"Земля вечной войны" - читать интересную книгу автора (Могилевцев Дмитрий)

Глава 11

За перевалом тропа шла по обрыву над рекой. Лошадей пришлось вести в поводу, потому вниз, на развилку ущелий, пришли уже за полдень. Передохнуть остановились на киргизской летовке. По склонам над ней паслись яки — с темной шерстью, быкоподобные, рогатые, хрюкающие звери. Юс пнул ногой одного, не желавшего уходить с тропы, — нога будто провалилась в рыхлый ватный ком. Як обиженно хрюкнул и резво, козлом поскакал вверх по осыпи. На летовке выпили кумысу. Шавер с Каримжоном долго беседовали со стариком, главой семьи, летовавшей здесь. Старик дал им своего младшего сына в провожатые. На ночлег остановились внизу, в долине, на большом киргизском стойбище. В их честь зарезали барана, устроили посиделки с песнями до глубокой ночи, пили кумыс и гранатовое вино, говорили. Спать в юрте Юс не захотел. Провозившись полчаса с распорками и веревочками, разбил палатку, расстелил в ней коврик, спальник. Сунул под голову свернутую куртку. Снаряжение было добротное, яркое. Юс еще утром переоделся так, чтобы в нем за километр было видно туриста. Юсу нужно было выглядеть туристом. План состоял именно в этом. Иначе их не только не подпустили бы к Алтан-бию, но, скорее всего, не впустили бы и на его землю без уплаты за проезд и расспросов: куда, зачем и надолго ли. Юс вез с собой и планшет с рисовальной снастью. Не тот, картонный, набитый намалеванным во время странного пьяного экстаза после стариковского чая, и не купленный в Новосибирске, а новенький кожаный, дорогущий с виду, но набитый черт-те знает чем. Юс заглянув внутрь, чертыхнулся. С тем, чтобы выглядеть чайником в горнолазном деле, он вполне соглашался, но вот чтобы выглядеть чайником в своем… среди заполнявшего планшет хлама нашлось всего с полдюжины годных карандашей.

Наутро к ним присоединились двое киргизов, Мурат и Алимкул, оба из племени ичкилик, кочевавшего и на ферганских склонах Алая, и в Алайской долине. Поехали вверх по долине, к перевалу через Алай. Выехали в шесть утра, позавтракав шир-чаем. А к полудню за поворотом долины, за скальными воротами, стиснувшими реку, открылось длинное озеро, и на берегу его, ступенька за ступенькой, полуразвалившиеся, осыпающиеся, глинисто-бурые стены, обгорелые зубья торчащих балок, обугленные деревья, зеленеющие несколькими уцелелыми ветками. И — множество шестов, обвязанных поблекшими, выцветшими тряпками. У остатков каждого дома два, три, пять шестов, ветер шевелит тряпье, гнет тонкие жерди. На дороге, у подъема к кишлаку от озера, две связанные верхами жерди, как ворота. За ними Каримжон, выехавший вперед, спешился и пошел, ведя лошадь в поводу. Шавер тихо сказал Юсу: «Поехали, поехали. Не останавливайся. Каримжон тут побудет». Они проехали весь кишлак, оставив Каримжона позади. На улочках, среди выщербленных, ноздреватых стен, ветер крутил пыль. У крайнего дома, под окном, лежал припорошенный глиняной крошкой плюшевый медвежонок.

Выехали из кишлака через еще одни ворота из скрещенных, связанных верхушками жердей. Дорога взбегала на отрог, потом спускалась в низину у реки. Там, на траве, остановились подождать Каримжона и перекусить. Юс спросил Шавера:

— Почему Каримжон остался? Там же пусто?

— Там не пусто, — ответил Шавер, нахмурившись. — Их похоронили всех. Там похоронили. Прямо в домах. Был кишлак — стал мазар. Каримжон говорить там будет. Нам не нужно слушать.

— А зачем Алтан-бию это было нужно? За что — детей?

Шавер пожал плечами. За него ответил Алим-кул:

— Алтан по Ясе живет. Закон Чингисхана такой был, Яса, знаешь? Если тех, кого для переговоров послали, убивают в кишлаке, то в кишлаке всех под корень, чтоб и на семя не осталось. Даже кошек убивают и баранов.

— Алтан посылал сюда парламентеров?

— Его люди предложили кишлак под защиту взять. За деньги. И хотели, чтоб здесь от них пост стоял, а кишлак кормил его. Тут перевал хороший, долго через него возить можно, до зимы. А в кишлаке сами впроголодь жили. Плохо вышло. Алтан-биевы люди начали грозить, слово за слово, кто там первый стрелять начал, непонятно. Непонятно, как сам Алтан узнал. Тех спрятали, лошадей забили, что не сожгли, то закопали. А Алтан все равно пришел через неделю и всех под корень, и детей, и женщин. Шесты у каждого дома теперь стоят, где сколько убили, столько и стоит. Алтан-бий много крови на себя взял. Он в силе сейчас.

— В силе? Его, наверное, все вокруг ненавидят?

— Ненавидят-обидят, А его люди хорошо живут, очень хорошо. У него много людей, и каждый год к нему идут. Он всех принимает, даже врагов. Сильный бий. Хороший воин, храбрый. У него танк есть.

— Чего же ты тогда едешь с нами? — спросил Юс.

— Надо, — ответил Алимкул.

— Кровь тут, — сказал Шавер. — Алтан брата его убил, двоюродного. Деньги отобрал. А то — что им, киргизам, если Чингисхана вспомнил, и богатый, и не жадный, — уже хороший. Если б не брат, Алимкул сам бы к Алтану ушел, правда, Алимкул?

