Дафна Дю Морье. Поцелуй меня еще, незнакомец

Уйдя с военной службы, я сначала немного поогляделся и лишь потом начал подыскивать работу. Место нашлось в гараже на Хапстед Уэй, что меня здорово устраивало. Мне и раньше нравилось копаться в моторах, а в инженерных войсках, где пришлось служить, я в этом деле порядком наловчился, да и любая другая механика мне всегда давалась легко.

И не было для меня лучшего занятия, чем лежать в засаленном комбинезоне под днищем какой-нибудь легковушки или грузовика и откручивать ключом заржавевшую гайку или старый болт, и чтоб вокруг пахло смазкой, а кто-нибудь из парней пробовал запустить двигатель, а другие гремели инструментами и насвистывали. И плевать я хотел, что вокруг вонь и грязь. Ведь моя старуха говорила, бывало, когда я еще мальчонкой изгваздывался, играя какой-нибудь банкой из-под смазки: «Ничего с ним не случится. Эта грязь чистая». Вот так оно и с моторами.

Хозяин гаража был славный малый, добродушный и веселый. Он сразу увидел, что от дела я не бегаю. Сам он мало что смыслил в механике и поэтому свалил на меня все ремонтные работы. А по мне лучшего и не надо.

Поселился я отдельно от матери – моя старуха живет далеко, за Шеппертон Уэй, и не было никакого резона тратить полдня на дорогу в гараж и обратно. К тому же мне нравится, когда работа близко и я, так сказать, всегда под рукой. Комнату я себе подыскал у четы по фамилии Томпсон, минутах в десяти ходьбы от гаража. Хорошие они были люди. Муж держал сапожную мастерскую на первом этаже, а на втором миссис Томпсон возилась по хозяйству и занималась готовкой. Питался я с ними – завтрак и ужин, и на ужин непременно горячее. А так как я был единственным жильцом, то и обращались со мной как с членом семьи.

Я из тех, для кого главное, чтобы все шло по заведенному порядку. Я люблю от души повкалывать, а после работы посидеть с газетой, покурить, поймать по радио музыку, эстраду или что-нибудь в этом роде, а потом пораньше отправиться на боковую. За девчонками я никогда особо не приударял, даже в армии. А был я и на Ближнем Востоке, и в Порт-Саиде, и во всяких других местах.

И скажу вам, хорошо жилось мне у Томпсонов, когда каждый день был похож на предыдущий. И так было до тех пор, пока однажды вечером не приключилась со мной одна история. И теперь все стало иначе. И никогда уже не будет прежним. Не могу взять в толк…

Как-то Томпсоны поехали навестить свою замужнюю дочь, которая жила в Хайгейте. Они и меня приглашали с собой, но мне не хотелось чувствовать себя лишним, и, выйдя из гаража после работы, я решил, чтобы не сидеть одному дома, отправиться в кино. Было ясно, что крутят фильм про ковбоев и индейцев – на афише намалевали парня, который выпускал кишки из какого-то краснокожего. А я большой охотник до вестернов – прямо как пацан. Так что заплатил я свои денежки, вошел, протянул билет контролерше и попросил: «Последний ряд, пожалуйста», – потому что люблю сидеть подальше и головой прислоняться к барьеру.

Ну, вот. Тогда я ее и увидел. Обычно девчонок, которые там работают, наряжают не пойми как: вельветовые шотландские береты и все прочее, – так что выглядят они, как настоящие пугала. Но вот из этой пугало им сделать не удалось. У нее были медные волосы, подстриженные под пажа, – по-моему это так называется, – и голубые глаза. Знаете, такие, которые кажутся близорукими, а видят куда лучше, чем вы думаете. Ночью такие глаза темнеют и становятся почти черными. Губы сложены в какую-то обиженную гримаску, будто ей все до смерти надоело, и, наверное, мудрено заставить ее улыбнуться. У нее не было веснушек, а цвет лица был не молочно-белый, а какой-то теплый, как персик, и без всякой краски. И была она маленькой и тоненькой, а вельветовое платье голубого цвета плотно облегало фигурку, и кепчонка сидела так, что виделись волосы цвета меди.

Я купил программку, хоть и не нужна она была мне вовсе, а просто чтобы не входить сразу в зал, и спросил девушку:

– Ну и как фильм?

Она даже не взглянула на меня, а по-прежнему смотрела куда-то в пустоту, на противоположную стену.

– Для любителей резни, – ответила она. – Но вздремнуть можно.

Я не удержался от смеха. Правда, я видел, что девушка не шутит. Она и не думала меня обманывать.

– Ничего себе, рекламка, – сказал я. – А что если управляющий услышит?

