"Голубое поместье" - читать интересную книгу автора (Джонс Дженни)

35

Бирн проводил взглядом огни. Саймона не было рядом. Едва скорая отъехала, он отправился прямиком в ночлежную и включил телевизор. Коротко глянув на него, Бирн извлек бренди, который привезла Алисия, и налил Саймону — и себе — по изрядной дозе.

Но Саймон даже не прикоснулся к выпивке. Лицо его, освещенное серыми мерцающими отблесками экрана, абсолютно ничего не выражало, взгляд неподвижен. Звук был приглушен, и оркестровое сопровождение эпической индийской пьесы звучало оловянной дешевкой. Опустившись на софу, Бирн посмотрел и эпос, и американскую комедию, которая последовала за ним.

Спустя полчаса позвонили из госпиталя. Том сказал, что Рут находится в критическом состоянии, врачи подозревают перелом основания черепа; они ожидали результатов рентгеновского исследования.

Телевизор жужжал. Бирн заварил кофе и налил себе еще бренди. Саймон ничего не пил. Потом начался ужастик, за ним последовала другая комедия. Все это время они ждали звонка, но аппарат в кухне молчал.

Беспрерывное беспокойство охватывало каждую мысль и стирало ее в пыль. Жива ли она, умрет ли? Бирн тупо уставился в телеэкран.

Живи. Живи, не умирай. Мысли грохотали в его ушах, и Бирну казалось, что Саймон должен был слышать их. Он ощущал настоятельную необходимость желать Рут жизни. Если бы этого можно было добиться одной только мыслью, если бы могла помочь молитва…

— Не понимаю, зачем все они отправились в госпиталь? — вдруг вспыхнул Саймон. — Зачем там нужен Том… да и все остальные?

— Не волнуйтесь, он скоро вернется.

— Да, конечно, вы правы. Он вернется. Он или Кейт, или моя мать. В доме должны находиться трое. А мы, если вы не разучились считать, сейчас здесь вдвоем.

— Какая разница? — Бирн не имел желания продолжать эту игру.

И в это мгновение — весьма кстати — снаружи загудела машина. Входная дверь открылась. Не осознавая, они обнаружили себя в холле. В дверях замер Том, опустив ладонь на ручку двери. Он казался стариком, слишком усталым, чтобы шевельнуться. Все молчали, такси отъехало. Где-то вдали бормотал телевизор.

Они все поняли по его лицу — по жестким линиям вокруг рта.

— Саймон, негромко сказал Том. — Я должен передать вам, что Рут находится в коме. Мозг поврежден… кровоизлияние. Врачи говорят, что она не поправится. Они ничего не могут сделать.

Саймон молчал, лицо его не переменилось. Он повернулся к ним спиной и закрыл за собой дверь ночлежной. Телевизор не умолкал.

Рассвет не приходил. Тьма окутала Голубое поместье. Дом совсем притих, темнота, угнездившаяся в сердцевине его, всасывала свет. Наверху, возле комнаты, которую Рут делила с Саймоном, тварь царапала доски пола, кружила и кружила, словно пытаясь улечься. Время от времени она поднимала голову, и негромкий вой проносился по длинному коридору. Но никто не мог услышать ее, никто не мог увидеть безумное отчаяние в красных глазах.

Внизу стены отяжелели. Все эти книги, все старые повествования как бы вминали стены внутрь себя, стремясь обрушиться и раздавить троих мужчин. Они пойманы здесь и понимали, что неотвратимая смерть топором висит над их шеями.

Трепет пробежал по деревьям парка. Волна пробежала от сада к лесу, на опушке которого неожиданно запищала лесная мелочь, и птицы вдруг взлетели во тьму, отбросив ветви деревьев, чтобы начать свое расширяющее кружение.

Все кружило и плясало вокруг. Неслись машины по кольцу дорог, искрились огни фар в своем бесконечном потоке. Вращалась Земля — крошечная точка в кружащем вихре спиральной галактики.

На севере мерцало, искрилось звездное кольцо.

Но в Голубом поместье, в сердце всего, ничто не переменилось.

Наверное, прошли часы, прежде чем кто-то пошевелился. Бирн побрел через холл из кухни, не в силах скрыть свое горе. Он открыл дверь ночлежной, поглядел на Саймона, стоявшего там между кресел спиной к окну. Он отодвинул занавеси.

Небо уже светлело. Снаружи скоро начнется день. Силуэт Саймона вычерчивался на сером окне, сутулые плечи его горбились. Саймон не шевельнулся — только заморгал от внезапного света.

Бирн сказал:

— Я был свидетелем. Вы не виновны в случившемся.

— Невиновных на свете нет. — Пустые слова, мелодраматические. Он уставился глазами на Бирна. — Вы тоже виноваты. Вы любили ее, разве не так? — Лишенный выразительности, его голос был едва ли не академическим и сухим.

