"Золотой треугольник" - читать интересную книгу автора (Леблан Морис)

Глава 2 Правая рука и левая нога

— Право же, не стоит тревожиться, матушка Коралия, — убеждал молодую женщину капитан. — Одним негодяем стало на свете меньше, вот и все.

Он отвел ее в гостиную и усадил в кресло. Потом на минуту вышел и знаками объяснился с Я-Боном.

— Я обнаружил его имя на крышке часов, — продолжал он, — его зовут Мустафа Раваляев…

Бельваль произнес последние слова быстро и легко, и всякие следы волнения исчезли с ее лица. Он принялся ходить взад и вперед по комнате.

— Мы с вами присутствовали при стольких драмах и были столько раз свидетелями смерти людей более достойных, и потому, право, можем холодно отнестись к смерти Мустафы, убитого своими сообщниками. Я приказал Я-Бону бросить труп за решетку сада Гальерского музея. Таким образом, с этим будет покончено, и о вас говорить не станут… Вот теперь-то я жду от вас благодарности, матушка Коралия.

Капитан коротко рассмеялся.

— Да, благодарности я заслуживаю, но отнюдь не похвалы моей ловкости. Плохим же я был бы тюремщиком, ведь прямо у меня под носом покончили с моим пленником. И как я мог не догадаться, что второй из ваших преследователей, господин в серой шляпе, отправился с донесением к третьему сообщнику, который ждал вас в другом автомобиле, и что оба они явятся на помощь своему товарищу. И пока мы с вами болтали, они вошли через кухню в вестибюль, где лежал связанный Мустафа. Конечно, они опасались, что он проговорится, выдаст их план, так прекрасно составленный, и, чтобы избежать измены, решили уничтожить сообщника. Проделано это было ловко; они отворили незаметно дверь и накинули на шею несчастного шелковый шнурок… Потом оставалось только затянуть его на пуговки… Ни шума, ни вздоха… Все произошло в полной тишине. Пришли, убили и ушли… Игра сыграна, сообщник уже не изменит.

— Он ничего больше не скажет, — продолжал капитан, — ни нам, никому другому, и завтра, когда полиция найдет труп в саду музея, она ничего не поймет, так же, как и мы, матушка Коралия, никогда не узнаем, для чего вас хотели похитить.

Патриций продолжал быстро ходить взад и вперед по комнате, и, по-видимому, деревяшка, служившая ему вместо ноги, ничуть его не стесняла. Наконец он остановился, залюбовавшись тонким профилем Коралии, освещавшимся отблесками камина, и сел рядом с ней.

— Я ничего не знаю о вас, матушка Коралия… Замужем ли вы? В лазарете доктора и сестры называли вас госпожой Коралией, больные — матушкой… Где вы живете? Каждый день в одно и то же время вы приходите в лазарет и уходите всегда одной и той же дорогой. Иногда вас сопровождает старый седой слуга в кашне, обмотанном вокруг шеи, и в очках. Часто он ждет вас во дворе, сидя на одной и той же скамейке. Его пробовали расспрашивать, но он ничего не отвечает. Таким образом, я ничего не знаю о вас, кроме того, что вы божественно добры и милосердны, и — смею ли сказать? — божественно прекрасны. Может быть, поэтому я представляю вашу жизнь таинственной и полной тревог. Чувствуется, что вы одиноки, что никто не заботится о вашем счастье и безопасности… Вот почему я подумал… Я уже давно начал об этом думать и решил как-нибудь вам об этом сказать. Я думал, что вы, наверное, нуждаетесь в друге, брате, который руководил бы вами и защищал. Не ошибся ли я, матушка Коралия?

По мере того как он говорил, она, казалось, все больше замыкалась, незаметно отодвигаясь, будто желая как можно дальше отойти от него, чтобы он не мог заглянуть ей в душу.

— Вы ошиблись, — прошептала она немного погодя. — Моя жизнь совершенно проста, мне не нужна защита…

— Как, не нуждаетесь, чтобы вас защищали? — воскликнул Патриций. — А люди, что пытались вас похитить? Должно быть, они считают дело, касающееся вас, достаточно важным для того, чтобы немедленно расправиться с сообщником, которого поймали… Вы это ни во что не ставите? Я ошибся, допустив, что вам грозит опасность? Что вы имеете врагов, смелость которых безгранична? Что вас нужно защитить от них? Вы, стало быть, не принимаете моей помощи?

