"Золотой треугольник" - читать интересную книгу автора (Леблан Морис)

Глава 10 Красный шнурок

У Коралии дрогнули колени, она опустилась у аналоя, приникла к нему и начала горячо молиться. За кого? Об успокоении чьих душ она молила? Коралия не знала, но молитва успокоила ее и облегчила.

Патриций очень тихо спросил:

— Как звали вашу мать, Коралия?

— Луиза.

— А моего отца Арманом… Имена не совпадают и, значит, это касается не их… А между тем…

Капитан тоже был сильно взволнован. Наклонившись, он внимательно разглядывал венки, которых насчитал девятнадцать. Было видно, что их обновляли каждый год. Осмотрев еще раз надгробный камень, он продолжал:

— А вместе с тем странно, Коралия, мой отец умер в 1895 году.

— И моя мать, — ответила она, — хотя точной даты я не знаю.

— Мы это узнаем, Коралия. А теперь нам лучше уйти, и никто не должен знать, что мы были здесь.

Они спустились по дорожке и, пройдя через обе калитки, вновь очутились в саду. Их отсутствия никто не заметил. Патриций проводил Коралию к себе и, приказав Я-Бону и другим калекам удвоить охрану, вышел из дому.

Он вернулся лишь к вечеру и снова ушел утром. Только в три часа следующего дня капитан постучался в комнату Коралии.

— Теперь вы знаете? — встретила она его вопросом.

— Знаю множество вещей, Коралия, которые, правда, не рассеивают тумана, окутывающего настоящее, но зато довольно ярко освещают прошлое…

— И которые объясняют то, что мы видели вчера? — живо воскликнула Коралия.

— Послушайте меня, Коралия, — сказал он, усаживаясь в кресло. — Я не буду рассказывать вам обо всем, скажу только, что посетил два места: мэрию и сербское консульство.

— Стало быть, вы все еще думаете, что это может касаться моей матери?

— Да… Я отыскал акт о ее смерти. Ваша мать умерла 14 апреля 1895 года.

— Та же дата, что и на могиле?

— Да.

— Но это не ее имя, Патриций. Мою мать звали Луизой! Так, по крайней мере, называл ее отец…

— Ее имя Луиза-Коралия, графиня Одолявич…

Она прошептала, поникнув головой:

— Моя мать… Значит, это она была убита, за нее я молилась в часовне…

— Да, за нее, Коралия, и за моего отца. Его звали Арман-Патриций Бельваль. Я нашел его имя в мэрии на улице Друо. Он умер 14 апреля 1895 года.

Бельваль был совершенно прав, говоря, что на прошлое пролился свет. Он установил, что надпись на могиле касается его отца и ее матери, убитых в один и тот же день. Но кем? Какие мотивы руководили убийцей?

— Я задался вопросом, кому принадлежит тот дом. В мэрии я узнал, что за него платит нотариус, который живет на авеню д'Опера. Я отправился туда, и оказалось…

На минуту он замолчал, а потом продолжал:

— Оказалось, что этот дом был куплен двадцать лет назад моим отцом. Два года спустя он умер. После его смерти все имущество было распродано, а дом куплен неким Симоном Диодокисом, греческим подданным…

— Это он! — воскликнула Коралия. — Диодокис фамилия Симона…

— Значит, — невозмутимо продолжал Бельваль, — Симон был другом моего отца. Именно он был назначен моим опекуном. Он платил за пансион в Лондоне и он же передал мне наследство по совершеннолетии. Наследство состояло из двухсот тысяч франков.

Некоторое время они молчали.

— Мой отец любил вашу мать, Коралия… — прошептал Бельваль. — Они любили друг друга… Оба они были свободны, так как у него умерла жена, у нее — муж. Вам было тогда два года, мне восемь. Для того, чтобы всего себя посвятить любимой женщине, отец отправил меня в Англию и купил дом, соседний с тем, где жила ваша мать. Для того, чтобы видеться с ней, он ходил через калитку в переулке. И, наверное, в этом саду они были убиты… Мы узнаем подробности, так как должны были остаться какие-нибудь следы, доказательства, которые были потом найдены Симоном, иначе он не сделал бы такой надписи на их могиле.

— А кто был убийцей? — тихо спросила Коралия.

— Вы так же, как и я, догадываетесь об этом, — ответил капитан. — Хотя прямых доказательств у нас нет…

— Эссарец… — прошептала Коралия.

— Очень возможно.