Бирн не мог найти слов. Шагнув вперед к стоящему перед ним мужчине, он повторил:

— В случившемся не было вашей вины. — И положил руку на плечо Саймона.

Тот чуть вздрогнул. Бирн ощутил под пижамой его кости — хрупкие, как стекло.

— Грехи отца да отметятся… — Саймон обратил свой взор на Бирна. — Почему вы не оказались на месте? Это же ваша роль, или вы не поняли? Садовник всегда все исправляет. Почему же вы не спасли ее? Где вы были и почему не сумели выполнить свою работу? — Поток слов убыстрялся. — И куда запропастилась Лягушка-брехушка, почему она не оказалась рядом, почему не выполнила свою работу? — Саймон уже кричал. — Боже, куда подевались все эти проклятые хранители… Листовик, тварь, садовник, и никто — ни один из вас — не смог предотвратить несчастье.

Бирн стоял, не зная, что делать. Он видел, что Саймон дрожит. За открытой дверью Том недвижно сидел за кухонным столом.

Время идет быстро. Каким-то образом его следовало заполнить делами и словами.

— Вы замерзли, — сказал Бирн. — Ступайте одеваться. Я заварю чай. — Все они явно замерзли, воздух в поместье сделался ледяным.

Снаружи солнце уже сжигало росу.

Позже на кухне, за следующим чайником, Саймон и Том завели разговор. Бирн же обнаружил, что не в силах оставаться на месте. Он вышел в холл и бесцельно слонялся там от книги к журналу, подбирая их и возвращая на место.

Он видел, как Саймон делает то же самое: бродит по безжалостному дому. Косые ранние лучи осветили вымытый кухонный стол, заставленный кружками и стаканами. Никто не спал (чему удивляться?), но Том уже зевал.

Саймон отодвинул кресло назад, согревая руки о наполовину наполненную кружку.

— Итак, теперь мы здесь. Нас трое. Порядок не нарушен. — В голосе слышалось возбуждение, даже безрассудство.

— Дом бдит? Вы это хотите сказать? — устало отозвался Том.

— Нас здесь столько, сколько нужно дому. Вы должны были заметить это: вы у нас наблюдатель, историк.

— Я не понимаю вас.

— Подумайте, в этом доме живут лишь трое людей. Вас выставили отсюда через три ночи, правда? — Тяжелые веки прикрывали глаза, обращенные к молодому человеку. — Это случилось потому, что вы стали четвертым. Здесь не нужно четверых. Дом этого не любит. Ему нравится, когда здесь трое: мать, отец и дитя, или мать, сын и кузина, или женщина, муж и любовник. — Внезапно дрогнув, голос его умолк. А потом послышалось негромкое: — Ну, вы знаете, как это происходит. Боже, как я ненавижу это место. Как я ненавижу все эти правила.

— Здесь всегда было так? — Том обнаружил, что ищет листок бумаги и карандаш, чтобы записать слова. Раз он не может уснуть, следует воспользоваться ситуацией. Материал этот пригодится для книги.

Он осадил себя, ругая за подобные мысли, за жуткий эгоизм: ведь Рут сейчас в больнице и умирает.

Но Кейт вместе с Алисией отправилась в отель, и повесть звала Тома. Он нуждался в ней или в некотором откровении. Повесть объясняла причины его пребывания в поместье, придавала ценность самому его существованию.

Саймон, похоже, ничего не заметил. Если Том хотел писать, он хотел выговориться. Взяв бокал с бренди, Саймон отпил добрую треть его.

— О'кей. Значит, нам нужно каким-то образом скоротать эти часы. Это самое худшее в смерти. В неотвратимой смерти. Надо дождаться ее прихода. А потом привыкнуть к ней, Боже милосердный. Потом… всегда наступает это «потом». На него уходят годы. Так мне сказали (в действительности это сделала Рут) в те далекие дни, когда мы еще любили болтать. Эти бедные ублюдки, которые ей звонят, очень горюют. А не кажется ли вам, мой новорожденный писатель, что горевать — это почти все равно что любить? Правда, схожие чувства? Мучает бессонница, не хочется есть, все вокруг не так и не на месте. И как медленно тянется время!

Саймон остановился, взгляд его мельком пробежал по лицу Тома.

— Ну что ж, все знают об этом, так? А потому давайте подыщем нейтральную тему, сухую и академическую. Не провести ли урок истории, чтобы заполнить некоторые пробелы? У вас есть чем писать? — Он покопался среди груды газет сбоку от себя. — Вот возьмите.

И протянул ему перо и блокнот, в котором Рут иногда записывала перечень покупок. Рука его дрожала.