— Правда, — сверкнув рядом золотых зубов, ответил Алимкул. — У Алтана лучше.

— Погоди, — сказал Юс, — ты говоришь, Алтан тебя знает в лицо?

— Знает, — ответил Алимкул.

— Как же так: он же знает, ты кровник его?

— Он не знает. Мой брат с караваном шел. Люди Алтана напали, всех постреляли, перерезали, бросили в реку, груз забрали. Никто моего брата не узнал.

— А как ты знать можешь, что не узнал?

— Если б знал, меня после на его землю не пустили бы.

— А если не знал, то, может, сам он и не хотел твоего брата убивать? Может, если он узнает, то захочет возместить тебе? Это же случайно вышло.

— Как случайно? — Алимкул недоуменно посмотрел на Юса. — Он же хотел напасть на караван и всех перерезать. И напал. А мой брат там был. Совсем не случайно.

— Ты не понимаешь, — сказал Шавер. — Какая разница, знал или нет, намеренно или нет. Свою кровь за баранью не откупишь. И за деньги не откупишь. Бывает, соглашаются взять за кровь баранами, деньгами. Ну так что, если много денег, так убивай — и плати, пока денег хватит?

— Но ведь убил-то не сам Алтан. Может, он вовсе и не хотел, чтобы всех убивали?

— Приказал-отказал, — сказал Шавер, — а убили всех. Какая разница?

— Не пойму я вас.

— Поймешь. Поживешь — поймешь, помрешь — не поймешь, — сказал Шавер и захохотал, а вместе с ним и Алимкул, и Мурат.

Юс тоже захохотал. Не выдержал.

Вернулся Каримжон. Оставил лошадь на лужке, подошел к воде, стал на колени. Опустил руки в воду, брызнул себе на лицо, пробормотал несколько слов, поклонился воде, сложив ладони лодочкой. Поднялся, подошел к ним, сказал: «Поехали». На его шее висел испачканный землей и сажей полотняный мешочек. Шавер сказал что-то недовольно, Каримжон ответил одним словом, отвернулся, сел на коня и поехал вперед, не дожидаясь остальных.

— Умирать собрался, — сказал Шавер, — а я жить хочу. Хочу — не хочу, надо жить, кто моих баранов есть будет? Землю с мазара взял, глупый человек. Жить будем! Ты смотри, Юс, смотри за ним, он хоть и стреляет хорошо, совсем глупый стал. Злой.

— Буду смотреть, — пообещал Юс.

Шли через перевал тяжело. Тропа карабкалась по узкому моренному гребню над языком ледника, местами осыпалась, и лошадей приходилось вести в поводу. Они всхрапывали — боялись. Пересекали снежник, то и дело проваливались по колено, одна, Муратова, забилась, захрипела, роняя изо рта пену. Мурат достал из седельной сумки шило, воткнул лошади в нос, глубоко, почти по рукоять, выдернул, на снег брызнула струя крови. «Ай, плохо, — сказал Шавер, — еще не на перевале, а тутек уже». Но лошади полегчало от кровопускания, она кое-как выбралась из снега, вышла на тропу. На перевале — голой, плоской каменной седловине, заваленной слоистой каменной щепой, — дул ураганный, раздирающий ветер. Но Юс все равно остановился и стоял, пока не начал стучать зубами от холода. Такого за всю свою жизнь он не видел никогда. За спиной солнце ползло к горизонту, и, высвеченный от подошв до вершин, перед ним сверкал всеми переливами багрянца и белизны исполинский горный хребет. Вздыбленная, колоссальная твердь, одетая в искрящийся панцирь. Земная исполинская кость, застрявшая в небе. Граница, предел земного. Юс никогда еще не чувствовал самым нутром, каждой клеткой, что мир настолько велик.

К темноте успели спуститься до травы, заночевали на ровном пятачке над грязным, цементно-серым ручьем. Юс разбил палатку, позвал Шавера с Каримжоном. Те помотали головами: нет, спи сам, ты сейчас наш хозяин, богатый турист, мы твои слуги, куда нам с тобой в одной палатке спать? Мы в своей, брезентовой, вчетвером в двухместной, старенькой, выбеленной солнцем. А утром Шавер разбудил Юса и, ухмыляясь, подал ему пол-литровую эмалированную кружку с обжигающим чаем, не шир, а обычным, черным, с сахаром.

— Почему такой чай? — тот спросил удивленно.

— Салям дорогому гостю, — ответил Шавер, рот до ушей. — Господину не нужен наш чай с бараньим жиром, бараний жир — фе! Гадость-паскудность, выпьешь-вытошнишь, вот чаек, пейте на здоровье. И лепешку-плюшку, булку-витушку.

Чай оказался скверный, китайский, гранулированный. Шавер его попросту высыпал в чашку, как только вода на такой-то высоте пошла пузырями и забурлила, и вкусом получившееся пойло напоминал мореное дерево. Но Юс, за ночь изрядно замерзший, все равно выпил с жадностью.