Она закрыла лицо руками.

— Нет! Нет? Этого не может быть… Невозможно, чтобы я была женой убийцы моей матери…

— Вы носили его имя, но женой его вы не были… Вы это сказали ему в моем присутствии накануне его смерти. Не будем ничего утверждать заранее, но вспомним, что он всегда был вашим злым гением. Вспомним и то, что Симон, друг моего отца и исполнитель его завещания, купивший его дом и поклявшийся на могиле отомстить за них, через несколько дней после смерти вашей матери предложил себя Эссарецу в качестве охранителя его собственности, секретаря и таким образом понемногу вошел в его жизнь. Для чего? Очевидно, чтобы осуществить свой план мести…

— Но мести не было.

— Что мы знаем? Разве мы знаем, как умер Эссарец? Конечно, не Симон его убил, потому что Симон в это время был с вами в лазарете. Но, может быть, его убили по его приказу? И потом ведь месть выражается разными способами… Во всяком случае, Симон точно исполнил приказание моего отца и желал исполнить то, что завещал он по воле вашей матери — соединить нас. И это было целью его жизни, если так можно выразиться… Это он, конечно, положил половинку аметиста между моими детскими игрушками, он собирал наши фотографии, он, наконец, был нашим таинственным другом, тем самым, который послал мне ключ и письмо, которое я, увы, не получил…

— Значит, Патриций, вы теперь не думаете, что этот друг умер?

— Право, не знаю… Может быть, Симон был не один… У него, в свою очередь, мог быть друг… Возможно, что это он и погиб тогда. Не знаю, одним словом… Что произошло в то страшное утро, до сих пор покрыто мраком. Мы знаем только то, что в течение двадцати лет Симон преследовал свою цель, действуя на нашей стороне, и что жив.

Помолчав, он добавил:

— Жив, да… но сумасшедший… А потому мы не можем ни благодарить его, ни просить рассказать об этой мрачной истории, ни разузнать, какая именно опасность нам угрожает… А вместе с тем один он… только он…

Капитан решил сделать еще одну попытку. Симон жил в части дома, занимаемой прежде слугами.

Бельваль нашел его сидящим с потухшей трубкой в кресле у окна, из которого был виден сад. Комната была маленькая, меблированная весьма скудно, но очень чистая и светлая. Единственное, на что в ней можно было обратить внимание, был рисунок карандашом на стене за комодом в виде трех скрещивающихся линий, образующих треугольник. Середина треугольника была выложена сусальным золотом. Золотой треугольник! Но это нисколько не продвигало вперед поисков Демальона, который часто заходил сюда в отсутствие Симона.

Патриций направился прямо к старику и похлопал его по плечу.

— Симон!

Старик поднял голову, и капитану вдруг захотелось снять его темные очки, чтобы увидеть наконец глаза человека, знавшего так много.

Симон засмеялся.

«И это человек, любивший моего отца, — раздумывал Бельваль, — свято исполнявший его волю и оставшийся верным его завещанию, молившийся на его могиле и поклявшийся отомстить… Но разум покинул его…»

Он чувствовал, что его голос не пробуждает в несчастном никаких воспоминаний. Поэтому он взял чистый лист бумаги и написал: «Патриций и Коралия, 14 апреля 1895 года».

Старик посмотрел, покачал головой и захихикал. Капитан написал еще: «Арман Бельваль».

Эффект был тот же. Тогда Бельваль добавил: «Эссарец, полковник Факи» и, наконец, нарисовал треугольник, Симон продолжал смеяться.

Внезапно, когда Патриций написал «Бурнеф», смех оборвался. Это имя, казалось, оживило память помешанного. Он сделал попытку встать, но снова упал в кресло. Потом все-таки встал, надел шляпу и направился к двери. В сопровождении Бельваля он вышел из дома и направился к Сене. Старик шел точно во сне, но вполне уверенно. Они повернули на улицу Гренель и вышли на бульвар. Здесь Симон сделал знак остановиться.

Их скрывал киоск, и Симон вытянул шею, чтобы видеть, что происходит на другой стороне бульвара. Патриций тоже выглянул. В кафе на уличной террасе сидели несколько человек. В одном из них капитан узнал Бурнефа.

В этот момент Симон удалился, как человек, исполнивший то, что от него требовалось.

Бельваль отыскал глазами почтовую контору, вошел туда и позвонил Демальону.

