"Ворота времени (Повесть и рассказы)" - читать интересную книгу автора (Мишанина Валентина Ивановна)

Мишанина Валентина ИвановнаВорота времени (Повесть и рассказы)

Валентина Ивановна МИШАНИНА

Ворота времени

Повесть и рассказы

Перевод с мордовского-мокша автора

Лирическая повесть и рассказы молодой писательницы рисуют взаимоотношения детей и взрослых - в трудные послевоенные годы и а наши дни.

________________________________________________________________

СОДЕРЖАНИЕ:

ВОРОТА ВРЕМЕНИ. Повесть

Нежданная гостья

Ворота времени

Калиновые сережки

Друг мой Тихоня

В жатву

Лестница

В школу

Дорога к синему небу

Друга познают в беде

Взрослый ли человек Вася

Как сватали мою мать

Зимушка-зима

Коричневые листочки

Ради чего живешь на земле

Колхозное собрание

Звезда счастья

Запах весны

СЕРЕБРЯНАЯ РАКУШКА. Легенда

РАССКАЗЫ

Друзья

Митина бабушка

Наказание

В старом доме

На теплой печке

Пятнистый котенок

На ветле

Когда приходит счастье

Цветы луговые

________________________________________________________________

ВОРОТА ВРЕМЕНИ

Повесть

НЕЖДАННАЯ ГОСТЬЯ

Ночью мне приснился странный сон. Будто я вдруг превратилась в падающую звезду. Мне жарко, потому что я горю; мне страшно, потому что я падаю. Я думаю, что если упаду на землю, то, наверное, разобьюсь. И вот я уже на земле, и мне совсем не больно, наоборот, легко и радостно, что наконец долетела. Осматриваюсь. Вокруг меня трава будто синяя-синяя... Но это уже не из моего сна. Похожие сны виделись моему другу детства, светловолосому мальчику с синими глазами - Димке Тиянову, или Тихоне, как называла его детвора нашей улицы. Попозже я расскажу о нем. А сейчас я проснулась. И мне хорошо оттого, что я больше уже не горю и не падаю. В моей комнате светло. В окно безмолвно заглядывает удивленная луна. Ночью, когда луна смотрит на меня, почему-то мне снятся странные сны.

Я лежу с открытыми глазами и думаю о падающих звездах. Когда-то давно я мечтала поймать такую звезду своими руками. Надо же, мечтала поймать настоящую звезду...

Глаза мои снова смежает сон, и я опять куда-то лечу... Потом слышу, как с тихим скрипом открывается дверь. Приподнимаю голову и вижу, что в мою комнату вошел кто-то одетый во все черное. Черное привидение! От страха я вся сжалась так, что тело онемело.

- Кто это? - едва слышно прошептала я.

- Напугала? А я думала, крепко спишь, - заговорило привидение знакомым мне голосом.

Да ведь это моя бабушка! Я вскочила с постели.

- Узнала? А я думала, и не вспомнишь. Давно оперилась, давно покинула нас. И тебе поди уж годиков двадцать - тридцать. - У бабушки тихий со скрипом голос, сменяющийся то вздохом, то стоном. Так обычно скрипит старое дерево в ветреную погоду. Она медленно развязывает платок. Вот так всегда делала, бывало, зайдет к нам в избу и неторопливо начнет раздеваться.

- Бабушка! Бабка Мария! - бормочу я и хочу помочь ей раздеться.

Но она отводит мои руки и говорит:

- Я уж сама не помню, сколько лет я бабка Мария. - Кладет платок на спинку стула, потом садится спиной к окну, лицо ее остается в тени.

- Сейчас я чай приготовлю, - и протягиваю руку, чтобы включить свет. Она останавливает меня.

- Погоди, погоди. Дай продохнуть немного, свет больно уж глаза режет. Давай так посидим маленько...

Лунный свет истаял в комнате. Время уже за полночь. Бабушка, и вправду похожая на черное привидение, сидит подле меня. И тут у меня промелькнуло в голове: как она смогла попасть в комнату? Ведь входная дверь заперта на замок. Может, это в самом деле и не бабушка? То есть опять мне все это снится?

- Бабушка, - осторожно спрашиваю я, - а как ты смогла войти в квартиру, заперто же?

- Сквозь стену, кха-кха, - смеется она. - Ты что забыла, в прошлом году сама нам с матерью ключик оставила, мол, на случай, ежели приедем, а тебя не окажется дома.

Все верно.

- Надо было вам с мамой вместе приехать. Как она там? - Мне хочется спросить обо всем сразу.

- Мать? Ничего. Вся в заботах. А найдется свободная минутка, любит, чтоб я поискала у нее да сказ рассказала, а как положит голову на колени, тут же и уснет.

Мне смешно, эту слабость матери я знаю давно. В детстве она и меня просила поискать ей в голове. Но я только почувствую, что она засыпает, тут же, как бы ненароком, выдергиваю волосинку, и она вздрагивает.

- У самой-то, как дела, бабушка?

- Дела, Татушка, что камень обкатанный, бросишь на гору, а он обратно на тебя катится. Жизнь вот прожила, тропку затоптала, а оглянулась, увидела: которые за мной плелись, в другую сторону свернули.

- Куда свернули? - не понимаю я.

- На кудыкину гору, а за той горой сад растет, вот и свернули за яблоками.

Такими иносказаниями она меня и в детстве сбивала с толку. Я молча улыбаюсь.

- Гляди-кось, совсем уже взрослой стала, - как ни в чем не бывало продолжала бабушка. - Который десяток-то тебе?

В последнее время она считала года только десятками. И сама не дала ответить:

- Да и не годами умные люди мерят жизнь человеческую. - В такт своим словам она покачала головой.

- Бабуня, как хорошо, что ты приехала, - радуюсь я. - Помнишь, как ты меня за руку водила. А как я ревновала тебя к остальным внукам. Зацеплюсь за твой подол - и ничего мне не страшно. И все мне тогда было ясно, все понятно. Что не понимала, вы объясняли, ты или мама...

- Детский ум - недозрелый ядрышек ореха, а коль созреет - сам орех. Помнишь, ты дитем заблудилась в Шайтановом овраге?

- Как же не помнить! Мы с тобой ходили за калиной. Я спустилась в овраг и заблудилась. Металась вокруг Шайтанова клада и не могла нужную тропинку выбрать. Звала тебя, плакала от страха. Потом ты меня окликнула. Глянула вверх, а ты сидишь на краешке оврага, веники вяжешь да посмеиваешься. И тогда ты мне про Ворота Времени рассказала...

- Это сказ про Гароя и Сиям, что ли? Было такое, было. Что говорить, и взрослые могут заблудиться. А дети в таких случаях быстрее учатся находить верную дорогу, - немного помолчав, она таинственно добавляет: Хочешь, мы и сейчас отправимся к Шайтанову оврагу. Войдем в Ворота Времени, заглянем в прошлое. Будем вязать веники и сказ про Гароя и Сиям сказывать. Кажись, это было в тысяча девятьсот пятьдесят... в каком же году? Тебе тогда был неполный десяток. Так ведь? Так. И отца твоего уже забрала черная земля. Ну, отправились, что ли?

Я киваю головой.

Бабушка берет меня за руку своими цепкими пальцами и уводит к Шайтанову оврагу... Через Ворота Времени - в прошлое, в мое детство.

...Мы с бабушкой набрали два полных мешочка калины. Очень красивой калины, очень горькой ягоды. Вдобавок бабушка решила наломать еще дубовых веников для бани. В конце лета веники не ломают, но бабушка выбирала только молодые побеги. Мне показалось, что внизу больше молодых дубков и я смогу наломать там много веток. По извилистой тропинке я спустилась вниз, не обращая внимания на то, что тропинка все время разветвляется на множество других едва заметных тропок. Спустилась на самое дно оврага и тут оказалось, что я потеряла из виду бабушку. Я побежала обратно. Неслась и не чувствовала, как ветки до крови царапают мои колени, руки, лицо. Я стала звать бабушку, но она не отзывалась. Как же так, ведь не успела я уйти далеко? Я выдохлась, бежать уже не могла. Тогда остановилась и закричала не своим голосом. Бабушка ответила мне. Я подняла голову и увидела ее. От радости у меня и голос пропал. Вот она, родная, сидит на краю оврага, вяжет веники и улыбается мне. Я поднимаюсь по извилистой тропке наверх, пот и слезы катятся по моему лицу горошинами. Вдруг у меня мелькнуло в голове: почему же она так долго не отзывалась мне? И сразу догадалась: да ведь она сверху все это время наблюдала за мной! И конечно, посмеивалась. В душе у меня закипела обида. Тропка привела меня назад к бабушке. Я села на готовый веник, а на бабушку даже не посмотрела.

- Ну что, набегалась? - заулыбалась она.

Я молчала.

- Ну полно тебе. Чего обижаться. Я только хотела поглядеть - умеешь ли ты по солнцу находить дорогу? Куда там! Даже головы не подняла, как слепой жеребенок, мечешься по кругу и ржешь от страха.

Я опускаю голову, у меня снова вот-вот брызнут слезы.

Некоторое время мы сидим молча. Но я чувствую, что бабушка про себя все улыбается. Искоса поглядываю на нее, она крепкими зубами отдирает с веточки лыко. Я тоже взяла веточку и принялась готовить завязки для веников.

- Ты только один раз обошла Шайтанов клад, а люди вон в полночь обходили по сорок раз и доходили до Ворот Времени... - У бабушки лицо серьезное.

- До каких таких ворот? - равнодушно спрашиваю я, скрывая свое любопытство.

- А до Ворот Времени. Хочешь в прошлое - на, пожалуйста, пройди туда; желаешь в будущее - поспешай в будущее.

- Не знаю я никакого прошлого и будущего, - бормочу я.

- Откуда тебе знать, - насмешливо говорит бабушка, - если сама от горшка два вершка.

Мне обидно слышать такое. В это время бабушка обнимает меня рукой и притягивает к себе. У нее теплая ласковая рука. И обида моя сразу растаяла.

- Я сейчас, Татуня, расскажу тебе сказ про Гароя и Сиям. И ты уразумеешь тогда, что такое будущее и что такое прошлое...

ВОРОТА ВРЕМЕНИ

Про это старый дуб сказывал моему прапрадеду. А тот дуб все сам видел. Деревья, они ведь тоже живые, и у них тоже есть душа и глаза. Они все видят и все понимают и долго-долго хранят в памяти то, что увидели однажды.

У большого леса стояла гора. Большая ли, небольшая, только поднимешься на нее - и семь потов сойдет с тебя. Но и на гору не сразу ступишь. Ее кольцом обступал глубокий овраг. Один склон был крутой и покрыт лесом, а вторым склоном была сама гора.

Овраг сильно зарос кустарником и колючей травой. Сюда никогда не заглядывал ветер, и было жарко от солнца, поэтому тут кишели змеи, прятались редкие птицы, которые боялись человеческого глаза. А гору народ прозвал Шайтановым кладом. Когда-то на ней стоял домик. Семь ветров обдували домик со всех сторон. Летние дожди так обмывали гору, что каждый камешек искрился на солнце, словно драгоценный.

Жил в том домике мужик по прозванию Равжаля*. Да не один жил, а с дочерью единственной. Нелюдим был Равжаля, редко когда заглядывал в село. А дочь свою прямо-таки взаперти держал, никому не показывал. Люди про меж собой говорили, будто бы он продал свою дочь за три сундука золота шайтану, и как только Равжаля покинет белый свет, уйдет в прошлое, рогатый заберет его дочь к себе. Таков, дескать, между ними уговор. Пока же Равжаля закопал сундуки с золотом глубоко в гору, да на них еще домик поставил, чтобы никто их не украл.

_______________

* Р а в ж а л я - черный человек.

Звали его дочь Сиям. Никто ее не видел, а слухи о ней ходили разные. Одни говорили: она безобразна, нельзя ее показывать людям, другие, наоборот, сказывали, что если увидит ее красоту молодец - умом тронется и ослепнет. Поэтому молодые парни хоть и чесали про нее языки, а на Сиям взглянуть никто не отваживался - свихнуться да ослепнуть никому не хотелось.

Услышал о Сиям такие речи Гарой и начал про нее свою думу думать. И стала она приходить к нему во сне. Хороший был парень этот Гарой, и на ноги скор, и на глаза востер, и сердцем добр. Да был у него один изъян нет на языке слова. И слышать слышит, и понимать понимает, а говорить не может. Когда он был еще малым дитем, его медведь напугал, с тех пор и молчит.

Однажды и собрался Тарой глянуть на дочь Равжали. Знать, смелый был парень, если не побоялся ничего. Дошел до леса, спустился по тропке и остановился на склоне оврага: оттуда домик виден как на ладони. Стоит домик, как и нежилой, вокруг ни души. Сидел-сидел парень на краешке оврага и собрался было уходить. И тут распахнулось окошко и зазвучала удивительная песня. Голос нежный, ласкающий слух. Слова легкокрылой птицей пролетали над оврагом, уносились далеко в лес и там эхом отзывались из лесной чащи.

Птицы - сестры мои,

Друзья мои - звери.

Только все покинули меня.

Сестры поднялись в небо,

Не взяли меня с собою,

Говорят-курлычат мне с неба:

"Нет у тебя, сестра, крыльев,

Нет у тебя, сестра, крыльев,

Есть у тебя, сестра, руки,

Есть у тебя, сестра, ноги.

Встречай-ка ты нас на земле".

Разошлись друзья мои,

Друзья мои - звери,

Не взяли меня с собою.

Сказали мне на прощанье:

"Нет у тебя, Сиям, острых когтей,

Нет у тебя, Сиям, острых клыков.

Ожидай-ка ты нас на поляне,

Встречай-ка ты нас на поляне..."

Ноги сами повели Гароя к домику. Поднялся он на гору, но тут и затихла песня, что так влекла его. В окно высунулась девичья голова. И в тот же миг Тарой и умом тронулся и ослеп от красоты девичьей. Да только постоял так долго ли, коротко ли и опять пришел в себя: и ум возвратился, и глаза видят. Во сне Гарой уже видел эту девушку, да там она лица не показывала, все пряталась от него. А сейчас он при ясном солнце видит красоту Сиям: волосы ее словно ржаной сноп на голове, глаза - два березовых листочка с блестящими росинками.

Увидела Сиям Гароя, руками всплеснула от удивления, замигала глазами - чуть росинки не выпали.

- Чего ты ходишь тут, добрый молодец?

Смотрит девушка на него, ждет ответа. И не дождалась.

- Почему молчишь, молодец, аль языка нет? - лукаво спросила она парня, и росинки в глазах озорно заплясали.

Гарой виновато развел руками, кивнул головой, дескать, твоя правда, девица, не могу говорить.

Нехорошо стало Сиям, не хотела она обидеть человека. И тогда она ласково поглядела на него, про себя попросила у него прощения, а вслух сказала:

- Пусть тебя это не тревожит, молодец. Был бы в голове ум, да в груди сердце доброе. А что хочешь сказать людям - скажут твои дела...

Гарой благодарно поклонился девушке. Рад он, девушка оказалась не только красивой, но и умной.

- Не обижайся, добрый молодец, что не приглашаю тебя в дом как гостя. Не велено мне этого делать. Пошел бы ты поскорей отсюда. Не дай бог, отец увидит, не сдобровать нам с тобой. Не любит он, когда к нам люди заглядывают.

Не хотелось Гарою покидать Сиям, ох, как не хотелось. Но раз девушка просит, значит, надо уходить. Спросил бы он, почему она так боится отца родного, да не может. Поклонился Гарой девушке, повернулся и пошел под гору. Да вдруг окликнула его Сиям, и сердце его радостно замерло.

- Ой, молодец, я и не спросила, как тебя зовут, - сказала она, но вспомнила, что парень-то нем, и огнем запылало ее лицо.

Гарой одними губами прошептал свое имя. И Сиям повторила за ним вслух:

- Га-рой! - Она засмеялась, лицо ее засветилось радостью, две ямочки заиграли на ее щеках. Засмеялся и Гарой. И повеселела земля, потому что человеческая радость прорастает на ней цветами.

И кажется, не спускался. Гарой под гору, а летел на крыльях. Крылья эти дали ему глаза Сиям, ведь она провожала его взглядом. Поднялся он на крутой склон оврага, а уходить не стал, спрятался за дерево. Он надеялся еще раз увидеть Сиям хоть издали.

Только Сиям тут же затворила окошко и больше не выглядывала. Сразу омрачилось все вокруг. Тревожно зашептались листья деревьев, будто передавали друг другу какую-то недобрую весть. И вот наконец Гарой увидел, как по склону поднимался к своей избе Равжаля. Захлопнулась за ним дверь, и опять наступила тишина.

Зарябило в глазах Гароя от темноты, исчезла изба с его глаз.

Возвращается парень домой, нет на языке его слова, зато в груди его рождается песня, рвется на волю. Вдруг ему показалось, что какая-то сила разорвала его грудь, и радостный крик раздался по лесу. Гарой почувствовал сладкую муку, будто рождался заново. Боль и радость разливались по его телу. Невидимые нити из его тела уходят в землю, руки его тянутся к небу, звезды притягивали его к себе. Он шел и радостно вторили его голосу листья деревьев, даже ночные птицы запели свое восхваление солнцу.

Долго Гарой ходил по лесу. Не скоро заметил парень, что кружит он по одному и тому же месту, ходит вокруг горы по Шайтанову оврагу. И вот пришла к нему усталость, будто кто тяжелые бревна подвесил к его ногам. Глянул парень налево, глянул направо - кругом темный лес. Глянул вверх там звезды весело подмигнули ему: дескать, что ты, парень, оплошал, мы ведь указываем дорогу тебе. Догадался Гарой, что кружит по Шайтанову оврагу. Давно ему пора быть дома, а он ходит тут, как слепой. Больше не даст себя обманывать тропкам, что кольцами обвивают овраг. Вот тонкими жилками разбегается тропинка на множество тропок, а ему надо держаться всегда левой стороны. Да что стоит ему пройти Шайтанов овраг! И Гарой прибавил шагу. Только не тут-то было, видать, опять свернул не туда, не выходит он из леса. И он заспешил еще больше. Взмок весь, хоть рубашку выжимай, а сердце бьется так, словно за ним стая волков гонится. "Неужто рогатые меня водят?" - подумал Гарой и стал ругать шайтанов. Ему даже показалось, что кто-то за его спиной хихикнул. Он не остановился, а то черти подумают, что он устал, и еще пуще будут смеяться над ним. Но усталость одолевала его, тяжесть разливалась по всему его телу. Гарой готов был уже опуститься на землю, и тут увидел перед собой огромные ворота. У ворот стояли две девушки, каждая из них держала в руках светящуюся звезду, сами они были одеты во все белое. Обе отступили немного от ворот, и одна из них обратилась к Гарою:

- Входи, парень. Ты обошел Шайтанов овраг сорок раз и дошел до Ворот Времени. Коль в прошлое хочешь - пройди налево, коль в будущее - пройди направо.

Гарой стоял растерянный, он никуда не хотел. И тогда заговорила вторая девушка:

- Что раздумываешь, молодец? Жалеешь с сегодняшним днем расстаться? Не жалей. Счастье у людей всегда в прошлом или в будущем. В настоящем они не могут ни ощутить вкус своего счастья, ни оценить его.

Нет у него в прошлом Сиям, а до будущего они доживут вместе.

Подумал-подумал Гарой и пошел прочь от Ворот Времени.

После того как пропели третьи петухи, он вышел к наезженной дороге.

Не пропало желание парня снова увидеть Сиям. Пусть плутал он всю ночь, зато узнал, что есть Ворота Времени.

Вот уже заря возвестила о рождении нового дня. Пастухи сыграли на рожках свою хвалебную песню утреннему солнцу.

Первый солнечный луч коснулся лица Гароя, и он встал на ноги, будто и не он ходил всю ночь по лесу. Светлый день принес ему светлые надежды. Он снова отправился к Сиям.

Остановился Гарой на склоне оврага, прислушался. Из открытого окна домика уже лилась песня:

...Выросла я, девица, в лесу,

Далеко от людских глаз.

Хотели меня вырастить

Не знающей радости,

Не ведающей горя.

Никто не слышит,

Никто не ведает,

Как я горюю, чему радуюсь.

Выросла сама я,

Взросла и печаль моя,

Зачем мне глаза - цветы весны?

Зачем мне волосы...

Сиям увидела парня в окошко и умолкла. Подошел Гарой ближе и видит: глаза у девушки грустные-грустные.

- Эх, Гарой, Гарой, не надо было приходить тебе сюда, - говорит Сиям. - Вчера вернулся отец злой-презлой. Вроде и не видел тебя здесь, а про все знает. Он и по лицу угадывает, поглядит на тебя и скажет, какая дума у тебя в голове. Так и пригрозил мне: "Если еще раз увижу здесь Безъязыкого, не сносить ему головы". А я во сне тебя видела, будто слово появилось у тебя. И ты обо всем мне сказал... Я руками трогала твои волосы... Утром отец поглядел на меня и потемнел в лице, угадал, что у меня на уме. Я как раз о своем сне думала. Отец сказал, что у меня нет стыда. Он правду сказал. Я не знаю стыда. Люди, наверное, стыдятся друг друга. Я же не вижу людей, и мне некого стыдиться. Теперь тебя узнала, отец и тебя гонит. Опять я останусь одна, совсем одна. Я тебя никогда не стала бы гнать...

Рад Гарой ее признанию. Он хочет вымолвить ей: все будет хорошо, он не боится ее отца, скоро заберет ее в село, пусть напрасно не печалится.

Сиям смотрит на Гароя и понимает его; что не вымолвили уста его, высказал глазами. Она забывает про отца, и доброй улыбкой засветилось лицо ее. В этот день опять множество цветов появилось на земле.

И не заметили они, как пролетело время. Солнце повисло над лесом, уходит спать. Сиям проводила Гароя:

- Поспеши, Гарой, лес тебе надобно пройти засветло.

Да только не послушался Гарой Сиям, лег под дерево и поглядывает на окошко домика: не покажется ли девушка. И несказанно рад был, когда Сиям выглядывала в окошко.

Вот спустилась темнота на землю, как будто множество черных пылинок зарябило в воздухе. И тогда парень пошел домой.

Идет Гарой по лесу и думает свою думу. До сегодняшнего дня он жаловался Мастораве*: почему она лишила его слова. До сегодняшнего дня он считал себя горе-человеком. А сегодня, казалось, счастливее его нет никого на свете. "Сиям, Сиям..." - звучало в его груди. И деревья шелестом своих листьев повторяли за ним имя его любимой. И добрый ветер мчит над лесом имя: С-си-и-и-я-ам!..

_______________

* М а с т о р а в а - богиня земли.

Не скоро догадался Гарой, что и сегодня кружит он по Шайтанову оврагу. Черти опять вздумали водить его за нос. Нет уж, сегодня он не даст себя обманывать нечистым. До третьих петухов поспит он под деревом, а там, как истает шайтанова сила, выйдет из леса. Лег Гарой под ветвистым дубом и стал ждать, когда придет к нему сон. А сон все не шел к нему, видать, потому, что сначала надобно было с кем-нибудь поделиться своей радостью. Увидел парень под листком папоротника светлячка, положил его к себе на ладонь и принялся шепотом рассказывать о своем счастье. Говорил он и про то, что неправду сказывали девушки у Ворот Времени, будто в настоящем никто не может ощутить вкус истинного счастья.

И вот сонной тяжестью наливается тело парня, глаза слипаются, еще чуть-чуть - и уйдет он в царство сна. Но вдруг он слышит над собой голос: "Гарой, не туда ты тропку торишь. Забудь сюда дорогу, иначе не сносить тебе своей бедовой головушки!" Открыл Гарой глаза, огляделся вокруг никого не видно. Не испугался он, а на душе у него тревожно стало. "Кто же так пугает меня? Может, приснилось?" - подумал он.

До третьих петухов не смыкал он больше глаз, а пропели те - пошел домой. Вскоре и забыл про слова, что послышались ему ночью.

Не отпускала его мать из дома на третий день. Брала она сына за руку и уговаривала его не ходить в лес, сон ей приснился худой.

Тогда Гарой взял в руки лопату и отправился в поле. Только не стал он работать там, воткнул лопату поглубже в землю, сам же помчался в лес. Со склона оврага он увидел у открытого окошка Сиям, и сердце его так забилось от радости, словно хотело вырваться из тесной груди и влететь к ней в окно.

Красное зарево показалось над лесом, вот-вот выглянет солнце.

По знакомой тропке Гарой спустился в овраг и стал подниматься на гору к дому Равжали. Сегодня он дождется хозяина, растолкует ему, что любит Сиям, и, когда поспеет новый урожай, они сыграют свадьбу.

