкинул коленце! Хоть бы прибежал и сказал: так, мол, и так, занимайтесь сами чем хотите..."

- Ну и пусть катится! - прервал мои мысли Хмурец и подул в трубу. Зашипело, будто паровоз пар пустил. Вокруг губ обрисовался коричневый ржавый кружок.

- Обойдемся и без него... Только и знает ныть: "Ну сто тут придумаесь в деревне! Ну сто-о?!" - Гриша решительно махнул рукой: - Посли верхолазов смотреть!

- А как сегодня пойдем? Мимо кладбища или через мостки? - спрашивает Витя.

Если идти мимо кладбища - ближе, если через мостки - дальше, но зато там, на повороте речки Мелянки, - омут, где мы всегда купаемся.

- Луцсе на мостки. Скупнемся... - говорит Гриша и немного краснеет. Наверное, не может забыть, что с ним было на кладбище.

А мне все равно, как идти. Только надо теленка перевести на свежее место.

- Никуда не денется твой теленок... - Витя вертит в руках трубу, пробует дунуть с другого конца.

Но они покорно идут за мной, в сторону кладбища. Там на клинышке луга между огородами и кладбищем колхозники навязывают своих телят. Дед Стахей туда колхозных телят не гонит - слишком тесно. Он пасет их на первой "карте" и на последней, у речки, там суше (весь заболоченный луг у нас порезали канавами на "карты" - осушают).

Только я расшатал вбитый в землю железный шкворень, к которому был привязан теленок, как Витя изловчился и трубнул в свою трубу, как допотопный мастодонт. И тут... В лицо мне фонтаном брызнула земля, цепь и шкворень больно ударили по ногам, - я упал.

Вытираю глаза подолом рубахи и вижу: мчит теленок, задрав хвост, прямо на огороды, ребята - за ним. Глаза невольно зажмурились... Ну и дорогу протопчут по грядкам! Ох, и попадет же нам! А может, какая-нибудь тетка уже и выскочила с палкой?

Прихрамывая, бегу на помощь.

Земля на огородах рыхлая, теленок вязнет по колени, летят в стороны комья... Гриша поймал цепь - падает.

- Бросай свою иерихонскую трубу!

Витя, отшвырнув свой "музыкальный инструмент", тоже хватается за цепь, падает. Теленок останавливается, испуганно оглядывается на них.

Выводим его на лужок, крепко-накрепко вколачиваем шкворень - из травы почти не видна четырехугольная шляпка.

Гриша пробует очистить штаны и рубаху от грязи, я пересчитываю, в скольких местах цепь и шкворень содрали кожу. В одном месте ссадина в пол-ладони - багровеет, сочится кровью. Иду, хромаю на обе ноги...

Хмурец, в одних трусиках, на ходу вытряхивает одежду, посматривает на заросшее деревьями кладбище. У самого края, над ямой, где берут свежий песок посыпать могилы, стоит высокая сосна с гнездом аиста и старая береза.

- А я знаю, сколько аистят... Три!!! - выпаливает он.

- Сказы есцо цетыре! - говорит Гриша.

- Два! - кричу я.

- Три! Спорим? Я на березу лазил, оттуда считал - все как на ладошке видно... - стоит на своем Хмурец.

Точно так же спорили мы с месяц назад. Тогда гусеничный трактор еще только развозил по лугу мачты электролинии. С помощью трактора монтажники подымали их "на попа", закрепляли на железобетонных сваях. В то время аистиха и аист попеременно высиживали птенцов, и Гриша ляпнул, что залезет на сосну и пересчитает яйца в гнезде. Мы ответили ему, что "слабо", "мало каши ел". "Слабо? Мало? - вскипел Чаратун. - Новую леску с поплавком и крючком - хошь?" - "Хочу!" - говорю. "А если залезу - отдашь свой ножик?" "Отдам". Ударили по рукам. Витя рассек: "Слово свято, нерушимо!"

Видно, здорово хотелось Чаратуну завладеть моим перочинным ножиком с двумя лезвиями, шилом и штопором. Походил, задрав голову, вокруг сосны, покружил у березы, опять подошел к сосне. Толстый и почти гладкий ствол у сосны, руки соскальзывают, нет опоры ногам.

Гриша сделал из ремня петлю. "А-а, с ремнем! С ремнем всякий дурак заберется!" - сказал Витя. "На, пожалуйста!" - тут же протянул ремень Хмурцу Чаратун. Витька, конечно, в кусты. Тогда Гриша опять нацепил на ноги ремень, поплевал на руки и поковылял... к березе!

Хо, удивил... На березу и я, и Хмурец без всякого ремня забираемся. На ней в метрах четырех-пяти от земли уже торчат сучья. Если он такой ловкий, на сосну бы попробовал!

Гриша угадал мои мысли:

- Будем и на сосне!

Поняли и мы его замысел, - перебраться на сосну по ветвям. Березовые суки вверху переплелись с сосновыми. Но как все тонко там, непрочно!

- Гришка, не надо, я тебе и так ножик отдам! - кричу я испуганно.

Но Гриша нас не слушал.

Вот уже стал на толстый березовый сук, осторожно продвигается по нему все ближе к сосне. Прогибается сук, содрогается... Гриша взмахивает руками, цепляясь за веточки... Ветки кажутся слабыми, тоненькими, как нитки, раскачиваются под рукой из стороны в сторону...

Смотрим, задрав головы. У меня заболела шея, вдруг пересохли, стали шершавыми губы... Мы с Витей боимся даже дышать: высота - хату на хату надо поставить...

Гриша ступал бочком по суку, медленно - шажки по полступни. Шатался, вздрагивал...

Уже можно переступить на сосновую ветку, она кажется крепкой. И Гриша ступил, шаг, второй... Уцепился сверху за сосновую лапку, снова ступил... И вдруг - треск! Сосновая веточка осталась в руке у Гриши, он сильно покачнулся и...

Я не помню, вскрикнул ли тогда и Гриша или только мы с Витей. Съехали по обрыву на дно ямы, на песок, куда упал наш друг.

Гриша лежал лицом вниз. В руке - сосновая веточка...

Мы думали, что Чаратун уже неживой. Повернули его, вытирая с лица песок, дергаем, тормошим. У Гриши течет изо рта кровь, он не шевелится...

- Гришка, на, бери ножик... Ну что ты? - говорю я, глотая слезы.

Чаратун молчит.

- А ну, друзья, посторонись! - послышался вдруг мужской голос.

Подняли головы... А-а, Володя Поликаров, монтажник с электролинии...

Он прыгнул к нам, зазвенев цепочками и застежками пояса.

- Ах ты, верхолаз, верхолаз... - приговаривал Поликаров и слушал сердце Гриши, ощупывал руки и ноги. Потом зажал ему нос...

Гриша вздрогнул и раскрыл глаза. Обвел нас каким-то бессмысленным взглядом и сказал:

- Забересь, Леня, мою удочку...

Сел и выплюнул зуб.

- Не надо! Я не хочу, пусть тебе остается! - шептал я. - Возьми лучше ножик...

Чаратун упрямо крутил головой: "Ты выиграл!"

- Ну, верхолаз, признавайся, где болит? - Поликаров достал носовой платок и вытер Грише лицо.

- Нигде не болит... - Чаратун попробовал встать, но его повело в сторону.

- Ну-ну, давай лучше так... - Володя поднял Гришу на руки. - Шутить потом будем.

Мы помогли Поликарову взобраться по откосу, а потом он нес Гришку до самой деревни. Видно, плохо было Чаратуну: побелел, глаза закрытые...

А мы шли за ними и улыбались, как полоумные. Хорошо, что как раз проходил мимо Поликаров!.. Хорошо, что Гриша еще съехал по откосу ямы, все-таки торможение... А что до зуба... Так ведь он выбил всего один! Проживет Гришка и без него...

Как увидела тетка Фекла - несут! - запричитала, кинулась навстречу. Гриша сразу стал "иродом", потом "золотцем", потом "супостатом"... "Ладно отец где-то шляется, собакам сено косит, так и этот еще норовит шею свернуть", "живьем загнать меня в гроб"...

Пролежал Гришка в постели целую неделю. Врачиха сказала: легкое сотрясение мозга...

Мы с Витей каждый день наведывались к нему. Часто приходил и Поликаров. Вот тогда я и подарил Чаратуну свой ножик. Просто так...

...Мчимся к Мелянке наперегонки, канавы для нас - что есть, что нет перепрыгиваем с ходу. На бегу сбрасываем одежду, бросаемся в воду.

Лучше всех плавает Гриша, он и под водой может пробыть дольше всех, да еще с открытыми глазами. А я так не могу: раз попробовал и зарекся - глаза болели несколько дней.

От купальни до электролинии тоже бегом - надо согреться...

Металлические мачты кажутся кружевными. Они, как Гулливеры-великаны, взялись за руки и шагают откуда-то с юга мимо кладбища и деревни, через болото, мимо соседней деревни Студенец - и идут дальше, в областной город, где строится большущий химкомбинат.

Недалеко от этих мачт пасутся телята деда Стахея. Сам он сидит на бережку Мелянки. По ту сторону - такое же стадо и дед Адам, пастух из Студенца. Сидят, переговариваются...

Несемся через Стахеево стадо, телята шарахаются от нас в стороны. Дед грозится вслед палкой...

А вот и мачты. На одной, на самой верхушке - Поликаров, машет нам "Привет!". Забираться к нему легко, и мы лезем, как по лестнице. Поочередно пожимаем ему руку "на верхотуре" и спускаемся вниз. Не любит Володя, когда мы затеваем игру на высоте.

Сидим под мачтой и смотрим вверх. Володя работает у подвешенных, как бусы, изоляторов, напевает: "Мы монтажники-высотники, и с высоты вам шлем привет!" Мы подпеваем ему, Гриша подсвистывает - сю-сю...

Потом Поликаров сидит рядом с нами, жует свои бутерброды и рассказывает разные истории о высотниках. Широким поясом Поликарова обмотался Гриша. Но закрепить не может: тонок еще, нужно пробивать новые дырки для застежек.

- Смелый парень, Гриша, вполне может быть высотником, - говорит Володя. - Только стоит ли показывать смелость на аистиных гнездах? У нас в детском доме был один такой сорви-голова, любил грачиные яйца доставать. Голодновато было сразу после войны... Разбился...

А еще Поликаров говорит, что верхолаз может ошибиться только один раз, как минер на войне. Поэтому каждое движение надо рассчитывать...

А я слушал и завидовал Грише: смелый все-таки он хлопец!

ТРУБНЫХ ДЕЛ МАСТЕР

О Витьке тоже многое можно рассказывать. Его отец - Антон Петрович каменщик и плотник. Все печки в нашей Грабовке он сложил. Когда начали колхозники дома кирпичные строить, никто не смог обойтись без него. Самый первый кирпичный дом построили родители Пети Горохова. Им тоже помогал Хмурец-старший. Но теперь он уже третий год ездит в город, работает на химкомбинате.

Сейчас-то мы и не видим, когда он уезжает - спим еще, каникулы все-таки. А когда ходили в школу, то каждое утро подбегали к нему.

Антон Петрович - мужчина солидный, высокий, волосы у него светлые, а лицо темно-бронзовое, обветренное. Увидев нас, он, бывало, обязательно скажет:

- Вот если б у меня мотоцикл с коляской был, я бы вас всех подбросил к школе... А так - топайте ножками...

Витю он, конечно, мог бы посадить сзади. Даже еще один из нас мог бы пристроиться... Но тогда остался бы третий. И он не берет никого, и никому не обидно.

А как-то он сказал:

- Летом я вас все-таки свожу в город. Покажу, чего мы там понастроили... Один мой приятель обещал дать на время мотоцикл с коляской.

В первый же день летних каникул мы пристали к нему, - а не забыл ли он своего обещания?

- Скоро уже, скоро... Возьму отпуск - тогда... - У Антона Петровича был виноватый вид.

Витя любил играть с отцовским инструментом с самых малых лет. То дробил кирпич и мел на муку, сооружая под лопухами "склады". Наставит жестянок из-под ваксы с белой, оранжевой, желтой "мукой", потом, как девчонка, "выпекает" из этой "муки" хлеб. То выкапывает в земле замысловатые ямки, расширяющиеся книзу, как горшки, соединяет их подземными ходами. То мастерит что-нибудь из дерева. Как-то соорудил нечто среднее между велосипедом и слоном, оно даже могло двигаться, если изо всех сил нажимать на педали. Клялся и божился, что делал все сам, но я не верю: помогал, наверно, и отец.

Однажды, не успел еще и снег растаять, начали мы гонять мой мяч. Хороший был мяч, красный с синим. Но хватило его на два дня. На третий сидим, скучаем, и тут Витя бросил под ноги какой-то коричневый лохматый шар. Витя его свалял, оказывается, из шерсти. Корова линяла, а он ее, как курицу, и ощипал... Если шерсть поливать теплой водой, мять в руках, катать, то и получится мяч.

А что натворил Витя в том году, когда в первый класс пошел! Забрался однажды по двери на крышу сарая, оттуда перебрался на хату. Пока отец пришел с работы, пока не было дома матери и сестры, он успел разобрать по кирпичику печную трубу и сидит себе верхом, скребет мастерком кирпичи, очищает от старой глины.

- Куда это наш хлопец сегодня запропастился? - спрашивает Антон Петрович у Витькиной мамы.

- А лихоманка его знает! Искала-искала, звала-звала... - Я даже представил себе, как тетка Алена в это время в сердцах что-нибудь разбила.

Растопили Хмурцы печку, стали ужин готовить - барабанит кто-то в окно:

- Дядька Хмурец! У вас дым из-под крыши валит, пожар, наверное!

Тетка Алена с перепугу едва в обморок не упала. Шух! - ведро воды в печь, и во двор. Глянули - сидит их Витька на самом коньке крыши. А трубы нет!

Антон Петрович мигом приволок из-под сарая лестницу, полез с ведром воды - в трубу лить: "Сажа горит!"

Витя отполз скоренько на самый край конька и смотрит, как бы на клен перебраться, улизнуть. Только далеко клен, не перепрыгнуть. А внизу народу собралось! Суматоха, гам. Соседи помогают вещи из дома вытаскивать, кто-то побежал бить в рельсу.

- Слазь, сыночек! - заламывает руки тетка Алена. - Сгоришь!

Мы с Гришей сидим на заборе, нам люди не мешают смотреть, и все видно как на ладони.

Витя, оказывается, не только сровнял трубу с крышей, но еще и глубже разобрал - насколько сумел достать рукой. Поэтому дым и попадал под крышу, пробивался через все щели.

На всякий случай отец Вити плеснул воды в трубу.

- Ну, герой, что теперь будем делать?

- Ты же сам говорил, что никак не выберешь время трубу починить, говорит Витя. - Мама еще ругалась: "Сапожник, а ходишь без сапог!" Вот я и...

Хмурец-старший хмыкнул смущенно, поскреб пальцами бороду.

- Сиди здесь!

А сам слез, замесил в ведре глину, втащил наверх.

- Вот... Пока не сложишь все, как было, не спускайся...

Вот был спектакль! Сроду такого представления не видали!

Витькина мать вынесла кастрюльку с картошкой в сад, разложила огонь между двумя кирпичами, и уже там доваривала.

Антон Петрович спокойно курил с мужчинами, а те подсмеивались и над ним, и над сыном. Моя мать, Гришина и Витина, и другие женщины перемывали нам косточки: дети теперь пошли и такие и сякие, а непослушные - хоть кол на голове теши! Вспоминали, кто и когда набедокурил, какая была за это кара. Придумывали они, как бы наказать и Витю.

А нам было чертовски весело! Ребятишек сбежалось - с полдеревни! Дурачатся, кувыркаются в пыли, гоняются друг за дружкой. Мы выкрикиваем снизу, даем Вите всяческие советы, пробуем сами лезть на крышу.

- Все! - крикнул наконец Витя.

И стал рядом с трубой, подняв обе руки кверху, в одной - мастерок, в другой - пустое ведро.

Антон Петрович отошел подальше, чтоб лучше разглядеть трубу. Постоял, уперев руки в бока, и сказал:

- Слазь. Картошка простынет...

И никакого наказания!

Пока Витя спускался по лестнице во двор, мы аплодировали ему, как артисту, кричали "ура!".

Теперь у нас Витя признанный авторитет в печных и трубных делах. В прошлом году, когда школьники затеяли сами отремонтировать школу, Хмурец был вроде инструктора и все печки подправил собственноручно. Ему директор за те печки даже руку пожимал, как взрослому, и вручил грамоту-благодарность.

Пионерская газета напечатала об этом заметку и так расписали все ужас! И кто что говорил во время работы, и какие рационализаторские предложения вносил, даже кто больше всех был чумазым от усердия. А внизу стояла подпись: "Петя Горохов, председатель совета отряда".

Витя заступил ему дорогу - шли как раз домой.

- Твоя работа? - сунул ему газету под нос. - Разве я курносый? Разве я "самый малый, да самый удалый" в классе? Разве я хвастался, что могу кирпичный дом сложить?

- Да я... не я... я совсем маленькую заметку написал, на полстранички... Что сделали, перечислил, фамилии назвал... Честное пионерское! - бил себя в грудь пухлым кулачком Горохов.

Ну, кто ему поверит? Хмурец на всякий случай треснул Петю по затылку. Председатель совета отряда сразу забыл о своем чине и бросился на Витю. Мы едва их растащили. Но у Хмурца уже вспыхнули на щеке две красные полосы. Поганая у Горохова привычка: не хватает силенок, он и пускает в ход ногти.

Так между нашей компанией и Петей Гороховым "пробежала черная кошка"...

ДЕД СТАХЕЙ "ЗАГАДЫВАЕТ ЗАГАДКИ"

С каждым днем все дальше и дальше ходить к верхолазам. Они уже натянули и закрепили проволоку на мачтах по эту сторону Мелянки и перевезли свой вагончик к самому Студенцу. Сегодня впервые идем к Володе Поликарову за речку. Мы с Гришей оторвали Витю от любимого занятия - уже, наверное, в сотый раз разбирал, чистил и смазывал своего "Орленка".

Идем тропкой, по кладкам, перекинутым через канавы. По траве напрямик больше не бегаем, на некоторых "картах" скоро будут косить. А к осени запашут и на остальных, посеют культурную траву.

- Ой, смотрите! - вдруг крикнул Хмурец, показывая рукой вдоль канавы. Мы остановились на кладке все втроем, доска прогнулась, запружинила.

Метрах в ста от нас в канаве что-то шевелилось. Черное с белым... Слышно хлюпанье, какие-то вздохи...

- Выдра на бусла напала! - прыгнул на берег Чаратун.

Буслом у нас аиста зовут...

Мы побежали за Гришей. Хмурец несся такими скачками - чуть по спине пятками не колотил.

- Теленок тонет! - закричал Гриша, добежав. - А где же пастух? Э-гей! Э-ге-гей! Дед, теля-я увязла-а-а!

- Э-гей!!! - крикнули втроем, осмотрелись по сторонам.

За Мелянкой, у Студенца, ползет трактор, натягивает проволоку. У реки пасутся телята. А где же пастух, дед Стахей?

У теленка видны из месива только спина и красивая, перепачканная жидким торфом мордочка. Еще несколько минут - и захлебнется.

- Ленька, давай к стаду, зови деда Стахея! - скомандовал Чаратун. Хмурец, поддерживай бычка, чтоб не оседал больше!

А сам бросился к кусту лозы - и шах, шах моим ножиком. Ветки отскакивали с одного раза...

Витя разделся, выдернул из штанов ремень и прыгнул в канаву: "Ух!" Холодная грязюка чуть не до пояса. Сунул руки в болотную жижу, нащупал хвост теленка - раз! - вытащил наверх, привязал к нему ремень. Рационализация!..

- Ленька! Помогай! - подал мне конец ремня.

Сам выбрался на берег, вцепились за ремень в четыре руки. Свись! ремень соскользнул с хвоста, а мы - кувырк!

- Не так привязал... - Хмурец попробовал вытереть с лица грязь и перемазался еще больше. Но мне не до смеха. Полез Витя в черное месиво опять...

- Что ты делаешь, сумасшедший?! Ты так утопишь бычка! - подбежал с охапкой веток Чаратун. - Приподними ему голову!

Витя послушался. Гриша подложил свой веник под мордочку теленку.

- Ты еще стоишь?! - заорал на меня Чаратун. От злости он даже шепелявить перестал.

Бегу, а в глазах разгневанное лицо Гриши. Никогда еще таким его не видел!

- Дед Стахей! Дед Стахей! - почему-то и голос у меня пропал, один писк какой-то.

Около телят пастуха не видно. Обежал стадо вокруг...

- Дед Стахей! Дед Стахей!

А-а, вот он... Сидит у низенького, кучерявого кустика, раскачивается из стороны в сторону. Возле него разбросаны новенькие веники, валяется черная старенькая сумка, бутылка с молоком и другая, поменьше, наверное, с водой... Ворот рубахи расстегнут, на шее какой-то шнурок... Что он нацепил такое? Крестик?

Дед потихоньку раскачивался и... пел. Тоненько, жалобно:

I ўчора араў, i сёння араў,

А хто ж табе, мой сынiку,

Валы паганяў?..

Учора араў, а сёння касiў,

А хто ж табе, мой сынiку,

Снеданне насiў?..

Нет, он, пожалуй, плакал! Тер трясущимися коричневыми кулачками глаза и снова пел-плакал... Откупорил ту небольшую бутылочку, запрокинул голову, хлебнул...

- Деду... - тихо позвал я.

Пастух не услышал, спрятал бутылочку в сумку и затянул другую песню:

Чаму, сынку, дадому не йдзеш?

Дзе ты, сынку, ночку начуеш?

- Дед! - я подошел и тронул старика за плечо. - Дедушка, пойдем быстрее, там теленок... в канаве!

Дед Стахей поднял на меня слезящиеся глаза, он еще не понимал, о чем я говорю.

- Что, внучек, что?.. Садись вот рядышком, побудь со мной...

- Дедуня! - закричал я ему, как глухому. - Ваш теленок в канаве тонет. Вон там... Спасать надо быстрее!

Дед заморгал, пожевал губами, силясь что-то сказать, и начал суетливо подыматься на ноги.

- Святой Микола-угодник... Не покинь...

Схватил сумку и веники, потом бросил и то, и другое, побежал за мной. Бежал мелкими шажками, припадая на одну ногу. Она у него короче, что ли...

Пока он перебирался через канаву, у меня просто терпение лопалось.

Увидев бычка, дед всплеснул руками, заохал:

- А что ж теперь делать? А что председатель скажет?.. Пропал Лысик!

Неожиданно он бросился от нас бежать.

- Что-то придумал... Может, за веревкой побежал? - Витя опять сидел в канаве и обеими руками держал теленка за хвост.

Но почему тогда дед Стахей направился не в нашу деревню? И даже не к своему стаду, а мимо... Бултых с ходу в речку!

- Утопиться захотел!.. Оставайся здесь, Хмурец! - крикнул Чаратун и припустил вслед за дедом.

Я - за ними...

Но дед выбрался на другой берег и побежал к Студенцу.

Гриша остановился.

- Что он - тронулся? - покрутил пальцем у виска Чаратун. - В нашу деревню ведь ближе! Следи за ним, а я - назад...

Пока я перебирался через Мелянку, опять натягивал штаны на мокрые трусы, дед Стахей был уже далековато. Догнал я его возле самых Студенецких телят.

- Деду! Что это вы надумали?

- Сейчас, внучек, сейчас... Тут Адам где-то... В партизанах вместе были... Дружок мой... Ада-а-ам!! - закричал он срывающимся голосом. - Где он запропал? Ада-ам!

Дед Адам поднялся из-за телят неожиданно, словно вырос из-под земли. Стряхнул с одежды стружку - строгал прутья на корзину.

- Адамка, несчастье у меня... Теля в канаву провалилось.

- Э, а у меня и веревки нету... - Адам хотел бежать в Студенец, потом вдруг повернул к тому месту, где сидел, взял кнут, намотал себе на руку. Длинный у него кнут, ременный, плетенный в восьмеро. А кнутовище коротенькое, крепкое, с кисточкой...

- Пусть твой хлопчик побудет около телят.

- Ага... Он посторожит... Оставайся, Левонка! - махнул мне обеими руками Стахей Иванович.

Деды припустили к Мелянке. На каждый шаг Адама дед Стахей делал два или три.

Я - пастух в соседней деревне, не в нашем колхозе. Вот это да!..

Сначала я обежал Адамовых телят, согнал всех вместе. А дальше что? Я места себе не находил: там такое творится, а мне приходится торчать тут! Может, как раз моей помощи и не хватает. Ведь бывает так - одной капельки не достает...

Осмотрел корзинку, которую мастерил Адам. Вплел несколько прутиков... Не работается - бросил.

По стожке, протоптанной от Студенца к Мелянке, идет какая-то девчонка. То приостановится, уткнется в книгу, то захлопнет ее, попрыгает на одной ножке, покружится.

Тропка ведет прямо сюда...

Я прячусь за куст. Только она поравнялась с кустом, я раз! - заступил дорогу.

- Ой! - она выпустила из рук книгу. - Ха-ха, а я думала - собака. Ты куда идешь - в Студенец? Ты грабовский?

- Я не иду, это ты идешь. Я телят пасу.

А сам разглядываю ее во все глаза - кудряшки белые, глазки голубые... Маменькина дочка!

- Ты-ы? Пасе-ешь? Нашего деда теля-я-ат?!

"Ага... соображаю. - Она, значит, внучка Адама".

- Ну и что с того? Вашего или не вашего... Меня попросили!

- А почему тебя, а не меня? Ты чего мне голову морочишь? А где мой дед? - вопросы у нее сыпались, как из порванного мешка.

Рассказал в двух словах, что случилось, - лишь бы отвязалась.

- Меня Людой звать, а тебя? Ты в какой класс перешел? А я в пятый, буду осенью в вашу школу ходить. Я пионерка, а ты? Кто у вас председатель совета отряда, мальчик или девочка?

У меня вспухла голова от ее вопросов.

- Слушай, отвяжись, - поняла? А если ты Адамова внучка, так и паси своих телят. А мне некогда!

- Подумаешь, испугал! Слушай, а ты эти сказки читал? - крикнула мне вслед Люда. - Ты деду Стахею никто - или внук?

Это "никто" меня укололо. Оглянулся, хотел огрызнуться. Но она уже забыла обо мне: присела у тропинки, рассматривала жука. Тот лежал на спинке, беспомощно шевелил лапками, а Люда щекотала ему брюшко травинкой и "понарошке" хохотала-покатывалась от смеха, словно это щекотали ее самую: "У-ха-ха! О-га-га! Ой, умру от смеха!"

Через минуту я опять оглянулся: Люда вынимала что-то из кармана, кормила, гладила телят...

НЕОЖИДАННЫЕ ИТОГИ "СОВЕЩАНИЯ ГОЛЫХ"

На нашем берегу Мелянки сидят голые Гриша и Витя. На ольховом кусте сушатся их черные от торфа майки и трусы - постирали называется... Неподалеку пасутся Стахеевы телята.

- Ну - что с Лысиком? А куда деды подевались? - задаю сразу два вопроса - уже перенял от Люды.

- Вон... пасется... Мы его выкупали. Знаешь, как плавает бычок? Рекордсмен! - сказал Хмурец.

- Деды, наверное, домой к Стахею пошли... Мы за пастухов... - Чаратун повернулся на живот и задумался.

Я тоже сбросил с себя одежду.

Гриша, помолчав, опять заговорил:

- Вы не заметили? Стахей, кажется, был под градусом...

Я ничего не сказал. Говорить о том, как дед сосал из бутылки или нет? Но и промолчать - то же, что и соврать. И я рассказал...

- Ага! - подхватился на коленки Чаратун, сделал выпад рукой в мою сторону, как будто хотел проткнуть шпагой. Живот и грудь у него исполосованы красно-белыми рубцами - отпечаталась каждая травинка. - Так вот почему он проворонил теленка! Фоме Изотовичу надо сказать, председателю.

- А что - язык чешется? На вот, почеши... - Витя бросил ему хворостинку, не переставая выдавливать пяткой в земле ямку.

- Пусть тогда Леня отцу скажет, бригадиру! - наседал Гриша.

- Не буду я ничего говорить! - отказался я. - Плакал дед... Пел и плакал... Вы же знаете, у него сын-летчик с войны не вернулся...

- Пастух он хороший, поискать такого... И человек добрый... - Витя уже закруглил свою ямку, хоть мяч клади.

- Добрый?! - вскочил на ноги Чаратун. - А ты ручаешься, что он и завтра не напьется? Если не теленка утопит, то деревню подожжет!

- Ты мне не размахивай около носа, я тоже могу! - разозлился Хмурец. Он же не бандит какой-нибудь и не разбойник.

- Он партизанским разведчиком был! - добавил я.

"Что это сегодня нашло на Гришку?"

- Дай тебе волю, так ты и в суд на него подать... - Хмурец месил пяткою, разрушал свою ямку. - А ему, может, помочь надо! Шефство над ним взять! Помните, как тимуровцы помогали старикам?

Чаратун с презрительной миной покусывал губу со шрамом.

- Вы - как хотите, а я молчать не буду. Такое прощать нельзя.

Схватил майку, сдернул с ветки трусы. Трусы натянул быстро, а майка сырая, свернулась на спине жгутом.

Я заступил ему дорогу. Витя стал рядом со мной, упирая кулаки в бока.

- Сядь, вояка!..

У Гриши побелели, задрожали губы, кажется, даже глаза побелели. Схватил штаны и рубаху, пошел, набычившись, прямо на нас.

И тут Витя отступил в сторону, я - в другую...

Нет, мы не испугались... Просто не знаю, как это вышло. Смотрим, как удаляется, подергивая плечом, поправляя майку, Чаратун. Дышим - как после борьбы.

- Ты почему не хватал его? - говорит Витя.

- А ты почему?

- Я... Я...

- Я тоже - "я... я..."

И верно - не драться же с Гришкой! Мы еще никогда между собой не дрались, сколько дружим...

Противно на душе...

Еле дождались дедов.

Первый раз возвращались без Гриши.

Мы шли, оглядываясь, и видели, что оба деда все разговаривают и разговаривают, не могут расстаться... Два друга... Потом дед Адам зажал под мышкой торбу с чем-то, пошел к Студенцу.

Мой отец с работы возвращается поздно. Иногда мать ругается с ним из-за этого, упрекает, что скоро и ночевать будет в бригаде. Вот и сегодня просто не дождаться... А как бы хотелось поговорить с ним обо всем! Отец очень уважает Стахея Ивановича, они дружат еще с партизанских времен. Дед Стахей ему и другим партизанам жизнь спас. Только я не знаю подробностей...

Солнце, большое и багровое, в фиолетовой дымке, уже было на горизонте, когда во двор несмело зашел дед Стахей. Стал, мнет в руках картуз, вздыхает.

- Что, Левонка, нету еще батьки дома?

- Нету.

- Ах, Микола-угодник... Это ж надо, а? И приключится такое...

Дед потоптался и уселся на ступеньку крыльца, притих. Только изредка вздыхал...

Из сарая вышла мать - доила корову.

- Ты что же это не вынес деду стул? Ой, где вы так перемазались торфом?

- Не говори, Варвара, не спрашивай... - начал еще глубже вздыхать пастух.

Мать зашла в дом, но вскоре опять выглянула.

- Зайдите в сени, переоденьтесь... Я здесь Алексееву одежду положила. Хоть старая, но чистая... А вашу я постираю, просушу, завтра заберете...

- Зачем тебе, доченька, лишние заботы? Спасибо, и так меня смотришь, как родного... - говорил Стахей Иванович, но все-таки пошел в сени.

Мы еще немного подождали отца и сели ужинать. Дед Стахей выпил только кружку молока и вышел, опять уселся на крыльце. Отцовская рубаха была деду велика, даже пальцев не видать из рукавов. Дед не стал их подворачивать.

Наконец приехал отец.

- Что, Стахей Иванович? Неувязки? - сразу спросил он бодрым голосом.

"Все уже знает... - понял я. - Донес Чаратунище!"

Когда я ставил отцовский велосипед в сенях, с улицы послышался свист Хмурца. Я насторожился, но свист не повторился...

- Неувязки, Алексейка, неувязки - хай их немочь... Кругом я виноватый... Придется, видать, сидеть на пенсии да вьюнов ловить...

- Не выдержите, не усидите... Разве я вас не знаю? - отец устало опустился рядом с дедом на ступеньку, начал закуривать.

Вдруг свист с улицы повторился - и раз, и другой, и третий. Что-то, наверное, важное случилось, если в такую пору... А тут и деда с отцом послушать хочется!

- Как у вас с дровами, Стахей Иванович? А то дал бы кому-нибудь наряд, пусть бы привезли.

Отец усиленно дымит папиросой - со всех сторон атакуют комары.

- Есть дрова, не надо... Лучше другому кому... Спасибо...

А потом и начали - о погоде, о видах на урожай, о телятах... Как будто это самое интересное на свете!

Я убил на ногах, руках и лице сорок одного комара, пока дед засобирался домой.

- Не надо, сынок, ничего мне говорить... - сказал отец, как только за дедом стукнула калитка. - Я знаю Стахея больше, чем кого другого... В блокаду немец прижал нас с той стороны к Неману... И на этом берегу везде посты и засады были... А Стахей Иванович тогда у нас еще связным был, не в отряде... Пробрался ночью на лодке... Ты знаешь тот песчаный островок на Немане? Его заливает весной... Так вот Стахей всех нас перевоз туда. Лежали под кустами в воде по ноздри... Целые сутки! Мне тогда семнадцать было... А каратели лазили вокруг, ломали голову - не могли додуматься, куда мы провалились... Печатали потом в газетке, что всех нас уничтожили... Ну, пошли спать, завтра вставать рано... Клевера начнем косить...

- Я сейчас! - А сам стремглав на улицу.

Витя терпеливо ожидал меня на скамье под забором, играл колечком-подшипником.

- Ты чего свистишь в такое время? Сна на тебя нет...

- Молчи, Лаврушка! - горячо зашептал он. - Только что отец рассказал: на химкомбинате экскаватором выкопали обломки самолета, мотор. И останки летчика нашли... Сохранился его планшет с документами, только истлели бумажки, ничего в них нельзя прочитать. И пистолет нашли - одна ржавчина... Мотор и вещи в областной музей передали...

- А летчик?

- Не перебивай... Летчика завтра хоронить будут... Некоторые из старых рабочих вспомнили тот бой... В первый день войны это было... Трех фрицев сбил наш летчик... Самолет по мотору определили - "Чайка" он называется... И номер на двигателе прочитали, только отец не запомнил его...

- У деда Стахея сын тоже летчиком был... На западной границе служил... И тоже в первые дни войны погиб... - вспомнил я не раз слышанное от отца и деда.

- Ленька... - Витя дрожал, как от озноба. - Лаврушка ты, Ленька... А что, если тот летчик - сын деда?

- Ну да - еще что выдумай!

- А вдруг?! Давай завтра махнем в город на велосипедах! Посмотрим, как хоронить будут... Самолет посмотрим.

Волнение Вити передалось и мне.

- А Гриша? У него ж нет велосипеда.

- Немного я провезу его, немного ты. Я просился у отца на мотоцикл, но он не берет. Говорит, завтра мешать ему буду.

- Ну, ладно! - стукнул я Хмурца по плечу.

Где-то в конце улицы послышались робкие звуки гармони. В некоторых окнах еще светились голубым стекла - люди сидели у телевизоров...

Глава вторая

"ЗЕМЛЯ У НАС ТАКАЯ..."

Постель сегодня твердая и горячая - никак не уснуть. Отворил окно может, хоть с улицы попадет в комнату немного прохлады...

"А вдруг тот летчик и вправду сын Стахея? Ведь бывают же совпадения!.. В книжках даже пишут о таких случаях..." - не дают покоя мысли.