Она упрямо молчала.

— Ну, хорошо, пусть, — решительным тоном произнес капитан. — Если вы не принимаете моего предложения о помощи, я буду защищать вас и без вашего согласия!

Коралия покачала головой.

— Да, буду! — почти выкрикнул Бельваль. — Это моя обязанность и мое право.

— Нет, — вполголоса возразила она.

— Да, мое неоспоримое право, которое дает мне власть даже не спрашивать вашего согласия, матушка Коралия!

— Какое же право? — спросила она, глядя ему в глаза.

— А такое, что я люблю вас!

Он произнес эти слова без робости, как человек, гордый своим чувством, который счастлив заявить о нем во всеуслышание.

Она, краснея, опустила глаза, и капитан уже тише добавил:

— Я чересчур просто об этом сказал, не правда ли, матушка Коралия? Ни вздохов, ни горячих тирад, ни умоляющих взглядов, ни сомкнутых рук. Но вы знали об этом прежде. Да, да, Коралия, не делайте такого гордого лица, вы знали прекрасно, что я вас люблю, знали с тех пор, как знаю я сам… Вы знали об этом, когда ваши маленькие, бесконечно дорогие ручки касались моей окровавленной головы. Все другие меня мучили, когда же прикасались вы, это было лаской… Лаской был и ваш сочувствующий взгляд, и ваши слезы обо мне, когда я страдал… Да и возможно ли вас не полюбить? Все семеро калек, что были сейчас здесь, влюблены в вас, матушка Коралия… Я-Бон вас обожает. Но они простые солдаты, и они молчат. Я же офицер и имею право говорить о своем чувстве с поднятой головой.

Коралия приложила руки к горящим щекам и, наклонясь вперед, молчала.

— Вы понимаете меня, не правда ли, когда я говорю, что имею право говорить о своем чувстве с высоко поднятой головой? Если бы я стал калекой до войны, я не имел бы той уверенности, какую имею теперь… Тогда я сказал бы об этом смиренно и заранее прося прощения за то, что смею питать к вам любовь… Поверьте мне, Коралия, что, говоря любимой женщине о своем чувстве, я нимало не думаю о том, что я калека, и знаю, что смешным не покажусь.

Он приостановился на миг, чтобы перевести дыхание, и продолжал с тем же жаром:

— Так и должно быть, все должны знать, что пострадавшие в этой войне не должны считаться париями. На них должно смотреть как на людей вполне достойных, да, вполне. Что же? Всего только одной ногой меньше. Что из того? Разве только потому, что война отняла у меня руку или ногу, я навсегда должен забыть о том, что существует счастье, и не смею сказать о том, что люблю, без того чтобы меня оттолкнули или почувствовали ко мне жалость? Но я не желаю, чтобы меня жалели и, отталкивая мою любовь, предлагали сочувствие… Мы, калеки, требуем от женщин и от общества, чтобы нас считали за равных с теми, кого счастливая звезда или трусость уберегли от ранений.

Капитан снова ударил кулаком по камину.

— Да, мы, хромые, безногие, безрукие, слепые и изуродованные, требуем полного равноправия. Почему у одного из нас должно быть меньше шансов на любовь только из-за того, что он употребил живость своих ног для того, чтобы лететь на врага, а не провел свою жизнь, вытянув их под конторкой? Место для нас и нам подобных! И знайте, что мы сумеем это место честно взять и достойно удержать. Нет счастья, на которое мы бы не имели права, и нет работы, на которую мы не были бы способны, при известной практике и старании… Правая рука Я-Бона служит за двоих, а левая нога Бельваля пройдет две мили в час, если это потребуется.

Он рассмеялся.

— Правая рука и левая нога… С нас хватит того, что осталось. Разве мы стали хуже от этого? Ведь потомство наше от этого не родится безруким и безногим. У него прибавится только доброты и отваги. Вот на что мы претендуем, матушка Коралия! Мы не нуждаемся в жертвах и вовсе не считаем героизмом, если какая-нибудь девушка согласится выйти замуж за слепого. В такой стране, как Франция, где все служат Родине, скоро на имеющих одну руку или две будут смотреть, как смотрят теперь на брюнетов и блондинов или как на людей безбородых и с бородой. Каждый будет жить так, как захочет, вовсе не чувствуя себя изгоем. А так как моя жизнь, матушка Коралия, и мое счастье зависят от вас, то я и не стал больше откладывать… Ну, а теперь, слава Богу, кончено. Мне еще многое остается досказать, но ведь впереди у нас еще не один день…

Коралия молчала, спрятав лицо в ладонях. Бельваль наклонился и разжал ее руки.