Алимкул сказал, что сперва поедут через землю Сапар-бия, тоже сильного, хорошего бия, но не такого сильного, как Алтан. Сапар враждовал с Ал-таном, тот много его людей побил, многих к себе сманил, но у Сапара сильные родичи, он объединил остальных биев долины, и Алтану осталось только помириться. Он же пришлый, безродный. Пока сильный, его терпят. Когда ослабеет, конец ему. Уже у границы Сапаровой земли встретили самого хозяина, возвращавшегося домой. Он узнал Алимкула, поздоровался. Вместе с бием ехало с дюжину верховых, и среди них — женщина. Увидев ее лицо, Юс почувствовал старую, уже почти забытую, сосущую боль под ложечкой. Страх, прежний, липкий, обессиливающий. Но этого не могло быть. Здесь, на краю мира? Откуда? Уже и разминулись, и потеряли друг друга из виду, но Юс никак не мог выгнать из памяти ее лицо. Похожа, — но такое гладкое, бесстрастное, смуглое, молодое лицо. Красивое — и поразительно жестокое. А та выглядела нервной, издерганной, раздраженной — обычной женщиной средних лет, измученной суетой и безденежьем. Эта могла бы быть дочерью той. Скорее всего, попросту почудилось. В здешнем народе сотня кровей перемешана, — и арийских, и монгольских, и туранских, и еще черт знает каких. Конечно же, она местная. Да она и внимания почти не обратила. Так, посмотрела с любопытством, как на пугало, на взгромоздившегося на лошадь туриста. Чепуха. Но лицо упорно не шло у Юса из памяти. Редкое лицо. Сильное, хищное и в то же время безмятежное. Первобытное. У людей там, внизу, среди слякоти севера, не бывает таких лиц.

Встречный киргиз, пьяно покачиваясь на лошади, сказал, что Алтан-бия сейчас нужно в лагере искать. Там новые туристы приехали, много туристов, он там их инспектирует. Говорит, прошлый раз как понаехало, едва до вершины дотащили. Такие задохлики. Хоп, пора ехать. А у вас тут тоже клиент? Ох, как он на лошади сидит. Родился в седле, наверное. Пусть ко мне заезжает, я ему барана продам. Ну-ну.

Когда вечером подъезжали к лагерю, навстречу выехало несколько всадников. Поздоровались и проводили до лагеря. Ехали позади. Как конвой. На лице Каримжона не дрогнул ни один мускул, и Шавер все так же беззаботно улыбался и напевал под нос, но Алимкул заметно занервничал. Он озирался по сторонам, поправлял на себе что-то, поминутно заговаривал с провожатыми. Те отвечали односложно. Юс почувствовал, как страх, сегодня уже вспомнившийся, опять начинает ползти наружу, выбираться из подвала, где прятался так долго. Это хорошо, что нет оружия. На всех остальных — есть, а на нем нет. Если что, ничего не знаю. Турист. Несусветная глупость. Турист с вооруженной до зубов охраной. Идиотизм. Или? Может, ничего они и не подозревают? Всех встречают так. Конечно, явились-то с оружием. Сейчас время такое. А если примутся расспрашивать, где нашел таких провожатых? Мысли заметались, как стадо зайцев. Хорошо, что нет при себе оружия. Хорошо.

У ворот лагеря их встретили еще несколько конных, окружили. Юс нутром чувствовал глядящие на него стволы. Остановились, ожидая. Что сейчас? Ладони стали мокрыми, и вдоль позвоночника прокатилась вниз большая, очень холодная капля. И тут раздался голос: «Юс! Здравствуйте! Я уже и разуверилась, что вы приедете! » Юс почувствовал, как откуда-то снизу, от пяток, поднимается теплая, сладкая, легкая волна, захлестывает, обдает с ног до головы. «Здравствуйте, Оля! » — крикнул он, не слыша своего голоса, соскочил с коня, прошел между изумленными конвоирами, — подхватил Олю, поднял как пушинку. Она чмокнула его в заросшую щеку: «Не раздавите меня, какой вы медведь, пустите сейчас же! »

— Извините, бога ради, — сказал Юс, смеясь. — Вы не представляете, до чего ж я рад, безумно рад вас видеть! Я по вам соскучился, честное слово!

— Вы что, все это время в горах болтались?

— В горах, дорогая Оленька, в горах!

— Вы, наверное, проголодались?

— Как волк, как акула, как мамонт, как свинья!

— Тогда давайте скорей в столовую, пока с голоду не умерли! И зовите своих провожатых.

— А, они сами, — Юс махнул рукой, — у них свои дела.

Конвоиры переглянулись. Юс махнул Шаверу — мол, в общем, я пошел, увидимся позже. Тот кивнул в ответ.

В столовой было шумно, многолюдно, вкусно пахло, голова шла кругом. Звякали миски и звенели стаканы, кто-то о чем-то рассказывал, поминутно хохоча, ему вторили, называли болваном, слышался ответ: сами дураки. Рвали руками лепешки, разливали чай, сколько угодно чая, самовар на столе, сахар, сгущенка, — давай наяривай! Кто-то уже махал рукой, приветствовал, ба — да это лопоухий Леха, и не узнать, загорел так, что веснушек не видно, а рядом с ним и тот парень, сидевший в магазинчике за компьютером, по-прежнему с банданой, только давно уже не бритый, с козлячьей реденькой бородкой. И вот уже перед носом миска, до краев полная гречкой, и баранья отбивная сверху, и соус, ох ты боже мой, сколько же я времени питался одной вонючей козлятиной, гречка, божественно, м-м-м, обжигает язык, вкуснотища! И лепешку намазать повидлом и маслом, сложить вдвое, и кусать, давясь, пропихивать в глотку, выдавливая повидло на усы, облизываться, отхлебывать чай, здесь настоящий индийский «Ахмад»!

— Вам еще чаю? — спросила Оля.

— Ну разве еще полкружечки.

— Давайте. Теперь я точно верю, что вы все это время в горах шлялись.

— Ох, шлялся.

— А где, если не секрет?

— В окрестностях Ферганы, — сказал Юс, чудом сдержав отрыжку. — Восхитительные здесь горы, Оленька.

— Прекрасные. И не называйте меня «Оленька», терпеть не могу.

— Простите, Олень… Оля. Столько времени знакомого лица не видел, вот и рассюсюкался. Давно вы здесь?

— С неделю уже.

— И как вам тут?