И тут она на меня посмотрела. Просто перевела на меня взгляд своих голубых глаз. И не было в них никакого любопытства, и смотрели они так, будто ей все опротивело. Но все же я заметил что-то такое, чего никогда ни до, ни после не встречал. Какая-то истома что ли, как бывает у людей, которые очнулись от долгого сна и рады увидеть вас перед собой. Иногда, когда вы гладите кошку, у нее в глазах появляется такой отблеск, и тогда она мурлыкает и сворачивается в клубок, и вы можете делать с ней, что хотите. Вот именно так она на меня тогда посмотрела. И, казалось, что она вот-вот улыбнется, будто я и вправду ее чем-то насмешил. Разрывая пополам мой билет, девушка сказала:

– А мне платят не за рекламу. Мне платят за то, чтобы я стояла здесь и своим видом заманивала вас в зал.

Она раздвинула занавеси на двери и посветила в темноту фонариком. Я ничего не видел. Тьма стояла кромешная, как всегда, пока не привыкнешь и не начнешь различать очертания людей, сидящих в зале. На экране какой-то парень говорил другому: «Если не сознаешься, я продырявлю тебя насквозь», – после чего послышался звук разбиваемого стекла и визг женщины.

– Подходяще, – проговорил я и начал нащупывать, куда бы сесть.

– Это еще не фильм, а анонс на следующую неделю, – ответила она и, посветив фонариком, показала мне место в заднем ряду через одно от прохода.

Я посмотрел и рекламу, и ролик новостей, а потом явился какой-то парень и начал играть на органе, и занавес над экраном освещался то красным, то золотым, то зеленым. Забавно это было. Наверное, они решили выдать нам на полную катушку, на все наши деньги. Оглядевшись, я увидел, что зал наполовину пуст, и подумал, что девушка, наверное, права. Картина, видно, не высший класс, поэтому народу и маловато.

Перед тем, как свет опять погас, по проходу медленно прошла девушка. В руках у нее был поднос с мороженым, но она даже и не подумала предлагать его зрителям и не делала никаких попыток продать его. Как будто шагала во сне. Когда девушка проходила мимо меня, я ее подозвал:

– Одно за шесть пенсов, – попросил я.

Она взглянула на меня так, будто я был грязью у нее под ногами. Но потом, должно быть, узнала, потому что на губах у нее появилась прежняя полуулыбка, а в глазах то же выражение. Она подошла ко мне.

– Рожок или в вафлях? – спросила девушка.

Сказать по правде, я не хотел ни того, ни другого. Я просто хотел что-нибудь у нее купить, чтобы послушать, как она будет говорить.

– А вы как думаете, какое лучше? – поинтересовался я.

Она пожала плечами.

– Рожки медленнее тают, – ответила она и сунула его мне в руку, даже не дав выбрать самому.

– А что, если я и вам предложу такой же? – спросил я.

– Спасибо, – ответила она. – Я видела, как их готовят.

И отошла. В зале погас свет, а я сидел, как дурак, со здоровущим шестипенсовым рожком в руках. Проклятая штука начала таять и течь на рубашку, так что пришлось побыстрее запихивать в рот это замороженное месиво, потому что я испугался, что все оно будет у меня на коленях. Для этого я отвернулся в сторону, потому что кто-то пришел и уселся рядом, на крайнее к проходу место.

Наконец я покончил с мороженым, утерся носовым платком и начал смотреть на экран. Это был настоящий вестерн. Все как полагается: по прерии с грохотом катились повозки, за караван с золотыми слитками требовали выкуп, героиня появлялась то в бриджах, то – через минуту – в вечернем платье. Словом, все, как и должно быть в картинах, ничего общего с всамделишней жизнью. Я смотрел фильм и вдруг почувствовал, что в воздухе пахнуло чем-то приятным. Я не знал, что это было и откуда шел запах, но все время ощущал его. Справа от меня сидел мужчина, слева было два пустых кресла, а уж от тех, кто сидел передо мной, точно – духами не пахло. Но не мог же я все время крутиться да принюхиваться.

Вообще скажу, что я не большой любитель духов. Чаще всего встречаются дешевые и мерзкие, но этот запах был совсем другой. В нем не было удушающей затхлости или резкости. Это было как аромат цветов, которые продают в больших цветочных магазинах Уэст-Энда, по три шиллинга за один цветочек. Те, у кого карманы набиты деньгами, покупают их для актрис и всяких прочих. И как чертовски хорош был этот запах в старой мрачной киношке, где не продохнуть от сигаретного дыма, что я сделался почти как сумасшедший.

Наконец я повернулся назад и увидел, откуда это. Духами пахло от девчонки, билетерши. Она стояла позади меня, облокотившись о барьер.

– Не вертитесь, – прошептала она. – Смотрите на экран, а то выйдет, что зря потратили деньги.

Тихонько так прошептала, никто, кроме меня, и не слышал. Я не мог удержаться от смеха. Вот дает! Теперь, когда я знал, откуда это так приятно пахнет, картина стала нравиться мне еще больше. Будто мы пришли в кино вместе, она сидит рядом и смотрит картину со мной.