Идет Гарой, поспешает. И не видит он, как катится на него с горы огромный камень. А когда он вскинул голову, успел лишь увидеть дольку солнца, и тут хрустнули под камнем его кости. Взорвалась долька солнца и запылало перед его глазами все небо.

Потемнел от горя лес, заплакал ветер, словно стая волков завыла. Забили тревогу птицы: закричали, захлопали крыльями. Великое божество Солнце загорелось красным пламенем, словно брызнула на него кровь Гароя, и, не в силах помочь парню, закрылося оно тучкой.

Услышала Сиям вой ветра, тревожный крик птиц и вдруг будто молния полоснула ее в самое сердце. Она выбежала на гору и видит, как воровато бежит ее отец в лес. Понеслась Сиям под гору, нашла она Гароя под камнем, и сердце ее словно разорвалось надвое. Тонки ее девичьи руки, но откуда в них взялась сила: она богатырским махом столкнула камень и тот покатился дальше.

Не вздохнуть Гарою - грудь раздавлена, не поднять головы - голова разбита. Но открылись глаза его, и он увидел над собой Сиям. Раскрылись уста его, и от радости великой, что видит в этот час Сиям, появилось на его языке слово.

- Сиям, вынь мое сердце, пока не остыла грудь. В полночь с моим сердцем сорок раз обойдешь Шайтанов овраг и дойдешь до Ворот Времени. Там, за Воротами, мы всегда будем вместе.

Так и поступила Сиям. С живым сердцем Гароя в полночь она отправилась к Воротам Времени. Всякие козни на их пути устраивали лесные демоны. Но даже они не в силах были сбить ее с пути. Сиям всегда выручало сердце Гароя. Задумают рогатые свалить на них большое дерево, а сердце Гароя все заранее чует и предупреждает девушку: "Обойди, родная, это дерево, шайтаны видят под ним нашу смерть". Или закроются от усталости глаза Сиям, а сердце говорит: "Не засыпай, родная, недалече осталось".

Дошли они до Ворот Времени. Встретили их там те же девушки. И пропустили их в ворота по одному. Сначала Сиям отправила душу Гароя. И душа пошла в прошлое. Сиям забыла спросить Гароя, в какую сторону он пошел. А сама Сиям прошла в будущее.

Ищет Гарой в прошлом Сиям и никак не находит. А Сиям ищет Гароя в будущем и тоже не находит.

Так до сих пор и ищут две души друг друга и не находят. Потому что владыка Время не пускает их друг к другу...

Из лесу мы возвращались молча.

- Бабусь, о чем это ты задумалась? - спросила я.

- Да о том, Татуша, почему мы сами идем по дороге, а не дорога несет нас.

- А я думаю о душе Гароя. Ты говорила, что сначала его душа вошла в Ворота, потом Сиям. Как же душа пошла, если ее до сих пор несли? - все недоумевала я.

- Хорошо, что думаешь о душе. А душа человеческая все может: и ходить, и летать, и горевать...

КАЛИНОВЫЕ СЕРЕЖКИ

Потихоньку мы добрались до села. Бабушка несла оба мешочка с калиной, привязала их друг к другу и перекинула через плечо. А мне она дала нести три пары веников, также разделенные на две вязанки.

К нашему дому мы прошли огородами. На крыльце бабушка отвязала мешочки, забрала одну вязанку веников и пошла. Заходить к нам не стала, говорит, если сейчас сяду, то сегодня больше не встану. Она живет через несколько домов от нас со своей младшей дочерью, с тетей Лизой.

Я открываю дверь, с мешочком и с вениками вваливаюсь в избу. Мама и Ольга, увидев меня, ахнули. Они обе бросаются ко мне. Ольга забирает мою ношу, а мама обнимает меня и называет маленькой старушечкой. От такой радостной встречи я и про усталость забываю.

Ольга брала в ладони калину, рассматривала ярко-малиновые грозди, подносила к губам, а пробовать не стала, видно, она уже знала их на вкус. Потом она взяла иголку с ниткой и принялась нанизывать ягодку за ягодкой. Вскоре получились отличные бусы. Она повесила их Мне на шею. Мама сидела на лавке и с улыбкой следила за нами. По ее лицу видно, что она сильно устала. Она работает на ферме овчаром. Больных овец и у которых были маленькие ягнята в стадо не гоняли. Их овчары пасли по очереди.

Я рассказываю, как хорошо было в лесу, но ни слова о том, как я плутала в Шайтановом овраге.

Ольга взяла горсть калины и пошла к подруге Ленке Егоркиной. Мы остались с мамой вдвоем. Она принесла из сеней деревянное корытце, в котором заводила тесто для хлеба, и высыпала в него калину. Получилось целое корыто красной калины! Я довольная кручусь возле мамы, хотела даже разыграть ее:

- Мам, попробуй-ка, ох и вкусные!

Лукаво улыбнувшись, она взяла несколько ягод и положила в рот. Разжевала и даже глазом не моргнула. А в конце причмокнула от удовольствия губами, словно ела не горькие-прегорькие ягоды, а медово-сладкие.

- Вот так, Татуня, в жизни горше бывает, и то ничего, - говорит, а сама берет две ягодки прямо со стебельками и приставляет их к ушам.

- Ну как?

- Хорошо, как настоящие, - восторженно воскликнула я.

Мама засмеялась и подошла к зеркалу.

- Конечно же, самые настоящие. - Она немного постояла перед зеркалом и вернулась ко мне, но уже с грустным лицом.

- Татуня, - прошептала она, - хочешь, я тебе про любовь расскажу?

Я киваю.

- Ты знаешь, у меня в девушках были такие сережки. Меня ведь в отцовском доме называли Чивгоня*, потому что мои щеки были, как эта калина, а чуть что - и совсем запылают огнем. Вот и прозвали меня мать с отцом так. Как-то отец, твой дедушка, отправился на базар. Жду я его и никак не могу дождаться, то в окно погляжу, то во двор выйду, а за околицу бежать стыдно - не маленькая уж, а девка! Наконец дождалась. Выбежала ему навстречу, отворила ворота, завела во двор лошадь. Отец поглядывает на меня, а сам улыбку прячет. Значит, думаю, удался ему нынешний базар. Поманил он меня пальцем к себе и говорит: "Ну, угадай, что я тебе купил? Угадаешь - в следующий базар опять подарок куплю, а нет - не обессудь".

_______________

* Ч и в г о н я - калинка.

Он вытянул вперед руку и держит. А у меня сердце упало. Думаю, разве хороший подарок поместится в ладони. Тут я ему и говорю: "Кузнечик! По пути с луга поймал". Засмеялся отец, разжал кулак, и засветились на солнышке две калинки. Обрадовалась я, поцеловала отца в щеку, сама побежала в горницу примерять.

На троицу вышла на улицу в новых сережках. Пошли с подружками на луг цветы собирать да венки плести. - Мама вздохнула, а глаза ее будто посветлели. - Какое золотое времечко было, а какие забавы у молодых! Тут тебе и песни, и игры разные. За нами пришли парни и отобрали у нас венки. А мы новые сплели себе. Потом отправились с песнями на речку. Обычай таков - в Троицын день венки кидать в речку. У кого потонет венок - тому жить осталось недолго. Наполнилась речка цветами, плывут по течению наши венки, радуемся - долго нам жить. А у кого потонет, и тот долго не печалится, разве молодость боится смерти!

Вечером собрались у Симакиного сруба. Светло на улице от лунного света, хоть вышивай. Твой отец отзывает меня в сторону и шепчет: "Люба ты мне, Аннушка..." А сам до уха моего дотронулся. Вернулась я домой и только тогда заметила, что одной сережки у меня не хватает. Отец твой вернул мне ее после того, как уж поженились с ним. Сам ту сережку и в ухо вдел...

Мама умолкла и больше ничего не рассказывала. А я все ждала. Мне казалось, что самого главного она мне так и не сказала. Бабушка вон какой красивый сказ рассказала про Гароя и Сиям. А мама про какие-то калиновые сережки. Ведь собиралась про любовь рассказать.

Не дождавшись ужина, я уснула. Будили меня или нет, не знаю. Только на второй день я проснулась рано, наверное, от голода. Глаз еще не открыла, но уже слышала, что в избе пахнет чем-то очень вкусным. По голосам поняла, что все на ногах. Открыла глаза и увидела Ольгу. Она весело над чем-то смеялась. Если уж сама Ольга с утра весела, тут что-то не так. Я поднялась и долго не могла найти свое платье. Все уже начали смеяться надо мной, когда я заметила, что спала-то я в платье. Даже калиновые бусы были на мне. Ягодки помялись, завяли, вчерашней прелести в них уже не было, и я их сняла.

Мама стала торопить всех садиться за стол. Я подошла к лавке и примерилась, где бы мне сесть удобнее: рядом со старшим братом Васей или же втиснуться между Ольгой и Федей.

- Ну-ка быстрее умываться! - прикрикнула Ольга.

По утрам я не люблю умываться и, когда я встаю позже всех, меня никто не заставляет это делать, потому что всем некогда. Но сегодня у всех какое-то особое настроение, будто большой праздник. Я умылась и села за стол. В это время мама принесла огромный противень с румяными пирогами. Дружный возглас одобрения вырвался у всех. Мы берем по пирожку, обжигаясь, осторожно откусываем. Вкусно как! Начинка в пирожках из каких-то красных ягод. Я надламываю пирожок и вижу набухшие ягодки потемневшей калины. Мне даже не верится, что калина может быть такой вкусной. Я вынула одну ягодку и положила себе на ладонь.

- Калина, доченька, калина, - услышала я голос мамы.

И когда я взглянула на нее, то не узнала своей мамы. Оказывается глаза у нее не серые, а голубые, и щеки у нее пылали как ягоды калины. Конечно, она так раскраснелась у жаркой печи, и все же в детстве ее недаром прозвали Чивгоня. Она так похожа на эту красивую ягоду.

ДРУГ МОЙ ТИХОНЯ

Его зовут Димкой, а на улице его прозвали Тихоней. И редко кто вспоминает его настоящее имя. Мы с ним дружим давно, с тех пор как родились на свет. Потому что моя мать дружит с его матерью.

Он очень любит рисовать. Взрослые говорят, что он будет художником.

В прошлом году Тихоня целых полгода лежал в больнице в городе. У него что-то с легкими. А потом его отвезли в санаторий, далеко, аж на самый берег моря. Я очень тосковала по нему, потому что без него мне скучно было жить.

Когда я увидела его первый раз после санатория, он мне показался чужим. И ростом стал повыше, и прическа другая. Раньше дома стригли его наголо, а сейчас он носил аккуратно подстриженные вьющиеся волосы. Но скоро мы опять привыкли друг к другу, ведь он помнил, во что мы раньше играли, о чем говорили. В больнице один дяденька научил его читать. И теперь он даже книжки читает. И еще этот дяденька просил Тихоню пойти к нему в сыновья. Но он отказался по уважительной причине: не на кого оставить мать с отцом. На Веру, старшую сестру, никакой надежды, потому что она замужем. А так он пошел бы к дяде Сергею жить, так как тот знает все на свете. Он работает в кукольном театре самым главным артистом и знает самые хорошие сказки на свете. Тихоня показал мне несколько портретов дяди Сергея, которые нарисовал сам. Портреты красивые, но дядя ни на одном из них не походил на другого. Я сказала Тихоне, что это разные дяди. Он улыбнулся и утвердительно покивал головой:

- Дядя Сергей и вправду очень разный. За день его можно увидеть несколько раз другим.

Я не понимала, как одного и того же человека можно видеть другим. Если добрым и злым, веселым и серьезным - это понятно.

- Нет, - сказал Тихоня. - Он даже серьезный бывает разный. Вот когда мы с тобой поедем в Саранск и пойдем к нему в кукольный театр, ты сама увидишь.

Пусть будет так. Лучше увидеть своими глазами.

Но главное - Тихоня очень много рассказывает о море. Он сам по себе молчаливый, но когда заговаривает о том, что любит, его прямо-таки не узнаешь. Глаза у него разгорались, и лицо его светилось, словно падал на него солнечный зайчик. И говорил он, какое оно, море, синее, какое бесконечное, и как по нему плавают белые корабли. Он мечтает поскорее вырасти, стать моряком, а еще художником, чтобы рисовать море. А море можно рисовать бесконечно, потому что оно тоже бывает разным.

Я знала, почему Тихоня хочет все время рисовать море: он влюблен в синий цвет. Да об этом знала не только я. Однажды, еще задолго до этого, мы с Наткой и трое ребят: Тихоня, Василь и Лешка - пошли купаться на речку. В компании Тихоня редко подавал голос, но стоило ему заговорить, как все почему-то замолкали. А скажет-то всего две-три фразы. Тогда же, на берегу речки, он разговорился, начал рассказывать свой сон.

- Во сне будто вся земля задрожала, - заговорил он тихо-тихо, по-взрослому прищурив глаза. - И вдруг вижу: травка стала синей-синей. Ветер клонит эту травку, а она шелестом своих листиков о чем-то шепчет. И мне будто понятно, о чем она шепчет, и стараюсь ее языком говорить с ней. Огляделся вокруг, а тут и воздух стал синим, и ветер делает из него синие волны. Стою и слушаю, оказывается, вся земля языком травы шепчет и словно мне тайны говорит. Я вижу...

Ребята, до сих пор слушавшие с раскрытыми ртами, неожиданно расхохотались.

Тихоня замолк, покраснел.

Я пыталась остановить их, но ведь это мальчишки...

Вдоволь насмеявшись, они стали просить его, чтобы он досказал свой сон. Но Тихоня тогда так и не заговорил больше.

Вскоре после этого на нашей улице появился городской мальчик. Родня Василя. Он приехал с матерью отдыхать в деревню. Ребята так и прозвали его - Городской. В свою компанию его приняли быстро. Они с восхищением смотрели на его настоящий наган, который так бабахал - аж дым поднимался. Он подарил им всем по значку. Ребята были в восторге. Городской дал им подержать свой наган и заводного солдатика. А сам, горделиво улыбаясь, смотрел, как деревенские набрасывались на его игрушки, вырывали друг у друга.

Один Тихоня был равнодушен к его добру. Он стоял в сторонке и часто поглядывал в нашу сторону. Мы играли отдельно от мальчишек. Он, наверно, что-то хотел сказать мне, но подойти стеснялся, больно уж много собралось девчонок.

Городской заметил Тихоню, сам к нему подошел и протянул наган. Но Тихоня даже не потрогал, только головой кивнул, дескать, хороший. Городской усмехнулся и отошел. Мне нравилось, как вел себя мой друг.

Через некоторое время Городской появился среди мальчишек с фонариком в руках. Тихоня уже уходил. Но Городской окликнул его и ему первому дал поглядеть фонарик.

Тихоня взял фонарик, свет направил на себя, маленькая лампочка светилась в нем синим огоньком. После я узнала, что лампочка была в нем синей. А тогда я видела, как он изменился в лице: побледнел, засветился радостью.

Городской, довольный, следил за ним, ухмылялся: наконец-то он нашел, чем заворожить Тихоню. Он потянул его за рукав:

- Нравится?

Тихоня поднял голову, слабо улыбнулся. Возвращая фонарик, рука его как бы повисла в воздухе.

Городской сначала забрал было фонарик, но потом протянул ему снова.

- Хочешь, подарю его насовсем?

Ребята затаили дыхание, перестали галдеть и девчонки.

Тихоня радостно прижал обе руки сначала к груди, затем разом протянул к фонарику.

Но Городской повертел фонарик у него под носом и, отдернув руку, спрятал за спину, а другой рукой показал кукиш.

Тихоня медленно опустил руки, широко раскрыв глаза, еще не веря тому, что произошло.

Городской громко засмеялся над своим удачным фокусом. Остальные растерянно смотрели то на Городского, то на Тихоню.

- Димка! - позвала я, может, впервые назвав его по имени. И может, потому он не откликнулся на мой зов.

- Ай да Тихоня, ха-ха-ха, поверил! - заливался Городской.

Однако смех его никто не поддержал.

Тихоня стоял и смотрел Городскому прямо в глаза, без злости, а как будто с жалостью.

Городского насторожила эта тишина, он перестал смеяться. Переводил взгляд с одного мальчишки на другого. Все от его взгляда отворачивались.

- Тихоня, - еще раз позвала я.

Он услышал меня и зашагал мне навстречу.

Мальчишки молча разбрелись кто куда. Даже Василь не остался со своим родственником.

Городской растерянно стоял на том же месте и хлопал глазами.

А мы с Тихоней пошли к ним домой, и стали рисовать синюю речку, тогда он еще не видел моря. Потом мы отправились с ним в придуманное нами плавание. Во дворе у них стоит старая телега. Мы ее сделали кораблем, а парусом нам служила старая простыня, которую мы поднимали на длинной палке, воткнутой в землю. И мы отправляемся с ним в дальние, никому еще не ведомые страны.

В ЖАТВУ

Летом у Ольги рано начинаются дела. Мать на заре уходит на жатву. Ольга сама затапливает печь. Вася помогает ей, носит воду, поднимает тяжелые чугуны, а потом и он уходит в поле. Он на каникулах всегда работает прицепщиком на тракторе.

Каждое утро в нашей избе пахнет дымом и вареной картошкой. И каждое утро Ольгино лицо и руки в саже. В другое время я посмеялась бы над ней, но по утрам смеяться мне совсем не хочется.

Сейчас Ольга обязательно заставит меня что-нибудь делать. Она не любит, когда рядом с ней сидят просто так. Чаще всего она отсылает меня подмести в сенях и во дворе. Я беру березовый веник и поднимаю пыль. Управившись с этим делом, я сажусь на завалинку и греюсь на солнышке до тех пор, пока Ольга не позовет меня завтракать. Завтрак у нас каждый день один и тот же: сваренную и очищенную картошку нарезали на сковородку и ставили в печь на угли, потом с желто-красной корочкой картошку солили и поливали подсолнечным маслом.

После завтрака у нас начинаются обыденные дела. Полем огород, рвем для скотины траву, кормим кур. А когда солнышко поднимается высоко в небо, мы с Ольгой относим матери обед. Ржаное поле находится далеко на горе, у самого леса. Мы с Ольгой идем через конопляное поле, затем скошенным лугом. Над нами звенят жаворонки, стрекочут в траве кузнечики. Ольга рассказывает, какая птица поет по-мокшански, какая по-русски, а какая по-татарски. Жаворонки, конечно, пели по-мокшански. Только слов я почему-то не разбирала. Сестра говорит, надо уметь их слушать, тогда и смысл слов дойдет. Жаворонок, говорит, обращается к нам: "Скорей, скорей, спешите к матери. Она очень устала и на ладони у нее лопнула кровавая мозоль. Увидит она вас и забудет про боль".

Я прислушиваюсь и начинаю улавливать в пении жаворонка человечьи слова. Если до сих пор меня поторапливала Ольга, то теперь я начинаю ее торопить. Ведь у мамы лопнула кровавая мозоль.

Вот и жнецы завиднелись в белых мордовских рубахах, будто белые лоскутки разбросаны по полю. Подходим поближе, и лоскутки превращаются в гусей, и только уже совсем близко - мы угадываем женщин с нашей улицы. Шумно вздыхают под острыми серпами стебли ржи, ложатся в снопы спелые колосья. Женщин много, но Ольга словно по запаху чует, где работает мама, идет никого не спрашивая, уверенно ведет меня по колючему жнивью. Наконец мы отыскиваем нашу маму. Она тоже, наверное, чувствует наш приход, тут же выпрямляется и поворачивается к нам лицом. Увидев нас, светло улыбается и, кажется, особенно рада мне. Она вонзает свой серп в сноп и подходит к нам. Мы принесли ей на обед бутылку молока, хлеб, картошку, лук и полный чайник ароматного чая, заваренного душицей. Мама наливает полную кружку горячего чая и пьет маленькими глотками. А мне удивительно, что на улице и без того невыносимая жара, а она еще пьет горячий чай. Потом она спрашивает, все ли в порядке дома, и опять берется за серп. Обедать пока рано. Ольга начинает помогать матери, вяжет снопы и складывает их в крестцы. Мне тоже хочется работать вместе со взрослыми, но Ольга сердито отмахивается и говорит, чтобы я не крутилась под ногами. Я сажусь на сноп и наблюдаю за женщинами. Рядом с матерью жала Аксюта Локстинь. Она с трудом нагибалась, ей мешал большой живот. Поэтому она часто выпрямляется и подолгу смотрит в небо.

- Аксюта, ты не дождичка ждешь? - в шутку спрашивает мама. - А то домой шла бы, пока не поздно, - уже серьезно советует ей.

- Большого дождя не хочу, а от маленькой тучки не отказалась бы, - в тон отвечает она.

Мне надоедает сидеть на снопах, и я незаметно для всех вхожу в рожь. Здесь я как в диковинном лесу. Тяжелые колосья устало покачиваются над моей головой, касаясь усиками моих волос. Я выбрала борозду пошире и пошла по ней дальше. Не стало слышно хруста колосьев, голосов женщин. Где-то рядом кричит перепел: "Пить-пирить, пить-пирить!.." Жаворонок поет красивее, думаю я, потому что поет по-мокшански.

Вот-вот я должна выйти на другой край поля. Издали поле всегда казалось золотистым платком, наброшенным на склон горы. И вот сколько уже прошла, а все нет ему конца. Далеко уходить боялась, вдруг заблужусь. Правда, бабушка, говорит, что, пока светит солнце, заблудиться стыдно. Я поднимаю голову и, прищурившись, смотрю в небо, на нем ни единого облачка, а солнце совсем маленькое, но на него невозможно смотреть, такое оно яркое. И все же я смотрю и по нему узнаю, в какой стороне наше село. В это время рядом что-то зашуршало. Я присела на землю и, вытянув шею, стала шарить глазами меж колосьев. И тут увидела прямо перед собой серого зверька с большими ушами. Заяц! Он встал на задние лапки, задвигал передними, принюхался. Я невольно пошевелилась, и моего зайца будто ветром сдуло. Когда я возвращалась обратно, то услышала какое-то беспокойство в голосах женщин. И вдруг раздался крик. Я в ужасе побежала вперед. Мне показалось, что какая-то беда случилась с моей матерью. Не помня себя, я выбежала на жнивье. Три женщины возились у одного крестца, остальные собрались в сторонке.

- Мама, мамочка! - диким голосом закричала я.

Женщины, что стояли в кучке, оглянулись. Мама отделилась от них и подала знак, чтобы я притихла.

В это время кто-то из женщин у крестца радостно воскликнул:

- Сын! Сын!

Все заулыбались. Женщины разом заговорили, всем хотелось что-то сказать.

- Мам, а мам, - потянула я ее за подол, - а кто это так страшно кричал?

- Тетя Аксинья, - сказала она спокойно.

- А чего она кричала? - не унималась я.

- Человек родился, доченька. Он ведь всегда рождается с криком, чтоб все услышали, что он на свет появился.

И тут же раздался такой настойчивый детский плач, каким плачут самые маленькие дети.

У ближайшего крестца я увидела Ольгу, она нерешительно выглядывала из-за снопов, но подойти к женщинам не осмеливалась. Я побежала к ней сообщить такую важную новость.

- Человек родился! - кричу я ей.

Но она недовольно погрозила мне пальцем.

Никто не заметил, как подъехал на своем тарантасе председатель колхоза Шотин.

- Что за собрание? - еще издали крикнул он и остановил лошадь. Сунув кнутовище в сапог, направился к нам.

Навстречу ему вышла тетка Настя Попугай, махонькая женщина, но из всех самая голосистая. Она что-то сказала Шотину, а сама вспрыгнула на тарантас и подъехала к крестцу, у которого плакал ребенок.

Вскоре тетю Аксинью и ее маленького сына увезли в село.

ЛЕСТНИЦА

Мать заболела во время жатвы совсем неожиданно. К вечеру вернулась с поля невеселая, и лицо какое-то серое. Она сказала Ольге, что сделать по дому, а сама тут же легла в постель.

Мама редко болела, и мы даже не видели, когда она спит: утром вставала раньше всех, вечером ложилась позже всех. А тут слегла. Мы растерялись. Почти не разговаривали между собой, никто не ругался, никто не смеялся. Заходила Ольгина подружка Лена Егоркина, затараторила было, но Ольга быстро проводила ее на улицу.

На второй день я проснулась и увидела маму дома. Обрадовалась. Давно уже не было, чтобы я вот так проснулась и увидела маму. И печка затоплена, и в избе прибрано. А посреди пола, на солнечном пятне спала кошка. Мать сидела на конике и шила, ставила на Васины брюки заплатку. Я тихонько наблюдала за ней, не показывая, что проснулась. Иголка быстро сновала в ее сноровистых руках. И вдруг рука ее застывает, потом втыкает иголку в материал, а рукой прижимает бок. Глаза у нее закрываются, на лице появляются морщины. Но немного погодя мама опять как ни в чем не бывало начинает водить иголкой. Я поднялась и молча села рядом с ней. Она ласково кивает мне: "Встала? Умница".

