"Заговорщица" - читать интересную книгу автора (Зевако Мишель)Глава XI МАТЬНад полуразрушенными стенами старого монастыря занималось ясное утро. В рощах на Монмартрском холме распевали малиновки, щеглы и воробьи; раскрывались навстречу солнышку полевые цветы; утренний ветерок шелестел в кронах могучих каштанов. Какая-то тихая радость была разлита в воздухе, радость, сопутствующая обычно пробуждению природы. Фауста поднималась в этот час в носилках по склонам холма и не слышала птичьего пения; не видела она и солнечного блеска, и сияния прозрачно-голубого неба. Не обращая ни малейшего внимания на красоты природы, она сидела мрачная и напряженная, словно ведя с собой какой-то спор. На вершине холма портшез остановился, и Фауста вышла. Однако она не стала стучать в главные ворота монастыря, а направилась к одному из домиков рядом с монастырской стеной. Когда Фауста вошла в лачугу, она увидела пожилую женщину, сидевшую у самого порога с веретеном в руках. Заметив гостью, старая крестьянка торопливо встала, но Фауста жестом приказала ей сесть. — Ах, это вы! Благодетельница наша! — воскликнула крестьянка. Фауста сама взяла табурет и присела рядом с крестьянкой. — Так как дела, матушка? — весело спросила принцесса. — Смотрю, вы уже с утра пораньше за работой? — А, милая дама, — сказала крестьянка. — Я стара, скоро Господь призовет меня… — И что же? — спросила Фауста. — А холст-то дорог… вот и приходится все делать самой… — Что делать? — Пряду себе саван, надо же в последний путь отправиться как положено, — просто сказала крестьянка. Фауста была потрясена, а старуха даже не поняла, чему так удивилась ее гостья. — Вам спасибо, благодетельница наша, — продолжала крестьянка, — вы мне тогда дали несколько золотых, я смогла купить хорошего льна, да еще хватило денег, чтобы мессу заказать на помин души. А из остатков льна сделаю пеленки, моей дочке скоро рожать… Для старой крестьянки рождение и смерть были взаимосвязаны: из остатков савана она собиралась кроить пеленки. — Я заплачу еще, — сказала Фауста. — Обеспечу и вам спокойную старость, и вашему внуку безбедное житье… — Да благословит вас Пресвятая Дева! — Аминь! — заключила Фауста. — Но скажите, матушка, вы сделали то, о чем я вас просила? — Конечно, благодетельница. Как вы нам и велели, мой сын от цыганки не отходит ни на шаг… следит за ней, конечно, незаметно… — Она пыталась куда-нибудь убежать? — Нет, все бродит вокруг святой обители, но в монастырь — ни ногой… Есть захочет — приходит к нам. Является обычно ночью. Мы для нее и постель на сеновале устроили… Сами понимаете, нам, христианам, не пристало якшаться с еретичкой, так что в дом мы ее не допускаем. И старуха суеверно перекрестилась. — Не волнуйтесь, матушка, — ответила Фауста. — Вот, держите за ваши труды. — Спасибо, благодетельница! — воскликнула крестьянка, жадно схватив несколько золотых экю, что протянула ей гостья. — А где сейчас цыганка? Женщина пожала плечами: — Ушла куда-то едва развиднелось. Она бродит туда-сюда, то поднимется на холм, то спустится. Часто стоит вон у того большого черного креста, вы, наверное, его заметили, как сюда шли. А чаще всего ходит вокруг монастыря… — А внутрь, говорите, войти не пытается? — Нет, во всяком случае я ни разу не видела, благодетельница… — Хорошо, матушка. Пошлите кого-нибудь за вашим сыном. Крестьянка заперла в комод золотые, что подарила Фауста, и крикнула мальчишку, бегавшего во дворе. Через двадцать минут появился сын крестьянки. Он стоял на пороге, мял в руках шапку и ожидал приказаний благородной дамы. — Где цыганка? — спросила Фауста. — Там! — и молодой человек показал рукой в сторону монастыря. — Проводи меня к ней. Крестьянин поклонился, и они с Фаустой вышли из домика. Обогнув монастырскую стену, они оказались возле знакомого читателю