— Неплохо. Местные, правда, назойливей, чем раньше. Пристают: то продай, это. А они ведь все с оружием ездят, — местные силы самообороны вроде. Но бояться не нужно. Директор здешний их всех в кулаке держит. Так что, если пристанут, можно просто послать подальше. Директор — очень забавный человек, с наполеоновскими замашками. Вы с ним завтра увидитесь, он всех новоприбывших к себе приглашает. А погода просто изумительная. Ясно, сухо, снежком чуть пометет или покаплет, да и то ночью, а снег поутру испарится весь под солнцем. Вы видели? Обязательно посмотрите. Снег не тает, а исчезает прямо на глазах, будто его кто-то невидимый поедает. … Как вы, начали рисовать?

— Вы знаете, нет, — смущенно ответил Юс. — Может, здесь начну. Столько новых впечатлений. Как губка, впитываю их. Раз только карандаш в руки взял.

— А, знаю такое, — закивала Оля, соглашаясь. — Со мной тоже так. Здесь разве только наброски делаю. А по ним работаю уже дома.

В дверях появился Шавер. Высмотрев среди сидящих за столом Юса, махнул рукой. Юс, извинившись, встал, прошел к выходу.

— Тут спрашивают, — сказал Шавер, — где тебе место: в домике или в палатке, или свою будешь ставить.

— А вы где?

— Мы… нашли нам место, — ответил Шавер. Он был без оружия, и ножны на его поясе пустовали.

— Как наш план? — начал было Юс, но заметил в сумраке за Шавером темный силуэт и докончил: — Мы же собирались чуть свет ехать?

— Поедем, — усмехнувшись, сказал Шавер. — Поедем-полетим. Все свои, хорошие седоки-едоки, все добрые, хорошие, поедем!

— Пойдемте, покажем вашу комнату, — сказали из сумрака.

— Ага, — сказал Юс задумчиво. Когда он ушел, лопоухий Леха сказал:

— Вроде нормальный парень. Тогда показалось, мудак мудаком. А сейчас нормальный. Загорел, по-веселел, даже вроде в плечах раздался.

— Еще раз ботинком захотел по пысе? — спросил парень с банданой.

— Володя, Леша, не ссорьтесь, — сказала Оля.

— Мы не ссоримся. — Володя поправил жирным пальцем сползшие на нос очки. — Только если он еще будет вякать, получит по пысе.

— Володя, прекрати, — сказала Оля. — Человек знакомого встретил, обрадовался, только и всего.

— Ох, люблю я эти случайные знакомства в поездах, — заметил Леха, отодвигаясь на всякий случай подальше.

— Ольча, ты с нами завтра идешь? — спросил Володя.

— Нет. Пойду на Луковую поляну, поработаю.

— Тогда до послезавтра, — Володя встал из-за стола.

— Сколько крови, сколько песен за прелестных льется да-а-ам, — пропел ему вслед Леха.

— Прекрати, — сказала Оля, — вы оба как дети.

— Прижми же, о несравненная панна, меня к своей сладкой груди! Можно даже к обеим сразу.

— Ты сейчас миской по зубам получишь!

— Все меня грозятся физически оскорбить, все! Никто не поймет тонкой души поэта!

— Лайдак ты и халтурщик, а не поэт. И трепло зубоскальствующее.

— Трепло, — безмятежно согласился Леха, — а вот Володя тебя всерьез приревновал. Ты смотри, а то он морду бить твоему художнику полезет.

Оля ничего не ответила.

Несмотря на усталость, спалось плохо. Юс ворочался с боку на бок на удивительно неудобной кушетке. За тонкими деревянными стенами свистел ветер. Уныло, надрывно. Будто кричал от боли. Сквозь занавеску сочился свет. Луна. Такая крупная, холодная, яркая. Будто стекло с изморозью. Юс встал и вышел наружу. Ледяной ветер резанул как ножом. Все небо — в огромных звездах, ярких до боли в глазах даже рядом с луной. Светло. Он дошел до туалета, помочился, повозился окоченевшими пальцами с пуговицей ширинки. Как зимой — пальцы не слушаются. Юс подышал на пальцы, размял. Наконец смог застегнуться. Прошел немного по лагерю. Внизу, в долине, вязко растеклась темнота. А у ворот висел фонарь, и в его качающемся свете различался сгорбленный, бесформенный силуэт. Кто-то завернутый в толстую доху. За спиной черная черточка — винтовочный ствол. Иззябший Юс вернулся в дом и залез в спальник. Накрыл курткой лицо. Закрыл глаза, стараясь не слушать ветер.

Разбудил его мерный, дерущий перепонки лязг. Колотили стальной трубой по подвешенному рельсу, жуткий, вплескивающийся металлом в уши звук, зубное нытье, дребезжащее в воздухе. Юс выскочил наружу. Где умываться? На открытом воздухе. Есть ли душ? Да, конечно, пожалуйста, если хотите, душ, у нас и сауна каждый день. Но утром сбрызнуться свежей водичкой, сколов ледок, — здоровее. Само собой, здоровее. Потом пошли завтракать, вся разномастная, разноцветная, галдящая альпинистская орда. Он съел три вареных яйца, овсянку, — всегда ненавидел ее, а тут пошла как икра, и две добавки съел, запил чаем, перекинулся парой слов с Олей, съел еще одну порцию. Больше не успел, — его позвали к директору, утрясти, как ему было сказано, вопросы с оплатой и еще кое с чем. И сопроводили до дверей.