- Где же остальные? - спрашиваю я.

- Ушли корм скотине заготавливать. Давно я приметила тот уголок с сорняком. Скосят ребята, вечером тачку большую попросим, сходим пару раз, вот тебе и полвоза сена.

Сегодня меня никто не заставляет умываться, но я умываюсь сама, чтобы мама осталась довольна мной.

- На-ка съешь свой завтрак. - Мама подает мне кружку молока и горбушку хлеба.

С улицы донесся скрип колес, и мама встревоженно кинулась к окну. Поглядела и я, ничего такого не увидела - ехал по дороге на своей ленивой кобыле водовоз Филька. Но мама на этом не успокоилась, нет-нет, и глянет в окно. Наверное, она кого-то ждала. Когда я кончила с едой, мама поманила меня пальцем:

- Иди-ка сюда. Ты вот что, сходи поиграй во дворе, да на улицу поглядывай. Увидишь Шотина, тут же беги ко мне. Если Шотин заглянет к нам, ты скажи, что мамы нет дома, в район в больницу пошла.

Я вылупила глаза: "Пошла в больницу? А передо мной кто стоит?"

Угадав мои мысли, мама виновато улыбнулась и взяла меня за плечи.

- Знаешь, Татуня, Шотин без бумажки не поверит, что я заболела. И в район не решаюсь идти. Хворь схватит-схватит живот - и отпускает. Пока дойду в район, хворь пройдет, что врачихе скажу? Или еще хуже, на дороге прихватит, не доплетусь до больницы, что потом делать? До завтра подожду, а там видно будет.

Я поняла ее. Молча вышла из избы.

Одной во дворе скучно. Рядом с хлевом стоял мой собственный дом кусочек земли, загороженный щепками. Здесь я играла одна или с Наткой. Тихоня не играл со мной в домики. Да и нет его сейчас дома, он целыми днями ездит с отцом на лошади. Отец у него на длинной телеге возит черную бочку с горючим. И ездят они за этим горючим аж в райцентр. Я завидовала Тихоне, так как я ни разу не была в городе. Сейчас решила сходить к Натке, с ней можно в классики поиграть или в школу. Не пришлось мне поиграть и с Наткой: на дверях у них висел огромный замок. Но я все же хотела заглянуть к ним в окно. Только забралась на завалинку, как услышала со стороны переулка стук колее. Вскоре я увидела тележку председателя колхоза. Я стремглав побежала к матери. Она в сенях чистила картошку.

- Мама, едет!

Бульк!.. - упала из ее рук картошка в ведро. Потом она бросила на земляной пол нож и, выпалив что-то про больницу, кинулась по лестнице на чердак. На чердаке прятаться удобно. Он наполовину набит сеном, да к тому же темно там, как в погребе.

Цок-цок... - где-то близко стучала копытами лошадь. У меня сильно забилось сердце, мне тоже хотелось спрятаться куда-нибудь. Но надо было ответить председателю, что матери нет дома. Шотина боялись все, потому что он был самым большим начальником в селе. Даже мы, детвора, никогда не бегали за его тарантасом. Частенько и взрослые, увидев его, уступали дорогу... А мамины подруги, когда ругали председателя, повторяли одну и ту же поговорку: "От шуток Шотина слезы текут".

Под самым нашим окном послышалось: "Тпру-у-у!"

Я так и присела у ведра с картошкой. Сначала я увидела его большие пыльные сапоги, потом руку с кнутом.

- Дома кто есть? - Словно гром раздался в сенях.

Я подняла голову и увидела Шотина всего. Лицо у него как сковородка, темное и сплюснутое, промокшие черные волосы прилипли ко лбу, брови длинные - торчком стоят.

- Язык есть? Спрашиваю, кто дома? - просверлил он глазами меня.

- Я, я д-дома. - Почему-то плохо слушался мой язык.

- Вижу, что ты дома, - одобрительно кивнул он. - А мать где?

- Она заболела, в город пошла. - Осмелев, я даже подняла нож, брошенный мамой.

Шотин заметил в чугунке чищеную картошку и нахмурился.

- А это кто почистил? - Он взял в руки картофелину и покрутил перед моим носом.

- Я-а почистила.

- Ишь какая ты хозяюшка хорошая! - подивился он. - Здорово умеешь чистить картошку. - Но он тут же сердито свел брови и строго спросил: Ночью постель мочишь?

- Не-е-ет, - покачала головой я.

- Постель, значит, не мочишь, сама обеды варишь, ого! - Брови его разомкнулись, и он улыбнулся.

"Надо же, и большие начальники могут улыбаться, как все!" - удивилась я.

- Пора тебя, мастерица, в поле брать, у нас как раз нет полевой поварихи. А теперь скажи, куда спряталась мама? Я вас обеих прокачу на лошади до самого поля! - И он начал щелкать кнутовищем по сапогу: хлоп-хлоп...

- В город пошла.

- Я тебе покажу "в город", - досадливо махнул он кнутом и шагнул к двери, распахнул и вошел в избу. Встав на цыпочки, он заглянул на печку, потом под коник. В избе больше спрятаться было негде. Молча он прошел мимо меня прямо в хлев. После хлева останется проверить только чердак. И он, конечно, не отступится. И вдруг у меня мелькнула мысль в голове, Как выручить маму. Я вспомнила, как Вася ловил Федю, когда тот собирался стащить с чердака яйца. Тот эти яйца менял в магазине на деньги и ходил на них в кино. Вот Вася и придумал - сунет под концы лестницы по маленькому кусочку сырой картошки, и как только Федя ступит на вторую ступеньку, лестница начинает скользить, верхний конец затарахтит по бревнам стены. Воришке доставалось...

Я быстренько отрезала пару кусочков картошки и сначала сунула под одну жердь, потом под вторую. Не успела отойти от лестницы, как на пороге появился Шотин. Он даже покачал головой, видя, как я вожусь с лестницей. Наверное, подумал, что хочу ее убрать.

- Анна, давай сама спускайся, а то поднимусь - не сдобровать тебе. С симулянтами у меня разговор короткий.

У меня задрожали коленки. Ну, думаю, пропала моя головушка, если мама покажется. Ведь как только ступит она на самую верхнюю ступеньку и лестница покатится.

Ждет Шотин, жду я. Мама не подает голоса. Мне хочется крикнуть ей, чтобы не показывалась, но рядом стоит Шотин. Вот он снова сует кнутовище в сапог и заносит ногу на ступеньку лестницы. Я уловила, как хрустнули под жердями картофелинки. Шотин, конечно, не слышал, ему было не до этого. Когда он ступил на третью ступеньку, лестница как бы ожила, дернулась с места и стала скользить вниз, верхним концом считая бревна стены. Я закрыла глаза: вдруг Шотин убьется! Когда открыла, увидела: Шотин стоял на четвереньках в луже воды. Оказывается, лестница задела ведро, в котором мыли картошку. Председатель, ругаясь, поднялся. Его руки и на коленях брюки были в грязи.

- А ну быстро неси воду и полотенце! - прикрикнул он.

Я вынесла кружку воды и полотенце.

- Поливай, - засучивая рукава, приказал он.

Сполоснул руки и принялся полотенцем вытирать с брюк грязь. Это чистым-то полотенцем!

- Ну вот и почистились, - сказал он спокойнее и выбросил полотенце в угол. И не успела я опомниться, как он схватил меня за подмышки и поднял наверх. Совсем близко я увидела его маленькие сверлящие глаза, на лице черные точечки - корни бороды, толстые потрескавшиеся губы. Мне стало немного жутко.

- А теперь скажи, радость моя, где же все-таки мать? - Буравчики в его глазах весело заиграли.

- В городе... - Я зашмыгала носом, вроде бы собираюсь заплакать.

- Ну, ну, сразу и плакать, - подобревшим голосом сказал Шотин и опустил меня наземь. Достал из кармана конфетку и присел передо мной на корточки. А он неплохой дядя, чего только мама боится его, думаю я про себя. Вот сейчас он мне конфетку даст. Не часто мне приходится пробовать конфеты в бумажках. Я протянула за конфеткой руку. "Оп" - и конфетка оказалась у него в другой руке.

- Скажи правду, где мама, получишь. - Шотин, улыбаясь, подмигнул мне, втягивая в игру.

- Да не надо мне твоей конфетки, мама из города в сто раз лучше принесет.

Шотин перестал улыбаться.

- Ишь, как партизан, заладила одно и то же. Хитра вырастешь, - он сунул конфетку мне в руку и поднялся.

Глядя на чердак, громко сказал:

- Завтра, Анна, покажешь свою справку. Женщины тебя дома видели. Накажу по всей государственной строгости! - И он широко зашагал через двор.

Когда не стало слышно грохота колес тарантаса, показалась мама.

В ШКОЛУ

Вечерами перед началом учебного года все разговоры в нашем доме были о школе. В нынешнем году собираюсь в школу и я. Но почему-то старшие покупали себе тетради, ручки, приносили откуда-то старые и новые учебники, мама вечерами шила кому-нибудь разную одежку, а обо мне и не вспоминали. Но я-то знала, что осенью мне исполнится семь лет. Надоедала матери своими просьбами, чтобы она не забыла и мне сшить новое платье да купить книжки.

Проходит несколько дней, прибегает к нам моя подружка Натка и сообщает, что учительница записала ее в первый класс. От обиды у меня сжалось сердце: меня, значит, не записала. Я еле дождалась вечера и, когда пришла с работы мама, выложила ей всю свою обиду. Мама пообещала поговорить с учительницей.

В воскресенье Ольга ходила в город на базар и принесла оттуда красивые книжки. Я взяла одну из них посмотреть картинки, но Ольга тут же забрала обратно.

- Не трогай грязными пальцами.

- Себе покупает, а мне нет! - воскликнула я негодующе. - Ведь я тоже иду в школу.

- Никуда ты не пойдешь. Тебе семь лет в декабре будет. Расти, килька. - Сестра похлопала меня по плечу.

- Мама, ты говорила с учительницей?

Мать развела руками, не решаясь говорить правду.

Я забралась на печку. Вот умру и пусть тогда знают, как оскорблять меня. Вытянула ноги, сложила на груди руки - стала ждать смерти и не заметила, как уснула.

Проснулась на следующий день и, наверное, ни за что бы не встала, да надо было на двор идти. "Ладно, умирать погожу пока, а там видно будет", решила я.

Но когда настал сентябрь, мне стало совсем худо. Мои друзья Натка и Тихоня каждый день уходили в школу, а я смотрела на них через щель забора и думала о том, как мне плохо и одиноко живется на белом свете.

Однажды Ольга усадила меня рядом с собой и ласково проговорила:

- Ты не тревожься, Татуня, что в школу не ходишь. Я сама буду тебя учить. Научу читать и писать. Ученой сделаю! - гордо заявила она.

- А книжку? - недоверчиво спросила я, приглядываясь к ней: нет ли в ее словах подвоха.

- И книжку найду. Только слушайся меня - все будет! - И она потрепала меня за волосы.

Учебу мы начали в этот же день. Ольга завела для меня тетрадку и насовсем подарила огрызок карандаша. Показала мне, как надо писать какие-то кривульки. Я написала их целую полстраницу. А через день она откуда-то принесла потрепанный букварь и принялась учить меня, как запоминать буквы. Я была счастлива. Наконец у меня есть собственная книжка и могу листать ее сколько угодно.

Все шло хорошо, только с друзьями дела у меня расстроились. Тихоня и Натка почти не заходили к нам. Мы встречались после школы на улице, играли в прятки или в лапту. И Натка всегда в самый неподходящий момент объявляла: "Мне пора, уроки надо учить". Если она не уходила сама, то ее звала мать или старшая сестра Рая. Рая у них очень похожа на свою мать: такая же маленькая, толстенькая и крикливая. Когда окликнет в окно Натку, сразу и не угадаешь, кто кричит, то ли мать, то ли Рая. А на днях я помогала Натке писать крючки в тетрадь, они у меня лучше получались, чем у нее. За этим делом и застала ее мать. "Ты теперь Натке не подружка, она уже школьница, а ты ей только мешаешь..." Натка покраснела, ей, наверное, жалко было меня и себя тоже. Теперь я больше не хожу к ним.

Вот Натку снова позвали домой. Мы остаемся с Тихоней вдвоем. Он переминается с ноги на ногу, будто не знает, что ему делать дальше: уйти или остаться.

- А у тебя что, нет уроков? - Я злюсь сама не знаю почему.

- У меня тоже уроки... могу пойти... но я успею, - бормочет он и виновато смотрит мне в глаза. Кажется, он меня жалеет, что у меня нет уроков. И это меня злит еще больше.

- Ну и иди, обойдусь без вас.

Он совсем теряется, и тогда я ухожу первая. Потом я, конечно, каюсь, что так поступаю. Но в следующий раз все повторяется снова. Я уже думаю, что мне пора хорошо вести себя, иначе я потеряю своего самого лучшего друга Димку Тиянова.

Я считаю, что учусь в первом классе, только в "вечерней" школе. Ольга занимается со мной только вечерами. Мне надо дождаться, когда она выучит свои уроки и начнет учить меня. Ждать долго для меня мучительно. Я сажусь где-нибудь неподалеку и не свожу с нее глаз. Интересно смотреть, как она хмурит гармошкой лоб, почесывает концом деревянной ручки висок и шевелит губами. Но ей не нравится, что я смотрю на нее.

- Не гляди на меня, отвернись, - строго говорит она мне, поймав мой взгляд.

- Почему? Я ведь не кусаюсь, - недовольно бормочу я.

- "Почему, почему", - передразнивает она. - Мешаешь учить. Вспомни, когда ты ешь, а собака глазеет на тебя. Нехорошо ведь? Вот и ты...

При чем тут собака и кому нехорошо, собаке или мне? Я отворачиваюсь от Ольги и представляю, как я на улице доедаю свой кусок хлеба, а соседская Шавка не сводит с меня глаз. Если чуть зазеваешься, она тотчас выхватит хлеб из руки и сразу удирает. Это так. Но все же, когда собака смотрит, как ты ешь, делается не по себе. Она тоже хочет есть. Что ж, можем и не смотреть, коль напоминаю собаку. Меня начинает клонить ко сну, и тут сестра трогает меня за плечо. Сонливость моя исчезает, я с готовностью раскладываю на столе тетрадку и жду, пока Ольга преобразится в учительницу: У нее даже голос меняется, становится громким и требовательным.

- Ты выучила наизусть стихотворение нашего родного писателя Василия Виарда?

Четверостишие из этого стихотворения я выучила неделю тому назад. Но Ольга почти все занятия начинает с него.

Зимушка, зимушка,

Пушистый снежок твой,

Пушистый снежок твой,

Серебряный свет луны твоей.

Читаю я не переводя дыхания. Федя, до сих пор тихо сидевший за другим концом длинного стола, хихикает и пальцем водит по странице, будто смешное кроется в книге. Но мы не обращаем на него внимания.

Ольга любит книжки Василия Виарда. И она говорит мне, когда я научусь читать, она принесет мне из библиотеки его книжку. Я прочитаю эту книжку и намного поумнею. А пока я самая бестолковая на всем свете, и вместо мозгов в моей голове гнилая мякина. Это и многое другое Ольга говорит мне во время занятий. Вдобавок еще бьет меня карандашом по пальцам, когда у меня долго не получается какая-нибудь буква. Я терплю, но слезы мои часто начинают градом сыпаться на тетрадь. Зато через месяц я научилась складывать слова.

Пришла мама на обед, я с букварем села рядом с ней и стала читать:

- "Ра-ма, Са-ша, Па-ша..."

Мать недоверчиво глянула на меня и пальцем показала на другую страницу.

- "У-хо, му-ха..."

Мать радостно гладит меня по голове:

- Вот это дочь у меня! Вот умница!

А после обеда я увидела в окно, как Наткина мать куда-то пошла, и я решила забежать к ним на минутку. Натка сидела за столом и писала в строчку одну и ту же буковку. Я по письму отставала, потому что мы с Ольгой занимались больше чтением. Когда я сказала Натке, что умею читать, она мне не поверила. Я наугад открыла ее новенький букварь и стала читать: "Трак-тор па-шет..."

Натка с раскрытым ртом глядит на меня. Потом она признается, что умеет читать только в начальных страницах букваря, а дальше еще не проходили. Мы разговорились, и я забыла, что мне надо уйти. Так и застала меня ее мать. С порога поглядела на меня, но ничего не сказала. Натка не вытерпела и радостно сообщила ей:

- Мам, а Татуня читать может и стихи наизусть знает!

Я же, чтобы подтвердить ее слова, начинаю громко читать про зимушку.

Но ее мать и стихи не тронули. Она разжала губы и спросила Натку:

- Ты домашнее задание сделала?

Моя подружка виновато опускает голову.

Тогда мать поворачивается ко мне и говорит:

- Вот выучит уроки и тогда выйдет на улицу, там и встретитесь.

"Каменное сердце все же у Наткиной матери", - подумала я и на этот раз даже не обиделась на нее.

Вскоре мои занятия прекратились. Ольга готовилась к контрольной работе и поэтому отпустила меня на каникулы. Возобновлять занятия она не стала. А я не напоминала ей больше об этом, очень уж устала от учебы.

ДОРОГА К СИНЕМУ НЕБУ

В тот день нам не довелось плавать. Мы катали камешки у нашего крыльца. Сегодня Тихоне велели встретить корову, тетя Зина, мать Тихони, зачем-то побежала к старшей дочери Вере. И мы сидели, ожидая стадо.

- Хочешь, расскажу тебе о человеке, который хотел дойти до конца земли? - неожиданно спросил меня Тихоня и таинственно замолчал.

Мне, конечно, хочется узнать о таком человеке. И Тихоня, чуть прищурившись, начал:

- "Человек, а человек, куда ты идешь?" - "Иду по голубой дороге туда, где синее небо опускается на землю". - "Человек, зачем тебе понадобилось идти в такую даль?" - "Хочу потрогать руками синий краешек неба", Тихоня, закрыв глаза, протягивал вперед руки, словно нащупывал что-то. "Человек, этой дороге нет конца, не дойдешь ты до синего неба", - сказала ему баба Сырняря. А эта старуха знала все на свете и хотела ему добра. Но он не послушался ее и пошел дальше. Много лет он шел. А Время за ним шло и шло. И незаметно для себя Человек шел все медленнее, потому что с каждым годом он становился старше и старше, пока совсем не состарился. И тогда Время начало обгонять его и идти впереди него. Он спешил за Временем, потому что боялся не дойти туда, где синее небо касается синей земли. Люди смеялись над ним и называли его безумцем, так как он стал плохо видеть, часто сбивался с пути и проходил по одним и тем же селениям. Однажды он упал и уже не мог больше идти. Когда он открыл глаза, то увидел, что лежит у околицы своего родного села и синее небо ласково опустилось к нему на землю. - Тихоня с блестящими от восторга глазами добавляет: - А воздух становится синим вечером, когда садится солнце.

- А он вправду дураком был или нет? - спрашиваю я Тихоню.

Тихоня удивленно смотрит на меня и молчит.

- Ну, раз ты умный, скажи, что тебе стоит, - настаиваю я.

Тихоня пожимает плечами, лицо его замыкается.

- Не знаю, может, он и был безумцем, только он нравится мне.

- Что же тебе нравится, то, что он выжил из ума и ходил по селам?

Тихоня хмурит брови и начинает разглядывать свои ногти.

- Вот ты и не дура, а ничегошеньки не понимаешь, - выдавливает он из себя.

Лучше бы "дурой" назвал и то понятнее.

- Знаешь, что бывает за оскорбление личности? - Я сложила крест-накрест четыре пальца, изображая решетку.

Он растерянно посмотрел на меня, губы его вздрогнули, будто собирался улыбнуться и не смог. Мы посидели еще немножко, а потом он, ни слова не говоря, встал и ушел.

- Иди-иди, может, и ты дойдешь туда, где небо опускается на землю, крикнула я вдогонку.

Тихоня остановился, посмотрел на меня и опять ничего не сказал, так и ушел.

Я вернулась домой. И мне почему-то стало не по себе. Подбежала к окну, взобралась на лавку, вижу - Тихоня переходит улицу. Мне кажется, что он вот-вот оглянется. Он не оглянулся. Легко шагнув через дорожную колею, прошел вдоль палисадника. Я злюсь на него оттого, что он не оглядывается. А про себя думаю, что если он оглянется только у себя на крыльце, то покажу ему язык. Вот он взошел на крыльцо, потянул на себя щеколду, дверь открылась, и он исчез.

У меня побежали слезы. Почему они побежали, не знаю. Я совсем не хотела плакать, но слезы сами лились из моих глаз.

Тихоня перестал ходить к нам. Кроме нас, он почти никуда не ходил, разве к сестре Вере. Я видела в окно, как он вышел в палисадник за травой. У них было два красноглазых кролика, и он каждый день таскал им траву и капустные листья. Раньше мы часто их кормили вместе. И теперь я выбежала на крыльцо, надеясь, что он окликнет меня. Однако Тихоня меня не замечал, хотя и стоял лицом ко мне. Я возненавидела его. И сначала ходила сама не своя. А потом стала думать о человеке, который хотел руками потрогать синий воздух. Я представляла себя на месте этого человека. И до того додумалась, что захотелось самой дойти до конца земли. А почему бы не рассказать о нем кому-нибудь из наших. Васи я стеснялась, к тому же он постоянно занят. Ольга, может, и выслушает меня, но как отнесется к этому, я не знала. О Феде и говорить нечего, он сразу же начнет потешаться надо мной. И я решила довериться Ольге. После ужина я тихонько подсела к ней и начала рассказывать. Этот странный человек уже нравился мне самой. Правда, я рассказывала не так складно, как Тихоня. Вначале от волнения даже заикалась немножко, а потом успокоилась. Ольга слушала-слушала меня, и в глазах ее будто смешинка заплясала. Она засмеялась. Но я все равно рассказывала. В одном месте я сбилась, там, где говорилось о Времени: не то Человек бежал за Временем, не то Время - за Человеком. Потому что я не понимала, как может Человек бежать за Временем.

Ольга насмеялась вдоволь и говорит:

- Сначала научись сочинять, затем ври вслух, - и столкнула меня с лавки.

Тогда я подумала, что меня может понять только мама. Мы с ней спали вместе на конике. Я дождалась, когда она покончит с делами и ляжет рядом со мной.

- Хочешь, расскажу тебе сказку? - несмело предложила я.

- Сказку? Давай, расскажи, - согласилась мама и провела рукой по моим волосам.

Я рассказывала. Мама не перебивала меня, не смеялась, она умеет слушать. И я поведала ей все, что знала о Человеке, который хотел потрогать руками синий краешек неба. Я кончила рассказывать, она все молчит. Тогда я спросила ее, что она думает об этом Человеке. И тут я услышала ее легкий храп. У меня упало сердце. Долго я не могла уснуть. Стало ясно, почему на меня обиделся Тихоня. Его тоже никто не понимает. Своей бестолковостью я его оскорбила. И перед тем, как заснуть, я решила, что завтра сама пойду к Тихоне, и мы с ним помиримся.

Когда я зашла к нему домой, он обрадовался. Но не подал вида. Придвинул к себе книжку и пробурчал:

- А мне уроки учить надо.

Я взялась за ручку двери.

- Погоди, - останавливает он меня. - Хочешь, я тебе вслух почитаю по-родному?

Я согласилась. Он просиял. И я увидела, что он так же мне рад, как и я ему. Он читал рассказ о хорошей девочке, которая все умела делать сама. Конечно, хорошо быть хорошей девочкой. Но только мусор подметать да посуду мыть - скучно. И тогда я предложила Тихоне:

- Давай поплывем.

- Давай. - Глаза у него загорелись, и он захлопнул книгу. - Знаешь, мир такой большой - сразу и не угадаешь, куда больше хочется плыть. У нас в классе есть голубой глобус. Глобус, - пояснил он мне, - это маленький земной шар. Весь земной шар синий и кое-где коричневый. Коричневый там, где поднимаются высокие-высокие горы...

- Ну, пошли же к кораблю, - тороплю я его.

Мы выбегаем во двор. Телега на месте. Но в следующий миг она уже перестает быть телегой. Тихоня поднимает парус, и ветер погнал наш корабль по волнам. Мы отплыли очень далеко от берега. Нигде не видно земли. Вокруг синее море, белеет только наш парус...

Тихоня все это говорит вслух. А мне кажется, что все это я вижу своими глазами.

- А мамы нас станут искать! - спохватываюсь я. - Заблудимся. Давай вернемся...