И только уснул, вижу: не летчик на той "Чайке", а я... Самолет с пронзительным воем несется к земле... И никак не вывести его из штопора - не слушается штурвала... Удар!!!

В ужасе и холодном поту просыпаюсь...

Упал, оказывается, на пол, запутался в одеяле с головой, дышать нечем.

За окном шумит ветер, стучит по листьям дождь. Сверкает молния, как электросварка в колхозной кузнице...

Снова ложусь в кровать, зажмуриваюсь крепко-крепко, прячу голову под подушку. Трепещущий, синий блеск молний пробивается и туда...

А утром все сверкает на солнце, воздух свежий, ароматный. Даже не верится, что ночью было такое страхотище.

Велосипеда в сенях нет...

- Не приезжал еще завтракать... - сказала мать.

"Не приезжал папа... Не приезжал... А может, он вообще только к обеду заявится?"

У меня навернулись на глазах слезы. Вот тебе и поездка в город!..

Поплелся к Вите.

Он что-то читал, подложив руки под себя, раскачиваясь на табурете из стороны в сторону. Прочитает, задерет голову кверху и шевелит губами. Как петух воду пьет...

Рассказал ему, что случилось.

- Не будем ждать... - почесал подбородок Хмурец. - Поедем на моем "Орленке". Только как же с Гришей? Ты не заходил к нему?

- И охоты нет.

- Надо. Пошли вдвоем.

Еще во дворе у Чаратуна слышим: кто-то точит косу. Идем дальше, в огород, на звон косы.

Гриша выкашивал обмежек - широкую, заросшую травой и бурьяном тропу. Увидел, наверное, нас краем глаза и снова начал форсисто точить косу. Мы говорим, зачем пришли, а он точит, позванивает. Но, видимо, все слышал.

- Некогда мне! - сказал, как отрезал.

Поплевал на ладони, взмахнул - шах! Всадил косу в землю по самую шейку.

Мы захохотали и пошли. Так ему и надо, пусть не дерет нос...

Собирались мы не долго.

В дороге нам не везло. Дул встречный ветер, после ночного дождя дорога была вязкой. А тут еще велосипед маленький и тропка узкая... Когда вез меня Витя, - в кювет заехали два раза. Когда крутил педали я - трижды упали. Хорошо, что хоть падали удачно - не разбились, только перепачкались. Один раз спустила камера, пришлось менять нипель, опять накачивать воздух...

В город приехали не за час, как рассчитывали, а за два... Пешком бы и то быстрее пришли. Ноги болели, будто их нам повыворачивали, - не только в бедрах, а и под коленками, в лодыжках.

Как мы будем добираться назад? Ох-ха...

Город старый. Есть улицы и переулки узкие-узкие - две телеги не разъедутся. Есть и такие, что идешь по мостовой, как по зеленому туннелю деревья смыкаются над головой.

Снова ехали и шли, рассматривали дома. Нам советовали сесть в автобус химкомбинат ведь за городом, шагать да шагать. Но с "Орленком" в автобус не полезешь, и мы шли...

За городом была красота - новенький асфальт, под уклон. Летели, как на крыльях.

Стройка видна уже издалека. Трубы - в полнеба, корпуса - и высокие, и плоские длинные, металлические баки, баллоны, цистерны - и рыжие, и блестящие, иногда выше самых высоких домов. И всюду трубы, трубы, трубы, толстые и тонкие, ими опутаны все сооружения...

Химкомбинат обнесен высоким кирпичным забором, на территорию пускают и выпускают людей и машины только по каким-то бумажкам. Постояли у ворот, сваренных из металлических ребристых прутьев, вздохнули: узнаем ли мы когда-нибудь, что это за чудо - химкомбинат?

Свернули к трехэтажному красному зданию, которое расположено по эту сторону ограды. Тут - заводоуправление.

Чуть ли не нос к носу сталкиваемся с молодым хлопцем в спецовке. Плечистый, на верхней губе пробиваются усики.

- Ну и чем мы здесь интересуемся? - дружелюбно улыбается он.

Хлопец нам понравился. Мы рассказали ему обо всем...

- Э, так это вам надо в город, в клуб строителей... Похороны в пятнадцать часов. В вашем распоряжении... - он отвернул краешек рукава, пятнадцать минут.

Ну и жали мы! На одном перекрестке, уже в городе, чуть не попали под машину. Шофер так тормознул, что грузовик развернуло поперек дороги. Открыл дверцу - ругается, грозит нам кулаком, а мы за велосипед и ходу...

Траурную музыку услышали издали. По главной улице уже двигалась похоронная процессия... Людей... даже тротуары заполнены. А музыка душу переворачивает, по сердцу бьет...

Венки, венки, венки... Их несли пионеры в белых рубашках и красных галстуках, студенты, пожилые мужчины и женщины, белоголовые деды... "Неизвестному герою...", "Славному сыну Отчизны...", "От благодарных горожан..." - колеблются на ветру черные лепты с белыми буквами.

Радиатор и кабина машины, которая везла гроб, - в цветах и зелени. Из-за кабины виден красный обелиск со звездой и два солдата-автоматчика. Тянемся, чтобы все рассмотреть, становимся на цыпочки...

Кружится голова... Закрываю на секунду глаза...

Медленно движется машина, борта кузова опущены и обтянуты красным и черным, гроб усыпан цветами... За машиной - оркестр, за ним, с приспущенными к земле знаменами - солдаты. Поблескивает оружие... За солдатами - людское половодье...

- Смотри! - сжимает мне локоть, показывает глазами Витя.

Взявшись за руки, идут Володя-монтажник и... Гриша Чаратун! Не выдержал-таки Гришка, примчался... Только на чем он добирался сюда, как успел?

Не сговариваясь, подхватываем велосипед с двух сторон и протискиваемся сквозь толпу, к ним. Поликаров кивнул нам, молча пожал руки. Гриша только взглянул на нас и отвернулся.

Володя был в рабочей спецовке, только без пояса. В рабочей одежде было много людей. Строителей среди них легко узнать по пятнам мела и цемента на одежде... Провожают в последний путь летчика. Необычного человека - героя...

- Лепя, слышь? - дернул меня Витя за полу пиджака. - Я что-то придумал... Напомнишь потом...

Мы долго шли молча... И все люди шли с застывшими в скорби лицами. А траурные мелодии, казалось, вот-вот разорвут сердце на части. Тяжело и глухо бил где-то впереди барабан.

Наконец шарканье ног прекращается. Оркестр стал слышен сильнее.

Мы были на кладбище. Стояли далековато от машины. Володя поддерживал наш велосипед, а мы с Витей взобрались на раму. И хоть много было народа, мешали смотреть кусты и деревья, мы видели почти все. Правда, не все слышали, когда начался траурный митинг.

Гриша стоял внизу, рядом с Володей.

Вот на трибуну поднялся очередной оратор - от рабочих-строителей. Этот плотный, белокурый человек показался мне знакомым. Но я не успел его хорошо рассмотреть: Хмурец толкнул вдруг велосипед и, если б не поддержал меня Поликаров, я упал бы на людей.

- Батька мой... - взволнованно прошептал Витя.

Он не захотел больше подниматься над толпой, боялся, наверное, чтоб не увидел его отец. А я полез опять. Чаратун, поколебавшись, тоже взобрался. Хочешь не хочешь, а пришлось, чтоб не упасть, вцепиться друг в друга.

- ...Израненной вышла наша земля из войны... - доносился сильный голос Хмурца-старшего. - Мы ее вылечили, выпестовали, каждую бороздку и шрам разгладили руками... Вон какие чудеса возводим там, где когда-то свистели пули, лилась кровь... Глубоко вспахала война нашу землю. Еще и сейчас находим мы в ее глубинах безымянных героев...

Хорошо говорил отец Хмурца. У меня сдавило что-то в груди, на глазах навернулись слезы. Я начал кусать губы, чтобы не расплакаться...

- Наш комбинат будет достойным памятником герою-летчику... Мы клянемся, что и в мирном труде родится еще не один герой... Потому, что земля у нас такая, потому, что иначе мы не можем... Спи спокойно, наш друг и брат, мы не забудем тебя!..

Прогремел залп... И второй, и третий... Крепко запахло порохом...

Люди шли мимо зеленых от барвинка могил к той, где еще желтели песчаные бугры. Чтоб бросить горстку земли...

И мы подошли, и мы бросили...

Только за кладбищенской оградой, когда прошли немного по солнечной, тихой улице, спало с нас какое-то оцепенение.

- Ну, друзья, куда вы теперь? У нас с Гришей мотоцикл... - обнял меня за плечи Поликаров.

Ответил Хмурец:

- Тут... в одно место надо еще заскочить...

- Скоро и я перейду на химкомбинат работать. Линию мы уже кончаем. Но вы ведь будете ко мне приезжать на стройку?

- Будем! - пообещали мы.

Распрощались...

Никто из нас тогда не мог даже и предположить, что встретимся мы с ним уже при обстоятельствах необычайных...

Ведем с Витей "Орленка" в руках, направляемся в музей.

- Эх, если бы узнать, кто был этот летчик? - вздыхает Хмурец. - Давай в "Пионерскую правду" напишем, а? И в музее расспросим, куда еще можно. Они должны знать куда...

- Об этом ты и хотел сказать... тогда?

- Ага.

Неплохо придумал Хмурец...

Мы ускорили шаг и минут через тридцать были около замка на берегу Немана. Когда-то этот замок был окружен глубоким рвом с водой, через него был перекинут подъемный мост. Сейчас мост стоит прочно, он сделан из бетона и кирпича.

Прямо под второй этаж замка вел сводчатый ход, его перекрывали железные решетчатые ворота. Была в этих воротах и небольшая дверка из металлических прутьев. Толкнули - она недовольно заскрипела...

Под сводами полумрак и холодок сквозняка, из-под наших ног лениво отбежали к выходу во двор голуби...

Двор музея небольшой. Множество голубей разгуливало по траве, сидело на стволах старинных орудий, установленных по обе стороны крыльца главного входа.

Подергали за высокую, окованную железными полосами дверь - закрыто...

В конце двора у плоского, низкого сарая подымал метлой пыль дядька в белом фартуке. Направились к нему.

- Поздновато, мальчики, ходите... Приходите завтра к одиннадцати... Ах, вам не музея смотреть? Научных работников повидать? Ишь ты... - уважительно оглядел он нас с ног до головы. - Вон в той пристройке научные работники, на втором этаже помещаются... Кончился их рабочий день. Завтра к десяти приходите...

Легко сказать - завтра. Если б мы жили здесь, а не в деревне, то могли бы и десять раз на день зайти.

Вышли, постояли на мосту - удрученные, хмурые. Неудача!..

Еще раз проходим под полукруглыми сводами, пытаемся на ходу определить, какая толщина у стен замка. Полтора метра, два?

- О, вы бы сразу сказали: так и так, хотим посмотреть двигатель самолета, мы не местные... А то переступают с ноги на ногу, мнутся... Дядька зазвенел ключами, вытаскивая их из большого кармана халата.

Я обрадовался. Хороший какой дядька! Поведет сейчас в музей. А он направился к тому низкому сараю. Шел немного странно, ступая правой ногой только на пятку и слегка поворачиваясь на ней. Отпер низенькую дощатую дверь, нырнул в черную дыру. Мы боязливо всунули в проем головы...

Темно, сыро... Вдоль стен со средины приделан помост из досок. В центре, на дне неглубокого котлована остатки каких-то стен. Кирпичи в тех стенах тоненькие, наполовину тоньше, чем теперешние.

- Здесь какую-то очень старую церковь откопали. Лет восемьсот ей... Памятник архитектуры... - начал объяснять дядька, увидев, что мы с интересом осматриваемся вокруг. - Вот и спрятали под крышу, чтобы дождик не мочил, солнце не палило... А мотор... Вот он мотор, можете посмотреть...

Он лежал у дверей слева, на деревянном помосте. Неуклюжая глыба ржавого железа. Мы бы сами на него даже внимания не обратили.

Обошли кругом, пощупали, попробовали сдвинуть с места. Ого! Руки стали грязно-коричневыми. Кое-где в выемках еще держалась земля... Интересно, где мог быть обозначен номер двигателя? Может, на той стороне? Витя начал искать, чем бы поддеть, перевернуть двигатель. Но дядька не разрешил, деликатно выпроводил нас.

- Не знаю, где обнаружили тут номер... Чего не знаю, того не знаю... разводил он руками.

Пока добрый дядька гремел замком, мы рассматривали его самого. Носок правого сапога сплющен, как будто попал под колесо.

- След войны... - сказал дядька о двигателе, а мне показалось, что о своей ноге. - Немой свидетель... А надо, чтобы он заговорил. Вот когда сделают мотору всякую там цементацию-консервацию, чтоб не ржавел больше, тогда и приходите смотреть...

Мы поблагодарили и пошли.

В Грабовку добрались только к вечеру. Мать, конечно, дала нагоняй: болтаюсь, мол, целый день бог знает где, как бесприютный. Гриша матери по дому помогает, старается, а я...

Я уминал хлеб за обе щеки, запивал теплым, парным молоком и только посапывал носом.

Спал как убитый.

К ЧЕМУ ПРИВОДЯТ ТАЙНЫ

Через два дня пришел интересный номер областной газеты. Посмотрел я на четвертую страницу и подскочил как ужаленный.

Вихрем ворвался к Хмурцу во двор. Куры с отчаянным кудахтаньем перемахнули через забор в сад, а одна залетела на крышу и все удивлялась: "Куд-куда я? Куд-куда?" Витя закрылся от меня колесом "Орленка", как щитом:

- Ты чего? Очумел?!

- Вот!.. Вот, читай! - я показал на заметку "Подвиг героя". О находке на химкомбинате, о том воздушном сражении в первый день войны. Ткнул пальцем в строчки: "Вызванные из музея эксперты установили, что номер двигателя самолета схожий с цифрами 88833..."

- Ну? Три восьмерки и две тройки...

- Не нукай, не запряг. Помоги лучше собрать велосипед, будем писать письмо.

Сказано - сделано. Хмурец взял заднее колесо, я - переднее. Собрал, вставил в вилку, подвинтил, что надо. Вертится!..

- На, подшипник лишний. Наверное, из твоего...

- Я уже поставил в заднее... "Подшипник лишний"... Работничек! - Витя взвесил подшипник в руке и спрятал его в карман. - Ладно, потом поставлю.

Руки вымыли тщательно, с мылом, пошли в дом. Витя нашел сестрину шариковую ручку с красной пастой.

- Пиши-ка ты... У тебя почерк красивее! - сказал он.

Поспорив, он все-таки взялся писать.

Мы просили "Пионерскую правду", чтобы она подсказала, куда обратиться. Ведь где-нибудь должно быть записано, на каком самолете стоял двигатель с этим номером, кто на том самолете летал. К письму приклеили вишневым клеем вырезку из газеты, приписали, какого числа она вышла.

Куда бы еще написать?

Скоро отец Вити повезет нас показывать химкомбинат. Мы тогда обязательно забежим в музей, расспросим.

Хмурец бегал по комнате, словно пол обжигал ему пятки, - думал. Я обхватил голову обеими руками: надо, обязательно надо еще что-то придумать! Надо уже сегодня что-нибудь сделать такое, чтобы дед Стахей сразу почувствовал себя окруженным вниманием и заботой со всех сторон.

- Дрова! - выпалил вдруг Витя. - Читал? Тимуровцы всем старикам дрова кололи. Ничего лучше не придумаешь.

- Ага! И чтоб тайком все сделать... Сюрприз!

В сарае у Хмурца настоящая столярная мастерская. Здесь стоит деревянный верстак, в ящиках уйма всяких инструментов. Я выбрал топорик полегче, сунул за пояс. Витя согнул пилу, будто хотел ею подпоясаться, сцепил рукоятками. Чтобы колючий пояс не упал на ноги, он придерживал его то одной, то другой рукой и старался натянуть сверху рубаху. Тр-р! - вцепились с одной стороны зубья, вырвали несколько клиночков. Тр-р... И с другой!

- Пальто бы хорошо... Зимнее.

- Есть пальто!

Я распахивал перед ним дверь за дверью, а он обеими руками поддерживал колючий свой пояс и осторожно шел за мной.

Помог ему одеть пальто... Оно раздалось снизу вширь, и Витя со спины был похож на толстую тетку.

- Давай заодно и шапку зимнюю. Вон, на печке висит, на гвозде... А то нехорошо: пальто зимнее, а сам без шапки.

Нахлобучил ему шапку.

На улице нам встретилась только одна девчонка, наверное, второклассница. Несла из магазина, нанизав на руку, большие баранки. У нее так и полезли глаза на лоб. А Витя сразу схватился за грудь, закашлялся. Я подхватил его под руку - больной, что ж тут поделаешь!..

Двор деда Стахея зарос муравкой и подорожником - косить можно. Никакой живности, кроме кур, дед не держал, вытаптывать было некому. Молоко он приносил домой с колхозной фермы, выписывал иногда в канцелярии колхоза мясо и сало.

Хатенка у него старая, ни у кого уже и нет такой. Двор тянулся вдоль нее, а у сарая сворачивал коленом в сторону, потому что сарай стоял поперек усадьбы.

В этом "колене" и начали раздеваться: здесь мы были скрыты от людских глаз постройками и деревьями со всех сторон.

Под забором, на кольях, лежали два очищенных от коры сосновых бревна. У стены сарая - несколько березовых бревен и хворост.

Сперва мы взялись за сосновые бревна. Пот катил с нас градом, опилки прилипали к рукам, к лицу, шее. Нам хотелось чесаться, как поросятам. Хорошая была пила у Витькиного отца, въедливая! Только тяни, а она так и вгрызается в дерево, так и вгрызается...

После этих огромных бревен мы передохнули. Потом взялись за березовые. Завалили чурками весь двор...

Кололи по очереди: то Витя, а я складывал у стенки сарая, то возился у поленницы Хмурец, а колол я. Если бы потяжелее топор, было бы лучше, конечно.

Ну и устали мы! Хмурец даже улыбаться уже не мог. Он только сказал:

- Ну, вот... - и покачнулся.

Не лучше чувствовал себя и я. Но меня распирало от гордости: сколько дров напилили, накололи! За полдня... Если б надо было дома столько сделать, то хватило б на целый день и нам, и Грише.

Издалека донеслась песня:

Ой, жарам гарыць калiначка ў лузе...

О-го-го-о! Э-гэй! У лузе-е!

- Женщины с косовицы идут! Бежим!

Витя схватил пальто, напялил на себя. Я начал подсовывать ему под полы пилу...

- Ой! Что я тебе - бревно, да?

Чуть Витьку не перепилил!..

Хмурец сбрасывает пальто, кое-как заворачиваем в него пилу и топор убегаем.

Только успели разложить инструмент по местам, вытряхнуть и повесить на место пальто, как во двор зашли мать и сестра Хмурца, повесили на забор грабли. Лица у них какие-то просветленные - наверное, наработались и напелись всласть.

- А ты куда? Сейчас обедать будем... - хотела задержать Витю мать.

- Я быстренько! - отмахивается он.

Мы бежим к речке. Тело горит от опилок.

Ах, с каким наслаждением мы искупались! Какая благодать - летняя речная вода!

С важным и независимым видом прошлись около Стахеевых телят. Смотри, мол, дед, с реки идем. Ни о каких дровах и слыхом не слыхали...

По дороге домой Витя сказал, что одних дров мало. Надо каждый день помогать деду пасти телят.

- И знаешь что? Сегодня в клубе показывают "Веселых ребят". Про пастуха, помнишь? Поведем Стахея Ивановича - нахохочется, про свое горе забудет...

Как только я объявил дома, что пойду после обеда пасти телят, мать обрадовалась.

- Вот и хорошо. Возьмешь ведро, заодно и своего напоишь. А вечером приведешь теленка домой.

Взял ведро, разве не возьмешь? Разве докажешь, что со своим теленком да еще по приказу, мне и на вот столечко не хочется возиться?

Витя, увидев у меня в руках ведро с пойлом, затянул:

- Во-от еще... Ладно, ты тащи, а я к Гришке забегу, может, и он пойдет. На тропинку сразу выходи, там встретимся!

Я напоил теленка. Чтобы не идти лишний раз домой, ведро замаскировал в кустах. У тропинки сошлись с Хмурцом одновременно.

- Не пойдет Чаратун, отказался... "Всадника без головы" читает, сказал Витя.

- Сам он без головы. Обойдемся!

Пустились напрямик, перепрыгивая мелиоративные канавы.

Дед Стахей сидел у костра. Над ним возвышался, как та мачта электролинии, дед Адам. Его борода, длинная и узкая, хоть нитки пряди, развевалась на ветру.

Адам переступает с ноги на ногу, болезненно морщится, ощупывает поясницу. Мы садимся без приглашения, подвигаемся, давая место у костра и Адаму. Но он не садится, вытаскивает из кармана свернутый кольцом новый ремень.

- На вот, возьми... Ведь порвал ту фрицевскую дрянь, когда бычка тянул.

Стахей Иванович растерянно заулыбался, повертел ремень и так и сяк. Красивая штука: вдоль две белые полоски, на латунной пряжке перламутр. Залюбовался, забыл даже поблагодарить.

А что это за "фрицевская дрянь" у него? Почему он не спешит с этой дрянью расстаться, хотя ремешок на нем - смотреть не на что: свернулся чуть ли не трубкой, весь в трещинах, в одном месте даже связан, узел торчит.

- Гм... А у тебя здесь доброе пастбище. Привесы у телят велики? спрашивает Адам.

- В мае суточный привес - по полкило на голову, а в этом месяце еще не взвешивали... - отвечал дед Стахей. - Не хотят пастись, лихоманка их побери... Трава еще не вкусная... Вот когда залужение на всех "картах" проведут - будет другое дело. К Неману иногда подпускаю... Там хоть травы меньше, но суходол, любят там походить. Далеко, правда, оттуда уже на ночь не гоню в телятник, там ночую...

Ой, совсем не о том говорят деды... Неужели это не интересно?

- Говоришь, по пятьсот? А мои в прошлом месяце по четыреста... У вас в колхозе только от привесов пастуху платят или количество телят тоже учитывают?

- И то, и другое. Зарабатываю хорошо, а девать некуда. Сколько мне жить осталось - может, год, может, два... Это у тебя внуков, как маку в маковке...

- Ничего, ничего... Запас беды не чинит... - Адам закряхтел, согнулся, присел у костра. - Так ты меняй ремень, меняй... А то опять портки потеряешь, как тогда в лесу...

Стахей Иванович засмеялся, закашлялся, голос стал сиплым. Вытер глаза.

- Ах, чтоб тебе пусто... Ну и фриц тогда попался! Здоровенный, как бугай! Куда там нашему бычку!

Посмеиваясь, они по слову, по два вспоминают, как взяли когда-то в плен немца - "языка". Хохочем и мы, но больше над самими стариками: расходились, как дети!

- Мы в партизанах, знаете, какими боевыми были? - начинает Стахей. У-у-у... Бывало, командир скажет: "А позвать сюда Стахея с Адамом!" Мы на одной ноге - и там. "Так и так, - говорит командир, - разработали мы боевую операцию, намерены немного соку из фрицев пустить. Как вы на это смотрите?" - "Так что положительно!" - говорю. А Адам добавляет: "Надо положить их чем побольше!" - "Правильно! Тогда собирайтесь в разведку!" приказывает командир.

- Ат, какие там сборы были... - дед Адам выгреб из костра черную картофелину, пощупал и не стал совать в жар обратно. - Оденемся поплоше: торбы крест-накрест, палки в руки. А бороды свои, привязывать не надо...

- Ты все говори, все! Он слепым прикидывался, умел "Лазаря" петь, покойников поминать... Даже веки наверх красным выворачивал - страх божий! добавляет дед Стахей.

- А ты ногу на целую пядь укорачивал, хромал, как заправский калека! дед Адам разламывает пополам картофелину, дует на нее. Вкусный запах щекочет нам ноздри...

- Ну, было, было... Веду однажды его под руку по местечку, где гарнизон немецко-полицейский... Адам стук-стук палкой по забору, стук-стук по тротуару - дорогу, значит, прощупывает. А тут и ворота полицейского управления, полицай с карабином на посту стоит. Адам стук-стук по воротам, стук - по полицаю... А тот за карабин, затвором щелкает. "А ну, бродяги, катитесь отседа!" Адам в ответ: "Стахейко, мы к этому хозяину не будем заходить, злющий он, как собака цепная..." - "Вижу, вижу, Адамка..." говорю, а сам все высматриваю, подсчитываю...

- Ты про того фрица расскажи, не сбивайся с дороги... - напоминает Адам.

- Ага... А то зовут нас однажды к командиру. "Так, мол, и так, говорит он. - Надо день просидеть тихо в кустах и не заснуть. Ясно?" "Никак нет! - рапортуем. - Мы воевать хотим, а не в кустах отсиживаться!" Тут командир и говорит: "Чудаки! Вам не просто надо сидеть у шоссе в кустах, а подсчитывать, сколько чего и куда едет. С фронта по радио такие данные запрашивают. А посылаем вас вдвоем, чтоб не заснули. Выдать Суровцу и Добрияну маскхалаты! - приказывает завхозу. - И вечером чтоб доложили!"

- Что мы тогда взяли? Обрез, кажется, две гранаты... - Адам выгребает еще две картофелины, дает мне и Вите.

- Не в оружии дело... Лежим мы, значит, у перекрестка шоссе и полевой дороги. Площадочку себе расчистили, утоптали, расчертили, как ведомость на трудодни. Что в одну сторону проскочит - мы в одну графу черточку, в другую - мы в другую...

- Дал маху ты, Стахей... Не надо было нам затевать...

- Это я дал маху? А кто предложил так сделать? Ты! "Не надо будет числа запоминать..." - говорил? Говорил!

- Но ты ж меня хвалил! Говоришь: "Умная у тебя голова, Адам. Быть тебе после войны бригадиром!"

- Бригадир! Над телятами бригадир... Ну, да - ладно... Солнышко уже на закате играет. Видим: взбирается на шоссе лошадь с повозкой, в ней двое немцев. Один фриц спереди сидит, в левой руке вожжи держит, в правой гармошку губную, наигрывает что-то. За ним толстяк с карабином на коленях. Достает сзади, из корзинки яйца, бьет их о карабин и сосет. Одно за другим, одно за другим... "Ах, - думаю, - чтоб тебя разорвало на куски! И так разъелся, как бочка..." Поравнялись с нами - остановились. Толстяк в кусты прет, прямо на нас. "Приспичило... - думаю, - не иначе". А он метра полтора - два от нас не дошел и давай нарезать ножичком березовые ветки. Хлещет ими под мышкой, как веником. "Ах, ах! - кричит тому, что на повозке. - Баден, баден!" Гогочет, как гусак... "Ух ты! - думаю, - Вшивец! Мало тебе бани было под Москвой и Сталинградом?! Белорусской бани захотелось?" И прыг ему на спину... А он здоровый был, подлюга! Носит меня на спине, ревет, как бугай недорезанный...

- Скажи спасибо, что я помог... А так бы не ты, а он тебя утащил вместо "языка"...

- Ага... Мы тогда еще в силе были, теперь и половины не осталось той силы... Навалились на него, ремешок из его же штанов выдернули, связали руки. И тут другой немец ка-ак бабахнет! Мне спину обожгло, а ремень как бритвой срезало. Адам схватил обрез и по немцу. Да разве попадешь? Погнал тот коня галопом... Ведем фрица: я ему одной рукой штаны поддерживаю, второй - себе... Идем и горюем: все записи затоптали, пока с "языком" возились.

- Скажи спасибо "языку", рассказал много интересного. А так бы мы не такого прочуханца от командира получили... - вставил Адам.

- Не было прочуханца! Забыл, как перед строем нам благодарность командир объявил?

- Объявил, объявил... А как же! "Пойдете, - приказывает, - и сегодня в засаду, раз не выполнили задания. И чтоб без всяких фокусов!" А партизаны шагу не давали ступить, ржали, как жеребцы: "Ну-ка, расскажите, как охотились на фрица да портки потеряли!"

Дед Стахей сипло смеется, вытаскивает из штанов "фрицеву дрянь", размахивается и бросает в Мелянку.

Упал пояс на воду и тут же затонул - потянула на дно пряжка...

Интересно прошел у нас этот день, жалко, что Гриши с нами не было!

Вечером заходит к нам во двор Стахей Иванович. Под мышкой - какой-то сверток. Уселись с отцом на крыльце, то да се, о дровах - ни гугу. Мне надоело возле них вертеться, подслушивать. И вдруг...

- Чудеса у меня, Алексейка, начали твориться... Смотрю сегодня - все распилено, поколото, под стенкой аккуратно уложено. И те два бревна, что хотел пустить на ремонт хаты, тоже распилены. Чудеса-а-а...

Мне показалось, что вот-вот подо мною треснет, расколется земля...

- Ты куда друг-товарищ? - схватил меня отец за руку. - Ваша работа?

- Не-а...

- А я думал - ты с Хмурцовым хлопцем. Следы детские... И вот - бросили или забыли... - дед развернул сверток и достал зимнюю Витину шапку. - Не старая еще, носить можно...

- Ну, что ты теперь нам запоешь? - отец старался смотреть на меня сурово, но в глазах так и прыгали чертики.

- То спасибо, внучек, за помощь.

Ушел дед. Как в землю вогнал своей благодарностью!

Отец нахохотался вволю, а потом сразу стал серьезным.

- Вы что же - партизанского разведчика хотели провести? Удружили, ничего не скажешь...

Мама нисколечко не смеялась. Она сразу схватила фартук и давай меня хлестать.

- Ладно, Варя... Да хватит, говорю! - заступался за меня отец. - Они же хотели, как лучше сделать, правда, сынок? Вот управимся немного с сеном, начнем деду новый дом строить. На правлении колхоза был уже разговор об этом. Хлопцы просто торопят нас - и за то спасибо...

...Хорошо, что ничего еще не знает о дровах Гриша. Вконец засмеял бы!

Хорошо, что не слыхал, о чем здесь шла речь, Хмурец!

Побегу предупрежу его. А то еще пойдет приглашать Стахея Ивановича смотреть "Веселых ребят"...

БУНТ ГРИШИ ЧАРАТУНА

Мы с Витей попеременно драим солдатский котелок.

Нашел я этот котелок на чердаке среди всяких ненужных вещей. Прошел этот котелок с моим отцом всю "партизанку". Царапины, вмятины... На одном боку выколото: "Смерть Гитлеру!", на другом - пятиконечная звезда. Не котелок, а настоящая тайна. Отцовский остров на Немане вдруг предстал передо мною так ярко и заманчиво, что я сразу примчался к Хмурцу. Побывать бы на острове, заночевать, сварить уху в этом котелке! Витя загорелся идеей, как и я.

И вот теперь мы чистим песком этот котелок...

И протерли бы до дыр, если б не затрещал у ворот мотоцикл.

Смотрим - сидит Антон Петрович на незнакомом красном мотоцикле с коляской, улыбается, кивает на ворота. Бросились вдвоем открывать...

- Ух ты! - забегал Витя вокруг мотоцикла. Растерялся, не знает, за что ухватиться, пощупать. - Смотри, Ленька, сбоку - на ракету похож!

- Одолжил у одного хлопца в городе, а свой ему на время оставил. А может, вы уже передумали ехать на комбинат и я напрасно старался?

- Поедем! Поедем! - Витя мгновенно забрался в коляску, а я уселся на заднее сиденье за Антоном Петровичем.

Хмурец-старший засмеялся:

- Ловкачи! Завтра поедем, с утра... А Гриша где? Что это вы все вдвоем да вдвоем?..

Я посмотрел на Витю, Витя - на меня. Вздохнули... Что - объяснять ему все сначала?

- Э-э, друзья, так не годится... Чтоб к завтрашнему утру был полный порядок. Иначе никуда не повезу!

Дядька Антон пригнул голову - не стукнуться бы! - ступил в сени.

Мы сидели на мотоцикле в паршивом настроении. Витя выписывал на запыленной коляске кренделя. Я слез, поднял котелок...

- Спрячь пока...

Что делать? Опять идти к Чаратуну на поклон? А не много ли чести? Снова будет задирать нос... Еще подумает, что мы набиваемся со своей дружбой, не можем без него обойтись. Ого, дай ему такой козырь в руки!..

Отец Хмурца вышел во двор голый по пояс, с ведром воды и кружкой в одной руке, мылом и полотенцем - в другой.

- Папа, я тебе помогу! - Витя бросил котелок под забор, подскочил к отцу.

- Не надо... Вы еще не пошли к Грише? - удивился Антон Петрович.

Ах, как нам не хочется идти со двора! Но надо - должны идти...

Еще у ворот Чаратуна услышали, что у них творится неладное: ругань, крик... Повернуть бы назад, а я, дурак, первым зашел на двор, первым толкнул дверь в сени...

Уже можно разобрать слова: тетка Фекла уговаривает, в чем-то убеждает Гришу. И вдруг дикий крик хлопца:

- Не нужен он нам! Пусть идет, откуда пришел! А если тебе трудно стало меня кормить, сам пойду на работу! В вечернюю школу переведусь!

Ноги прилипли к земле... Мы затаили дыхание: заходить в дом или поворачивать оглобли?

- Ты же еще не знаешь, как я к тебе буду относиться. Может, еще полюбишь меня... - бубнил глухой мужской голос. - Ат, да что с ним говорить! Еще сопли не утер, а уже берется судить... Лишь бы ты, Фекла, была согласна...

- Ну и живите, как хотите!

Дверь чуть не срывается с петель. Мы отскочили в сторону: еще немного и получили бы по лбу. Пулей промчался мимо раскрасневшийся Гриша.

- Мы... - хотел что-то сказать Витя, но Чаратун скользнул по нашим лицам невидящим взглядом - и во двор.

Мы - за ним...

Промчавшись двором, перемахнул через ворота и по меже, вдоль огорода бегом, все дальше и дальше...

- Гриша-а-а! - выбежала на крыльцо тетка Фекла. - Вернись сейчас же! Вернись, мне на ферму надо идти!

Чаратун бежал не оглядываясь.

- Ну, погоди же! - пригрозила она и повернула назад.

Гриша мчался напрямик к реке. Мы следом за ним.

Когда добежали, Гриша уже сидел на берегу Мелянки. Лицо спрятано в коленях, плечи вздрагивают...

Растерянно уселись рядом. Что ему говорить? Что делать дальше?

- Ну, чего... Чего вы все ходите за мной по пятам?! - приподнял он вспухшее от слез, багровое лицо. - Никто мне не нужен! И вы не нужны!

- Д-дурак... - начал заикаться Хмурец. - Распустил нюни, как девчонка...

- Мы на химкомбинат завтра едем! К тебе заходили - сказать! - я не заикался, но что-то давило горло. - Мотоцикл его отец уже пригнал! Красный, с коляской...

И почему это, если у человека какой-либо изъян на лице, так и тянет туда смотреть? Гриша сжал губы, пряча щербину.

- И я поеду!.. Хоть на край света поеду! Лишь бы отца не видеть... Гриша бессмысленно вел взглядом за тоненькой, синей стрекозой.

- Отца?! - мы встали от удивления на коленки. - У тебя появился отец?

Странно, мы никогда не задумывались, почему Гриша живет только вдвоем с матерью.

- Притащился вчера... Хвастает, что много денег заработал, "москвича" может купить, что будем жить хорошо... А мы и без него жили хорошо! Мама раньше ругала его по-всякому - бросил он нас... А теперь сразу раскисла, готова все простить...

- Как ты о них говоришь? Они ж тебе отец и мать! - упрекнул я. - Может, ты чего не понимаешь...

- Х-ха, не понимаю! Я все понимаю, не маленький... Хорошо тебе говорить, у вас отцы - вон какие...

- А может, он раскаивается! Будет хорошо жить, работать в колхозе... А ты сразу напал на него! - уговаривал и Хмурец.