А потом, когда все кончилось и зажегся свет, я увидел, что просидел до конца показа, и что уже почти десять часов. Публика начала расходиться. А девушка со своим фонариком обходила ряды и заглядывала под кресла, ища, не оставил ли кто перчатки или кошелек. Такое часто случается с людьми, потом приходят домой и вспоминают. На меня она обращала внимания не больше, чем на какой-нибудь клочок, который и подбирать не стоит.

Я все стоял у последнего ряда, в зале уже никого не осталось. Когда она подошла ко мне, то сказала:

– Подвиньтесь. Мешаете пройти, – и опять посветила своим фонариком. Но там ничего не было, кроме пустой пачки из-под сигарет, которую утром подберут уборщики. Потом она распрямилась и осмотрела меня с ног до головы. Сняв свою смешную кепчонку, которая так ей шла, она постояла, обмахиваясь ею, и спросила:

– Ночевать здесь собрался? – а потом, потихоньку насвистывая, пошла дальше и скрылась за занавеской.

Я будто помешался. Ни одна девушка в жизни еще так мне не нравилась. Я вышел за ней следом в вестибюль, но она, должно быть, скрылась за той дверью, что рядом с билетной кассой. Швейцар уже собирался запирать кинотеатр на ночь. Я вышел и стоял, поджидая ее на улице. Чувствовал я себя, как последний дурак. Вероятнее всего, она выйдет с другими девчонками, как обычно это у них бывает. Ведь там есть еще та, что продавала мне билет, и, наверное, другие билетерши на балконе, и служительница в туалете. И все выйдут, хихикая, вместе. А у меня не хватит смелости подойти к ней.

Однако через несколько минут девушка показалась из крутящихся дверей кинотеатра одна. Она была без шляпы, в плаще с поясом, руки засунуты в карманы. Направилась прямо по улице, не глядя по сторонам. Я шел за ней, дрожа, что она сейчас обернется и заметит меня. Но девушка продолжала быстро идти вперед, а ее подстриженные под пажа медные волосы в такт шагам подпрыгивали на плечах.

Потом она, поколебавшись, перешла улицу и встала у автобусной остановки. Там собралась очередь человек из пяти, поэтому она не видела, что я встал тоже. Когда автобус подошел, девушка вошла туда одной из первых, а я за ней, не имея ни малейшего представления, куда он идет, да и надо сказать, нимало этим не интересуясь. Она поднялась наверх и я следом. Села на заднее сиденье и, зевнув, закрыла глаза.

Я уселся рядом с ней, испуганный, как котенок. Дело в том, что раньше я никогда ничего такого не делал и боялся, что мне тут же дадут отлуп. Наверх взобрался кондуктор и стал собирать плату за проезд.

– Два по шесть пенсов, – сказал я ему, полагая, что вряд ли ей ехать до конца и что этой суммы хватит за нас обоих.

Он поднял брови – все эти парни думают, что шибко умные – и сказал:

– Когда водила будет переключать скорости, не набейте шишек. Он у нас только что на права сдал, – и, давясь от смеха, направился вниз, как пить дать радуясь тому, какой он мировой шутник.

Его голос разбудил девушку, и она посмотрела сонными глазами сначала на меня, а потом на билеты – по цвету она поняла, что билеты по шесть пенсов, и вдруг улыбнулась. Это была первая настоящая улыбка за вечер.

– Привет, незнакомец, – без всякого удивления произнесла она.

Чтобы немного прийти в себя, я вытащил сигареты, закурил и предложил ей, но она не взяла. Видя, что на втором этаже автобуса никого нет, кроме какого-то парня в форме военно-воздушных сил, по уши ушедшего в газету, я протянул руку, положил голову девушки к себе на плечо и обнял ее, чтобы ей было удобно и уютно. Я ждал, что она сейчас же вырвется и пошлет меня к черту. Но, коротко хмыкнув про себя, она устроилась, как если бы усаживалась в кресло, и сказала:

– Не каждый вечер у меня случается бесплатный проезд и бесплатная подушка. Разбуди меня у кладбища, когда спустимся с холма.

Я не понял, какой холм она имеет в виду и какое кладбище. Но уж я-то ее будить не собирался, будьте покойны. Я заплатил свои два шестипенсовика и черта с два, если не проеду на всю катушку.

И так сидели мы рядышком, трясясь в автобусе, так близко друг к другу и так удобно. И я подумал, что это куда приятнее, чем сидеть дома в кровати и читать футбольные новости или провести вечер у замужней дочери мистера и миссис Томпсон.

Потом я малость осмелел и прислонился щекой к ее волосам и прижал ее к себе крепче, не так чтоб уж очень заметно, а нежно. Если б кто поднялся сюда, то принял бы нас за влюбленную парочку.