- Ну, давай доплывем до первого острова и вернемся, - просит Тихоня и показывает рукой, где находится остров.

Мы плывем дальше. Наше путешествие прерывает бабка Васюта:

- Мать дома? - спрашивает она Тихоню.

- Нет, - тяжко вздохнув, отвечает он ей.

Бабка Васюта уходит, но наш корабль уже превратился в телегу. И мы сидели на нем просто так.

- Когда я вырасту, построю настоящий корабль. Мы с тобой поплывем по настоящему синему морю. Ты хотела видеть маленьких человечков, и мы поплывем к ним. Побудем с ними немного и отправимся дальше. Маленькие человечки подарят нам маленькую обезьянку, и мы будем играть с ней в пути. Я еще достану тебе со дна моря ракушку. Говорят, если приставить к уху морскую ракушку, то услышишь, как шумит море. Но море не шумит, а разговаривает с небом.

- А мы не заблудимся? - осторожно спрашиваю я. - Ведь земля такая большая.

- Всяко может быть, - улыбнулся он. - Но это если солнце скроется, а как оно покажется, мы узнаем, куда нам плыть дальше.

Хорошо говорит Тихоня. С ним и вправду очень интересно плавать.

Закрапал мелкий дождик, и я собралась к себе домой. Мы кивнули друг другу, и я пошла.

На этот раз мне никому не хотелось рассказывать, что открыл мне Тихоня. Вот так у меня появилась первая тайна.

ДРУГА ПОЗНАЮТ В БЕДЕ

Заладили бесконечные нудные дожди. Расквасилась земля. На улице непролазная грязь. И это, называется, золотая осень.

Мне тошно в такую погоду без сапог. Сижу у окна и жду.

Жду, когда прибежит на обед мама со своей овцефермы или Тихоня заглянет на минутку, возвращаясь из школы. Он теперь навещает меня почти каждый день и приносит книжки с картинками. Иногда мы читаем их вместе, иногда он оставляет книжку до следующего дня. А вчера мне самой пришлось идти к нему и такая неудача вышла. Оказывается, я совсем не умею ходить по грязи. Пришлось же мне идти к нему вот по какой причине. Зашел на днях ко мне Тихоня, а наш дурачок Федя возьми и скажи: "Татуня, твой жених пришел, иди, привечай". Все, кто был дома, насмешливо глянули на него. Тихоня покраснел, и после этого два дня не приходил к нам. На третий я сама собралась к нему сходить. Попросила я у Ольги сапоги и пошла. Вышла на улицу, гляжу, а Тихоня в окно смотрит, наверное, меня поджидает. Я так смело разогналась через дорогу, да только подошла к тому месту, где трактора ходят, ноги стали вязнуть в грязи. Как тут быть? Поднимаю голову, вижу: Тихоня какие-то знаки мне руками показывает. Ладно, думаю, подойду поближе, пусть словами объяснит. Да вот одна нога у меня увязла почти до краешка сапога, и никак не могу ее вытащить. Сама, признаться, испугалась, не дай бог, Ольга в окно увидит, что я так мучаю ее сапоги, не даст больше. Пока вытаскивала эту ногу, а вторая ушла еще глубже. Мне бы позвать Ольгу, но вижу, что за мной Тихоня наблюдает, постеснялась кричать. Ухватилась я руками за голенище сапога и изо всех сил потянула его. Тут мои пальцы скользнули по мокрой резине, и я, откинувшись назад, с размаху села в грязь. Не успела я опомниться, как возле меня Тихоня появился. Без фуражки, в одной рубашке. И я не сразу увидела, что он был еще и босиком. Он помог мне подняться, потом стал меня тянуть за руку. Я хотела было вытащить сперва одну ногу, но как-то так получилось, что нога моя выскочила из сапога, а сапог остался в грязи. Тогда я, не раздумывая, вытаскиваю и вторую ногу и принимаюсь вызволять сапоги. Пока я возилась с одним, Тихоня успел вытащить второй. Но тут случилось совсем неожиданное. Откуда-то появился трактор. Он шел прямо на нас. При виде огромных железных гусениц меня охватила оторопь. Но уйти с пути и оставить сапог я никак не могла. Трактор смешает его с грязью, и тогда Ольга останется без сапог. Трактор бибикал, тракторист, высунув голову в окошко, грозил кулаком. Испугался и Тихоня, крепко схватив мою руку, он тянул меня на обочину. А я словно вросла в грязь, не двигалась с места. Тут тракторист повернул свой трактор чуть-чуть левее, и эта грохочущая махина проползла мимо. Я перевела дыхание. Сапог мой остался цел, и Тихоня уже принялся вытаскивать его, как вдруг я увидела взбешенное лицо Ольги.

- Убью! - закричала она.

На меня надвигалась будто бы и не сама Ольга, а только одно ее лицо, оно было настолько страшным, что я испугалась его больше чем трактора. Она схватила меня в охапку и понесла домой.

Потом она долго отмывала меня, и я покорно подставляла руки и ноги, несмотря на то, что их ломило от холода.

- Сама полезла в грязь да еще хилого мальчишку босиком затащила, ругалась Ольга.

- Никто его не затаскивал, - защищалась я. - Он сам пришел. И никакой он не дурак. Просто он из беды меня выручал...

Тут Ольга слегка усмехнулась. А бить все-таки не стала.

ВЗРОСЛЫЙ ЛИ ЧЕЛОВЕК ВАСЯ

Наконец-то мороз заковал землю. Можно бегом пробежаться по улице, не завязнув в грязи. И худые сапоги не помеха для прогулки. Правда, к холоду надо было тоже привыкнуть. Я выходила поиграть во двор совсем ненадолго. Федя прибегал из школы синий и лез на печку греться. А Ольга жаловалась маме, что у них в классе холодно. Мама, как бы успокаивая нас, шутливо говорила:

- Эх, мерзляки вы мои. Подкожного жира у вас мало, поэтому и зябнете. Вот на днях зарежем овцу, будете есть мясные щи и никакие морозы вас не испугают.

И мы сначала радовались. Но, узнав, что на смерть обречен Рогач, мы стали просить маму, чтобы она для этого выбрала другую овцу. Она лишь руками разводила: других нельзя резать, овцы скоро ягнят принесут.

В прошлом году и Рогач был маленьким ягненком. Родился он очень слабеньким, еле стоял на ногах и с трудом передвигался. Мы изо всех сил ухаживали за ним: поили его коровьим молоком из бутылочки, носили на руках, согревали своим телом, когда ему было холодно. Вскоре он поправился и стал резвым шаловливым ягненком. Больше всех нянчилась с ним я. И он привык ко мне. Хожу по избе - он всюду рядом; взберусь на лавку - он тут как тут: прыг - и возле меня. Вечером даже в постель ко мне запрыгивал. Мама ругалась и на ночь привязывала его веревочкой у порога.

Когда у него появились маленькие мягкие рожки, Вася назвал его Рогачом. Ох уж и любил он, чтоб ему рожки почесывали. Подставит голову и стоит перед тобой. Он был смирный и ласковый. Но Федя зачем-то научил его бодаться. Приставит кулак к его лбу и толкает назад. Рогач пятится-пятится, а потом как даст по Фединому кулаку. И для его друзей появилась потеха, кто из них ни заглянет к нам, тут же начнет дразнить Рогача. Мама видит, что он стал им игрушкой для баловства, и отправила его в хлев к остальным овцам.

Теперь Рогач большой баран с огромными рогами. Меня он признает по-прежнему, потому что я продолжала подкармливать его хлебными корочками и картошкой.

Старшие смирились, что придется резать Рогача. А я не нахожу себе места. И селянке уже не рада, разве я смогу ее есть?

И вот настал назначенный день. Федя с утра, как открыл глаза, погладил свой живот и говорит:

- Ох, и наемся селяночки, - и блаженно закрыл глаза от предстоящего удовольствия.

С самого утра в нашем доме оживление. То один меня толкнет, то другой - всем я мешаюсь. Но никто ничего не делал, только собирались делать. И опять заговорили о Рогаче. Мама сказала, что надо резать в сенях. Федя согласно кивает головой. Ольга уже приготовила большую миску, куда соберут овечью кровь. Один Вася помалкивает. Он долго хмурился, потом спросил у матери:

- А кого позовем резать?

Мать искоса поглядела на него и промолчала. А немного погодя, как бы между прочим спросила:

- Сколько тебе лет, Вася? Никак пятнадцать уже есть?

На этот раз промолчал Вася.

У взрослых свой язык, не сразу поймешь, что к чему.

Мама принялась рассуждать вслух:

- Давай думать вместе, кого позвать. Дяди Коли нет дома. Соседа Серегу? Ему сразу надо брать бутылку, и одной ему будет мало. Сколько денег надо для этого? А карманы-то у нас дырявые. Вон у Феди валенки развалились...

- А у меня совсем валенок нет, - напомнила я о себе.

- Тебе на печке без валенок легче, - состроил мне рожицу Федя.

Мама не слышит меня, она сосредоточилась на чем-то своем.

- Наверное, сынок, никого не будем звать.

Васино лицо передернулось, брови надвинулись на глаза.

- Я не буду резать, - сказал он глухо.

- Ну, что же, тогда Татуню заставим, - пожала плечами мама и с упреком добавила: - Пора тебе уж мужчиной быть. По годам ты взрослый человек.

- Вась, а ты чего боишься? - встрял в их разговор Федя. - Мясо есть не боишься, а резать трусишь. Чего там, раз - и дело с концом. Мы с мамой тебе поможем.

- Видишь, Федя по-мужски рассудил, - похвалила его мама. - На человека, сынок, руку не поднимай, а скотина самим богом отпущена для этого.

- О, да ему на человека руку поднять ничего не стоит. Вчера мне по уху так врезал... - Федя сердито засопел и потрогал ухо.

Ольга возилась на кухне, и оттуда она вставила свое насмешливое словечко:

- А еще на девчонок поглядывает.

Вася покраснел, сжал кулаки. Хорошо, что мама дома, иначе быть бы потасовке.

Ни на кого не глядя, мама оделась во все старое и вышла. За ней поспешил Федя. У порога он остановился, приподнял нависающий на лоб козырек шапки и показал свои не очень ровные зубы.

- Вась, а Вась, ты, говорят, на девчонок поглядываешь. Это на кого, если не секрет? Не на рябую ли Агру?

Вася схватил со стола железную ложку и запустил ее в Федю. Но тот успел юркнуть за дверь, и ложка, ударившись о косяк, со звоном отлетела на пол.

Я знала причину, почему его так дразнят. К какому-то празднику Вася послал своей однокласснице Кате Ивкиной поздравительную открытку. Почтальонка шепнула эту новость Ольге. Васю стали дразнить. Я в этом случае тоже была недовольна Васей. Меня небось ни разу не поздравлял открыткой, а чужих пожалуйста.

Зато сейчас я всей душой жалела Васю. Ему очень хотелось уйти из дому, я это по его лицу видела. Уйти же он не мог. В сенях возились мама и Федя. Кажется, привели Рогача. Я бы сейчас тоже убежала куда-нибудь.

Торопливо вошла в избу мама и повелительно сказала Васе:

- А ну, одевайся. Пошли, пошли, хватит красной девицей стоять тут.

Брат начал не спеша одеваться. Он стоял посреди избы высокий, нескладный. Руки, казалось, не слушались его, он никак не мог застегнуть фуфайку. Я хотела помочь ему, подбежала и взялась застегивать нижнюю пуговицу, дальше не доставали мои руки. Но он отстранил меня, приподнял и поставил на другое место, словно горшок с молоком.

Я забралась на печку. Следом за мной поднялась и Ольга.

- Ты тоже боишься? - спрашиваю ее.

Она отвела глаза.

- Ха, чего бояться.

Из сеней послышался голос матери:

- Федя, ты за ноги держи, а я за рога буду... Вася, да чего ты дрожишь? Чего дрожишь-то? Ну, ну... Эх, мерзлая курица, давай-ка сюда нож...

Я сунула голову под подушку. И вытащила только после того, как заскрипела дверь. Первым влетел Вася и сразу кинулся к помойному ведру, его тошнило. За ним зашли Федя и мать. На маму страшно было смотреть: руки ее в крови, а лицо бледное-бледное. Я отвела глаза. А Ольга восхищенно спросила:

- Мам, неужели сама?..

В ответ та только тяжело вздохнула. Затем сполоснула водой руки, взяла чистое ведро и, выходя, сказала ребятам:

- Не мешкайте, давайте поскорее, пока не остыла - шкуру снять надо.

Вскоре селянка была готова. Когда стали садиться за стол, Вася куда-то исчез. И я не слезала с печки. Не хочу есть Рогача.

На столе уже дымилась паром селянка. От вкусного запаха у меня закружилась голова. Я спустилась с печки, выхватила со стола кусок черного хлеба и мигом юркнула обратно.

Федя сбегал за бабушкой, и теперь мы ждали ее прихода. Вот и она появляется с внуками Ленкой и Андрейкой. С шутками-прибаутками она устраивает за стол малышей, потом садится сама.

- А кто же зарезал? - обвела всех взглядом бабушка. - И мужиков не видно.

- Как так не видно? Вот Федя, а Вася куда-то запропастился. Он у нас теперь все сам делает. Да и ростом - как столб для ворот, - весело говорила мама и старательно дула на ложку с горячей селянкой.

К вечеру к нам зашла Маня Длинная. Она жила напротив нас, через дом от Тихони. Работала она заготовителем, собирала для государства сливочное масло. Из разговоров матери и ее подруг я слышала, что она безбожно обвешивает всех подряд и никто не смеет сказать ей об этом в лицо. Мы ее тоже не любили. Мать к ней не ходит, но она сама в неделю раза два обязательно к нам наведается. И каждый раз начинала придираться ко всем по разным мелочам. Мама или все превращала в шутку, или ласково успокаивала ее, мол, людей без грехов не бывает и прочее. Когда она уходила, мама называла ее "самодуркой". Почему бы не сказать это ей в лицо, думала я.

Вот и сегодня открывается дверь, одной ногой она ступает через порог и басовито спрашивает вместо приветствия:

- Не соскучились?

Мне хочется ей ответить: "Нет!" Но мама приветливо улыбается:

- Проходи, проходи. Вовремя ты пришла. Сейчас я тебя селяночкой буду потчевать.

- Не откажусь, не откажусь, - показывает свои желтые зубы Маня Длинная и по-хозяйски располагается за столом. Приняв из рук матери миску, она принимается за еду, вкусно причмокивая губами.

Мама и ей поведала, что барана зарезал не кто иной, как Вася.

- Силище-то, милая, силище! Быка свалит. Все один сделал...

Я думала: и хорошо, что Васи нет дома, он бы, наверное, не выдержал такое.

Когда Маня Длинная ушла от нас, я спросила маму: зачем она сказала неправду о Васе. Она рассмеялась и говорит:

- Пусть знает Длинная, что и у нас в доме появился мужик. И что мы теперь никого не боимся, даже самой Длинной Мани.

- А бабушке зачем солгала?

- Бабушке? - посерьезнев, пожала плечами мама. - Просто так. Она все равно не поверила бы, что я сама... Она же до сих пор считает меня ребенком. А маленькой я была совсем другой...

КАК СВАТАЛИ МОЮ МАТЬ

В тот вечер мы как обычно сидели за столом и ужинали. В сенях послышались шаги, потом долго шарили по двери, видимо, искали ручку, и вот наконец из темноты вынырнула неказистая фигура Миколя Горбуна. Он поздоровался у порога и, обводя глазами избу, прошел к лавке, что стояла у голландки. Мама пригласила его к столу, но он отказался. И, потоптавшись у лавки, словно не смея опуститься на нее, обратился к матери:

- Я ведь, Анна, по делу к тебе.

Мать отложила ложку и спросила спокойным голосом, что у него за дело. Подошла к нему, и они вместе сели на лавку.

Никто не обратил на Горбуна особого внимания, мы были заняты едой. И все же нет-нет да кто-нибудь из нас и покосится в его сторону. Мне не надо было коситься, он сидел прямо напротив меня, и я могла смотреть на него сколько угодно. Я усердно рассматривала его горбатую спину и думала про себя: как же он ложится спать на спину? Шепотом спросила об этом Ольгу. Но та вместо ответа больно ущипнула меня за бок. У меня аж слезы выступили на глаза. Про себя прикинула, обидеться, бросить ложку - голодной останешься, и я снова потянулась ложкой за щами в общую миску, усмирив свою обиду.

В это время послышался мамин смех. Сидящие за столом устремили на нее удивленные взгляды. Смех у матери был необычный, так она могла смеяться только от неловкости.

Миколь чуть опустил голову, его черный чуб навис над лбом. Ложки наши перестали стучать по алюминиевой миске, и в наступившей тишине мы услышали, как Миколь говорил полушепотом:

- Ты думаешь, детям хуже будет вместе? У меня силы еще хватит, прокормим, вырастим без нужды...

- Ой, Миколь, перестал бы уж. Глянь, и дети слушают, - недовольно отмахнулась мама, спрятав улыбку.

- Эх, Анна, неужели думаешь, не угожу твоим детям, да я... - он не нашел нужного слова и в сердцах тяжело вздохнул.

Я переводила взгляд с матери на Миколя и обратно. Пыталась понять, о чем они так неспокойно говорят. А когда я посмотрела на братьев и на Ольгу, мне стало не по себе. Вася исподлобья поглядывал на Миколя, как молодой бычок, у которого зачесались рожки. Федя тоже перестал хлебать щи и сердито грыз конец деревянной ложки. Ольгины серые круглые глаза выглядывали из-под густых бровей насмешливо и злорадно. Казалось, она видела своего врага в грязной луже, и это ее радовало. По их лицам я поняла, что Миколь Горбун пришел к нам не с добром.

Мать хоть и делала вид, что слова Горбуна ее мало трогают, все же заметно было, как она волновалась. Она сплела пальцы рук и ломала их до хруста. Но неожиданно опять расплылась в улыбке:

- А что, Миколь, давай детей спросим, выдадут они меня замуж или нет? Ведь без их согласия я все равно не решусь на это.

Миколь дернулся с места, поднялся и как-то неестественно выпрямился, растерянно похлопал грустными бараньими глазами, слова не успел вымолвить, как мать обратилась к нам:

- Как, дети, выдадите меня замуж за дядю Миколя?

Мы разинули рты.

- Ты что, спятила? - наконец выпалил Вася, нижняя губа его смешно задергалась. - Разве ты девушка, чтобы замуж выходить!..

- А чего глядишь, давай выходи, - усмехнулась Ольга и зыркнула глазами в сторону Миколя. - Больше только домой не показывайся.

- Ха, жаних! - ударил в ладоши Федя и захихикал так, что не разобрать было - смеялся он или плакал.

Я слушала и удивлялась: как они смеют так грубить матери! И еще больше удивилась, когда увидела, что; вместо того чтобы отругать их, мама ласково улыбалась. Старшие что-то уловили в ее улыбке, и их лица постепенно смягчились.

- Видишь, Миколь, не выдают, - повернулась она к гостю: - Ты поискал бы помоложе да без такой оравы. А то у тебя трое, у меня четверо, поселим вместе и будут мутузить друг друга.

Миколь переминался с ноги на ногу, затем вытер шапкой, зажатой в руке, лоб и открыто посмотрел на нас. В его глазах было столько отчаяния и боли, что мне стало жаль его.

- Хорошие слова говоришь, Анна, - покачал он головой: - "Иди найди помоложе, без такой оравы..." Да ты-то хоть не насмехайся надо мной. Кто пойдет за урода, за проклятого богом?! - Он замолчал, не в силах говорить больше, кадык на шее задвигался, одну руку он так прижал к груди, словно хотел вытащить оттуда занозу. И в сердцах вымолвил: - Не жене, а мне, черту горбатому, надо было ноги вытянуть. Второй год сам мучаюсь и детей мучаю. И в детский дом ни одного из них не могу отправить, тогда сам себя перестану считать человеком.

Миколь сделал еще шаг к столу, потянувшись к нам, словно хотел получше разглядеть каждого из нас.

- Вам вот хорошо с матерью, а мои нормально испеченного хлеба с каких пор уже не пробовали...

Мне еще больше стало жаль его, и у меня невольно вырвалось:

- Мам, выходи за него замуж... испечешь им хлеба... Я с тобой.

Миколь так и застыл у стола с полураскрытым ртом, но глазами он нашел меня, с трудом проглотил застрявший комок в горле, и тут по его щеке побежала крупная слеза. Вдруг, как бы опомнившись, он нахлобучил на голову шапку и выскочил из избы.

В доме стало тихо-тихо.

- Дык, дык, гляньте-ка, мать выдает замуж! - первым подал голос Федя, дико вытараща на меня глаза.

Я испугалась его бешеного взгляда и прямо по лавке прошла к матери, прижалась к ней.

Вася и Ольга переглянулись и заулыбались.

- Нет, да гляньте же на нее, гляньте, - продолжал выходить из себя Федя, - мать замуж выдает и сама вместе с ней собирается. А давайте мы ее саму выдадим за сына горбатого - за Ваську Сопляка! Только эта бесхвостая козявка даже хлеб не умеет печь...

И вдруг все трое громко расхохотались. Я посмотрела на маму, ища у нее защиты, и здесь я увидела, что и она старается спрятать улыбку.

Я готова была провалиться сквозь землю, мне нечем защитить себя, кроме как плачем. Я громко заревела и полезла на печку, в свой потайной угол.

Мать пыталась угомонить старших, чтобы они отстали от меня, но они еще долго потешались надо мной.

Понемногу их голоса утихли, я перестала плакать. Ни к кому не обращаясь, Федя негромко сказал:

- Замуж? А вдруг отец придет...

Его тихие слова как бы оглушили всех. Я замерла на мгновение. В избе стало так тихо, что было слышно, как потрескивал фитиль в керосиновой лампе. Мать поднялась с лавки, под ее ногами скрипнула половица. И я испуганно сжалась, мне показалось, что, кроме нас, в избе есть еще один человек, невидимый, но присутствие которого чувствовали все. Это был отец.

- А стол кто за вами уберет? - громко сказала мать. Ольга торопливо принялась звякать алюминиевыми ложками.

ЗИМУШКА-ЗИМА

Я не любила зимушку-зиму, про которую Василий Виард сочинил такие красивые стихи. Во-первых, мне никогда не справляли теплой одежки: в лес тебе не ходить, в школу тоже. "Сиди на печи - ешь калачи", - посмеивается надо мной Федя. Во-вторых, у нас всегда на исходе дрова. За ними старшие вместе с матерью ходили в лес на салазках. Салазки мать купила на базаре после того, как на дворе выпал глубокий снег. В лесу они рубили сухие деревца и собирали сушняк. Но леснику Макару и за это надо было угодить. Если встретится на пути, с добром не отпустит. Однажды мать простудилась и за дровами отправились Вася с Ольгой и Федей. В лесу они наткнулись на Макара. И тот разрубил их салазки на части. Ольга дома рассказала матери, как было дело. Они только вошли в лес, еще ни одной веточки не успели поднять, как им навстречу выходит Макар. "Ну-ка, давайте сюда салазки и топор!" - "Дядь Макар, да мы будем один сушняк собирать, не вредители же какие", - сказал Вася. Макар усмехнулся ехидненько и говорит: "Сейчас вы пока что не вредители, но через час вы можете ими стать. А чтобы вы не стали вредителями, нужно лишить вас вашего оружия". Он разрубил салазки и ушел. Все плакали, и Вася плакал. Потом Вася схватил топор и давай рубить деревья подряд. Плачет и рубит. Еле остановили.

На днях Вася принялся мастерить салазки сам. Стучал, строгал прямо в избе, на улице холодно. Мы помогали ему чем могли. Одна мама отмахивалась: "Брось зря добро переводить, салазки не каждый плотник сделает, а тебе куда..."

Вася продолжал работать и на второй день, и на третий... Самое главное, согнуть концы полозьев. Утром, как затопят печь, он уже дежурит на кухне. Отойдет мать на минутку, он сунет конец полоза в печь и греет сколько потребуется. Вытащив оттуда, засунет под переруб печи и сгибает до тех пор, пока тот не затрещит. Еще через день из груды стружек стали вырисовываться салазки. А еще через пару дней салазки были готовы. Мать диву далась. Проверив салазки на прочность, назвала Васю "светлой головой", а его руки - золотыми. Она, кажется, раскаивалась, что вначале не поверила в Васины способности. Вася краснел, отмахивался от похвал. Но сам, конечно, был доволен. Салазки получились не такими красивыми, как базарные, зато более вместительными и прочными.