- Х-ха... "Напал"! Целый вечер только и разговора было - иа каких работах в колхозе больше зарабатывают, куда б определиться, чтоб и калым был... - презрительно кривил губы Гриша. - Жили без него столько лет, проживем и дальше.

- А что - он вам ничего не присылал?

- Ни копейки. Даже строчки не написал. Думали, и в живых уже нет...

Мы замолчали. Витя задумчиво почесывал подбородок. Спросил, ни к кому не обращаясь:

- Интересно, а взрослые перевоспитываются или нет?

Молчание...

Скрытный какой Чаратун... Наверное, он немало переживал все эти годы, страдал в душе... И вот не выдержал сегодня!

Теперь нам ясно, почему он тогда и в контору колхоза побежал на Стахея жаловаться. Он просто становится сам не свой, если увидит в человеке какой-нибудь недостаток...

- Ленька... это... Я приду к тебе сегодня ночевать, - неожиданно сказал Чаратун. - Не прогонишь?

И что за поганая привычка у человека! Еще спрашивает!

- Можешь у него жить, а можешь и у меня... Сколько захочешь, столько и живи... - Хмурец встал и начал бросать по воде камешки: сколько раз подпрыгнут?

- Ладно, давайте купаться... - повеселевший Гриша начал раздеваться.

Но никакого наслаждения от купания мы не почувствовали. То ли вода была холодной, то ли еще почему...

Чтобы убить время, ходили на стоянку монтажников к самому Студенцу. Вагончика верхолазов уже не было. На том месте - исполосованная гусеницами трава, бурые пятна мазута, ненужные железки. Мы подобрали несколько кусков алюминиевой проволоки - авось сгодится на что-нибудь...

Перевезли свой "дом" монтажники куда-то к самому городу. Уехал и наш дружок - Володя Поликаров...

Возвратились назад. И скучно, и грустно...

- Ты... это... Я постою здесь, а ты спроси у своих, можно ли... остановился у наших ворот Чаратун. - Да не кипятись, так нужно... - слабо улыбнулся Гриша и кивнул дружески: - Ну, иди...

Мать только что подоила корову, разливала молоко по кувшинам. Налила мне.

- На, выпей тепленького...

Я не стал пить, рассказал о Грише.

Мать почему-то нахмурила брови, вздохнула, потом налила молока и в другой стакан.

- Иди, зови... - И опять вздохнула. - Эх-ха, подумать только! Это ведь прошло уже... Ну да - лет восемь где-то прошлялся.

Я понял - об отце Чаратуна.

Спать легли вдвоем на моей кровати. Легли пораньше - завтра на стройку ехать... Но еще долго шептались, пока не начали дремать. Вдруг Гриша насторожился. Пропал сон и у меня.

На улице слышно было женское причитание, громкий разговор.

- Мать идет... - Гриша повернулся к стенке, накрылся с головой.

А голос тетки Феклы уже тут, под нашим окном:

- Где он? Где этот бандит? Он меня живьем в гроб загонит... Полдеревни обежала, хотела уже в милицию звонить...

- Тише, Фекла, нигде он не пропал - спать лег с моим хлопцем... Не береди ему душу, дай успокоиться. Ты и сама еще не все обдумала...

Это уже голос моей мамы.

- Так ведь он... - заплакала, запричитала опять тетка Фекла.

- Тише, тебе говорят!.. Иди домой, я его накормила, напоила - все как следует. И знаешь, что тебе скажу? Не перегибай палку... Ненароком и сломаться может... С Иваном как хочешь - твое дело, а сына не тревожь. Не маленький он, разбирается, что к чему...

Женщины еще о чем-то поговорили шепотом и разошлись.

Мы обнялись с Чаратуном и, успокоенные, крепко заснули.

ВЕЛИКИ ЛИ У СТРАХА ГЛАЗА!

На красном трехэтажном здании, которое стояло по эту сторону стены, укреплено длинное полотнище - "Ударная комсомольская стройка". Когда в прошлый раз мы подъезжали с Витей к химкомбинату, полотнища еще не было.

- Вот здесь свою лошадку и оставим... - Антон Петрович повернул мотоцикл на большую заасфальтированную площадку справа от ворот, где уже стояла шеренга легковых машин и мотоциклов, мотороллеров и велосипедов.

Витя и Гриша еле выбрались из коляски - затекли ноги.

- Слышите гул? - с гордостью сказал Хмурец-старший.

Мы прислушались.

Густой и тяжелый рокот словно вырывался из-под земли. Нам казалось, что содрогается почва, дрожит воздух.

- Живет наш комбинат, дышит... Дыхание стройки... Ну, куда мы направимся сначала?

Дядька Антон поскреб пальцами подбородок. Мне стало весело: так вот откуда и у Вити такая привычка!

- Антон Петрович! А где того летчика нашли и самолет? - спросил Гриша.

- А-а... Это корпус 343... Там я работаю... Ну, мы туда еще дойдем...

Охраннику в воротах Антон Петрович кивнул, как хорошему знакомому, указал на нас:

- Это со мной...

Привел к небольшому домику из досок - прорабской.

- Обождите немного...

Пробыл там несколько минут, вышел в желтой приплюснутой ребристой каске, в руках держал еще три.

- Вооружайтесь!

Ух ты!.. Мы расхватали каски мигом, одели на головы, застегнули ремешки. Немного великоваты, но ничего...

Прямо перед нами было большущее здание, рядом с ним сверкали на солнце пять гигантских, поставленных торчком, башен-баллонов. Если бы заострить немного верхушки - точно космические ракеты... Недалеко от них металлическая вышка, очень похожая на телевизионную. В тот раз, кажется, ее тоже не было. Приближались к вышке, а она росла, надвигалась на нас. Четыре опоры-ноги вышки расставлены широко, на улице Грабовки ей не хватило бы места...

Гул и грохот вокруг нас все нарастал. Что-то выло, шипело, свистело, тяжело вздыхало, бомкало по железу, дудело... Рев автомашин, журчание, щелканье, перезвон подъемных кранов, людские голоса...

У подножия вышки стоял только один монтажник, смотрел вверх. Антон Петрович поздоровался с ним, мы - тоже. Рабочий на нас и не посмотрел даже. Лицо у него строгое-строгое. Следит, не моргнет, за тем, что делается там, на верхотуре, оттягивает в сторону веревку...

Веревка подымается на самый верх вышки, она кажется нам тоненькой, как нитка, выгибается под ветром дугой. А вон и люди на вышке - маленькие, как жучки.

Придерживаем руками каски, стоим, задрав головы... Сколько надо поставить одну на другую таких сосен, как на нашем кладбище, чтоб достать до монтажников? А люди работают там, и им все нипочем...

На верхотуре сверкали огоньки - что-то приваривали электросварщики. Маленькие, еле заметные на фоне ясного неба огоньки... Искры летят в сторону, а раскаленные капли металла падают чуть-чуть косо, почти отвесно, как падающие звезды...

- Ф-фу... Дай, браток, папиросу... - наконец обратил внимание на Антона Петровича монтажник, сдвинул на затылок каску, но веревку из рук не выпускал, все смотрел вверх. - Тяжеленько... Больше ста метров!

Антон Петрович сунул рабочему в рот папиросу, щелкнул зажигалкой:

- Мои молодцы интересуются, что это такое...

- Каркас... Внутри его трубу вытяжную смонтируем... На сто четыре метра...

Около монтажника на бетонной плите зазвонил телефон. Рабочий подхватил трубку одной рукой, а из другой так и не выпустил веревку.

- Так! Да-а! Так я же туда и оттягиваю! Ах, черт...

Он бросил трубку, ухватился за веревку обеими руками, мгновенно забыв о нашем существовании.

- Пойдемте отсюда... - сказал Антон Петрович, легонько подталкивая нас.

Мы удалялись, и мне казалось, что даже спиной я чувствую, как давит на нас высота сооружений, превращает в букашек.

- Вот эти высокие баллоны - "ракеты" около корпуса - называются абсорбционные колонны. Тут получается слабая азотная кислота... А в этой части сооружения будет уже образовываться аммиачная селитра... А вот в этих бетонных башнях она будет гранулироваться в гранулы-крупу... - рассказывал на ходу Антон Петрович. - В одну грануляционную башню мы сейчас и заглянем... В этой пристройке к башне двадцать этажей. Лифт еще не работает, так что держитесь!

Он ловко лавировал между нагромождениями кирпича, бетонных плит, различных труб и арматурного железа...

Гриша вырвался вперед и нырнул в полумрак дверного проема. Топот его ног на лестнице сразу затерялся в шуме, только в лестничном пролете кружились и падали соринки, пыль.

- Долго не попрыгает, это ему не пять этажей, - сказал Антон Петрович.

Мы кружили: вверх - направо - вверх, вверх - направо - вверх, вверх направо - вверх... До головокружения... Ноги у меня сначала одеревенели, а потом сделались ватными, начали подкашиваться. Где-то на площадке тринадцатого этажа увидели Гришу. Опершись рукой о стенку, он смотрел в окно и дышал, как загнанный.

- Ну, сокол, как твои крылья? - положил ему руку на плечо Хмурец-старший и, не снижая темпа, зашагал выше. Я тоже "поинтересовался", что делается за окном. Сунул голову в пустую раму и Витя. И сразу назад, глаза - по яблоку.

- Ух ты... А как же те висят - на ста метрах?

Гриша ничего не ответил, оторвался от окна и опять засигал по лестнице вверх.

Навстречу нам спускались с деловым видом рабочие, бренчали своими доспехами красавцы-монтажники. Все - в касках...

Антон Петрович и Гриша стояли на площадке семнадцатого этажа, ожидали нас. Увидев, как цепляемся мы за перила лестницы, Чаратун насмешливо цвыркнул слюной.

- Ну, как, кузнечные меха? Запыхались? Хороша зарядка, а? - добродушно говорил Антон Петрович. - Ну, ничего, уже монтируются лифты. Заберешься в кабину - и лети себе, куда вздумается. А теперь топайте ножками, рабочие по нескольку раз на день этот моцион совершают.

С лестничной площадки вправо вела узкая дверь-проем. Через нее мы попали на просторную площадку с квадратным отверстием посредине - для грузового лифта. С этой площадки видна дверь в башню. Выпуклая бетонная стена башни холодная, словно за ней холодильник.

Внутри башни вдоль стенки приделан круг-мостик с перилами. Эхом отдаются чьи-то голоса... Верхняя часть башни, до мостика, в полумраке, ниже - светло-светло...

Мы осторожно взошли на мостик, посмотрели вниз. Под железным полом мостика, оказывается, подцеплены прожектора. Залитые светом, висят над пропастью в люльках люди... Висят и выкладывают кирпичом нутро башни...

- Что это они делают? - спрашиваю я шепотом, стараясь не думать о высоте.

- Футеруют... Облицовывают стены кислотоупорным кирпичем... Вместо цементного раствора - жидкое стекло...

- А-а...

- Папа, откуда ты все это знаешь? - удивляется Витя.

- Гм... С первого дня на стройке и чтоб не знать? И лекции нам читают, и проверку качества работ приходится делать. Я - в комиссии по качеству.

- И ты тоже спускался в эти люльки?

- А как же.

- И нисколечко не боялся? - восхищается Витя.

- Как тебе сказать, чтоб не соврать... Иногда всякое лезло в голову: а вдруг трос не выдержит? А вдруг кирпич на голову свалится? А, думаешь, этим облицовщикам не страшно? Как бы ни привыкал человек, а все-таки живой он... А на фронте, когда фашистов били, думаете, кто считался смелым? Не тот, кто пер на рожон, как слепец, а тот, кто преодолел в себе страх и делал все, что надо... Эти рабочие сами захотели футеровать из подвесных люлек. По проекту, правда, надо было на всю высоту леса делать. Подумали они и сами забраковали - длинная песня! Сэкономили месяц времени... А знаете, сколько за месяц можно удобрений выпустить? Тысячи тонн...

На трех последних этажах башни работали монтажники и сварщики. Одни как будто играли в прятки среди толстенных труб, баков, электромоторов. Другие висели, сидели, стояли, окутанные синим дымом и пламенем, соревновались, кто сильнее нас ослепит.

- Пошли, глаза испортите без темных очков... - Антон Петрович повел нас на лестницу.

Спускаться с двадцатого этажа, конечно, легче, чем подниматься. Надоело только кружить: вниз - плево - вниз, вниз - влево - вниз... Опять до головокружения...

Внизу, у подножия башни, на нас снова навалился, словно поджидал, многоголосый шум. Мы путались под ногами у рабочих и всем мешали. Нам сигналили машины, свистели экскаваторы, звенели краны. На головы сыпались искры и мусор... Дорогу преграждали трубы, шланги... Мы ошалело вертели головами, отскакивали в стороны, спотыкались...

Мы были здесь лишними... Это, наверное, и Антон Петрович понимал. Иначе - зачем бы ему время от времени оглядывать нас с ног до головы, снисходительно улыбаться и покашливать: "Гм! Гм!.."?

Мы прошли немного по длинному ряду цементных плит, как по хорошей бетонной дороге. В одном месте двух плит недоставало и зиял темный провал. Шли мы, оказывается, над глубоким тоннелем. На дне его уложены в два ряда бетонные трубы. У труб не хватало двух колец-звеньев, и мы видели, как девчата в спецовках заходили в эти трубы, почти не наклоняя головы, как замазывали цементным раствором пазы между кольцами.

- Различных трубопроводов - в воздухе, на земле и под землей - только дня первой очереди комбината уже уложено сотни километров, - с какой-то торжественностью, словно докладчик с трибуны, говорил Хмурец-старший. Удобрения - в основном, аммиачная селитра - будут изготовляться из азота воздуха и природного газа. Газопровод сюда подведен с Карпатских гор... Но чтобы эти удобрения получились, нужны и жара до тысячи двести градусов, и холод до двухсот градусов, и давление до трехсот атмосфер. Хорошо, что Неман под боком: за час на комбинате будет использоваться до трех тысяч кубометров воды...

Мы только ахали от восхищения и удивления.

- В седьмом классе начнете изучать химию, многое поймете. А пока удивляйтесь на здоровье. Ну, не отставайте, идем дальше...

Около корпуса 343, где работала бригада дядьки Антона, происходило что-то фантастическое... Три здоровенных трактора, я сроду таких не видел, тащили на толстых, с человеческую руку, тросах какую-то стальную громадину-колонну. Скрежет, визг, треск! Колонна проворачивалась в петлях троса, медленно подавалась вперед. Железнодорожные шпалы, выложенные в три слоя двумя рядами, рассыпались под колонной в щепки, как будто были не шпалы, а спички...

Мы были ошеломлены увиденным.

- Больше ста тонн весит... - прокомментировал спокойно Антон Петрович. - Колонна синтеза аммиака называется... В ней и будет производиться аммиак, а из него - все остальные продукты. Видите вон ту красную металлическую конструкцию?

- Угу...

- Это постамент. На него и поставят торчком эту колонну. Отрегулируют, закрепят, начинят нутро разным оборудованием. Еще около пятидесяти тонн всякой всячины в нее натолкают...

- Антон Петрович, вы здесь?! Ой, как хорошо!.. - усатый рабочий в фуражке-мичманке и тельняшке, который бежал мимо, вдруг остановился и потащил Хмурца-старшего в сторонку. Они заговорили быстро, вполголоса, как будто завязали словесную перестрелку: "большой бетон", "компрессор", "вибратор"... Лицо у Антона Петровича все мрачнело и мрачнело.

- Ах, черт! Хлопцы, любуйтесь, потом придете сюда сами... - указал нам Хмурец-старший на корпус 343. Снаружи все стены сооружения были увешены блестящими баками и цистернами.

- Я все понял... - сказал Витя. - Им надо сегодня много бетона уложить в фундамент... Без остановки... А вибратор один испортился. Если не провибрировать - брак может получиться: раковины, пустоты.

Я с уважением посмотрел на Хмурца. Нахватался около папаши, словно репу грызет!

- Пошли туда! - предложил Гриша.

Внутри цеха стоял шум и гам, как во время пожара.

Двумя рядами, как дома в деревне, выстроились такие же большие бетонные глыбы. Я сразу догадался - те самые фундаменты. Одни были еще в лесах, с просохшими досками опалубки, другие наполовину ободранные, а в конце цеха размахивал стрелой с ковшом - и ему не было тесно! - экскаватор. Рыли, видимо, еще один котлован под фундамент. У экскаватора очередью выстроились самосвалы, и он ни одного не обижал, насыпал каждому полный кузов да еще посвистывал-торопил: "Быстрее! Быстрее!"

В другом конце цеха, куда мы свернули, самосвалы забили все ходы и выходы, окружили одну опалубку в лесах и зеленый, на автомобильных колесах, подъемный кран. Водители выскакивали из кабин, ругались друг с другом, заглядывали в кузова, в отчаянии взмахивали руками: боялись, чтобы бетон не застыл, не окаменел. Кричали они и на медлительного машиниста крана, который спокойно подымал контейнеры-бадьи с бетоном, и на парня, что стоял на самом верху опалубки и командовал машинисту: "Вир-р-ра!", "Ма-а-йна!" - или показывал рукой вправо-влево. Но все звуки заглушались невыносимым вытьем-стоном: ы-ы-ы-у-у-у-а-а-а-э-э-э... Как будто гигантский паук душил гигантскую муху или забрасывали чем-то циркулярную пилу, а она кромсала на части, рвала, с голодным пронзительным визгом выбиралась наверх...

Мы сразу оглохли и обалдели. Пробрались поближе к самосвалу, который намеревался вывалить бетон в обложенную досками яму. В этой яме стояли два контейнера, около них управлялись двое рабочих: один подчищал разбросанный по берегам бетон, второй вертел-указывал рукой в рукавице шоферу: "Еще! Еще! Хорош!" Закряхтел по-стариковски, начал задираться вверх кузов самосвала. Ш-шух! Рабочий помоложе вскарабкался на скат машины, поскреб шуфлем по дну и бокам кузова: "Всё-о-о!" Спрыгнул на землю, смахнул рукавицей с раскрасневшегося лица пот. До чего же знакомый парень!

Самосвал тем временем газанул от ямы. К контейнеру спустились тросики с крючками - подал машинист крана. Второй рабочий подцепил контейнер, и тот взвился в воздух. А к яме, вырвавшись из окружения машин, уже двигался задним ходом второй самосвал - ближе, ближе... "Стоп!" - махнул хлопец шоферу рукавицей. Пи-ип! Пи-и-ип! - сигналит над головой машинист крана: берегись, летит пустой контейнер! Пока опускали порожний и цепляли второй, шофер самосвала пританцовывал от нетерпения на подножке кабины. Но вот и второй контейнер опорожнили над опалубкой, поставили в яму рядом с первым. Кузов самосвала вздыбился... У-ух!

- Ленька, вон шуфель! - крикнул Хмурец, сбросил каску и прыгнул в яму сзади контейнера. Раз! Раз! - шуфлями, Витя в яме, я - на берегу. Чисто! Гриша помогает рабочим очищать кузов: трясут, колотят по днищу - "выедают кашу".

- Давай! - махнул хлопец сразу и машинисту крана, и шоферу порожняка, снова провел рукавом по лбу. Батюшки!.. Так это же тот самый парнишка, что встретился нам тогда около завода!

- Здорово! - подал ему руку Витя.

- Приветик и вам! - поздоровался он и тут же натянул рукавицу.

Ха, боится запачкаться, белоручка...

- "Ля-ля" развели? - вырос около нас шофер очередного самосвала. Вывалю под ноги! Что я - зубами потом буду бетон выгрызать?

Подлил масла в огонь: загалдели, загудели-засигналили, замахали на нас руками и остальные водители...

- Эт-то что за базар?! - послышался зычный голос Антона Петровича. Он пришел в цех с тем же рабочим в мичманке. На плечах у одного и другого тяжелые кольца шланга с какими-то металлическими булавами на концах.

- Иван и Максим! Берите эти вибраторы - и на укладку! - скомандовал Антон Петрович. Рабочий в морской фуражке и один из тех, что были внизу, у контейнеров, полезли на леса опалубки. - Костя! - Это тому, что стоял на опалубке, показывал машинисту крана, куда подавать бадьи. - Ты помоложе, давай вниз к машинам! Водители! Всем помешивать массу в кузовах, не давать схватываться бетону! И кузова будете помогать вычищать! Иначе никому не подпишу накладных. Разобраться по очереди, кто за кем приехал!

Дядька Антон ловко забрался на леса, стал на самом краешке.

- Давай!

Контейнер взлетел вверх. Взмах руки - замер неподвижно. Антон Петрович ударил ломиком по засову, и бетонная масса рухнула вниз, за доски опалубки. Еще удар, по контейнеру - чисто!

- Давай! Давай! Давай! - неслось со всех сторон.

Все вертелось, кружилось... Вой, рев, лязг, выкрики...

Мы прыгали в яму, подчищали и выскакивали, как мячики. Гриша наловчился цеплять контейнеры и пронзительно верещал: "Ма-аня! Вер-ра!"

Приступом брали машины наш знакомый хлопец и тот Костя, что все время торчал на опалубке, - осатанело трясли, скребли, грохали шуфлями...

Ревели моторы самосвалов, все гуще становилась синяя, удушающая мгла выхлопных газов, посвистывал кран, завывали то на высоких, то на низких нотах внутри опалубки вибраторы. Дядька Антон на некоторые контейнеры чуть не верхом садился: бетон застревал в узкой горловине - не пробить. Одному ему "выедать кашу" из контейнеров и руководить всей этой заварушкой было нелегко.

- Лови! - Антон Петрович бросил Вите рукавицы. Наш знакомый краснощекий хлопец и Костя отдали свои. Но уже было поздно: на ладонях и у меня, и у Вити, и у Гриши вспухли кроваво-водяные мозоли.

И сил больше нет... Отказываются служить руки, ноги, в поясницу будто вогнали кол... И кислорода не хватает, голова ходуном ходит...

И вдруг:

- Ура!!! Мы ломим, гнутся шведы!

Это наш знакомый хлопец не выдержал. За ним и мы закричали... Да и как было не радоваться: из всего скопления самосвалов осталось только три, и те только что подъехали.

- Молодцы, ребята! - хитровато улыбнулся нам сверху Антон Петрович. Без вас бы мы пропали... Сынку, лови деньги, сходите в столовую. А я здесь еще часика два побуду. Заработали вы свой обед, ничего не скажешь!

Улыбался нам и машинист крана, угощал горячим чаем, достав из-за спины обшитый брезентом термос. И нам казалось, что на всем белом свете нет ничего вкуснее, чем этот чай в пластмассовой крышке-стаканчике. Улыбались нам, хлопали по плечам, спрашивали, как зовут, и тот парень, и Костя.

И неловко, и приятно от такого внимания. Забывается боль в искалеченных руках, ломота во всем теле.

- Кончай перекур! - приказывает Антон Петрович, хотя прошло каких-нибудь пять минут.

И опять все пришло в движение...

Мы зашли с другой стороны фундамента, чтоб не мешать, и вскарабкались по лесам наверх, заглянули за опалубку. Внутри было бы просторно, как в комнате, если б в той комнате не было лабиринтов-поворотов, если б не решетка из гофрированных железных палок. "Арматура!" - прокричал мне Витя в ухо. А рабочие как-то умудрялись пролезать среди этой железной паутины, они то медленно вытаскивали вибраторы за шланги из бетонной гущи, то вновь бросали их на кучи бетона, и неровные возвышенности сразу оседали, расплывались, делались жидкими, заполняли все закоулки в опалубке...

- Через два!.. Сюда... - поднял Антон Петрович два пальца.

...Столовую нельзя было даже и сравнивать с нашей, школьной. У нас небольшая комнатка, с полкласса. А здесь просторнейший зал, колонны, никель, море света. Это на втором этаже, где мы облюбовали себе место. Такой же зал и внизу. В обоих - самообслуживание...

Витя сидел с касками, заняв столик у окна, а мы с Гришей были за официантов.

Вилки и ложки казались нам после шуфлей просто невесомыми...

Но пальцы дрожали, не слушались - суп проливался на стол.

И все-таки управились мы с едой быстро. Иногда спохватывались неприлично есть с такой жадностью и скоростью - и начинали жевать неторопливо, степенно, как взрослые рабочие, знающие себе цену... И опять забывались - хвать-хвать-хвать...

Возвращались из города вечером, как и в тот раз с Витей.

Наш мотоцикл двигался медленно, как будто и он смертельно устал. А может, и быстро, просто мне не терпелось.

Одной рукой я держался за Антона Петровича, другой - за правый карман штанов. Там лежала драгоценная бумажка из музея, дали сотрудники.

Министерство обороны... Музей истории авиации... Архив Министерства авиационной промышленности... По этим адресам сегодня же я напишу письма, расскажу о летчике. Номер двигателя я помню: две восьмерки и три тройки. Ведь должно же где-то значиться, на каком самолете стоял этот двигатель, кто на самолете летал...

- Антон Петрович! А мы и забыли посмотреть место в цеху, где самолет выкопали! - спохватился я.

Это ж надо - ни я, ни Витя, ни Гриша не вспомнили!

- Вы смотрели... Даже помогали фундамент ставить на том месте... сказал Антон Петрович.

Он задумчиво смотрел вперед.

Глава третья

НА ПАРТИЗАНСКИЙ ОСТРОВ!

Не рыбаком был тот человек, который основывал нашу Грабовку. Ну что ему стоило поставить себе дом километра на три ближе к Неману? Тогда бы и у нас, как в Студенце, качались на волнах под берегом лодки. И, наверное, был бы паром, как в Студенце, и рыболовецкая бригада...

Мы лежим под развесистой яблоней в саду у Хмурца. Разговариваем обо всем об этом и наблюдаем, как бродит по двору Антон Петрович, не находит, чем заняться.

- О химкомбинате, наверное, думает, о бригаде... Как они без него там... - объясняет Витя.

Наконец из-под навеса слышатся удары молотка - нашел себе занятие Хмурец-старший.

Опять мы говорим о Немане, о Партизанском острове.

Как добираться к реке? Можно было бы вдоль Мелянки. Она хоть и извивается, как уж, но все-таки впадает в Неман. Можно идти иначе. Сначала по улице, только не по той, по которой ехать в город, а по старой, на север. Из нее выбегает полевая дорога и через какой-нибудь километр раздваивается. Левая через поля и посевы идет к Неману, к тому летнему лагерю, где ночует дед Стахей с телятами. Правая - в лес. Если идти по правой, то она в конце концов теряется среди деревьев, во мху. Если еще пройти по лесу километра два, без дороги, можно тоже добраться до Немана - как раз где-то напротив Партизанского острова.

Эх, если б нам лодку!..

- Можно обойтись и без лодки... - Витя чертит на клочке земли, свободном от травы, схему. - Дошли до Немана - так? По берегу потом до самого Партизанского... А там разденемся, привяжем одежду к голове и... бултых!

Мне его план не нравится, разбиваю его вдребезги:

- Одеяла тоже на голову? Минимум надо иметь два одеяла на троих, мы ж ночевать собираемся. И котелок прихватить для ухи! И удочки... А кто же уху из одной воды и рыбы варит? Надо картошки, приправы, хлеб надо, сахар. Чаю захотим напиться...

- Ну и распанели! - насмехается Гриша. - На сутки собираются - и подавай им чай! На блюдечке, с золотой каемочкой... Воды полный Неман, пей, сколько влезет!

Витя тут же подает новый проект:

- А можно дикарями, без ничего. Возьмем лески с крючками и спички. Поймал рыбу - в огонь! Выгреб - съел... Зола вместо соли будет... Не помрем за сутки!

Хмурец морщится, дует на ладонь, на мозоли.

Гриша не уловил насмешки в его словах.

- А что? Еще как интересно было бы! По-робинзоновски.

- По-робинзоновски! Ты не читал разве? Сколько всего натаскал Робинзон с корабля! Небось, если б вылез на берег гол, как сокол, то не прожил бы двадцать пять лет... - сказал я.

- А можно плотик сделать возле острова, - не сдавался Витя. - Погрузим вещи и будем толкать перед собой.

- Оглянешься назад - здравствуй, Балтийское море! - подколол Гриша. - И без плота против течения не поплывешь - снесет.

- У деда Адама, кажется, есть лодка, - вспомнил я. - Пусть дед Стахей попросит ее на два дня - будто для себя. А мы телят попасем, пока он лодку пригонит...

- Вот-вот! И чтоб ее по нашей Мелянке пригнать к самой купальне... загорелся Витя. - Погрузились бы, как в порту, и айда!

Гриша на это ничего не ответил. Машинально сорвал яблоко - малюсенькое еще, с орех, - стал мужественно жевать кислятину. Хвостик щелчком перебросил через забор во двор.

Антон Петрович перестал стучать, опять ходит по двору из конца в конец. Вышел за ворота, на улицу, постоял, - направился в сторону колхозной конторы.

Гриша сдвинул около забора большой камень, подхватил несколько червяков, побросал их в кучу. Из кармана достал две намотанные на картонки лески с крючками и грузилами, только без поплавков. Нацепил на каждый крючок по червяку.

- Как дикари - это было бы здорово... - бормотал он про себя. Поставили бы донки, вот так... А сами бы загорали, купались... - Чаратун привязал лески к штакетинам, забросил червяков во двор.

Витя лежал кверху лицом, рассматривал свои ладони с мозолями и хмурился.

Вот чего мы не учли... Попробуй возьмись за весла такими руками!

- А ну - покажи! - подошел я к Грише, схватил его за руки, повернул ладонями кверху.

- Ты чего? Ты чего?

- Ничего...

У него с мозолями было еще хуже, чем у меня.

Значит, на веслах придется мне... У меня хоть и раздавлены некоторые мозоли, но кожа осталась на месте, присохла. А у него... Бр-р!

Работнички... Правду мой отец говорит: "Лентяй за дело, а мозоль за тело".

- Кхек! Те-тех! - послышался во дворе страшный крик, захлопали крылья. С перепугу мы вскочили на ноги: на Гришиных лесках трепыхались две курицы.

- Не тащи, хуже будет! - крикнул Витя Чаратуну.

Поздно! Гриша уже подтянул к себе упирающихся хохлаток и ножичком шах! шах! Куры побежали, встряхивая головами, - старались заглотнуть торчащие из клювов хвостики капрона. Чаратун растерянно смотрел вслед, моргал глазами. На губах - дурацкая улыбка.

- Доигрался, герой! - разозлился Витя. - Давай деру отсюда, а то всем попадет.

Мы помчались к реке.

Интересно все-таки, пройдет по Мелянке лодка или нет?

Брели по берегу, перелезали мелиоративные канавы, пробирались между зарослей аира и тростника, проползала под кустами калины, ольхи, смородины. Набили смородиной такую оскомину - неделю хлеба не откусишь.

Нет, везде лодка не пройдет. Есть места - воды воробью по колено, иногда Мелянка сужалась так, что можно было перепрыгнуть, кое-где русло заросло аиром.

Мы шли у самой воды, а берег поднимался все выше и выше, водяная дорожка делалась все шире и светлее. Временами на дне была уже не грязь или торф, а песок и разноцветные камешки: и серые с синими полосками, и коричнево-слюдяные, и красные с черными крапинками, и зеленые с коричневыми пятнами, как яйца у кулика... Над ними играли в воде хороводы солнечных блесток, серебристых вихрей...

Красота какая!

Выбрались на высокий берег и ахнули: до Немана не дошли каких-нибудь метров двести...

Ну, разве будешь рассматривать какой-то шалаш из веток, сухого аира и тростника, дворик-загон у самого устья Мелянки (с двух сторон жерди, с третьей и четвертой вода)? Летим к Неману во всю прыть... С обрыва вниз прыг! Проехались на штанах, еще ниже прыгнули, в горячий песок, не устояли на ногах, носом вниз - ш-ш-ш-ших!

Как интересно на Немане! Оттолкнешься от берега на метр-два, и течение сразу подхватывает тебя, как перышко, только слегка пошевеливай руками и ногами. Подгребешь к берегу - а до одежки бежать да бежать...

И мы бежим, мимо одежды, мчимся аж вон до того лобастого валуна, что наполовину вошел в воду, как вол, и пьет не напьется. Опять входим в реку, опять она несет нас...

А против течения даже не пробуй: смех и горе. Немана не осилишь!..

Прыгаем на одной ноге, выливаем из ушей воду. Хватаем одежду и карабкаемся наверх - надо же искать Стахея с телятами. Одеваться не хочется - такое здесь яркое солнце, ласковый ветерок! Весело гоняются друг за дружкой белогрудые чайки - то припадают к самой воде, то стремительно взмывают ввысь...

Ну разве можно представить себе, чтобы вдруг что-то произошло и на свете не стало Немана, ни этого ясного неба, ни этой изумрудной зелени с разбросанными там и сям крапинами цветов?

- Вон, смотрите! У самого леса они, за горкой! - первым заметил телят Чаратун. - От винта!

- Есть от винта!

- Контакт!

- Есть контакт!

Мы вращаем правыми руками все быстрее и быстрее, как будто заводятся самолеты - и внезапно срываемся с места, мчимся к опушке леса.

Дед Стахей медленно подходил вслед за телятами и строгал зубья для грабель. Выстрогает - и за ремень, жик-жик ножиком - и за ремень... Он похож сейчас на партизана, опоясанного пулеметной лентой...

Когда начинается косовица, куда люди бегут за граблями? К нему. Он и корзинками снабжает чуть ли не полсела. А нужна метла или веник - опять к деду Стахею. Он и рыболов отменный, вьюнов заготавливает впрок, сушит их на заостренных, как веретена, палках. Эти палки с вьюнами называются метками. Захочется кому-либо среди зимы приготовить квасной суп из этих вьюнов, идут к деду. Дед ни с кого платы не берет, но люди не слушают его - то сыр клинковый на стол положат, то масла, то свежины.

- Ну что - помогать пришли? - всматривается в нас дед какими-то сивыми, словно поблекшими от солнца глазами. Веки у него покраснели, сморщились. Уже нагулялись телятки, наелись... Пойдут сейчас водицы попьют, отдохнут... Скоро должны подвезти зеленую подкормку...

Стахей Иванович в хорошем настроении, каждое слово выговаривает медленно, ласково. Мы обрадовались: лодка, считай, в наших руках!

- Деду, а вам не хочется сходить в гости к Адаму? Вы же вместе в партизанах воевали, фрицев по-геройски ловили... - "подъезжает" к нему Хмурец.

- Еще как хочется, внучек!..

- Так сходите! А мы сами за телятами посмотрим! - говорим, перебивая друг друга.

- Хм... Хм... - дед смотрит на нас подозрительно. - А сумеете ли вы и напоить, и загнать телят в загон, и подкормку раздать? - спрашивает он для формы, а сам быстренько достает из одного кармана палочки-заготовки, из другого - две горсти готовых зубьев, выдергивает и те, из-за пояса, связывает все вместе в толстый пучок лыковой веревочкой. - А-я-яй, а у меня и гостинца, кажись, никакого нет. А при нем же внуки живут...

- А правда, что у Адама есть лодка? - забрасывает удочку Чаратун.

- О, у него когда-то была лодка, на весь Студенец славилась. Теперь, наверно, сгнила, в печке пожег...

Этого еще не хватало!

- Стахей Иванович, нам знаете, как лодка нужна? Вот! - провел Гриша ладонью по горлу. - Мы задумали на ваш остров съездить, посмотреть на то место, где вы партизан спасали.

- Ну, хорошо, хорошо. Выручу... Коли у Адама есть лодка, то считайте, что и у вас есть. Но - смотрите тут у меня! - пригрозил нам дед пальцем и пошел, прихрамывая, к шалашу.

- Физкульт-ура! Физкульт-ура! Физкульт-ура! - трижды сделал стоику на руках Витя, трижды дрыгнул в воздухе ногами. А я ка-а-к раскручу узел с одеждой над головой, ка-а-ак швырну на телят!