В дальнем конце просторной комнаты, за столом с роскошным мраморным письменным прибором, сидел смуглый человек в костюме-тройке, при галстуке и золотой авторучке, выглядывавшей из нагрудного кармана, будто ружейный патрон. Целый веер золотых ручек торчал и из письменного прибора, хотя на столе не лежало ни единого клочка бумаги. Вдоль стен сидели люди с оружием. Много людей. Десяток. Считая с оставшимся у дверей, одиннадцать. Много. А на поставленных посреди комнаты стульях сидели Шавер, Каримжон и Маpат. Безоружные. Алимкул тоже был здесь, но сидел у стены, и ножны на его поясе не пустовали.

— Добрый день, — сказал человек в костюме на безукоризненном русском языке. — Ваш паспорт, пожалуйста.

— Пожалуйста, — Юс вынул из поясной сумки паспорт, протянул.

— Приятно познакомиться, Юзеф Казимирович, — сказал человек в костюме, — меня зовут Алтан Бекболотович Болтоев. Я директор этого альплагеря и его владелец. Как вам наш лагерь?

— Я не успел его толком рассмотреть, — сказал Юс, присаживаясь на ближайший к столу свободный стул. До стола оставалось метра четыре — два шага как минимум. И через стол еще. Шансов практически никаких.

— Но лагерь великолепный, так все чудесно расположено, и сервис тоже. Лагерь замечательный, — добавил Юс, улыбаясь.

— Я рад, что вам понравилось, — Алтан Бекболотович лучезарно улыбнулся в ответ, сверкнув золотыми зубами. — Как вы к нам доехали? Нормально?

— Нормально, — ответил Юс неуверенно. — Вот, спасибо моим проводникам, нигде ничего неприятного, все в порядке.

— Тут у нас неспокойно, — сказал Алтан Бекболотович, — бандиты, война. Всякое случается. Хочу вам сказать: я исполняю обязанности главы местных сил самообороны. Пекусь, знаете ли, о безопасности. Где вы наняли этих людей?

— В кишлаке около Соха, — Юс позвал плечами, — в горах.

— Вам их кто-нибудь порекомендовал?

— Да нет, я доверяю своему суждению о людях.

— Ай, как неосмотрительно, — Алтан Бекболотович покачал головой, — вас ведь и ограбить могли, и убить. Нельзя так безоглядно людям доверять. Тут к нам поступили сведения, что ваши спутники, Юзеф Казимирович, не очень хорошие люди.

— Сука он, от Ибрагима сука, я знать, турист ебучий, никакой не турист! — вдруг выкрикнул Алимкул, с ненавистью глядя на Юса.

— Закрой зяпу и не открывай, пока не прикажут, — выговорил равнодушно Алтан Бекболотович, — не то тебе туда сапог вобьют, понял?

— Так он же…

— Ты понял?

Со стула у стены встал, вздохнув, плосколицый рябой парень в короткой кожаной куртке. Алимкул быстро забормотал по-киргизски, прижал руки к груди, как-то почти вдвое, подобострастно сложился, не слезая со своего стула. Алтан Бекболотович криво усмехнулся:

— Хорошо. Вот у нас какие дела. Вот этот человек, давний мой знакомый, можно сказать, кровный знакомый, — Алимкул ощерился, — утверждает, что вы приехали сюда не за чем-нибудь, а за моей жизнью. Хотите, значит, меня убить. И что вы, Юзеф Казимирович, никакой не турист, а наемный убийца, и нанял вас некий Ибрагим, называющий себя «хаджи», небезызвестный в этих краях человек. Человек, которому я как заноза в горле. Человек, который хотел бы все здесь прибрать к рукам. Бандит. Плохой человек. Что вы мне скажете, Юзеф Казимирович?

— Ничего, — ответил Юс, пожав плечами, — я действительно не совсем турист, я художник. Приехал, чтобы поправить здоровье, подлечить нервы. Снова начать рисовать.

— Я мог бы вам и поверить, Юзеф Казимирович. Алимкула я знаю давно. Он, попросту говоря, подонок. У него есть повод меня ненавидеть, и он, как сам утверждает, примкнул к вашей… экспедиции в надежде отомстить за родственника. Ну, тут он не соврал. Его родственника мои люди пристрелили как собаку, и очень правильно сделали. Но наш Алимкул охотно отложит свою месть на неопределенное время, пока есть надежда на выгоду. А отомстить можно как-нибудь в другой раз. Правда, Алимкул? Он говорит: вы — наемник, которому Ибрагим заплатил деньги за мою жизнь. Именно вы глава банды убийц. А туристом и художником вы попросту прикидываетесь — чтобы усыпить мою бдительность. Трудно поверить, правда? Вы не слишком похожи на убийцу. Я тоже не сразу поверил бы, если б не вот это.

Он вынул из-под стола грязный мешочек на шнурке. Мешочек, висевший на шее Каримжона.

— Земля с кладбища, которой мне засыплют глаза. Верней, моему трупу. Местный пережиток. Варварство. Ох, Юзеф Казимирович. Что же нам с вами делать? И что делать с вашими… проводниками?

— Я художник, приехавший в горы, чтобы писать их, — Юс встал. — Не верите, дело ваше. Но этот спектакль я больше терпеть не намерен.

— Сядьте! Иначе вас посадят силой.

— Это насилие!

— И кто бы мне это говорил?

— Я художник. Здесь, в лагере, есть люди, знающие меня. Проводников я нанял в Фергане. Кто они, мне наплевать. Они хорошие проводники. Если они ехали прикончить вас, в чем я уже не вижу ничего плохого, — это их личное дело. У меня есть деньги и те, кого я оставил в своем городе. Они хорошо знают, куда я поехал. И кто директор лагеря. Я такого скотства не потерплю. И приложу максимум усилий, чтобы о вашем обращении с гостями узнало как можно больше людей.

Вопреки ожиданиям Юса, Алтан не разозлился — расхохотался.