Вскоре у нас в гостях оказался сам Макар. Проходил мимо по улице, и мама зачем-то позвала его к нам. Я предполагала, что мама начнет отчитывать его за то, что он разрубил наши купленные салазки. Но ничего подобного не произошло. Она встретила его, как самого дорогого гостя. Да ладно, был бы страшный этот Макар. А то ведь смотреть не на что: ростом маленький, нос картошкой, глазки бегающие, как у беспокойного зверька. Мама мечется туда-сюда, стол накрывает, огонь на шестке развела, видать, мясо будет готовить. Федя только из школы пришел, не успел раздеться, мама его сразу в магазин отправила за водкой. Я сидела на печке и презирала всех: и Макара, что он, бессовестный, после того случая посмел зайти к нам, и мать, что она лебезит перед ним, и Федю - тоже нашел кому прислуживать.

Макар взад-вперед прошелся по избе, остановился у стены, где висит рамка с фотографиями.

- Хороший был мужик Ванек. А силище-то у покойника какая была, настоящий медведь, - говорил он громко, тыкая пальцем в портрет отца. - Мы с ним вместе бревна распиливали для колхозного коровника.

Надо же, он еще с отцом работал! Жаль, нет теперь отца, он показал бы ему, как рубить наши салазки.

Макар отошел от фотографий, и тут его глазки остановились на мне.

- Иди-ка сюда, печная мышь, - поманил он меня пальцем. Надо же, он сам больше похож на мышь, а ведь говорит на меня. Я не хотела слезать с печки, но он не отрывает от меня взгляда и шарит рукой в кармане. Наверное, думаю, хочет угостить меня чем-то. Любопытно, чем же он меня угостит? Спустилась я на холодный пол и шагнула к нему. Он сделал расстроенное лицо и говорит:

- Знаешь что, мышка, я у вашего дома свою медаль уронил, иди-ка поищи во дворе.

Я повязала платок, надела фуфайку, сунула ноги в дырявые резиновые сапоги, в которых бегала во двор, и пошла искать медаль Макара. Прошла по тропке до дороги, вернулась обратно - медали не было. Интересно, что изображено на его медали, думаю я. У моего отца их много, и все разные. Иногда мать достает из сундука сверточек с отцовскими наградами, разворачивает и дает их нам посмотреть.

А медаль Макара все не находилась. Рядом с тропкой я увидела какие-то следы, может, думаю, Макар тут прошел. Свернула туда и сразу выше колен оказалась в снегу. Сапоги мои наполнились снегом, ноги обожгло холодом.

- Ты чего, козявка, по снегу лазишь? - услышала за собой Ольгин грозный голос. Она возвращалась из школы.

Я, дрожа от холода, объяснила ей, что ищу медаль Макара, а сам Макар сидит у нас.

Ольгино лицо удлинилось, глаза расширились:

- Лесной ведун пошутил, а ты, дурочка, и поверила. - Она схватила меня за руку и потащила в избу.

Макар сидел за столом, увидев меня, захихикал:

- Зря, мышонок, я тебя посылал, медаль-то оказалась в кармане.

Я мигом все сбросила с себя и юркнула на печку.

Ольга насмешливо смотрит на Макара. Кажется, она хочет показать ему, что они встретились не в лесу и она его совсем не боится.

- Дядь Макар, а за что тебе медаль дали, уж не за то ли, что наши салазки разрубил? - Ольга улыбалась своей злой улыбкой.

Макар растерянно замигал глазками, кашлянул в кулак. В этот момент высунулась из кухни мама:

- Держи язык за зубами! - прикрикнула она на Ольгу. - Тебя поставят на его место и тогда попробуй всем угодить! - И, повернувшись к гостю, мягко сказала: - Не обращай, Макар, на нее внимания. Они разве что понимают в ответственной работе. Приходится ведь всяким быть. Со всеми будешь добрым - сам дураком останешься...

- Правду, Анна, говоришь, правду, - закивал головой гость, обрадовавшись поддержке.

Как мама может такое говорить? Ведь у нее тогда тоже слезы потекли, когда старшие вернулись из лесу без салазок.

Стол был накрыт. Запыхавшись, прибежал с бутылкой Федя. Макар развеселился и опять тоненько смеялся. А мы все трое сидели на печи и помалкивали. Когда у нас были гости, мы всегда забирались на печку.

Странно было слышать, как мать расхваливала гостя: какой он справедливый, какая у него добрая жена, какие милые дети. И нет-нет да и вставит словечко, как тяжело нам без отца, как плохо без дров.

- Ведь без матушки-печи, без кормилицы-печи дом не дом, гроб сущий. А дети-то страдальцы... вместо школы я их запрягаю, как волов колхозных. Господи, а утром станут умываться, руки-то лучины, кожа просвечивает...

Макар обещал взять летом старшего на лесозаготовки, и что на будущую зиму дровами мы будем обеспечены. И вообще, мы заживем по-райски, если будем уважать дядю Макара. Потому что дядя Макар, если разобраться, важнее самого Шотина. Без Шотина можно зиму прожить, а без Макара - нет... Он назвал себя хозяином леса и народным благодетелем. Под конец он спел по-птичьи и ушел.

- Вместо угощения я бы ему дал кулак понюхать, - пробормотал Федя.

- А я бы повесила ему на грудь медаль из куриного помета, - сказала Ольга не то чтобы громко, но так, чтобы слышала мать.

Мама остановилась посреди избы, грустно покачала головой и, ни к кому не обращаясь, сказала:

- Ничего, ничего, жизнь она штука такая, всем понавешает "медалей", кто какую заслужил...

КОРИЧНЕВЫЕ ЛИСТОЧКИ

Сегодня Тихоня пришел к нам со своими цветными карандашами и тетрадкой. Он снимает у порога галоши и проходит в комнату.

Я давно ждала, когда он принесет свои карандаши, и припасла для такого случая кусок шпалеры. Мы можем нарисовать на ней большую картину. Тихоня похвалил бумагу, но рисовать почему-то не спешил. Он, кажется, был чем-то расстроен.

- Хочешь сахара? - я хотела поднять его настроение, вспомнив про кусочек сахара, что мама оставила мне перед уходом.

- Нет, - покачал он головой, а у самого глаза грустные-грустные. Не выдержал и признался мне.

- Знаешь что? Мне сегодня учительница поставила двойку по пению.

- Разве ты плохо поешь? - удивилась я, хотя ни разу не слышала, как он поет.

- Я не плохо пою, а совсем не пою. Слушать умею, а вот петь... Сегодня в классе пели сначала хором, а потом Ирина Сергеевна стала вызывать к доске по одному.

- Ты б так и сказал ей, что не поется мне, - подсказала я.

- Я говорил ей, что не умею. А она мне: для того и в школу ходите, чтобы учиться. И пыталась научить меня петь. Сама два раза пропела: "Жили у бабуси два веселых гуся..." Я молчал. Тогда она сказала: "Ты у меня все равно запоешь", - и поставила двойку.

- Подумаешь, двойка, люди по полной сумке таскают их и то ничего.

- Не в двойке дело, - разводит руками Тихоня. - Ведь на следующем уроке она опять заставит меня петь. А весь класс будет смотреть на меня...

Я не знала, как успокоить его. Наконец говорю ему:

- Плохая твоя Ирина Сергеевна.

Он невесело улыбнулся:

- Нет, она не плохая, а суровая. Она, наверно, не знает, почему весной расцветают цветы.

- Неужели ты знаешь? - Я смотрю на него во все глаза.

- Знаю. Весна хочет, чтобы все люди улыбались и радовались.

- И верно, - спохватилась я, будто вслух мне сказали то, о чем я только догадывалась.

Я начинаю говорить о весне. Как здорово, что она придет к нам. И сразу на земле будто огромную печь затопят, и поэтому растают снег и лед. Мы будем бегать по зеленой траве и не потребуется никакой обувки...

Тихоня слушает меня и незаметно начинает радоваться вместе со мной. И забывает про учительницу, которая не знает, почему весной расцветают цветы.

- Давай рисовать весну, - предлагаю я.

Он соглашается. Мы раскладываем на столе кусок шпалеры и рисуем нашу улицу, как она будет выглядеть весной. Тихоня мне доверил нарисовать колхозный клуб, а сам рисовал то место, где стоят наши дома. Вот он изобразил нашу избу и раскидистую ветлу, что растет перед ней. Только листочки на ветле он стал раскрашивать почему-то синим карандашом. Он любит синий цвет, но зачем делает дерево ненастоящим?

- Почему у тебя листья не зеленые, а синие? - не выдержала я.

Тихоня поднимает на меня честные глаза.

- Ведь синий цвет такой красивый, - вздохнув, говорит он.

- Зеленый цвет тоже красивый, и листья на деревьях в самом деле зеленые, - настаиваю я на своем, но чтобы опять не расстроить его, добавляю: - Весной больше всего синего и зеленого цвета. Синим пусть будет небо, река, лужи с водой, наличники окон...

- Ладно, - кивает Тихоня и берет другой карандаш.

Но, взглянув, как он раскрашивает, я не сразу нашла что и сказать.

- Почему теперь у тебя листья коричневые?

- Разве? - он растерянно разглядывает карандаш. - А я думал, это и есть зеленый, - помрачнел он.

- Ты рисуй. Если нравится, пусть будут листочки синими.

- Нет, - отказался он. - Мне, пожалуй, и рисовать нельзя. На уроке я елку нарисовал тоже коричневой. Ирина Сергеевна спросила меня: почему у меня коричневая елка? Я сказал, что у меня не оказалось зеленого карандаша. Я сказал неправду, у меня были все карандаши. Почему-то я путаю зеленый и красный цвета... Когда море будет зеленым, я не смогу нарисовать его. А оно бывает зеленым. Сам дядя Сергей говорил.

Тихоня хмурит лоб, глаза его суживаются, делаются влажными. Наверное, он про себя плакал.

Я еще не совсем поняла то, о чем он говорил сейчас. Как это можно не видеть, какого цвета трава, листья деревьев? Значит, он все по-другому видит? Из-за этого он не сможет нарисовать все как есть на земле. Нет бы мне не различать эти цвета, все равно плохо рисую, а вот надо же именно Тихоне...

Я подала ему зеленый карандаш, и он нехотя дорисовал ветлу.

РАДИ ЧЕГО ЖИВЕШЬ НА ЗЕМЛЕ

Потрескивает в голландке огонь. Нет, не огонь потрескивает, а дрова. Огонь же горит себе, веселится и пляшет, радуется, что дров еще много и гореть ему долго. Я дома одна, все в школе, а мама пошла в магазин. Нет, все-таки я не одна. Подумала-подумала и вызвала из школы Тихоню и Натку, пусть они поиграют со мной. Пусть они здесь будут моими учениками. Я им дам задание. Тихоне, например, такое:

- Ты, Тиянов, отправишься на своем корабле в далекую страну. Туда, где живут маленькие человечки, и привезешь одного или хоть несколько к нам. А ты, Натка Вяшкина, найди в книжке, что они едят и еще узнай: умеют ли они калякать по-нашему.

Тихоня машет нам рукой, он очень горд, что ему доверили поплыть в далекую страну. Натка открывает красивую книжку, которую недавно купил ей отец, и принялась листать страницы.

Входит мама с узелком в руках. Тихоня и Натка тотчас исчезают. Мама, не раздеваясь, проходит к голландке, греет озябшие руки. Затем раздевается и развязывает узелок. Из маленького кулечка она берет несколько конфеток-подушечек и протягивает мне. Все-таки хорошо, что зима, мама хоть часто бывает дома. Вот еще бы нам дров побольше, тогда б мы могли целый день держать в голландке огонь. Это так здорово - сидеть у пылающего огня. Мама почти никогда не ругает меня, не обижает, как это делают Ольга и Федя. Она даже делится мыслями со мной, как со взрослой. Вот и сейчас подсела ко мне у голландки и говорит:

- Послушай, Татуня, что расскажу. В магазине встретила Васиного учителя Семена Николаевича. И хвалил он Васю, и ругал. Говорит, калгашка у него кумекает. В классе мог бы среди первых быть, если б занимался и не пропускал занятия. На днях сочинение писали на тему: "Ради чего я живу на земле". Вася и написал в тетрадь: "Не знаю, зачем меня мать родила". Я и спрашиваю у Семена Николаевича: другие-то что написали? По-всякому, говорит. Кто написал, что живет на земле для того, чтобы построить коммунизм, кто хочет на другую планету полететь... Вот ведь, Татуня, как обстоят дела. - Мама задумчиво смотрит на огонь, кочергой подталкивает головешки в пекло. Снова заговорила, будто сама с собой: - Учитель-то сказал, надобно отругать Васю. Ну, растолковать ему, что так нельзя делать. Вот я и думаю, а если б меня спросили: чего я мытарюсь на белом свете? Что бы я сама ответила? Не знаю, зачем меня мать родила, не знаю, ради чего живу...

- Как так не знаешь? - воскликнула я. - А если б тебя не было, кто бы печку топил, кто бы хлеба нам испек? А кто бы меня защитил от Феди и Ольги?

Мама качает головой и улыбается:

- И вправду, доченька. - Она обнимает меня и прижимает к себе. - Я и не знала, что ты у меня такая умница. Придется отругать Васю.

Мне приятно слышать эти слова. Раз я умная, могу посоветовать и еще:

- Конечно, Васю надо отругать, - продолжаю я. - Чего он, дурачок, не хочет в далекие страны полететь или поплыть. Мы с Тихоней и то скоро поплывем на корабле...

Кажется, я проговорилась, но, к счастью, мама не обратила на мои слова внимания.

КОЛХОЗНОЕ СОБРАНИЕ

За последние дни только и разговоров у мамы со своими подругами о колхозном собрании, которое должно состояться сегодня. Почти каждый вечер собирались у нас женщины и с жаром выкладывали, у кого что наболело. Приходили Маня Длинная, Настька Попугай, тетя Зина - мать Тихони, даже Наткина мать, тетя Поля, стала заглядывать.

Всех их волновал один вопрос: снимут с председателей Шотина или не снимут. По их разговорам непонятно: то ли им хочется сместить с председателей Шотина, то ли нет. Маня Длинная выступает за него. Она говорит, что дела в других колхозах совсем никудышные. А мы, слава богу, и хлебом сыты, и подсолнечным маслом обеспечены на год вперед. Она говорит правду. В этом году у нас лари до краев досыпаны зерном, и в подвале стоит огромный бидон постного масла. Женщины соглашаются с ней. Но, мне кажется, женщины, как и моя мама, побаиваются Длинной. Но вот заговорила Настька Попугай. Говорит она тонким визгливым голосом, сама маленькая, и кулачки, которыми она размахивает, тоже маленькие. Так прямо и бухнула, что снять Шотина с начальников очень даже надо, потому что он разжирел и стал измываться над людьми. Хотя на это права ему никто не давал. На позапрошлой неделе так толкнул в спину вдову Авдеиху с крыльца правления, что та в снег упала. Она ходила просить для скотины соломы. И обошелся Шотин так с ней потому, что Авдеиха осенью не выходила несколько дней на картошку. Авдеиха сидела на снегу и обливалась слезами. А тут как раз из района большой начальник приехал. Он увидел плачущую женщину и спросил, почему плачет... И фронтовика Илью Медведева оскорбил...

Женщины осмелели и одна за другой начали перечислять за Шотиным его грехи. Грехов оказалось много, и тогда они решили снять его с начальников и дать ему в руки вилы.

Снова подала голос Маня Длинная:

- Почешите, почешите, милые, языки. Вас послушать: и Шотина нет уже в председателях. Только на собрании ведь ни одна из вас голоса не подаст. Да и вас никто не послушает. - Улыбаясь, она обнажила свои желтые зубы. - И поглядим, как запоете, ежели не снимут.

Она поднялась и пошла. Женщины растерянно поглядели вслед. Все молчали.

- Да не бойтесь же, снимут, - говорю я, чтобы успокоить их.

Они все разом посмотрели на меня и засмеялись.

- Раз уж сама Татуня так сказала, полетит наш Шотин к шутам, по-детски заливисто хохочет Настька Попугай.

Они отправились на собрание. Я осталась одна и заволновалась: вдруг никто из старших вскоре не вернется домой. Будут торчать у клуба, дожидаться бесплатного фильма. Пока еще светло, надо сбегать за Тихоней. Не успела я одеться, как слышу: кто-то идет к нам. Тихоня! - я радостно сбросила с себя фуфайку.

- Я за тобой собиралась.

- А мне мама сказала, чтобы я к вам шел. Я тоже один.

Тихоня принес с собой книжку - "Рассказы о море".

Мы прочли всю книжку, переиграли все игры, а с собрания все не возвращались. Потом забрались на печку да там и уснули. Нас разбудили возбужденные голоса женщин. Зашли в избу мама, тетя Зина и Настька Попугай. Мани Длинной с ними не было.

- Эй, где ты там, маленький пророк? - Настька Попугай встала на носки, заглядывая на печку. - Твои слова сбылись, Шотина сняли, только на его место поставили чужого, может, и хуже... - Радости на ее сморщенном личике не было. Она опустилась на лавку рядом с тетей Зиной, крест-накрест сложила руки и тяжело вздохнула. Мама прошла на кухню ставить самовар.

- Как жизнь-то дальше пойдет? - вздыхает тетя Зина. - Мой мужик говорит, зря так круто с Шотиным обошлись...

- Как жизнь пойдет? - показалась из кухни мама. - Как жили, так и будем жить. Председателей разных будет много, а земля-то одна. Пусть она, кормилица, будет вечно, остальное приладится.

Я соглашаюсь с ней.

ЗВЕЗДА СЧАСТЬЯ

Бабушка на время переселилась к нам. Она сказала, что ей надо отдохнуть от тети Лизы и зятя дяди Коли. Пусть отдыхает. Мы стараемся создать ей условия. При бабушке старшие не ссорятся и не шумят. В доме установилась добрая тишина. Младший слушается старшего, и каждый старается чем-нибудь да угодить бабушке. Хорошо было бы, если б бабушка осталась с нами жить насовсем. С первого дня она принесла из магазина кусок цветастого ситца и начала шить мне платье.

Зато каждый день заладила к нам тетя Лиза. Она просит бабушку вернуться домой и за что-то просит у нее прощения. Бабушка не отказывается идти домой, только добавляет, что, пока не кончит шить мне платье, никуда не пойдет, даже в свой дом. "Свой дом", - это она подчеркивала тете Лизе, что это ее дом, а не чей-нибудь. Та, поджав тонкие губы, уходит. Бабушка, показывая рукой на исчезнувшую за дверью тетю Лизу, говорит мне:

- Она не понимает, что я все же хорошая мать. Пусть немного пошевелит мозгами, авось, поймет.

Через некоторое время тетя Лиза возвращается. Краснощекую Ленку ведет за руку, а двухлетнего карапуза Андрейку несет на руках. Пока мы с бабушкой раздеваем детей, тетя Лиза незаметно уходит. Ленка с Андрейкой так ничего ребята, да больно капризные. Чуть что - и давай реветь, даже бабушки не стыдятся. Правда, я на второй день их припугнула, говорю, если будете плакать, выгоню вас на улицу. Ленка испуганно замолкает, глядя на нее, перестает и Андрейка. Бабушка помалкивает, дает им понять, что в чужом доме она им не заступница. Вскоре они сами прекратили капризы, потому что я стала учить их разным играм.

Иногда бабушка просит меня примерить новое платье. Ленка завистливо глазеет на меня.

- А мне новое платье? - надувает она губки.

- Татуне кончу шить, тебе возьмусь, - успокаивает ее бабушка. Потом обращается ко мне: - Иди, моя красавица, померь.

Кому не приятно быть красавицей, я с готовностью снимаю старое платье.

- Погоди-ка, что это у тебя на плече? О, да это у тебя, Татуня, паваз тяште!* Будешь ты счастливой, Татушка, только счастье твое будет сокрыто от людского глаза.

_______________

* П а в а з т я ш т е - родинка (дословно с морд. "звезда счастья").

Я ничего не понимаю в счастьях и спрашиваю бабушку, что да как.

- Судьба свою отметину ставит на человеке. Народ всяко про это толкует. Да не все сбывается. У многих тело усыпано родинками-звездочками, а счастья нет. А говорят так: когда Масторава отметила на Земле первого человека звездой счастья, сказала: "Будешь ты счастлив, человече, если душу сохранишь чистой и светлой, как звезда".

Я уже примерила платье и дала надеть Ленке. Та надевает платье, довольная садится на лавку и не собирается снимать. Бабушка ее не торопит; разглаживая швы платья на Ленке, она начинает рассказывать новый сказ:

- Это было в далекие времена. Когда земля была плоской, как сковородка. По крайней мере так думали люди. Жила в одном селе девочка-сиротка по имени Кастуша. Кормилась Кастуша как могла, родители ее рано покинули белый свет и оставили ее одну. Подадут люди кусок хлеба сыта, не подадут - и голодной спать ляжет, пожаловаться некому. Так и жила крошка на свете. Добрых людей благодарит в душе, злых не проклинает. Единственное у нее богатство - крыша над головой, что осталось от родителей.

А по соседству с ней жили мужик да баба с тремя сыновьями-тройняшками. Похожи один на другого - ничем не отличить. Одного звали Эрюм, второго - Юван, а третьего - Кипай. Все трое удалы, все трое пригожи, а нутро-то у них и разное. Один кичлив да чванлив, другой любит посмеяться над чужими пороками, а третий, Кипай, был с добрым сердцем. Не выставлял себя, не смеялся над другими. Как только встретится им Кастуша, Эрюм с Юваном начнут в нее камнями кидаться, а Кипай стыдил братьев, заступался за бедную девочку. А когда наступал вечер и темень опускалась на землю, Кипай втайне брал из дома еду и относил Кастуше.

Однажды Кастуша пошла на речку купаться. За ивняком, подальше от людских глаз, она разделась и вошла в воду. А Эрюм, оказывается, следил за ней. Как только отошла Кастуша, он взял ее одежду да и бросил в речку. И сам убежал.

Вечером братья легли спать на полати. Тут и вспомнил Эрюм про Кастушу и, чтобы рассмешить братьев, рассказал, как днем утопил ее одежду. Эрюм с Юваном смеялись, а Кипай плакал. Хорошо, что в темноте братья на видели его слез, а то бы и над ним посмеялись. Братья уснули. А Кипай поднялся и, прихватив старое платье матери, отправился на речку. Нашел он на берегу плачущую Кастушу и отдал ей платье. На второй день Кипай сам рассказал матери, что отдал ее платье девочке, иначе Кастуша не вернулась бы в село, а вошла бы в воду и превратилась бы в русалку.

Время же шло да летело. Выросла Кастуша. Из грязной оборванной девчонки превратилась в девицу-красавицу. До пят ее косы, глаза - спелые ягоды черемухи, стройная и гибкая, как молодая осина. За какое дело ни возьмется - все в ее руках горит. Парни стали сватов засылать.

А к этому времени и тройняшки пригожими молодцами сделались. Высокие, крепкие - любо на них смотреть. Все так и остались на одно лицо. Мать и та не могла различить, кто из них Эрюм, кто Юван, а кто Кипай. И всем троим полюбилась молодая соседка. Только Эрюм с Юваном знали, что Кастуша никогда им не простит того, что в детстве они измывались над ней. Конечно же, она выберет среди них Кипая.

Теперь и Кипай стеснялся ее, уже не носил ей, как прежде, еду, не говорил ей добрых слов.

Однажды братья собрались вместе, Эрюм с Юваном и говорят Кипаю:

- Были мы детьми и глупость властвовала в наших головах. А ты, Кипай, разумом взял среди нас. Сейчас мы выросли и наш разум проснулся. Но Кастуша не простит нам нашей былой глупости. Так будем же мы справедливыми между собой. Давайте ходить к Кастуше друг за другом и не станем открывать ей своего имени. Кого девушка выберет, тому и быть ее мужем.

Ходят братья к Кастуше. Веселые и печальные речи ведут с ней. Печаль у каждого одна - полюбит ли его девушка. Каждый хочет ее взять в жены, а имени своего не говорит. Нам, дескать все одно, кто как нас кличет.

Если им все одно, да не все равно Кастуше. Знает девушка, что лишь один из них ее суженый, лишь один из них с добрым сердцем. Да вот беда не узнать его. Давно перестал Кипай подходить к ней с открытой душой. Словно нарочно, Кипай решил всем походить на братьев. Это, конечно, не так. Если черствость Эрюма и Ювана она растопила своей красотой только на время, то доброта Кипая бесконечна и бескорыстна, как тепло, идущее от великого божества Солнца.

Никак не может Кастуша дознаться, кто из них Кипай. И Кипай чует, как девушка ищет среди братьев его. Но раз он дал братьям слово, не нарушит его.