Штаны, рубаха, майка - все разлетелось в разные стороны. Рубашка засела на макушке невысокой сосны. Весь живот исколол, пока достал. Штаны угодили Лысику на спину, он пробежал с ними несколько метров, а потом сбросил, да еще и копытами истоптал...

Гриша грозит мне кулаком, деловито сгоняет телят в гурт. Я забежал вперед, чтобы попридержать стадо: несколько бычков совсем расшалились, задрали хвосты и давай бегать кругами, баламутить телячий народ. Им, наверное, тоже скучно целый день с дедом: ни побегать, ни порезвиться. А тут такой случай!

Все ближе и ближе стоянка...

Дед пропадал где-то у воды, потом взобрался на кручу, и мы увидели в его руках большой кукан рыбы. И где он ее набрал так быстро? Волшебник, да и только! Мы же в этих местах купались, бегали по берегу, а удочек нигде не видели...

Зеленую подкормку привезли на грузовике голосистые девчата. Загорелые, в белых косынках... И сюда ехали - пели, сбрасывали вико-овсяную смесь пели, и назад поехали с песней.

Витю отправили вместе с ними. Пусть сам пообедает и нам чего-либо прихватит.

Мы сделали все так, как и приказывал Стахей Иванович: и напоили телят в Мелянке, и разложили всю зелень вдоль жердей.

Пробовали опять купаться. Но так хотелось есть, что было не до купанья. Полежали немного на солнышке, позагорали.

Хмурец, казалось, пропадал целую вечность.

Прикатил он на велосипеде. Вытер рукавом мокрый лоб и сунул нам в руки черную клеенчатую сумку. В ней было полбуханки хлеба, кусок сала и бутылка молока.

Витя сыпал новостями, как из мешка:

- Гриша, твоя мама и к нам приходила... Называла тебя Змеем Маргаринычем, грозилась в милицию позвонить... А мой папа не выдержал, опять на химический уехал... Зимой, говорит, буду отдыхать... А председатель, Фома Изотович, с твоим батькой, Леня, чего-то у хаты деда Стахея похаживали, разглядывали... А Горохов Петя, письмо, говорят, прислал...

Гриша, положив сумку на бок и застлав ее газетой, резал хлеб и сало на куски и не очень прислушивался, о чем тараторил Хмурец.

- А может, тебе и вправду уже надо вернуться домой? - осторожно посоветовал я Чаратуну.

Гриша сверкнул на меня глазом.

- Жри да помалкивай... И нечего меня милицией пугать, я не преступник.

Мы все подчистили за пять минут. Кусок хлеба, грамм двести, Гриша спрятал в карман.

- Пришел ответ из "Пионерской правды"... - Витя достал из кармана сложенный пополам конверт.

- И молчит! - выхватил я письмо.

- А нечего было говорить.

- Читай! - сказал Гриша.

А читать в той красивой, блестящей бумажке, действительно, было нечего. Сообщали, что наше письмо переслали в Министерство обороны.

Вот так... Не скоро сказка сказывается!

Я проехал на Витином "Орленке" пять раз к лесу и назад. Хорошо было стремглав лететь под гору. Гриша тоже проехал несколько раз. Потом стал кататься Хмурец...

Скучно...

Солнце уже склонилось к закату, жара спала, и мы выгнали телят из загона. И хоть бы один теленок нагнул голову! Некоторые опять улеглись и блаженно щурились, пережевывали пищу, другие терлись боками о можжевеловые кусты. А двое самых мордастых сошлись и давай бодаться - кто кого? Мы узнали одного из них - Лысик!

Задир все больше разбирал азарт. Вокруг них собрались телята-болельщики. Смотрят, крутят головами, фыркают презрительно...

Вите хотелось, чтобы победил Лысик.

- Покажи... ему... где раки зимуют... - начал он подталкивать бычка сзади.

- Это несправедливо! - возмутился Гриша. - Отойди, пусть сами! Чаратун уперся, как рыбак на какой-то картине, руками в коленки и начал судить борцов: - Ага: три - ноль!

- Давай мы свою пару организуем! - предложил Хмурец.

Сказано - сделано. Взяли двух за шеи, подтащили одного к другому. Наклонили им головы, постучали рожками о рожки. Понравилось бычкам!

- Пять - два! - надрывался тем временем Гриша.

Солнце повисло над самым Неманом. Вода задымилась розовым паром-туманом...

Баталия была в самом разгаре, как вдруг послышался голос Стахея:

- Что это тут за шпиктакли?! Ах, бусурманы... Если напасли хорошо, то им лежать надо, килограммов набираться...

- А-а, дедушка... Как мы вас ждали! Пригнали лодку? - бросились мы к нему.

- Пригнал, пригнал... Положите телятам на ночь остальную подкормку, и можете идти домой. Спасибо!

Мы поглядывали друг на друга, как воришки. "Напасли... Еще как напасли! Ни один даже головы не нагнул... "Положите подкормку..." Было бы что ложить!"

- А мы все на обед отдали! - ляпнул Витя.

Кто же мог знать, что эту подкормку надо было разделить на две порции! Кажется, дед об этом и слова не сказал...

- Вот жулики!.. - Стахей Иванович пошел посмотреть, что делается за изгородью.

Мы - за ним следом чуть ли не на цыпочках.

Много зелени было втоптано в грязь, попорчено. Дед поохал, повздыхал, открыл жердяные ворота. Мы загнали телят.

- Идите и вы по домам... Пора! - сказал нам дед и заковылял, прихрамывая, в сторону шалаша.

Мы все еще медлили - идти или нет? Кажется, Стахей Иванович опять навеселе, угощались, наверное, с Адамом...

Из шалаша тем временем послышался громкий, прерывистый храп. Уснул!

- Знаете что? - сказал Чаратун. - Останусь я тут ночевать - буду и за лодкой присматривать, и за телятами. А вы привезите сюда все утречком, погрузимся и поплывем...

- Но ведь ты не ужинал! - запротестовал я. - И замерзнешь - на тебе только майка да штаны, а у нас хоть рубашки есть. Лучше мне остаться или Вите.

- Тебе дай только поспорить... Домой я все равно не пойду, а ночевать где-нибудь надо.

- Ладно, Лаврушка... Я привезу ему поесть и ватник захвачу... Поехали! - Хмурец поднял с земли "Орленка" и нетерпеливо посмотрел на меня.

Я нехотя уселся на раму...

БУРЛАКИ НА НЕМАНЕ

Около хаты деда Стахея лежал большой штабель бревен - плоских, обрезанных с двух сторон на пилораме. Откуда они взялись?

Соскочили с велосипеда, походили вокруг. Витя с видом знатока постучал пяткой по одному:

- Хороший лес...

Быстро захожу к себе во двор. Отец мастерит новую бригадирскую мерку "козу". На старую кто-то наехал с возом сена, поломал.

- Папа, а что это за бревна около дедовой хаты? - спросил я.

- Привезли сегодня, две машины... Начнем ему новый дом ставить...

Вон оно что... Молодцы эти взрослые! И председатель Фома Изотович чудесный человек. Строгий, конечно, но справедливый. Как обрадуется завтра дед Стахей! Или нет, завтра мы ему еще ничего не скажем, пусть будет сюрприз...

- А-а, появился... - вышла на крыльцо мать. - Совсем отбился от рук. Надо что-то делать, Алексей: целыми днями где-то пропадает. Или он утопился, или удавился - что хочешь, то и думай. И теленка не перевязал на другое место...

- Не надо было оставлять... Мало тебе без теленка забот?

- Все выращивают, а почему нам нельзя? Скоро колхоз будет закупать их на откорм, продадим... Да я тебе не про теленка хотела, а про Леню. Ждала-ждала, чтобы покормить, плюнула и пошла...

- А ты не жди... Захочет есть, сам прибежит, - попыхивает папиросой отец.

- Ой, мамочка, как хорошо на Немане! Мы телят помогали деду Стахею пасти, а поесть нам Витя привозил. А завтра на Партизанский остров поплывем. И будем ночевать там! Нам Стахей Иванович уже лодку из Студенца пригнал...

- Эт-того еще нам не хватало! - всплеснула руками мать. - А если утонешь?! Тогда и домой не приходи!

- Ну что его - за пазухой держать или на привязи? Если будут делать все осторожно, то ничего не случится.

- Потакай, потакай на свою голову! Вырастет неслухом!

Отец становится рядом со мной.

- Видишь, какой вымахал? Уже по плечо мне... А ты все охаешь да ахаешь... А к работе, конечно, надо его привлекать больше...

- Привлечешь его! Лоботряс, даже за теленком присмотреть лепится... мать идет в сени, чем-то гремит.

Испортил я ей настроение...

У отца с матерью, наверное, еще и ночью разговор был обо мне. Потому что просыпаюсь, а на табуретке лежит солдатский вещевой мешок. Самый настоящий!.. На лямках какая-то поперечинка с пряжкой. Для чего она - не понятно...

От радости я бросился маме на шею. А она отворачивается, хмурит лицо, хотя на губах лукавая улыбка.

Отца, как обычно, дома уже нет.

Завтракаю на скорую руку и смотрю, как мать хлопочет около вещмешка. Кладет туда буханку хлеба, большой кусок сала, три ложки...

- А зачем сало? Мы там уху будем варить! - говорю я.

- Едешь на день, продуктов бери на неделю.

Что пословица не врет, я только потом убедился...

Я бросил в мешок еще несколько картофелин, завернул в бумажку соли, перца, лаврового листа, вырвал с грядки пару кустов лука. Одеяло в мешок уже еле-еле запихнул.

- Ну, как тут у тебя? - заглянул к нам Хмурец. - Я вот как одеяло свернул... И через плечо, как солдаты скатку носят. Удочку взял, еду в карманы...

У Вити на ремне болтается сбоку котелок. Вид у хлопца бравый.

Я отдал ему и свою удочку. Только у комика этого, у Гриши, не будет удочки. И зачем он носил лески в кармане? А потом скормил курам крючки!

- Все? - торопит Витя.

- Куртку надень! - мать набросила на меня пиджак, потом помогла и вещмешок пристроить. Поперечную лямку она подвинула чуть ли не к подбородку, стянула потуже и застегнула. Груз за спиной сразу как будто потерял свой вес. Хитрая поперечина! А еще хитрее солдаты, что ее придумали.

Мы гордо идем по улице. У меня на спине горб мешка, у Витя оттопыриваются карманы. Мальчишки с завистью смотрят вслед, лаем провожают нас собаки. В одном окне отдает нам лапкой салют пластмассовый зайчик. Какая-то малявка-первоклашка показала нам язык, но Витя грозно шагнул в ее сторону, и та шмыгнула за ворота. Попробовала показать язык из-за ворот, просунув голову между досок. И застряла, заверещала, как поросенок. Пришлось оказать скорую помощь, прижать к голове ее уши, чтобы голова пролезла назад.

Жаль, что нет у нас какого-нибудь Рекса или Каштана! С собакой было бы, конечно, интереснее...

Еще утро, а уже парит. День ожидается жаркий.

Лениво и глухо тирленькают над головой жаворонки. Камнем падают вниз, и мы видим, как бегают они по земле с раскрытыми клювиками...

Мокреет под мешком спина...

Мы спустились в ложбину, перешли мостик через ручеек. Начались плантации картофеля, свеклы, льна. Дорога раздвоилась. И мы свернули на левую.

На припыленной траве у дороги - ни росинки. Но ожила трава за ночь, не выпрямилась...

- Доброе утро! - еще издали кричим мы деду Стахею, машем руками.

Старик похаживает, внимательно следит, чтобы телята не лезли на посевы. Стадо уже далеко от шалаша.

- А Гриша где? - кричу я.

Дед указывает на шалаш, прикладывает ладонь к щеке, наклоняет к плечу голову - спит, значит...

Аг-га! Ну, пусть спит... Сейчас мы ему устроим штуку: спрячем лодку в кусты. Вот смеху будет! Сторож называется...

У шалаша догорает костер, с почерневших головешек струятся тонюсенькие ниточки дыма. У костра набросало крапивы, немного в сторонке - куча ольховых палок: коротких и длинных, метра по два, суковатых и гладких, толстых и тонких. Кому была нужна крапива? Что с ней делали?

Зачем нарезали столько ольхи? Сырой...

Заглянули в шалаш: Гриша лежит, свернувшись калачиком, из-под ватника видны желтые пятки.

К шалашу приставлены весла. Мы взяли их тихонько, ни один листик не зашуршал...

Через минуту были уже у лодки...

Нам бы только стянуть с отмели, оттолкнуться, и метров через двадцать уже будет устье Мелянки. Нырнем с лодкой под кусты...

На корме лодки отгорожен ящик-багажник, помост из досок сверху снимается, как крышка. Витя стал на багажник, раскачивает, перевешивает на свою сторону лодку - так легче столкнуть в воду. Я толкаю и руками, и плечом...

- Ну - и что дальше? - послышалось над нами.

Мы подняли головы: на самой кромке берега, почесывая нога об ногу, сидел Чаратун. Зевал - во весь рот! Лицо опухшее, измятое...

Мы бросились к нему.

- Кто тебя размалевал? Может, дикий мед доставал? - сгорал я от любопытства.

- Какой там мед!.. Крапива... Крапива и комары... - Гриша встал, потянулся до хруста в костях. Наброшенный на плечи ватник упал на траву. Чаратун осторожно спустился к Неману. Долго там кидал пригоршнями воду в лицо...

Что-то стал объясняться Чаратун загадками. Зачем было лезть лицом в крапиву?

- Жрать, братцы, хочется - бычка проглотил бы! - поднялся наверх Чаратун.

- Бычки уже пасутся, а вот курица жареная - есть! - Витя опустошил один карман, второй. - Вот тебе хлеба кусок, вот крылышко, шейка...

- Ух ты!

Гриша набросился на еду.

- Вкусно?

- Умгу...

- Еще бы! Знал, какую курицу на уду ловить. Самую жирную!

Чаратун вдруг посинел, сипло втянул в себя воздух, глаза закатились. Я подскочил к нему, стукнул кулаком по спине.

- А кхы!.. Кгы!! Чтоб ты пропал со своей курицей!.. - вытер Гриша слезы.

Витя катался на спине, дрыгал от хохота ногами и стонал:

- Ой, мамочка! Ой, умру!

Отсмеявшись, я спросил:

- Дорезали?

- Да-а! Одну вчера вечером, а другую утром. А кто тебя крапивой отстегал?

- До этого не дошло... Вы только уехали вчера, а дед и проснулся. Выспался уже, говорит... И до самого утра не уснул - ревматизм донимал... Особенно та нога ныла, хромая. Я ему ношу крапиву из кустов, он хлещет себя по ногам, кряхтит: "Ей-богу, помогает!" И что, спрашиваю, каждую ночь так? Нет, говорит, только к перемене погоды... "Сидели бы, деду, на печи, грели ноги да поплевывали в потолок... - говорю. - Пенсию ведь колхоз платит". А он дураком меня обозвал... Подрастешь, говорит, поймешь, что к чему...

- Ну и дед!

- Да-а-а... Днем с телятами воюет, а ночью с ревматизмом... А когда спит - неизвестно... И знаете, почему он хромает? - Гриша вытер жирные пальцы бумажкой. - Родной брат косой по ногам шарахнул! Показалось ему, что Стахей залез на полступни в его сеножать. Косой по ногам, а? Жуть просто... "Капитализм!" - говорит Стахей. Одним словом объяснил - "Капитализм!" Это еще до тридцать девятого года было, когда польские паны здесь хозяйничали.

Чаратун встал, подошел к куче нарезанных ольховых палок, начал набирать их в охапку.

- Давайте грузиться, а то время не ждет...

- Ты что - не проснулся еще? Зачем тебе это? - Витя заворачивал остатки еды в газету и наблюдал за ним.

- Умник! А из чего ты на острове построишь шалаш? Там только лоза да песок... Хорошо бы еще дров прихватить, раз лодка есть.

Гриша спустился к воде.

Услышав о дровах, Витя начал шарить по карманам:

- Леня, ты спички взял?

Захлопал глазами и я - забыл! Киваю на Гришу: у него должны быть. Он спички всегда носит, я видел даже, как он тайком покуривает.

- Чаратун! Мы спички не брали - у тебя же есть! - крикнул Витя.

- Ну вот... Я так и знал... Будете, как дикари, трением добывать. Я свои вчера в кустах пожег.

Гриша взобрался опять на обрыв и, не посмотрев в нашу сторону, пошел к Мелянке, спрыгнул там вниз.

- Побегу к деду, попрошу... А ты, Хмурец, привезешь потом ему, отдашь! - рванул я с места в карьер.

- Эй, давай назад! Есть у меня еще четыре спички... Нарочно оставил, крапиву наощупь рвал. - Гриша нес с Мелянки ржавую консервную банку. - Знаю вас, вы и червяков не накопали... Я тут утром насобирал немного ручейников. Хлебных жучков наловил на кустах... Тут они, вместе со спичками... - прижал он к уху коробку. - Шевелятся...

Стыдно... Спали, как буржуи, в мягких постелях, а он здесь всю ночь и утро работал. Интересно, что бы мы делали на острове с одними хлебными наживками, без шалаша, без огня?

Наконец - погрузка...

Управляться с лодкой никто толком не умел. Да и не мог... Морщились от боли, посматривали на ладони, отталкивались веслами... И то зарывались носом в песок, то тянуло нас на быстрину, то сносило назад. Витя поразрывал засохшие мозоли, и ладони его были в крови.

Гриша остался с веслом на корме - управлять, а мы подвернули штаны и где берегом, цепляясь руками и ногами за осыпающийся песок, а где отмелью, шлепая по воде, тащили лодку за цепь. Потом с цепью управлялся один я, а Витя подталкивал лодку сзади веслом.

Когда начался лес, стало еще хуже. Часто дорогу преграждали черные, скользкие корчи-топляки, целые деревья. Неман подмывал берег, наступал на лес, и сосны не выдерживали осады: то свешивались, вцепившись корнями в кручу, то падали с глыбами земли вниз, к воде, и там еще пытались расти, то, наконец, обессиленно опускали кудрявые головы в волны, сдавались на милость победителя. А ни милости, ни пощады не было...

В самых трудных местах мы залезали в лодку, плыли в объезд выворотней по глубоким местам. Легко сказать - плыли... А что стоило опять прибиться к берегу!

Вылезали на песок, отдышавшись, смывали пот с разгоряченных лиц. И опять тащили, толкали, пробовали грести... Громадной и неуклюжей казалась нам лодка деда Адама, и кто пустил слух, что она - лучшая лодка в Студенце?

Наконец - остров...

- Стоп, ребята... Сначала соберем дров, - сказал Гриша. - Если там с топливом туго, то я - дудки! Больше не сунусь в протоку...

Протащили лодку еще метров на сто вперед, выше по течению. Здесь берег пологий, заросший травой. В кустиках мирно журчал, вливаясь в Неман, ручеек. Сделали из цепи петлю, набросили на куст и пошли прямо на птичий гам и свист.

В ложбине, между лохматыми елями-великанами, старыми, с почерневшими сучьями осинами - сплошные заросли крушины, лещины, у самого ручейка ольхи. Полумрак и сырость, щекочет в носу от резкого запаха прелых листьев и плесени. То здесь, то там у стволов зеленые ковры "заячьей капусты". Мы набили ею карманы, напились из криницы-ручейка холодной воды и полезли на заросший сосняком песчаный горб. Из-под этого горба и пробивался родник.

Сколько здесь хворосту - не пройти! Как будто нарочно наломали сухих сучьев, набросали под ноги. Мы набрали по большущей охапке и повернули назад к Неману.

Продирались через заросли, застревали, спотыкались и падали, царапая лица, понемногу теряя груз... Но и то, что донесли, заняло треть лодки.

- Эх мы! А название тому месту не дали! - спохватился я.

- Идея! - сразу поддержал Хмурец. - Соловьиная долина!

- Лучше Бессоловьиная... - буркнул Чаратун. - Птичьего крику много, а соловья - ни одного.

- Будут! - сказал Хмурец. - Они вечером и на рассвете поют. А вообще сейчас птицы поют меньше - хлопот много, надо птенцов кормить.

- А ручеек можно назвать Заячьей криницей.

Витя сказал: "Хорошо!", а Гриша не удержался, снова хмыкнул.

- Исследователи... Давайте лучше добираться к острову! - предложил он.

ВСЕ ПО ПЛАНУ, ТОВАРИЩИ!

Оттолкнулись...

И вскоре почувствовали, что допустили просчет. Надо было начинать переправу выше. Хоть бы на пятьдесят метров выше! Хоть бы на тридцать!..

Лодку несло, как щепку. Остров начинается, а нас гонит дальше... Уже середина острова, а еще метров пятнадцать... Конец острова, а полоса воды еще метров шесть!..

- Н-ну!!! Еще, н-ну! Эх, черт!..

Гриша прыгнул за борт. Вцепился обеими руками в корму. Вода по грудь, на ногах не устоять... Лодка только чуть-чуть замедлила бег, а потом потащила за собой и Гришу. Нос начал разворачиваться к полосатому шесту, что воткнули речники на отмели. Я перебрался через хворост, пробежал, шатаясь, на нос, схватил цепь и тоже - бултых!

До пояса всего!

Гриша бросил корму, поплыл мне на помощь...

- Сиди! Оставайся хоть ты сухим! - замахал он на Витю рукой.

Витя, который хотел уже последовать нашему примеру, присел на корточки...

Повели лодку на цепи к острову.

Вот уже вода до колен. Из лодки вылез Хмурец.

- Все по плану, товарищи! - торжественно произнес он.

Нос лодки вытащили на песок. Чаратун присел на берегу, похлопал по бедрам. На нас полетели брызги.

- Мыс Мокрых Штанов... А?

Мы дружно подняли руки - "за"!

Штаны прилипли - не снять. Подпрыгиваю на одной ноге, пританцовываю.

- А спичечки - буль-буль?! - вспомнил Хмурец.

Чаратун испуганно ойкнул, выбросил из кармана "заячью капусту", вынул ножик, лески без крючков и коробку. Открыл - жучки не шевелили ножками задохнулись. Спички, ясное дело, были мокрые.

- М-да-а... Все по плану... - вздохнул он. - Только что вы запоете, если ухи даже не понюхаем.

Он вытянул из сухих штанов Хмурца нитку и стал навязывать спички гирляндой. Нацепил на куст, надел на сучок и коробку - жучков вытряхнул на вещмешок.

Выкручивали сначала мои, а потом Гришины штаны. Тянули в разные стороны, как канат во время игры. Сколько потом ни встряхивали их, как ни разглаживали руками - словно корова сжевала!

Бросили на кусты - пусть сохнут...

Солнце начало затягиваться дымкой-туманом. Небо из голубого стало белым.

Душно, как в бане. Воздух густой, хоть щупай пальцами...

Хмурец тоже раздевается до трусиков, оставляет одежду на пляже.

Разгружаем лодку...

Смех - собирали хворост, тащили, как верблюды, к лодке, переправляли сюда. А если не подсохнут спички, то этими дровами попользуется разве какой-нибудь случайный рыбак. Или снесет весной паводком.

Остров растянут в длину с востока на запад, по течению. Правильнее, на северо-запад... От Мыса Мокрых Штанов с южной стороны на четверть острова тянется замечательный пляж. Всю остальную территорию занимают лоза, камыш. Кустарник только кажется низкорослым: есть деревца толщиной чуть ли не в руку, они лежат и полулежат, пустив отростки во все стороны. Непролазный хаос, чудовищное переплетение ветвей и стволиков, с некоторых свисают фантастические рыжие бороды тончайших корешков - проросли во время большой воды.

Место для шалаша выбрали с южной стороны, на границе песка и кустарника. Гриша разложил свои палки...

- Так, ясно! Иди, бери весло, будешь забивать.

Две толстые палки мы вогнали в песок наклонно одну к другой, так, что верхушки скрестились. Две другие вбили таким же манером, отступив на три шага в кусты. На скрещение положили длинную палку-жердь, остальные приставили к ней наклонно с обеих сторон.

- Хорошо бы чем-нибудь связать верхушки, - подумал вслух Чаратун.

- Давай нож, пойду прутьев нарежу.

Прутья мы покрутили, чтобы сделать их мягкими. Они стали прочными, как веревки.

- Там маленькое болотце... Комаров - воздух звенит!

- Комариный Рай, - тут же назвал Чаратун.

Места скрещивания связали кручеными прутьями, потом по три палки привязали поперек к приставленным - обрешетка. А сверху набросали срезанные и обломанные ветки, рвали камыш и осоку, вплетали в бока, закрывали заднюю стенку. Пол в шалаше выстлали мягкими бородами корней.

Хмурец тем временем связал два удилища в одно длинное, нацепил наживку и забросил в воду. Удилище воткнул в землю, постоял немного и начал измерять шагами остров.

- Сто семь в длину, тридцать девять в ширину, - доложил он.

- Ты давай лови, потом играть будешь, - упрекнул Чаратун.

- Не клюет - зачем торчать около удочки?

- Рыбак из тебя... Иди с южной стороны забрось, только не глубоко. Рыба теперь у берегов должна быть... Самый клев перед дождем...

- Ты уверен, что будет дождь? - зевнул Хмурец.

- На сто процентов. Гроза даже!

Чаратун повел лодку водой на северную сторону, к большим кустам, обернул цепью самый большой из них.

Перетаскал к шалашу хворост, разостлал на полу ватник. Я перенес с места высадки вещи - мешок и котелок, забросил в шалаш. Разобрал Хмурцову конструкцию, взял свою удочку и ушел на южный берег. Упрямый Витя делал по-своему, пошел попробовать на восточном берегу. И попробовал! Приплелся ко мне с удилищем, обрывком лески и поплавком. Крючок и грузило остались на дне, на коряге. Постоял с горестным видом, плюнул на воду, бросил удилище и пошел к шалашу. Постоял, почесал в затылке - направился на мелководье за мысом. "Наверное, будет купаться..." - с завистью посмотрел я вслед.

- Дай сюда, а то голодными останемся, - забрал у меня удочку Гриша.

Я побежал к Вите. Мы плескались долго, потом легли животами в воду, локтями на песок пляжа. Нам было расчудесно в такой прохладе, если б кто погладил - замурлыкали б, как коты. Болтали в воде ногами, брызгались, шутили, желали Чаратуну вытащить "плотку, как колодку", "окуня - с коня". Гриша молчал и только раз за разом взмахивал удочкой. В воздух действительно что-то взлетало, поблескивало. Чаратуну, наверное, везло...

Вместо солнца уже было белое, слабо светящееся пятно. Все затянуло серая дымка. На западе подымалась иссиня-темная, как далекий лес, туча. Гриша встревоженно посматривал на нее.

- Эй, лентяи-лежебоки! Давайте кто-нибудь к удочке. Костер надо разжигать.

Мы не очень спешили, и он в нетерпении воткнул удилище в песок, побежал к спичкам, оттуда - к шалашу.

Сидел над какой-то трухой и сухой травой долго...

- Ч-черт... Сырые еще... Две спички уже испортил...

- А ты спокойнее! И закройся хорошо! - присел я около него.

- Отойди! От тебя летят брызги, как от щенка!

Витя размахивал удочкой. Кажется, и у него начало клевать.

Из-под Гриши потянуло зеленовато-белым дымом. А он все не разгибался, подкладывал тоненькие сучки.

- Все!.. - отшатнулся, зажмурив глаза, закашлялся. - Смотри здесь... Хотя нет, боюсь - проворонишь... Лучше сбегай за водой.

Мне Гришины командирские замашки не нравились. Но спорить было некогда: туча на горизонте росла с каждой минутой.

Солнце уже почти не просвечивало. Где-то далеко, глухо, словно легкое постукивание по большому барабану, заворчал гром. Все заметнее стало, как у края тучи закипают белые клубы.

Я принес воды, подвесил котелок над костром и начал подбрасывать сучья. Гриша в это время ссорился с Витей.

- Да я его и в глаза не видал! - кричал Хмурец. - Вон мои две уклейки валяются на песке. Окуньки около шалаша... А кукана твоего и в глаза не видал! - повторил он.

- Я веточку вот сюда воткнул... Видишь метку-ямочку?

- Помнишь ты, куда воткнул! Я пришел сюда - удочка плавает. Может, и кукан с рыбой поехал...

- Вот как съезжу, будешь тогда знать... - грозился Чаратун. - Штук пять плотвиц было, две уклейки, густера... - он все еще шлепал по мелководью, надеясь найти пропажу.

- Эй, кончайте! - крикнул я им. - Давайте варить, что есть, а то поздно будет.

На западе уже сверкали молнии, как будто кто отдергивал в тучах шторки. И вдруг на нос мне капля - шлеп!

- Полундра! - завопил я.

Забегали, засуетились. Надо и рыбу чистить, и картошку, и лук. А нож всего один! Я схватил куст лука, побежал к воде. Оборвал все негодное, прополоскал... Хмурец в это время ломал хворост, засовывал во все углы шалаша.

Гриша сначала нарезал в котелок картофель: мелко, против всяких правил - в ухе картофелины лучше варить целиком. Еще не вскипела вода положил рыбу. Тоже неправильно, рыба успеет развариться, пока будет готова уха. А Гриша бросил в котелок, даже не нарезанный, лук, насыпал перцу, соли, пустил плавать несколько лавровых листиков...

Не вытерпели, нацепили на заостренные палочки по куску сала, сунули в огонь.

Сало сделалось прозрачным, потом начало темнеть от копоти, желтеть по краям и подгорать. Где больше припекало, оно плакало мутными слезами. Мы подхватывали капли жира на хлеб - и стонали от разгорающегося аппетита. Вкусно!

Редкие крупные капли дождя шлепали по воде. К голым спинам как будто прикладывали холодные пятаки - дух занимало!

Варево закипало медленно.

- Не жалейте дров! - сказал Чаратун, снял с куста свои и мои штаны, полез в шалаш. - Правильно ноги деда предсказывали...

Вскоре из шалаша послышались зевки с подвыванием. Мы с Витей зафыркали от смеха.

- Подождите, еще не так взвоем, если дождь зарядит на сутки.

Уха уже бурлила, Витя снимал пену, пробовал на вкус.

- А перца! А соли! Царапнуло в горле, как рашпилем.

Поднял ухо кверху, прислушался к какому-то густому, равномерному шуму. Вскочил на ноги, посмотрел на запад.

- Спасайся, кто может! Шквал идет!

- Огонь спасай! - закричал Чаратун.

Шалаш затрясся до основания, с него посыпалась труха. Выскочив, Гриша хватился за карман - разорвал до колена. Витя, как кенгуру, запрыгал на пляж - вспомнил про свою одежду...

Воткнули над костром несколько хворостин покрепче. Я растянул на них, как крышу, свой пиджак. Не успели сунуть под котелок побольше дров, как на остров обрушились тугие струи воды с ветром.

Вода в протоке кипит, клокочет. Выглядываем из шалаша, как барсуки из поры. Дрожим: укрытие наше оказалось ненадежным, дождь пробивает.

Ветер крепчает с каждой минутой, безжалостно треплет, причесывает, взлохмачивает и вновь прижимает к земле кусты. Все толще и яростнее струи, как будто бы тысячи брандспойтов взялись поливать нас... Еще порыв ветра - и мой пиджак встрепенулся, как подбитый грач, взмахнул рукавами-крыльями, шлепнулся метрах в двух на песок.

Костер, ничем не защищенный, зашипел клубком гадюк - умер на глазах...

- Эх! - выскочил я, схватил котелок и пиджак. Но не пиджак надо было хватать, а хоть одну головешку из костра. Мою оплошность исправил Гриша, схватил несколько дымящихся углей.

Сколько ни дули на них в шалаше, как ни пытались разжечь сухую траву они потухли.

Хлебали варево сыроватым, обсасывали рыбьи косточки и подергивали плечами: все чаще прорывались на голову, за воротник ледяные струи воды. Потом по шалашу застучали крупные, как боб, градины.

Чаратун отдал коробку с последней спичкой Хмурцу. У него карманы посуше. Сам отрезал от лески кусок сантиметров в сорок, попробовал зашить себе карман. Без иголки!

- Слабаки мы... - вздохнул я. - Партизаны сутки здесь мокли в воде - и ничего. Весной... Вода была - бр-р!

- Выдержке нам надо учиться да учиться, - не преминул упрекнуть Чаратун.

Примолкли, задумались...

Время тянулось медленно, и мне показалось, что дождю уже и конца не будет, что мы на острове чуть ли не год.

Гриша повернулся, как медведь в логове, и на голову хлынули холодные потоки. Дали тумака в спину - "Осторожнее!".

- Остров тонет, что ли? Под боком мокро...

Заспорили: может ли вода в реке подняться так, чтобы затопить остров? Решили, что может, только надо, чтоб ливень лил несколько дней.

И вдруг на небе словно задвинули заслонку - ливень прекратился. Заморосил дождик-грибосей.

- Хватит сидеть! - Витя вылез первым, потянулся, разминая руки и ноги. - Сплошной озон, дышите глубже.

Небо еще покрывали клочья туч, они летели стремительно, опережая друг друга. На западе проступила розовая полоска. Наверное, уже дело к вечеру...

А впереди целая ночь!

В Соловьиной долине пробует голос какая-то пташка. Где-то из тростника Комариного Рая доносится нудный шелест-свист. Наверное, ветер нашел себе свистульку и забавляется перед сном...

- Хлопцы, а лодка где?! - послышался удивленный голос Гриши.

Он стоял на том месте, где привязывал "баржу" деда Адама, и словно обнюхивал все вокруг себя.

Мы подбежали к нему. Ветки куста пригнуты к земле, кора с них содрана. Повертели головами туда-сюда - нигде и следа не видно. Обежали остров вокруг - нету!.. Что за глупая шутка? Но кто мог так зло подшутить? Нас трое на острове, и никто во время дождя из шалаша далеко не отлучался.

В голове - хаос. Пропала чужая лодка! За нее придется потрясти карманами... А кто заплатит? Родители, конечно... У нас за душой и гроша нет. Но не в этом даже дело. Что скажет нам дед Стахей? А как он встретится с Адамом? "Ага! - забасит Адам. - Так ты не для себя просил, дурил мне голову! В третьи руки передал! А я же тебе только доверил!"

А какой тарарам после этого поднимется дома!..

И попробуй выбраться отсюда! Голышом разве что, вплавь? Должны переплыть... Неужели мы и в самом деле такие слабаки?

- Куда, по-вашему, уплыла лодка? - Гриша сел лицом к воде, положил руки на колени, на них - подбородок. Как тогда, на Мелянке...

- Ну, куда же еще? - я посмотрел на Чаратуна, как на чудака. - Вниз по реке, к деду Стахею, к Студенцу - на запад.

- Хм... Как сказать!.. Такая баржина, вся на поверхности. А ветер...

Но Чаратун вдруг согласился со мной. Да, конечно, она все же уплыла вниз по течению. Скорость уменьшилась, это ясно, но все же - вниз!

Он решительно встал, снял штаны, сорвал майку.

- Легче будет плыть. Потом берегом побегу, согреюсь. Я думаю, километра через два догоню...

- Не дури! - я преградил дорогу.

Витя стал рядом со мной. Его била нервная дрожь.

Чаратун развел нас в стороны.

- Не хороните раньше времени... Я упустил лодку, я и поплыву. Да и плаваю я лучше вас. Попробуйте тут опять костер разжечь. Одежду мою подсушите лучше, а то не будет во что одеться...

Что делать с этим сумасшедшим? Применить силу и не пустить? От нас двоих он бы не увернулся.

Но мы опять расступились, как тогда на Мелянке. Гриша присел несколько раз, сделал пробежку на месте, как физкультурник, и полез в воду. Шел долго, сколько можно было по отмели, а потом поплыл сажонками.

Неспокойным был еще Неман, волны накрывали чуть ли не с головой. Гриша, наверное, сразу нахватался воды, - долго кашлял и плевался. Течение несло его, как мяч, беспомощными казались взмахи рук. Гриша плыл к берегу под очень острым углом - берег силы. Вот он перевернулся на спину, отдохнул немного и снова поплыл...