Потом, когда уж проехали пенса на четыре, я забеспокоился. Ведь старый автобус не повернет и не повезет нас назад, когда мы доедем до того места, где кончаются наши шестипенсовые билеты. Наверняка мы доедем до конечной остановки, и он там останется на ночь. А мы, девушка и я, так и застрянем где-нибудь на краю света, и обратного автобуса уже не дождаться, а в кармане у меня только шесть шиллингов, не больше. Этого уж точно не хватит расплатиться за такси, да еще вместе с чаевыми. А кроме того, и такси там можно не встретить.

Ну и идиот же я, вышел из дома почти без денег. Глупо, конечно, что меня это стало беспокоить, ведь с самого начала я все делал не задумываясь. Если б я только знал, как обернется вечер, то уж наполнил бы бумажник. Не так часто я выходил с девушками и терпеть не мог парней, которые ведут себя с ними не по высшему классу. Самое шикарное было бы повести ее в Корнер-Хаус – у них теперь с этим самообслуживанием хорошо налажено, а если бы ей захотелось чего-нибудь покрепче, чем кофе или лимонад, то поближе к дому я знаю местечки, хотя ночью с этим и не разбежишься. Мой хозяин ходил в один такой бар. Платите там за бутылку джина, и ее для вас держат, а когда у вас есть охота выпить, то можно зайти и вам из нее нальют. Мне говорили, что также можно гульнуть и в шикарных ночных клубах Уэст-Энда, но там за это надо платить бешеные деньги.

Но я-то ехал теперь в автобусе, Бог весть куда, а рядом сидела моя девушка – я называл ее «моя девушка», будто давно за ней ухаживал, и, честное слово, у меня не было денег даже, чтобы отвести ее домой. И я начал ерзать, просто на нервной почве, и ощупывать карманы в надежде, что повезет и там завалялось полкроны, а то и десятишиллинговая бумажка, о которой я совсем позабыл. Наверное, я ее разбудил, потому что она вдруг дернула меня за ухо и сказала:

– Не раскачивай лодку.

Ну, скажу вам… Меня просто за душу взяло. И не знаю почему. Прежде, чем дернуть, она чуть-чуть подержалась за мое ухо, будто щупала кожу и ей это было приятно, а потом лениво потянула. Знаете, как обычно ведут себя с детьми. А сказала-то так, будто мы сто лет знакомы и возвращаемся с пикника: «Не раскачивай лодку». Дружески так, по-приятельски, но даже лучше.

– Послушай, – сказал я. – Мне ужасно неудобно, но я сделал чертовски глупую штуку. Я купил билеты до конечной, просто потому, что мне захотелось побыть рядом с тобой. Но когда мы туда приедем, нас выгонят из автобуса. Обратно невесть сколько миль, а в кармане у меня всего шесть шиллингов.

– А у тебя что, ног нет? – сказала она.

– Что ты хочешь сказать? Почему ног нет?

– Ноги для того, чтобы ходить. Во всяком случае, мои, – ответила она.

Тогда я понял, что все это ерунда, и что она не сердится, и что у нас получится отличный вечерок. Я сразу приободрился и слегка сжал ей плечи, просто, чтобы показать, что мне нравится, что она такая молодчага, ведь большинство девчонок на ее месте меня бы на куски разорвали. И я сказал:

– Вроде никакого кладбища мы пока не проезжали. Это что-нибудь значит?

– А, будут другие, – ответила она. – Мне все равно.

Я не знал, как это понимать. Я-то думал, что она хочет сойти у какого-то кладбища, потому что это ближайшая остановка к ее дому. Знаете, как просят подвезти до магазина «Вулвортс», если живут где-нибудь поблизости. Я немного над этим поразмышлял, а потом спросил:

– Что ты хочешь сказать, что будут другие? Ведь кладбища не встречаются на каждом шагу по всему автобусному маршруту?

– Я говорила вообще, – пробормотала она. – Сделай милость, помолчи. Ты мне больше нравишься, когда молчишь.

Она это сказала так, что сразу было видно, что она и не думает меня обижать. Я понял, что она подразумевала. Приятно разговаривать с такими людьми, как мистер и миссис Томпсон за ужином, и рассказывать, как прошел день, и один из нас прочитает что-нибудь из газеты, а другой скажет: «Подумайте только!», – и так оно идет, пока один не зевнет и кто-нибудь не скажет: «Пора на боковую». Или приятно потолковать с таким малым, как мой хозяин. Во время утреннего перерыва, за бадейкой чая. Или часа в три, когда нет работы. «Скажу тебе, эти ребята в правительстве заваривают кашу не лучше, чем прежние, а потом нас перебьют, потому что кто-нибудь приедет за бензином». И со своей старухой я люблю покалякать, когда прихожу ее навестить. Правду сказать, это бывает не часто. И она вспоминает, как когда я был мальчонкой, шлепала меня, бывало, по заднице, а я сижу себе за кухонным столом, как когда-то, а старуха печет коржики и дает мне цукатину, говоря: «Ты всегда был охотником до цукатов». Вот это я называю разговор, беседа.