Тогда Кастуша взмолилась Мастораве, чтобы она отметила ее суженого Кипая. Донесся до богини голос Кастуши. И вот однажды проснулся Кипай, и все увидели на его лице небольшое коричневое пятнышко. Это Масторава отметила его звездой счастья.

После этого встретились они с Кастушей и больше уже не теряли друг друга.

Бабушка кончила свой сказ. Мне жаль было, что так быстро он кончился.

ЗАПАХ ВЕСНЫ

Я узнаю приближение весны по тому, как начинают плакать окна. Всю зиму они затянуты плотным слоем льда, а поверх него покрыты мохнатым снежком. И вот солнечные лучи растапливают лед на стеклах и весело заглядывают в избу. На печи, на стенах, на полу лукаво сидят солнечные зайчики.

Теперь мы с Тихоней видим друг друга в окно - он из своего дома, а я из своего. Так из окон мы и делаем знаки друг другу: кто к кому должен идти.

Снег хоть и потемнел, но тает медленно. И мы ждем не дождемся, когда он растает совсем и появятся лужи и ручейки с синей водой.

И надо же этому случиться - заболел Тихоня. У него снова что-то с легкими. Меня перестала радовать весна.

Сегодня его отправляют в больницу. Тетя Зина ходит мрачная, и мне не весело. Тихоня хмурится, что мы такие кислые. При тете Зине я называю его Димкой. Он уже собрался в дорогу, одет был во все чистое. На столе лежали две тетрадки и коробка цветных карандашей. Рисовать он не бросил, а что не различает зеленого и красного цвета, это не так важно, когда хочется рисовать.

- Что у тебя болит? - шепотом спрашиваю я.

- Ничего у меня не болит, только руки сильно потеют, - также шепотом отвечает он мне.

Вернулся его отец, дядя Витя, и объявил, что машина придет через пару часов. Тетя Зина украдкой смахнула с лица слезы и вышла в сени. Дядя Витя подсел к нам. Пригладил волосы, черный чуб скатался под шапкой и пучком спадает на висок.

- Ну, сынок, как, готов? - громко спрашивает Димку и подбадривающе хлопает его по плечу.

- Готов, чего там, - усмехнулся Тихоня.

- Ты, Дим, того... не распускай слюни, давай по-мужски! - Дядя Витя легонько встряхивает его за плечи и улыбается. - Ты там долго не пробудешь. А я к тебе каждую неделю буду ездить. И Татуню разочек возьму. - Он кивнул мне: - Поедешь, Татунь?

- Конечно, поеду! - Я благодарно смотрю на дядю Витю.

Тетя Зина собирала на стол, пора обедать. Я хотела уйти домой, но тетя Зина не отпустила меня и усадила вместе со всеми за стол.

После обеда дядя Витя пошел узнать насчет машины, тетя Зина проверяла, все ли положила в сумку, которую собрала сыну на дорогу.

Мы с Тихоней сидим на лавке и смотрим в окно. Там весело лопочут капли.

- Приедешь с отцом в Саранск, я б тебя с дядей Сергеем познакомил, говорит он мне.

- Но его может не быть в больнице, - возражаю я.

- Да с чего он вдруг в больнице. Я его и так найду. У меня есть его адрес и номер телефона. Понимаешь, как здорово в городе, наберешь несколько цифр - бик-бик - и услышишь его голос.

Перед окнами останавливается грузовая машина, из кабины выпрыгивает Димкин отец. Он входит в избу и подает Димке пальто и шапку. Тетя Зина расплакалась было, но дядя Витя погрозил ей, и она вытерла слезы.

Мы все вышли на улицу. Дядя Витя и Димка сели в кабину. Я встревожилась, что машина отъедет, а Тихоня так и не попрощается со мной. Но нет, вот он выглядывает в окошко и машет мне рукой. Я тоже помахала в ответ, и слезы у меня потекли сами собой.

Машина отъехала, и я пошла к себе домой. Тетя Зина окликнула меня:

- Татуня, ты все же заглядывай к нам.

- Конечно, буду заглядывать, - пообещала я.

Прошло несколько дней. На улице появились лужи с водой, потекли ручейки. Я выходила на улицу пускать кораблики. Иногда ко мне подходила Натка со своей маленькой деревянной лопаткой.

Я говорила ей, какая синяя вода в лужах, а ручейки, как живые голубые ленты... Натка не верила мне. Может, она не видит синего цвета? Карандаши, конечно, различает. Но на улице она не видит этого. Меня она называет выдумщицей. Не боясь холода, Натка снимает варежку и черпает рукой талую воду.

- На, погляди, какая она синяя. - Она подносит руку ко мне и насмешливо улыбается.

В ее руке я вижу мутную воду. Натка победно смеется. Тогда я говорю ей:

- Вот ты, Натка, и не дура, но ничего не понимаешь.

Натка, обиженная, уходит.

На днях я ходила с мальчишками посмотреть на реку - не начался ли ледоход. Лед поднялся, да неизвестно, когда тронется.

Сегодня удивительный день. Наконец начался ледоход. Мы ходили с детворой смотреть, как по разлившейся речке плыли огромные бурые льдины. Если долго глядеть на плывущие льдины, то покажется, будто и ты уносишься вместе с ними вдаль.

После обеда прибежала тетя Зина и сообщила, что Димка прислал письмо, сам написал! И в письме передает мне привет.

А ночью я услышала, что мама тоже не спит. Она, наверное, как и я, о чем-то думает, поэтому и не засыпает.

И тогда я решила опять рассказать ей о человеке, который хотел дойти до края земли. На этот раз мама выслушала мой рассказ до конца. Затем обняла меня и говорит:

- Хорошо людям, которые верят в свою голубую мечту. - Она вздохнула.

В эту ночь я видела сон, как мы с Димкой, взявшись за руки, идем туда, где синее небо опускается на синюю землю. Но раз нет края земли, мы доходим до синего моря. "Поплывем?" - спрашивает меня Димка. "Конечно", отвечаю я.

__________

СЕРЕБРЯНАЯ РАКУШКА

Легенда

Давно это было, очень давно. Тогда землю наших предков покрывали дремучие леса и высокие травы.

На берегу неширокой, зато глубокой речки, что петляла по лесу, находилось большое мокшанское село. Трудолюбивый жил в нем народ, и земля за труд щедро платила людям добром.

Славился среди односельчан добрый молодец по имени Иса. Красавец парень, стройный, как ствол сосны, глаза зелено-синие, что вода в речке, волосы - лен. Слагал Иса дивные песни и сам их распевал. Слушая его, замирали деревья, травы.

Любимое занятие Исы - рыбная ловля. И он был удачливым рыбаком. Знать, помогали ему Масторава и Ведява*, которых очень чтил Иса. Редко он возвращался домой с пустыми руками. А когда был у него богатый улов, не скупился, делился с теми, кто не в силах ловить сам. И люди возносили за него молитвы божествам.

_______________

* В е д я в а - богиня воды.

Наступит вечер, загорятся синим огнем глаза Исы: любит он петь вечерами. Нет сердец, не внемлющих песне его. И девушки у колодца, забыв про свои ведра, стоят завороженные, слушают чудо-песню. Им казалось, что в этот миг сами боги небесные спускаются к ним на землю. Много девушек сохло по Исе, а он полюбил Ламзурь.

Пригнали в село стадо, солнце спряталось за лес, а Иса все сидит на берегу. Порывистый ветер подхватывает его песню и уносит далеко-далеко.

Не удался день сегодня, дует сильный ветер, неспокойна река, ушла вглубь рыба. Нехотя собрав свои снасти, разбрелись по домам усталые рыбаки.

Сидит Иса на берегу реки один и поет. Не повезло ему сегодня, но кончился тяжелый день и он снова увидит свою Ламзурь. Что ему этот ветер по сравнению с его любовью! Пусть ушла вглубь рыба, зато он сейчас сделает из ветра крылья для своей любви. И день этот по-своему будет счастливым и прекрасным.

Поет Иса и не замечает, как стихает река, и вот уж на ней нет волн, нет ни единой морщинки на водной глади. "Странно, ветер не стихает, а волны исчезли", - удивился Иса. Подумал-подумал да и решил еще разок попытать счастья, забросил свою сеть в реку. Тянет назад и вытащить не может, такая она тяжелая. Но недаром же его в селе богатырем прозвали. Вытащил он сеть и своим глазам не верит; столько рыбы за один раз до сих пор не вытаскивал. Вывалил он рыбу из сети, сам без сил опустился на землю - изнемог. Сидит Иса, отдыхает. И тут он слышит, кто-то к нему идет. Оглянулся Иса и видит: приближается к нему девушка в длинной белой рубахе, черные волосы распущены, до пят достают. Растерялся парень, хлопает глазами: у них в селе нет таких. А девушка подходит все ближе и ближе. Иса ущипнул себя - больно, значит, не спит. Он уже слышит, как похрустывает сухая трава под ее ногами, видит, как ее белое одеяние ходит на ней волнами.

Иса, не мигая, смотрит на нее, боится глаза закрыть: а вдруг видение исчезнет, и тогда все покажется сном?

Она подошла к нему, тонкими пальцами поправила волосы на лбу и села напротив парня.

- Кто ты? - шевелит одними губами Иса.

- Я осмелилась прийти к тебе, Иса... Хочу послушать твои песни.

Девушка робко улыбнулась, потупилась, будто ей неловко.

- Долго, очень долго была я одна. И вот зазвучали над рекой твои песни, увидела тебя над водой...

- Кто ты, девушка? Откуда знаешь меня? - еще больше растерялся Иса.

- Хочешь знать, кто я? Погоди немного, и ты все узнаешь. А теперь спой. - Она опять поправила свои волосы и сверкающими глазами поглядела на парня.

У Исы пропал голос, он все смотрел на нее и смотрел.

- Я одна слушаю тебя, Иса. Видишь, и луну тучка закрыла, - тихо сказала девушка.

Иса взглянул на небо. И вправду, в этот миг тучка закрыла луну. Дрожь пробежала по его телу, и не мог он понять, что с ним такое. И он запел, сначала тихо-тихо, будто заговорил с вечерней тишиной, потом голос его зазвучал сильнее. Он пел о любви, о той силе, которую дает людям небо. В каждом человеке есть такая искра, поэтому люди знают счастье.

Замерла девушка, словно вся превратилась в слух.

- Иса-а-а! - издалека послышался голос.

- Это Ламзурь, - радостно промолвил Иса.

На лицо девушки будто тень упала.

- Скажи на прощанье, кто ты такая, - уже спокойно спросил ее Иса.

- Забудь все до завтра. Это нам приснилось.

- Иса-а-а! - совсем близко послышался голос Ламзурь.

Иса открыл глаза, видит: рядом Ламзурь теребит его за рукав.

- Проснись же. Целый вечер жду тебя, думала случилось что, прибежала. А ты спишь, как дите, - с упреком говорит Ламзурь. - Все вернулись засветло, а ты... - Она не договорила, увидев большую груду еще живой рыбы, всплеснула руками: - Шкабаваскяй!* Да откуда столько рыбы? Все мужчины вернулись с пустыми руками, сама видела. За что тебе такая милость от Ведявы? Мы будем молиться ей.

_______________

* Ш к а б а в а с к я й - боже мой.

Посмотрела Ламзурь на Ису, а он будто и не рад удаче, сидит невесел.

- Расскажи, как ты столько рыбы поймал? - спрашивает Ламзурь.

Пожимает плечами парень, не знает, что и рассказывать.

Ламзурь подсела к нему близко, ласково погладила его волосы.

- Я вроде и не спал, - наконец проговорил Иса.

Улыбается Ламзурь, грозит парню пальцем.

- Еще как спал, видать, от усталости. И как ты наловчился, а? Тебе позавидуют все мужчины и будут считать тебя лучшим рыбаком.

- Сам не знаю. Просто повезло. Все ушли, а я после еще раз закинул сеть. И вот...

Исе очень хотелось поведать Ламзурь о девушке в белом, да не был уверен, что она приходила к нему наяву.

- Иса, давай помолимся Ведяве, чтобы она всегда помогала нам. Только в другой раз ты меня не оставляй так долго одну. Мне этот вечер показался вечностью...

Иса взял ее руку и прижал к своей груди.

- Мы скоро будем всегда вместе. Построю домик, в котором поместимся мы трое: моя мама, ты и я.

Иса коснулся губами ее головы. Тотчас на реке поднялись большие волны, они с плеском бились о берег.

- Что это река... вдруг?.. - растерянно спрашивает Ламзурь.

- Ничего, так иногда бывает, - говорит парень, чтобы успокоить Ламзурь, а у самого тоже тревожно на душе.

- Не к добру это, Иса, слышишь? - испуганно шепчет Ламзурь. - Иса, может, мы чем разгневали Ведяву, ты наловил столько рыбы, а не помолился ей, не поблагодарил... - Темнеют глаза девушки.

- Да пусть не обижается Ведява, мы ведь любим ее, - говорит Иса. - А коль любим, кроме добра, она нам ничего не сделает.

Хорошие слова говорит Иса, но Ламзурь все равно настороженно смотрит на волны и просит парня поскорей уйти отсюда. Они складывают в большую корзину рыбу и уходят домой.

На следующий день свирепствовал ветер. Сидят рыбаки дома, нечего им делать в такую погоду на реке.

Один Иса ходит по берегу и думает свою думу. Почему у него на душе неспокойно, и сам не знает. И почему из головы не выходит та девушка, что приходила к нему вчера? Во сне это было или наяву? Неужели она так растревожила его? И сейчас чего он бродит по берегу, когда умные люди сидят дома? Может, он хочет снова видеть ту девушку? Нет, не хочет. И все же ему любопытно: во сне он видел ее или наяву. Пожалуй, во сне, ведь она была такой таинственной, словно и не из этого мира.

Давно ему пора домой, а он все не идет. Давно уже солнце скрылось за темный лес, а он все сидит на берегу, смотрит на воду, слушает плеск волн. Над рекой печально качались ивы, и каждая ветвь была похожа на женщину, которая укачивала свое больное дитя.

Вдруг Исе показалось, что кто-то дотронулся до него. Он поднял голову и испуганно отпрянул назад.

- Да будет день тебе добрым, Иса. Я пришла, знала, что ты меня ждешь. Хорошо, что никому не рассказал свой сон. Но это был не только твой сон, и мой тоже.

Девушка улыбнулась. В вечерней синеве засверкали ее белые зубы. Сердце Исы сжалось от ее взгляда. Он закрывал и опять открывал глаза, но видение не исчезало, напротив, он все отчетливее видел ее бледное лицо, по которому то и дело пробегали какие-то тени. А каким блеском отливали под лунным светом ее черные волосы! И черные глаза ласково смотрели на Ису, излучая мягкий свет. Парень, забывшись, залюбовался ее красотой.

- Иса, я ждала тебя. Я хочу слышать твой голос. Ты не пугайся, Иса, я хочу добра тебе. Я все могу сделать для тебя. Ты почувствуешь силу настоящей любви, Иса!

- Я люблю Ламзурь, и не может быть большей любви, - сказал Иса девушке и только сейчас заметил, что она сидит на том же камне, что и вчера.

- Может! Ты еще много чего не знаешь... - Засветились в таинственной улыбке ее зубы, а в глазах сверкнул странный огонек.

Иса съежился, как будто от холода.

- Может, и так. В сердце моем изо дня в день все сильней любовь к Ламзурь, и не видать конца этой любви. Да и разве бывает у любви конец! Взглянул Иса в глаза девушке и спросил: - Скажи, а сама ты горела огнем любви? Люби как можешь. А мне не достать звезды небесной, и за то, что у меня есть, молюсь всем богам.

- Хочешь, я достану тебе звезду небесную? - девушка всем телом подалась к нему.

Усмехнулся Иса, чудные слова говорит девушка, видать, и правда любит его. В селе тоже многие девушки любят его, но при встрече с ним краснеют и опускают глаза, не то что слово первой вымолвить! А эта девушка до чего же смелая и странная.

- Знай, у меня в груди есть звезда счастья, зачем мне холодная звезда неба? - Исе жаль девушку, ведь он может обидеть ее словом.

Невесело улыбается девушка, хоть и красивая у нее улыбка, красивые зубы. Исе кажется, что ее зубы не из простой кости, как у всех, а из дорогого камня. Ему становится не по себе от ее улыбки.

- Девушка, скажи, кто ты? Издалека ли приходишь к нам? - спрашивает Иса.

- Путь мой короток к тебе, Иса, да дорога плоха. Кто я, откуда погоди, узнаешь. А пришла я песни твои слушать. Так будь милостив, спой мне. - Девушка гордо вскинула голову, строгими похолодевшими глазами поглядела на парня.

- Иса-а-а! - донес ветер голос Ламзурь.

- Я здесь, Ламзу-у-у-урь! - отвечает Иса.

Парень растерянно поглядел на девушку: что скажет Ламзурь, как увидит его с ней. Потемнело лицо и у девушки, она опустила глаза, сложила на груди руки.

Смотрит Иса в ту сторону, откуда должна появиться Ламзурь. Вот уже слышит ее шаги, частое дыхание, вот и сама она. Оглянулся Иса, а девушки в белом как и не было. Волосы зашевелились на голове у него.

Тревожно смотрит на него Ламзурь.

- Я до полуночи ждала тебя, Иса. Темнота глаза мои выела. Недоброе чует моя душа, второй день ты уходишь от меня. Время, которое боги дали нам для любви, ты стал проводить один. Иса, скажи правду, что случилось? слезы блестят на глазах Ламзурь.

Молчит Иса. Не знает он, как рассказать ей о девушке в белом, которая невесть откуда приходит к нему второй день. Поймет ли его Ламзурь? А поймет - легче ли ей станет, будет думать об этом да печалиться. Лучше ничего не рассказывать, будь что будет. И вправду, чего беспокоиться, больше он не придет на берег один, на том и делу конец.

Хорошим выдался третий день. Еще не взошло солнце, а у рыбаков уже много рыбы. Поднялось солнце, сели мужики отдыхать. Разожгли костер, поставили варить уху. После обеда, как только прошел зной, рыбаки снова взялись за свои снасти.

С какой радостью возвращались они домой! Как долго они ждали этот день! Ведь летом вся надежда на рыбу, до нового урожая еще далеко, а запасы истощились. Напоследок взглянул Иса на реку и диву дался: плавает в воде огромная рыба. Такой рыбы в своей речке Иса и не видывал: словно золотые монеты ее чешуя, красным огнем горят ее плавники. Иса позвал мужиков поглядеть на чудо-рыбу. Собрались в кучку мужики, всматриваются, и так и этак подставляют ко лбу ладонь - ничего не видят. А между тем рыба плавала у них под самым носом, даже заметно, как плавники извиваются. Показывает Иса пальцем на рыбу, а мужики только плечами пожимают, дескать, не видим ничего. Не верят Исе. Как так! - досадует парень. Поспорил тогда он с рыбаками, дал слово, что поймает эту рыбу. Кинул он сеть раз, другой - не ловится. Казалось, вот она уже в сети, но в самый последний момент ускользала, на вершок-другой отплывала в сторону. И вот наконец Иса еле тащит сеть. Замерли рыбаки в ожидании. Вытащил Иса снасть, а там вместо рыбы огромная коряга. Этим он еще больше развеселил мужиков. Посмеиваются они, подтрунивают над ним. Насмешки друзей задели Ису, решил он доказать, что не зря терпит такое - поймает рыбу во что бы то ни стало.

Пошутили, посмеялись рыбаки, а время знай себе идет, пора и им по домам, надо жен да детишек порадовать богатым уловом. А чего им торчать около Исы, раз видит рыбу редкую, так пусть сам и ловит.

- Не перехитрила бы эта рыбка тебя самого. Поймаешь, не проглоти ее со зла сразу, сначала нам покажи, за каким чудом охотился. Да поможет тебе Ведява!

Пожелав удачи, мужики разошлись.

Не заметил Иса, как опустились сумерки. А рыба все поблескивает в воде, осмелела, то голову высунет из воды, то хвостом ударит - только брызги летят.

Устал Иса, напрасно бился, рыба оказалась хитрее его. Махнул парень рукой да решил сеть свернуть. В это время рыба вынырнула из воды, взглянула на Ису, да так насмешливо, по-человечьи, что Иса оторопел, сеть выронил из рук. Рыба тотчас исчезла. Заколотилось сердце у парня, ведь эти глаза он уже где-то видел? Бросился было бежать, да споткнулся о камень, упал. И камень оказался тем самым, на котором сидела в те вечера девушка в белом. Вскочил Иса на ноги, и тут он слышит за своей спиной звонкий смех. Оглянулся - видит, как по берегу идет к нему та самая девушка.

- Рада видеть тебя, Иса.

Стоит парень ни жив ни мертв.

- Да опомнись, Иса. Вчера не боялся меня. Будь же мужчиной. Не надо, не спрашивай, кто я. Я вижу, как этот вопрос хочет сорваться с твоих губ. Коль хочешь знать, кто я, так сейчас узнаешь, - и исчезла с ее лица улыбка.

Она медленно подошла к тому камню, опустилась на него, длинными пальцами убрала с лица волосы. Иса увидел ее сверкающие глаза.

- Иса, ты хотел убежать и не смог. Не бойся меня. Когда я с тобой рядом, ничего и никого не бойся. Только запомни, ты не сможешь уйти от меня, если этого сама не захочу. Бежать-то тебе некуда...

- Скажи, девушка, зачем я тебе понадобился? - растерянно проговорил Иса. - Оставь меня...

- Не перечь, Иса, своей любимой богине. Я - Ведява.

- Ведява! - воскликнул парень. И тут из-под его ног стала уходить земля.

Когда Иса пришел в себя, почувствовал, как холод касается губ его, студит руки его и сердце. Он открывает глаза и видит над собой лицо Ведявы. Это она холодными губами целует его, обнимает своими холодными руками. Хочет вырваться Иса от нее, да не может двинуться с места.

- Не бойся, Иса, ты ведь любишь Ведяву. Твоя любимая богиня с тобой... Я долго, очень долго была одна и не знала, что такое печаль и радость. Но когда услышала твой голос, твои песни, увидела твое отражение на воде, открылись для меня и радость, и печаль. Нет тебя, и плохо мне... Тосковать я стала... Тяжело мне быть только богиней. Иса, у тебя много тепла человеческого, дай мне тепла своего, согрей меня. Вдохни в мою душу нежность. По-человечески хочу любить тебя, Иса. Слышишь меня? Я возьму тебя в свое подводное царство, где стоят мои хрустальные дворцы, где не будут мешать нам люди, что кишат на земле, там зеленая вода и прекрасные русалки. У тебя будет все, что пожелаешь. Сделаю тебя таким, что боги будут завидовать тебе. Ты будешь жить вечно и никогда не возьмет тебя черная земля. Тебе покажется, что пройдет всего два-три дня, а людей, которых ты знаешь, на земле уже не будет, они все умрут. Ты же останешься со мной навечно. Помни, Иса, я все равно тебя никому не отдам!

Волосы встали дыбом на голове Исы. Стал он на колени перед Ведявой, взмолился:

- Всемогущая Ведява, я еще усерднее буду молиться тебе, только оставь меня. Не хочу я жить в хрустальном дворце, я себе сам скоро построю новый дом... По земле я люблю ходить...

- Ты поступишь так, как я тебе велю!

Потемнело лицо Ведявы.

- Нет! - не помня себя, крикнул Иса.

- Люди исполняют волю богов, ведь гнев богов страшен, Иса! - сурово сказала Ведява, но посмотрела на парня, от страха белого, как холст, и голос ее зазвучал ласковее: - Иса, ты не будешь в поте лица трудиться из-за куска хлеба. Ты будешь только слагать песни и петь их мне. - Она взяла Ису за руку.

Иса отдернул руку и бросился бежать в село изо всех сил.

И с того времени словно подменили Ису. Не поет он больше своих песен. Удивляются люди, почему парень не выходит из дому, почему не идет на берег реки за своей сетью. Пожимают плечами, недоумевают. А в селе скучно стало без его песен.

Молчит Иса. Тих, задумчив, морщины появились на его высоком лбу. Не отходит от него Ламзурь.

Дни и ночи после того дня шумит река, бьются о берег волны, потемнела вода, не ловится рыба.

Бросил рыбачить Иса. Принялся за другое дело: стал он землю пахать, хлеб растить. Не пойдет он больше на берег реки. А пока стучит топором, строит дом. Скоро они с Ламзурь поженятся. Все село ждет этой свадьбы. Скоро много вина будет выпито, много лаптей разобьется в пляске свадебной.

Волнуется река, выходит из берегов.

Счастлива Ламзурь. Не знает она усталости, много дел у нее, готовится к свадьбе. Вышивает она узоры на белых холщовых рубахах, отбеливает на солнце холсты. Прячется солнце за край земли, спит село, но не скоро кончатся дела Ламзурь. Под лунным светом прядет она пряжу. Счастлива Ламзурь. Не ведает она, как рвет свои длинные волосы Ведява и бьется головой о берег.