Голова его - маленькая, как маковое зернышко, - приближалась к повороту реки... А что это черное около него? Неужели всплыл расшатанный корч-утопленник? Впереди он Гриши или рядом?

- Гриша-а-а! Берегись корча-а-а!!! - закричали мы сколько было сил.

Но разве он услышит нас? Далеко уже, и против ветра, и в ушах, наверное, вода...

Черные точки сошлись... Что-то взметнулось в воздух, как рука, взывающая о помощи... Корень корча или рука?

Корень или рука?..

Все исчезло за поворотом...

Витя закрыл руками лицо и бросился к шалашу.

У меня подкосились ноги - сел на песок...

РОБИНЗОНЫ ИЗ НАС НЕ ПОЛУЧИЛИСЬ

Сколько просидел я, скорчившись, на Мысе Мокрых Штанов, не помню. Наверное, долго, потому что затекли руки и ноги, заломило в спине. Стемнело, и ничего нельзя было разглядеть ни на реке, ни под деревьями на берегу.

На плечо мне легла рука. Я вздрогнул...

- А-а, ты...

- Иди, я костер разжег, пиджак подсушил.

Я еле поднялся, поплелся за Хмурцом.

Витя потряхивал над огнем Гришиными штанами, я сушил свой пиджак. Над одеждой клубился пар, а может, и дым...

Потом воткнули хворостины в песок у костра, развесили одежду - пусть сушится...

Чем же мы поужинаем? О рыбе не хотелось и думать.

Витя хлопнул ладонью по лбу.

- Ну и дурачье! А "заячью капусту" зачем рвали? Да я тебе сейчас такое блюдо сварганю - за уши не оттянешь!

Набрали воды, повесили котелок над костром. Перебрали капусту - пусть варится...

В моем мешке нашлись еще три картофелины, два ломтя хлеба, куст лука, горсть хлебных крошек, небольшой кусок сала. Я хотел крошки высыпать птицам, но Витя не дал. Подул на них, пересыпал с ладони на ладонь, - бросил в котелок вместо крупы... Очистил и нарезал в суп одну картофелину, "козочку" лука, полкусочка сала.

- Эх, и важнецкий получится суп! Не выдавай только никому рецепт. Секрет фирмы!

В Витиных бездонных карманах нашлась еще куриная ножка.

- Это - Грише... И две картофелины испечем ему... И один ломоть хлеба ему. Нам одного хватит... И сало остальное - ему... Плохо, что соль растаяла, нечем посолить похлебку.

Все, что отложил он для Гриши, спрятал в вещмешок и швырнул в шалаш подальше от соблазна.

- Ну и мировецкие щи будут, - сказал он. - У-у-у...

- Ты говорил суп, а теперь уже щи?

- Какая разница? Мы название потом придумаем. Главное в нашем блюде вкус!

Подбадривает Витя и меня и себя, храбрится...

А может, и правда, незачем ныть раньше времени? Гриша, наверное, уже догнал лодку, гонит сюда...

Гонит? А чем? Весла-то здесь лежат... Да хоть бы и были они в лодке, что он сделает один против течения? Мы втроем еле доставили эту посудину на остров...

Но ничего, ничего... Все, конечно, будет хорошо. Приплывет Гриша, подкрепится... Он столько труда вложил, ему и поесть хорошо надо... А мы и так можем просидеть под кустами, как мокрые зайцы...

Хорошо, что вместе со штанами Гриша нам и ножик оставил...

Хорошо, что у нас есть костер! Витя не Хмурец, а мудрец... С одной спички разжег... И после дождя! Без костра мы, конечно, закоченели бы до утра.

А партизаны сутки лежали в воде... Чуть ли не под немецкими автоматами... И неужели никто даже не кашлянул?!

В кустах и камышах на острове неспокойно - какие-то вздохи, шум. Ветер, наверное, устраивается на ночлег.

Звезды на небе то покажутся кое-где, то опять исчезнут. А может, это искры от костра?

Где-то у Заячьей криницы вскрикивает какая-то птица. Может, гроза разрушила ее гнездо, разметала по лесу птенцов? Кричит и кричит однообразно, на одной ноте... От этого крика становится зябко и жутко. Хоть бы один соловей голос подал!..

Бессоловьиная долина...

- Ну - все! - Витя быстренько снял котелок. - Налетай!

Пока я разыскивал свою ложку, он успел подуть на варево и хлебнуть.

- Вэ-эй! - закричал он диким голосом, дергая руками и ногами. Спасите!

Я успел схватить котелок: Витя чуть не подфутболил его ногой. Попробовал похлебку и я...

Судорогой свело челюсти, кольнуло в виски. Глаза полезли на лоб... Ну и кислятина! Ну и чемерица!

- Дай вылью! - лез ко мне Витя. - Спасу от гибели!

- Отстань! Говорил, за уши не оттянешь, а теперь выливать.

- Дай! Не доводи до братоубийства!

- Патент возьми на изобретение! Лучшее ОВ - отравляющее вещество.

- Отдай! - лез на меня с кулаками Витя. Варево плеснуло мне на живот.

- Стой! Рецепт не забудь! Название! "Партизанская бомба" - подойдет?

Хорошо, что на мне уже был пиджак, иначе ошпарился бы. Пошел к воде отмывать зеленую бурду...

Витя сидел и одним глазом, как курица, недоверчиво смотрел на котелок. Выливать содержимое он уже не собирался.

- Давай хоть что-нибудь выловим...

Уселись около котелка поудобнее, начали вылавливать кусочки картофеля, сала, лука. И все равно больше пяти ложек не смогли проглотить.

В животе урчало и скрежетало, казалось, там все переворачивается от возмущения. И болело - так нам хотелось есть!..

- Сила! Аппетит разжигает... - облизал Витя ложку, подхватил крючком котелок и понес выливать.

- Не лей в Неман - на километр рыбу отравишь!

Витя плюхнул похлебку в кусты.

- Давай хоть по кусочку сала кусанем, а? По маленькому!.. - упрашивал я Хмурца.

- Не дури голову! А утром что будем есть! А Гришу чем накормим?

Но смилостивился, выгреб из костра одну картофелину, бросил мне. Другую поскреб ножичком и спрятал в мешок.

Я вздохнул и разломал картофелину пополам.

Решили не спать, дожидаться Гришу.

Придумывали себе работу: осматривали удочки, по второму разу сушили одежду. Драили, сменяя друг друга, котелок, рассматривали у костра и вновь терли и споласкивали десятки раз.

Хмурец сказал, что этому котелку место в музее. И что хорошо было бы открыть такой музей партизанской и воинской славы у нас в школе... Собрать бы сохранившиеся вещи военного времени... Фотокарточки погибших земляков... Хорошо было бы и на острове облазить все уголки, покопаться в песке. Неужели ничего не осталось от пребываний партизан?

Наконец говорить стало не о чем. Хмурец начал рассказывать "Всадника без головы", да я не захотел слушать. Лучше самому почитать...

Накрылись одеялами, сели спина к спине.

Затихли...

Уснули совсем незаметно.

Когда около нас послышался говор, хруст валежника под ногами, я еще никак не мог очнуться: думал - все это во сне...

- Ты уверен, что все телята в загоне? - спрашивал басом знакомый голос.

"Телята? На острове теля-ята?!"

- Все! Я пересчитывал... - отвечает второй голос, более тонкий и тоже очень знакомый.

- А может, какой-нибудь вылез? Перескочил через изгородь - и разгуливает... Мне показалось: возле Немана, за кустами что-то белое мелькнуло.

- Не может такого быть. Изгородь высокая.

- И когда плыли - ничего не слышал? Как засто-о-онет что-то жалобно!..

- Заговариваешься... Водяные только в сказках бывают.

- Ха-ха, смотри - свернулись, как щенята... И костер почти угас...

Слышно, как дуют на угли. В глазах светлеет, в лицо припекает. А веки не разлепить - как заклеенные...

- Гляди, Адам, - весла-то здесь... А мы думали... Что будем делать с этими партизанами? Пусть бы поспали, но простудиться могут, лежа на сыром...

"Адам? - шевелятся сонные мысли. - Почему здесь Адам?"

Пересиливаю себя, приподнимаю голову.

По ту сторону костра сидит на корточках человек. В грубом брезентовом плаще, длинная, как у деда-мороза, седая борода... Шевелит над костром пальцами, греет. Ну, конечно же, - Адам!

Я сажусь, и в это время за моей спиной слышится сиплый смешок.

- Трет лапками глаза, трет...

Оглядываюсь - дед Стахей!

- Гриша приехал?

- Нету Гриши... - почему-то вздыхает Стахей Иванович. - Собирайтесь, поедем в лагерь.

- Утону-ул?!

Проснулся и сел Хмурец.

- Тьфу, тьфу! Против ночи такое скажешь... Около телят остался Гриша, ушицу варит. А мы за вами приехали.

- Здравствуйте вам... - окончательно проснулся Хмурец и кивнул деду Адаму.

- Здорово, коли не шутишь... - насмешливо посмотрел на него старик, потер руки. - Ну что, герои, собирайтесь!

Витя забрал из шалаша мешок, Гришину одежду, понес в лодку.

- А-а-а!!! - вдруг послышался его дикий крик.

Смотрим - мчится от лодки во всю прыть, только штаны в руке трепыхаются.

На корме лодки стояло белое привидение!

- У-ю-ю... Уб-бу-бу... - бормотало привидение и раскачивалось из стороны в сторону.

- Свят! Свят! Свят! - закрестился дед Стахей.

Дед Адам медленно, будто делал физкультурное упражнение, подымался с корточек и шептал:

- Неужели она?! Ну и шельма-девка! Ну и шельма...

Витя забежал по ту сторону костра, повернулся лицом к привидению. Глаза вытаращил еще больше, чем тогда, на химкомбинате, когда смотрел с тринадцатого этажа. Да еще рот разинул, и по горлу кадык перекатывается, словно глотает что-то, да не может сглотнуть...

Привидение шло от лодки к костру. У меня запершило в горле, я готов был закричать: "Ма-ама!"

- Ей-богу, Людка, шельма! - уже уверенно сказал дед Адам и грозно подбоченился. - Ну, скажу Юрке, пусть спустит шкуру... Горит на ней шкура, ой горит!

Я побежал навстречу "привидению".

Людка! Та самая, что прибегала к стаду, когда я пас Адамовых телят... Идет, кулачки под подбородком, "бу-бу-бу!" - трясется.

Веду ее к костру...

- О, боже мой, боже... А дитятко мое! - засуетился дед Стахей.

- Бу-бу-бу-бу... Эт-то такой П-партизанский о-остров? - Люда тряслась и пыталась выжать подол платья.

- Что ты там крутишь без толку! - закричал на внучку дед Адам. - Оно все мокрое и грязное!

- А я разве з-знала, что в лодке, в б-багажнике в-вода?

- Ну и детки пошли! Не дай бог... - не унимался дед Адам.

- Не греши... Хорошие у тебя внуки. И сын, Юрка, добрый хлопец, сказал дед Стахей.

- Ты... это... Сбрось мокрое... - я дергаю Люду за платье. - Хмурец, дай ей Гришкины штаны и ватник!

Витя все еще настороженно подошел к ней, протянул одежду.

Люда отошла в кусты переодеваться.

Витя вдруг ожил, побежал к реке, зачерпнул котелком воды, повесил над костром. Подбросил побольше дров.

- Как это ты ухитрилась вышмыгнуть из дома? - наступал дед Адам на внучку.

- Подумаешь - важность! Паромщик прибежал к нам, когда лодку нашу выловил, все начали ойкать: "Ой, Стахей! Где Стахей?" Про меня и забыли. А мне интересно стало, как вы будете деда спасать... Да вы же меня видели!

- Когда? - у Адама вздрагивают лохматые брови, он подозрительно смотрит на Люду.

- А тогда, когда к телячьему лагерю приставали! Я вылазила из багажника, подслушивала, о чем вы разговариваете...

- Черт тебя плешивый видел, а не мы.

- Тогда еще Гриша голый вылез, а вы перепугались.

- Кто перепугался? Мы?! Да ты знаешь, как мы фрицев с твоим дедом... Исключительно за храбрость нас уважали! Благодарность за благодарностью от командования сыпались! - Стахей Иванович, присев у костра, подкладывал под котелок головешки.

- А я думала - перепугались, когда голого Гришу увидели: прыгнули за шалаш и давай креститься!

- Кхм... Гм!.. - закашлялся дед Стахей. - Смотри ты, уже и вода закипает... Бери вот, попей горяченького... А то еще простудишься...

Зашитые кое-как леской штаны Чаратуна Люде велики - Гаврош, да и только! Закуталась в ватник по самый нос, сопит, жует что-то. Витя и о Грише забыл - угощает Адамову внучку теми припасами, что оставлял Чаратуну.

А та жалуется, показывает Хмурцу палец - синий, под ногтем набежало крови.

- Я сунула руку под крышку, щель себе сделала, чтоб дышалось легче... А дед ка-ак сел сверху! - она трясет пальцем, дует на ноготь.

У Хмурца горят от восхищения глаза...

Чтобы не смотреть на еду, направляюсь к дедам. Те стоят уже у самой воды, глядят на протоку.

- Это здесь ты переправлял партизан? - спрашивает Адам.

- Здесь... Вон из того ельничка сюда... Моложе тогда вдвое был... Если бы сейчас кто-нибудь приказал одиннадцать раз переплыть рукав с таким грузом, сказал бы: хоть убейте на месте, не смогу! А тогда само получилось...

- Гм... Если б тогда хоть один немец додумался сюда заглянуть, всех бы побрали, как цыплят...

- И не говори... А что было делать? По одному патрону оставалось... А без патронов что винтовка, что карабин - хуже кочерги... Вот сын твой, Юрась, это верно - геройский хлопец! Три километра плыл вниз по Неману, а потом ко мне пробрался. Раненый! А у нас полная деревня немцев... И ни одной лодки! Перевязал его - и к вам, в Студенец, среди ночи. Лодку искать. А что было делать, скажи? - повторил Стахей свой вопрос. - Плохо могло у партизан все кончиться...

- Повезло вам... Ты просто счастливый человек, Стахей!

- Да-а-а-а... счастливый! Куда больше...

Согнувшись, сразу постарев еще лет на десять, Стахей Иванович пошел к лодке. Нечего ему было там делать, но дед долго ковырялся, не выходил к свету.

Витя с Людой взяли вещмешок, котелок, удочки. Хмурец вел Люду за руку к лодке, как маленькую. Я проверил, не забыли ли чего, забрал одеяла и весла, пошел вслед за ними.

Адам бросил в костер остатки дров, постоял немного, задумчиво глядя на огонь. Отблески костра играли на его лице красными бликами...

...Лодку несло по течению быстро. Изредка то один дед, то второй взмахивали веслами, направляли ее в нужном направлении. Огненная точка на острове видна была, пока мы не спрятались за поворотом.

До свидания, Партизанский остров! В этом году уже некогда будет сюда заглянуть. А на следующее лето - обязательно. Пройдемся и по местам боев с немцами, разыщем бывший лагерь партизан в Принеманской пуще, подземный партизанский госпиталь. Его тоже не могли найти немцы, и раненые партизаны благополучно пережили блокаду... Кто мне об этом рассказывал? Отец рассказывал...

О своих планах-мечтах я не говорю даже Хмурцу...

Лодка шуршит днищем по песку. Дед Стахей вылезает первым и пробует подтащить ее еще выше.

Старики остаются внизу поговорить, а мы карабкаемся на кручу по знакомому, размытому дождем склону. Витя тащит Люду на буксире, не выпускает ее руки из своей. Боится, чтоб не удрала...

- А где же Гриша? - осматриваюсь по сторонам.

Светло только возле костра, а вокруг почти непроглядная темень. Почему не бежит Гриша нам навстречу?

Заползаю на коленках в шалаш, ощупываю. Нет его, не спит... И тревожно заныло в груди...

- Гриша! - закричал я в одну сторону, в другую. Потом орали вдвоем с Витей... Тишина, только слышно, как устало вздыхают телята.

- Чего глотку дерете? - вдруг выступает из темноты Чаратун, бросает охапку хвороста. Одет он смешно - ватник деда Стахея, а ниже - голые, в царапинах коленки. - Давайте быстрее штаны, а то комары заедают.

И вдруг осекся, увидев свои штаны на Люде.

- А эт-то еще что за чучело гороховое? Вы в Немане его выловили или где?

- В Немане! - улыбается во весь рот Хмурец, шмыгает носом.

Люда решительно - раз! раз! раз! - сорвала с себя и швырнула ему штаны.

- На! Сам ты чучело!

Гриша поймал штаны.

- И пошутить нельзя!

- А это - тоже его? - расстегнула она ватник.

- Майка - его, а ватник мой... - успокаивает Хмурец. Люда, отбежав в сторону, приседает, быстренько снимает майку и тут же закутывается в ватник.

- На! - подбегает она к костру, швыряет через него майку. Но бросила неудачно - прямо в огонь! Мгновение - и майка почернела, вспыхнула...

Гриша подцепил на валежину обгоревшие лохмотья, помахал ими, разбрасывая искры.

- Вот ч-чучело... - смущенно и растерянно пробормотал он.

- Откуплю, не плачь. А ватник тебе принесу... - уже к Хмурцу обратилась Люда. - Где ты живешь?

Витя вел ее к лодке и на ходу объяснял, как найти его дом в Грабовке.

- Уху я уже два раза подогревал... Наверное, остыла.

Гриша говорит это громким голосом, как будто хочет побороть в себе смущение. Идет к шалашу, оттуда слышится шорох. Приносит к костру сверток, развертывает - в нем чугунок с крышкой.

- Остыла... Поставлю еще раз.

Адам, слышно, постукивает веслом о лодку.

- Ты скоро, Люда? - зовет он.

- Бегу-у-у! - прыгает с кручи вниз Люда.

Слышен голос деда Стахея:

- И зачем переть на рожон! Скоро утро... Похлебали бы ушицы, погомонили. Утром ехать совсем другое дело, не то что теперь, ощупью.

- Не могу, я тебе уже сказал. И так Юрка места себе не находит из-за этой сумасшедшей.

Две серые фигуры сходятся поближе - не то обнимаются, не то обмениваются на прощание тумаками.

- Стой там, я оттолкну! - голос деда Стахея.

Всплеск... Контуры лодки словно тают, как только она отходит от берега.

Пыхтит, с трудом взбирается на кручу дед Стахей.

- Ну, голуби... Подкрепимся... немного... - голос его прерывается.

Усаживаемся вокруг чугунка. Хорошо, что у нас свои ложки!

Уха душистая, густая, нет, правда, в целости ни одной рыбки. Но вкус отменный! Молотим в четыре цепа...

Потом приступаем к чаю - вскипятил Гриша в нашем котелке воды, подкрасил хлебной корочкой. Прихлебываем вприкуску с рафинадом - уничтожаем запасы деда Стахея... По очереди, из одной кружки. После нас долго, с наслаждением пьет Стахей Иванович. Покашляет, разгладит пальцем короткие усы и опять чмокает, дует, вздыхает...

Разморенный от такой благодати, Хмурец клюет носом. А мне спать не хочется. Я лежу на одеяле у костра и смотрю, как кружатся, пропадают в густой черноте рои огненных пчел.

У Гриши и Стахея во всем молчаливое согласие. Хлопец хозяйничает у костра, убирает после еды, несет что-то к шалашу. И когда они успели так подружиться? Наверное, в прошлую ночь, когда вместе воевали с ревматизмом и комарами...

- Стахей Иванович, у меня все не идет из головы... - садится наконец у костра Чаратун. - Если человек ранит другого или убивает, то он преступник, его судят... Так что - тогда вашего брата тоже судили? Когда вам косой по ногам шарахнул...

- Да нет, внучек... Что ты, не приведи господь! Как это можно родного брата засадить в тюрьму? Никуда я не жаловался... - Стахей Иванович с натугой переломил о коленку валежину. - Правда, когда я еще хлопцем был, в Черном Камне жил, за Неманом... Деревня так называется - Черный Камень... Тогда два соседа судились за землю. А в польском суде одни обдиралы сидели... Пока всех денег не выманили, обоих водили за нос. Все распродали: коров, лошадей, землю... Каждый старался дать взятку побольше, чтоб на свою сторону судей склонить... Оба торбы нацепили, пошли куски собирать... Вот до чего суды довели! А я, чтоб не было больше ссор, продал свою долю отцовского надела Альбину, брату, значит, и сюда, в Грабовку переехал, в примаки пристал.

- Как в страшной сказке... - Хмурец уже не дремлет, смотрит, обхватив коленки, в огонь, глаза его блестят.

Гриша задумчиво поправляет головешки, в небо роем взлетают искры.

- Кабы только в сказках страшное было! - голос деда Стахея прерывается. - Когда блокаду на партизан эсэс делала, Черный Камень дотла сожгли... Людей только души две-три и спаслось. В сарай загнали всех, заперли, облили стены керосином... И с автоматов еще косили. Потом пограбили все, деревню подожгли со всех концов...

Дед Стахей помолчал.

- Ходил я через несколько дней на то место, взял горсточку пепла... дед расстегнул воротник, подергал за тесемку. - Вот... Третий десяток лет ношу... Может, и от брата, от его семьи щепотка пепла тут есть...

Так вот, оказывается, какой у него "крест" на шее!..

Меня словно сковало - не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой. У Хмурца лицо белое, неподвижное. Гриша смотрит в землю, уголки губ подергиваются.

- Простите, детки, старого дурака... Я думал, вам уже можно о таком говорить. Но, видно, рановато... Сердчишки у вас еще слабенькие...

Дед помолчал, глядя в огонь. По его щекам медленно ползли крупные, с огненным отблеском, слезы...

- Когда под Минском, в Хатыни, памятник большой открывали всем сожженным деревням, позвал меня председатель сельсовета... Того сельсовета, где Черный Камень числился... Показывал ему место того сарая, который с людьми... Набрал председатель земли в ящичек, возил к тому памятнику за захоронение...

Все долго молчали.

- А ты, Рыгорка, спрашиваешь - подавал ли я в суд... Один я теперь остался - ни жены, ни брата, ни Миколки-сына... Умру - и никакого роду не останется от Суровцов на земле...

- Деду, а может, ваш сын еще вернется, - пробовал утешить его Гриша. Может, он в плену был или в Америку какую попал, да не пускают назад... Я где-то читал, такие случаи были.

"Ух, балда! Дубина!" - ругаю я мысленно Чаратуна. Ну, разве можно такие вещи говорить Стахею Ивановичу? Он и так себе места не находит, а тут на тебе...

Дед встряхнул головой.

- Когда это было! Случаи те... Не забывай, лет сколько минуло, как война кончилась... А мой Миколка красивый был. Еще при панской Польше в подпольных комсомольцах состоял... - дед уже почти успокоился, в голосе его зазвучали нежные нотки, он как будто рассказывал не о взрослом сыне, а о совсем маленьком. - На летчика захотел учиться в тридцать девятом году... Я отговаривал его: "Что - на земле тебе места мало? Слава богу, земли теперь достаточно, только работай..." Смеется: "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!" А в сорок первом его служить прислали сюда, к западной границе. "Тата... - написал однажды, - сегодня я на своей "Чайке" пролетел над одной очень знакомой мне деревней. Крыльями помахал, хотел, чтоб заметили те, о ком я думаю часто и кого очень и очень люблю..." Красиво умел писать, даже стишками... - Дед большим и указательным пальцем правой руки проводит по обе стороны носа, вытирает слезы, голос его опять дрожит... - А вскорости написал - сын родился, внучек мой... Писал, что на лето приедет ко мне Настя с дитем... Прятал я то последнее письмо, берег - и не сберег... Ага... А на третий или четвертый день войны слух прошел: на каком-то нашем аэродроме, недалеко отсюда, много самолетов немец побил... Не успели даже в воздух подняться. С неделю места себе не находил... И не выдержал - пошел. У людей спрашивал, люди довели до того аэродрома... И что? Два или три наших самолета обгоревшие стояли... Где летчики, никто не знал. Схватили меня там фашистские патрули, хотели застрелить. "Шпиён!" - кричат. Чего здесь болтаюсь, высматриваю, выспрашиваю? А потом спустили шомполами шкуру со спины и прогнали. Если бы попал к ним в лапы позже, когда партизаны появились, живьем бы не выпустили... Точно знаю!

Дед ненадолго умолк, зажмурил глаза. Может, задремал, сидя?

С реки тянуло сырым холодом. Небо начало сереть, а где-то несмело обозвался первый жаворонок...

Кряхтя и поминая всех святых, дед начал подыматься на ноги, растирать коленки.

- Вы залезайте в будку и поспите пару часиков... А я все равно уже не усну. В обед прикорну немного...

Дед, прихрамывая, идет к изгороди, осматривает жердяные ворота, некоторые столбики-колы пробует расшатать... Крепко все стоит, прочно!

Мы залезаем в шалаш, укладываемся, прижавшись друг к другу, на сухой, душистый аир. Накрываемся одеялами, умолкаем...

Благодать!..

А сон не идет. Перед глазами, как живой, Микола - сын деда Стахея... Стоит и улыбается - красивый, загорелый, белозубый... Николай Стахеевич Суровец... Дед - Стахей Суровец и сын - Николай Суровец. Стахей Суровец пастух колхоза "Вперед". Николай Суровец - летчик-истребитель... "Чайка" лучший советский истребитель перед войной.

Где я об этом читал?

У того летчика, что на химкомбинате нашли вместе с самолетом, тоже была "Чайка". Это мне в музее сказали... Кто сказал? Иосиф Владимирович сказал, заведующий отделом истории советского периода... Две "Чайки", две загадки...

Два летчика-сокола... Две чайки... Над Неманом чайки...

Глава четвертая

ПЕТЯ ГОРОХОВ ГНЕВАЕТСЯ

Еще издали увидели: около моей хаты сидит Петя Горохов. Сидит, видимо, давно - нагреб ногой кучу песка.

- Я - сюда! - Гриша показал на хату деда Стахея, вынул из кармана ключ и поднес к моему носу, а потом к Витиному. - Вот так, браточки... Больше надоедать вам не буду. А завтра пойду на работу в колхоз, ты скажи, Лаврушка, своему батьке - пусть подыщет чего-нибудь... Надо хоть немного заработать до сентября, чтоб не сидеть у деда на шее.

Повернули за ним во двор деда. Резко запахло смолой, хвоей. Все бревна были окоренные, желтели боками. Мы подобрали по несколько кусков толстой сосновой коры: вырезать лодки.

- Эй, вы куда опять? - бежал к нам Горохов.

Гриша прошел к сарайчику, выпустил кур...

Потом отпер сени. Вошли за ним внутрь... Прохудилась у деда крыша, на глиняном полу кое-где раскисшие лужи. И что за человек Стахей! Давно уже надо было ремонтировать хату, а он никому ни слова...

Пока мы оглядывались по сторонам, Гриша побывал в кладовой, вынес курам ковшик пшеницы.

Зашли в хату. Здесь пол из досок, но видно, что настланы они давным-давно и прямо на землю. Доски широкие, они прогнулись желобами, обгнили по краям. Личинки каких-то жуков выгрызли, выгравировали на них узоры.

Пахнет пылью. Где-то за трубой звенит, попав в паутину, муха.

- Н-да-а... - задумчиво тянет Гриша, оглядывая помещение. - Придется засучить рукава...

- Мы поможем тебе!

Я бросил под шесток свой ставший тощим мешок, поставил в кочережник удочку. Витя положил свое одеяло-скатку на лаву - широкую и толстую, вытесанную из целого бревна скамью. Поснимал с себя все - остался в майке и трусиках.

- А-а, так вы от меня прятаться?! - вырос на пороге Петя Горохов. - Я поставлю вопрос о вашем поведении на совете отряда! - гневно закричал он. Вы откололись от коллектива!

- Ты сначала о себе поставь... Удрал в пионерский лагерь, а нас обвиняешь. - Чаратун взял с лавы ведро и вышел из хаты.

- А я разве виноват? - крикнул вслед ему Горохов. - Отец купил путевку! Деньги уплатил! А я, может, и не хотел...

- Говори, зачем пришел, некогда с тобой тары-бары разводить, - тон у Хмурца тоже был непримиримый.

- Если хотите знать, я даже срока не добыл. Раньше приехал! - не слушая его, твердил свое Горохов.

- Скажи на милость! Совесть замучила... Геройский поступок совершил! Хмурец поставил посреди комнаты тазик, отыскал тряпки, старую метлу.

- Что тебе надо? - я тоже начал раздеваться.

И тогда Горохов сказал. Надо идти, оказывается, полоть пришкольный участок. Девятиклассники создали производственную бригаду и работают в колхозе, проходят практику. А шестиклассникам - пришкольный участок.

- Приходите! А то Вадим Никанорович пригрозил всем двойки поставить! Запустили огород...

Ушел Горохов.

Не пользуется авторитетом и уважением наш вожак. Видимо, одних пятерок для этого недостаточно. Когда голосовали за Горохова, пионервожатая немного "нажала" на класс, и руки подняли даже самые упрямые. Уж очень ей хотелось, чтобы во главе нашего отряда стоял круглый отличник, "живой пример в учебе". А сама даже не погрелась в школе, вышла замуж и уехала из деревни.

Гриша принес ведро воды, вылил в тазик и снова пошел. Мы с Витей обмели паутину по углам и начали протирать стекла, драить с песком стол, лавы. Намочили и доски пола - пусть отмокают...

...Дома моих никого не было. Из печки ничего доставать не хотелось, я съел хлеба с молоком и хотел уже идти к Хмурцу, но появился Гриша.

- У вас есть хлеб? А то нажарил целую сковороду яиц, а есть не с чем.

Я дал ему полбуханки.

- О, спасибо... Идите помогать, я и на вашу долю жарил.

Позвали Витю. Пошли, съели...

- А теперь на участок, - объявил Гриша. - Будем экономить время. А завтра вы уж без меня, пожалуйста...

Закрыли дверь на замок. Только вышли, а по улице отец Чаратуна идет, с топором. Стрельнул взглядом, как из двустволки, молча прошел мимо.

Это он так поздно на работу собрался? А может, уже обедать приходил?

На лице Гриши - красные пятна. Не легко дается ему самостоятельность!

Чтобы попасть на пришкольный участок, надо пройти немного по улице, от которой начинается дорога на химкомбинат, в город. В конце этой улицы, слева - школа.

На участке школьников совсем мало - всего несколько девочек. Петя Горохов расхаживает около них с мотыгой, указывает на что-то пальцем. Может, плохо пропололи?

Чтобы нас пронять до самых печенок, Петя вбил напротив грядок, выделенных нам, колочки, написал химическим карандашом наши фамилии.

- Сказал ботаник, чтоб и между грядок, в борозде, пололи. "Заповедников" оставлять не нужно, - подошел к нам Горохов.

"Заповедников..." Повторяет, как попка, чужие слова. А в этих бороздах в три раза больше сорняков, чем на грядках.

- Ых-хы-хы!.. - громко вздыхает Хмурец, смотрит на свои ладони. Они черные, в смоле. Мозоли, конечно, тоже не зажили.

- Если хочешь - выбирай зелье, а мы с Гришей будем на смену подсекать? - предложил я.

- Не надо мне облегчения. У вас у самих руки не лучше...

- Рукавицы надо было захватить... - вздохнул и Гриша.

Петя Горохов хихикнул, ничего не сказал, пошел к своей грядке. Замахал мотыгой...

Плохо - река далеко. А так бы нырнул, поплавал, смыл пот - и опять за работу.

А солнце жжет, радуется, что разошлись облака. Губы слипаются, пот ест глаза...

Надо было захватить не только рукавицы, но и воду. Если бы хоть глоток воды - не пить даже, во рту сполоснуть, губы смочить...

- Вон девчонки пьют... Попросим, а?

Хмурец с трудом сплевывает.

- Не будем кланяться... Это не их вода, а Горохова. Притащил целый бидончик, прикладывается каждую минуту...

- А почему бы и не попить? Эй, председатель, неси сюда! - крикнул Гриша и добавил вкрадчивым голоском: - Не надо, товарищ Хмурец, отрываться от коллектива.

Я прыснул: голос ну точь-в-точь, как у Горохова!

Петя принес бидончик. Казалось, он изнемогал под его тяжестью, весь исходил потом. Рыхлый, ничуть не загоревший толстячок, майка чуть не лопается на нем.

- Может, половину до вечера прополете? - спросил он и подал бидончик Чаратуну.

Гриша только во рту прополоскал, зато горсть воды плеснул себе в лицо. Витя пил последним, отдал бидончик не Горохову, а опять мне. Я вернул Пете бидончик, поблагодарил и сказал:

- Постараемся, товарищ командир!

Гриша и Витя взяли под козырек. Горохов покраснел и отошел от нас. Он, наверное, думал, что, если принес воду, мы полезем к нему целоваться...

Земля после вчерашнего еще мягкая, не успела подсохнуть. Хорошо, что прошел дождь! Бедные были бы наши руки...

Солнце утюжит голые спины, как горячим утюгом. Но мы не боимся обгореть, нам не впервой. А вот Горохов сначала дул себе то на одно плечо, то на другое, смачивал водою, а потом завязал рукавами за шею рубаху, прикрыл спину.

Не так устаешь от работы, как от ее однообразия. Чтобы быстрее шло время, Чаратун пересказывает "Человека-невидимку" Уэлса. Девочки все чаще останавливаются, разинув рты, прислушиваются, а Петя на них покрикивает...

К вечеру заглянул на участок Вадим Никанорович.

- Ого! Да вы молодцы!.. - похвалил он. - С вас надо брать пример.

И уже тише добавил, чтоб не подрывать авторитета председателя перед девочками, что работают они второй день, а дело продвигается туго.

Когда учитель сел на велосипед и укатил в деревню, мы поработали еще с часик, догнав до половины грядок, и пошли домой.

По улице уже лениво и важно брели коровы, заглядывали в чужие дворы и мычали: сюда или не сюда? У них, наверное, было темно в глазах, как и у нас, - целый день держали головы у земли...

Около хаты деда Стахея желтел начатый сруб - три венца. Плотники уже собирались расходиться по домам - закуривали напоследок, медлительно и важно перекидывались словами. Пошли, а один из восьмерых остался, начал подбирать в мешок щепки... Люди проходили мимо и укоризненно качали головами: нехорошо... Где это видано, чтобы без спроса идти к чужому дому собирать дрова?

Возле сруба уже кричали, как галчата, играли в прятки ребятишки. Подошли поглазеть и мы: за полдня, считай, столько сделано! Молодцы, строители...

И только мы остановились у сруба, как человек с мешком распрямился. Отец Чаратуна!

- Ну, может ваша милость соизволит домой пожаловать? - зло глянул он на сына.

Гриша даже и ухом не повел в его сторону. И тут дядька Иван неожиданно схватил его за руку, потянул к себе. Хлопец ойкнул, вырвался и побежал во двор Стахея.

Грохнула дверь сеней, звякнул засов.

- Ну, погоди, щенок!.. Я с тобой еще не так поговорю! - процедил Чаратун-старший сквозь зубы, взвалил мешок на спину, вырвал из бревна топор и пошел домой.

Нашел, наверное, отец Чаратуна по себе работу - в строительной бригаде. Неужели у плотников... как это... самая калымная специальность?

Вечером, как только пришел отец, я не дал ему даже умыться, сесть за свои бумажки, подсчеты:

- Грише работу на завтра закажи... Просил очень...

Отец молча посмотрел на мать. А та вздохнула, покачала головой: до чего дошло, а?

- Работы в колхозе хватит... Поедет конными граблями сено сгребать. А ты чем сегодня занимался?

Я рассказал.

- Надо съездить в лес за мхом. Взялись бы за это дело с Хмурцом... Деду на дом мох...

- Ой, папа, мы послезавтра съездим, нам надо грядки дополоть...

...Назавтра темп у нас был бешеный. За полдня так выложились - стоять не могли. Но с работой покончили!