пролома. Тут Фауста и заметил Саизуму: та сидела на камне у огорода, устремив взгляд прямо перед собой. — Ты можешь идти! — сказала Фауста крестьянину, и он поспешил скрыться. Фауста прошла через пролом и остановилась около цыганки, которая, казалось, не заметила ее появления. Принцесса наклонилась к Саизуме и полным сострадания голосом произнесла: — Бедная женщина… несчастная мать… Саизума перевела взор на Фаусту, и в нем мелькнула искорка узнавания. Все же у цыганки сохранились какие-то остатки разума. Она видела Фаусту всего один раз, у настоятельницы Клодины де Бовилье. С тех пор прошло немало времени, да и одета Фауста нынче была иначе, однако же Саизума вспомнила ее. — Это вы, — враждебно сказала цыганка, — помню, вы говорили мне о епископе. Фауста в удивлении отшатнулась, ибо не предполагала, что безумная безумна не всегда, но затем вновь обратилась к цыганке: — Леонора де Монтегю, я действительно разговаривала с вами о епископе. Это я отвела вас к нему, в тот дом… но я думала, вы еще любите епископа… — Епископ умер, — глухо произнесла Саизума. — Как я могу любить мертвого?.. А потом, любить епископа — тяжкий грех. Если вы любите епископа, сударыня, вас отправят на виселицу… Фауста задумалась; ей хотелось заставить Леонору все вспомнить, хотелось оживить ее бедный мозг. Ей требовалась Леонора де Монтегю, а не безумная цыганка Саизума. Фауста давно отвела несчастной важную роль в собственных чудовищных замыслах. Папесса Фауста I собиралась мстить! Она должна была победить и восторжествовать над своими врагами, над всеми… в том числе над Фарнезе и Пардальяном. — Значит, вы думаете, епископ умер? — снова спросила принцесса. — Конечно! — уверенно ответила цыганка. — Иначе меня бы уже не было в живых… — Может, вы и правы… Но послушайте, бедная женщина, вы столько вынесли… — Вы меня жалеете? Нет, не может быть! Неужели есть Божье создание, пожалевшее и цыганку? — Я сочувствую вам всей душой, но, по-моему, сострадания мало, надо попробовать облегчить чужое горе… — Мое горе велико, мне помочь нельзя… спасибо, что хоть пожалели… Какая вы красавица! — восхищенно произнесла Саизума. — Конечно, у такой красавицы и душа добрая! — Леонора, когда-то вы были прекрасней меня! Вы и сейчас хороши! Но вы так измучены! Вы больше не верите в счастье… Однако знайте, я могу сделать вас счастливой! — Я не Леонора, я — цыганка Саизума, я брожу по свету, гадаю по руке. А счастье… я и слова-то такого не знаю… — Ты — Леонора, Леонора! — настаивала Фауста. — И ты будешь счастлива. А теперь слушай: епископ умер, он больше не причинит тебе зла… Но есть на свете один человек, который ищет Леонору, потому что любит ее. — Ищет… — равнодушно повторила Саизума. — Да, ищет. Он любил тебя, и ты его любила. Вспомни! Вы любили друг друга, и он до сих пор обожает тебя и разыскивает по всему свету. — Как его имя? — так же равнодушно спросила цыганка. — Жан… Саизума вздрогнула, словно кто-то из далекого прошлого окликнул ее. — Жан? — прошептала она. — Да… наверное… я слышала это имя… — Жан, герцог де Кервилье! — с нажимом произнесла Фауста. Цыганка побледнела, встала и наклонила голову, словно вслушиваясь и пытаясь уловить какой-то далекий голос. Потом она подняла на Фаусту глаза, в которых читалась смутная тревога. — Как, вы говорите, его зовут? — опять спросила Саизума. — Жан де Кервилье, человек, которого ты любила! Фауста говорила властно и уверенно. — Он собирался жениться на тебе. Вспомни же, ты любила его и любишь до сих пор! Одно имя герцога де Кервилье заставляет тебя трепетать. Вспомни же, Леонора! Саизума подошла поближе к Фаусте. Она внимала словам итальянки так, как внимают своему внутреннему голосу. То, что говорила Фауста, удивительно соответствовало ощущениям Саизумы. Принцесса схватила обе руки цыганки, стараясь внушить