Однажды пошла Ламзурь на реку полоскать холсты и пропала.

Пропала Ламзурь... Проходит день, проходит два - нет Ламзурь. Горе, великое горе в селе. Ищут люди Ламзурь на дне глубокой речки, в чащах темного леса.

Почернел Иса, окаменело его сердце. Чует он, куда пропала Ламзурь. Остались холсты ее на берегу реки невыполосканными.

Приходит Иса к реке, ходит по берегу, зовет, кличет Ламзурь.

И вдруг он слышит, будто река отвечает ему: Ис-са, Ис-са...

Да, конечно, это Ламзурь зовет его! Глянул он на реку и вправду увидел в воде двух девушек, обе лицом и одеждой похожи на Ламзурь. Обе плавно махали руками, каждая манила к себе и тихо-тихо звала: Ис-са, Ис-са, Ис-са... - словно волны шептали его имя.

Которая из них Ламзурь, никак не поймет Иса. Он входит в воду, и его льняные волосы делаются в воде зелеными.

- Ламзурь, скажи мне, которая из вас ты, - просит Иса.

Обе девушки разом отвечают:

- Я-а, Я-а... - И обе разом показывают друг на друга пальцем: - Эта Ведява!

И опять они манят его, каждая зовет к себе. То к этой, то к той протягивает руки Иса и опять теряется. И вдруг он увидел, что у одной Ламзурь руки морщинистые в воде, а у другой гладкие. Догадался Иса, с морщинистыми руками его Ламзурь, высосала вода ее руки. Кинулся к ней Иса и обнял ее. Да, это она!

Рассвирепела тогда Ведява, видит, что даже в своем царстве она не может разлучить их. Стала она двузубой старухой, бросилась к ним, отобрала у них Счастье и превратила его в серебряную ракушку. Да забросила ракушку подальше, туда, где река поглубже и вода побыстрее. А Ису и Ламзурь превратила в чистую воду. И вот спешат за своим Счастьем Иса и Ламзурь, светит им впереди серебряная ракушка. Отстанет Ламзурь от друга и позовет:

- Ис-са, Ис-са, Ис-са...

После этого и назвали люди эту реку по имени славного парня - Исса.

А еще старые люди говорят, будто, кто увидит эту серебряную ракушку, тот будет самым счастливым человеком на земле.

РАССКАЗЫ

ДРУЗЬЯ

Оля дружит с Андрюшкой. Всюду они вместе. За это девочки, подруги Оли, обижаются на нее. Но что Оля может сделать, если Андрюшка лучше их умеет играть. Он быстро строит из камней домик, возит грузовиком желтый песок. А Оля уберет домик и начинает готовить из песочного теста пирожки, блины, калачи. Вдвоем они катаются на Андрюшкином велосипеде. Бывает, и балуются - дразнят соседскую наседку. Но больше всего они любят ходить на Цветной луг. Андрюшка собирает цветы, а Оля ему сплетает венок. Он очень любит венки, и ему нравится вешать их дома на стене. Ведь мальчишки на голове не носят их.

А на стене венок - краше ковра всякого. Только он быстро вянет, и мама отдает его корове. Андрюшке жалко венка, но он знал, что завтра Оля сплетет ему новый, поэтому не очень грустил.

Сегодня Андрюшка с утра прибежал к Оле. Позвал ее на улицу и радостно сообщил:

- А мы в город переезжаем. Знаешь, как там здорово! Машин полно, и поезда прямо по улице ходят: чух-чух-чух, чух-чух-чух. - Он начал подпрыгивать на одной ноге. - А что, всю жизнь, что ли, в деревне? Надо же, наконец, повидать белый свет, - повторил Андрюшка отцовы слова.

- И ты тоже уедешь на Белый свет? - растерянно спросила Оля.

- А как же, конечно. Мама достала и новую рубашку, и брюки. Хотел надеть, да боюсь до отъезда испачкаю, - похвалился Андрюшка и снова стал рассказывать про город: - Дома там знаешь какие высокие! - Он показал рукой в небо. - Только нельзя из них через окно вылазить на улицу, шею враз сломаешь... - Но посмотрел на Олю и замолчал.

- Ты чего? - удивился он, глядя на нее.

- А-а я как? - На Олиных глазах блестели слезы.

- Что как? Твои родители не едут, зачем тебе в город? - недовольно пробормотал Андрюшка, не понимая, почему Оля не радуется вместе с ним.

- Я, я не в город хочу, а как же тут буду без тебя?

- Как будешь, так и будешь, - нахмурился он.

- А на луг с кем буду ходить? - все больше терялась Оля.

- Ты не ходи туда больше, - не сдавался Андрюшка.

- А ты с кем будешь там ходить? - Оля никак не могла представить себе, что они не будут вместе играть, ходить на луг.

- Ни с кем не буду, - шмыгнул носом Андрюшка. И вправду, что делать на лугу без Оли. Исчезла с лица мальчика радость, ему передавалась Олина растерянность. - Ты с Егоркой не дружи, он драчун, - тихо посоветовал он. - А я буду приезжать, и тогда на луг сходим и домик новый построим. И несмело добавил: - Пойду, а то мама искать начнет. Ты приходи к нам после обеда, посмотришь, как мы будем уезжать.

Он побежал. А Оля еще долго не могла двинуться с места.

После обеда у Андрюшкиного дома собралось много людей.

Андрюшка стоял в сторонке, то и дело поправляя новые брюки, ему в них было неловко. Оля молча стала рядом с ним.

Андрюшкины родители прощались с родными, соседями, обещали писать друг другу.

- Андрюшка, а ты не забудешь приехать? Дорогу хорошо запомни, как ехать будешь. - Оля в мыслях уже возвращала друга.

- Не забуду, - буркнул Андрюшка и еще ниже опустил голову.

- И письмо напиши, - попросила Оля.

- Э-э, как напишу, писать-то не умею, - совсем огорчился Андрюшка.

- Ты выучись, и я буду учиться, - успокоила его девочка.

- Ладно, - вздохнул Андрюшка.

Подошел отец и потянул его за руку к машине. Они больше ничего не успели сказать друг другу.

И вот машина мчится по дороге через Цветной луг. Луг уходит от Андрюшки все дальше и дальше. Слезы сами побежали из его глаз. И почему-то ему вспомнилось, как мама снимала со стены венок, чтобы бросить корове.

МИТИНА БАБУШКА

Митина бабушка живет на Верхней улице. Мальчик каждый день носит ей молоко. Ходит он медленно, часто перекладывает кувшин из одной руки на другую. Такой уж он от рождения, не может, как другие ребята, ветром носиться. А теперь стал ходить еще тише, потому что недавно болел.

Шел он и вдруг остановился. Что такое? В руках у него осталось лишь горлышко кувшина: полетели черепки, пролилось молоко.

Оказалось, что из-за мазанки кинули в него камнем и попали в кувшин. Это сделал Вовка Чушкин. Ишь как удирает домой.

Митя стоял на месте и растерянно хлопал глазами. Придя в себя, огляделся, словно искал у кого-то помощи. Поблизости не было никого. Как быть дальше, он не знал. Вернется домой, что скажет мама? Да и молока больше нет.

Как быть?

Митя зачем-то надел на руку горлышко кувшина и пошел к бабушке.

Бабушка у него и сердитая, и добрая. Митя любил ее и в то же время боялся.

Поднялся он на низенькое крылечко, и сердце его сильно заколотилось.

Бабушка, сидя на лавке, дремала. Казалось, спит, но спицы в ее руках двигались, и клубок ниток катался по полу.

Митя осторожно прикрыл за собой дверь. Бабушка тотчас подала голос:

- Проходи. Кувшин отнеси на кухню. - А сама глаз не открыла.

Мальчик не тронулся с места, он только хотел снять с руки горлышко кувшина. Но пальцы не послушались его, горлышко выпало из рук и разбилось на множество черепков.

Бабушка открыла глаза, морщины на ее лбу задвигались.

- Молоко пролил на улице, а кувшин тут грохнул... Хорош, пострел. Сам додумался, аль кто научил? Что молчишь?

Вроде и не сердито говорила бабушка, а слова так и покалывали Митю.

- Сам... и кувшин на улице, - пропищал Митя и сам не узнал своего голоса.

Он смотрел на черепки и ждал, когда бабушка начнет ругать его по-настоящему.

- Садись, чего уставился зенками в пол? Ну коль разбился, значит, так надо. Как говорят, к счастью, что ль. Поди, уж не умру без твоего молока, - усмехнулась она.

Митя поднял голову и благодарно улыбнулся ей.

- Бабусь, а ноги у тебя перестали ныть?

Он спросил просто так, потому что знал: она маялась ногами.

- Хворь перешла от меня к бабке Наталье да так приперла, бедную, что третий день и печку не топит. - Она почему-то заулыбалась, губы ее провалились в беззубый рот, глаза затерялись в морщинах.

Митя не улыбается, ему жалко бабку Наталью.

- Теперь я, как коза, бегаю, - совсем развеселилась бабушка.

Митя представил бабушку козой и прыснул в кулак. Бабушка в это время острым взглядом рассматривала его.

- Вот смотрю я на тебя, и жалость берет. На человека ты перестал походить, захирел совсем. - Вздохнув, она провела рукой по его плечу: - В церковь в село Шарам возьму я тебя. Помолимся, глядь, и на поправку пойдешь.

- В церковь? В село Шарам? - Мите опять показалось, что это не его голос. - Не дойду я до Шарама... Если бы в лес ты меня взяла. Мы так давно не были там. Помнишь, ходили за земляникой? Какая вкусная была, крупная... А сейчас я не болею совсем. Доктор давно перестал уколы делать, в школу каждый день хожу. - Митя еле заметно нахмурился: - Когда я болел, как закрою глаза, и появится передо мной земляничная поляна, красная-а-а! И я, как взаправду, хватаю землянику руками и ем, ем. А когда брал ягоды в руки, они мне будто ладонь обжигали...

- Ишь, сын шайтана, лес дальше Шарама, туда дойдет, а до Шарама нет. Я покажу тебе лес! Послушай, завтра в школу не пойдешь, я зайду за тобой.

- Мне, бабушка, завтра обязательно надо в школу. Завтра у нас рисование. И я знаешь что нарисовал? Лесную опушку, как раз где мы с тобой отдыхали.

- Брось, рисование твое никуда не денется! - Бабушка сердито отмахнулась.

- Бабусь, и ты не ходи, ноги угробишь, а бог новые ведь не даст. - И совсем тихо добавил: - Бога-то нет, сам учитель это говорил.

Бабушка широко раскрыла свои маленькие глаза, а морщины на лице, как показалось Мите, зашевелились. Как ухватит она его за волосы да как дернет. У мальчика слезы выступили на глазах.

- Вон отсюда, нехристь! Чтоб больше в моем доме и ноги твоей не было! - прошипела бабушка и подтолкнула Митю в спину.

Мальчик медленно вышел с Верхней улицы и побрел домой, глотая соленые слезы. За что так обидела его бабушка? В эти минуты он ненавидел ее, дал слово себе - больше не пойдет к ней.

Дома он рассказал матери, как разбился кувшин. У самого слезы еще обильней потекли по бледному лицу... Как бабушка звала его в церковь - ни словом не обмолвился.

Мама подумала, что ему жалко разбитого кувшина, и принялась успокаивать его:

- Нашел из-за чего плакать. Пойду в воскресенье на базар и десяток куплю.

Три дня он находил причины, чтоб не ходить к бабушке. А на четвертый мать налила молоко в пластмассовую фляжку и молча протянула ему. Он ничего не успел придумать, а фляжка была уже у него в руках. По пути он все представлял себе, как встретит его бабушка, может, и на порог не пустит.

Он теперь каялся, почему тогда не все рассказал матери.

Поднялся на крылечко, немного постоял в сенях, наконец нерешительно потянул на себя дверь. Вошел в избу - и никого не увидел. Он юркнул на кухню, поставил на лавку фляжку и кинулся обратно к двери, и тут его остановил хриплый голос:

- Кто там? Митя, не ты ли?

Митя догадался: бабушка лежит на кровати, опять свалил ее ревматизм. Он несмело шагнул к кровати и спросил:

- Бабусь, что с тобой?

- Что, что... Утром поглядела в окно, а у бабки Натальи из трубы дым валит. Выздоровела, шельма. Хворь, значит, от нее перешла опять ко мне, невесело пошутила бабушка.

Мальчик переминался с ноги на ногу, не зная, что делать дальше.

- Сбегаю за мамой. - И он поспешил к двери.

- Погоди, побудь со мной, - попросила она.

Митя вернулся и осторожно присел.

- Может, выпьешь парного молочка? - И, не дожидаясь ответа, он прошел на кухню и налил в стакан молока.

Бабушка разок-другой глотнула. Митя поставил стакан на стол и снова присел на кровать.

- Тебе не замком закрыли рот? - спросила бабушка.

- Не-а. Вот думаю, сначала тебе лучше попарить ноги или скорей доктора позвать? - Митя, не мигая, сочувственно смотрел на старуху.

- Ничего пока не делай. Я сама еще не знаю, что у меня болит.

Некоторое время они молчали. Потом Митя снова засобирался домой.

- С мамой обязательно приду. - Этим он хотел успокоить бабушку.

Но та поманила его пальцем и еле слышно заговорила:

- Послушай-ка, ты в тот раз чего-то про лес калякал... И со мной теперь то же, как закрою глаза - земляничная поляна передо мной оживает. Ты вроде говорил, будто опушку леса, где отдыхали, нарисовал. Принеси-ка, погляжу...

НАКАЗАНИЕ

Вася поймал Тимку Михалоня, когда тот пытался увести его велосипед. В Васиных руках Тимка захныкал:

- Я, я хотел только прокатнуться... Поставил бы на место.

- Знаю я, как бы ты прокатнулся: стырил бы и ищи-свищи! - разозлился Вася.

Ох и проучит он сейчас Тимку. Но как? Дать по уху, закричит Тимка на всю улицу, мать его тотчас прибежит, сам еще виноватым окажешься.

- Вот что, подметешь наш двор, тогда отпущу. - Вася показал рукой на огромный двор. Утром мать его самого просила подмести, да он забыл.

Тимка съежился, глаза его замигали часто-часто.

- Во-о-он в углу веник, - подтолкнул Вася Тимку к сараю.

- Не буду мести, - заартачился Тимка.

- Ах, не будешь! Тогда шкуру с тебя спущу. - Вася больно сжал его руку.

Тимка ойкнул от боли, лицо его исказилось.

- Подметешь или нет? - Вася стал медленно крутить его руку назад.

- Нет, нет! - крикнул Тимка и застонал.

- Коли так, - отпустив его руку, сказал Вася, - всем расскажу, как ты хотел украсть мой велосипед.

- Я, я больше не буду, - униженно попросил Тимка. - Не говори. Я же не крал, прокатнуться...

- Подмети - не буду рассказывать.

Тимка огляделся вокруг и побледнел. Он представил, как прохожие будут смотреть на него и спрашивать: почему он подметает чужой двор? На другой стороне улицы играли девочки, среди них была и Анюта.

- Давай вдвоем мести, будто я помогаю тебе, - несмело предложил Тимка.

- Нет, - отрезал Вася. - Подметешь один. Я ведь с тобой не крал велосипед.

- Тогда давай вечером, чуть стемнеет - и подмету, - задрожал Тимкин голос.

- Воруешь днем, а мести вечером, как же! - не поддавался Вася. Подмети скорей, и точка.

Вася сам был доволен, что придумал такое наказание. А то раза два стукнул бы Тимку, тот убежал бы да еще издали язык показал.

- Хочешь, я тебе свой ножик отдам, насовсем, новый... - оживился Тимка.

- Нет, - резко сказал Вася, и самому стало приятно, что он такой неподкупный.

Тимка вздохнул, не зная, как быть дальше.

- Все воры с этого начинают, - сказал Вася и плюнул под ноги Тимке, этим показал свое презрение к ворам. - Сначала велосипед, будто бы прокатнуться, а потом лошадь или трактор.

Тимка открыл рот.

- И-ик, ды-ы ты что? Разве я украду лошадь или трактор! Да они не воруются...

- Я не знаю, что воруется, а что нет. Бери веник и подметай. Понял? А то сейчас девчонок позову и расскажу им все, они сразу растрезвонят на всю улицу.

Тимка испуганно поглядел на ту сторону улицы и увидел Анюту, она прыгала через веревочку и звонко отсчитывала: "Роза, тюльпан, мак, сирень..."

- Не надо, не зови... Я подмету.

Тимка сбегал за веником и принялся быстро-быстро подметать двор. Из-под веника клубом поднималась пыль. Вскоре запотевшее лицо Тимки посерело от пыли.

Никто не звал девочек, они сами пришли, увидели, как Тимка подметает чужой двор, и прибежали.

Тимка поднял голову и заметил смеющиеся лица. Все смеялись, только одна Анюта нет, она с жалостью смотрела на него.

- Вася, ты работника, что ли, нанял? - спросила одна из них.

Вася сидел на корточках подальше от пыли и деловито посвистывал.

- Ха-ха-ха!..

- Гы-гы-гы!..

Тимка бросил веник и подбежал к Васе. Тот не успел вскочить на ноги, испугавшись, двумя руками уперся о землю и отпрянул назад. Он думал, что Тимка ударит его. Тимка не ударил его, только долгим взглядом посмотрел на него, казалось, глаза его кричали о чем-то. Потом повернулся и, не оглядываясь, пошел прочь.

Вася, переведя дыхание, поднялся, забрал веник и поплелся к сараю. Девочки не отставали от него, заладили свое: почему да почему. Вася ничего не стал им говорить, хотя Тимка успел подмести небольшую часть двора.

Вечером Вася никак не мог заснуть. Перед ним появлялся Тимка и смотрел, и смотрел на него. Вася прятал голову под подушку, но глаза Тимки находили его и там.

Во сне Вася кричал Тимке: "Катайся на моем велосипеде сколько хочешь, только не смотри на меня!" Но Тимка все смотрел и смотрел.

В СТАРОМ ДОМЕ

- Мама, я боюсь, зажги лампу...

- Чего боишься, дурачок, я-то рядом.

- Мам, ты, когда глаза закрываешь, что видишь?

- Что вижу? Ничего. А ты?

- Всякое... И то страшное лицо, помнишь, на поезде ехали вместе? Он все на картах погадать приставал к тебе. Лицо у него очень уж плохое.

- Забудь. Не думай о нем.

- Мам, а мы скоро обратно в город уедем?

- ...Спи. Завтра затопим печь. Углы подсохнут. Электрика позовем, свет проведет. Закрой глаза.

- Мам, а кто в этом доме жил?

- Как кто. Дедушка с бабушкой, я здесь выросла.

- А-а. А я где был?

- Тогда тебя не было, не родился еще.

- А-а. Мы скоро отсюда уедем?

- Уедем? А почему бы нам тут не остаться? Мы здесь начнем новую жизнь.

- Какую новую жизнь? А старую куда денем?

- Забудем.

- А-а. Как то страшное лицо из вагона?

- Вот-вот, так.

- Мам, а когда ты была маленькой, боялась темноты?

- Боялась, только когда совсем одна оставалась в доме.

- Ты чего боялась, шайтанов?

- Шайтанов нет. Бояться нечего. Бояться не надо.

- Мам, а в городе наша квартира так и будет пустовать?

- Нет, другие будут жить.

- Другие? Почему? Квартира-то наша...

- Государственная.

- Госуда-а-арственная! А если этот домик развалится, тогда куда денемся? Дверь вон какая скрипучая, крыльцо в землю провалилось...

- Не развалится. Где надо, подправим.

- Дом старый, а мы в нем новую жизнь, да? А папа не будет ругаться?

- Нет. Он не будет больше нас ругать. Он раньше нас начал новую жизнь. Он и так долго с нами играл в кошки-мышки.

- Это вы, когда маленькими были, играли?

- Нет, взрослыми.

- Почему же я ни разу не видел, как вы играли? Папа и дома редко бывал...

- ...

- Мам, стучится кто-то! Зажги лампу.

- Это ветер. Не бойся.

- Мам, давай сейчас начнем новую жизнь: зажги лампу, затопим печку, потом побелим избу. Все равно спать не хочется.

- Да уж, перед новым днем сердце волнуется.

- А каким будет завтра? Мы сами те же, а завтра новое?

- Завтра сам увидишь. Солнце взойдет, и увидишь.

НА ТЕПЛОЙ ПЕЧКЕ

Серега простудился, кашлем мается. Второй день велят сидеть ему на печке - лечат. На печке хорошо, только скучно. С печки не слезать, на улицу не выходить - нельзя!

- Сергей, ты чего там притих, что делаешь? - спрашивает бабушка из кухни.

- Думаю, - тихо отвечает Серега и продолжает грызть кончик карандаша.

Бабушка очень любит Серегу, поэтому оберегает его ото всего.

- А ты много не думай, думы до греха доводят.

Она деловито гремит посудой.

- Баб, а что такое грех?

- Грех, грех, - бормочет бабушка, - это то, чего не надо делать.

- А чего не надо делать? Если брошусь с печки головой вниз - это грешно или нет?

- Дурачок! - рассердилась бабушка.

Поговорили, называется, с бабушкой. Старая, шуток не понимает.

Немного погодя, Серега примирительно обращается к бабушке:

- Бабусь, а что ты сегодня во сне видела? - Он знает, как задобрить бабушку. Она очень любит рассказывать свои сны.

И вправду, бабушка подобрела. Длинно растягивая слова, начала:

- Не то к добру, не то к Худу видела этот сон. Будто родители мои сшили мне шубу о семи клиньях. А потом зачем-то я принялась ходить на четвереньках по полу...

- И хвост отрастал? - захихикал Серега.

- Ну тебя, бестолковый, - отмахнулась бабушка.

- Да это же во сне! У меня во сне, бывало, и рога вырастали, - солгал Серега, чтобы успокоить бабушку.

Но бабушка не стала с ним разговаривать.

Серега тоже притих. Опять задумался. Представлял себе, как бы получше изобразить отца на бумаге.

Утром мать и отец что-то громко выясняли между собой.

Серега проснулся, смотрит, а лицо отца темнее тучи. Ни на кого не глядя, он собирался на работу, а лоб нахмурен, как мехи гармошки.

На столе дымилась паром миска щей. Но отец ничего не замечал. "Поссорились, - мелькнуло в голове Сереги. - Уйдет, не позавтракав, и обеда с собой не возьмет".

Серега видит, как отец сам взялся пришивать пуговицу на рубашке и как-то по-детски чудно сунул палец в рот, когда укололся иголкой.

Сергей в это время тихонько слез с печки, юркнул на кухню и, схватив большой ломоть хлеба, кинулся к вешалке, где висел отцовский плащ.

- Ты чего тут босиком шастаешь? - услышал он недовольный голос отца.

Серега нехотя забрался на печку.

Отец, захватив плащ, ушел. Этот старый плащ он надевал в плохую погоду прямо на фуфайку.

Серега доволен, что спас отца от голода. Голодный не поработаешь, он по себе это знает.

Бабушка куда-то ушла. В доме тишина. Серега достает фанеру, которая ему служит вместо стола, кладет на нее тетрадь и начинает рисовать. Удачнее всех у него получается отец. Пожалуй, потому, что у него густые широченные брови и нос с горбинкой. На бумаге оживает отец. В руках Сереги карандаш послушно выводит грустного человека. Вот он опускает уголки его губ, суживает глаза и удлиняет и без того длинный нос отца. Второй рисунок: отец с набитым ртом в поле у стога сена, в руках держит кусок хлеба.

Наконец наступил вечер. Серега и кашлять перестал, а бабушка все равно дает ему кружку кипяченого молока с медом и силком заставляет его пить. Открывается дверь, и входит отец. Его ресницы белые от инея.

- Как, Серега, выздоравливаешь? - бодро спрашивает он, а сам почему-то прячет глаза.

- Ага. - Серега обрадовался приходу отца. Он слезает с печки и обувает валенки, пусть бабушка видит, как он бережет свое здоровье.

Вскоре с фермы вернулась мама, ее ресницы тоже покрылись инеем.

Серега соскучился и по ней. Отец сделался добрым и каким-то чересчур суетливым, будто сразу всем хотел сделать хорошее. Он то и дело брался помогать маме, даже сам пошел поить корову. А мать хоть и старалась показать, что ей все это ни к чему, но Серега видел, как на ее лице мелькнула еле заметная улыбка. "И они соскучились друг по другу", подумал мальчик. Он сел к столу и открыл тетрадь - совсем забыл про ямочку на подбородке отца и теперь стал старательно выводить ее карандашом.