Петя Горохов не поверил, обнюхал почти каждый сантиметр - придраться было не к чему.

- Вы бы девочкам помогли... - заныл он. - Это не по-пионерски - бросать товарищей.

- Не надо было, товарищ землемер, делить на участки. - Тон у Хмурца спокойный, сдержанный. - Ты каждому поровну выделил?

- Ну - поровну.

- Тогда будь здоров и не кашляй!

- А вообще могли бы и одни девчонки прополоть, без нас. Разве это мужская работа? - неумолим был и я.

- Пионер любит всякий труд... Пионер везде показывает пример, заладил, как заведенный, Петя, с жалостливой миной разглядывая свои ладони.

- Так мы же и показали пример! - разозлился Витя. - Не только свой, но и участок Чаратуна допололи. Пошли, Леня, не трать время...

С какой завистью смотрели нам вслед девчонки и председатель совета отряда! Я уже было заколебался, придержал Хмурца за локоть: "Слушай..." Но Витя решительно дернул плечом.

- Трещат целый день, как сороки, а мы за них вкалывай?

И все. И поставили на этом точку.

У нас были на вторую половину дня свои планы.

В темпе пообедали, в темпе припустили на Мелянку.

В лицо нам дохнуло душистым ароматом свежего сена. В прошлые годы у реки ставили не более двух-трех стогов. А теперь уже стояли четыре готовых да пять начатых. Что значит залужение!

Один стог уже вершится, около него много народа, лошади, трактор, стоит и "газик" председателя - бока у тента машины запали, как у старой, седластой коровы. Фома Изотович о чем-то рассказывает, рубит воздух рукой. Колхозники - кто стоит, опершись на грабли или вилы, кто сидит или лежит, подмяв под себя побольше сена. На стогу мой отец - в майке, руки скрещены на груди. Рядом с ним кто-то сидит, видна только макушка.

Находим в сене и Чаратуна, он внимательно слушает и жует вареное яйцо. Зашипел на нас, как гусак: "Тиш-шш-ш..."

- ...Ну и паши себе, пускай технику хоть вдоль, хоть поперек, и никакие тебе канавы не мешают. Один-два магистральных канала - и все. Ого дренаж! Много воды - отсасывает в каналы. Засуха - заставил шлюзы на канале, и вода назад по дренам идет. Подземное орошение...

- А почему у нас дренаж не кладут? Одни только канавы вырыли... бросил кто-то реплику.

- Все сразу - силенок у мелиораторов не хватит. По плану у нас через два года начнут.

- А может, надо было обождать? Попортили луг канавами...

Я уже вижу, кто это такой нетерпеливый, - тракторист со стогометателя. Он недавно демобилизовался из армии...

На парня сразу набросились женщины:

- Что ты мелешь? Сена вон сколько набрали! За один укос!

А Фома Изотович говорит:

- Канавы - не страшно. Теперь легко и копать и заравнивать. Прошел трактор с мелиоративным плугом - готова канава. Прошел скрепер - все чисто, гладко, засыпано. Вот мы с кустами не можем управиться... А нам показывали на совещании-семинаре такой плуг, что не только кусты, но и деревья сантиметров двадцать толщиной может запахивать. Трактор подминает их под себя, как танк, а сзади плуг режет на части, запахивает на полметра, а то и глубже... На том совещании нам и дренаж разный показывали. Мне два вида понравились. "Кротовый дренаж" делается просто. Тащит трактор за собой что-то вроде ножа, а к тому ножу на метр или больше глубиной прицеплен снаряд-болванка. Сверху почти никакого следа не остается, а под землей ход, вода по нему и сбегает в канал. Год-два так держится, пока заплывет... Или так: прицеплен к трактору барабан с пластмассовой лентой. И специальный нож режет грунт, по этому ножу поступает под землю лента и там свертывается в трубку. А гончарный дренаж, который собираются делать у нас, можно сказать, вчерашний день...

- А канавы - позавчерашний!.. - подсыпает тот парень-тракторист.

Кое-кто смеется.

- Не подумайте, что гончарный дренаж уже отжил свое. Нам рассказывали, что до революции некоторые помещики пробовали нанимать специалистов, прокладывали дрены. И что вы думаете? До сих пор действуют! Так что не будем бояться этого "вчерашнего" дня, лишь бы делали быстрее... С речушкой придется распрощаться: она будет выпрямлена, углублена...

И тут все зашумели, заговорили. Как это Мелянки не будет? Мы просто не представляем своего существования без нее...

- А нельзя ли придумать, чтоб и овцы были целы и волки сыты? спрашивает все тот же тракторист.

- Я сказал проектировщикам, пусть подумают над этой проблемой... успокоил председатель.

Но покоя уже не было. В груди болезненно сжималось, ныло...

Председатель уехал, и люди разошлись по своим рабочим местам. А нам везде хотелось успеть, всего попробовать.

Сначала подменяли Гришу на конных граблях, когда он уходил попить. Красота, а не работа: катайся целый: день, покачивайся на железном, с дырками седле-сиденье. Правда, надо нажимать на педаль, когда на изогнутых, как половинки обруча, зубьях соберется вал сена. Подсаживались мы и на волокуши. Нехитрое сооружение: бревно, а за концы его завязаны веревки, веревки - за гужи хомута. Управляй лошадью, захватывай побольше копен да смотри, чтоб бревно не выскользнуло из-под ног, не вынырнула сзади у тебя истерзанная гора сена...

Помогали с Витей один стог топтать.

Поднимет стогометатель копну, а у нас сразу не продохнуть - с головой! Разбрасываем по стогу, разносим, утаптываем. Мужчины с граблями аккуратно укладывают сено по краям, пристукивают, огребают. Формируют стог, чтоб был, как яйцо...

Опять чуть не с головой забрасывает нас сеном стогометатель... Выбираюсь наверх, отплевываюсь. А где же Витя? Может, не уберегся? На стреле стогометателя зубастая пасть, на один зуб можно насадить с полдесятка таких, как Хмурец. А может, отступал и свалился на землю? Или зарылся в сено, думает попугать меня?

- Эй! - кричу я, растаскиваю сено. - Ты где?

Ни звука...

Я испугался всерьез. Подошел к краю, посмотрел вниз...

Витя стоял под стогом, рядом с ним - Людка из Студенца. И когда он заметил, что она подошла? Девочка передает ему ватник... Нет, не отдает... Держится она за ватник, держится он, смотрят в глаза друг другу и говорят, говорят...

Я набрал охапку сена, прицелился - швырк! Взвизгнула Люда, зачертыхался Хмурец...

А я уже был на другой стороне, соскользнул вниз по жерди, приставленной к стогу - гладкой, словно отполированной. Прикрываясь стогом, отхожу к стаду телят. Их пригнал на скошенный луг Стахей Иванович, возвращаться сегодня на Неман, в лагерь, не будет. Я помог ему прогнать телят, чтоб не залезли в огороды к колхозникам...

Хмурец догнал меня, когда я ехал, подцепившись сзади к возу с сеном. Он молча ухватился за веревки, повис рядом.

О чем они болтали с Людой? Ладно, пусть молчит...

В срубе новой хаты деда Стахея начали уже делать простенки между окнами. Мы видели, как, возвратившись из телятника, дед растерянно смотрел на эту заваруху у его хаты и недоуменно качал головой. "И зачем все это? Боже ты мой, боже..."

Когда совсем уже смерклось, дед зашел к нам. Начал жаловаться на несправедливость еще с порога: он, Стахей, один, как перст, и ему новый дом строят! А может, где-нибудь в колхозе есть семья, которая больше нуждается...

- Умру я скоро, Алексейка... Кому этот дворец останется? Хай лучше он считается колхозным, а я в нем квартирантом бы жил.

- Ну, это вы напрасно, Стахей Иванович! Платить же не надо: у вас столько накопилось недополученного заработка, что почти хватит на дом. Колхоз только немного добавит...

- Ну и что? А может, я хочу подарить дом колхозу - и весь сказ!

- Хорошо, отец, хорошо... Потом видно будет.

Ушел дед.

Я уже завалился на койку, прихватив с собой "Всадника без головы" почитать перед сном. И тут погас свет.

Мать зажгла на кухне лампу и сразу начала ругаться:

- Как дам мешалкой по этой коптилке... Блестит, как волчий глаз, ничего не видать. Хоть бы ты, Алексей, лампу побольше купил.

Голос отца:

- Ат! Не хватало забот... Темно - ложись спать. Всего не переделаешь...

Улеглись пораньше спать и они. Я еще слышал, как мать шептала отцу:

- Целый день плотники грызлись с Иваном Феклиным... Мало ему в горло того, что колхоз платит за работу... Подбивал строителей, чтоб и с деда сорвать рублей по пятьдесят на человека.

- Все равно этому ненасытному будет мало...

Я стараюсь уснуть и не могу. Подымается зло на дядьку Ивана: мало того, что баламутит свою семью, так еще и колхозников развращает. И зачем он сюда, в Грабовку, явился?

ЧЬЯ РУБАХА БЛИЖЕ К ТЕЛУ!

Утром, когда я почесывался и зевал у колодца, не осмеливаясь плеснуть в лицо холодной воды, на улице послышался треск мотоцикла.

Я выскочил за ворота...

Хмурцы, отец и сын, сидели на мотоцикле. Витя ухватил Антона Петровича за пояс и что-то кричал мне - не разобрать. Хмурец-старший сбавил газ, и я услышал:

- Говорю - что там делать с этим мхом втроем? Лучше я тетрадок куплю и в музей забегу. Давно не были, может, новости есть.

- Давай!.. Только и на нашу долю тетрадок захвати - и мне, и Грише. Деньги потом отдадим...

Витя кивнул головой. Мотоцикл рванул с места.

Завтракаю и спешу к хате деда Стахея. Здесь уже стучат топоры: кто сидит верхом на бревне, выдалбливает зарезы на концах, кто вырубает в бревнах пазы. С топором и отец Гриши - тюк, тюк... Без всякой охоты тюкает, лицо темное, злое.

У забора стоит лошадь с телегой - сивая, брюхатая кобылка. Телега сзади и спереди крест-накрест переплетена веревками.

Дверь сеней распахнулась перед самым моим носом:

- Наконец-то! Ну и любишь ты поспать...

- Да я уже давно...

- Давно - так тем более: где пропадал?

Быстро садимся, трогаемся с места. Нас провожает тяжелым взглядом дядька Иван. Гриша в его сторону даже не глядит.

Уже за деревней говорит:

- Вчера опять цеплялся. "Ты опозорил меня перед людьми!" - кричит. А я ему: сам ты себя опозорил, хуже не придумаешь... Как схватит меня - что клещами... Во, смотри - рука посинела...

Кобыла неохотно трусит по дороге, чуть не каждую минуту оглядывается назад.

- Жеребенок в конюшне остался, наверное, о нем думает... Но-о! - вертит вожжами над головой Гриша. - А сегодня еду из конюшни - мать навстречу... С дойки возвращается... Смотрит на меня, а слезы кап-кап-кап... А я по кобыле, да бегом, бегом... Думал - сам разревусь... Принесла мне рубашки, пиджак... Ничего не говорила, только плакала... Не знаю, что и делать.

Гришуха ты, Гришуха... Жалко мне тебя, да что я могу сказать, что посоветовать?

В лесу мы несколько раз сворачиваем на боковые, более глухие дороги, подбираемся поближе к Неману, к Соловьиной долине.

Ровно, еле слышно шумят сосны. Перекрикиваются невидимые пеночки. У самой дороги вниз головой по сосне ползают серые пищухи. Где-то в шатах вековой сосны жалобно поскрипывает сойка. "Ке-е-у! - в каком-то отчаянии и страхе вскрикивает большой черный дятел и добавляет скороговоркой: Кюр-кюр-кюр-кюр!"

Телега то мягко катится по песку, то подпрыгивает на корнях. Дорога ведет в гору, виляет между деревьев, спускается в ложбину и наконец теряется во мху. Колеса продавливают в зелено-желтом толстом ковре глубокие колеи.

На дне ложбины торчат несколько захудалых, лохматых сосенок, лежит наискосок обомшелый, с обломанными сучьями выворотень. Глухо и немного жутковато...

Соскакиваем и сразу тонем во мху по колено. Я кувыркаюсь через голову, потом обхватываю Гришу сзади. Тот зажимает мне руки и пробует приемом самбо швырнуть через себя. Падаем оба...

- А теперь мы тебя дожмем, дожмем... Лопатками к земле... - ему удается усесться на мне, моя спина продавливает мох до самой земли. Что-то слабо хрустнуло подо мной...

- Гриб! - кричу я, и Гриша ослабляет нажим. Миг - и я наверху, раскладываю противника на лопатки.

- Ладно - один-один! - сдается Чаратун.

Сели, начали срывать, разворачивать мох... И правда, раздавили молоденького, с бело-розовой шляпкой боровика.

- Ура!!! - закричал я во все горло. - Эх, и грибков наберем! Колосовиков, белых! Никто еще о них не знает!

- Пока не надерем моху, о грибах - ни звука! - остудил меня Гриша. А самому невтерпеж - круть головой вправо, круть - влево...

Моховое пушистое одеяло снизу бело-рыжее. На голой земле остается грибница-паутина, по ней во все стороны разбегаются букашки...

Гриб... Еще гриб... Есть беленькие и маленькие, как желуди. Вот это работа: тут же и вознаграждение выдается!

Не прошло и часа, как заполнили телегу, да еще и сверху натоптали большую копну.

- Ну - все... Привяжи покрепче кобылу, поищем грибов, - вытер я пот со лба.

Пока Гриша возится с лошадью, я бегу к выворотню.

Есть!.. За стволом, почерневшим, с опавшей корой, почти друг возле друга чуть выглядывают, раздвинув мох, вишневые, загорелые шапочки. Эх, ножик бы мне! А ножика нет, он - у Гриши...

Какие длинные, белые и хрупкие ножки грибов!

Провожу глазами линию между местами, где сидели сорванные грибы. Ага, грибная тропка ведет вниз... А в другую сторону? Наверное, туда, на горку, огибает поваленное дерево. Начну снизу, выхвачу у Гришки из-под носа...

- Ленька, давай сюда! - зовет вдруг Гриша, а сам сидит на корточках и все режет, режет ножом.

Ну и пусть... Я оглядываюсь на свои следы и вижу на месте, где недавно топтался, раздавленный гриб. Ай-я-яй... Разиня... Спокойнее надо, спокойнее!..

Осторожно спускаюсь на дно ложбины. Около захиревших сосенок - целая семья. Бросил собранные в кучу, начал хватать...

- Что ты делаешь, варвар! - приседает возле меня и Гриша, подрезает грибы ножом.

- А ты иди в другое место, я здесь и сам справлюсь!

- Все здоровые... - вроде не слышит Чаратун. - В рубашку будем складывать, я сейчас сниму...

- У меня своя рубаха есть.

- Что ты еще скажешь? - в голосе Гриши презрение. - Мне грибы не нужны, разве что на поджарку. А сушить или мариновать я не собираюсь.

Ф-фу... Душно что-то стало... Может, снова к дождю?

Бормочу что-то, отворачиваю лицо.

Я искал грибы и помечал их хворостинками: вот здесь срежь... Вот здесь... И здесь... Пусть Гриша режет, пусть кладет в свою рубаху.

Назад наша кобылка бежала всю дорогу, откуда и прыть взялась. А мы были пьяные от лесного воздуха и неслыханной удачи, орали песни.

Мох сгрузили и растрясли около забора деда Стахея. Пусть подсыхает...

Когда возвращались с конюшни, встретили на выгоне Горохова. В гордом одиночестве он возвращался с Мелянки.

- Салют, мушкетеры! - Петя поднял белую, ну совсем не загоревшую руку. Не берет его загар. - Я на воскресенье сбор отряда запланировал. Сделаете отчет, как проводите лето. Как на химкомбинат ездили, на остров... Здорово, правда? Это будет наше лучшее мероприятие! - говорит Петя с восторгом.

И у кого он, интересно, подхватил эту мысль? Неужели Вадим Никанорович подсказал?

- Воспоминаниями будем зимой заниматься. А если хочется позаседать обходитесь без нас, - ответил Гриша.

Лицо Пети болезненно сморщилось.

- Я пожалуюсь классному... Вы срываете работу отряда!

- Заседало ты, а не пионер! - подсыпал я ему на прощание.

Горохов еще что-то кричал вслед нам, но мы не слушали.

...Всю ночь я видел во сне, что собираю грибы. Сон был цветной!

ПОДВИГ ВОЛОДИ-ВЫСОТНИКА

Хмурец из города возвратился поздно, и вечером мы не виделись. А утром принес мне тетрадки и сказал такое, что надо было сразу бежать к Чаратуну.

Плотники уже кончили сруб. Просто удивительно, как у них все быстро получается.

Прошмыгнули мимо них во двор деда Стахея. Замок на двери!

- Гриша поехал камни для фундамента собирать! - крикнул нам один дядька сверху. - На Лысой горе ищите!

Мы побежали к школе, потом повернули влево, на заросшую травой полевую дорогу. Она как раз вела к той горе.

У дороги на краю поля лежали большущие валуны, как будто стадо бегемотов. Эти камни сволокли сюда тракторами.

А вон и Гриша. В телегу запряжена вчерашняя кобылка. Вожжи натянуты туго и завязаны за переднее колесо. Хитро придумано! Никакого столба или дерева не надо...

Вместо фартука у Чаратуна подвязан мешок. Он собирает в подол небольшие, как взять в руку, камни.

Встретил нас недружелюбно:

- Опять следом ходите? Что вам - делать нечего?

- Володю пришибло током!.. В больнице лежит!.. - выпалил Хмурец.

- Ага! Кран гусеничный зацепил провода стрелой, оборвал... Машиниста, наверное, совсем убило. А Поликаров полез отцеплять и...

Говорили мы, перебивая друг друга, а лицо Чаратуна белело и белело. Рванул с себя мешок, лопнула завязка.

- Где он... сейчас?

Вот этого мы и не знали.

Ни Хмурец, ни отец его Володи не видели. Когда подъехали к толпе, им и рассказали, что случилось. Увидели только, как помчалась оттуда, завывая, "скорая помощь"...

Машиниста пришибло током, он и потерял сознание. Кран завертелся на одной гусенице, сбил столб, начал клониться в котлован. От упавших проводов какая-то будка из досок загорелась. Кто был поблизости, бросились тушить пожар, а Володя прыгнул на гусеницу, рванул от рычагов машиниста - и сам потерял сознание. Кран, правда, не завалился в котлован.

- В какой больнице, спрашиваю, Володя? - смотрел на нас невидящим взглядом Чаратун.

- Наверное, в областной. Я упросил папу съездить туда. Но нас не пустили... Нельзя, говорят...

- Меня пустят... Меня пустят... - как одержимый бормотал Гриша. - Вы это... Соберите воз, отвезете...

Мы долго смотрели, как сигал по кукурузе, по картошке - напрямик Чаратун. Наконец опомнились, начали собирать камни...

Нагрузили телегу, сами, как обычно, забрались наверх. Но кобылка не прошла и сотни шагов - стала. Дышала тяжело, бока ходили ходуном.

Пришлось слезть: камни - не мох.

Я привязал вожжи к оглобле, и мы пошли сзади телеги. Кобылка отлично знала дорогу сама.

- А почему ты о музее ничего не говоришь, о летчике? - напомнил я. Был?

- Был. Нечего говорить - все по-старому.

- Боюсь, что ничего они в тех архивах не найдут. Столько времени прошло! Ты помнишь номер мотора?

- Две восьмерки и три тройки - 88333.

- Нет, в письме, кажется, мы писали - три восьмерки и две тройки.

- Ну - вот! И еще дожидаемся ответа! - загорячился Витя. - Так сто лет можно ждать и не дождаться.

- Откуда ты взял, что две восьмерки и три тройки? В газете было сказано: "схожий с цифрами 88833". Понял? Схожий, но не такой. А может, четыре восьмерки и одна тройка или все пять троек? А может, ни одной тройки, а все восьмерки? Цифры очень схожие, а там столько ржавчины наросло...

Витя растерялся.

- А может, только одна восьмерка посредине, а с боков по две тройки? А может, по краям по тройке, а в середине три восьмерки? - начал и он предлагать варианты. - Или впереди тройка, остальные восьмерки... Или...

Мы забыли про лошадь. На утоптанной, твердой тропинке начали царапать столбики цифр:

88888 88883 33388 33383 88388

83333 33333 33338 33833 88838

88333 38888 38883 83338 38333

88833 33888 33883 38383 83888

- Еще не писали 83388, - придумал Витя.

Проверили. Нет!

- А 88383? А 38838? - предложил я два варианта.

Опять проверили - нет!!!

- А 88338?

- Был!

- Не было!

Мне стало жутко: что за колдовские цифры!

А Витя издевался:

- Нет 83383! Нет 38838! Нет 33838!

Какие писали, а какие еще нет? Сколько вообще можно придумать комбинаций из этих цифр?

И кто сможет проверить все эти варианты, если б даже и придумал их все до одного?

Мы надеялись, что по номеру двигателя легко можно будет установить фамилию летчика. Но, оказывается, что и сам номер еще не номер, а загадка!

- А где кобыла? - спохватился Хмурец.

Лошади с телегой не было. Вот это номер!

Мы побежали в деревню, присматриваясь к следам колес. Но когда следы свернули на травинку, ведущую из города, тут уже все было исполосовано следами - ни разобрать, ни сосчитать.

- Да куда она пойдет? Конечно, в конюшню, к жеребенку! - сказал я.

- А может, к деду во двор? Она столько раз там была, дорогу знает...

Я бросился к конюшне, Витя - к хате деда Стахея.

Эх, лучше бы бежал к конюшне Хмурец!..

Кобыла стояла, уткнувшись мордой в дверь, и глухо ржала. Из конюшни отзывался, повизгивал жеребенок.

Прислонившись спиной к телеге, стоял мой отец. Стоял и сосредоточенно курил. На телеге, на камнях уже громоздился его велосипед.

- А-а, ты это... А Гриша где? - В голосе отца чувствовалась тревога.

- В город ушел. Мы его отпустили... - залепетал я. - Мы за него будем возить.

- Навозили уже, ничего не скажешь! - отец швырнул под ноги папиросу, раздавил ее каблуком. - Вам бы еще в прятки играть, а не с лошадьми дело иметь. Сопляки!.. Я в ваши годы за хозяина в доме был. А тут - кобылу не смогли устеречь!

Он снял с телеги велосипед, стукнул колесами о землю - хватает ли в шинах воздуха?

- Мы... - начал было я.

- Забирай лошадь, поворачивай назад! Рано еще на обед...

Я молча отвязал от оглобли вожжи. Грязные, выпачканные в дегте. Наверное, не только по земле волочились, но и в колесах запутались. Завязан узел уже иначе...

Отец отъехал немного и притормозил ногой о землю.

- А чего это вдруг понесло его в город?

Я рассказал, что случилось. Спешил, захлебывался - хоть бы чуть-чуть оправдаться перед отцом!

- Ну - ладно... Работайте вместо него.

Оттолкнулся ногой, поехал.

Я взобрался на телегу и дернул за вожжи.

Кобыла застригла ушами, взмахнула хвостом.

Я хлестнул вожжами. Скотина... Из-за нее все наши неприятности...

На крупе вспухли неровные рубцы. Кобыла переступила с ноги на ногу, покосила на меня глазом и недовольно заржала. Опять из конюшни тоненько, по-поросячьи, отозвался жеребенок.

Я задергал вожжами сильнее - уздечка заехала на уши. Слез, подошел, чтобы поправить и взнуздать. Кобыла задрала морду к самому небу, зло оскалила крупные, как долото, желтые зубы.

- Косенька, кося... - сменил я гнев на милость.

Кобыла мне не верила, прижимала уши, подергивала губами, когда я протягивал руку к уздечке.

Я стал на оглоблю, потом уселся на кобыле верхом впереди чересседельника: "Не достану снизу, то доберусь сверху..." Наклонился вперед - дотянуться до уздечки мешала дуга. А под дугу не подлезешь прищемит, как жабу.

- Ленька, ты чего? Ха-ха-ха! Ой, умру! - Выйдя из-за конюшни, Витька корчился от смеха, приседал, хватался за живот. - Ой, спасите, люди добрые, тронулся Лаврушка!

Я спрыгнул на землю. Кобыла облегченно встряхнулась, зазвенела сбруей.

- Хотел зануздать, а она как щелкнет зубами... Чуть руку не отхватила, - сказал я. - И голову задирает, не дается...

- Да это же просто делается...

Витя достал из кармана корку хлеба. Кобыла тут же зашлепала по ладони губами, и Внтя спокойно взнуздал ее. Поняв, что ее обхитрили, кобыла еще раз жалобно заржала, и сразу же ей отозвался плаксивым голоском жеребенок.

- Мы бы тебя пустили покормить малыша, но скоро обед, понимаешь? И вот - видишь? Закрыто! - Витя дернул замок. Послышался щелчок, и тяжеловесное пузо замка отвалилось книзу.

Хмурец растерялся от такой неожиданности, защелкнул замок и дернул кобылу за узду.

- Слушай, это же нечестно! Кобыла видела, что дверь не замкнута. Что она подумает о нас?

- Пошел ты! - разозлился Хмурец. - Там уже хату дедову начали разбирать, а ты... "Что кобыла подумает!" У меня живот болит от смеха... Пусть думает, на то у нее большая голова.

Мы вели лошадь под уздцы и спорили - способны ли мыслить лошади и вообще животные? Недавно по телевизору показывали научно-популярный фильм. Выходит, что даже растения чувствуют, реагируют на всяческие внешние раздражители. Показано было, как дергается стрелочка самописца, чертит острые углы, когда к листу растения подносили зажженную спичку... Чудеса да и только! Можно себе представить, сколько неслышимых голосов вокруг, когда вгрызаются в стволы деревьев пилы...

- А дельфины? О дельфинах читал? У них мозг больше, чем у человека! говорил Хмурец.

- С ними скоро будут переговариваться! Ух, и нарасскажут всякой всячины! - говорил я.

О дельфинах нам хватило разговора до самой хаты деда Стахея.

Здорово! Как быстро подвигается дело у строителей. Только что "придирали", чтобы поплотнее лег последний венец сруба, а тут уже забрались на старую дедову хату. Пыль и прах летят столбом, весь двор запорошен старой коричнево-серой соломой. Ребрами торчат стропила...

Решили на двор не заезжать, набросили вожжи на столбик у ворот, пошли во двор...

Под сараем рядом с дровами лежат снопики старой почерневшей соломы с крыши. Строители - люди бережливые, считают, что она еще может пригодиться в хозяйстве. Вторая дверь сарая, поменьше, ведет на сеновал. Эта, левая дверь, раскрыта настежь, и видно, как все загромождено там нехитрым дедовым скарбом - стоят самодельные деревянная кровать и стол, всевозможные ушаты, скамейки, сундуки, кухонный шкафчик.

Зашли в сенцы - посмотреть. Непривычно светло, над головой решетка из стропил и поперечных жердей. Под ногами на глиняном полу солома и источенные жуками, рассыпающиеся от малейшего прикосновения обломки.

- Берегись, не разевай рот! - крикнули нам сверху, и мы прошли в хату.

На месте только печь. Тяжеленная лава стоит наискосок посреди комнаты видимо, ее хотели выносить и бросили.

Около подпечка стоял на коленях дед Стахей и скреб в нем кочергой.

- Вот хорошо, что зашли. Никак не подцеплю, чтоб им пусто было... Лапти там... Оборы ременные... Может, на кнут или еще на что сгодятся. Который из вас потоньше?

Я тоже стал на коленки и сунул голову в подпечек.

Бр-р, как там темно... Будто в пещере какой.

Глаза немного пообвыкли, и я увидел под стенкой бугорок высохшей земли и какую-то порку. Валялась разбитая бутылка, стоптанные ботинки, пустые консервные банки - припасал, наверное, дед для рыбалки... Лапти лежали возле стенки у самого лаза. Я выбросил их и подался назад, как рак.

Дед выдернул ремни и швырнул лапти назад под печь.

- А вот куда я спрятал письма Миколкины, документы всякие, значки хоть убейте, не помню. Раз тюкнуло в голову: "В завалинке, под кострицей!" Раскидал все подчистую - ничего не нашел... А там и карточка Миколкина была, в летчицкой форме. С женой... Забыл я уже Колино лицо... Все силюсь припомнить, голова трещит - и никак... Какое-то лицо молодое перед глазами и все...

Дед потер кулаками веки, как ребенок.

- Вот разве дотла хату разберут, тогда что-нибудь найдется...

Нам захотелось тут же начать поиски. Но ждала нас телега с камнями, и надо было ехать еще...

Вышли во двор.

Высоко в небе кругами плавали, распластав крылья, аисты. Оттуда доносился их ликующий клекот. Радовались птицы хорошей погоде и ясному небу, миру на зеленой земле...

Как аисты, торчали на хате, постукивали топорами мужчины-строители. Шесть наверху, двое внизу - оттаскивали старую солому и остатки жердей.

Отец Гриши сидел над самой дверью в сени и курил, подставив под цигарку ладонь. Он плевал вниз черной от пыли слюной, недовольно морщил запыленное лицо...

НАХОДКА

Вечер. На дворе деда Стахея разруха - не пройти.

Мы с Витей сидим на бревне под забором, уставшие вконец. Камни дают себя знать, это не мох. Собрали и привезли после обеда еще два раза...

Дед возится на сеновале, чем-то стучит, шебуршит - готовит постели себе и Грише. Потом собирает обломки жердей и несет в огород, подальше от соломы - будет готовить ужин.

Давно уже прошел улицей скот. В сараях отзвенели ведра - коров подоили.

Пришла моя мать, принесла деду кувшин молока.

- Если б человек так быстро строил, как разрушает... - говорит она, ни к кому не обращаясь, и останавливается около нас.

Из огорода потянуло дымком. Подошел к нам и дед.

- В войну еще быстрее было... Как корова языком целые деревни слизывала... - сказал он и пригорюнился.

Мать горестно покачала головой:

- Не дай бог опять войну пережить! Не дай бог... У меня еще от той руки дрожат...

Оставила деду молоко и напустилась на меня - почему не иду домой? Может, и я надумал от дома отбиться? Чтоб сию же минуту был в своей хате, не то запрет дверь...

Но мы с Витей не торопились. Нам хотелось дождаться Гриши.

Явился он, когда у нас лопнуло терпение. Руки - как у дегтярника.

- Назад с Витькиным отцом ехал. Мотоцикл испортился: и чинили, и в руках вели.

- Как Володя?

- Не видел, можно сказать. Не пустили. И три дня, сказали, не приходить, не будут пускать.

Больше от него ничего не добились. Вот чертовский характер! Знали бы не ждали...

...Когда утром я снова пришел во двор деда, там уже хлопотали Гриша и Витя, относили к сараю и укладывали под крышу коротенькие бревна из межоконного простенка. Оба успели запылиться, как мельники, только и разница, что не белая пыль, а желтая - труха.

- Сегодня не поедем за камнями?

- Грузовик послали. Пятерых взрослых твой отец выделил, надоело ему смотреть на нашу забаву... - объяснил Витя. - Сказал, если есть желание, помогайте около хаты.

Помогать так помогать. Мы таскаем эти бревнышки почти бегом, плотники не успевают их отдирать топорами от простенков. За длинные бревна хватаемся втроем и уже не бежим, а еле ползем.

Разломала завалинку. Кострица не рассыпалась, от нее можно отламывать куски, как будто она побывала под прессом. Гриша принес из сарая мешок и сказал:

- Вот... Носите кострицу в хлев, на подстилку.

Витя держал мешок зубами и руками, растопырив его верх треугольником. Бросил я охапку в этот треугольник, а Витя не удержался - чих! Край мешка выпал изо рта. Еще бросок - апчхи!

- Это ты, трубочист, изобрел такой способ? Смотри, как добрые люди делают...

Гриша взмахнул мешком у самой земли, и тот вздулся, как аэростат. Чаратун скоренько переступил через него, как будто хотел сесть верхом, и нацепил края на пальцы ног. Левой рукой он оттянул край кверху - получился тот же треугольник - и начал загребать в мешок кострицу правой рукой.

- Один управляешься - это раз, в десять раз быстрее - два! И чихать не будешь - три! - говорил он, загребая кострицу, и вдруг расчихался: чих-чих-чих! Часто, как из пулемета.

Были в кострице мышиные и крысиные ходы, старые, оставленные осиные гнезда и одно действующее - шмелиное. Переселять шмелей было некуда, пришлось разорить. Шмели не кусались, а только метались над разоренным гнездом, угрожающе летали возле наших носов. Правда, меду досталось - кот наплакал: по две-три сотники на брата.

Не находилось только никаких свертков, никаких бумаг...

В конце завалинки, у самых сеней кострица перемешалась с землей и древесной гнилью. Под пол, между двумя прогнившими штандарами - дубовыми чурками, которые служили вместо фундамента, вел широкий лаз.

Я преодолел страх, сунул туда руку. Нащупал какую-то сырую, холодную ветошь. Вытащил...

Это была истлевшая и вконец изгрызенная клеенка. Попробовали развернуть - расползлась в руках, посыпалась бурая труха и сор.

- Осторожно! Это, наверное, дедовы бумага! - закричал Гриша.

Вытрясли, что только можно было, на мешок. Витя достал из норы еще пригоршни две земли, выбрал из нее несколько крохотных кусочков - коричневых и грязных.

Мы пересмотрели каждый огрызок. Нигде ни одной буквочки, на некоторых проступают бледно-фиолетовые пятна. Есть кусочки потолще, наверное, остатки фотоснимков.

И все...

Мы долго сидели у разостланного мешка.

Досадно и обидно...

А у меня была тайная надежда: найдем снимок, а на том снимке - человек, очень похожий на Володю Поликарова. Значит, Микола - его отец, а Володя внук деда...

Обидно и горько!..

- Давайте деду ничего не скажем... - Хмурец тяжело вздохнул.

- А что это даст? - Гриша сгреб истлевшие кусочки, ссыпал себе в карман. Мешок вытряхнул и начал набивать его кострицей.

Еще одна завалинка - в заросшем бурьяном и старыми кустами сирени палисаднике. Третья - вдоль тыльной стены. Таскать не перетаскать...

В самую жару появился дед Стахей - загнал телят на отдых в телятник. Поздоровался с рабочими, подошел к нам.

- Слушайте, молодцы, что я вспомнил... - дед присел на бревно. - Мой Микола перед войной собирался ко мне жену с дитем привезти показать. Да так и не собрался - война началась... Хлопчика Валеркой звали, как Чкалова. Такой ладный, писал, удался, весу тяжелого! И приметинка у малыша была - два крайние пальчика на правой ножке срослись... Вот я и считаю: коли б невестка живая была, то разыскала б меня, прислала весточку. Ведь не чужой я ей... Видно, разбомбили их там в казарме... Я видел, когда аэродром разыскал, ту казарму: шкилет, закопченные окна, что глазницы пустые...

Мы молчали, слушали. Не могли же мы перебить его: говорил ты нам, деду, про внука. И про невестку говорил... Одно только новое - примета на ноге. На правой...

Беспощадный Гриша вынул из кармана горсть трухи, показал Стахею Ивановичу.

- Вот все, что осталось от документов... Столько лет прошло! Сырость, мыши...

Дед сперва непонимающе уставился на ладонь Гриши. Потом дотронулся до бурой трухи дрожащими пальцами. Красные, набрякшие веки заморгали, по бороздкам морщин потекли слезы.

- Не может быть... Чтоб от человека да ничего на земле не осталось? Это ж не комар...

Мы сидели молча, и какая-то непомерная тяжесть давила на нас...

Плотники собирались расходиться на обед. Останавливались около деда, закуривали, утешали. Утешали своеобразно - подсчитывали, сколько односельчан погибло за время войны. И получалось, что ни одну хату война не обминула, а из некоторых забрала по нескольку человек.