безумице собственные мысли. — Вспомни же, — настаивала Фауста, — вспомни, как ты ждала его, как счастлива была когда-то… ты стояла на балконе старого дворца Монтегю и ждала… — Да, да! — прошептала цыганка. — Помнишь, он обнимал тебя и целовал, так что ты почти теряла сознание. Он клялся в вечной любви, и ты верила ему. — Да… да… — простонала Саизума. — Ты вспомнила? Все это правда, Леонора де Монтегю! Жан Кервилье любил тебя без памяти. Рок разлучил вас, но он страдал так же, как страдала ты… Я это знаю, он сам мне все рассказал — и о своей любви, и о своих муках. Он всегда любил тебя! Любил и искал… Скажи, ты хочешь увидеть его? Саизума вырвала руки из ладоней Фаусты и заслонила ими лицо, словно яркий свет ослепил ее. Она была взволнована, тело ее сотрясали конвульсии. В мозгу проносились обрывки воспоминаний, смутные образы становились все четче, воссоздавались яркие сцены прошлой жизни… Имя Жана Кервилье, произнесенное Фаустой, словно факелом высветило темные закоулки ее памяти. Фауста смотрела на несчастную с пристальным вниманием. Потом она решила, что настала пора продолжать. — Слушай же: если ты пойдешь со мной, клянусь, вскоре ты встретишься с тем, кого любила! И Саизума послушно побрела за этой женщиной, сумевшей подчинить ее своему влиянию. Цыганка так и не вспомнила, кто такой Жан де Кервилье, она не знала, почему ей так хотелось увидеть этого человека, но одно его имя вызывало в ее душе сладкое томление. Фауста вошла в заброшенный павильон на территории обители, Саизума последовала за ней. — О! — воскликнула цыганка. — Здесь я видела епископа. Она озиралась вокруг, но павильон был пуст. — Да, — подтвердила Фауста, — именно здесь ты встретилась с ним, потому-то ты и бродишь у стен монастыря… вот и сегодня я увидела тебя сидящей на камне у самого пролома… ты смотрела на этот дом… ты все еще надеешься… — Нет, нет! — закричала Саизума. — Не хочу видеть епископа, пожалейте, пожалейте меня!.. — А Жана де Кервилье ты хочешь встретить? Улыбка осветила лицо безумной: — Хочу… но я его не помню… хотя, наверное, когда-то знала… он был такой молодой, красивый… и так ласково смотрел на меня… и речи его были такие нежные… — Клянусь, скоро ты увидишь его! — Когда? Скоро? — Да… через несколько дней… никуда отсюда не уходи! — Нет, нет, не уйду… ни за что не уйду! — Слушай меня внимательно, Леонора! Ты увидишь не только Жана де Кервилье… ты встретишься и с дочерью, с твоей дочерью. Леонора удивленно посмотрела на свою собеседницу. — Моя дочь? Но у меня нет дочери… правда, однажды два дворянина сказали мне о какой-то девочке… Но я не поверила им… — Два дворянина? — встревожилась Фауста. — Ну да… но этого не может быть… у меня нет дочери! — Однако, Леонора, ты ведь вспомнила Жана де Кервилье. Его имя и его образ запечатлены в твоем сердце. — Может и так! Мне кажется, я действительно знала человека, которого так звали… и он всегда жил в моем сердце. Вдруг цыганка тревожно оглянулась по сторонам и взмолилась: — Тише, сударыня, тише! Не произносите больше это имя… Войдет мой отец — услышит… Что я ему скажу… придется поклясться, что в моей спальне никого нет! — Да… это было бы ужасно! Но, Леонора, если старый барон узнает о твоем секрете, будет еще ужасней! — Секрет? Какой секрет? — пролепетала Леонора. — Разве я что-то скрывала от отца? — Скрывала… от всех, кроме Жана де Кервилье… Внезапно Саизума закрыла лицо ладонями, и из груди ее вырвался крик: — Маска! — простонала она. — Красная маска! Знак моего позора! Я ее потеряла! Как, как спрятать мой позор?! О, прошу, сударыня, не смотрите на меня… вы не знаете… и никогда не узнаете… — Знаю! — резко оборвала ее Фауста. — Я знаю о твоем позоре, и о счастье твоем тоже знаю! Ты скрываешь свою тайну от отца, но возлюбленному ты ее открыла… Ты ждешь ребенка, Леонора! Саизума