Со времени убийства Эссареца следствие, которое вел Демальон, не очень продвинулось. Убежище Грегуара, правда обнаружили, но шкафы были пусты, а люди исчезли.

«Симон, — размышлял Патриций, ожидая Демальона, — видимо, хорошо был знаком с привычками сообщников Эссареца. Он знал, что в известный день и час они собираются в кафе, и вспомнил это, когда я написал имя Бурнефа».

Через несколько минут приехал Демальон с агентами. Окружив кафе, они быстро и без излишнего шума арестовали Бурнефа и его компанию. От неожиданности те даже не сопротивлялись. Троих Демальон распорядился отправить в префектуру, а Бурнефа привести в свой кабинет.

— Пойдемте, — сказал он капитану, — сейчас я допрошу его.

— Но госпожа Эссарец там одна, — возразил Бельваль.

— Она не одна. С ней ваши люди.

— Да, это верно. Но все же я бы хотел быть там. У меня душа неспокойна.

— Это займет совсем немного времени.

Однако очень скоро им пришлось убедиться в том, что Бурнеф не такой уж простой орешек. Показания давать он отказался, в ответ на угрозы лишь пожимая плечами.

— Бесполезно заставлять меня бояться… Я ровно ничем не рискую… Расстрелять? Глупости… Во Франции так легко не расстреливают, а я к тому же подданный нейтральной державы. Процесс…? Приговор…? Тюрьма…? И это невозможно… Я отлично понимаю, что дело Эссареца, убийство им Факи и Мустафы замяли вовсе не для того, чтобы снова все воскресить. Нет, я совершенно спокоен. Концентрационный лагерь — самое большое, что мне угрожает.

— Значит, — спросил Демальон, — вы решительно не желаете отвечать на вопросы?

— Конечно, не желаю. Я согласен на лагерь для пленных. Там я спокойно дождусь конца войны. Но прежде скажите мне, что вы знаете?

— Почти все!

— Тем хуже. Ценность моих показаний падает… Вы знаете о последней ночи Эссареца?

— Да, а также и о том, что вы получили четыре миллиона. Где они?

Бурнеф сжал кулаки.

— Украдены! — воскликнул он. — Мы попали в ловушку…

— Кто их взял?

— Некто Грегуар.

— Кто он такой?

— Человек Эссареца, как я потом узнал. Я знаю также и то, что он часто служил Эссарецу в качестве шофера.

— И помогал ему перевозить мешки с золотом из банка в его особняк?

— Да. И я теперь уверен, что этот Грегуар — женщина.

— Женщина?

— Да, его любовница… У меня есть доказательства… Но женщина сильная, как мужчина, и не отступающая ни перед чем.

— Вы знаете ее адрес?

— Нет.

— А место, где спрятано золото?

— Нет. Знаю только, что оно в саду или в доме на улице Раймон. Мои люди видели, как его туда привозили в течение целой недели. Они сторожили каждую ночь… Оно там.

— Вы ничего не знаете, что касается смерти Эссареца?

— Нет.

— Вы ничего не скрываете?

— К чему мне это делать?

— А это не ваших рук дело?

— Я так и знал, что нас заподозрят… Но, к счастью, у меня и моих друзей имеется алиби.

— И его можно проверить?

— Вполне.

— Ну что же… Значит, никаких других открытий?

— Нет… Но у меня в свою очередь имеется к вам вопрос, на который вы ответите, если захотите. Кто нас выдал? Для меня это очень важно… Никто не знал про наши встречи здесь, в кафе, кроме Эссареца. Но он умер. Кто же мог нас выдать?

— Это сделал Симон.

— Как! Симон Диодокис? Это невозможно!

— Да, Симон Диодокис, секретарь Эссареца.

— Ах, негодяй, дорого же он мне заплатит…

— Но почему вы говорите, что это невозможно?

— Почему… Потому что…

Он долго раздумывал, прежде чем ответить.

— Да потому, что старый Симон был заодно с нами.

— Что вы говорите! — воскликнул молчавший до сих пор Патриций, крайне удивленный.

— Да, Симон Диодокис был заодно с нами. Это он предупреждал нас о всех подозрительных поступках Эссареца. Это он сообщил нам, что в девять часов Эссарец растопил печь в старой оранжерее. Это он открыл нам дверь, хотя и сделал вид, что мешает нам войти. И это он, наконец, удалил слуг.

— Но почему он предал Эссареца? Неужели из-за денег?