Другие пробовали сложить из тех мельчайших обрывков хоть что-то напоминающее лист бумаги. И вздыхали, подымались с корточек, отходили и опять закуривали.

Отец Гриши плюнул себе на ладонь, ткнул туда окурок, вытер руку о замусоленные штаны - и вдруг схватил Гришу за локоть. Тот ойкнул, согнулся. Меня и Витю смело с бревна, как ветром.

- Марш домой! Старику самому негде жить!

- Не пойду! - рванулся Чаратун.

Дядька Иван даже с места не стронулся. И тогда Гриша хвать зубами за отцовскую руку!

- О! - Чаратун-старший огрел Гришу по щеке, подмял под себя и начал месить кулаками, все больше приходя в ярость. - Я тебе... выбью... эти ядовитые!..

Мужчины вырвали у него хлопца, а дядька Иван снова бросился на него и на них, размахивая кулаками. И тогда его повалили наземь, связали ремнем руки.

Стали вокруг, тяжело дыша, посасывая погасшие в суматохе цигарки. Осматривались по сторонам - не подожгли чего-нибудь?

Отец Гриши катался по соломе и мусору, скрежетал зубами:

- У-у, гады! Как вы мне надоели! Пропадите вы пропадом с этой хатой, со всем на свете!..

Строители стояли около Ивана, молча прикуривали друг у друга, и руки их дрожали.

Охал, не находя себе места, дед:

- Людцы! Что творится на моем дворе! Что творится!..

Я не участвовал в потасовке, но у меня тоже дрожали руки. Витя кусал губы и сжимал кулаки. Гриши не было - спрятался на сеновале.

- Развяжите... Убью выродка!

- Ничего, ничего... Тебе полезно полежать, остыть...

И тогда дядька Иван заплакал - тоненько, обиженно, как ребенок.

Наконец Чаратун-старший умолк.

- Что с ним делать, мужики? - сказал, обращаясь к плотникам, усатый дядька Николай, бригадир строителей.

- Отведем к участковому! Пусть отсчитает пятнадцать суток!

- Посидит - как шелковый станет...

Застонал дядька Иван.

- Пустите... Уйду я из села... Слово даю - никого и пальцем не трону...

- Ну что, мужики, - поверим? - снова спрашивает дядька Николай.

Заговорили все сразу:

- Пусть идет...

- Если что - на себя будет обижаться.

Дядьку Ивана развязали.

- Иди, работничек... Не нужны такие в колхозе.

- И семье спокойнее будет...

Отец Гриши посидел немного, растирая затекшие руки, потом встал и ни на кого не глядя, побрел домой.

Собрался он на удивление быстро. Через полчаса его уже видели с ободранным чемоданчиком в руках. В сторону дедовой усадьбы даже не посмотрел.

Направился к той дороге, что ведет в город.

Глава пятая

ЗДРАВСТВУЙ, ГЕРОЙ!

Областная больница расположена в бывших монастырских постройках. Они отгорожены от улицы высокой кирпичной стеной - старой, истрескавшейся, с пучками травы в расщелинах штукатурки. Были в этой стене и высокие ворота, окованные железом, а в одном месте - зеленая дверь. Узкая, как в хате, обшитая шалевкой - ромб в верхней половине и ромб в нижней. Посредине верхнего ромба - небольшое, заложенное изнутри фанеркой оконце.

Гриша постучал в дверь. Никто не отозвался.

- Может, не сюда? - забеспокоился Хмурец, а я посмотрел по сторонам. Может, через большие ворота?

- Я лучше знаю, где проходил, - отрезал Гриша. Поднял камешек и постучал им по фанерке.

Где-то звякнула щеколда, вторая... Послышался сварливый женский голос:

- Что там за шумашедший барабанит? Всех больных переполошил... Кнопка под носом, жвонок - так нет, не ндравится по-культурному...

Фанерка в оконце отскочила в сторону. Высунулось маленькое остренькое личико старухи в белой косынке, завязанной набекрень. Строго посмотрела на нас.

- А где же ваш хворый? А-а, так вы фулиганить?! Ка-а-ак схвачу онучу, ка-ак начну хлестать по зенкам вашим бештыжим!.. Жнать надо - через эту дверь только по "скорой помощи" принимают! Тут русскими буквами написано! сухонькая ручка просунулась в оконце, постучала по ромбу. - Видите?

Там, где она стучала, ничего не было написано. Виден только светлый прямоугольник, где, видимо, висела табличка с надписью.

- Нам больного надо увидеть! - быстренько и как можно ласковее сказал Гриша. - Он в хирургическом лежит, восьмая палата!

- С одиннадцати до пяти каждую шреду, шуботу и вошкрешенье, - заученной скороговоркой ответила бабка. - Передачи принимают в эти же часы в любой день. Через главные ворота!

Фанерка захлопнулась перед Гришкиным носом. Стукнула дверь в здании...

Ничего себе, "вежливая" старушка...

До одиннадцати часов еще минут сорок. Как долго!

Но дождемся, лишь бы пустили. Ведь сегодня не среда, а вторник...

- Пустят, - словно угадал мои мысли Чаратун. - Главный врач сказал, что к Володе можно через три дня. А три дня вчера истекли...

Мы медленно брели по одним и тем же улицам, вокруг одного и того же квартала. Улицы здесь еще уже тех, которые мы видели, когда приезжали на похороны летчика. И дома старые-старые... Смешно: если улицы пересекаются под острым углом, то и угол первого дома острый.

Древняя часть города...

Карманы у Вити топорщатся от яблок - белого налива. Но им еще далеко до белых, они зеленые, как рута, - я знаю... Хмурец все время ощупывает карманы - торчат, мешают идти.

У меня в руках сумка. Мать положила в нее соленое масло, свежий, только что из клиночка, сыр. Есть и баночка сливового варенья. А привез нас в город Антон Петрович все на том же мотоцикле, опять одолжил у товарища.

Не знаю, какой круг мы кончили, когда увидели, что главные ворота открылись. Пока выпускали грузовик, мы прошмыгнули в узкую щель между бортом машины и половинкой двери.

- Куд-да? - только и успел крикнуть привратник, но ворота не оставил, за нами не погнался.

- Вон там кабинет главного врача... - указал Гриша на двухэтажный деревянный дом, выкрашенный в коричневый, только окна белые, цвет.

Мы пробежали по вымощенной камнем дороге, мимо сквера со старыми ясенями и кустами сирени и вытянувшегося вдоль него трехэтажного белого корпуса.

На второй этаж мы взбежали так стремительно, что уборщица, протиравшая листья фикуса в вестибюле, не успела даже и рта раскрыть.

Гриша постучал в дверь кабинета главного врача - никто не ответил. Толкнул ладонью - не поддалась. Слева, в конце коридора, мелькнула из двери в дверь, вся в белом, медсестра.

- Хлопчики, главный еще на обходе! - крикнула снизу уборщица. - Будет через час, не раньше!

И откуда она узнала, что мы стучались к главврачу?

Вышли во двор.

На тротуаре по краям сквера стояли скамьи на чугунных ножках-лапах. Витя направился к ближайшей из тех, что стояли под деревьями вдоль трехэтажного корпуса.

- Давай лучше вон на ту, - показал Гриша. - Она под окнами восьмой палаты.

Прошли дальше между домом и сквером. Гриша смотрел на высокий ясень.

В одном окне на третьем этаже показалась забинтованная голова. Мужчина посмотрел с удивлением на нас, пошевелил губами, оглянулся назад. Вскоре высунулись две мальчишечьи головы, уставились на нас, задвигали губами. К ним подошел еще кто-то, вытянул шею.

Мы вскочили на ноги.

- Володя!..

Да, это был он - наш Володя!.. Лицо бледное, землистое, как будто с него не совсем чисто смыли загар. Узнал нас, помахал рукой. А мы смущенно улыбались, не сводили с него глаз. Улыбался нам и Володя, и дядька с забинтованной головой. А один мальчишка с рукой в гипсе вскочил на подоконник, чтоб дотянуться до верхней щеколды, открыть окно. И вдруг все разом, как по команде, повернулись к нам затылками и спинами. Исчезли...

Кто-то, наверное, вошел в палату.

В окно выглянул широколицый человек в белой шапочке, со стетоскопом на шее. Гриша сразу съежился под его взглядом.

Когда человек в белой шапочке отошел от окна, Гриша сказал:

- Главный...

Мы притихли. Что сейчас происходит в палате?

В это время послышался частый перестук каблучков. Из-за трехэтажного корпуса стремительно вышла тоненькая девушка в белом халате.

- Это вы к Поликарову? Идите за мной.

На первом этаже в гардеробе она сунула каждому в руки по белому халату. Одевали уже на ходу, перескакивая через две ступеньки.

Душно, пахнет лекарствами...

Всех четырех больных из восьмой палаты мы уже видели в окне. Сейчас они сидели на своих койках. У второго мальчугана в руках были костыли, хотя нигде не видно никакой повязки. Ничего не было забинтовано и у Поликарова...

Врач подсаживался к каждому по очереди. Расспрашивал, выслушивал, брал из рук сестры, что привела нас, какие-то не то блокноты, не то книги, заглядывал в них. Пояснения ему давал второй врач - высокий, молодой, с веснушками на лице.

Мы не очень смотрели на врачей, мы обнимали, тискали Поликарова, а он нас.

- Ну что, молодой человек, сегодня на дерево не лазил? - неожиданно положил руку Грише на плечо главврач.

Я подумал, что главный каким-то путем узнал об истории, что приключилась с Чаратуном на нашем кладбище. Но главврач говорил о чем-то другом.

- Понимаете? Сказал ему ясно: нельзя сегодня к Поликарову и три дня не приходи. Максимальный покой нужен человеку. Так нет - залез на дерево напротив окна и полдня просидел. И нам нервы дергал, и больного волновал. Хотели уже вызывать пожарную машину с лестницей. Я одного такого упрямого, с длинными ушами, знал. Ты не знаком с ним?

И больные, и мы рассмеялись.

А Чаратун даже не покраснел - освоился уже.

Главный послушал у Володи пульс, измерил кровяное давление - нажимал на резиновую грушу и все смотрел на блестящий столбик, что подпрыгивал на белой шкале. Потом надавливал Поликарову большими пальцами под глазницами, рассматривал белки глаз. Стучал молоточком по коленкам и под пальцами ног... Ставил его между коек, приказывал закрыть глаза и вытянуть руки вперед ладонями вниз... Водил металлической лопаточкой у него на груди, бормоча: "Когда страна быть прикажет героем, у нас героем... становится... любой..." И всматривался в полоски-следы...

Пока он проделывал эти таинственные манипуляции, я очень волновался: хоть бы не нашел чего страшного у Володи!

- Ну что ж, дорогой товарищ... Скажи спасибо, что легко отделался... Если так все пойдет дальше, то дней через десять мы с вами распрощаемся. Главный и Володе положил на плечо руку, говорил, глядя ему в лицо. - Когда выпишем... в неопределенном, но недалеком будущем... хорошо бы вам съездить на месяц в деревню. Побольше воздуха, тишины... И чтоб лес был, река... Вот так, дружище... Есть можно все, побольше витаминов, зелени...

А высокому он так сказал:

- Еще раз электрокардиограмму, общий анализ крови... Если что - еще раз переливание крови... - и опять Володе: - Ну, прощай, герой, можешь тут обниматься со своими друзьями.

Не успела за врачами закрыться дверь, как мы бросились к Поликарову. Витя угостил его и остальных в палате яблоками. Дядька и мальчуганы поблагодарили, вышли в коридор, чтоб не мешать нам. Я все из сумки выложил в Володину тумбочку.

- Ну, что ты делаешь? Ну, зачем это? У меня всего достаточно... Ребята со стройки недавно были... Они принесут, если что, им ближе...

- Ешь, поправляйся быстрее и сразу к нам, - сказал я. - Ты сам видел, у нас и лес, и река - Неман под боком, если Мелянка не устраивает. Будешь у меня жить.

- Почему - у тебя? - сразу вскинулся Чаратун. - Лучше у нас. У нас только я и мама в хате.

- Почему к тебе? Можно и ко мне! - обиделся Витя.

- Ха-ха! У тебя же еще сестра да старая бабка. А у нас две комнаты и кухня... - гнул я свое.

- Хлопцы, я так сделаю: у одного завтракаю, у другого обедаю, у третьего - ужин. А спать буду там, где ночь застанет. Хорошо?

Мы умолкли. Шутит! Значит, и правда - пошло на поправку. Только почему он лег на койку, прикрыл глаза?

- Тебе плохо? Ты не обманывал врача? - зашептали мы.

- Ничего, ничего... Бывает... А в первые дни все время голова кружилась. Закрою глаза - и падаю, падаю...

Я дернул Чаратуна сзади за штаны - не пора ли?

- Не вздумайте уходить, - заметил мое движение Поликаров. - Я здоров, как... - он постучал кулаком в грудь.

Нет, не отозвалась она, не загудела колоколом...

На пальцах правой руки - может потому, что побелели? - отчетливо проступили буквы: ВОВА. Раньше я не обращал внимания, у многих есть надписи и рисунки. А тут взял да и ляпнул:

- Как эти наколки делаются? Научишь нас?

А что? Сделаю и себе надпись - ЛЕНЯ. Четыре пальца и Витино имя займет. А вот Грише придется еще и большой палец колоть.

- В детдоме ребята баловались, и я, дурак, подставил. А теперь хоть бери кислоту да выжигай...

- Зачем? - удивились мы.

- Человек не овца, чтобы метки носить, и не столб - объявления цеплять. Да и не мое это имя - Вова...

Мы разинули рты от такой новости.

- А чье же?

- В детском доме так записали и фамилию дали - Поликаров. Вовой меня и та тетка звала, у которой всю войну воспитывался, отчество своего мужа дала - Сымонович. А какое мое настоящее имя - никто не знает. Раньше я не задумывался над этим - молодой был... Но все ли равно, думал, какое имя носить, фамилию? Родителей же нет... Забыл я, как и деревня та называется. Может, в документах детского дома и сохранилось, откуда та тетка, как ее фамилия. А сейчас лежу и думаю: вот бы разыскать эту тетку! Может, она хоть что-нибудь знает, кто я и откуда.

- Ну так и поищи! Побудешь у нас, окрепнешь - и поедешь искать, поддержал я Поликарова.

- У многих потом отыскались или мать, или отец... Когда был малышом, все ожидал: вот-вот приедут за мной. А потом и ожидать перестал... А на ту тетку деревенскую даже злился: всю оккупацию продержала, самые трудные годы, и вдруг - в детский дом. Почему? Н-ничего не понимаю... Пусть бы та тетка считала меня сыном, а я ее мамой... Я же мог и не знать, что она мне не родная...

Неожиданная исповедь Поликарова разбередила нам души. Жалко его стало до слез.

- Вот, думаете, раскис дядя... Скоро тридцать, а ему мамки захотелось... - Володя улыбнулся уголками губ. А может, передернулись они от боли? - Записали меня белорусом. А кто я и откуда? Вы еще этого не понимаете, хлопцы... Человек может многое выдержать, пережить... От ивы одна-единственная веточка останется, а и та пускает корни в землю, хочет жить. А я - человек...

Как-то само собой получилось, что мы рассказали ему все о Стахее Ивановиче. Тоже человек остался один, как перст. А был и у него сын и невестка, был внук - перед самой войной родился... Сын - летчик, не кто-нибудь... Убивается дед и теперь по сыну. Сейчас пастуху колхоз новый дом ставит...

Володя слушал нас внимательно, прищурив глаза. А когда кончили откинулся на подушку, прикрыл веки.

Зашел дядька с забинтованной головой.

- Хватит вам его мучить. Навалились на человека.

- Нет, нет, я не устал, - сказал Володя ослабевшим голосом. - А к вам я обязательно приеду. Больше ко мне не приходите, тяжело вам добираться. У меня здесь всего достаточно...

Мы по очереди пожали ему руку.

Из больницы пошли в музей. Шли молча, разговаривать не хотелось. Каждый по-своему переживал услышанное от Поликарова.

Ничем не обрадовали нас в музее. Теперь уже и научные работники засомневались, правильно ли они прочитали тогда номер двигателя - 88833? Они тоже написали о своих сомнениях, предложили несколько новых вариантов разослали письма...

Опять нас опередили!..

До вечера еще далеко, домой идти не хочется. В карманах у каждого лежит по рублю. Рука сама лезет похрустеть бумажкой, деньги так и просятся, чтобы их побыстрее истратили...

Сходить разве в кино? А может, сначала в столовую?

- Давайте на два рубля купим цветов, отнесем на могилу летчика, предложил Гриша. - На рубль купим пирожков - и с мясом, и с повидлом. Знаете, сколько это?

Цветы можно найти только на рынке. А где рынок - мы уже знали. Мимо него по проспекту Космонавтов мы ехали на химический комбинат.

ЧЕМ ЗАКАНЧИВАЮТСЯ "ВИЗИТЫ ВЕЖЛИВОСТИ"

Идет август, последний месяц каникул.

Уже хочется немного в школу. Но начнутся занятия, и со многим придется распрощаться.

"Ни дня без реки!" - бросил клич Чаратун. И мы стараемся выполнять этот девиз, бегаем купаться даже утром.

Появился в школе после отпуска наш классный - Вадим Никанорович. Может, на второй день побывал у каждого из нас, зашел посмотреть, как строят деду дом.

Сруб уже сложили на каменном фундаменте, забили щели между бревнами мхом. Тесно дому на старом месте, и он занял половину двора. Просторный дом, высокий, стены желтые, как будто они всегда освещены солнцем.

На улице плотники обтесывают толстые жерди, сбивают из них громадные "А". Только не такие высокие, почти отвесные, как эта буква, а пошире, растопыренные.

Стропила на дом...

Вадим Никанорович спросил нас, как помогали мы колхозу на жатве. И нам стало неловко... Как мы могли помочь? Весь хлеб убирали комбайны. Солому подтаскивают к скирдам тракторными и конными волокушами, поднимают стогометателями. Зерно отвозят на ток машины...

То, что мы несколько раз ездили на поле и с поля с машинами, не в счет. Просто нам хотелось прокатиться. А принимали зерно, разгребали по кузовам хлопцы из девятого и десятого классов. Если мы и помогали, то им, а не колхозу. Нам ведь никто за это денег не платил, никто на работу не отправлял.

Разве что на току могли бы помочь? Зерно перелопачивать, что ли?.. Механизированный ток построили, там много всяческих "чистилок" и высокая, в два этажа, печь-сушилка. Но эту сушилку еще не успели смонтировать до конца и отрегулировать, и зерна собралось на цементных площадках и брезентах горы.

- Пойдем завтра на ток! - начал я подбивать Витю и Гришу.

Вадим Никанорович услышал и отсоветовал.

- Лопатами много не наработаете...

- Го, а вы знаете, как мы на химкомбинате орудовали? Раствор цемента в пять раз тяжелее, не сравнишь с зерном, - сказал Хмурец.

- Сколько вы работали - день, полдня? - улыбнулся, прищурив глаза, классный.

- Мм-м... Как вам сказать...

- За два часа у всех ладони в мозолях были, - разоблачил нас Гриша.

- Вы лучше скажите Горохову, а то мне некогда забежать, в районо надо ехать... Пусть соберет весь отряд, и идите в амбар перебирать рожь. Фома Изотович очень просил...

Мы знали, что наш колхоз семеноводческий, выращивает "элиту". Но как ни протравливают зерно перед посевом, все равно в колосьях потом попадается спорынья - "рожки", как у нас говорят. Которые побольше, отделяются на сортировках, а такие, что и весом и размером с зерно, ничем не отделишь. Мы и в прошлом году ходили перебирать рожь, но нам тогда сказали, что это в последний раз, что уже придумали, как бороться с этими "рожками". Оказывается, старый способ лучше...

Плотники подготовились ставить стропила. Этих "А" лежало уже много одно на другом.

- У нас все готово, можете подавать! - скомандовал дядька Николай. Еще с одним строителем, дядькой Степаном, он выдалбливал в обсаде гнезда для стропил. Сейчас, подойдя к краешку, они посматривали со стены вниз.

Мы думали, что эти "А" будут тащить наверх веревками. А их просто ставили на одну ножку так, что другая подымалась вверх и попадала прямо в руки дядьки Николая и дядьки Степана. За нижнюю ножку брались все, кто был внизу, подымали, пока хватало рук. Потом кто-нибудь из плотников вооружался колом и подталкивал еще в поперечину.

На досках, что лежат на балках, топот ног, шорох... Плотники тащат волоком эти "А" в конец дома. Следующую "букву" немножко ближе, потом еще ближе. Они кладутся так, словно их повалила буря, вершинами одна на другую. Каждая пара - у своих гнезд. Мы увидели это, когда помогли поднять последнее "А" и взобрались по лестнице на стену.

- Дальше уже неинтересно, - заявил Витя. - Будут ставить в гнезда, закреплять распорками.

...Никому не хотелось идти к Горохову одному. Пошли втроем.

Свой кирпичный дом Гороховы поставили не при улице, а в глубине усадьбы, отступив за сад.

Мы постояли немного, посмотрели через узкие щели в заборе на сад ветеринара Горохова. Между рядами яблонь и груш росли картофель, свекла, огурцы. Сами ряды была "уплотнены": в промежутках между деревьями сидели кусты смородины, крыжовника и какой-то не виданной в наших краях черной рябины. У чужого забора справа росла садовая малина. Между кустами и под яблони Гороховы насовали еще разноцветных ульев.

Не пустовал у ветеринара в огороде ни один клочок земли. Хозяйственный мужик...

Слева вдоль сада, сразу за чужим домом, бежала дорожка - как проехать на телеге. Заросла эта дорожка подорожником и муравой. Над ней свешивались ветви вишен, и можно сказать, что даже этот проезд не пустовал.

Сколько у них вишен! Темные, как жучки, перезревшие, - листьев не видать. А у нас всегда цвету много, а дойдет дело до вишен - нет! Все опадает пустоцветом...

Мы шли под деревьями пригнувшись, как по туннелю.

- Вот где рай, а? Другая планета! - Витя, засунув руки в карманы, хватал вишни прямо ртом, прищелкивал языком от удовольствия. Я "работал" обеими руками.

Гриша морщился недовольно и вишен не трогал.

- Вот так люди и становятся куркулями...

- Н-не говори! - ворчал Хмурец добродушно. И не понять было - осуждает ли Витя Гороховых или восхищается ими.

Пока шли от улицы к двору, не переставала лаять собака. И хорошо, что лаяла, иначе Петя услышал бы по своему адресу еще и не такое. Горохов-младший, оказывается, сидел на вишне, притаившись, и ждал, когда мы подойдем поближе.

В траве - тазик с вишнями. Подняли головы. Пете не оставалось ничего другого, как обрадоваться.

- Ой, ребята, какие вы молодцы! - сказал он. - Хорошо, что пришли...

Затряслись ветки. Петя слезал неуклюже, долго прицеливался то одной ногой, то другой. На верхушке осталась висеть подцепленная на крючок корзинка.

Не только рот, даже щеки и лоб Пети были измазаны свежим вишневым соком. Руки - совсем черные.

- Привет! - подал он Чаратуну пухлую ладошку.

Гриша спрятал свои руки за спину.

- Иди сначала вымой хорошенько, тогда и будешь совать.

- Ты что - нарочно надавил вишен, размалевал себя? - съехидничал Хмурец.

- Скажете! Я просто объелся. Угощайтесь и вы...

Гриша хмурил брови, рассматривал, словно оценивал, дом, сад, улья. Витя присел возле тазика и давай бросать в рот самые крупные и зрелые вишни. Соблазн был большой - присел и я...

Около дома надрывался, гремел цепью барбос.

Чаратун попробовал заткнуть уши.

- Вот хорошо, что вы зашли... А то сидишь целый день один... - Петя, видно, искал сочувствия.

- А кто тебе запрещает ходить везде? Ходи! Лето на то, каникулы... Витя выплюнул косточки под ноги Горохову.

- Я ходил бы... - вздохнул Петя. - Но надо вишни обирать - перезрели. Сегодня мне задание - целый тазик собрать. И косточки булавкой повынимать мама вечером будет варенье варить. Помогите, хлопцы, а? Полтазика осталось, и пойдем купаться...

Петя присел на корточки, начал палочкой вдавливать в землю косточки вишен.

Мы с удивлением смотрели на его манипуляции. Собака начала уже от ярости грызть забор и хрипеть.

- Иди угомони ее, а то как схвачу кол... - не выдержал наконец Гриша.

Петя сходил во двор, загнал собаку в конуру, прикрыл лаз тяжелым свиным корытом и вернулся.

- Хлопцы, я же не задаром предлагаю помочь. Будете лопать вишни от пуза. Все равно скворцы их поклюют... Как налетят стаей! И такие гады: не клюют одну до конца, а дернет и бросит, дернет и бросит. За пять минут всю землю укроют... И чучела не боятся... Воробьи, черти, садятся на это чучело и клювики чистят. Папа думает ружье покупать...

- На скворцо-ов ружье-е-о?! - удивился Гриша.

- Да нет, он скворцов стрелять не будет! На охоту зимою будет ходить. А скворцов так - пугать... А если и убьет одного, то повесим на шесте над вишнями. Птицы очень боятся своих мертвецов... Я из рогатки пробовал - разве попадешь!

Гриша как сидел, так и бросился на него с кулаками.

- Ты что? Ты что? - Петя упал навзничь, защищая лицо руками, а коленками - живот.

Пока мы оторвали Чаратуна, у Горохова уже был расквашен нос.

- Пустите! - рванулся из наших рук Гриша, но больше Петю не трогал, побежал к улице. Руками он отбрасывал от лица ветви с такой яростью, что вишни сыпались градом.

- Бешеный! Посадят в сумасшедший дом! Ты еще попомнишь меня!

Петя плакал, размазывая кровь по лицу, и уже нельзя было понять, где вишневый сок, где кровь.

Грохнуло, падая, корыто. Из конуры вырвалась собака, хрипло залаяла, загремела цепью. Хмурец зажал ладонями уши, простонал:

- Умир-р-раю...

Горохов неохотно встал, пошел усмирять пса.

- Ты умойся и приходи сюда - дело есть! - крикнул я.

У нас пропал аппетит, на вишни смотреть не хотелось.

Слышно было, как воюет с собакой Горохов, как звякает умывальник...

Петя появился перед нами умытый, но с синими пятнами-разводами на лице - следами сока. Нос его подозрительно увеличился в объеме, покраснел.

- Если хочешь, мы попросим у тебя прощения. За Гришу... - сказал Хмурец.

- Больно нужно мне ваше извинение... Он еще сам прибежит ко мне... грозился Петя. - Как скажу своему отцу!..

- Не прибежит Чаратун, ты его плохо знаешь... - сказал я.

- Зачем пришли? Говорите быстрее, некогда мне с вами лясы точить?

Ого, в голосе у Горохова прорезались решительные нотки!

- Вадим Никанорович сказал: надо завтра всем отрядом идти выбирать "рожки", спорынью из семян. Председатель колхоза просил помочь... - выложил ему Хмурец цель визита.

- Вам сказал, вы и собирайте отряд... - повернулся спиной Петя. Видно, задело его самолюбие.

- А что - ты уже не председатель совета отряда? - с невинным видом полюбопытствовал Хмурец. - Может, тебя уже погнали, а мы и не знаем?

- Ну - я! Никто меня не прогонял и не прогонит. А почему я должен вам верить? Может, вам пошутить захотелось, разыграть меня.

- Разве этим шутят? - начал закипать и я.

Боевое настроение Горохова исчезло бесследно. Он сморщил лицо, как будто раскусил недозрелую вишню.

- Хлопцы, давайте дня через три пойдем, а? Отец настрого приказал, чтоб я все вишни оборвал... Или хоть через день, а? Только вы помогите мне, хорошо? Вишни будете от пуза лопать... Берите хоть сейчас. Только косточек не бросайте под ноги.

Хмурец глубоко задышал, и я поспешно сжал ему локоть: спокойно, спокойно!..

- Знаешь что, Горохов? Не хочется твоих вишен. Колхозу пора семена в другие хозяйства отправлять, "элиту"! Сеять людям надо - ты это понимаешь?! - Витя кричал Горохову, как глухому. И наконец махнул рукой: А-а, черт с тобой!

Он решительно зашагал к улице. В конуре выл и, казалось, кусал сам себя от злости, барбос Горохова.

Я догнал Хмурца.

- А что, если он ничего не сделает? Ну и председателя мы себе выбрали!

- Увидим. А нет - сами всех обежим, созовем.

Витя вдруг схватился за голову, затеребил волосы. Там зло жужжала, запутавшись, пчела.

- Помоги!!

Я взял за крылышко пчелу и бросил. Витя тер укушенное место, ругался:

- Чтоб им... И пчел выдрессировали: как собаки бросаются. А мед, гляди, ведрами таскают в улья...

Мы опять направляемся к дому деда Стахея. Я думаю о Чаратуне. Повзрослел он за лето, но нервный какой-то стал, невыдержанный. И Вадим Никанорович эту черту его как-то подметил. "У вас переходный возраст, кончается детство... - сказал он. - А повзросление не в дерзости или грубости должно проявляться, а в рассудительности, самостоятельности. Вот и смекайте, что к чему..."

А я, наверное, нисколечко не изменился. Ничего такого не заметно и у Вити. Хотя нет, Хмурец как раз стал и более рассудительным и самостоятельным. И он, и я уже не преклоняемся так перед Гришей.

ДРУЗЬЯ ВСТРЕЧАЮТСЯ ВНОВЬ

Уже который день на небе ни облачка.

Жара...

Воробьи и голуби лезут в лужи у колодцев, топчутся, бьют крыльями по воде. Куры прячутся в тень, купаются в песке, в золе.

Промчится по улице машина, и туча пыли надолго повисает над садами, огородами. Густой, перегретый машинный дух вызывает тошноту, головную боль.

От всего этого мы сегодня спасены. Мы сегодня в амбаре, тут прохладно.

Где-то монотонно гудят-дышат вентиляторы, прогоняют воздух через толщу зерна...

Посреди амбара площадка чуть не с волейбольную размером. На этой площадке детворы, как муравьев: и наш отряд, и еще два. Кто лежит на животе и болтает в воздухе ногами, кто прилег боком, кто поджал ноги по-турецки. Около каждого что-нибудь разостлано, около каждого мешок с рожью и жестянка из-под консервов, коробочка или стеклянная банка - для "рожков".

Я и Гриша лежим напротив друг друга и перегребаем зерно. Наш мешок повален на бок, мы выгребаем из него зерно на подстилку. У других мешки стоят рядом, надо чем-то набирать, рассыпать перед собой. Волокита!

Когда мешок кончается, я или Гриша цепляем его на ступни и раз-раз-раз! - заталкиваем рожь назад. Наловчились, таская кострицу.

А Витя устроился с комфортом. Поставил столик дядьки Нестера, кладовщика (столик - три доски на козлах), вбил в край стола гвозди, цеплять мешок, растянул щепкой. Рационализация... Посмотрит-посмотрит в кучу зерна, "поклюет" пальцами - шморг! Летит чистое, перебранное зерно прямо в мешок. Чудак: зато неперебранное приходится брать с пола, из другого мешка нагибаться, разгибаться.

Витя сегодня не Витя, а хан Батый: вместо глаз - щелки. Все утро он возмущался, почему так несправедливо устроен мир.

- Ты чего скалишься? - набрасывался он на меня. - Тебя или Гришу пчела хоть под самый глаз ужалит - никакого следа! А меня в пятку - и готово: пухнет лицо!

Дядька Нестер - невысокий, уже в годах человек. Топает и топает по амбару. Вот он катит перед собой смешную тачку на двух малюсеньких колесиках-подшипниках и с козырьком. Ставит эту тачку торчком вверх около мешка, подбивает козырек под низ. Кувырк! - лежит мешок, как откормленный поросенок, на тачке, а Нестер везет его поближе к выходу, где уселась на мешке Хмурцова бабка и зашивает большущей иглой, "затаривает" мешки, цепляет этикетки. Дядька Нестер и ребятам подвозит мешки, забирает другие, с чистым зерном. Только я и Гриша подтаскиваем свои мешки к бабке сами.

Нестер принимает мешки с зерном и от двух взрослых парней, которые привозят их с тока и легко швыряют с воза на длинное, на весь амбар, и высокое крыльцо-помост. Потом парни переступают с телеги на помост и, словно играя, укладывают мешки на весы, с весов относят в ам-Сар. Дядька Нестер выдает им квитанцию, и они уезжают.

Как только у Нестера свободная минутка, он хватается за перо, заполняет этикетки. Достается ему сегодня!

К полудню, когда мы уже наработались, у дверей вырос Петя Горохов. Помаячил немного, всматриваясь через темные стекла очков, - а может, считал, сколько нас здесь?

- Всеобщая мобилизация... А я только сейчас вырвался, - сказал он, адресуя эти слова, наверное, нам.

- А как же вишни?! - "перепугался" я.

- Ну их... Пусть хоть все скворцы пожрут...

- Мы склоняем седые головы перед вашим героическим подвигом! - с пафосом продекламировал Хмурец.

- "Профессор, снимите очки-велосипед!" - добавил Гриша.

Горохов и не думал снимать очки. Наоборот, еще плотнее надвинул на курносый нос. И тогда я догадался: прячет синяк под глазом. Успел вчера Гриша ему не только нос расквасить...

Петя о вчерашнем ни слова. Интересно, нажаловался он кому-нибудь или нет?

- Кто тут профессор? Где профессор? - подкатил свою тачку дядька Нестер. - А, ветеринара хлопец... Вот ты, грамотей, и нужен. Садись вот сюда, к Хмурцу, если пришел помогать. Вам не тесно будет вдвоем? Вот ручка, бери, смотри на готовую этикетку и заполняй. Тут все сказано - какая репродукция, какой сорт, номер партии.

Горохов сразу заважничал, оттопырил губы.

Нестер привез ему и поставил "на попа" у другого конца стола мешок зерна - вместо табуретки. Петя повертелся на своем сиденьи, заглянул в банку, куда Хмурец бросал "рожки" (там собралось их уже с полгорсточки), о чем-то пошептал сам себе. Вскочил, забегал по площадке, заглядывая каждому в посуду.

- Нестер Антонович, а куда вы спорынью высыпаете? - спросил он у кладовщика.

- Было немного, так в ров высыпал, затоптал грязью. А вот еще немного... - толкнул он ногой почти пустой мешок. - А самые большие на току отсеиваются, не знаю, куда агроном командует девать - выбрасывать или сжигать.

- Отдайте мне ее, хорошо?

- Кали ласка! Можешь хоть кашу варить из этой отравы.

Горохов выбежал на крыльцо, стал вглядываться в конец двора, где был ток. Я понял: переживал Петя, не пропали б те "рожки"!

- Видал? - зашептал мне Чаратун. - Кажется, из этих "рожков", спорыньи, какое-то лекарство делают. Кровь останавливает, что ли... В аптеку думает занести, заработать.

Я вытаращил на Горохова глаза. Вот тебе и Петя-Петушок! Не такой уж он простак, каким кажется...

Тем временем Горохов вернулся к своему мешку-сидению и старательно заскрипел пером.

...Мы шли на обед медленно и солидно, как взрослые.

Все "А" уже не только торчали над домом деда Стахея, но и были обшиты досками-горбылями. К ним можно было хоть сегодня прибивать шифер или гонт.

По привычке завернули во двор деда и сразу сорвались на галоп. Под забором на бревне сидели дед Стахей, тетка Фекла, Гришина мать и... Володя Поликаров!..

Пока мы его тормошили, дед Стахей и тетка Фекла рассматривали нас, словно впервые увидели, и ласково улыбались.

- Ну вот, все в сборе... Так вы смотрите, не задерживайтесь очень... начала собираться домой тетка Фекла. Приходите все к нам, будем вместе обедать.