Но с моей девушкой я так говорить не хотел. Я просто хотел по-прежнему обнимать ее за плечи, зарывшись подбородком в ее волосы. И она именно это имела в виду, когда сказала, что ей больше нравится, когда я молчу. Мне тоже так больше нравилось.

Что меня еще немного беспокоило, так это: можно ли будет ее поцеловать здесь, в автобусе, пока он еще не доехал до конечной остановки и нас не выгнали. Я хочу сказать, что обнимать девушку за плечи – это одно, а поцеловать ее – совсем другое дело. Ведь, как правило, требуется время, чтобы к этому подойти. Впереди у вас обычно длинный вечер. Сначала вы идете в кино или на концерт, потом зайдете куда-нибудь перекусить и выпить. К этому времени вы уже пообвыкнетесь, и вполне нормально в конце вечера немного пообниматься и поцеловаться, как девчонка того и ждет. Но, сказать по правде, я не большой мастак целоваться. Когда еще жил до армии дома, там по соседству была одна девчонка. Ничего себе, мне она нравилась. Но беда в том, что зубы у нее выдавались вперед, и даже если целоваться с закрытыми глазами, то все равно будешь знать, с кем целуешься. И ничего с этим нельзя было поделать. Вот такая старушка Дорис, совсем рядом жила. Правда, другие намного хуже. Те, которые хватают вас и чуть ли не съедают. Когда носишь форму, от них прям-таки отбою нет. И такие они нетерпеливые, и вас всего взъерошут, и кажется, что они просто не дождутся, когда парень сам к ним приступится. И не боюсь признаться, меня от них воротило. Можно сказать, я ими брезговал. Не знаю, может, я от рождения такой щепетильный.

Но тогда, в тот вечер, в автобусе все было по-другому. Не знаю я, что было в той девчонке – эти сонные глаза, медные волосы или то, что ей было и безразлично, рядом я или нет, и в то же время приятно. Никогда я такой не встречал. Поэтому я сказал себе: «Ну что, рискнуть или подождать?»

По тому, как ехал шофер, как кондуктор желал спокойной ночи выходящим пассажирам, я понимал, что скоро конечная. Сердце у меня начало сильно биться, а шея под воротничком вспотела. Вот дурак, говорил я себе, ведь только поцеловать, не убьет же она тебя, а тогда… Было похоже на то, как ныряешь в воду с вышки. «Ну, давай», – решился я. Потом нагнулся, взял ее за подбородок, повернул и поцеловал, как следует, по-настоящему.

Что вам сказать? Будь во мне поэтическая жилка, я бы назвал это откровением. Но я не поэт. И скажу только, что она ответила мне на поцелуй, и он был очень долгим, и это совсем не было похоже на Дорис.

Потом автобус, дернувшись, остановился, и кондуктор нараспев прокричал: «На выход, пожалуйста». Честное слово, я готов был свернуть ему шею.

Она стукнула меня ногой по щиколотке.

– Вставай, двигайся, – пробормотала она, и я, спотыкаясь, встал со своего места и загрохотал вниз по ступенькам, а она спускалась за мной.

И вот мы стоим посреди дороги. Начался дождь, не сильный, но такой, что вы его уже чувствуете и вам хочется поднять воротник плаща. Мы стояли в конце какой-то большой и широкой улицы. С двух сторон были расположены пустые неосвещенные магазины и выглядело все это и впрямь как конец света. Левее виднелся холм, а у его подножия расположилось кладбище. Можно было разглядеть ограды и белые могильные камни. И оно поднималось вверх по склону чуть ли не на полмили и занимало, видать, большую площадь.

– Проклятие! – сказал я. – Ты что, этого места дожидалась?

– Не исключено, – ответила она, глядя куда-то через плечо, а потом вдруг взяла меня за руку. – Может, сначала выпьем кофе?

Сначала?.. Интересно, что она имеет в виду: длинную дорогу до дома или сам дом? Ладно, не все ли равно. После одиннадцати уже неважно. Я и сам не откажусь от чашки кофе с сандвичем. На другой стороне улицы была какая-то забегаловка, которая еще не закрылась.

Мы подошли. Шофер автобуса тоже был там, и кондуктор, и тот парень из ВВС, который сидел впереди нас в автобусе. Они заказали себе чай и бутерброды. Мы сделали то же самое, только вместо чая кофе. Обычно в таких местах сандвичи очень аппетитные. Я это сразу заметил, совершенно свежие с отменными ломтями ветчины, вложенными между толстыми кусками белого хлеба. И кофе прямо с пылу – с жару, полные чашки, и на вкус хорош. И я подумал, что шести шиллингов хватит.

Я заметил, что моя девушка поглядывает на этого летчика в форме. Задумчиво так, будто когда-то его встречала. Да и он тоже смотрит на нее. Но я не думал его винить в этом. Сам я не имел ничего против. Когда выходишь куда-нибудь с девушкой, на которую заглядываются другие парни, даже чувствуешь что-то вроде гордости. А уж мою девушку нельзя было не заметить. Только не ее.