вскинула голову — на лице ее читалось неподдельное изумление: — Ребенка? Не понимаю. — Ты ждешь ребенка — вот твоя страшная тайна, и Жан все знает, ведь он собирается жениться на тебе! — Да, да… — простонала несчастная, — не дай Бог отец услышит… Но, сударыня, мое дитя, моя крошка… я уже люблю его… мы поженимся, и у ребенка будет имя… имя гордого рода… — Дочь, у тебя родилась дочь! Вспомни же, сделай усилие. Вспомни, Леонора… огромная площадь заполнена народом… толпа, звонят колокола, священник поддерживает тебя… ты еле идешь, потом на площади… — Виселица! — вскричала Саизума. — Виселица! Смерть! Пощадите, пощадите дитя, что вот-вот должно родиться! У несчастной подогнулись колени, и она ничком упала на холодный каменный пол. Фауста, ни на йоту не отступая от своего адского замысла, бросилась к ней и заставила подняться: — Слушай, Леонора! Тебя помиловали! Ты жива… — Да… да… жива… свершилось чудо… Но я же видела петлю над головой… я чувствовала руки палача на своих плечах… Жива… только я устала, безмерно устала… Что со мной? Фауста снова схватила Саизуму за руки: — Ты стала матерью! Твой ребенок, плод греха, дочь Жана де Кервилье, уже появился на свет. И ради ребенка, ради этого невинного создания тебя помиловали… — Помиловали? — пролепетала цыганка. — Значит, у меня есть дочь? Она внезапно рассмеялась, потом застонала. На Фаусту цыганка больше не смотрела и, казалось, вообще забыла о ней. Она с ужасом и радостью осознала, что у нее есть ребенок, девочка. Саизума опять опустилась на пол и закрыла лицо ладонями; она тихо всхлипывала. — Так что же? — продолжала Фауста. — Хотите вы увидеть свою дочь? Леонора де Монтегю, есть ли в твоем сердце хоть капля жалости к невинному созданию? Цыганка, дрожа, с трудом проговорила: — Я часто звала кого-то… наверное, ее, мою девочку… но я не знала тогда, что у меня есть дочь… будь она рядом, одна ее улыбка спасла бы меня от мучительных страданий… — Вы хотите ее видеть? — настойчиво и нежно повторила Фауста. — А где она? Почему она не со мной? Разве может дочь жить вдали от матери? — Я скажу тебе, где она. — Ах, вы все знаете! — в голосе Саизумы прозвучала настороженность. — А кто вы такая? Что вы от меня хотите? Зачем вам я и моя дочка? — Похоже, разум возвращается к тебе! — сказала Фауста. — Ты спрашиваешь, кто я такая… Просто женщина, которая жалеет и сострадает… разве этого не достаточно? Я случайно узнала тайну твоей жизни, случайно встретила твоего возлюбленного и твою дочь, а теперь хочу, чтобы ты стала счастлива… — Доченька! Доченька! — простонала цыганка. — Послушайте, бедная моя, вы стали матерью, но горести к тому моменту уже помрачили ваш разум, и вы оказались в тюрьме… — Тюрьму я помню, — задумчиво произнесла Саизума. — Там было страшно… плохо… — Злые люди захватили вашего ребенка… понимаете? — объясняла Фауста. — Да… злые… они меня посадили в тюрьму, а ее забрали и унесли… — Вы поняли? Они взяли вашего ребенка… — Бедная крошка… она так страдала… — Нет-нет, успокойтесь… она жила счастливо и спокойно. Нашелся добрый человек, отобрал девочку у злодеев, воспитал как собственную дочь… — Благослови его Господь! Как его звали? Я буду молиться за него! — Он умер, — ответила Фауста. — Умер? Судьба всегда жестока к праведникам!.. Но, наверное, он умер, прожив долгую счастливую жизнь? В спокойствии и в довольстве? — Нет! Бедняга погиб в тюрьме. — Скажите, как его звали? — сквозь слезы спросила цыганка. — Раз уж я никогда не увижу этого святого человека… — Фурко, прокурор Фурко… Запомните это имя… — Фурко… Никогда не забуду… Но почему же он оказался в тюрьме? За что? — Из-за вашей дочери. — Нет! Не может быть! Нет, сударыня, моя дочь никому не причинила зла! — Вы меня не поняли: ваша дочь действительно оказалась причиной заточения и гибели прокурора