Здорово! Оказывается, тетка Фекла не такая уж плохая, как мне казалось. Когда снова ушел отец Гриши, словно помолодела, выпрямилась, смело начала глядеть людям в глаза.

Тетка Фекла ушла. А мы еще немного посидели, поболтали и начали осматривать дом деда Стахея изнутри.

Поликаров не переставал расхваливать дом.

- Ой, голубок... Я уже и бригадиру Алексею говорил, Левонкиному отцу, и председателю уши продудел... - не преминул пожаловаться новому человеку Стахей Иванович. - Зачем мне, на старости лет, такая хоромина? Что я - танцы в ней буду устраивать? Мне надо о другом доме уже думать... Находился по земле, слава богу, аж ноги гудят. Мешаю только людям...

- Стахей Иванович, ну разве можно так говорить! - пожурил старика Поликаров. - Теперь только и жить. А на земле всем места хватит. И знаете ли вы, что у нас, в Белоруссии, еще до сих пор меньше людей, чем до войны? А сколько лет прошло... Каждый четвертый погиб...

- Твоя правда, внучек, чистая правда... - дед пригорюнился.

Гриша поспешил перевести разговор на другое:

- Пошли обедать, а то нам скоро в амбар идти...

Чаратун взял под руки Володю и Стахея Ивановича. Витя вцепился в другую руку Поликарова, я - за деда.

Шеренга наша заняла чуть ли не половину улицы, и каждый, кто встречался, почтительно здоровался с нами, улыбался, уступал дорогу.

Тетка Фекла нажарила яиц, нарезала домашней колбасы, сыра. Было и масло, и малосольные, лысоватенькие огурчики, рядом с ними желтел в тарелке мед, лежала гора яблок - "житников". Посредине стояла бутылка вишневого вина и бутылка ситро.

- Откройте кто консерву, а то долбила, долбила... - пожаловалась мать Чаратуна, посмотрев на пальцы.

- Ой, зачем ты, Феклочка, так размахнулась, кто это все съест? Хоть консерву не порть... - Дед забрал у нее из рук банку, отнес на кухонный стол. Но тетка принесла ее обратно.

- Она же пробитая уже!

Тем временем Поликаров достал из-под лавки свой чемодан - оказывается, он уже заходил сюда, к Чаратуну! - вынул свою бутылку вина - длинную, с заостренным горлышком. На ней было написано не нашими буквами "Фетяска".

- Вы свою спрячьте... - Володя поставил вишневое вино на окно. Слабоватые питцы собрались...

Мы только ради приличия помедлили, залезая за стол. А дед Стахей долго топтался у стола, все вздыхал и охал: "И зачем столько шума из-за нас подымать?" Наконец уселся с краешка - пряменько, как святой, руки где-то под столом, на коленках.

Гриша держался хозяином. Поликаров сидел в красном углу, смущенно улыбался. Чаратун, порезав большими ломтями хлеб, сам откупорил вино и ситро.

- Деду, вам может щей горяченьких налить? А то все, наверное, всухомятку да всухомятку...

- Насыпь со жменю, Феклочка...

Я хмыкнул: разве можно щи насыпать?

Володя поднял руку как первоклассник:

- А мне щей можно?

Все рассмеялись.

- Ой, я вам стыдилась предлагать... Думала, городской человек, не будете наше есть... А мой сорви-голова может целый день пропадать, а про еду и не вспомнит.

Взрослые выпили по чарке вина и начали закусывать. А мы со своим напитком расправились сразу: почти по полному стакану на брата вышло. Потом на столе появились душистые, наваристые щи...

- О, а главного я вам, хлопцы, и не сообщил, - сказал Володя. - Я же в музей заходил, интересовался. На их письмо уже есть ответ: самолета с номером мотора 88833 у западной границе не было. На Дальнем Востоке летал на нем некто Тарасюк Марк Тарасович, родом из Запорожья - это где Днепрогэс... Он жив-здоров, работает сейчас на своей родине.

Я положил вилку на стол. Вот тебе и дождались!

- А варианты? На варианты ответа еще нет? - Витя спокойно работал ложкой в тарелке с медом.

- Какие варьяты? Кто - варьят? - сразу же переспросил дед Стахей.

Пришлось объяснять, что ни о каких сумасшедших речь не идет, рассказать о номере двигателя, о возможных вариантах его. И все, вспомнив находку на комбинате, начали вздыхать. Притихли...

Да, только и остается, что утешать себя - отпал один вариант номера. А сколько их всех!

Когда взрослые выпили по второй рюмке, потом по третьей, дед Стахей повеселел, оживился:

- Ну - жив буду, обязательно устрою вечеринку! Новоселье справлю... На Октябрьские... Полный дом гостей назову. Пусть посидят вместе за моими столами... Ты уж, Феклочка, меня не чурайся, поможешь подготовиться. И их матерей буду просить...

- Хорошо, деду, хорошо... Лишь бы дождаться того новоселья. Берите меда с хлебом, если огурец не по зубам...

- Спасибо, дочка. "Нахлябаўся, насярбаўся дый сказаў - даволi", как в той песне поется.

- Так это же о примаках песня! Им есть не давали...

- Во, во! А я кто, по-твоему? Примак и есть... Я же из Черного Камня пришел, из-за Немана.

Мы посмеялись.

- Вот дурная баба... - покраснела тетка Фекла.

Она поставила на стол "для запитку" кувшин молока. Я выпил стакан и поднялся из-за стола, поблагодарил. Гриша толкнул под бок Хмурца: "Кончай!"

Витя сунул в мед изогнутую хлебную корочку, зачерпнул, как ложкой, и тоже поднялся из-за стола. Золотистые нити паутиной прилепились к подбородку, янтарные капли попали на рубаху. Любит, оказывается, Хмурец мед...

Пошел с нами посмотреть, что мы делаем в амбаре, и Поликаров.

Горохов уже сидел на своем месте и прилежно скрипел пером. А может, он и вовсе не ходил домой, боялся показаться на глаза родителям? У своих подстилок сидело еще несколько мальчиков и девочек, но не работали, а занимались кто чем: хрустели яблоками, старательно сплевывали в горсти косточки вишен, читали книжки.

- А где Нестер Антонович? - спросил Гриша.

- Где-то на току, - ответил Горохов, хотя Чаратун не к нему обращался. - Там авария какая-то... А я попробовал развезти мешки - ничего не получается.

Гриша молча взял тачку Нестера, подвез к мешкам, что стояли у стены, взвалил один на тачку. К Чаратуну тут же подскочил Володя:

- Давай я! Ты только говори - куда...

Так они вдвоем и развозили. Гриша шел впереди и говорил:

- Этой брось... И этому надо будет подвезти... А у этого забрать готовый...

Весело пошла работа!

Появилась на своем мешке у выхода бабка Хмурца.

- Ты где это пропадал? Мать спрашивает: "Видела его там?" Видела, говорю, на обед ушел, как все люди... А он шел, шел и не дошел, как камень в воду...

- Я не голодный! - отмахнулся Витя.

Не понравился мне его жест - какой-то пренебрежительный, - "Отвяжись!", мол... И это на родную бабку! Но Витя еще раз махнул - резче, испуганней. Потом обеими руками! Потом подхватился с места, забегал по площадке, опрокидывая мешки, натыкаясь, как слепой, на ребят... Девчонки завизжали:

- Пчелы! Пчелы!

Витя вертелся вьюном, сбросил рубаху, замахал ею вокруг себя, хватался руками за лицо, за грудь... И наконец затих, втянув голову в плечи и вытаращив глаза... Медленно двинулся к выходу...

Я отобрал у него рубаху, скомкал, выбросил за дверь. Снял с подбородка полузадушенную пчелу. Жало вытащил, а оно, как живое, само впилось еще раз...

- Любишь кататься, люби и саночки возить, - хохотал Гриша. Вместе с Поликаровым они подымали девчонкам мешки, помогали наводить порядок на площадке.

- Не бойся, внучек, пчел... Здоровее будешь, - говорила бабка, ловко орудуя иглой. - Ежели прострел какой, радикулит или ногу, скажем, начнет крутить - пчела первейшее средствие...

Появляется дядька Нестер. Заговорил, забедовал еще издали, подымаясь по ступенькам в конце крыльца.

- Правду говорят: не говори гоп, пока не перескочишь. А я, дурак, радовался - так хорошо идет все!

- А что там случилось? - поинтересовался Володя.

- Да никто толком и не знает. Перестали электромоторы работать. И электрик, как назло, в отлучке!

Мы прислушались. На току была тишина... Тихо было и в дальних концах амбара, где вздыхали и сопели в сусеках вентиляторы.

- А свет горит?

- Горит. На свет отдельная линия. Если бы трансформатор полетел, то и света не было бы.

- Я сейчас! - махнул нам рукой Поликаров и спрыгнул с крыльца на землю - высота почти полтора метра.

- Что - может, кумекает он в этом деле? - посмотрел вслед ему Нестер Антонович.

- Го! Еще как кумекает! - воскликнул Гриша.

И мы рассказали дядьке Нестеру, какой мастер, специалист по электричеству Поликаров. И что за герой!

- Эврика! - вскочил на ноги Горохов. - Вот когда мы проведем интересный сбор! Пусть он расскажет, как совершил свой подвиг! Пусть он...

Хмурец дернул его за рубаху - "Сядь!" - и продолжал дальше выклевывать "рожки". А мальчишки шумят - здорово Петька придумал!

Остудил горячие головы Гриша.

- Даже и не думайте. Он еще очень слаб... Мы слышали, как главный врач говорил: "Месяц надо отдыхать, ни о чем не думать, не волноваться..."

Немного прибавил Чаратун, но в основном - верно. Как можно рассказывать о своем поступке каждому встречному-поперечному? Все равно, что хвастаться смотрите, восхищайтесь, каков я! А он просто хотел человека спасти.

Нестер, наслушавшись наших разговоров, хотел уже бежать вслед за Поликаровым, отговаривать, чтоб не брался за работу. Но сообразил, что этак тоже неделикатно получится: хочешь не хочешь, а надо напоминать о болезни. Взялся за тачку, развез несколько мешков про запас. И не выдержал, направился все-таки следом за Володей.

Пропадали они около часа. Появились, возбужденно разговаривая, жестикулируя. С тока доносился ровный, напряженный гул.

- И скажи теперь, что бога нет!.. - улыбался, сыпал словами Нестер Антонович. - Стояли б механизмы еще два дня, пока бы наш электрик не приехал.

Поликаров смущался: ну что он такого сделал?

Повертелся около нас и снова заторопился:

- Я на току буду. Там интересную сушилку монтируют - целый завод...

Мы работали, как одержимые. Время бежало незаметно...

Поднял как-то голову и вижу: Горохов не заполняет этикетки, а помогает Хмурцу перебирать зерно. Перемирие?.. Ладно, лишь бы в интересах дела.

К вечеру почувствовал, как затекла у меня спина, как ноют и дрожат все косточки. Болят, как побитые, бока... Дался пол в знаки! Хмурец-мудрец со своей рационализацией все-таки обхитрил нас.

Все начали расходиться, а мы повернули еще на ток.

Володя, раздевшись до пояса, сидел верхом на балке и прикреплял обручем и скобами к стропилине толстую вытяжную трубу.

- Забирайте, забирайте его... Загонял нас со своим темпом? - шутя жаловались нам рабочие из "Сельхозтехники". - Мало ему электричества, так еще и за слесаря вкалывает.

Володя устало и счастливо улыбался.

Пошли на Мелянку освежиться. Всю дорогу Поликаров шутил с нами. Настроение у него было чудесное.

Вода была мягкая, теплая. Просто не хотелось вылезать! А на берегу вечерний холодок...

Багряный диск солнца завис над самым горизонтом и уже не грел. Володя стоял на берегу, скрестив руки на груди, подставив этому солнцу лицо... Он задумчиво, мягко улыбался.

Витя все еще плескался в реке, набирая в пригоршни воду и делая примочки к пчелиным укусам. А мы с Гришей сидели возле Володи на корточках, натянув на мокрое тело майки, и стучали зубами от холода.

Случайно, мельком я скользнул взглядом по ногам Поликарова и сразу перестал дрожать: мизинец почти полностью прирос к другому пальцу!

Только... Только не на правой ноге, а на левой!..

Ни Гриша, ни Витя этого еще не заметили.

Теперь меня начала бить нервная дрожь...

НОВЫЙ СЕМЬЯНИН ДЕДА СТАХЕЯ

Ночь...

Ясноглазая, синяя ночь нависла над землей.

Время позднее, но небо на закате все еще светлеет.

Тишина, и в этой тишине плывут нежные и грустные звуки:

- Цi свет, цi свiта-а-ае, цi на зоры займа-а-ае...

Поют и в другом конце деревни, и где-то еще дальше - может, в Студенце. Только нечто другое, кажется, "Стаяць вербы у канцы грэблi", "Як сарву я ружу-кветку"...

А вот и совсем близко девичьи голоса спрашивают у реченьки, почему она "не поўная, з беражком не роўная". Новая песня заполняет все вокруг - дворы и сады, улицу, как будто поют со всех сторон сразу...

Где-то там, с хлопцами и девчатами, и Володя. Но один пошел - с сестрой Хмурца.

Мы сидим втроем на скамье у нашего забора. Нам немного грустно и тревожно: мы уже наговорились и напереживались вдосталь.

Сидим и слушаем ночь...

Когда на Мелянке я увидел такое на ноге Володи, я не столько обрадовался, как испугался. И едва сдержался - так хотелось быстрее рассказать обо всем хлопцам. Но только сейчас, после ужина, когда Володя ушел с сестрой Хмурца на гулянку, я позвал Гришу и Витю и рассказал обо всем.

Витя сразу закричал "ура!", правда, тут же прикусил язык. А Гриша испугался, как и я: "Ух ты!"

И было чего пугаться. Попробуй скажи: "Володя, никакой ты не Поликаров, а Суровей..." Разве та примета на ноге - доказательство?

Дед, допустим, мог забыть уже, на какой ноге - правой или левой... Но может быть и простое совпадение примет - только в одной Белоруссии девять миллионов человек.

- Поликаров собирался ехать в детский дом к той тетке, - сказал Гриша. - Обождем, потерпим. Может, там узнает что-нибудь...

Да, ничего лучше не придумаешь. Но как невыносимо трудно нам будет пережить это время!

Ах, Володя-Владимир... Танцует себе где-то, поет, а того не знает, что его судьба, можно сказать, в наших руках... Не знает, как страдаем мы от этой тайны, как нам невмоготу...

Надо молчать, надо пока что молчать!..

Сидим, слушаем ночь...

Нам хотелось дождаться, когда Володя будет идти назад, хотелось посмотреть на него. Но вышла моя мать.

- Это что еще за кавалеры сопливые! И сна на вас нет! Полночь уже, а они...

И давай хлестать всех подряд фартуком.

...Поликаров словно испытывал наше терпение. Четыре дня он жил у Чаратуна и все четыре дня с утра до вечера пропадал на сушилке - пока она не зашумела, не загудела на всю мощь.

Мы видели, как Фома Изотович тряс ему руку, будто хотел оторвать, и все сожалел:

- Вот бы мне такого спеца в колхоз! Мастак, ой мастак!..

Поликаров краснел от похвалы, как мальчишка. А когда председатель сказал, что ему начислили деньги, совсем растерялся:

- Да я... Я же не... Что я - на заработки к вам...

- Мы все отлично понимаем, - как бы соглашался с ним председатель. - Но порядок есть порядок. Работал - получи... А придешь в контору, мы еще и договор с тобой оформим на некоторую сумму.

Поехал Поликаров в свой детский дом назавтра же, в воскресенье. Наверное, не захотел, чтоб председатель приставал к нему с этим договором.

После отъезда Володи мы ходили в амбар еще три дня. За это время произошло только одно более или менее важное событие: пришел ответ из архива Министерства Обороны и мне.

Вскрывал конверт я спокойно. Ну, что там может быть интересного? Не иначе как копия того ответа, что получил музей. Мы ведь запрашивали об одном и том же!

А написано было в бумажке совсем иное. Самолета с двигателем две восьмерки и три тройки не было в Белоруссии, а был он... На Севере, около Мурманска! Фамилия летчика Никитенко, звать Савелий Трифонович.

И как я перепутал номер? Кажется, так старательно цифру за цифрой выписывал...

А может, и хорошо, что так получилось? В конце концов, количество вариантов уменьшилось еще на один...

Гриша нас не ругал за ошибку.

- Неделя! Одна-единственная неделя осталась до сентября! Понимаете, что это значит? - он преподнес нам этот факт как величайшую сенсацию. - И мы будем просто так болтаться по деревне?

Понятное дело, болтаться не стоит. Пошли в лес.

Удивительно: хоть бы один белый гриб! Лисички, сыроежки... Хрустит под ногами валежник, воздух горячий, как в сушилке... Пахнет завядшим березовым листом и терпко, густо - смолой.

У самой Соловьиной долины набрели на джунгли малинника. Ветки-стебли арками нависали над головами, переплелись с крапивой. Малина уже кончалась. Перезревшие ягоды, чуть дотронешься, сыпались градом. Большущие, набрякшие соком... И неизвестно, чем больше пахло - малиной или крапивой.

Хмурец то мурлыкал от удовольствия, то ахал-вскрикивал, ожегшись, то снова стонал от избытка чувств...

Я перестал поглощать ягоды, отгреб в сторонку в кошелке грибы, отгородил их папоротником и собрал пригоршни две малины.

За малиной, уже специально, отправились мы и назавтра: матерям вдруг захотелось сварить хоть немного малинового варенья - "на лекарство". На этот раз был вместе с нами и Поликаров. Мы нарочно позвали его с собой, чтоб немного развеялся: приехал он грустный, расстроенный и ничего нам о своей поездке не рассказывал.

Ну и пусть... Придет время - расскажет.

Поликаров рвал малину, лез в самую большую крапиву, куда даже Гриша не осмеливался. Сыпал в ту посуду, чья была поближе.

Когда сыпал в мой бидончик, я всмотрелся в его лицо. Щеки разрумянились, глаза блестят... Увлекся, как тогда, монтируя сушилку.

Хорошо, что вытащили его в лес... Хорошо, что согласился он приехать на отдых именно в нашу деревню! По нашему лесу целый день будешь бродить и не устанешь. Наоборот, чем больше ходишь и дышишь, тем больше сил прибавляется.

Когда, наконец, наша посуда переполнилась, решили мы показать Володе Партизанский остров.

Вел отряд Гриша. Но забирал почему-то все правее и правее, по взлобкам, а не по Соловьиной долине.

- Сусанин, ты забыл, где мы хворост собирали? - пытался взбунтоваться Хмурец.

- Ну, давай, давай, покорми комаров... - бросил Гриша через плечо и зашагал еще быстрее.

Нет, Гриша все-таки молодчина. Сообразил, как лучше преподнести наш остров. Мы вышли на высокий, обрывистый берег. Величественно катил внизу свои волны Неман. Темнела непролазная чащоба Принеманской пущи за рекой. Далеко слева, за островом, пуща переходила в зубчатую синюю полоску. За нее как раз сворачивал длинный караван плотов. На последнем с шестом в руках стоял человек.

Остров, такой дорогой нам клочок суши, показался значительно короче, чем тогда, когда хозяйничали на нем мы. А может, он не уменьшился, просто смотрели мы под другим углом?

Шалаш стоял на том же месте. На него набросаны свежие ветки. Кто-то пользуется нашим убежищем: на песке лежит резиновая лодка. На желто-зеленом острове она краснеет, как божья коровка на листке ивы. Ага, вот и ее хозяин. Сидит в складном креслице, сдвинув на затылок соломенную шляпу. Удит он как раз на том месте, где когда-то рыбачил Гриша.

Мы сидели на самом краешке кручи, спустив вниз ноги. Только Володя лежал на животе, кулаки под подбородком. Все молчали, как будто прощались с чем-то дорогим. В груди тревожно щемило: так бывает, когда слушаешь журавлиный крик.

- Смотрите!.. - рванулся вдруг Витя, показав рукой. Чуть с обрыва не слетел.

На том берегу ложбиной пробирался к воде сохатый. На голове он величаво нес ветвистые рога. А сам не то рыжий, не то серый, ноги и брюхо казались белыми. Постоял, понюхал воздух, приподняв горбоносую морду, посмотрел на остров. И начал спускаться к воде - осторожно, припадая на задние ноги, принюхиваясь. Вошел в воду по колено, закрылся от нас рогами - пил... Потом медленно двинулся вперед - глубже, глубже... Над водой распластались лопатистые рога. Лось поплыл...

- Ух ты, мать родная! - шептал восхищенно Поликаров. Он уже не лежал, а стоял на коленках и смотрел на сохатого, как зачарованный. - Как у него все красиво, с достоинством получается... Лесной бог!

Течение понемногу сносило сохатого вниз. Начинал напротив нас, а проплывет где-то у самого острова... Нет, все-таки прибьется к острову!.. Неужели животное может так хорошо все рассчитать? Не впервые, видно, для него... Но почему да острове мы не нашли никаких следов пребывания лося?

Интересно, будет потом на наш берег перебираться или ему только на остров и надо?

Мы повскакивали, идем берегом, не сводя глаз с сохатого, и совершенно забыли, что на острове с нашей стороны сидит рыбак, что не ждет он к себе такого гостя!

Берег понижался резко, уступами... Вот уже и долина, журчит Заячья криница. Остров - как на ладони...

Мы остановились - лось исчез за кустами острова. Неужели не рассчитал лесной великан и его пронесет мимо?

Вдруг над кустарником выросли черные лосиные рога! И вся голова показалась, и спина... Схватил длинными губами, рванул несколько веток лозы - и раз, и второй...

Рыбак забеспокоился, наверное, услышал шум, да не знает, в чем дело. С тревогой посмотрел на нас - может, мы виноваты?

- Эй, лось сзади! - крикнул Володя.

Зверь дернулся, а рыбак вскочил на ноги - обернулся. Лось аж взвился в воздух - ш-шух грудью на кусты, влево. А рыбак - прыг в другую сторону, к лодке. Столкнул ее в воду, бросился ничком. Шляпа слетела с головы, закачалась на волнах...

- Ха-ха-ха! - не выдержал Хмурец.

Но дядьке было не до смеха: весел в лодке не было. Ее сразу закружило, понесло течением. Володя быстро пошел вровень с лодкой.

- Лось ударом ноги может человека насквозь пробить - ты понял? говорил он Вите.

Рыбак суматошно наклонялся то к одному борту, то к другому, пробовал грести руками. А резиновую лодку несло и кружило, как осенний лист. Расстояние между островом и лодкой все увеличивалось...

Рыбак встал на ноги, зашатался...

- Осторожно, а то искупаетесь! - кричит ему с берега Поликаров. - Мы попробуем вам помочь!

Легко сказать - помочь. А как? Лезть в воду и буксировать к берегу вплавь? Не просто при таком течении, так можно увеличить в лодке число пленников: придется самому залезать в нее.

Володя быстро шел берегом и все посматривал то на лодку, то на высокие кусты орешника. Вдруг он остановился около одного куста, выбрал высоченный и ровный стволик. Отломил у корня, на конце получилось копыто-булава. Бегом поволок к воде.

Чудеса: в лесу эта орешина казалась длиннющей, а бросили в воду - где и рост ее подевался! Надо еще два раза по столько приточить, тогда, может, и дотянулись бы до лодки.

А лось тем временем выплыл назад на свой берег, отряхнулся, исчез в лесу.

Остров остался сзади. Лодку потянуло на стрежень...

Володя сел и начал поспешно снимать ботинки. Хотел, наверное, бросаться вплавь.

- Обожди! - крикнул Чаратун. - Попробуем лески связать. Камешек на конец - и бросить!

Вмиг размотали лески Чаратуна - те самые, без крючков. Связали, прикрепили камешек...

Раза три или четыре бросал Володя. То недолет, то в сторону. Наконец хвать! Поймал дядька...

Подтаскивали лодку к берегу медленно, как загарпуненного кита. Жилка могла порваться, и тогда рыбаку пришлось бы плыть до самого города.

Володя подтаскивал, а мы рассматривали рыбака.

Невысокий, полный... Блестит бритая наголо голова, блестит раскрасневшееся потное лицо. Одет рыбак в брезентовую куртку с башлыком, на ногах - резиновые сапоги с широченными, отвернутыми вниз голенищами.

- Ах ты, елочка зеленая! - вздохнул облегченно рыбак, когда днище лодки зашуршало по песку. - Это же надо такому случиться! Буду рассказывать - не поверят, хоть справку у вас бери...

Рыбак ступил за борт, на мелкое. Ухватился за веревочку, что опоясывала лодку, проходя через специальные ушки, вытащил на берег.

Подавал мокрую руку всем по порядку:

- Добрый день! Здравствуйте! Ого, молодой человек, какая крепкая у вас рука! Приятно познакомиться! Калистрат Федорович меня звать. Дедышко фамилия!

Мы смотрели на словоохотливого дядьку: можно себе представить, какую историю он придумает о своей рыбалке, об этом случае.

- Это ж, елочка зеленая, высадили меня здесь вчера... Знакомый капитан катера-буксира попался. Партизанили вместе когда-то в этих лесах. Закурить есть?

Володя и плечами пожал, и руками развел: не курит!

- Ага... Думал, порыбачу дня три, а когда он будет идти вторым рейсом, заберет. А тут!.. - и Калистрат Федорович покачал головой, захохотал.

- Как же вы теперь на остров попадете? - улыбнулся Володя.

- Ха-ха, а бог его знает... Ах ты, елочка зеленая!.. Столько лет собирался рыбку половить на этом острове, и на тебе - лось выжил! Когда-то партизаны одного нашего отряда здесь прятались - не слыхали?

Еще бы не слыхать! Мы не только об этом слышали... Перебивая друг друга, рассказали ему, кто мы такие, спросили, не знал ли он партизан Алексея Лаврушку, Стахея Суровца. Нет, оказывается, не знал, не из одного отряда они. А может, и слыхал да забыл. Столько лет прошло!

И все равно мне было радостно: не только мы знаем историю острова! Не только нас привлекает этот клочок земли!..

Хорошо, что у Гриши был нож. Мы помогли рыбаку вырезать из той ореховой жерди шест, помогли затащить лодку повыше острова, рассказывали, как переплывали сами. Дядька учел наш опыт - причалил как раз у мыса Мокрых Штанов.

Расстались мы друзьями. Долго махали рыбаку руками, а он нам и рукой, и шляпой, нацепив ее на шест.

Веселый дядька!

Мы долго шли вдоль Немана, словно не было у нас сил расстаться с рекой. И еще раз сидели на берегу, отдыхали, смотрели на воду. Притихшие, сосредоточенные - каждый думал о чем-то своем...

- Гриша, - сказал наконец Поликаров, - ты на меня не обижайся. Пойду я от вас...

- Ко мне! - схватил я его за руку.

Витя - за другую:

- К нам!

Володя улыбнулся:

- Нет, друзья-товарищи... Не к вам. Буду у Стахея Ивановича жить. Если примет... Да и дом ему надо помочь до кондиции довести.

- Примет! - вырвалось у меня. Я сказанул бы и больше, но Гриша мгновенно зажал мне рот. Володя, кажется, этого не заметил.

Выждав, Чаратун спросил у Володи как можно спокойнее:

- Скажи, а что нового ты привез из своей поездки, о чем узнал?

- Да так... Почти ничего... В документах детского дома и слова нет, кто я такой, откуда.

- А что та тетка рассказала? - не выдержал Хмурец.

- Ничего она не могла рассказать. Умерла... Опоздал я... Вторую мать потерял...

Володя опустил голову - хотел спрятать глаза.

И показался он мне таким же мальчишкой, как и мы, только еще более беззащитным. Не хотелось больше ни о чем его спрашивать...

- Соседи тетки той рассказывали... Будто нашла она меня около машины-полуторки... На шоссе... Женщины, жены военных ехали с детьми. Всех в клочья - прямое попадание... А я был в ватное одеяльце завернут, отшвырнуло от машины - ни синяка, ни царапины. Правда, от голода и крика уже чуть дышал. Показывали мне братскую могилу у дороги... Ограда, березка растет... Цветы положил туда...

Мы сидели тихо-тихо, слышен был шелест каждого листочка.

- Трудно было той женщине меня растить. Сначала ходила в соседнее село к роженице, просила молока. Потом коровьим поила... На сердце, оказывается, та тетка часто жаловалась... Соседи рассказывали... Поэтому и в детский дом меня отдала, боялась, что умрет при мне, напугает...

Мы молчим. Молчит лес, молчит река...

Володя тяжело вздыхает и встает.

- Идем, а то что-то не того... - он взялся за грудь.

Встали и мы.

- Володя, ты только не волнуйся... - решился наконец Гриша. - Может, ты даже к своему родному деду идешь жить. У его Миколы-летчика, мы тебе рассказывали, перед самой войной сын родился. Так у малыша была как раз такая примета на ноге. Ну, ты же знаешь, какая...

- Палец?!

- Ага... Только дед говорит - на правой ноге...

Володя смотрел на нас такими глазами, что казалось, будто он хотел припомнить - кто здесь с ним. И вдруг сник, устало опустил плечи:

- А почему ты об этом мне раньше не сказал? Эх, верхолаз, верхолаз...

- Мы и теперь не хотели говорить, - вступился я за Гришу. - Эта примета еще ничего не доказывает.

- Ух, какие вы стали умники... Ничего не доказывает! - и уже повторил в раздумье: - И правда, ничего не доказывает. Абсолютно ничего не доказывает... Хоть бывает и так: по крови родня, а люди чужие друг другу...

Гриша вздрогнул, будто его ударили по щеке. Повернулся, пошел от нас.

Мы с упреком посмотрели на Поликарова. Володя хлопнул себя по лбу: "Ох, и дурак!" Быстро догнал Гришу, обнял его за плечи...

Мы с Витей шли за ними, не спуская глаз, Хмурец нес и мою, и свою кошелку - уверял, что для противовеса так лучше: тяжести второй кошелки не чувствуешь.

С полдороги возьму я. Сколько того весу - это же не ведра с водой.

Вместо эпилога

Как-то у Мелянки мы видели большую стаю аистов. Паслись, набираясь сил перед отлетом в теплые страны. Где-то в этой стае были и наши аисты. Но разве теперь их узнаешь? Это у каждого человека свои приметы и особенности, своя судьба...

Мы опять ходим в школу - уже в шестой класс. А в пятый "Б" пришла Люда из Студенца, вместе с ней - еще несколько мальчишек и девчонок.

У нас теперь новая пионервожатая. Значит, работа пойдет лучше, не так, как в прошлом году.

Где-то через неделю после начала занятий переизбрали совет отряда. Присутствовали на нашем сборе новая пионервожатая и классный - Вадим Никанорович. Неожиданно для нас председателем избрали Гришу Чаратуна.

- Ну что ж - организатор он хороший, хлопец боевой, - сказал Вадим Никанорович и вроде хотел улыбнуться, да раздумал. - Правда, горяч не в меру... Ну, ничего, если будут заскоки, вместе его будем поправлять.

Да, если что - мы остудим Чаратуна. Целый класс - это не мы вдвоем с Витей. А чтобы в совете был какой-то противовес Грише, предложил я ввести туда и Хмурца. Воздержался при голосовании один бывший председатель.

- Я имею право? Я же имею право! - доказывал он неизвестно кому. Но уже назавтра спохватился и повел себя так, будто сам предложил Гришину и Витину кандидатуры.

- Послушайте, ребята! - взобрался он на парту. - Я такую песню выучил в пионерском лагере! Когда в поход ходили, пели ее, дурачились:

Каменный век...

Э! Э!

Пещера среди гор,

И человек...

Э! Э!

Идет, несет топор.

Обросший весь...

Э! Э!

Как волк умеет выть,

И даже мамонт от него,

Э! Э!

Поджавши хвост бежит!

Зазвенели стекла от хохота...

- Здорово, правда? Давайте сделаем ее отрядной песней!

Петя весь сиял, взмахивал руками, чтоб устоять, не свалиться с парты.

- Слушай, ты! Доисторический человек! - оборвал его Чаратун. - Можешь распевать ее в одиночку. А песню для отряда мы сами сочиним... Правда, ребята?

- Правда!!! - закричали мы.

...Володя живет у деда Стахея - решил, к радости Фомы Изотовича, к нашей радости, остаться в колхозе. Он согласился уже прийти на наш сбор. Но не подвиги свои расписывать, а поговорить о выборе профессии...

Договорились мы об этом с Володей в красном уголке фермы. Там Поликаров как раз устанавливал телевизор, а мы вешали лозунг: "К борьбе за дело Коммунистической партии - будьте готовы!" Мы взяли шефство над телятами, над дедом Стахеем, и этот лозунг - наш первый практический шаг.

Не обошлось, конечно, без конфуза. Фома Изотович, когда прочитал этот призыв к животноводам, фыркнул в короткие усы. А потом сказал:

- Ладно, пусть висит... По существу - это очень правильный лозунг!

Деревня уже успокоилась, приутихла. А разговоров сколько было! Это же такая новость, такая новость... Нашелся внук деда Стахея!

Что ж, будем и мы так считать. И пусть никто никогда не узнает о наших сомнениях...

Конечно, было бы здорово, если б тот летчик, которого нашли на стройке, не остался неизвестным. И пусть бы оказалось, что он отец Володи Поликарова, сын деда Стахея. Но таких совпадений, наверное, даже в книжках не бывает.

Едва только настлали в доме Стахея пол, вставили окна, сложили печку, как дед справил новоселье. Пир был горой, на восемь столов! Гостями были все наши семьи, и строители, и Фома Изотович, и еще чуть ли не полдеревни. А дед говорил, что он одинок, что нет у него родни!

Не на последнем месте сидели я, Витя и Гриша. Был и дед Адам из Студенца с сыном Юрием и внучкой Людой. Адам был навеселе и все обнимался с дедом Стахеем, Володей, вспоминал партизанщину, поздравлял с новосельем, поздравлял с внуком, желал дождаться и правнуков...

Моя мать намекала Стахею Ивановичу, что не мешало бы, как говорится, за одним скрипом, справить и свадьбу Володи. "Это же такая девчина у Хмурцовых, такая девчина... Как тихое лето!"

Что пахнет свадьбой, понимали даже мы. Не было того вечера, чтоб Володя не встречался с сестрой Хмурца. Даже здесь, на новоселье, они сидели рядышком и ворковала о чем-то своем...

Давал нам председатель колхоза машину. Ездили мы всем классом с Вадимом Никаноровичем в лес, накопали молоденьких березок и отвезли на химкомбинат, высадили аллею.

Потом дали для строителей и рабочих комбината свой концерт. Витя Хмурец исполнил "Орленок, орленок, взлети выше солнца...". Никогда я не думал, что у него такой голос! Рабочие обещали приехать к нам с ответным визитом. У них самодеятельность - ого-го! Где вот только будут выступать - Дворец культуры у нас только еще начали строить...

Ехали мы назад и все оглядывались на высоченную трубу. Из нее тянулся по ветру большой "лисий хвост". Такой рыжий дым валит, когда производят азотные удобрения.

Председатель совета отряда Гриша Чаратун всю дорогу бережно держал в руках целлофановый пакет-мешочек с первой аммиачной селитрой.

Как пшено, только белое. Подарок рабочих...

...К нашей деревне начал ходить автобус из города. Такого удобства дождались! Гриша первым воспользовался автобусом - ездил в город, на химкомбинат. Зачем - никому не говорил. Может, наводил справки об отце? А потом рассказал, что случайно в материном сундуке обнаружил он грамоту. Выдана отцу в Кустанайской области. "Заслужил!" - пояснила мать. За лето с бригадой в пять человек построил два коровника.

Вот и пойми после этого дядьку Ивана... Это же как надо работать, чтобы столько сделать! Все в жизни, оказывается, не просто устроено, и что ни человек, то загадка.

...Писем из архивов и музеев пока нет. Ждем и надеемся на лучшее.