— Нет, тут дело не в деньгах. Он так ненавидел Эссареца, что дрожали даже мы.

— А повод к этому?

— Не знаю. Симон не любил об этом говорить. Но, кажется, это началось уже давно.

— Знал ли он про тайник, где скрывалось золото?

— Нет… Он так и не смог проследить, куда девается золото из хранилища в подвале под библиотекой. Вот все, что я знаю. Хотя, впрочем… Это довольно любопытно. В полдень того знаменательного дня я получил письмо, в котором Симон давал мне некоторые указания. В тот же конверт, очевидно по ошибке, было вложено еще одно письмо и, видимо, очень важное…

— А что было в том письме? — осведомился Бельваль.

— В нем говорилось о ключе.

— А точнее?

— Вот это письмо. Я сохранил его, чтобы вернуть ему и заставить быть осторожнее. Это его почерк и его подпись.

Патриций схватил листок. Письмо было адресовано ему.

«Патриций!

Ты получишь сегодня ключ. Это ключ от двух калиток в переулке, ведущем к Сене. Правая дверь от сада женщины, которую ты любишь. Другая — налево от сада, в котором я назначаю тебе свидание 14 апреля в десять часов утра. Та, которую ты любишь, также там будет. Вы узнаете, кто я, и цель, которую я преследую… Вы узнаете прошлое, которое вас сблизит еще больше.

От сегодняшнего вечера до 14 апреля продлится борьба, которая будет ужасна. Если я погибну, та, которую ты любишь, подвергнется большим опасностям. Следи за ней, Патриций, охраняй ее ежеминутно. Но я не погибну, и счастье, которое я так давно готовлю для вас, будет вашим…

Вся моя преданность вам…»

— Оно не подписано, — сказал Бурнеф, — но я повторяю вам, что это рука Симона. Что же касается дамы, то это, видимо, госпожа Эссарец.

— Но какая же опасность ей может грозить? — с беспокойством спросил Бельваль. — Ведь Эссарец умер, значит, бояться нечего…

— Ну, это еще неизвестно.

— Кому он завещал мстить за себя? Кто должен довести до конца начатое им?

— Не знаю.

Но капитан дальше не слушал. Он протянул письмо Демальону и вышел.

— Улица Раймон, и живее! — приказал он шоферу.

Ему не терпелось поскорее приехать. Возможно, что враг, воспользовавшись его отсутствием, уже напал на Коралию.

«Нужно быть благоразумнее, — старался успокоить себя Бельваль. — Все обойдется». Но его беспокойство росло с каждой минутой.

Подъехав к дому, Патриций увидел Симона. В сгущавшихся сумерках старик откуда-то возвращался, что-то напевая.

— Ничего нового? — спросил капитан у солдата, исполнявшего обязанности привратника.

— Ничего.

— А матушка Коралия?

— Она прогуливалась в саду и с полчаса как поднялась к себе.

— А Я-Бон?

— Я-Бон пошел за матушкой Коралией. Наверно, он наверху, у ее дверей.

Бельваль немного успокоился. Он поднялся на второй этаж, с удивлением отметив, что коридор погружен во мрак. Щелкнув выключателем, Патриций увидел, что Я-Бон стоит на коленях у комнаты Коралии, головой привалившись к стене. Дверь комнаты была открыта.

— Что ты тут делаешь? — воскликнул капитан.

Я-Бон не отвечал. Бельваль увидел кровь на его рубашке.

— Боже! Ты ранен!

Я-Бон застонал и упал на пол.

Капитан перешагнул через тело и вошел в комнату. Света в ней тоже не было.

Коралия лежала на диване. Патриций зажег лампу и в ужасе застыл. Шею женщины перетягивал зловещий красный шнурок. И все же он чувствовал, что Коралия не умерла. Он приник к ее груди и услышал слабые удары сердца.

— Она жива, жива, — повторял Бельваль. — И Я-Бон не умрет… На этот раз им не удалось.

Он ослабил шнурок и через несколько секунд Коралия стала дышать глубже. Открыв глаза и увидев Бельваля, она попыталась улыбнуться. Потом, словно припомнив что-то, обняла его и, прижавшись, чуть слышно прошептала:

— О, Патриций, я боюсь… Боюсь за вас…

— Но почему же, Коралия? Где этот негодяй?

— Я не видела его. Он погасил свет, схватил меня за горло и прошептал на ухо: «Сперва ты, а сегодня ночью твой возлюбленный…». Я боюсь, Патриций…