— Готовы? Будем считать, что вы интервьюер, а я знаменитость… «Мистер Лайтоулер, когда вы впервые осознали, что этот дом отнюдь не относится к ординарным сооружениям?» Это вы говорите. А я отвечаю: «Я просто люблю этот дом, ребенком я обожал приезжать сюда и хочу остаться здесь навсегда». — Крайняя искусственность покинула голос. — А теперь, похоже, так и будет. — Саймон умолк, основательно приложившись к бренди. — Не хотите ли? Помогает при шоке, так говорят… По-моему, это началось, когда я вернулся сюда в 60-х годах. В Оксфорде я вел себя плохо. Виновата была Рут, хотя говорить об этом в нынешнем положении бестактно; такие вещи не рассказывают в милых семейных беседах. Тогда она не хотела связываться со мной. Сказала, что слишком молода, словом, что-то в этом роде. И с меня уже было довольно. Потом… Девушка, которую я знал в университете, забеременела… — Он нахмурился. — Рут это тоже не понравилось. Я думал, что Лора избавилась от ребенка. Мама сказала, что она так и поступила, но, возможно, случилось иначе… Она не хотела брать от меня денег. В общем, одни неприятности в Оксфорде и неудача в любви. Потом я сочувствовал оставленной мной Лоре.

Он посмотрел на Тома.

— Мне было только двадцать. Немногим старше, чем сейчас Кейт. Я хотел академического успеха и Рут. Но она не желала меня, и эта девушка заполнила пробел.

— Так, значит, ее звали Лора?

Ничего не замечая, Саймон пожал плечами.

— Да, это была жуткая ошибка, первая в долгом-долгом ряду. Черная дыра на совести, повод не спать по ночам. Пятно на карме, если хотите. По-моему, я расплачиваюсь за нее до сих пор. Впрочем, не только занес…

— А где вы познакомились с ней?

— Не помню. В Оксфорде, но неважно… во всяком случае, я вернулся сюда в поместье. Здесь был папаша. — Он взял бокал и пригубил бренди. — Великий негодяй Питер Лайтоулер. Он перебрался сюда в деревню, в Красный дом, и я был рад его обществу, был рад какой-то… защите.

— Защите? — Но ум Тома был обращен к другому. Он мчался по совсем неожиданной тропе. Шариковая ручка выпала из его рук. Он прекратил писать.

— Этот дом! — прошипел Саймон. — Этот проклятый, запятнанный кровью дом! Он напоминает бифштекс… Красный, сырой, кровоточащий. Смешанный из событий, не пропеченных как надо… не годный, не подготовленный. С этой Лягушкой-брехушкой, Листовиком и странными колесами, шелестящими по ночам, — о, вы их тоже слыхали? Наверное, в третью же ночь. Дом выкатил всю артиллерию. — Саймон помедлил. — Какие же выводы, Том, сделает из этого ваша юная головушка?

Том игнорировал выпад. Даже не заметив его, он настойчиво спросил:

— А вы помните фамилию Лоры?

— Разве это существенно? Что она может вам дать? — Что-то в голосе Тома зацепило его. — Что вы хотите сказать?

— Вы помните фамилию Лоры? — криком ответил он.

— Джеффри, но зачем она вам?

— О Боже! Я не могу… — Он умолк, смахнув волосы со лба, и сказал: — Меня зовут Том Джеффри Крэбтри. Мою мать звали Лора Джеффри, прежде чем она переменила фамилию. Я никогда не знал своего отца. — Слова торопливо сыпались друг за другом, слишком громкие, невероятные.

Мгновение они глядели друг на друга, слушая, как Бирн расхаживает в холле.

— Теперь ты знаешь, — сказал Саймон. Слова упали в тишину.

— Этого не может быть! Это совпадение, шансы…

— Какие шансы? — Губы Саймона искривляла пародия на улыбку, насмешка над иронией. — Никаких совпадений, никаких как и что. Вспомни, как ты познакомился с Кейт, как ты оказался здесь.

— Алисия… Господи, она твоя мать!

— Да, моя удивительная мамаша. Она была так добра, так помогла мне, когда я рассказал, что связался с этой девушкой, и мы попали в передрягу. Она обещала все уладить.

— А что, — близкий к истерике, Том почти хохотал, — она так и сделала!

В дверях кухни появился Бирн, привлеченный их голосами.

— Похоже, — проговорил Саймон медленно, — что мы с Томом родственники.

Пока они объясняли, Бирн подумал, что эта мерзкая шутка приобретает какой-то мюзик-холльный поворот. Так кто же этот мужчина, с которым я видел тебя прошлой ночью? Это не мужчина, это мой отец…

— Теперь ты знаешь, — сказал Саймон Тому. — Теперь ты знаешь, на что это похоже. — На губах его заиграла улыбка, которой глаза не вторили. — Ты унаследовал фамильного беса. Но есть одно утешение. Дом тебе не достанется, скоро он будет принадлежать Кейт. Голубое поместье никогда не было моим, не станет оно и твоим. А значит, нечего беспокоиться.

Голос его умолк.

Дом все еще ждал.