— Отчего ты плачешь, матушка Коралия? — нежно спросил он. — Из-за меня льются эти слезы?

— Нет, из-за всех вас, — последовал шепотом ответ. — Эта ваша веселость, ваша манера относиться беззаботно к своему несчастью, вот что трогает больше всего.

— Стало быть, вы не сердитесь на меня из-за того, что я вам сказал?

— Сердиться на вас! — воскликнула она, делая вид, что не понимает истинного значения его слов. — Да любая женщина всегда нежнее будет относиться к тем, кто пострадал…

Он покачал головой.

— Но я-то прошу не нежности, а ответа на мои слова… Нужно мне вам их напомнить?

— Нет.

— Но тогда ответьте!

— Ответ, мой друг, будет таков, что ваших слов вы не повторите мне больше никогда.

— Вы запрещаете мне это?

— Да, запрещаю.

— В таком случае, обещаю молчать до тех пор, пока снова вас не увижу.

Она прошептала:

— Вы меня больше не увидите…

— Почему бы это, матушка Коралия?

— Потому что я этого не хочу…

— Но все же почему?

— Почему? — Она повернулась к нему и, глядя прямо в лицо, сказала: — Потому что я замужем…

Но это заявление, по-видимому, не особенно обескуражило капитана, и он спокойно возразил:

— Ну так что же? Значит, выйдете замуж во второй раз. Вне всякого сомнения, ваш супруг стар и вы его не любите…

— Не шутите этим, мой друг!

Бельваль схватил руку молодой женщины и задержал ее, когда она хотела встать.

— Вы правы, Коралия, и я прошу прощения, что говорил несерьезно о вещах столь важных. Но ведь от этого зависит моя жизнь, а также и ваша, я в этом уверен. Я знаю также, что наши жизни пойдут одна навстречу другой, даже против вашего желания… Я ничего у вас не прошу, я надеюсь только на судьбу… Она же нас и соединит…

— Нет, — возразила она.

— Да! Тысячу раз да!

— Нет! — снова повторила Коралия. — Вы дадите мне честное слово, что не будете пытаться меня увидеть, и узнать мое имя. От вашего дружеского чувства ко мне я жду многого, но ваше признание отдаляет нас друг от друга… Я не хочу, чтобы кто-нибудь вмешивался в мою жизнь, не хочу!

Она проговорила это решительным тоном, стараясь высвободить руку.

Но капитан сжал ее еще сильнее.

— Вы будете жалеть… Вы не имеете права так распоряжаться собой… Подумайте прежде!

Коралия оттолкнула его и при этом задела свой мешочек, лежавший на камине. Он упал на ковер и раскрылся. Из него выпали две или три вещицы, которые она быстро подняла. Патриций тоже нагнулся.

— Вот еще это, — сказал он, подавая ей маленький футляр, сплетенный из рисовой соломки, в котором виднелись зерна четок.

Некоторое время они молчали. Потом капитан прошептал:

— Странное совпадение! Зерна из аметиста в старинной филигранной оправе из золота…

Вдруг он вздрогнул.

— Что с вами? — испуганно воскликнула Коралия.

Патриций рассматривал одно из крупных зерен, соединявших между собой более мелкие. Когда-то оно раскололось, и осталась только половина камня, поддерживаемая золотой оправой.

— Совпадение, такое совпадение, — медленно проговорил он, — что я просто теряюсь… Между прочим, я могу это проверить теперь же. Но прежде скажите, кто вам дал эти четки?

— Никто мне их не давал, они всегда у меня были, — ответила она.

— Но принадлежали же они кому-нибудь до вас?

— Моей матери, конечно.

— Так это вам досталось от матери?

— Да, вероятно, от нее, как и другие драгоценности.

— Вы потеряли вашу мать?

— Мне было четыре года, когда она умерла, и я едва ее помню. Но почему вы об этом спрашиваете?

Бельваль расстегнул пуговицы своего доломана и достал из кармана часы. На короткой серебряной цепочке висели брелоки. Один из них представлял собой шарик из аметиста в такой же точно оправе, от которого осталась только половинка. Оба камня, казалось, были совершенно одинаковыми.