— Хорошо, ай, хорошо! Ай, Алимкул, ай да банда убийц! Права качает. Слушай, Алимкул, а если он и вправду турист и художник, а? Вправду?

— Сука он! — выплюнул Алимкул, ощерясь.

— Ну, зачем так, гостя обижаешь. Ведь если нет… ты же знаешь, что тогда. За оскорбление придется платить. Как велит Яса.

— Жизнью клянусь, матерью клянусь, клянусь…

— Не спеши, твоей жизни вполне достаточно, — сказал Алтан-бий, ухмыляясь.

Алимкул побледнел.

— Вы говорили, тут кто-то вас знает?

— Оля Хребтович. И ее ребята из Новосибирска.

— Хорошо. Позовите Олю Хребтович. Прошло десять или пятнадцать невыносимо медленных минут. Сидевшие у стены жестколицые, флегматичные люди тупо смотрели перед собой, не пытаясь делать ничего из того, что делают обычно скучающие люди ради убийства времени. Они не рассматривали трещинки в полу, не почесывались, не копались в карманах, не рассматривали незнакомцев. Неподвижные манекены. Спящие с открытыми глазами. На их коленях лежали обрезы и автоматы. Они грамотно сидели. В случае, если бы началась стрельба, на линиях огня оказались бы только чужие. Юс, Шавер, Каримжон. И Алимкул.

— Да, да, конечно, — послышался голос. — Если нужно, пожалуйста.

Оля шагнула через порог и замерла удивленно.

— Не бойтесь, Оля, — сказал Алтан Бекболотович. — Садитесь.

Он указал ей на стул — рядом с Алимкулом.

— Спасибо, если не надолго, я лучше постою, — сказал Оля нерешительно.

— Садитесь-садитесь. Алимкула не бойтесь. Он вас не обидит. Он послушный. Скажите-ка, вы знакомы с этим вот господином? — он указал на Юса.

— Знакома, да.

— Вы его давно знаете?

— Ну, так.

— «Так» — это «давно» или это «недавно»?

— Это что, допрос? — спросила Оля. — Зачем тут эти люди с оружием?

— Нет, ради бога, не волнуйтесь, я не хотел вас обидеть. Тут возникло подозрение, что эти люди — бандиты. Вы уж извините. Мы проверяем. Ваша помощь очень ценна для нас.

— Я давно знаю Юзика, лет пять, — сказала Оля. — В Москве познакомились, а потом он в Новосиб приезжал. Он профессиональный художник, Строгановское окончил. У него нервный срыв был. Мы его в горы уговорили поехать. Еле уговорили. Он меня любит рисовать. У меня с собой даже есть мой портрет его работы. Показать?

Юсу показалось, что стало очень тихо. Не дышал никто, и звуки все умерли, не было их никогда и быть не могло. Он хотел крикнуть «зачем? », но не крикнул, слово прыгнуло на язык, но не вырвалось, умерло под пересохшим нёбом. Она же не понимает, что с ней будет. Ведь Алтан знает: Алимкул не врет. Ну, сейчас, еще секунда, и ты раскроешь рот и скажешь: «Она здесь ни при чем, я действительно пришел убить вас, а она ничего не понимает, я с ней был знаком три часа». Но Юс не сказал.

Он не струсил, не успел. Струсил Алимкул. Он вдруг метнулся кошкой, сверкнув лезвием в руке, и завопил истошно: «Никому не двигаться!! » Оля испуганно вскрикнула.

— Заколю! Суки! Двинетесь, девку заколю!

Он пригнулся, спрятался за нее, выставил только руку с ножом. И передвинулся так, чтобы Юс закрыл линию огня. Десяток стволов синхронно взметнулись вверх. Алтан-бий предостерегающе поднял руку — не стреляйте, сейчас разберемся.

Юс вскочил — растерянный, недоумевающий, негодующий. Алимкул шарахнулся назад, Алтан-бий начал хмуриться, по-прежнему держа руку поднятой, Юс наклонился вперед, будто намереваясь броситься на Алимкула, но вместо этого шагнул вправо и оказался возле Алтан-бия. Вцепился левой рукой в ворот, а правая, выхватив торчащую из письменного прибора ручку, приставила ее к горлу Алтан-бия. Юсу повезло — как он и рассчитывал, ручка оказалась дорогой, перьевой. Он надавил чуть сильнее, и на белоснежный воротничок брызнула смешанная с чернилами кровь.

— Не дергаться! Вашу мать, не дергаться! — заорал он. — Скажи им, чтоб не двигались! Бросайте оружие!

— Бросайте, — прохрипел Алтан-бий, кося глазами вниз, стараясь разглядеть проткнувшее кожу острие.

— А теперь ложись! Вашу мать!! Лицом вниз! Сидевшие покорно слезли со своих стульев, легли лицом вниз. Мурат, удивленно глядя на вцепившегося в Алтан-бия Юса, тоже начал ложиться. Шавер, уже подхвативший автомат, пнул его.

— Не шевелиться! Если кто шевельнется, стреляйте! Алимкул, отпусти ее, — сказал Юс.

— Не, — прошипел Алимкул, по-прежнему стараясь спрятаться за спиной Оли, — не отпущу.

— Если не отпустишь, я убью тебя!

— Не убьешь! Я ее зарежу. Зарежу девку твою, понял?

— Ублюдок! Шавер, держи мне спину. Каримжон, держи этого ублюдка, хорошо держи. Мурат, вперед!

Они так и вышли: сперва озирающийся по сторонам Мурат, потом крепко обнявший Алтан-бия Юс, потом Шавер с автоматами в обеих руках и третьим за спиной, потом волочащий Олю Алимкул, потом Каримжон. Так и подошли к стоящему неподалеку директорскому джипу.