Отец вернулся в избу, поставил ведро в угол и подошел к Сереге.

- А ну, покажи, что там намалевал?

Серега аккуратно вырвал из тетради два листочка и подал отцу.

- Это тебе, насовсем. - Он лукаво посмотрел на отца.

Тот стал рассматривать первый рисунок. От удивления его широченные брови поднялись на лоб. А когда увидел второй рисунок, вроде даже покраснел немного:

- Ну, чертенок, сообразил! Будто следил за мной...

"Чертенок" - прозвучало ласково, и Серега во весь рот заулыбался.

Потом отец по-мужски кладет руку на его плечо и просит:

- Ты уж никому не говори.

Серега понимающе кивает головой.

Бабушка в это время накрывала стол, а сама говорила сыну:

- Ты, Миша, береги себя на работе, как бы чего не вышло. А то в обед соснула на часок, и сон недобрый приснился...

Серега с отцом переглянулись и заулыбались, словно заранее знали, что у бабушки смешной сон.

ПЯТНИСТЫЙ КОТЕНОК

Виктор Офтин принес в класс котенка. Книги из портфеля выложил в парту и сунул в него котенка.

Шел урок истории. Неожиданно рассказ о римлянах был остановлен мяуканьем. Ученики рассмеялись, а Нина Петровна так рассердилась, что ее рука затряслась и выронила указку.

Виктор просунул руку в портфель, пытался зажать рот котенку, чтобы не дать мяукать. Но тот так впился когтями в его руку, что Виктор громко ойкнул и выдернул руку обратно. На коже от когтей котенка остались кровавые следы.

Нина Петровна подошла к парте Офтина и велела встать с места. Она отстранила Виктора и сама достала портфель.

Котенок замяукал еще жалобней.

- Ну-ка, пошли со мной, Офтин, - сказала учительница голосом, не предвещающим ничего доброго.

Когда они завернули за угол, Виктор понял, куда они идут. Раз до "кабинета" дошло дело, не миновать ему беды. Директор был очень строгим, и его боялись все ученики.

Нина Петровна приоткрыла дверь.

Виталий Яковлевич сидел за столом и что-то писал.

- Р-разрешите? - спрашивает учительница.

Директор кивнул головой и продолжал писать, но вскоре рука его замерла, он прислушался и удивленно вскинул брови.

Это снова замяукал котенок.

- Что такое? - сердито спросил он, его густые белые брови сомкнулись, из-под них выглянули строгие глаза.

Нина Петровна хотела было поставить портфель с котенком на директорский стол, но на ходу раздумала и поставила его на пол.

- Вот, поглядите сами, вместо книг принес в школу котенка. - Тонкий голос Нины Петровны напоминал мяуканье.

- Книги в парте, - пробормотал Виктор, но сразу понял: заговорил зря, все равно не спасти себя. Он опустил глаза, ему стало тоскливо. Представил, как сейчас учительница уйдет, а Виталий Яковлевич каким-нибудь образом накажет его, обязательно накажет. Но, услышав голос директора, Виктор вздрогнул. "Позвать родителей, - сказал тот и, видимо, вспомнив, чьих он родителей, добавил: - Мать".

- Зачем маму? - задрожал голос Виктора. - Она сама дала мне котенка...

- Вот и спросим ее, зачем она сунула котенка в твой портфель, выходя, как показалось Виктору, злорадно улыбнулась Нина Петровна.

В кабинете стало тихо-тихо. Витя ждал, что вот-вот строгий голос директора нарушит тишину, ибо сейчас в его положении молчать никак нельзя. Но котенок опередил директора и нарушил тишину первый. Он замяукал и стал царапать стенку портфеля. Портфель свалился набок, из его угла высунулась голова котенка, затем, усиленно работая лапками, он выбрался сам. Оказавшись на воле, котенок принялся удивленно разглядывать своими ярко-зелеными глазами присутствующих. Сам он был весь в черно-белых пятнах, даже на белой мордочке красовались два черных пятнышка.

Директор с интересом смотрел на малыша. Брови его разомкнулись, лицо ожило.

- Ты откуда взял такого смешного котенка?

Виктор не ответил; что теперь говорить, когда вот-вот откроется дверь и войдет мать.

Котенок подбежал к ногам большого человека и стал головой тереться об его ботинки, словно этим хотел растопить директорское сердце. Виталию Яковлевичу, казалось, неловко было от такой ласки, и он переставил ноги на другое место. Но котенок последовал за ними и опять начал ластиться.

"Вот, глупенький, нашел чьи ботинки чистить". - Витя готов был прогнать котенка, но что-то удерживало его.

- Ваша, что ль, кошка окотилась? - снова спросил директор, словно и не заметил, что на его первый вопрос не ответили.

- Наша, - нехотя ответил Виктор.

- И тебе не жалко его мучить?

Виктор молчал.

- Ну, скажи, кого ты этим хотел рассмешить? - повысил голос директор.

Открылась дверь, и Виктор увидел взволнованное лицо своей мамы. Вместо приветствия она выпалила:

- Что натворил? Избил кого-нибудь?

- Нет, никого не избил. Котенка принес в портфеле в класс.

- Вай, господи, - развела руками мама и облегченно вздохнула. - Да этого котенка я сама дала ему... выбросить... в крапиву, что за канавой. И повернулась отчитывать Виктора: - Ты что, пустоголовый, а? Как ты сообразил в школу его принести, а если все будут сюда разную заразу притаскивать, что тогда? Да первоклашка этого не сделает, а ты в пятом! Подумать только!..

Глаза Виталия Яковлевича потеплели, он сочувственно смотрел на Виктора Офтина, понял, почему тот не выбросил котенка в крапиву. Да разве сможет человек с душой бросить на гибель такое красивое животное.

Мать Виктора продолжала:

- ...окотилась, троих принесла. Двоих сразу забрали, а этого за пятнистую шерсть никто не берет. Старые люди говорят, такая масть в дом добра не принесет...

Котенок перебрался к ногам Виктора и играл шнурками.

- Что ж, все ясно, - улыбнулся директор. - Не будем выбрасывать котенка. Я не суеверный, возьму его к себе. Виктор, во время перемены отнесешь котенка ко мне домой.

- Не отдам... Не отнесу, - исподлобья зло блеснули глаза мальчика.

- Куда же ты его денешь? - растерянно пожал плечами директор.

- Ты что? Аль совсем мозги твои выветрились! Виталий Яковлевич к тебе с душой, а ты...

- Не надо мне вашей души.

Мать стала жаловаться директору, как трудно ей одной воспитывать сына.

Виктор тоскливо смотрел в окно.

- Знаете что, Наталья Семеновна, - неожиданно перебил ее директор. Виктору самому очень нравится котенок, пусть держит у себя. А захочется ему подарить кому-то, я рад буду, если подарит мне.

"Вообще-то неплохой человек этот Виталий Яковлевич, - подумал Виктор. - Может, и в самом деле подарить ему котенка?"

НА ВЕТЛЕ

Скворец со Скворчихой летели на родину. Как только пролетели гору, показалась ветла, на которой был их домик.

Радостное волнение охватило скворцов. Сколько уже лет улетают они отсюда, но каждый раз, когда возвращаются назад в родные края, при виде старой раскидистой ветлы сердце их опять наполняется несказанной радостью. Во многих странах они были, каких только деревьев не видели, а красивее этой ветлы нигде не встречали. И не случайно именно с этой ветлы они возвещают о приходе весны.

Скворцы спешили и тревожились - не занял бы их домик кто-нибудь непрошеный.

Рядом с ветлой стояло жилье Человека. Когда Скворец был маленьким, он боялся людей. Ох и глупеньким же он был тогда, не знал даже, кто смастерил и прикрепил к дереву такой удивительно красивый домик, без единой щели и трещины. А Человек, бородатый, с невеселыми глазами мужчина, из года в год старательно чинил его. И ранней весной выходил по утрам слушать песни птиц.

"Если бы у него были крылья, какими бы друзьями мы стали", - думал Скворец про Человека. Потом он понял, что вовсе не обязательно быть Человеку птицей, они и так друзья.

"Смотри-ка, смотри-ка, - радостно прощебетала Скворчиха, - это жилье нашего Человека виднеется! У меня даже усталость прошла. Однажды я слышала от людей, будто мы на крыльях приносим сюда весну. Как ты думаешь, правду они говорят?"

Скворец не слушал ее. Когда в нем просыпается сильное чувство, он забывает обо всем на свете.

Птицы пролетели над полем, потом над улицей. И вот самая ликующая минута их долгого, трудного путешествия - они опускаются на ветку родной ветлы и, кажется, никак не могут нарадоваться. Они торопливо порхают с ветки на ветку, озорно покачиваются на тонких прутиках и снова вспархивают. Долго птицы кружились вокруг домика. Наконец Скворец заглянул вовнутрь. Внутри никого не было, он осторожно влез в свое жилище. То, что он увидел, озадачило его. Прошлогоднее гнездо начало гнить, стенки скворечника почернели, а в верхнем углу зияла небольшая щелка. "Наверное, в этом году Человек забыл починить дом", - подумал Скворец.

"Ну что там?" - нетерпеливо спросила Скворчиха.

"Что? Поработать надо. А то мы совсем избаловались, привыкли жить на готовеньком".

Они почистились немного, отдохнули. Затем попробовали голоса ничего, получается. Сейчас они запоют свою весеннюю песню, порадуют своего старого друга - Человека. Он ведь каждый раз выбегал из дому на их голоса в галошах на босу ногу, без шапки, слушал и ласково улыбался:

- Прилетели, милые!

И вот они завели свою первую весеннюю песню. Пусть услышат все люди пришла весна! Проснись, Человек! Послушай звон земли...

Но Человек, наверное, не слышал пения Скворцов и почему-то не откликнулся на зов весны. Они кончили петь и стали ждать, когда появится Человек. Не дождавшись, запели новую - самую громкую, с веселой трелью. Эту песню Человек услышит наверняка. Однако навстречу и этой песне Человек не вышел. Скворчиха завела было третью, на этот раз грустную, но Скворец остановил ее:

"Что затянула такую! Нам еду еще надо поискать да и в доме прибраться".

Они, как говорится, слегка заморив червячка, занялись устройством своего жилья. Уже было выброшено из скворечника старое гнездо, когда из дома Человека вышел мальчик с лохматой головой. Он шел за водой, позвякивая пустым ведром, мимо ветлы. Раньше они этого мальчика в доме Человека не видели. Скворчиха спустилась на нижние ветки и звонко запела. Мальчик остановился, поставил ведро на землю и с раскрытым ртом долго разглядывал скворцов. Наконец он понял, что за птицы перед ним, и радостно ударил в ладоши:

- Ура, скворцы прилетели!

Скворцу очень хотелось спросить у мальчика про Человека, но жаль, не может по-человечески говорить. Однако у каждого свои заботы. Нужно было вить новое гнездо, и скворцы усердно принялись за дело. К вечеру они изрядно устали, зато свили удобное гнездо. А Человек так и не показывался.

"А люди ходят в теплые края? Может, Человек еще не вернулся?" спрашивает Скворчиха.

Скворец не ответил, потому что не знал, ходят люди в теплые края или нет.

На второй день косматый мальчик с утра стал вертеться вокруг ветлы. Все пытался вскарабкаться на нее. Один раз это удалось ему, но ствол у ветлы был без сучьев, он сорвался и шлепнулся на землю.

Скворцы настороженно следили за мальчиком, пытаясь понять, зачем он хочет залезть на дерево. Вскоре тот принес лестницу, приставил к ветле и поднялся по ней до развилки ветвей. Потом он достал из-за пазухи фанерку, прикрепил на ветке и насыпал на нее зерен, а сам спустился на землю. Как только мальчик скрылся из виду, скворцы подлетели к фанерке. На ней были прикреплены какие-то волосяные петли. Скворец не обратил на них внимания, приблизился к зернам и клюнул раз, другой. Но что такое? Скворец хочет поднять голову и никак не может ее поднять, мешает какая-то петля. На помощь поспешила Скворчиха, тянет она клювом волос, но петля только туже затягивается. В это время послышался радостный крик косматого мальчишки он бежал к ветле. Вот он взбирается по лестнице. Скворчиха взмывает вверх. А Скворец в отчаянии бьет крыльями, еще пытается вырваться. Ах, какой он глупый, ведь считал себя мудрым, и на тебе, какой-то сопливый мальчишка обманул его. Мальчик уже возле него, протягивает руки... Какие они огромные и страшные!

Опомнился Скворец в потных руках мальчишки. Куда-то он его несет. И первый раз в своей жизни Скворец почувствовал себя крохотным и беспомощным. Мальчик зашел во двор, навстречу им из-под крыльца выбежала рыжая кошка с зелеными огненными глазами. Она вставала на задние лапы и цеплялась за штанишки мальчика. Скворец сжался в комок и замер. Эта зверюга давно следила за ними и на ветлу частенько залезала.

Немного погодя Скворец почувствовал, что потные руки раскрылись. Какая радость, он на свободе! Пленник быстро взмахнул крыльями и полетел, вот он уже выше крыши, а вот и ветла... Но что это? Какая-то непонятная сила тянет его вниз. Ах, негодный мальчишка, он привязал его за ногу ниткой и теперь тянет назад. "Какой же он злой, этот маленький человечек! Ведь мне так больно..."

И Скворца снова зажали потные руки и куда-то понесли. Теперь он сидел смирно с закрытыми глазами, а когда открыл, то увидел перед собой большого Человека, того самого старого друга, бородатого и с невеселыми глазами. Он лежал на спине и смотрел в потолок. Мальчик что-то сказал ему, и он с трудом поднял голову, глаза его ожили, удивленно округлились:

- Скворцы прилетели! - радостно выговорил он. - Значит, живем! - Но брови его тут же сердито сомкнулись: - А ну-ка, сейчас же отпусти птицу!

Мальчик вынес Скворца на улицу и подбросил его вверх. Он раскрыл крылья и - о радость! - теперь его ничто не удерживает, он летит куда захочет. Скворец понесся к ветле успокоить свою подругу.

Обрадованная Скворчиха сразу предложила ему:

"Давай искать другое место для жилья. Наверное, есть и другие ветлы".

"Давай поищем", - согласился было Скворец.

Но в это время на крыльце Человеческого жилья появился их старый добрый друг и негромко проговорил:

- Вы уж не обижайтесь. Он еще совсем мал и обидел вас по своей глупости.

КОГДА ПРИХОДИТ СЧАСТЬЕ

Ему не хотелось учить уроки. Не хотелось, и все тут. Но ведь его все равно заставят. Ну вот и отец возвращается с работы. Сейчас он спросит, какие полезные ископаемые найдены в Закавказье.

Ваня захлопывает учебник географии.

- Привет ученику, - кивает ему отец. Он проходит в комнату и начинает переодеваться.

Ваня отодвигает от себя учебник и говорит унылым голосом:

- Скорей бы вырасти, что ли, все интереснее стало бы жить.

Отец мельком взглянул на него.

- Ты что, от скуки разболтался? Погоди, придет время, станешь большим, а если хочешь, и толстым. А я вот уже никогда не буду, как ты. Вздохнув, он покачал головой.

- Зачем тебе быть, как я? Взрослые вон какие счастливые. Полная свобода действий, - изрекает он.

- Ну, друг мой, насчет свободы действий еще многое надо уточнить. А мне вот кажется, что у тебя сейчас самая счастливая пора в жизни. Вырастешь, будешь вспоминать, как я теперь.

- И какое же у тебя было счастье в мою пору? - с усмешкой спрашивает Ваня.

- Красивое, понял? - серьезно смотрит на него отец.

- Нет, не понял. - С Ваниного лица исчезает усмешка. - Ты расскажи, может, пойму.

- Вот этого я и не знаю, поймешь ли? Да и рассказать, пожалуй, не смогу. К примеру, как рассказать о том, как однажды поел конфет и был счастлив.

- У тебя, наверное, зубки побаливали, и сладкое не разрешали есть, а ты раз оказался в доме один и наелся досыта, - тотчас высказал свое предположение Ваня.

- Нет, не совсем так, - проговорил отец, и какая-то грусть послышалась в его голосе. - Тогда в шкафах редко водились конфеты, да и в магазине их не много было. Годы-то были послевоенные. Я в детстве часто болел. Мать рассказывала, что ноги у меня были, как спички. Поэтому она меня и жалела больше всех. И подкармливала потихоньку: то сметаны нальет стаканчик, то кусочек сахара подсунет. А однажды она мне дала сырое яйцо. Я не любил глотать сырые яйца. Думаю, пойду за овраг, там и сварю. Насыпал в бумажку соли и вышел на улицу. Гляжу, мимо нашего дома шагает Вера Карьхциган. Вера - моя одноклассница. Она сидела в классе впереди меня. Частенько я ее до слез доводил: и дразнил, и за косички дергал, да что там - какие только пакости я ей ни делал. Раз даже чернилами облил и потом прикинулся, что не нарочно это сделал. И сейчас сразу в голове промелькнуло: погоню по улице. Кину в нее камнем и по прозвищу обзову. И тут я увидел у нее в руках пустую бутылку. Спрашиваю я ее ехидненько: "Вера, не за самогоночкой тебя послали?" А голос у меня такой вежливый.

Она удивленно поглядела на меня, мой притворный голос приняла за искренний. Остановилась напротив и улыбнулась так весело, что ее веснушчатый нос кверху поднялся. "Нет, не за самогоночкой. В магазин конфеты-подушечки привезли, бутылку сдам и на эти деньги конфет куплю".

И столько радости в ее голосе, что я позавидовал ей. И тоже решил похвалиться: "А у меня яйцо есть", - и достал его из кармана.

Увидев яйцо, Вера еще больше обрадовалась: "Давай вместе купим конфет - на бутылку и на яйцо".

А сельские магазины всегда покупают яйца у населения.

Я обрадовался и сразу согласился.

Пошли мы с ней в магазин, она впереди, я плетусь сзади.

Видите ли, не мог идти рядом с ней, ребята увидят, дразнить начнут.

Оттуда возвращаемся вместе, я не отстаю от нее, общее добро связывало нас. Конфетки решили съесть в конопле, за огородами, там никто не помешает нам.

Положили маленький кулечек на землю и сели, как добрые люди садятся за праздничный стол. Она смотрит на меня, я на нее - кто первым начнет? И одновременно протягиваем руки. Откусываем от подушечек по маленькому кусочку, чтобы подольше продлить удовольствие. И все же не заметили, как на бумажке осталась одна подушечка. Растерянно поглядели друг на друга. И эта Вера, которую я так часто обижал, говорит мне: "Съешь, Коля, ты. Ты вон какой худой. Авось и болеть не будешь".

"Нет, - говорю, - съешь ты. Ты сама, как костяная телега".

Спорили, спорили, кому съесть, да и съели пополам. После этого я и вправду болеть перестал...

Отец улыбнулся, провел ладонью по лицу.

- Ничего вроде такого и не было, только после этого дня во мне словно другой человек проснулся... Я считаю, этот день был для меня счастливым.

Отец поймал взгляд сына и увидел, что сын понял его.

ЦВЕТЫ ЛУГОВЫЕ

Лена то и дело поглядывала на небо. Мама возвращается с покоса после захода солнца. А солнце сегодня, как непоседливый ребенок, не хочет спать. Лена пригрозила ему кулаком, но солнце от этого еще ярче заулыбалось. Тогда Лена зашла в избу, плотно закрыла за собой дверь и занавесила окна. В избе она уже прибралась и сейчас не знала, что делать. Ей так надо поскорей увидеть маму, так надо.

Мама приносит с луга дикую клубнику прямо со стебельками. Нет, сегодня пусть не собирает клубнику, а домой идет, ведь Лена так ее ждет.

Она подходит к портрету мамы, висящему над ее кроватью. На портрете живая мама, улыбается. И Лене кажется, что она засмеется вслух. Эта такая улыбка, которая переходит в смех. Но смеха нет. И Лена не хочет его. Смех всегда кончается быстро, и выражение лица меняется. А эта улыбка бесконечная.

Это старый мамин портрет. Но Лена знает, что мама и сейчас может быть такой, если захочет.

- Ма-ма, - шепчет девочка.

Мама смотрит на грустную Лену и продолжает улыбаться.

- Мам, я серьезно, - просит Лена.

Но маме весело, и на нее нельзя обижаться в этот момент.

С улицы послышалось блеяние овец. Лена кинулась во двор. Открыла калитку, пересчитала вернувшихся овец. Обрадовалась: даже непослушный баран, который так любит проходить мимо дома, сегодня пришел вместе со всеми.

За овцами показалось стадо коров. Вот повернула к дому милая Буренушка. Лена пропускает ее во двор, а сама шмыгает за калитку. Она любит Буренушку, но боится ее огромных выгнутых в обе стороны рогов.

Теперь вот-вот должна прийти мама.

За поднятой стадами серой пылью показались косари. Они идут по улице по три, по четыре, с перекинутыми через плечо косами.

Лена сломя голову бежит навстречу матери.

Мама, увидев девочку, радостно улыбается. Она как бы извиняется перед ней: нет, не несет сегодня клубнику - косили на другом месте, не растет там она. Зато мама протягивает ей большой букет луговых цветов.

Лена берет цветы и просит, чтобы мама дала ей понести косу. Мама качает головой и вместо косы дает ей мешочек с остатками обеда.

Лена нюхает разноцветные цветы, и нос у нее становится желтым от их пыльцы. Ей хочется побежать вперед, открыть маме калитку, потом дверь. Но что-то удерживает ее, и она степенно шагает рядом с мамой. Они входят в дом. Мама замечает чистоту в избе, благодарно смотрит на дочь.

Лена поместила цветы в банке с водой и поставила их на стол.

Мама умылась холодной водой, облегченно вздохнув, села на лавку.

- Мама, я ждала тебя...

Тяжелой от усталости рукой мать гладит ее волосы, ласково, одними глазами говорит: вот, дескать, я пришла и все будет хорошо.

- Ты устала, мама. Хочешь, я буду носить твою косу на луг? Я смогу... - Она не договоривает, к горлу подступает какой-то твердый комок, голос срывается, глаза начинают часто мигать.

- М-ма-ма, я весь день ждала, мама...

- Ты что, моя девочка? Я ведь пришла, никуда не делась, правда? - В ее глазах появляется беспокойство.

- Я, я убила курицу тети Кули! - вырывается у Лены, и она плачет навзрыд.

Некоторое время мама молчит, потом она начинает утешать дочь:

Не плачь, Лена. Не надо. Что поделаешь, ты ведь нечаянно? Мы отдадим ей свою курицу. Не плачь.

Нечаянно, я не хотела... Ты велела смотреть за огородом, я смотрела. Ее куры через изгородь - к грядкам. Я бросила камешком и... Тетя Куля обиделась, ругалась...

- Не плачь, дочурка, мы вернем ей курицу.

- Нет-нет. Я весь день ждала тебя, мама... Ты... где меня нашла? Тетя Куля кричала, что ты меня в крапиве нашла.

Лена с широко раскрытыми глазами смотрит на маму.

На темном от загара лице матери появляется грустная улыбка, в глубоких синих глазах загорается и гаснет тревожная искорка.

- Нет, неправда это, Лена.

Мама берет Лену за худенькие плечи и заглядывает ей в лицо.

- У тебя есть мама, а у меня есть моя дочь, только моя. - Она притягивает Лену к себе и крепко прижимает.

В доме стоит аромат луговых цветов. Лена вздыхает, впивая их нежный запах. Мамин голос звучит тихо-тихо, и Лене кажется, что она не слышит его, а чувствует, как этот запах луга.

- Я дала тебе жизнь. Ты родилась совсем маленькой и умела лишь плакать. Я кормила тебя своим молоком. И ты вот выросла. А я радуюсь, глядя на тебя. Тебе ведь тоже хорошо, что у тебя есть мама?

Лена притихла, из глаз ее текут не вылившиеся вначале слезы. Но это уже другие слезы, слезы радости. Мама дала ей жизнь, кормила своим молоком, радуется, глядя на нее. И ей тоже хорошо, что у нее есть мама. А разве можно быть без мамы?

Теперь Лена понимает, что целый день она мучилась напрасно. Все оказалось просто. Будь мама рядом, она сразу разъяснила бы все. Но мама работает. И завтра она снова уйдет на целый день.

- Мама, а ты не ходи завтра на работу, тетя Куля ведь никогда не ходит.

Мать задумчиво качает головой:

- Работать надо, Лена, надо. А как же иначе? Кто будет хлеб растить? Кто Буренке сено приготовит? А как же иначе. - Она гладит девочку своей теплой шершавой ладонью.

"Надо" - какое важное слово. Значит, иначе нельзя", - думает Лена.

А на столе стоят луговые цветы и щедро дарят свой аромат дому.