Коралия испуганно прошептала:

— Это случайность, всего только случайность…

— Возможно, — согласился он спокойно. — Но, предположим, что обе половинки камня придутся одна к другой.

— Нет, этого не может быть! — воскликнула она.

Капитан молча приблизил свою правую руку, в которой держал брелок, к ее левой, с четками. Их руки дрожали, он никак не мог соединить обломки. Наконец ему это удалось… Обе половинки камня пришлись совершенно точно одна к другой.

Воцарилось долгое молчание. Затем Бельваль тихо произнес:

— Я тоже не знаю точно происхождения этого камня. Он был у меня с самого детства и лежал в коробке вместе с другими малоценными вещами: старыми поломанными кольцами, ключами от часов и старинными печатями. Потом из всего этого я выбрал то, что мне нравилось, и сделал брелок. Это произошло два-три года тому назад. Откуда появился этот камень, я не знаю, знаю только одно, что…

Он внимательно осмотрел половинки камня и продолжал:

— Что когда-то одно из крупных зерен на этих четках упало и раскололось, что одну половинку оставили в четках, а другую отдали кому-то. Ясно и то, что обе половинки лет двадцать назад принадлежали одному человеку…

Наклонившись к Коралии, Патриций тихо и серьезно сказал:

— Вы только что сомневались в правоте моих слов, когда я говорил, что по воле судьбы мы должны соединиться, так как нас непреодолимо влечет друг к другу. Будете ли теперь вы это отрицать? Если все это только случайность, то признайтесь, она крайне странная… А может быть, наши жизни уже когда-то соприкасались в далеком и таинственном прошлом и, встретившись вновь, уже больше не расстанутся… Нас обоих ждет в будущем нечто чудесное, а чтобы предупредить это будущее, я теперь же, когда вам угрожает опасность, предлагаю свою дружбу. Вы заметили, что я более уже не говорю о любви, а только о дружбе… Желаете вы ее?

Она, видимо, так была поражена случившимся, что даже не слышала, что говорил капитан.

— Принимаете? — повторил Бельваль.

— Нет, — возразила Коралия.

— Ну что же… По-видимому, воля судьбы для вас не имеет особого значения, — добродушно произнес он.

Она повторила:

— Мы не должны видеться.

— Пусть. Я полагаюсь всецело на обстоятельства. А до тех пор, клянусь, не буду искать встречи.

— И не предпринимать ничего, чтобы узнать мое имя?

— Ничего, клянусь!

— Прощайте тогда, — сказала она, протягивая ему руку.

На пороге гостиной Коралия обернулась. Патриций неподвижно стоял у камина.

— Прощайте! — повторила она.

Когда за ней закрылась дверь, Бельваль подошел к окну. Коралия шла под деревьями, едва заметная в темноте. Сердце его сжалось.

«Увижу ли я ее когда-нибудь?»

— Да, увижу! — воскликнул он. — Быть может, даже завтра. Разве боги мне не покровительствуют во всем?

Позже, пообедав в ресторане, капитан вернулся в Нейи. Убежище для выздоравливающих располагалось в хорошенькой вилле, выходившей фасадом на бульвар Майо. За ней начинался Булонский лес.

— Я-Бон здесь? — спросил Патриций у сестры милосердия.

— Да, играет в карты со своей пассией.

— Что ж, это его право — любить и быть любимым, — добродушно усмехнулся капитан. — Мне письма есть?

— Нет, только пакет.

— От кого?

— Его принес комиссионер, сказав: «Это для капитана Бельваля». Я отнесла его в вашу комнату.

Капитан поднялся к себе и увидел на столе перевязанный веревкой пакет. В нем оказался ящик, а в ящике лежал ключ, покрытый ржавчиной и крайне оригинальной формы.

— Что бы это могло значить? — воскликнул Бельваль. Решив, что эта какая-нибудь ошибка, которая разъяснится сама по себе, он положил ключ в карман и подошел к окну, намереваясь задернуть шторы.

— На сегодня довольно загадок, — рассудил Патриций. — Теперь спать…

Но в этот момент в темноте ночи за Булонским лесом появился сноп искр. Бельваль вздрогнул. Он вспомнил разговор в ресторане. О дожде искр говорили люди, задумавшие похитить Коралию…