— Сейчас садимся. Осторожненько, без резких движений. Шавер, за руль.

— Мне слово стоит сказать, тебя на части раздерут, — прохрипел Алтан-бий.

— Так ты не говори этого слова. А то у тебя в яремной вене окажутся чернила.

— Ты неделю подыхать будешь, сука!

— Тебе будет уже все равно. А чтоб этого не случилось, — нам ведь этого не нужно, правда? — тихонечко и плавненько открываем дверцу, хоп! Каримжон, лезь с той стороны. Теперь тихонечко, синхронно садимся на заднее сиденье, Каримжон постережет, чтоб ничего у нас плохого не случилось. Сели. Чудесно.

— Больно, — сказал Алтан-бий. По его рубашке сбежала струйка крови.

— Что ж я сделаю, аккуратнее надо было садиться. Алимкул, выпусти ее! Мать твою, выпусти!

Но Алимкул уже протискивался на переднее сиденье и сажал Олю к себе на колени. Ее свитерок тоже усеивали красные пятна. Из надрезов на горле, там, где острие касалось кожи, срывались крупные вишнево-алые капли.

— Если увидим, что за нами едут, — прокричал Юс, — я убью его! Вы меня поняли, убью!

Мурат втиснулся между Юсом и дверью. Джип сорвался с места, брызнув мелкими камнями из-под колес.

— Куда? — спросил Шавер.

— К перевалу надо, не успеем до Сары-Таша, — сказал Мурат.

— Тогда к перевалу. Быстрее! Гони, Шавер!

— Не кричи, начальник, — крикнул Шавер весело, — как птицы полетим!

Летели легко. Юс, подпрыгивая на сиденье чуть не до потолка, думал о том, как бы не проткнуть раньше времени горло Алтан-бию. Тот молчал, скрипел только зубами, когда воткнутое перо раздирало шею. Юс пытался говорить с Алимкулом, клял его, материл последними словами, убеждал, обещал содрать шкуру по кусочку, посадить на кол, предлагал деньги, снова материл. Алимкул молчал. Он боялся. Юс чувствовал его страх, его вонь. Но он не отпускал. И с каждым попавшим под колесо камнем Юс молил, чтобы нож в руке Алимкула не дернулся слишком сильно.

Джип с разгона перемахнул речушку, взвыл мотором, забираясь вверх, заполз, разогнался по ровному участку — и внезапно стал.

— Хоп, — сказал Шавер, — приехали.

— Что такое?

— Дорога ёк, — ответил Шавер и добавил, обращаясь к Алимкулу: — Лезь наружу, ишак-человек.

Алимкул, ощерясь, выплюнул ругательство. В руке Шавера возник пистолет, и дуло его уперлось Алимкулу в ухо.

— Зарежу, — прошептал Алимкул.

— Оставь, — сказал Марат. — Он — брат моей жены. Если что, тебе ёк будет.

— Хватит, — сказал Юс, — вылезаем. Потом будете друг другу глотки рвать. Сейчас ноги уносить надо.

Вырезанная бульдозером в склоне дорога кончалась площадкой, на которой бульдозер развернулся и поехал обратно. Дальше шла тропа, забиравшая по склону круто вверх. Шавер велел Алтан-бию лечь ничком, в серо-желтую пыль, скрутил ему руки за спиной веревкой, конец ее обмотал вокруг своей руки. Алимкул вылез из машины вместе с Олей. Марат стоял с автоматом наперевес, а обрез Каримжона смотрел ему в грудь.

— Эй, начальник, — сказал Мурат, — давай не будем собачиться, а? Если б не Алимкул, у нас бы ничего не получилось. Все он правильно сделал. Потом счеты сводить будем. Я тебе заплачу за нее, и Алимкул заплатит. Ее ж нельзя было оставлять, Алтановы люди ее б на куски разодрали. Они ж подумали: она заодно с нами.

— Пусть отпустит, — сказал Юс.

— Он отпустит. Только стрелять не надо.

— Не будут стрелять. Если отпустит, никто в него не будет стрелять. Честное слово. Чего медлишь? Говорю, никто не будет стрелять.

Марат сказал что-то Алимкулу, сплюнул, выразительно постучал пальцем по лбу. Тот наконец отпустил Олю. Она отбежала на несколько шагов, вынула из кармана носовой платок, прижала к горлу.

— В машине аптечка есть, — посоветовал Юс, — возьми там.

— Так ты и в самом деле убийца?

— Да, убийца, — ответил Юс. — И сейчас ты пойдешь со мной, потому что если вернешься назад, тебя убьют. За нами уже идут, видишь, вон спешат, там вон, внизу.

— Они верхом. Догонят ведь, — заметил Шавер.

— Шавер, возьми его, — Юс ткнул носком лежащего Алтан-бия. — Пусть Мурат идет первым, потом Алимкул, — ему оружия не давать, — потом ты с этим, потом я с Олей, Каримжон — замыкающим.

— Я его поведу, — сказал Каримжон. — Он мой.

— Хорошо. Ради бога. Пошли.

— Куда вы меня ведете? — спросила Оля.

— За перевал, в Фергану. Пожалуйста, Оля. Пойдем. Все будет нормально. Мы перевалим, я тебя провожу до Ферганы, там посажу на поезд, и ты через трое суток будешь дома. Хорошо? Только пойдем сейчас. Тебе горло перевязать?

— Нет, я сама, там просто царапины, — сказала Оля. — Дайте мне оружие.

— Зачем?

— Если нас догонят, придется стрелять. Я умею.

— Да? Шавер, дай ей автомат.

— Ты чего, начальник? — спросил Шавер недоуменно.