Потом она повернулась к нему спиной, умышленно так сделала, облокотилась о стойку и начала потихоньку потягивать горячий кофе. Я стоял рядом и тоже пил. Мы ничуть не задирали нос или что-нибудь в этом роде. Мы вели себя приветливо и вежливо, всем пожелали доброго вечера, но любой сразу сказал бы, что мы вместе, моя девушка и я, что мы отдельно от всех. И мне это было по душе. Смешно, но внутри у меня что-то перевернулось, какое-то чувство защищенности появилось. Они-то ведь вполне могли принять нас за женатую пару, возвращающуюся домой.

Они зубоскалили, эти трое, да еще малый, который резал сандвичи и разливал чай. Но мы к ним не присоединились.

– А тебе в такой форме надо бы поостеречься, – говорил кондуктор парню из ВВС. – А то ведь недолго и кончить, как те другие. К тому же поздновато разгуливать в одиночку.

Все они рассмеялись. Я не совсем понял, но, по-видимому, это была шутка.

– Я слишком долго был настороже, – ответил летчик, – и уж сразу почую опасность.

– Не удивлюсь, если остальные тоже так говорили, – заметил шофер, – а мы знаем, что из этого вышло. Дрожь берет. Вот что мне хотелось бы знать, почему это выбирают ребят из ВВС?

– Просто у нас такой цвет формы, – ответил летчик. – Даже в темноте заметно.

И они продолжали потешаться в том же духе. Я закурил, но моя девушка отказалась.

– Во всем, что творится с женщинами, виновата эта война, – сказал парень за стойкой, вытирая чашку и вешая ее на крючок позади себя. – По-моему, многие просто спятили. Уже не видят разницы между хорошим и дурным.

– Не-е-е, беда не в этом, – возразил кондуктор, – всему виной спорт. Развивает не только мускулы, а и то, что не следовало бы развивать. Возьми для примера моих младших. Девчонка запросто может поколотить мальчишку. Хулиганка какая-то. Тут задумаешься.

– Это так, – согласился шофер. – Это называют равноправием полов, да? А виновато избирательное право. Нечего им было давать избирательные права.

– Скажешь тоже! – вмешался летчик. – Можно подумать, бабы от избирательного права рехнулись. Да они внутри всегда такими были. Вот где знают, как с ними обращаться, так это на Востоке. Держат их взаперти, и все дела. Вот тебе и ответ. Никаких неприятностей.

– Представляю, что устроит моя старуха, если я попытаюсь посадить ее под замок, – сказал шофер, и все опять покатились от смеха.

Моя девушка потянула меня за рукав. Я посмотрел и увидел, что она уже закончила пить кофе и кивает головой в сторону улицы.

– Хочешь домой? – спросил я.

Глупо. Но мне почему-то хотелось, чтобы эти ребята поверили, будто мы идем домой. Она не ответила. Просто зашагала вперед, руки в карманах. Я пожелал всем спокойной ночи и пошел вслед за ней. Но успел-таки заметить, как из-за своей чашки с чаем уставился на нее этот малый из военно-воздушных сил.

Она шла вдоль улицы. Все еще моросил дождь, навевая какую-то безнадежность и заставляя думать о том, как уютно сидеть дома у камина. Она перешла улицу, остановилась у ограды кладбища, взглянула на меня и улыбнулась.

– И что? – спросил я.

– Могильные камни бывают плоские, – ответила она. – Иногда.

– Ну и что из этого? – спросил я, смутившись.

– На них можно лежать, – ответила она и пошла дальше, внимательно глядя на ограду. Потом остановилась у места, где один прут был отогнут в сторону, а соседний выломан, обернулась ко мне и опять улыбнулась.

– Всегда так, – сказала она. – Если поискать подольше, обязательно найдешь щель.

И она проскользнула через эту щель так же быстро, как нож сквозь масло. Ну, скажу, я был поражен.

– Слушай, подожди, – крикнул я. – Я ведь покрупнее тебя буду.

Но она уже ушла и мелькала где-то впереди среди могил. Пыхтя и отдуваясь, я протиснулся через щель и оглянулся. И провались я на этом месте, но девушка лежала на длинной и плоской могильной плите, подложив под голову руки и закрыв глаза.

Признаюсь, я ведь ничего такого от нее и не ждал. Я хотел только проводить ее домой и все. Назначить свидание на следующий вечер. Конечно, из-за того, что мы так поздно встретились. Мы могли бы постоять у ее дома и поболтать. Ей незачем было бы уходить сразу домой. Но лежать здесь, на могильном камне! Это было как– то непонятно.

Я присел и взял ее за руку.

– Ты промокнешь, – заметил я, просто не зная, что сказать еще.

– Я к этому привыкла, – ответила она.