Фурко, но нечаянно, против своей воли. Поверьте, она очень любила его, почитала как отца… — Но почему? Почему же? — Дело в том, что прокурор Фурко захотел воспитать дочь в той же вере, что исповедовала ее мать, то есть вы… — В вере? А я и не знаю, какой я веры… — растерянно сказала цыганка. — Вспомните — ваш отец не был католиком… — Да, кажется… мы не ходили в католические храмы… — Вы принадлежали к тем, кого называют гугенотами… И прокурор Фурко захотел, чтобы и Жанна… — Жанна? — прервала ее цыганка. — Да, Жанна, так назвал девочку приемный отец. — Жанна! — мечтательно повторила Саизума, и улыбка осветила ее изможденное лицо. — Фурко решил воспитать Жанну гугеноткой, ваша семья исповедовала протестантскую веру… запрещенную ныне веру… — Знаю… гугенотов убивают, вешают… мучают… — Поэтому начали преследовать и прокурора Фурко… Один человек донес, что Фурко — еретик… его схватили, бросили в тюрьму, там он и умер. — Донес? Если бы я знала доносчика, я бы вырвала его сердце! — Я точно знаю, кто это сделал… Одна женщина, совсем молоденькая… — Ужас какой! Да как может молодая девушка передать человека в руки тех, кто будет его пытать, мучить?!. — Да… вы правы… он действительно умер под пытками: бедного Фурко привязали к кресту и обрекли на медленную смерть… Он так и умер на кресте… — Господи, как страшно! Ту девушку тоже надо распять… пусть помается… — Конечно, пускай она страдает так же, как страдал по ее вине бедный прокурор. — И вы знаете, кто она? — замирая, спросила цыганка. — Знаю: еретичка, жалкое отродье… певица, что шаталась по дорогам Франции с цыганами… зовут ее Виолетта! — Виолетта?! — Вы удивлены? — Так эта Виолетта и погубила доброго человека? — Мне это точно известно. — Из-за нее он умер на кресте? — Из-за нее… Похоже, вы уже слышали о ней? — Я ее знаю, — мрачно ответила цыганка. — Мы жили вместе. Она пела, а я гадала. Она так прекрасно пела… мне иногда хотелось подойти к ней, обнять, приласкать… но похоже, она боялась меня… — Она была просто бессердечной, жестокой девчонкой… Такие никого и ничего не жалеют… она никогда не сострадала вашему горю… — Конечно, — вздохнула Саизума, — только бессердечное создание способно выдать палачам доброго человека, благодетеля моей дочери… Не хочу, не хочу больше ничего слышать о проклятой Виолетте! — Но она должна быть наказана! — Ей воздастся, воздастся за то зло, что она причинила! — Вы правильно сказали: ее надо распять, как и бедного Фурко! Из-за нее страдала ваша дочь… — Дьявольское отродье! Из-за нее мучилась моя девочка… — Конечно, ведь и Жанну заточили в тюрьму… Она сама вам расскажет… — Расскажет! — в восторге повторила цыганка. — Значит, я ее увижу? — Обещаю! — А когда? Поскорей бы! Ах, сударыня, скажите, не томите меня… — Подождите до завтра, я все устрою и скажу вам. Думаю, что через несколько дней… — Через несколько дней? Господи, я с ума сойду от радости… неужели я увижу дочь? — Конечно… а еще вы встретитесь с проклятой Виолеттой… Но, помните, вы должны делать только то, что я прикажу! — Все что хотите! — воскликнула цыганка. — Пока я буду искать Жанну, вам лучше спрятаться… всего на несколько дней… постарайтесь, чтобы вас никто не видел… Поняли? — Конечно, я спрячусь, спрячусь тут на холме… — Но где? Саизума улыбнулась: — Там, наверху, живут добрые крестьяне… они кормят меня иногда, а порой даже разрешают спать у них на сеновале… Я забьюсь на сеновал, там меня никто не найдет… — Туда я и приведу вашу Жанну! Цыганка просияла: — Пойдемте, пойдемте скорей, я покажу, где живут эти хорошие люди… Саизума бросилась к пролому, выбежала за стену и, обогнув монастырскую ограду, привела Фаусту к той самой лачуге, которую та недавно покинула. Фауста удовлетворенно улыбнулась и подумала: «Теперь сам Господь не спасет их… все они у меня в руках!» |
||
|