— Ну, она же говорит, умеет стрелять, так дай. У тебя же два.

— В кого она стрелять будет, а?

— В кого надо. Дай автомат.

Удивленный Шавер протянул автомат Оле. Та взяла, закинула за спину.

— Пошли!

И они пошли гуськом по тропе. Каримжон вел Алтан-бия, монотонно напевая под нос. Мурат и Алимкул ушли далеко вперед. Может, захотели сбежать. Хоть бы и так. Пользы от них мало, а если нас догонят, неизвестно, в кого они начнут стрелять. Хоть бы успеть. Вроде те еще далеко.

Но и до перевала не близко. Спускались полдня. А подниматься сколько — пешком, не на лошадях. Тропа поднялась на гребень отрога, попрыгала вверх-вниз по нему, сбежала вниз, в распадок. Там Юс увидел и Алимкула, и Мурата. Они сидели на камнях, а подле них были люди с оружием, много людей — десятка полтора самое меньшее. Поодаль, на лужайке у ручья, лошади щипали траву.

— Кто это? — вполголоса спросил Юс.

— Люди Сапар-бия, — ответил Шавер.

— Враги?

— Не знаю. Что делать будем?

— Что делать? К ним идти. Пускай Каримжон держит Алтан-бия поближе. Оля, держись рядом со мной. Если я крикну: «Ложись», тут же бросайся наземь и не шевелись. Поняла?

— Поняла, — ответила Оля.

Там была женщина. Юс узнал ее — та самая, встреченная вчера у границе Алтановой земли. Женщина подняла руку с камчой в ней и сказала: «Стойте. Опустите оружие».

Странный голос: немного заржавевший, скрипучий. Будто его хозяйка не говорила долгие годы, а теперь с трудом вспоминала звуки человеческой речи, пробуя каждый на вкус. Спрыгнула с камня легко, подошла — вальяжно, расслабленно, будто пританцовывая. И Юс вдруг понял, где видел ее раньше.

— Здравствуй, Юс, — сказала женщина. — Я тебя долго искала.

— Кто это? — спросила Оля.

— Это… моя старая знакомая, — ответил Юс, чувствуя поднимающуюся снизу ледяную, черную муть.

— Кто это? — спросила Есуй, ткнув камчой в сторону Оли.

— Я Оля, — ответила Оля.

— Это моя старая знакомая, — ответил Юс.

— Встреча старых знакомых. Очень приятно, — сказала женщина, усмехнувшись. — У тебя приятные старые знакомые. Так что же мне с вами сделать?

У нее было поразительное лицо: умное, сильное, холодное. Бронзовая маска похоти и жестокости. Очень красивое лицо, странной красоты, которую ярость и презрительная усмешка не умаляют, а лишь подчеркивают.

— Помоги нам, — попросил Юс, — если ты не враг нам, помоги. За нами гонятся его люди. Нам нужно за перевал.

— Мы побратимы с Сапар-бием, — прохрипел Алтан. — Пусть они меня отпустят.

— Алтан-бий… какая встреча! — сказала Есуй, будто только сейчас его заметив. — Салям!

Она задумчиво посмотрела на его перепачканное пылью лицо, на закапанный кровью пиджак. Посмотрела на Юса — будто уместила его на невидимых весах, и подождала, пока чашки перестанут качаться.

— Когда-то, — сказала она, — я пришла сюда за твоей жизнью. Стараясь отнять ее, я отдала свою прежнюю жизнь. Всю, без остатка. Теперь ты просишь у меня своей жизни. Я могу сохранить ее сейчас, если ты отдашь ее мне потом.

— Зачем тебе моя жизнь? Ты хочешь убить меня? Зачем?

— Это мое дело. Я уже заплатила за твою жизнь очень много, ты не представляешь, сколько. И предлагаю еще больше.

— Я заплачу, — прохрипел Алтан, — много денег, много!

— Если ты согласишься, — сказала Есуй, — мы их остановим. Если нет, умрешь и ты, и твоя девка.

— Не только, — сказал Юс шепотом, чувствуя, как медленно, вязко продавливаются сквозь густеющий воздух слова. — Женщина, ты и такие, как ты, уже отняли мою жизнь. Чего ты хочешь?

— Юс, не надо! — вдруг крикнула Оля. — Пожалуйста, не надо!

— Даже если ты убьешь меня, мои люди расстреляют и тебя, и твою девку, — сказала Есуй. — Зачем нам убивать друг друга? Скоро здесь будет достаточно желающих нашей смерти. Пообещай, что вернешься ко мне, и я остановлю их. И спасу вас.

— Как он вернется? Он нам должен, — сказал Шавер. — Он Рахиму кровник.

— Кровник? Хорошо. Я уважаю долг крови. Пускай вернется ко мне, выплатив свои долги вам. Если он согласен вернуться ко мне, пусть поклянется. Кровью. Перед нами всеми. Возьми, — она протянула ему короткий, с широким лезвием, нож.

Где-то внизу заржал конь. Юс вздрогнул. Взял нож за лезвие, резко потянул на себя. По руке вниз, до локтя, побежали горячие капли. Сорвались с ладони на камень под ногами, на растоптанный кустик полыни.

— Я клянусь, — тихо сказал Юс. — Кровью своей клянусь вернуться.

Вокруг было очень тихо. Юс увидел, что все смотрят на его сочащуюся кровью ладонь.

— Я слышала тебя, — сказала Есуй.

И, вторя ей, отозвался Шавер, глядящий на Юса с ужасом и жалостью:

— Я тебя слышал!

Есуй улыбнулась. Повернувшись к своим людям, выкрикнула несколько киргизских слов. Те засмеялись.

А потом хлестнула Алтан-бия камчой по лицу.