Широко раскрыв глаза, она смотрела на меня. Неподалеку за оградой торчал уличный фонарь, так что нельзя сказать, что было совсем темно, да и ночь, несмотря на дождь, была не такой, когда говорят, хоть глаз выколи, а просто скорее угрюмой. Как бы мне хотелось сказать ей что-нибудь хорошее о ее глазах. Но мне эти любезности никогда не давались. Знаете, как светятся в темноте люминисцентные часы? У меня у самого такие есть. Когда просыпаешься ночью, то чувствуешь, будто рядом друг. Вот у моей девушки глаза лучились так же. Только они еще были и красивы. И больше они не были похожи на глаза разнежившегося котенка. Они были любящие и нежные, и печальные одновременно.

– Привыкла лежать под дождем? – переспросил я.

– Приучили к этому, – ответила она. – В приютах во время войны нас называли «уличные дети».

– Ты не эвакуировалась? – спросил я.

– Нет, это не для меня, – сказала девушка. – Никогда не могла нигде ужиться. Всегда возвращалась назад.

– Родители живы?

– Нет. Оба погибли, когда разбомбили наш дом, – в тоне, которым она это произнесла, не было ничего трагического. Все совершенно обыденно.

– Не повезло, – сказал я.

Она ничего не ответила. И так я сидел там, держа ее за руку и думал, как бы отвести ее домой.

– Ты давно работаешь в этом кинотеатре? – спросил я.

– Недели три, – ответила она. – Я долго нигде не задерживаюсь. Скоро и отсюда уйду.

– Почему?

– Так, неугомонность.

Вдруг она протянула руки и обхватила меня за шею. Не подумайте, сделала она это очень нежно.

– У тебя хорошее и доброе лицо. Мне оно нравится, – сказала она.

Это было странно. От того, как она это сказала, я сделался каким-то чокнутым и придурковатым. И следа не осталось от того возбуждения, которое охватило меня в автобусе. И я подумал, может, наконец, это то самое, может, я нашел девушку, которую искал. Не просто так, на вечер, а навсегда.

– У тебя есть парень? – спросил я.

– Нет.

– Я хочу сказать, постоянный?

– Нет, никогда не было.

Забавно, что мы вели такие разговоры на кладбище, и она лежала, как изваяние, на старом могильном камне.

– У меня тоже нет девушки, – сказал я. – Никогда этим не интересовался, как другие ребята. Наверное, у меня какой-то сдвиг. А потом очень занят работой. Я в гараже работаю, механик, знаешь, ремонт и все прочее. Хорошо платят. Я и старухе своей могу давать и даже немного скопил. У меня отдельная берлога. Хозяева – приятные люди. Мистер и миссис Томпсон. И мой хозяин в гараже тоже отменный парень. Я никогда не чувствовал себя одиноким. И сейчас не одинок. Но с тех пор, как увидел тебя, у меня не идет из головы, что теперь все у меня будет по– другому.

Она не перебивала, и казалось, я просто думаю вслух.

– Очень хорошо и приятно возвращаться домой к Томпсонам, – продолжал я. – И добрее их трудно отыскать людей. И жратва там хорошая, а после ужина мы болтаем или слушаем приемник. Но знаешь, я хочу, чтобы теперь все стало иначе. Я хочу подходить к кинотеатру к концу программы и забирать тебя оттуда. А ты будешь стоять в дверях и поджидать, когда все уйдут из зала, а потом подмигнешь мне, давая понять, что сейчас сбегаешь переодеться и чтобы я тебя подождал. А потом выйдешь на улицу, как сегодня, но теперь ты пойдешь не одна, а возьмешь меня под руку. А если ты захочешь снять пальто, то я понесу его, или какой сверток, или что у тебя там будет. И мы с тобой отправимся поужинать в Корнер-Хаус или куда еще, поблизости. У нас там будет свой столик, а официантки и все другие будут уже нас знать и приберегут что-нибудь вкусненькое.

Я так ясно мог представить себе эту картину. Столик с табличкой «Заказан». Кивающие нам официантки: «Возьмите сегодня яйца под соусом ``карри''». И мы пробираемся, чтобы взять свои подносы. И моя девушка делает вид, что не знакома со мной, а я посмеиваюсь про себя.

– Понимаешь, что я хочу? – спросил я. – Не просто быть друзьями, а больше.

Не знаю, слышала она или нет. Она лежала, глядя на меня, и нежно так и странно касалась то моего уха, то подбородка. Вроде ей было меня жаль.

– Мне хотелось бы покупать тебе разные вещи, – продолжал я. – Иногда цветы. Очень приятно видеть девушку с цветком на платье. Так это выглядит свежо и опрятно. Ну, а по таким случаям, как дни рождения, Рождество и прочее, я покупал бы то, что ты приглядишь на витрине и тебе понравится, но сама-то ты побоишься зайти спросить цену. Скажем, брошку или браслет, что-нибудь красивое. А я бы пошел туда один и купил. Пусть бы это стоило недельного жалованья, мне плевать.

И я представил, какое у нее будет выражение лица, когда она развернет пакет. И она бы надела на себя то, что я купил. И мы бы пошли куда-нибудь вместе. И она была бы одета чуть наряднее. Нет, ничего кричащего, но так, чтобы обращали внимание. Знаете, такое модное.

– Вряд ли сейчас стоит говорить о женитьбе, – сказал я. – В наши дни все так ненадежно. Парню это все равно, но девушкам нет. Ютиться в двух комнатенках, и очереди, и продовольственные карточки, и прочее. Девушки, как и мы, хотят быть свободными, работать, а не быть связанными по рукам и ногам. А насчет того, что они стали другими, не то, что в прежние времена, и что в этом виновата война, и то, как с ними обращаются на Востоке – видел я это. Я думаю, что эти ребята просто шутили. Все они большие умники в ВВС. Но мне кажется, что так говорить глупо.

Она вдруг опустила руки и закрыла глаза. Могильная плита была уже совершенно мокрой. Я начал за нее беспокоиться. Правда, на ней был плащ, но на ногах лишь тонкие чулки и легкие туфли.

– А ты разве не летчик? – спросила она.

Странно. Голос ее стал каким-то неприятным. Резким и совсем другим. Как будто она была чем-то взволнована, даже напугана.

– Только не я. Весь положенный срок отслужил в инженерных войсках. Вот там нормальные ребята. Никакого бахвальства, никаких глупостей. С ними всегда полный порядок.

– Я рада, – отозвалась она. – Ты хороший и добрый. Я рада.

Интересно, может, она встречалась с каким-нибудь малым из ВВС, и он ее обидел? Знавал я некоторых из них, это все был народ грубый. И я вспомнил, как она смотрела на парня, который пил чай там, в забегаловке. Как-то задумчиво. Будто что-то припоминала. Я, конечно, не ожидал, что она никогда ни с кем не гуляла. Уж во всяком случае, не с ее внешностью. Да она и сама сказала, что моталась по приютам без родителей. Но мне неприятно было думать, что кто-то мог ее обидеть.

– А в чем дело? – спросил я. – Что ВВС-ники тебе сделали?

– Они разбомбили мой дом.

– Ну, это немцы. Не наши ребята.

– Все равно. Они убийцы, – сказала она.

Я посмотрел на нее. Она все еще лежала на камне. Теперь голос ее не звучал так резко, как тогда, когда она спросила, не служил ли я в ВВС. Но он был такой усталый, печальный и странно-одинокий, что у меня защемило сердце. Так защемило, что захотелось сделать какую-нибудь глупость. Например, взять ее с собой к мистеру и миссис Томпсон и сказать старой миссис Томпсон, а она добрая душа и все поймет: «Вот моя девушка. Приглядите за ней».

И тогда бы я знал, что она в безопасности, что никто больше не сделает ей ничего плохого, а именно этого я вдруг испугался. Что могут прийти и обидеть мою девушку. Я нагнулся, обнял и приподнял ее.

– Послушай, – сказал я, – дождь становится сильнее. Я провожу тебя домой. Ты простудишься до смерти, если будешь лежать здесь, на этом мокром камне.

– Нет, – сказала она, ее руки лежали у меня на плечах. – Никто никогда не провожал меня домой. Ты вернешься к себе, туда, где ты живешь, один.

– Не оставлю я тебя здесь, – возразил я.

– Нет, именно это ты и сделаешь. Я так хочу. Если ты откажешься, я рассержусь. А ты ведь не хочешь, чтобы я рассердилась?

Я смотрел на нее, ничего не понимая. Лицо ее казалось странным в этом жутковато– угрюмом свете, бледнее, чем раньше, но все такое же прекрасное. Господь Всемогущий, оно было просто божественно-прекрасным! Я знаю, что кощунственно так говорить, но иначе я сказать не могу.

– Что мне делать? – спросил я.

– Я хочу, чтобы ты ушел и оставил меня здесь, и не оборачивался, – сказала она. – Ты будешь идти и идти, как во сне, как лунатик. Будешь идти сквозь дождь. Много часов. Но неважно, ты молод и силен, смотри, какие у тебя длинные ноги. Возвращайся к себе, в свою комнату, или где ты там живешь, ложись в постель и усни, а утром проснешься, позавтракаешь и пойдешь на работу, как ты делал всегда.

– А ты?

– Не думай обо мне. Просто уходи.

– А можно, я зайду за тобой завтра вечером в кинотеатр? Может, все-таки будет, как я себе представлял… ну, ты знаешь, навсегда?

Она ничего не ответила. Только улыбнулась. Она сидела совершенно неподвижно, глядя мне прямо в лицо. Потом закрыла глаза, откинула назад голову и проговорила:

– Поцелуй меня еще, незнакомец.